Страница:
- Главной заботой Феликса Эдмундовича,- рассказывал мне Славинский,- было создание польской Красной армии. В первой декаде августа он телеграфировал об этом Ленину, неоднократно напоминал об этой задаче своим соратникам. В Белостоке начал формироваться 1-й пехотный полк революционной польской армии, в печати была объявлена запись добровольцев, создавались курсы командного состава...
- А чем вы занимались в то время? - спросил я Адама Семеновича.
- Как всегда, Станислав. Выполнял задания партии. С мая 20-го года был начальником политотдела 57-й стрелковой дивизии. В ней, как и в 52-й, было много бойцов-поляков. Дивизия воевала под Речицей, Мозырем, затем вошла в Гродно. Создали Гродненский военно-революционный комитет, партия поручила мне возглавить его. Воен-ревком руководил Советами и ревкомами всех уездов и волостей губернии. Работы навалилось невпроворот... Митинги трудящихся, пополнение частей Красной Армии личным составом, заготовка продовольствия, борьба с хозяйственной разрухой - губерния подверглась пятилетней оккупации, вначале германскими войсками, затем белополяками. Создали губсовнархоз, он приступил к восстановлению промышленности. Стали решать проблемы культурного возрождения города и деревни... Ну, да я отвлекся. Мы же говорили о Феликсе Эдмундовиче.
И он продолжал неторопливо и обстоятельно вспоминать недавние волнующие события.
15 августа командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский и член Реввоенсовета фронта И. С. Уншлихт издали приказ об организации 1-й польской Красной армии. Ее командующим назначили начальника 2-й стрелковой дивизии Р. Лонгва, помощником по политчасти - С. Будкевича. Штаб армии дислоцировался в Минске. Революционно настроенные поляки добровольно вступали в новое формирование, принимали особую присягу, утвержденную Польбюро ЦК РКП(б) и Польревкомом. В 1-ю польскую Красную армию переводились командиры польской национальности из других частей и соединений. В Бобруйске были образованы объединенные польские курсы красных командиров, на которых обучалось более тысячи курсантов.
Среди организаторов 1-й польской Красной армии был талантливый военачальник Кароль Сверчевский, с которым мне довелось повстречаться в Испании, во время национально-революционной войны.
Создание польских красных формирований не было доведено до конца. Советские войска вынуждены были отступить из-под Варшавы, последовал Рижский мирный договор, по которому Польше отошли земли Западной Украины и Западной Белоруссии. Пламенная мечта Феликса Дзержинского и его замечательных сподвижников о Польской Советской Социалистической Республике не сбылась. Но спустя четверть века благодаря могучей поддержке нашей страны, уничтожившей европейский фашизм, появилась новая, народная Польша. Она растет, развивается, демонстрируя всему миру огромные преимущества социалистического строя перед буржуазно-помещичьим.
Наряду с упомянутыми выдающимися деятелями польского и международного рабочего движения в Советском Союзе жили и работали Станислав Бобинский, Юлиан Лещинский (Ленский), Казимир Циховский, Морци Гжегожевский (Гжелыцак), Стефан Гельтман и другие видные коммунисты, славные сыны Польши.
Польские революционеры деятельно участвовали в повстанческой борьбе 1920-1925 годов на территории Западной Белоруссии. О тех, с кем пришлось мне сражаться рука об руку, я рассказал Адаму Семеновичу.
Я назвал красных командиров Чижевского, Богуцкого и Станислава Зыса, который дал нам письмо к своему отчиму, солтысу деревни Пядонь Иосифу Зысу, великолепному подпольщику, верному другу нашего партизанского отряда. Теплым словом вспомнил я заботливую, отважную дочь солтыса Эмилию. Поляком был один из повстанцев отряда Иллариона Молчанова войт местечка Германовичи Иосиф Донейко. К польским коммунистам принадлежал и мой храбрый товарищ по литовским делам 1920 года Метлицкий, который сумел вырваться из лап контрразведки, добраться до Каунаса и получить отправленное нами в бочках со смолой оружие. Правда, это был его партийный псевдоним, настоящей фамилии я так и не узнал. Но он отдавал все свои силы делу пролетарской революции.
Кстати, и краском Богуцкий стал активным участником подготовки вооруженного восстания в Литве, входил в штаб восстания, вместе с другими его членами проделал огромную работу.
Адам Семенович выслушал мой рассказ сосредоточенно, а когда я подошел к истории помещичьей дочери Оксаны, которая весьма своевременно предупредила меня об аресте, Славинский перебил:
- Вот, Станислав! Вот какой переворот в умах даже представителей привилегированных классов совершает рабоче-крестьянская революция. Только подумать! Дочь полковника, изнеженная панночка - член подпольной коммунистической организации! Это очень, очень здорово, Станислав!
Я сказал, что в партизанском движении тех лет участвовало немало польских отрядов, назвал подпольную группу в Радошковичах, которую возглавлял Виктор Залесский. На ее счету было много хороших дел. В частности, ее бойцы участвовали вместе с моими в захвате начальника радошковичского карательного подразделения поручика Кухарского.
О хорунжем польской армии Мухе-Михальском мне и не понадобилось распространяться. Адам Семенович отлично знал все как о самом бывшем офицере, так и о нашей с Орловским тактической уловке по использованию фамилии Мухи в целях дезориентации противника. Только секретного документа польской охранки тогда еще не было в наших руках - о назначении крупной премии за поимку неуловимого партизана...
В подтверждение мысли Славинского о влиянии пролетарской революции на отдельных представителей правящих классов и интеллигенцию я привел пример литовского католического священника, "красного попа" Дорошевича, отрекшегося от сана, занявшегося антирелигиозной пропагандой и подпольной работой, а также интереснейший случай с польским ксендзом Долгиновского прихода Вилейского уезда.
Наша первая встреча произошла в 1922 году, когда мои партизаны остановили на шоссе междугородный автобус, в котором ехали купцы, офицеры и ксендз. Последовала команда:
- Сдать оружие, деньги и ценности! Сопротивление бессмысленно!
Побледневшие пленники выполнили приказание. Один только служитель культа заупрямился:
- Проше пана, не забирайте мои деньги. Мне надо добраться аж до Варшавы...
Филипп Яблонский тогда пошутил:
- Святой отец, зачем вам кошелек! В первом же местечке вы отслужите молебен или прочитаете проникновенную проповедь, и верующие соберут вам столько, что хватит доехать до Парижа, не то что до Варшавы.
Мы все посмеялись и не стали забирать у ксендза деньги. Захваченный автобус был нами отпущен со всеми пассажирами, из которых мы никого не тронули. Однако польская контрразведка решила использовать этот факт для очернения повстанческого движения в Западной Белоруссии. Внимание охранки привлекла фигура долгиновского ксендза. Зная, как население верит католическим священникам, контрразведчики решили взять у него расширенные показания о "зверствах бандитов" и потом опубликовать их.
Но его ответы вызвали у ищеек Пилсудского удивление и негодовние. Долгиновский ксендз им сказал:
- Ясновельможные паны, те, кого вы называете бандитами, вовсе не являются ими. Разве разбойники с большой дороги так себя ведут? Они вежливы, дисциплинированны, организованны. Ни один волос не упал с нашей головы. Никого не оскорбили, не ударили, не убили. Средства, отбираемые ими у богатых, они передают бедным. Нет, они далеко не бандиты! Это, несомненно, организация военная ли, политическая ли,- я не знаю. Они хорошо одеты, хорошо вооружены, тщательно побриты. Их возраст 20-25 лет, и ничто не говорит, будто это испорченные люди, уголовный элемент. У меня осталось самое благоприятное впечатление от встречи с ними!
Сколько ни бились над ним, он показаний своих не изменил, и контрразведка осталась ни с чем. А долгиновский ксендз не ограничился устными высказываниями и опубликовал свое мнение о партизанах в периодическом издании "Виленский курьер". Тогдашняя Польша кичилась хилыми ростками буржуазной демократии, и подобный парадокс был вполне в духе времени.
Поступок ксендза благодаря "Виленскому курьеру" стал известен в подполье. Я навел справки о долгиновском священнослужителе и узнал, что в 1920 году, когда Вилейский уезд был занят советскими войсками, особый отдел 16-й армии, не разобравшись, арестовал ксендза по подозрению в сотрудничестве с вражеской разведкой. На его защиту выступило все население прихода, заявив, что ксендз с белополяками не сотрудничал, что он "наш человек, защищал нас от произвола помещиков". Священника выпустили.
Я рассказал Адаму Славинскому лишь первую половину истории о долгиновском ксендзе. Вторую половину он, к сожалению, уже не мог услышать.
Грянула вторая мировая война. С 1939 года Польша была оккупирована немецко-фашистскими захватчиками. Ксендз продолжал служить в костеле, каждый раз приходя в него пешком за полтора километра. Кто-то из верующих посоветовал ему приобрести ослика для поездок из дома на службу и обратно.
- Да где же нынче осла достанешь? - громогласно ответил ксендз.- Всех ослов немцы старостами назначили!
Эта реплика не прошла ему даром. Вскоре оккупанты схватили священнослужителя, и он только чудом да с помощью прихожан спасся от лагеря смерти.
В 1957 году, объезжая места былых сражений, я попал в Долгиновский приход. Спрашиваю, где найти ксендза.
- Вам нужен ксендз-коммунист? - уточняют жители.
- Какой же он коммунист,- говорю.- Служитель культа!
- Партбилета, положим, у него нет,- отвечают мне,- а по всем признакам он коммунист. Хороший человек.
Мне было приятно услышать такие слова о старом знакомце. Разыскал его, напомнил о себе.
- Как же, как же! Узнаю! - сказал он.- Смотри-ка, живой. И золотая звездочка на мундире, и погоны полковничьи. Поздравляю, ясновельможный пан!
Оказалось, ксендз дослуживал в приходе последние дни. Был он уже весьма дряхл и готовился уйти на покой.
- Умереть хочу на родине, в Польше,- поделился он со мной.- Перед тем заеду в Ватикан, добьюсь аудиенции у папы и выложу ему все, что накопилось за десятилетия службы в католической церкви. Хочу, чтобы папа знал правду о коммунистах. Они несут народу правду, свет и счастье.
Слова старика растрогали меня. Надо же, что жизнь делает с людьми!
До лучших времен...
Блокада партизанских лесов.-Воевода подает в отставку.- Репрессии.-Мы еще вернемся!
Все 20 лет оккупации не утихало всенародное сопротивление польским помещикам и капиталистам. Я участвовал в нем с 1920 по 1925 год и все это время восхищался стойкостью, мужеством, героизмом патриотов, поднявшихся на священную борьбу за свои права, за справедливость.
После Столбцовской операции, которая была крупнейшей на протяжении всех лет партизанской войны в Западной Белоруссии, командир корпуса по борьбе с повстанцами генерал Рыдз-Смигла докладывал в ставке Пилсудского, что у него не хватает сил для ликвидации партизан и что их поддерживает поголовно все западнобелорусское население. Многие польские осадники, получившие участки земли на оккупированной территории, бросали их и уезжали. Вслед за ними пустились в бегство некоторые чиновники, предприниматели, помещики.
Наш отряд радовался переполоху в стане врага и принимал меры, чтобы уберечь себя для дальнейших схваток с противником. На некоторое время мы перебрались в Рудницкую пущу, за 100 километров от нашего постоянного лагеря. Отсюда командование посылало связных в Варшаву, в Центральный Комитет Компартии Польши и в Вильно.
Связные возвращались с новыми указаниями и с польскими буржуазными газетами. И вот что мы в них читали: "Сотни людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае. Женщины носят им продукты в лес. Из этого видно, что полиция не справляется с таким движением. Один выход - занять эти пущи войсками".
"Если в продолжение нескольких лет не будет изменений, то мы будем иметь на восточных кресах (в восточных провинциях) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопить его в крови, оно оторвет от нас несколько провинций. Немедленно нужно ликвидировать все банды. Нужно найти тех, кто им помогает из населения, и со всеми расправиться быстро и беспощадно. На каждое выступление нужно отвечать виселицей. На все белорусское население должен обрушиться ужас, от которого в его жилах застынет кровь".
Тексты злобных писак недвусмысленно призывали правительство к удушению революционного движения. В партийных органах наших связных предупредили, чтобы мы были готовы к жестоким карательным акциям и бдительно следили за маневрами противника. Командование отряда приказало усилить разведку прилегающей местности и шире привлекать помощников из числа местных жителей.
И скоро разведчики сообщили, что в деревнях Беняконцах, Яшуках, Рудниках и Алькенаках появились каратели. Мы сверились с картой и убедились, что неприятель намерен взять Рудницкую пущу в кольцо.
- Будет блокировка,- сказал Яблонский. Я поправил:
- Для блокировки пущи надо слишком много сил. А вот напасть они нападут. Ночью, будь добр, проверь посты.
Однако ночь прошла спокойно, зато утром послышались выстрелы. Прибежал командир разведывательной группы Наркевич и доложил, что отряд карателей силой 150 штыков форсировал в районе Рудников реку Мерчанку и вошел в лес. Разведчики обстреляли их авангард и отошли.
В лагере раздались команды. Отряд занял удобные оборонительные позиции и стал поджидать врага. Мы выгодно расположили пулеметные точки, которые могли вести кинжальный огонь по наступающим. Когда те появились и приблизились, партизаны, оставаясь невидимыми за кустами и деревьями, стали косить атакующие цепи. Каратели бежали, бросая убитых и раненых.
Несмотря на успешный исход схватки, нам стало понятно, что задерживаться в Рудницкой пуще себе дороже, и мы, быстро свернув лагерь, вернулись на прежнюю базу в Налибокских лесах.
Осенью 1924 года на лесопильном заводе в Жерделях вспыхнула забастовка. Подпольная группа, входившая в наш отряд и руководимая Дмитрием Балашко, провела серьезную предварительную работу, и забастовщики держались твердо.
Основным их требованием было повышение заработной платы. Когда забастовочный комитет, в котором ведущую роль играли члены подпольной группы Михаил Щербацевич и Михаил Урбанович, высказал претензии рабочего коллектива управляющему заводом, тот взбеленился и отказался их удовлетворить. Главный его довод был такой:
- Здесь вам не Советы, здесь Польша!
Стачечный комитет стал убеждать его, что рабочий не может прожить на дневную зарплату, которой хватает лишь на килограмм хлеба и селедку. Тогда управляющий вызвал из Воложина отряд конной полиции. Каратели окружили завод, арестовали вожаков забастовки.
Однако, наученный многими примерами активного сопротивления народа панским притеснителям, управляющий вскоре обрел способность мыслить реалистически. Он понял, что рабочих нельзя усмирить репрессиями, они пойдут в своем протесте дальше, тогда не избежать крупных неприятностей, и решил удовлетворить требования забастовщиков.
Ободренные удачей, наши подпольные группы, возглавляемые Степаном Бараном и Михаилом Лапытько, организовали стачки на кирпичном заводе в местечке Заскевичи Ошмянского уезда и на лесопильном заводе в Сморгони.
Много славных боевых операций осуществил и отряд моего друга Кирилла Орловского.
В сентябре разведка доложила ему, что польская полиция получила приказ усиленно охранять железную дорогу на участке Пинск - Лунинец, потому что 24-го числа здесь должен проехать в специальном поезде новый полесский воевода Довнарович. Орловский решил лично познакомиться с этим польским сатрапом.
Он взял с собой 40 бойцов и устроил засаду у станции Ловчи. Поезд воеводы, как не раз практиковалось, был остановлен ложным сигналом красного флажка. Партизаны окружили состав, отцепили паровоз, взорвали пути, обезоружили охрану и пассажиров. Кроме Довнаровича, в поезде ехали комендант XIV округа полиции Менсович, епископ Лозинский и сенатор Вислоух.
Кирилл Прокофьевич имел обстоятельную беседу с воеводой. Поняв, что перед ним партизаны, Довнарович изменился в лице. Как ни велика была шляхетская ненависть к повстанцам, а все паны, попав в подобные обстоятельства, непременно пугались и молили о пощаде. Новый воевода Полесья ничем не отличался от своих коллег и обратился к Орловскому с жалобной речью:
- Пан партизан, прошу учесть, что я приказал своим офицерам не оказывать сопротивления и сдать оружие. Сохраните мне жизнь, и я немедленно подам в отставку.
- Вы твердо решили, пан воевода?
- Да, да, пан командир! Слово польского дворянина.
- Подавайте! - сказал Орловский и велел бойцам проводить Довнаровича на станционный телеграф.
Воевода отправил телеграмму в Варшаву, вернулся в вагон-салон и предъявил Кириллу квитанцию.
- Но запомните, ясновельможный пан,- сказал Орловский,- если нарушите обещание, не сносить вам головы.
С этими словами Орловский покинул поезд. Партизаны забрали трофейное оружие, деньги, служебную корреспонденцию и скрылись в. лесу.
Эта операция вызвала жестокие репрессии, но Кирилл Прокофьевич оставался неуловим.
В ноябре 1924 года аналогичную акцию близ станции Лесной провели партизаны Барановичского уезда. Они остановили поезд, разоружили шестерых офицеров, нескольких сержантов и капралов, двенадцать солдат и двух полицейских. Власти бросили в погоню крупные подразделения полиции и армии, перекрыли все дороги, блокировали лес, где скрывались патриоты. Но храбрые бойцы сумели возле деревни Залесье прорваться сквозь вражеское кольцо. Шестнадцать участников налета на поезд в ночь на 13 ноября, измученные преследованием, зашли передохнуть в деревню Нагорную Чесновку. И здесь их спящих схватили уланы.
Суд напуганных и озверевших панов был скорым. Четырех героев - Харитона Кравчука, Ивана Струкова, Николая Ананько и Ивана Фирмачука расстреляли. Еще четверых - Адама Шопна, Алексея Лашука, Федора Макаровича и Николая Лавчука приговорили к пожизненному тюремному заключению.
В 1925 году партизанское движение в Западной Белоруссии пошло на спад. Причин тому было много - и политических и организационных. Широкие массы народа не были готовы к вооруженному восстанию, отсутствовал прочный союз рабочих и крестьян, революционные выступления на оккупированных землях не увязывались с борьбой польского пролетариата. Коммунистическая партия Западной Белоруссии не сразу учла изменившуюся ситуацию и с опозданием перешла к новой тактике. Большой вред партийной работе и руководству народным сопротивлением принесли провокаторы.
Используя ошибки освободительного движения, польское правительство перешло в ожесточенное наступление на революционные организации. В апреле 1925 года только в Новогрудском воеводстве было арестовано 1400 подпольщиков, партизан и их помощников. По всей западнобелорусской земле прокатилась волна террора, карательных экспедиций, расправ с мирным населением.
Но партизаны - люди не из пугливых. Наш отряд и в этих условиях продолжал боевую деятельность. В апреле мы решили разгромить полицейский гарнизон в Ошмянах. Это должен был быть второй налет на уездный город, причем также с освобождением политзаключенных из тамошней тюрьмы.
Я уже заканчивал отработку плана, когда в мою землянку пожаловали двое товарищей. Первый был наш подпольщик Николай Рак, второй - связной из Вильно Николай Врублевский. Мы давно поддерживали контакты с Врублевским, но никогда еще не видели его у себя в лагере. Значит, его привело к нам дело чрезвычайной важности. Посланец партийного центра был серьезен и невесел.
- Кончай партизанить, Воложинов,- сказал он.- Вот письмо ЦК КПЗБ ко всем партизанским отрядам.
В большой тревоге и недоумении взял я поданную бумагу. Центральный Комитет призывал нас прекратить партизанские методы борьбы и сконцентрировать все усилия на организационно-массовой работе среди крестьян.
- Как это понять, товарищ Врублевский?
- А вот так, друзья. Переходим к новой тактике. Если же продолжать по-старому, то погубим людей и навредим делу партии.
- Да понимаешь ты, умная голова,- продолжал я.- У нас же операция запланирована: нападение на уездный город, освобождение политзаключенных. Не можем же мы вдруг отказаться от всего.
- Надо отказаться. Директива ЦК.
Я был вне себя. Столько лет провести в лесу, в боях, и вдруг все летит к чертям.
- Послушай, Врублевский, разреши провести последнюю операцию, а уж потом распустить отряд.
- Не могу разрешить, не уполномочен. Выполняй партийные указания.
Нечто подобное я испытал, когда 5 лет назад отменили вооруженное восстание в Литве. Умом понимал, что так надо, что партия знает, как поступить в той или иной ситуации, а душа не принимала.
Всю ночь я и Филипп Яблонский беседовали с Николаем Врублевским. Опытный, хорошо теоретически подкованный партийный работник, он рассказал нам, как непросто и нескоро пришел Центральный Комитет к выработке новой тактики и как важны, злободневны эти партийные решения.
У меня и Филиппа было множество вопросов к Врублевскому. Один из самых сложных такой: как жить дальше партизанам, давно и окончательно перешедшим на нелегальное положение? Ведь они не могут вернуться в свои деревни, их там схватит охранка и расправится беспощадно. И в лесу нельзя оставаться, отряд будет распущен. Что же им делать?
- И об этом подумал Центральный Комитет,- отвечал связной.- Часть людей партия обеспечит деньгами, документами, и они уедут в другие районы, станут жить по-прежнему на нелегальном положении. Партизанский актив, командиры отрядов и групп перейдут через границу в Советскую Белоруссию.
- Эх, товарищ Николай,- сказал Филипп Яблонский,- не с такой вестью ждали мы вас.
- А ты думаешь, нам легко? Мы считаем, все трудности впереди, а вешать голову коммунисту не пристало, что бы ни произошло.
- Все понимаю,- ответил Филипп,- с 1918 года в партии. А сердце болит.
Да Врублевский и сам тяжело переживал поворот в событиях.
После отъезда Николая мне и Яблонскому пришлось проводить разъяснительную работу среди партизан и подпольщиков. Трудное это было дело, мы и сами-то еще не примирились с новой тактикой, а следовало убеждать людей, которые лучшие силы души отдали вооруженной борьбе.
В июне на последнем общем собрании я еще раз повторил указания ЦК о том, что партизанское движение не может освободить Западную Белоруссию от ига польских панов, что освобождения можно добиться только после свержения буржуазно-помещичьего строя во всей Польше, поблагодарил всех за мужество, верность, бесстрашие.
- Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! - сказал я в заключение.
Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:
Все тучки, тучки понависли,
На море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман...
После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.
В сражениях за Пиренеями.
Решение приходит мгновенно
Дни мирной жизни.-Мятеж испанской фаланги.- Вагон Москва - Париж.- Дешевые приемы провокаторов
Недолго я пробыл в Минске. Перед моими товарищами по борьбе и мною после многих лет фронтовой жизни, подполья и партизанской войны впервые открылись заманчивые перспективы мирной жизни в свободной Советской стране. Поначалу у нас глаза разбежались. Чем заняться, к чему приложить руки? Перед нами были открыты все дороги, и одна другой заманчивей.
Днями напролет я вместе с боевыми соратниками Кириллом Орловским, Иваном Романчуком и Софроном Макаревичем обсуждали планы на будущее. Постепенно мы пришли к заключению, что всем нам следует подумать об учебе. В самом деле, происхождение у нас было пролетарское, все рано пошли работать, потом воевать, много лиха хлебнули за свои 25 в среднем лет, а вот учиться как следует никому не пришлось. Теперь власть наша, рабоче-крестьянская, как же не воспользоваться таким ее чудесным завоеванием, как право для каждого стать образованным человеком!
- Учиться, ребята, непременно учиться,- твердил самый старший из нас Софрон Макаревич. Ему было уже 30 лет, с 1918 года он состоял в партии, но тяга к знаниям у него была сильной, как и у остальных.
- Хорошо. Учиться. А где? - спросил Орловский, всегда склонный к немедленному действию.
Старшие товарищи из партийных органов посоветовали нам поступить в какой-либо московский вуз,
- А чем вы занимались в то время? - спросил я Адама Семеновича.
- Как всегда, Станислав. Выполнял задания партии. С мая 20-го года был начальником политотдела 57-й стрелковой дивизии. В ней, как и в 52-й, было много бойцов-поляков. Дивизия воевала под Речицей, Мозырем, затем вошла в Гродно. Создали Гродненский военно-революционный комитет, партия поручила мне возглавить его. Воен-ревком руководил Советами и ревкомами всех уездов и волостей губернии. Работы навалилось невпроворот... Митинги трудящихся, пополнение частей Красной Армии личным составом, заготовка продовольствия, борьба с хозяйственной разрухой - губерния подверглась пятилетней оккупации, вначале германскими войсками, затем белополяками. Создали губсовнархоз, он приступил к восстановлению промышленности. Стали решать проблемы культурного возрождения города и деревни... Ну, да я отвлекся. Мы же говорили о Феликсе Эдмундовиче.
И он продолжал неторопливо и обстоятельно вспоминать недавние волнующие события.
15 августа командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский и член Реввоенсовета фронта И. С. Уншлихт издали приказ об организации 1-й польской Красной армии. Ее командующим назначили начальника 2-й стрелковой дивизии Р. Лонгва, помощником по политчасти - С. Будкевича. Штаб армии дислоцировался в Минске. Революционно настроенные поляки добровольно вступали в новое формирование, принимали особую присягу, утвержденную Польбюро ЦК РКП(б) и Польревкомом. В 1-ю польскую Красную армию переводились командиры польской национальности из других частей и соединений. В Бобруйске были образованы объединенные польские курсы красных командиров, на которых обучалось более тысячи курсантов.
Среди организаторов 1-й польской Красной армии был талантливый военачальник Кароль Сверчевский, с которым мне довелось повстречаться в Испании, во время национально-революционной войны.
Создание польских красных формирований не было доведено до конца. Советские войска вынуждены были отступить из-под Варшавы, последовал Рижский мирный договор, по которому Польше отошли земли Западной Украины и Западной Белоруссии. Пламенная мечта Феликса Дзержинского и его замечательных сподвижников о Польской Советской Социалистической Республике не сбылась. Но спустя четверть века благодаря могучей поддержке нашей страны, уничтожившей европейский фашизм, появилась новая, народная Польша. Она растет, развивается, демонстрируя всему миру огромные преимущества социалистического строя перед буржуазно-помещичьим.
Наряду с упомянутыми выдающимися деятелями польского и международного рабочего движения в Советском Союзе жили и работали Станислав Бобинский, Юлиан Лещинский (Ленский), Казимир Циховский, Морци Гжегожевский (Гжелыцак), Стефан Гельтман и другие видные коммунисты, славные сыны Польши.
Польские революционеры деятельно участвовали в повстанческой борьбе 1920-1925 годов на территории Западной Белоруссии. О тех, с кем пришлось мне сражаться рука об руку, я рассказал Адаму Семеновичу.
Я назвал красных командиров Чижевского, Богуцкого и Станислава Зыса, который дал нам письмо к своему отчиму, солтысу деревни Пядонь Иосифу Зысу, великолепному подпольщику, верному другу нашего партизанского отряда. Теплым словом вспомнил я заботливую, отважную дочь солтыса Эмилию. Поляком был один из повстанцев отряда Иллариона Молчанова войт местечка Германовичи Иосиф Донейко. К польским коммунистам принадлежал и мой храбрый товарищ по литовским делам 1920 года Метлицкий, который сумел вырваться из лап контрразведки, добраться до Каунаса и получить отправленное нами в бочках со смолой оружие. Правда, это был его партийный псевдоним, настоящей фамилии я так и не узнал. Но он отдавал все свои силы делу пролетарской революции.
Кстати, и краском Богуцкий стал активным участником подготовки вооруженного восстания в Литве, входил в штаб восстания, вместе с другими его членами проделал огромную работу.
Адам Семенович выслушал мой рассказ сосредоточенно, а когда я подошел к истории помещичьей дочери Оксаны, которая весьма своевременно предупредила меня об аресте, Славинский перебил:
- Вот, Станислав! Вот какой переворот в умах даже представителей привилегированных классов совершает рабоче-крестьянская революция. Только подумать! Дочь полковника, изнеженная панночка - член подпольной коммунистической организации! Это очень, очень здорово, Станислав!
Я сказал, что в партизанском движении тех лет участвовало немало польских отрядов, назвал подпольную группу в Радошковичах, которую возглавлял Виктор Залесский. На ее счету было много хороших дел. В частности, ее бойцы участвовали вместе с моими в захвате начальника радошковичского карательного подразделения поручика Кухарского.
О хорунжем польской армии Мухе-Михальском мне и не понадобилось распространяться. Адам Семенович отлично знал все как о самом бывшем офицере, так и о нашей с Орловским тактической уловке по использованию фамилии Мухи в целях дезориентации противника. Только секретного документа польской охранки тогда еще не было в наших руках - о назначении крупной премии за поимку неуловимого партизана...
В подтверждение мысли Славинского о влиянии пролетарской революции на отдельных представителей правящих классов и интеллигенцию я привел пример литовского католического священника, "красного попа" Дорошевича, отрекшегося от сана, занявшегося антирелигиозной пропагандой и подпольной работой, а также интереснейший случай с польским ксендзом Долгиновского прихода Вилейского уезда.
Наша первая встреча произошла в 1922 году, когда мои партизаны остановили на шоссе междугородный автобус, в котором ехали купцы, офицеры и ксендз. Последовала команда:
- Сдать оружие, деньги и ценности! Сопротивление бессмысленно!
Побледневшие пленники выполнили приказание. Один только служитель культа заупрямился:
- Проше пана, не забирайте мои деньги. Мне надо добраться аж до Варшавы...
Филипп Яблонский тогда пошутил:
- Святой отец, зачем вам кошелек! В первом же местечке вы отслужите молебен или прочитаете проникновенную проповедь, и верующие соберут вам столько, что хватит доехать до Парижа, не то что до Варшавы.
Мы все посмеялись и не стали забирать у ксендза деньги. Захваченный автобус был нами отпущен со всеми пассажирами, из которых мы никого не тронули. Однако польская контрразведка решила использовать этот факт для очернения повстанческого движения в Западной Белоруссии. Внимание охранки привлекла фигура долгиновского ксендза. Зная, как население верит католическим священникам, контрразведчики решили взять у него расширенные показания о "зверствах бандитов" и потом опубликовать их.
Но его ответы вызвали у ищеек Пилсудского удивление и негодовние. Долгиновский ксендз им сказал:
- Ясновельможные паны, те, кого вы называете бандитами, вовсе не являются ими. Разве разбойники с большой дороги так себя ведут? Они вежливы, дисциплинированны, организованны. Ни один волос не упал с нашей головы. Никого не оскорбили, не ударили, не убили. Средства, отбираемые ими у богатых, они передают бедным. Нет, они далеко не бандиты! Это, несомненно, организация военная ли, политическая ли,- я не знаю. Они хорошо одеты, хорошо вооружены, тщательно побриты. Их возраст 20-25 лет, и ничто не говорит, будто это испорченные люди, уголовный элемент. У меня осталось самое благоприятное впечатление от встречи с ними!
Сколько ни бились над ним, он показаний своих не изменил, и контрразведка осталась ни с чем. А долгиновский ксендз не ограничился устными высказываниями и опубликовал свое мнение о партизанах в периодическом издании "Виленский курьер". Тогдашняя Польша кичилась хилыми ростками буржуазной демократии, и подобный парадокс был вполне в духе времени.
Поступок ксендза благодаря "Виленскому курьеру" стал известен в подполье. Я навел справки о долгиновском священнослужителе и узнал, что в 1920 году, когда Вилейский уезд был занят советскими войсками, особый отдел 16-й армии, не разобравшись, арестовал ксендза по подозрению в сотрудничестве с вражеской разведкой. На его защиту выступило все население прихода, заявив, что ксендз с белополяками не сотрудничал, что он "наш человек, защищал нас от произвола помещиков". Священника выпустили.
Я рассказал Адаму Славинскому лишь первую половину истории о долгиновском ксендзе. Вторую половину он, к сожалению, уже не мог услышать.
Грянула вторая мировая война. С 1939 года Польша была оккупирована немецко-фашистскими захватчиками. Ксендз продолжал служить в костеле, каждый раз приходя в него пешком за полтора километра. Кто-то из верующих посоветовал ему приобрести ослика для поездок из дома на службу и обратно.
- Да где же нынче осла достанешь? - громогласно ответил ксендз.- Всех ослов немцы старостами назначили!
Эта реплика не прошла ему даром. Вскоре оккупанты схватили священнослужителя, и он только чудом да с помощью прихожан спасся от лагеря смерти.
В 1957 году, объезжая места былых сражений, я попал в Долгиновский приход. Спрашиваю, где найти ксендза.
- Вам нужен ксендз-коммунист? - уточняют жители.
- Какой же он коммунист,- говорю.- Служитель культа!
- Партбилета, положим, у него нет,- отвечают мне,- а по всем признакам он коммунист. Хороший человек.
Мне было приятно услышать такие слова о старом знакомце. Разыскал его, напомнил о себе.
- Как же, как же! Узнаю! - сказал он.- Смотри-ка, живой. И золотая звездочка на мундире, и погоны полковничьи. Поздравляю, ясновельможный пан!
Оказалось, ксендз дослуживал в приходе последние дни. Был он уже весьма дряхл и готовился уйти на покой.
- Умереть хочу на родине, в Польше,- поделился он со мной.- Перед тем заеду в Ватикан, добьюсь аудиенции у папы и выложу ему все, что накопилось за десятилетия службы в католической церкви. Хочу, чтобы папа знал правду о коммунистах. Они несут народу правду, свет и счастье.
Слова старика растрогали меня. Надо же, что жизнь делает с людьми!
До лучших времен...
Блокада партизанских лесов.-Воевода подает в отставку.- Репрессии.-Мы еще вернемся!
Все 20 лет оккупации не утихало всенародное сопротивление польским помещикам и капиталистам. Я участвовал в нем с 1920 по 1925 год и все это время восхищался стойкостью, мужеством, героизмом патриотов, поднявшихся на священную борьбу за свои права, за справедливость.
После Столбцовской операции, которая была крупнейшей на протяжении всех лет партизанской войны в Западной Белоруссии, командир корпуса по борьбе с повстанцами генерал Рыдз-Смигла докладывал в ставке Пилсудского, что у него не хватает сил для ликвидации партизан и что их поддерживает поголовно все западнобелорусское население. Многие польские осадники, получившие участки земли на оккупированной территории, бросали их и уезжали. Вслед за ними пустились в бегство некоторые чиновники, предприниматели, помещики.
Наш отряд радовался переполоху в стане врага и принимал меры, чтобы уберечь себя для дальнейших схваток с противником. На некоторое время мы перебрались в Рудницкую пущу, за 100 километров от нашего постоянного лагеря. Отсюда командование посылало связных в Варшаву, в Центральный Комитет Компартии Польши и в Вильно.
Связные возвращались с новыми указаниями и с польскими буржуазными газетами. И вот что мы в них читали: "Сотни людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае. Женщины носят им продукты в лес. Из этого видно, что полиция не справляется с таким движением. Один выход - занять эти пущи войсками".
"Если в продолжение нескольких лет не будет изменений, то мы будем иметь на восточных кресах (в восточных провинциях) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопить его в крови, оно оторвет от нас несколько провинций. Немедленно нужно ликвидировать все банды. Нужно найти тех, кто им помогает из населения, и со всеми расправиться быстро и беспощадно. На каждое выступление нужно отвечать виселицей. На все белорусское население должен обрушиться ужас, от которого в его жилах застынет кровь".
Тексты злобных писак недвусмысленно призывали правительство к удушению революционного движения. В партийных органах наших связных предупредили, чтобы мы были готовы к жестоким карательным акциям и бдительно следили за маневрами противника. Командование отряда приказало усилить разведку прилегающей местности и шире привлекать помощников из числа местных жителей.
И скоро разведчики сообщили, что в деревнях Беняконцах, Яшуках, Рудниках и Алькенаках появились каратели. Мы сверились с картой и убедились, что неприятель намерен взять Рудницкую пущу в кольцо.
- Будет блокировка,- сказал Яблонский. Я поправил:
- Для блокировки пущи надо слишком много сил. А вот напасть они нападут. Ночью, будь добр, проверь посты.
Однако ночь прошла спокойно, зато утром послышались выстрелы. Прибежал командир разведывательной группы Наркевич и доложил, что отряд карателей силой 150 штыков форсировал в районе Рудников реку Мерчанку и вошел в лес. Разведчики обстреляли их авангард и отошли.
В лагере раздались команды. Отряд занял удобные оборонительные позиции и стал поджидать врага. Мы выгодно расположили пулеметные точки, которые могли вести кинжальный огонь по наступающим. Когда те появились и приблизились, партизаны, оставаясь невидимыми за кустами и деревьями, стали косить атакующие цепи. Каратели бежали, бросая убитых и раненых.
Несмотря на успешный исход схватки, нам стало понятно, что задерживаться в Рудницкой пуще себе дороже, и мы, быстро свернув лагерь, вернулись на прежнюю базу в Налибокских лесах.
Осенью 1924 года на лесопильном заводе в Жерделях вспыхнула забастовка. Подпольная группа, входившая в наш отряд и руководимая Дмитрием Балашко, провела серьезную предварительную работу, и забастовщики держались твердо.
Основным их требованием было повышение заработной платы. Когда забастовочный комитет, в котором ведущую роль играли члены подпольной группы Михаил Щербацевич и Михаил Урбанович, высказал претензии рабочего коллектива управляющему заводом, тот взбеленился и отказался их удовлетворить. Главный его довод был такой:
- Здесь вам не Советы, здесь Польша!
Стачечный комитет стал убеждать его, что рабочий не может прожить на дневную зарплату, которой хватает лишь на килограмм хлеба и селедку. Тогда управляющий вызвал из Воложина отряд конной полиции. Каратели окружили завод, арестовали вожаков забастовки.
Однако, наученный многими примерами активного сопротивления народа панским притеснителям, управляющий вскоре обрел способность мыслить реалистически. Он понял, что рабочих нельзя усмирить репрессиями, они пойдут в своем протесте дальше, тогда не избежать крупных неприятностей, и решил удовлетворить требования забастовщиков.
Ободренные удачей, наши подпольные группы, возглавляемые Степаном Бараном и Михаилом Лапытько, организовали стачки на кирпичном заводе в местечке Заскевичи Ошмянского уезда и на лесопильном заводе в Сморгони.
Много славных боевых операций осуществил и отряд моего друга Кирилла Орловского.
В сентябре разведка доложила ему, что польская полиция получила приказ усиленно охранять железную дорогу на участке Пинск - Лунинец, потому что 24-го числа здесь должен проехать в специальном поезде новый полесский воевода Довнарович. Орловский решил лично познакомиться с этим польским сатрапом.
Он взял с собой 40 бойцов и устроил засаду у станции Ловчи. Поезд воеводы, как не раз практиковалось, был остановлен ложным сигналом красного флажка. Партизаны окружили состав, отцепили паровоз, взорвали пути, обезоружили охрану и пассажиров. Кроме Довнаровича, в поезде ехали комендант XIV округа полиции Менсович, епископ Лозинский и сенатор Вислоух.
Кирилл Прокофьевич имел обстоятельную беседу с воеводой. Поняв, что перед ним партизаны, Довнарович изменился в лице. Как ни велика была шляхетская ненависть к повстанцам, а все паны, попав в подобные обстоятельства, непременно пугались и молили о пощаде. Новый воевода Полесья ничем не отличался от своих коллег и обратился к Орловскому с жалобной речью:
- Пан партизан, прошу учесть, что я приказал своим офицерам не оказывать сопротивления и сдать оружие. Сохраните мне жизнь, и я немедленно подам в отставку.
- Вы твердо решили, пан воевода?
- Да, да, пан командир! Слово польского дворянина.
- Подавайте! - сказал Орловский и велел бойцам проводить Довнаровича на станционный телеграф.
Воевода отправил телеграмму в Варшаву, вернулся в вагон-салон и предъявил Кириллу квитанцию.
- Но запомните, ясновельможный пан,- сказал Орловский,- если нарушите обещание, не сносить вам головы.
С этими словами Орловский покинул поезд. Партизаны забрали трофейное оружие, деньги, служебную корреспонденцию и скрылись в. лесу.
Эта операция вызвала жестокие репрессии, но Кирилл Прокофьевич оставался неуловим.
В ноябре 1924 года аналогичную акцию близ станции Лесной провели партизаны Барановичского уезда. Они остановили поезд, разоружили шестерых офицеров, нескольких сержантов и капралов, двенадцать солдат и двух полицейских. Власти бросили в погоню крупные подразделения полиции и армии, перекрыли все дороги, блокировали лес, где скрывались патриоты. Но храбрые бойцы сумели возле деревни Залесье прорваться сквозь вражеское кольцо. Шестнадцать участников налета на поезд в ночь на 13 ноября, измученные преследованием, зашли передохнуть в деревню Нагорную Чесновку. И здесь их спящих схватили уланы.
Суд напуганных и озверевших панов был скорым. Четырех героев - Харитона Кравчука, Ивана Струкова, Николая Ананько и Ивана Фирмачука расстреляли. Еще четверых - Адама Шопна, Алексея Лашука, Федора Макаровича и Николая Лавчука приговорили к пожизненному тюремному заключению.
В 1925 году партизанское движение в Западной Белоруссии пошло на спад. Причин тому было много - и политических и организационных. Широкие массы народа не были готовы к вооруженному восстанию, отсутствовал прочный союз рабочих и крестьян, революционные выступления на оккупированных землях не увязывались с борьбой польского пролетариата. Коммунистическая партия Западной Белоруссии не сразу учла изменившуюся ситуацию и с опозданием перешла к новой тактике. Большой вред партийной работе и руководству народным сопротивлением принесли провокаторы.
Используя ошибки освободительного движения, польское правительство перешло в ожесточенное наступление на революционные организации. В апреле 1925 года только в Новогрудском воеводстве было арестовано 1400 подпольщиков, партизан и их помощников. По всей западнобелорусской земле прокатилась волна террора, карательных экспедиций, расправ с мирным населением.
Но партизаны - люди не из пугливых. Наш отряд и в этих условиях продолжал боевую деятельность. В апреле мы решили разгромить полицейский гарнизон в Ошмянах. Это должен был быть второй налет на уездный город, причем также с освобождением политзаключенных из тамошней тюрьмы.
Я уже заканчивал отработку плана, когда в мою землянку пожаловали двое товарищей. Первый был наш подпольщик Николай Рак, второй - связной из Вильно Николай Врублевский. Мы давно поддерживали контакты с Врублевским, но никогда еще не видели его у себя в лагере. Значит, его привело к нам дело чрезвычайной важности. Посланец партийного центра был серьезен и невесел.
- Кончай партизанить, Воложинов,- сказал он.- Вот письмо ЦК КПЗБ ко всем партизанским отрядам.
В большой тревоге и недоумении взял я поданную бумагу. Центральный Комитет призывал нас прекратить партизанские методы борьбы и сконцентрировать все усилия на организационно-массовой работе среди крестьян.
- Как это понять, товарищ Врублевский?
- А вот так, друзья. Переходим к новой тактике. Если же продолжать по-старому, то погубим людей и навредим делу партии.
- Да понимаешь ты, умная голова,- продолжал я.- У нас же операция запланирована: нападение на уездный город, освобождение политзаключенных. Не можем же мы вдруг отказаться от всего.
- Надо отказаться. Директива ЦК.
Я был вне себя. Столько лет провести в лесу, в боях, и вдруг все летит к чертям.
- Послушай, Врублевский, разреши провести последнюю операцию, а уж потом распустить отряд.
- Не могу разрешить, не уполномочен. Выполняй партийные указания.
Нечто подобное я испытал, когда 5 лет назад отменили вооруженное восстание в Литве. Умом понимал, что так надо, что партия знает, как поступить в той или иной ситуации, а душа не принимала.
Всю ночь я и Филипп Яблонский беседовали с Николаем Врублевским. Опытный, хорошо теоретически подкованный партийный работник, он рассказал нам, как непросто и нескоро пришел Центральный Комитет к выработке новой тактики и как важны, злободневны эти партийные решения.
У меня и Филиппа было множество вопросов к Врублевскому. Один из самых сложных такой: как жить дальше партизанам, давно и окончательно перешедшим на нелегальное положение? Ведь они не могут вернуться в свои деревни, их там схватит охранка и расправится беспощадно. И в лесу нельзя оставаться, отряд будет распущен. Что же им делать?
- И об этом подумал Центральный Комитет,- отвечал связной.- Часть людей партия обеспечит деньгами, документами, и они уедут в другие районы, станут жить по-прежнему на нелегальном положении. Партизанский актив, командиры отрядов и групп перейдут через границу в Советскую Белоруссию.
- Эх, товарищ Николай,- сказал Филипп Яблонский,- не с такой вестью ждали мы вас.
- А ты думаешь, нам легко? Мы считаем, все трудности впереди, а вешать голову коммунисту не пристало, что бы ни произошло.
- Все понимаю,- ответил Филипп,- с 1918 года в партии. А сердце болит.
Да Врублевский и сам тяжело переживал поворот в событиях.
После отъезда Николая мне и Яблонскому пришлось проводить разъяснительную работу среди партизан и подпольщиков. Трудное это было дело, мы и сами-то еще не примирились с новой тактикой, а следовало убеждать людей, которые лучшие силы души отдали вооруженной борьбе.
В июне на последнем общем собрании я еще раз повторил указания ЦК о том, что партизанское движение не может освободить Западную Белоруссию от ига польских панов, что освобождения можно добиться только после свержения буржуазно-помещичьего строя во всей Польше, поблагодарил всех за мужество, верность, бесстрашие.
- Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! - сказал я в заключение.
Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:
Все тучки, тучки понависли,
На море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман...
После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.
В сражениях за Пиренеями.
Решение приходит мгновенно
Дни мирной жизни.-Мятеж испанской фаланги.- Вагон Москва - Париж.- Дешевые приемы провокаторов
Недолго я пробыл в Минске. Перед моими товарищами по борьбе и мною после многих лет фронтовой жизни, подполья и партизанской войны впервые открылись заманчивые перспективы мирной жизни в свободной Советской стране. Поначалу у нас глаза разбежались. Чем заняться, к чему приложить руки? Перед нами были открыты все дороги, и одна другой заманчивей.
Днями напролет я вместе с боевыми соратниками Кириллом Орловским, Иваном Романчуком и Софроном Макаревичем обсуждали планы на будущее. Постепенно мы пришли к заключению, что всем нам следует подумать об учебе. В самом деле, происхождение у нас было пролетарское, все рано пошли работать, потом воевать, много лиха хлебнули за свои 25 в среднем лет, а вот учиться как следует никому не пришлось. Теперь власть наша, рабоче-крестьянская, как же не воспользоваться таким ее чудесным завоеванием, как право для каждого стать образованным человеком!
- Учиться, ребята, непременно учиться,- твердил самый старший из нас Софрон Макаревич. Ему было уже 30 лет, с 1918 года он состоял в партии, но тяга к знаниям у него была сильной, как и у остальных.
- Хорошо. Учиться. А где? - спросил Орловский, всегда склонный к немедленному действию.
Старшие товарищи из партийных органов посоветовали нам поступить в какой-либо московский вуз,