Ваупшасов Станислав. На тревожных перекрестках - Записки чекиста

   После очередной диверсии на аэродроме не всем участникам удалось уйти невредимыми. Борис Капустик и Александр Сербии были застрелены при попытке к бегству. 10 декабря Незабудка ждала машину с подпольщиком Чайкой, но встреча с ним не состоялась. В этот день в 15.00, когда Рая как раз ожидала машину, в дом вошли фашисты, а с ними Нина Сербина и ее мать-старушка. Нина успела сообщить о гибели мужа и Бориса. Фашисты, услышав разговор, сразу надавали всем пинков и пощечин, страшно ругаясь при этом. Незабудка поняла, что они арестованы. Ей и Нине надели наручники, сковав их вместе. Сестренку Олю и старушку мать Нины связали веревками. Произвели обыск, ничего не нашли. А в доме тогда хранились капсули для тола, они были запрятаны в стенные часы, за двойную стенку - это придумал отец, а капсули предназначались Борису Ка-пустику для диверсии. Забрали и отца.
   Всех арестованных поместили в одну камеру, что позволило Александру Александровичу тихо проинструктировать дочерей, как вести себя на допросах, что отвечать следователям. Прямых улик у фашистов не было, и это облегчало положение подпольщиков, схваченных в тот день...
   В одиннадцатом часу ночи стали вызывать на допросы. Первую повели Раису. Она придерживалась тактики полного отрицания связей с подпольем и партизанами, говорила, что возмущена несправедливым арестом.
   - Словами тебя, видно, не проймешь,- сказал следователь и дал знак подручным.
   Раю принялись избивать плеткой. Сначала она не издавала ни звука, потом стала кричать.
   - Будешь говорить? Будешь?! - орал следователь.
   - Ничего не знаю, ни в чем не виновата! - кричала девушка.
   Допрос окончился безрезультатно. Не дали никаких ценных следствию показаний и остальные арестованные. Тогда наутро всех снова заковали в наручники и повели по городу в СД. Здесь повторились допросы, избиения, пытки. Потом отправили в тюрьму на улице Володарского и в течение двух месяцев продолжали вести следствие. Однажды ушла на допрос и не вернулась Нина Сербина, с тех пор судьба ее неизвестна.
   Последний раз Раю допрашивал незнакомый гитлеровец, по-видимому, в немалых чинах. Когда ее ввели в кабинет под рычанье овчарки, непременно присутствовавшей на допросах, этот новый следователь сказал переводчику:
   - Где ты ее раздобыл? Какой же это партизан, это совсем ребенок!
   Переводчик ответил:
   - Если этому ребенку всыпать как следует, она может заговорить вполне по-взрослому!
   - Ну-ну,- сказал следователь,- попробуй у нее что-либо узнать...
   И переводчик стал допрашивать. Начал, как водится, с угроз.
   - Выбирай одно из двух: жизнь или долгие мучения! Таким, как ты, мы не дадим сразу умереть, а выбьем правду во что бы то ни стало!
   В душе у Раи, как она теперь сама рассказывает, стоял сплошной ужас. Тело холодело, ноги деревенели. Но сверхусилием воли она скрывала свое состояние, делала вид, что все эти угрозы ее не касаются, ведь она невиновна.
   Ее повели в комнату пыток. Чего только здесь не было для истязания людей! Но и здесь Рая повторила, что не может ничего сообщить следствию.
   К ее удивлению, пыток не применили. Допрос повел немец, переводчик лишь присутствовал при этом. Гитлеровец был вкрадчив и понимающ. Он не выспрашивал, а как бы вел непринужденную беседу. Рая сделала вид, будто идет на откровенность и даже рассказала гитлеровцу, как она жила до войны. Довоенной жизни она противопоставила теперешнюю. Вот-де арестовали по одному только подозрению, два месяца ни за что морят в тюрьме. Этот новый тактический ход придал Раиной легенде большую убедительность. С ней решили больше не возиться, но и отпускать не намеревались, а отправили в концлагерь, что помещался на улице Широкой.
   Страшное это место было в оккупированном Минске. Недолгое время пробыла в нем Раиса, но насмотрелась всего досыта. Видела, как слабых и больных сажали в душегубки, чтобы отравить выхлопными газами. После побега, во время которого были убиты часовой и офицер, весь лагерь построили и тут же у всех на глазах расстреливали каждого десятого как заложника.
   Но были и светлые мгновения - встреча с отцом, например. От него Рая узнала, что сестренку Олю отправили из тюрьмы раньше и увезли в рабство в Германию.
   Вскоре с очередной партией заключенных поехала на Запад и Раиса. Перед тем они трижды проходили санобработку по-фашистски, то есть их совершенно голыми гоняли от дезкамеры до бани и обратно. А на дворе стоял февраль. Леденящий холод, посиневшие тела, ругань, зуботычины...
   Все знали, куда их везут. И мириться с этим не хотели. Где-то перед Польшей или уже на ее территории из эшелона бежало несколько мужчин. За это конвоиры зверски избили всех, кто ехал в том вагоне. В женской теплушке, где находилась Рая, стихийно возник протест против избиений, они раздобыли у одной старушки красный головной платок, вывесили его за оконную решетку и хором запели песню: По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперед, Чтобы с бою взять Приморье - Белой армии оплот...
   Охранники были вне себя. Со скрежетом отворилась дверь вагона, пошли в ход приклады и плетки, а в это время в другом вагоне начиналась другая песня. Фашисты затворяли эту теплушку и бросались к той... Так вот и ехали.
   Вначале эшелон хотели разгрузить в концлагере близ Берлина, но потом раздумали и, напротив, из этого лагеря добавили в поезд заключенных. Смотреть на них без ужаса было нельзя: живые трупы, обезображенные и замученные. Все наголо острижены, одеты во что попало.
   Эшелон прибыл во Францию. Все изголодались до невозможности, так что идти по одному не могли, брались по трое под руки и шагали, едва передвигая ноги. Когда разводили мужчин в одну сторону, женщин в другую, Раиса опять встретила отца. Оказывается, он ехал в рабство на том же поезде. Свидание было недолгим, их разлучили, и уже потом Рая узнала, что Александр Александрович бежал из немецкого лагеря и попал к вступившим во Францию союзникам.
   300 женщин из эшелона отправили в лагерь на север страны, в деревню Круа. Здесь выводили на строительство железобетонных укреплений. Ни с того ни с сего вдруг объявили двухнедельный карантин, мол, по поводу тифа. Как позже Рая узнала, никакого тифа и в помине не было, а это облегчала участь заключенных русская врач Рыдлевская, имитируя перед немцами опасность эпидемии.
   Затем до Раи дошли слухи, что из соседнего барака несколько женщин совершили побег. Ей тоже предложили бежать к партизанам. Вначале Раиса не решилась, потому что не успела присмотреться к обстановке, досконально изучить систему немецкой конвойной службы. Но потом она узнала, что весь лагерь собираются отправить в Германию для работы на шахте. Это обстоятельство заставило ее мобилизоваться, и она совершила дерзкий ночной побег, ей помогал французский проводник. Но в темноте Рая его потеряла, заблудилась в незнакомой местности...
   Фашистам нетрудно было опознать в истощенной, оборванной девушке беглянку из-под стражи. Они ее тут же схватили и отправили в другой лагерь.
   Спустя год, 3 октября 1945 года, в день своего двадцатилетия, Рая Врублевская вернулась в родной Минск. Встреча с городом была одновременно радостной и горькой. Что осталось от славного Минска, уму непостижимо... Домой идти было страшновато: а вдруг не найдет никого в живых? Вот она на улице Чкалова. Их дом чудом уцелел среди развалин и пожарищ... Но в нем уже живут другие. Неужели... Однако соседи, немногие из уцелевших, успокоили помертвевшую от горя девушку: живы ее родные, живы! Оказывается, отец вернулся в прошлом году, вскоре после него прибыла из германской неволи сестренка Оля. Вся семья, арестованная два года назад, собралась наконец вместе. Чудом уцелели.
   И началась новая, хотя и трудная, но мирная послевоенная жизнь. Рая училась и работала, в 1948 году переехала из Минска в Челябинск, поступила на трикотажную фабрику. Была мастером смены, начальником цеха, затем стала методистом производственного обучения, вела большую общественную работу как председатель фабричного комитета и председатель ревизионной комиссии обкома профсоюза рабочих текстильной и легкой промышленности. За трудовые успехи и общественную деятельность Раиса Александровна удостоена юбилейной медали в честь 100-летия со дня рождения В. И. Ленина.
   Самая тяжелая блокировка
   Превосходящие силы карателей. - Оборона у реки. - Блокада замкнулась.Отход. - Самое страшное. - Атаки и контратаки. - Экспедиция СС сорвалась
   К лету 1944 года дни фашистских захватчиков на белорусской земле были сочтены. Красная Армия громила врага в Могилевской, Витебской, Гомельской и Полесской областях, четыре фронта - Первый Прибалтийский и три Белорусских готовились к решительному удару по группе армий "Центр", изгнанию оккупантов за пределы республики и выходу на государственную границу СССР.
   Германское командование в предчувствии грозных летних боев стремилось укрепить свой тыл, парализовать и даже ликвидировать партизанское движение. В конце мая южные районы Минской области стали обширным полем сражения. Несколько дивизий, снятых с фронта, обложили партизанские леса и под прикрытием авиации, артиллерии, бронемашин и танков начали наступление на отряды и бригады вооруженных патриотов.
   В Колодинских лесах, в 40 километрах южнее Минска, вела тяжелые бои с противником бригада "Буревестник" под командованием М. Г. Мормулева. В конце мая партизаны этого соединения оставили четыре населенных пункта. С другой группировкой карателей сражалась бригада "Беларусь" во главе с майором А. С. Юрковцевым. На ее участке фашистам удалось ударом с севера захватить шоссе Марьина Горка - Шацк. Крупные силы с востока, со стороны города Марьина Горка, насели на Вторую Минскую бригаду, которой командовал капитан Н. Г. Андреев. Здесь враг штурмом взял совхоз "Синча", партизаны оставили села Велень и Клетище Пуховичского района. С юга, от Слуцка и Старых Дорог, гитлеровцы вели наступление на бригаду имени Фрунзе, возглавляемую И. В. Арестовичем. С запада, от Греска, Белой Лужи, Шищицы, Буды Гресской, крупные части пехоты с танками и орудиями двинулись на бригаду имени Суворова А. М. Каледы и наш спецотряд.
   Комбриг Каледа передал в мое распоряжение два отряда - имени Фрунзе и имени Суворова. С оставшимися подразделениями ему было удобнее маневрировать в тогдашней сложной обстановке.
   Произошли изменения и в составе нашего спецотряда. В самом начале последней карательной экспедиции Москва отозвала из отряда замполита Грома и начальника штаба Лунькова. Подпольный горком по моей просьбе утвердил замполитом Константина Сермяжко, а начальником штаба капитана Козлова. Немного раньше, весной, к нам присоединилась перешедшая линию фронта через Рудобельские ворота чекистская группа старшего лейтенанта Дмитрия Кузнецова, в ее составе было 40 автоматчиков.
   Усиленные группы разведчиков начали перестрелку с передовыми дозорами неприятеля. Я решил выдвинуть все три отряда вперед, к берегу реки Случь, и там занять оборону. Река в том месте была неглубока, но все же водная преграда.
   К рассвету достигли шоссе Осиповичи - Бобовня в районе сожженного моста. На флангах я поставил отряды имени Фрунзе и имени Суворова, а спецотряд в центре обороны оседлал шоссе. Западный берег Случи и подходы к сожженному мосту заминировали.
   Над нашими позициями пронеслись две эскадрильи бомбардировщиков. В тылу у нас грохнули взрывы, и все затихло.
   Разведка сообщила, что из Шмщиц выступили каратели с артиллерией и танками. Я сел на Орлика и поехал осматривать линию обороны. Бойцы хорошо замаскировались, минометы установили в глубокой канаве, откуда удобно было бить навесным огнем, расчеты противотанковых ружей также выбрали малоуязвимую позицию. Напротив моста залег взвод Рудольфа Зайца со станковым пулеметом.
   - Как настроение, братья славяне? - спросил я, подъехав.
   - Отличное, товарищ командир! - отрапортовал комвзвода.
   - Ваш участок очень важный,- сказал я.- Без приказа ни шагу назад!
   - Умрем, но не отступим! - заверил Рудольф. Я отъехал успокоенный. На чехов и их товарищей по взводу можно было положиться.
   На противоположном берегу раздался гул моторов. Я поскакал на командный пункт, спешился и залег. Орлика коновод увел в кусты.
   Передо мной далеко на запад уходила белая лента шоссе. По нему двигалось несколько черных пятнышек. Я посмотрел в бинокль. К реке медленно приближались немецкие мотоциклисты. Ехали осторожно, боязливо оглядываясь по сторонам. Достигли минного поля, и один подорвался. Другие в испуге застрочили из пулеметов, развернулись и помчались назад.
   Появились три танка и самоходное орудие. Первый танк напоролся на мину, закружился на месте и замер. Остальные танки и самоходка открыли огонь, снаряды рвались за нашими спинами, мы молчали. Под прикрытием брони к реке вышла пехота и начала накапливаться на берегу.
   - Огонь! - подал я команду отрядам.
   Партизаны ударили из всех видов оружия. Пехота залегла и стала окапываться. От танков отскакивали ярко светящиеся искры. Тем временем на шоссе появилась автоколонна с новыми пехотинцами, которые стали выгружаться. Начальник штаба Козлов побежал к пулеметчикам у дороги и приказал сосредоточить огонь на свежих силах. Несмотря на меткую, густую завесу свинца, враг, превосходивший нас численностью примерно втрое, сосредоточивался на западном берегу Случи, готовясь к решительному броску через реку. А как у меня на флангах?
   Из отряда имени Фрунзе прибежал связной с запиской: "Противник обстреливает нас полевой артиллерией, накапливается на берегу и готовится переправиться через реку. Есть убитые". Та же самая ситуация. Я ответил коротко: "Держитесь". А как там комбриг Каледа? Посланный к нему Анатолий Чернов вернулся и доложил, что он обороняется успешно, об отступлении не думает.
   После воздушного налета противник бросился на штурм партизанских позиций. Его передовые группы форсировали водную преграду, но, не успев закрепиться на восточном берегу, были уничтожены. Это охладило воинский пыл карателей. Они отошли и притихли. Мы поужинали и с наступлением темноты выслали в сторону врага разведку.
   Она доложила, что противник пытается перейти реку вброд, слышен тихий плеск воды. В небо тотчас взвились наши ракеты. Пулеметчики открыли огонь по тем, кто пробирался к берегу и кто уже выполз на него. Фашисты бросились наутек. На нашем берегу в яме спряталось шесть солдат. Я приказал Меньшикову взять их в плен. Через полчаса пятеро были приведены на командный пункт. Карл Антонович стал допрашивать их, мокрых, оглохших от стрельбы, напуганных мощным партизанским отпором.
   Пленные рассказали, что офицеры внушили им, будто у партизан всего по пять патронов на человека и поэтому на них можно смело идти и ничего не бояться. Но солдаты убедились на собственном опыте, что их обманули. Партизанский огонь был ужасным. Каратели подтвердили, что их дивизия переброшена с фронта, из-под Бобруйска. Против партизан посланы пехота, танковая бригада, шесть авиаэскадрилий, артиллерия и даже инженерные части для расчистки завалов на дорогах.
   После допроса мы отвели пленных в безопасное место и приставили к ним охрану.
   На рассвете немцы начали орудийный обстрел. Упавший в расположении роты Малева снаряд убил двух бойцов. Закончив артподготовку, противник пошел в атаку. Связной из соседнего отряда имени Щорса сообщил, что на их участке врагу удалось переправиться через Случь. Мы поняли, что обстановка изменилась не в нашу пользу и надо отходить. Отражая атаки, отряды отступили к деревне Селище и заняли оборону на опушке леса. К вечеру разведчики доложили, что каратели крупными силами перекрыли шоссе Бобруйск - Слуцк и Минск - Слуцк, тем самым замкнув кольцо блокады. Нам оставалось лишь надеяться на прорыв.
   3 июня, в теплый солнечный день, обстановка еще более усложнилась. Разведчики Юлиан Жардецкий и Павел Рулинский узнали, что в нашем тылу фашисты заняли деревню Нисподянку. Этого нам еще не хватало!
   - Надо выбить врага оттуда,- сказал я начальнику штаба Козлову.- Но больше роты я снять с позиций не могу.
   - Дайте роту, я сам ее поведу,- ответил капитан.
   Мы вывели из обороны роту Сидорова, усилили ее автоматчиками, и Козлов повел бойцов на штурм деревни. Партизанская атака была сокрушительной, противник бежал из Нисподянки, теряя убитых и раненых. Козлов вернулся на командный пункт, а Сидоров с ротой остался в отбитой деревне, надежно прикрыв нам тыл.
   Линия обороны трех отрядов вытянулась на два километра. Наши боевые порядки не отличались плотностью, но зато воинский дух партизан был чрезвычайно высок. Противник беспрерывно подтягивал резервы, технику, нам же надеяться на подкрепление не приходилось, мы рассчитывали только на самих себя, а потому стояли насмерть.
   В двух атаках неприятель потерял 40 солдат и офицеров. Отразили мы и третью атаку. В пять часов вечера 3 июня я получил донесение от комбрига Каледы: "Товарищ Градов, в 16.00 немцы прорвали оборону на участке моей бригады, заняли деревни Рудицу и Сыровадное и направились с востока в лес, к вам в тыл. Каледа".
   Сообщение было из рук вон плохим. Но как упрекнешь соседей, если знаешь, что они несколько дней мужественно противостояли превосходящим силам врага?
   Командование спецотряда приняло решение оставить Гресский лес. В окрестные деревни послали связных предупредить крестьян, что отступаем, пусть они тоже уходят, прячут имущество от фашистских грабителей. Семейный лагерь мы заблаговременно перевели в недоступные карателям глухие болота.
   Спустя час после известия от Каледы все три отряда оставили позиции. Противник, заметив это, кинулся в атаку под пули группы прикрытия, наскочил на мины, потерял десяток солдат, три подводы с боеприпасами и отстал от партизан.
   Остановились близ деревни Кошели. Пришла сюда и бригада имени Суворова. Анатолий Каледа был расстроен необходимостью отступать, но радовался встрече. Скоро нас стало еще больше: отошли за реку Птичь в нашем направлении бригады "Буревестник", "Беларусь", Вторая и Третья Минские, несколько подпольных райкомов партии.
   Утром подпольный горком созвал на совещание командиров и комиссаров бригад, секретарей подпольных райкомов. Не было среди нас только И. В. Арестовича, его бригада имени Фрунзе сражалась между дорогами Бобруйск - Слуцк и Осиповичи - Бобовня.
   Командиры и партийные руководители, обменявшись мнениями, пришли к выводу, что в данной обстановке надо резко изменить тактику партизанских действий. Враг значительно превосходит нас в живой силе, а в технике и подавно. Отсюда следует, что в открытый бой с ним вступать нецелесообразно. Лучше всего прорываться из окружения и нападать на карателей с тыла. Это будет и смело, и неожиданно, и по-партизански.
   На совещании определили боевую задачу для всех соединений. Бригады "Буревестник" и Третья Минская прорываются через Вороничские болота и выходят в тыл врагу в Узденском районе. Бригада имени Суворова через шоссе Минск Слуцк заходит в тыл противнику в Копыльском районе и соединяется там с бригадой Шестопалова. Бригаде имени Фрунзе через Каледу передали указание сманеврировать, выйти в тылы фашистской группировки и наносить ей удары методом засад.
   Спецотряд, бригады "Беларусь" и Вторая Минская, подпольные райкомы и горком должны были с боем прорваться в Осиповичский район, повернуть и бить карателей с тыла. Создали штаб соединения, в который вошли секретари горкома Лещеня и Машков, комбриги Андреев, Юрковцев и я. Командование соединением штаб поручил мне.
   В нем насчитывалось более 5 тысяч партизан, кроме того, по пути к бригадам присоединялись женщины с детьми из семейных лагерей и окрестных деревень. Сила большая и громоздкая в условиях вражеского тыла и сжимающейся фашистской блокады. Продовольствие иссякло, кончались боеприпасы. В спецотряде имелся небольшой запас патронов, я распределил их между всеми партизанами соединения, приказав расходовать бережно, без команды не стрелять, бить только наверняка. Лошадей и подводы оставили лишь для раненых, боеприпасов и радиостанций. Весь иной груз распределили между бойцами. Избавившись от непомерного обоза, штаб добился большей подвижности и маневренности своих сил.
   Колонна двинулась на прорыв. Стояла теплая июньская ночь. Вдали громыхала артиллерийская канонада, темно-синее небо озарялось взрывами и заревами пожаров. По мере сближения с противником все тягостнее становилось на сердце, росла тревога за исход предстоящей схватки.
   Накануне боя штаб решил дать всем передышку. Остановились переночевать на полуострове Битень в Пуховичском районе. Переправили на восточный берег реки Птичи обоз, выставили охранение и легли спать.
   Я устроился на траве под кустами, неподалеку от берега. Спал беспокойно, хотя усталость за эти дни накопилась смертельная. Около четырех утра проснулся от взрывов, пулеметного стрекотания и гула авиационного мотора. Немцы обстреливали полуостров из минометов и пулеметов, в небе висел их самолет, корректировавший огонь. Лагерь пробуждался рывками, нервно и растерянно. Люди не могли понять, где они, что происходит и зачем все это. В такие минуты и случается самое страшное, что бывает на войне. У кого-то спросонья страх победил рассудок, и он завопил:
   - Спасайся! Окружены!
   Вся человеческая масса, сосредоточившаяся на полуострове, вздрогнула, на мгновение замерла от ужаса и потом, не разбирая дороги, по кустам и канавам ринулась к реке, на паром, вплавь к тому берегу...
   Мне стало стыдно, горько, досадно. Это был самый тяжелый момент в той самой тяжелой блокировке. Я выскочил наперерез бегущим.
   Из бегущей толпы выделились командиры, члены штаба соединения, окружили меня, и общими силами мы подавили панику.
   И вовремя, потому что после огневой подготовки на лагерь уже наступала германская пехота. Теперь, когда наваждение прошло, партизанам стало совестно за минутную слабость, и всю свою досаду они излили на атакующих фашистов. Каратели откатились, оставляя на поле боя многочисленные трупы.
   Штаб решил переправиться через Птичь. Пока бойцы наводили плавучий мост, мы созвали командиров и комиссаров всех отрядов и строго, по-партийному обсудили факт утренней паники. Затем собрания были проведены в каждом подразделении.
   Не дожидаясь вечера, стали форсировать реку. Бригады Юрковцева и Андреева должны были переправиться первыми вместе с подпольными райкомами и горкомом. Спецотряд остался прикрывать переправу.
   Налетели бомбардировщики. Как часто случалось и раньше, они бросали бомбы неточно и не нанесли нам урона.
   После того как обе бригады перешли на восточный берег, я долго ждал от них связного. Но никто не приходил. Разведчики доложили, что на том берегу ни единой души. Неужели ушли, бросив спецотряд? В это время по парому открыли огонь фашистские танки. Я приказал переправляться под огнем и догонять общую колонну.
   На восточном берегу распрягли и отпустили последних лошадей, взвалили груз на плечи и двинулись по топкому болоту вслед ушедшим. По пути подобрали четырех раненых из бригады Юрковцева и в час ночи догнали обе бригады. У меня состоялся крупный разговор с комбригами. Андреев утверждал, что связной ко мне был послан, но, по всей видимости, погиб или заблудился.
   Дальнейший путь на восток продолжали все вместе. Вышли в Осиповичский район и остановились в молодом сосновом лесу южнее станции Талька. Дали партизанам отдохнуть до темноты. По моему предложению ночью повернули обратно на полуостров Битень, рассчитывая, что каратели его уже успели прочесать и уйти.
   К рассвету достигли полуострова, заняли оборону и выслали разведку. Меньшиков и его бойцы у деревни Битень столкнулись с фашистской колонной. Вскоре последовала атака на полуостров. Пришлось мне поднимать спецотряд в контратаку, после чего наступающие откатились.
   Вторая атака последовала сразу же за первой, а через час третьей атакой фашисты прорвали оборону Второй Минской бригады. Я повел к месту прорыва группу автоматчиков Дмитрия Кузнецова. Мы сошлись с немцами лицом к лицу, стреляли почти в упор. Враг не выдержал удара и бежал.
   Всего в тот день с пяти часов утра до полудни отбили двенадцать атак. На совещании штаба соединения Юрковцев упрекнул меня, что мы без нужды вернулись на этот "полуостров смерти", как его окрестили партизаны. Комбриг отчасти был прав, но где, в каком ином месте нам было бы спокойней? Повсюду сжималась жестокая блокада. Лещеня перебил Юрковцева:
   - Поздно об этом говорить. Лучше подумаем, как быть дальше.
   Я предложил продержаться здесь до вечера, а потом прорываться на запад. Штаб согласился со мною.
   Опять началась атака. Отбили и ее. В бою ранило пулеметчика Аркадия Оганесяна.
   С наступлением темноты гитлеровцы пошли в новую, особенно яростную атаку, пытаясь захватить полуостров штурмом. И вновь мне пришлось вести в контратаку партизан. На километровом участке обороны мы смяли и отбросили врага. Нашему отчаянному натиску сильно помог Козлов, зашедший с сотней автоматчиков в тыл немцам.
   Воспользовавшись моментом, соединение двинулось сквозь прорванную блокаду на запад и под утро 9 июня остановилось на дневку в заболоченном лесу в 4 километрах от деревни Лавы. Восемь суток боев сказались. Партизаны уснули мертвецким сном. Прорыв был удачен, весь день нас не беспокоили каратели, даже авиация не прилетела. Отлично вышли из смертельного кольца!