Ваупшасов Станислав. На тревожных перекрестках - Записки чекиста

   Мои люди заинтересовались личностью лесного объездчика Туркина, жившего с семьей в пяти километрах от нашего лагеря, и некоторое время внимательно изучали его. Туркин был замкнут, нелюдим, обязанности свои выполнял исправно. С немецкой администрацией поддерживал ровные отношения, не лебезил перед оккупантами, но и не саботировал их распоряжения. Время от времени на его усадьбу в сопровождении сильного конвоя наезжали мелкие чины гитлеровских учреждений и здесь, вдали от начальства, устраивали пикники.
   Нетрудно было, разумеется, устроить засаду и перестрелять любителей лесных прогулок и самогона. Однако наши планы в отношении Туркина были серьезнее и глубже. Агентурные сведения не давали повода заподозрить его в связях с фашистской службой безопасности, и мы решили привлечь объездчика к нашей работе. То обстоятельство, что немцы считали его лояльным, могло служить ему надежным прикрытием.
   Мои автоматчики остановили Туркина на лесной тропинке, я вышел из кустов и сказал:
   - День добрый, Всеволод Николаевич. Извините за беспокойство. Давно наслышан о вас, а повода для знакомства не было.
   Туркин, полный, краснолицый от постоянного пребывания на свежем воздухе, не испугался и не удивился. Звездочки на шапках сказали ему о нас все. Я назвал свою партизанскую фамилию.
   - Знаю вас,- ответил объездчик,- соседи, можно сказать.
   - Давнишние,- подтвердил я.- Надеюсь, и заботы у нас общие?
   - Как взглянуть,- невесело проговорил Туркин.- Иной меня за Иуду сочтет.
   - И ошибется. По нашим данным, вы человек честный. Есть желание участвовать в нужном деле?
   - Желание есть. А доверите?
   - В Минске часто бываете?
   - Частенько.
   - У вас и грузовичок имеется, законный пропуск от властей...
   - По делам службы езжу на лесозавод.
   - Не смогли бы гостинец знакомым подбросить?
   - А кто ваши знакомые?
   - Они зайдут за гостинцем к хорошему человеку, у которого вы его оставите. Есть такой человек в городе?
   - Человек есть. А как он узнает ваших знакомых?
   - Кто такой, кого рекомендуете?
   - Борис Велимович, инженер лесозавода. Где ваша посылка, когда везти?
   - Об этом мы вам сообщим. До скорой встречи, Всеволод Николаевич.
   - До скорой, товарищ Градов...
   Мы скрылись в зарослях, где нас поджидали сани, сели на них и спустя двадцать минут приехали в лагерь. Я дал задание срочно по агентурным каналам навести справки об инженере лесозавода Велимовиче. Ответ пришел быстро и был положительным: Велимович настроен патриотически, к захватчикам относится с ненавистью, его сотрудничество с вражеской контрразведкой исключено.
   Приготовили посылку в город: мешок с 20 килограммами тола и мешок с капсюлями и бикфордовым шнуром. Назначили встречу Туркину. Он ждал нас на заснеженном шоссе с полуторкой. Взял мешки и положил их в открытый кузов.
   - А не опасно? - спросил я.- Если патрули заинтересуются...
   - Они интересуются тем, что запрятано,- объяснил Туркин.- Всю машину бывало обшарят и обнюхают. А что на виду, их не касается: значит, груз пустяковый, легальный.
   - Ну-ну,- сказал я.- Вам лучше знать, Всеволод Николаевич. Однако будьте осторожны. За эти гостинцы мигом в СД угодите.
   - Довезу! - храбро ответил новый подпольщик и на всякий случай осведомился: - Не взорвутся?
   - По отдельности не взорвутся,- заверил я и проинструктировал: - Через некоторое время к Велимовичу придет человек, спросит: "Нет ли у вас подходящего материала для ремонта дома?" Велимович должен ответить: "Материал есть, посмотрите его сами". После этого человек заберет посылку. Повторите пароль и отзыв.
   Туркин повторил несколько раз, пока я не убедился, что условные фразы он запомнил в точности и накрепко.
   - Больше никаких разговоров с пришедшим вести не следует. Ни о чем не спрашивать, ничего не сообщать. И по возможности ни одного свидетеля! Наши дела не терпят любопытства, болтовни, огласки. Закончим войну - наговоримся досыта.
   - Понятно, товарищ командир,- сказал Туркин, сел в кабину и уехал.
   Мы с надеждой посмотрели вслед грузовику. Теперь необходимо было передать подпольщикам в Минск адрес Велимовича, пароль и отзыв. И эту задачу я решил выполнить, не рискуя жизнями Воронкова и Гуриновича.
   Командир отряда имени Калинина Второй Минской бригады майор Леонид Иосифович Сорока с похвалой отзывался о своем связном Степане Ходыке, проживавшем в селе Озеричине, километрах в тридцати южнее белорусской столицы. Я связался с майором, он пошел нам навстречу, как это всегда бывало между партизанскими вожаками, передал связному приказ выполнять наши задания, а мне сообщил пароль для встречи с Ходыкой: "Мы от Алексея".
   Возле Озеричина, в селе Пережире, жила двоюродная сестра оперуполномоченного Гуриновича, бывшая учительница Василиса Васильевна Гуринович. Ее муж и сын с 1941 года воевали в отряде Николая Прокофьевича Покровского "Беларусь", с которым мы встречались и взаимодействовали в первые месяцы нашего пребывания на временно захваченной врагами советской земле. Она давно поддерживала контакты с партизанами, но умело их скрывала, а продуманным поведением и знанием немецкого языка смогла усыпить подозрительность оккупационных властей, с особой ненавистью относившихся к представителям народной интеллигенции. Посовещавшись в штабе, мы рассудили, что Василису также надо использовать для связей с минскими товарищами.
   В Озеричино я отправился в сопровождении Воронкова, Гуриновича и группы автоматчиков. На двух санях мы быстро проехали партизанскими дорогами от лагеря до села, нашли дом Ходыки и шепнули хозяину пароль. Степан, внешне неприметный, забитый деревенский мужичок, заросший бородой и давно не стриженный, оказался опытным конспиратором. Он проверил, нет ли за нами "хвоста", расторопно укрыл лошадей в сарае, а нас по одному впустил в избу.
   - Об охране не беспокойтесь,- сказал он мне.- Во всех концах села живут свои люди, в случае чего - предупредят. У немцев разведка хитрая, да куда ей до нашей. Нам каждый кустик звонок дает. Значит, вы от Алексея.
   - От Алексея. Инструкцию получили, товарищ Ходыка?
   - Получил. Делать все, что скажете.
   - Василису Гуринович из Пережира знаете?
   - Кто ее не знает, учителку-то.
   - Не смогли бы привезти ее сюда?
   - Почему бы нет. Пусть маленько стемнеет, а то в райцентре Руденске большой гарнизон, всего четыре-пять километров отсюда, так днем они шастают взад-вперед по окрестности, зато ночью и духа ихнего нет.
   - Боятся?
   - Не то слово, товарищ начальник. От одной лишь мысли о партизанах предсмертные судороги одолевают. Бывало, ворона с ветки вспорхнет в темноте такой устроят ералаш со стрельбою и пуском ракет в черное небо, что все деревни вокруг просыпаются и думают, не Красная ли Армия пожаловала. Нервы у них окончательно пришли в замешательство.
   - Особенно после Сталинграда,- вставил Максим Воронков.
   - Сталинград у них вызвал повсеместный траур,- подхватил Степан Ходыка.Развесили флаги с черными лентами и сами с лица стали больше на покойников смахивать. Глушат шнапс ящиками, а глаза все одно трезвые и будто нездешние, потусторонние уже. Такое впечатление, что сами по себе поминки справляют.
   - Нашел о чем печалиться! - воскликнул Михаил Гуринович.- Кто их сюда звал! За чем пришли, то и нашли! Сотни тысяч трупов у Волги, а по всей нашей земле - миллионы осиновых крестов. Пусть детям своим, внукам и правнукам закажут ходить на Россию войной.
   - Чувствуется, что настроение у захватчиков резко переменилось? - спросил я у Ходыки.
   - В одночасье,- отвечал Ходыка.- Победный марш сменился похоронным. Трусость выросла, дух упал.
   - Хуже всего,- проговорил Воронков,- когда они со страху перед возмездием начинают женщин да ребят малых в избах жечь, из пулеметов косить.
   - К сожалению,- сказал я,- до полной победы еще неблизко. И не будем обманываться, что враг сломлен. Сила у него есть и жестокости много, даже больше прежнего. Борьба предстоит отчаянная, злая, смерть за смерть, кровь за кровь.
   - Оно так,- подтвердил Ходыка.
   Жена Степана вынула из печи закипевший чайник, нарезала серого хлеба по-крестьянски толстыми ломтями. Мы полезли в вещевые мешки, достали заварку, сахар, свиное сало с легким запахом чеснока. За столом стало тесно, жарко, по-мирному беззаботно. Однако мы не забывали, что находимся на границе партизанской зоны. Каждые четверть часа кто-нибудь из офицеров, автоматчиков или сам хозяин выглядывали во двор, вслушивались в глубокое сельское безмолвие.
   - В бригадирах ходили? - поинтересовался я ненароком у хозяина.
   - Ни боже мой,- возразил Степан.- Никогда активистом не числился, в президиумы не выбирался. Всю жизнь землю пахал и теперь кручусь-верчусь по крестьянству. А победа придет, жив останусь,- опять буду полеводом. Так на роду написано.
   Когда смерклось, Ходыка собрался в дорогу. Я вышел с ним из дому, подошел к сараю.
   - Возьмите нашу лошадь,- предложил ему.- Наши порезвей.
   - Порезвей - это точно, товарищ начальник,- ответил связной.- Да откуда у мужика вдруг добрый конь? А лишние вопросы нам не нужны.
   Он был прав, и я не мог не согласиться. Ходыка подтверждал первоначальное впечатление о нем как о прирожденном конспираторе. Недолго проездив, он вернулся с тепло укутанной в платок Василисой Гуринович.
   В избе она скинула верхнюю одежду и оказалась высокой обаятельной женщиной с седыми нитями в гладкой прическе. Михаил обнял ее, расцеловал, познакомил со мной и другими товарищами. Василиса Васильевна оживилась, даже повеселела, но сквозь радость встречи со своими в ее облике и настроении неумолимо пробивалась накопленная за все тяжкие месяцы войны суровая скорбь партизанской матери, жены и сестры. Она охотно и ласково улыбалась, быстро и легко говорила, но когда замолкала, у нее на лице резче обозначалась печать глубокого страдания и твердой решимости.
   Она ни о чем нас не расспрашивала, знала, что это не принято, задала лишь вопрос об отряде Покровского.
   - Отряд успешно действует в лесах Минской зоны - вот все, что мы знаем,ответил я.- С прошлого года не встречались. Но можем связаться с ним через обком партии, передать вашим все. что надо.
   - Передайте, пожалуйста, мужу и сыну, что жива, здорова, надеюсь увидеться, хотя бы после победы.
   - Передадим,- заверил я и спросил: - Тяжело вам одной, Василиса Васильевна, намучились?
   - А кому легко нынче? Мужики сражаются, бабы тоскуют. Но я их подбадриваю, не позволяю падать духом. И самой легче становится.
   - Слежку за собой не замечали?
   - Первое время немцы и полицаи сильно косились на меня. Ну, да я притворилась, будто одобряю "новый порядок". О муже и сыне правды им не удалось узнать, о Михаиле тоже. Война разметала семью - нормальное человеческое неустройство.
   - Документы у вас в порядке? Можете в Минск пройти?
   - В порядке. Могу. А вам нужно?
   - Нужно, Василиса Васильевна. Победа сама по себе не придет, вы понимаете. В городе живут наши хорошие знакомые, которые могут достать для нас медикаменты, перевязочные материалы и прочие полезные в лесном житье-бытье предметы. Ваша задача - ничем не выделяясь из окружающих, сходить в Минск и принести все, что вам передадут, сюда, в этот дом.
   - Сделаю, товарищ Градов.
   Я дал ей адрес Веры Зайцевой и Анны Воронковой, назвал пароль и еще раз попросил соблюдать осторожность.
   - Официальный предлог для посещения Минска должен быть естественным, житейским: подыскивала работу, добывала лекарство для соседки, меняла продукты на теплые вещи. Что-нибудь в таком роде, очень правдоподобное и крайне необходимое для жизни. Легальный мотив поможет вам держаться непринужденно и не вызывать подозрений у вражеских ищеек.
   - Придумаю! - пообещала Василиса Гуринович.
   - А мужу и сыну мы сообщим, что вы помогаете им поскорее изгнать захватчиков из родной Белоруссии.
   - Спасибо, товарищ Градов.
   В обратный путь она отправилась пешком, сказав, что так на нее меньше обратят внимания.
   Из разговора с Ходыкой выяснилось, что он хорошо знаком с нашим подпольщиком в бывшем совхозе Лощица агрономом Ефремом Исаевым.
   - Между прочим, с ним проживает инженер Мурашко,- сказал Ходыка.Строитель по специальности, не захотел работать на немцев, ушел из города. Теперь сидит без дела, переживает. Есть у него желание бороться, а как - не знает.
   Меня заинтересовала фигура инженера-строителя. Я задал Степану жестокий, но необходимый вопрос:
   - Это желание ему не германская служба безопасности подсказала?
   Степан даже растерялся от неожиданности.
   - То есть, вы хотите сказать,- фашисты? По-моему, он человек чистый, хвостов за ним нет. Ефрем Исаев его знает не первый год, если бы подозревал, не стал бы вместе жить.
   У меня возникла мысль привлечь Мурашко к нелегальной работе. Его глубоко мирная профессия в военное время хорошо подходила для диверсионных действий, да и вообще развитие, образованность тоже не пустяк. Эрудированного человека можно скорей обучить приемам подпольной деятельности и затем доверять ему ответственные операции, которые редко бывают элементарными, но всегда требуют от исполнителя, кроме большого мужества, еще и ясной мысли, точного знания множества жизненных явлений и фактов, умения предвидеть события, самостоятельно принимать важные решения, наконец, технической осведомленности, без которой нельзя ни цех взорвать, ни поезд пустить под откос.
   Если инженер окажется личностью достойной, надежной, ему можно поручить формирование новой подпольной группы диверсионно-террористического характера и тем самым усилить удары по врагу внутри Минска и в пригородах.
   По моей просьбе Степан Ходыка съездил в бывший пригородный совхоз к Ефрему Исаеву и пригласил его вместе с инженером Мурашко на встречу со мной. На следующий день оба появились в Озеричине.
   С Исаевым мне уже приходилось видеться, а новый человек пробудил мое любопытство. Константин Илларионович Мурашко, худощавый, крепкий, голубоглазый, был спокоен, уверен в себе, деловит. Рассказал о своей довоенной жизни, о работе на строительстве завода имени Кирова, посетовал, что еще тогда не вступил в партию, и попросился ко мне в отряд.
   - Дайте винтовку, хочу бить фашистов. Докажу, что достоин стать коммунистом.
   - Ваше намерение нельзя не одобрить,- ответил я.- А не согласитесь ли вы на еще более опасную работу? Я имею в виду подпольную диверсионную деятельность в Минске.
   - Согласен,- сказал Мурашко.- А что надо делать?
   - Первым долгом сколотить небольшую группу из хорошо знакомых, абсолютно верных людей. Желательно, чтобы их легальные функции в оккупационном режиме способствовали подпольной работе. Например, служба в немецких учреждениях, близость к военным штабам, казармам, знакомства среди вражеских офицеров, чиновников и тому подобное. Есть у вас такие товарищи?
   Мурашко подумал и сказал, что есть.
   Он назвал Зою Василевскую, работавшую уборщицей в общежитии немецких летчиков, Раису Волчек, служившую официанткой в офицерском казино, шофера городской управы Михаила Иванова и железнодорожника со станции Козыреве Игната Чирко. Мы подробно обговорили каждую кандидатуру, прикинули, как распределить между ними задания. Все они могли поставлять разведывательную информацию, поскольку глубоко внедрились в среду оккупантов и пользовались у них доверием. Кроме различных устных сведений о германской армии, нас интересовали всевозможные фашистские документы, начиная от военных оперативных карт и кончая пропусками в запретные зоны. И везде, куда открыт доступ членам подпольной группы, надо изыскивать объекты и способы диверсий. Линия фронта должна проходить по всем тылам захватчиков, нигде и никогда нельзя оставлять их в покое.
   Константин Мурашко оказался способным учеником. Спустя несколько дней он сообщил мне через связных, что намерен взорвать эшелон. Я отправил ему четыре маломагнитные мины и вскоре получил сообщение, что на станции Минск-Товарная загорелся поезд с цистернами. Оперативность командира новой подпольной группы меня порадовала, дерзость, с какой была совершена диверсия, встревожила. Я вызвал Мурашко на встречу и объяснил ему, что устраивать взрывы на глазах у фашистской охраны можно лишь в крайних случаях. Мины должны срабатывать в пути, а не на станции. На отдаленном перегоне оккупантам сложней ликвидировать последствия аварии и, что весьма важно, трудней понять, кем и как произведена диверсия.
   - Мы так и задумали,- сказал Мурашко.- Но эшелон задержался, и взрывы произошли на станции. Немцы переполошились, бросились тушить, искать виновных, но никого не нашли. Сгорели четыре цистерны с горючим и пристанционный склад.
   - Очень неплохо для начала,- похвалил я.- Кто участвовал в операции?
   - Задание выполнил Олег Фолитар, молодой парнишка. Меня с ним познакомила его двоюродная сестра Раиса Врублевская. До войны он учился в шестом классе 46-й минской школы. Отец, Мартын Кондратьевич, был поваром в тресте столовых, мать, Анна Александровна, продавец. Родители знают о его связях с подпольщиками, помогают сыну как могут.
   - Как практически осуществили диверсию?
   - Дал ему две мины с уже заведенными часовыми механизмами и сказал, чтобы прикрепил в голове и хвосте поезда. В сумерках Олег проник на станцию в толпе железнодорожников и незаметно заминировал состав.
   - Передайте Фолитару благодарность командования отряда и не позволяйте недели две появляться на станции. Где еще две мины?
   - У Игната Чирко. Ждет подходящего момента на станции Козыреве.
   - Проинструктируйте его, чтобы соблюдал осторожность. Берегите участников группы от провалов. Нам нужны не эпизодические лихие налеты на врага, а систематическая, изнуряющая захватчиков диверсионная работа.
   Месяца два мы испытывали трудности со взрывчаткой. Бойцы приспособились вытапливать тол из мин, снарядов и неразорвавшихся авиабомб. Но однажды им в руки попала зажигательная термитная бомба, отличить ее от фугаски никто не смог, стали калить ее на костре, и случилась беда. Все находившиеся поблизости 12 бойцов получили ожоги и ослепли. Я запретил впредь выплавлять тол на кострах. Пострадавших лечили в нашем партизанском госпитале. Постепенно зрение у всех восстановилось.
   В начале апреля 1943 года самолеты с Большой земли сбросили нам сотни килограммов взрывчатки и много десятков мин.
   Весенние сюрпризы
   Дальний рейд. - Отважная партизанка.- Победа в полевом бою.- Рельсовая война.- Чекистское пополнений.- Перебежчики.- Неумолимая логика времени
   Вторая весна в тылу врага была не сравнима с первой. Отряд специального назначения вырос в 13 раз. накопил боевой опыт, стал грозной силой в системе партизанского движения Белоруссии, приобрел надежные связи с партийным руководством, соседними подразделениями и соединениями вооруженных патриотов. Давно прошли времена, когда враг преследовал нас по лесам, заставляя разбиваться на мелкие группы, обходиться без продовольствия и табака. Теперь каратели без авиационного, бронетанкового и артиллерийского прикрытия не осмеливались появляться в партизанской зоне.
   В апреле Москва прислала нам два ротных миномета, два противотанковых ружья, автоматы, боеприпасы, тол, маломагнитные мины, табак и свежие центральные газеты. Наконец мы смогли удовлетворить запросы наших подпольщиков во взрывчатке. Со Степаном Ходыкой и Василисой Гуринович в Минск было отправлено 50 килограммов тола и 25 мин.
   Лейтенант Иван Любимов предложил совершить с группой подрывников дальний рейд для диверсии на железных дорогах Западной Белоруссии. Замысел был смелый, и командование отряда подобрало самых надежных и выносливых людей. В группу включили ветеранов рельсовой войны Ларионова, Тихонова, Михайловского, Дудкина, молодого партизана, но опытного подпольщика Федора Боровика, бойца из нового пополнения, учителя, поляка по национальности, хорошо знавшего те края Павла Рулинского и разведчицу Валю Васильеву. Девушку мы долго отговаривали от тяжелого похода, но она заупрямилась, разобиделась до такой степени, что пришлось согласиться.
   Диверсанты взяли 3 толовых заряда по 10 килограммов и ушли. Им предстояло преодолеть около 70 километров до места диверсии.
   Спустя полмесяца группа вернулась с победой: взорваны три эшелона. Но диверсанты пришли без Вали. Сообщение об этом взбудоражило весь лагерь. В отряде царила атмосфера бережного отношения к каждому бойцу, тем более всех взволновало исчезновение Вали, одной из храбрейших партизанок, которую любили и уважали все без исключения. Многие парни пытались ухаживать за ней, однако она никому не отдавала предпочтения и тем еще больше воспламеняла их сердца. Дружба, любовь, боевое братство - лучшие чувства нашего лесного товарищества были потрясены случившимся.
   Тяжело пришлось диверсантам, расспросам и упрекам не было конца. Любимов объяснял, что Валя пропала ночью, в лесу, когда группа под сильным огнем отходила от взорванного состава. Девушку искали, вступали в бой с эсэсовцами, которые прочесывали лес, отходили и снова искали. Но попробуй найти человека в белорусских пущах, да еще когда повсюду шныряют напуганные взрывами каратели. Сколь ни печален был факт, с ним пришлось примириться, такова была партизанская жизнь, партизанская судьба. Винить никого не приходилось, виновата была война, виноват был враг, вынудивший нас взяться за оружие. Отряд принял решение жестоко отомстить захватчикам за гибель Вали Васильевой.
   Мрачный Иван Любимов, который, как командир группы, не мог не испытывать угрызений совести за горькую потерю, через несколько дней вновь попросился на железную дорогу.
   - Дайте мне тех же людей, и мы тысячу фрицев отправим на тот свет за Валю...
   Но у меня, Грома и Кускова были новые планы относительно операций на железнодорожных коммуникациях. Чтобы месть врагу была весомой, мы решили увеличить количество подрывных групп и с этой целью привлекать в них все больше новичков, а бывалых диверсантов назначать, как правило, командирами. Любимова я спросил:
   - Кто из твоих подрывников сможет руководить группой?
   - Все,- хмуро ответил Иван.
   - Если не все,- уточнил Кусков,- то многие.
   - Посоветуемся с Костей Сермяжко,- предложил замполит.- Это же его любимое дело - рвать рельсы.
   Позвали Сермяжко, и все вместе обсудили кандидатуры командиров семи новых диверсионных групп. Кроме Ивана Любимова и Кости, назначили Ларионова, Афиногентова, Тихонова, Шешко и Мацкевича.
   После тренировки группы, взяв по два заряда взрывчатки, ночью выступили из лагеря на запад и восток - к магистралям Минск - Барановичи и Минск Бобруйск. Вернуться они должны были спустя дней десять, к первомайским праздникам.
   На девятый день в лагере раздался необычный шум. Я схватился за маузер, выскочил из землянки. Отовсюду бежали бойцы и командиры, крича: "Валя! Валя!" Навстречу нам на руках несли живую, невредимую Валю Васильеву. Как велико было горе, когда отряд узнал о ее мнимой гибели, так велико теперь и непосредственно было ликование видавших виды суровых, закаленных лесных воинов. Девушка едва пробилась сквозь торжествующую толпу ко мне, чтобы доложить о прибытии. Я не дал ей говорить, обнял и поцеловал. Валя совсем смутилась и чуть не расплакалась.
   - Станислав Алексеевич... Товарищи... Дорогие мои... Я же сама виновата... Думала, выговор мне, взыскание, а вы... Такая встреча, спасибо, спасибо!
   - Какое взыскание, Валя! - сказал я.- Мы тебя убитой считали. Отомстить поклялись... Спасибо, что жива, что в отряде. Всех порадовала, Валюша, молодчина!
   Весь отряд, затаив дыхание, слушал Валин рассказ о скитаниях на волоске от смерти.
   В темноте, прорезаемой светящимися трассами немецких автоматов, она бежала сквозь кусты, спотыкалась о корни деревьев, несколько раз падала и чувствовала, что отстала от своих, но крикнуть боялась, криком можно было привлечь гитлеровцев. Когда в лесу стихло, она остановилась, отдышалась и прислушалась. Где остальные - впереди? Она пошла вперед и шла долго, пока вокруг совсем не стемнело и над головой не сомкнулись кроны. Ей стало страшно, что она заблудилась, и пришла мысль повернуть назад, к железнодорожному полотну, диверсанты должны в конце концов обнаружить ее исчезновение и тоже вернуться, чтобы найти ее, отставшую в этой бешеной гонке по хрустящему кустарнику и черному лесу.
   Она проблуждала у железной дороги почти всю ночь. Неподалеку раздался немецкий разговор, он спугнул ее в лес, а перед рассветом вновь вышла к полотну. Вдруг оттуда, откуда она пришла, послышались выстрелы. Прибавила шагу и увидела на насыпи ремонтных рабочих, они исправляли путь у переезда, их было немного, они копошились не спеша. Если б здесь восстанавливали путь после налета диверсантов, обстановка была бы иной, и ей не пришло бы в голову спрятаться среди ремонтников. Она закидала автомат ветками, сбросила ватную телогрейку, засунула под кофточку за брюки гранату и подошла к рабочим. Поздоровалась, те с любопытством ее оглядели, ответили доброжелательно. Она сказала, что убежала из деревни, потому что молодежь угоняют в Германию. Взяла инструмент, стала помогать в ремонте. Рабочие молчали, стрельба приближалась.
   Взглянув на опушку леса, она помертвела: из-за деревьев выходила цепь эсэсовцев с автоматами наперевес, очевидно, они прочесывали свой участок в поисках ночных налетчиков и для верности палили по кустам. Когда в их руках трясется стреляющее оружие, им не так боязно в чужом грозном лесу, уменьшаются дрожь в коленях и отвратительное сердцебиение. Выйдя на открытое место, они прекратили стрекотание: тут все ясно и при дневном свете даже не страшно. Валя отлично сознавала, что сейчас ей до смерти четыре шага, как в песне, но и в эти жуткие минуты продолжала ненавидеть и презирать подлых захватчиков. Ненависть и презрение у нее были сильней страха, а это помогло бы ей в самый последний, решительный миг взорвать гранату у сердца. В тот миг, когда чужие грязные лапы потянутся, чтобы схватить ее чистое тело и уволочь на пытки, глумление и позор плена. "Градовцы в плен не сдаются",- твердила про себя фразу, когда-то услышанную от ее непосредственного начальника, командира конной разведки Николая Ларченко. И еще она знала, что одна из жизни не уйдет, радиус поражения у гранаты столько-то метров, сколько точно, она забыла, а может быть, просто не успела узнать в суматохе бурной и лихой партизанской юности. Сколько милых, неуклюжих, или, напротив излишне бойких ребят с красными звездочками и ленточками на шапках намекали ей на любовь, гордились ею и обожали ее, и вот случилось так, что никого из них нет возле нее в эти страшные секунды, и она совершенно одна, совершенно одинока.