Ваупшасов Станислав. На тревожных перекрестках - Записки чекиста

   Слушали нас очень внимательно. Видно было, что население истосковалось по правдивому слову, по всему человеческому и советскому.
   В дальнейшем такие собрания, митинги и беседы с местным населением мы проводили в каждой деревушке, где останавливались на дневку. Пропагандистами и агитаторами выступали все бойцы и командиры отряда. Мы распространяли среди жителей взятые с собой газеты, листовки, брошюры, портреты Владимира Ильича Ленина.
   Пройдя Невельский район Псковской области, вошли в пределы Белорусской республики. Наш путь лежал восточнее городов Полоцка и Лепеля, затем мы повернули на запад и с севера двинулись на Логойский район, где нам предстояло базироваться. Логойск находится в 30 километрах от Минска, но обосноваться ближе к столице Белоруссии мы не могли, поскольку местность вокруг города в основном голая, неудобная и опасная для партизанских лагерей.
   Наш рейд продолжался несколько недель, в сутки мы проходили 55-65 километров. Режим наших переходов был такой: в сумерках со стоянки выезжали на санях, которые охотно предоставляло нам население, ехали до полуночи, затем становились на лыжи и шли до рассвета.
   Останавливаться на отдых приходилось не всегда в населенных пунктах. Иногда поблизости не оказывалось ни одной деревушки. Иногда в намеченном селе стоял фашистский гарнизон. В таких случаях отряд отдыхал в лесу, даже костры не всегда удавалось разжечь, если враг был близко. Бойцы крепко спали после ночного перехода и плотного завтрака, а над ними шумели белорусские леса, выл ветер, и метель заносила их снегом, превращая в невысокие белые холмики. Однажды на поверке я недосчитался одного бойца, стали думать, куда он мог деваться? Вспомнили, что утром он был в отряде. Приказал тщательно осмотреть всю территорию нашей стоянки. И пропавший боец нашелся. Он крепко и сладко спал, заметенный снегом за сосной, подобно медведю в берлоге.
   Ежедневно я составлял обстоятельные донесения в Центр, сообщал товарищу Григорию о маршруте, стоянках, контактах с населением, о дислокации вражеских гарнизонов и передвижениях войск, о политической обстановке на временно захваченной немцами территории.
   Население оккупированных районов в подавляющем большинстве оставалось верным Советской власти и с нетерпением ожидало вызволения из фашистской неволи. Но в массе были и отщепенцы, ничего общего не имевшие с народом,уголовники, бывшие кулаки и белогвардейцы, которые пошли в услужение к гитлеровским захватчикам.
   Одно из сообщений в Москву было об окруженцах. Их мы встречали почти в каждой деревне и всякий раз невольно задумывались о судьбе бойцов и командиров, по воле обстоятельств оказавшихся на оккупированной территории.
   Мои товарищи и я в беседах с бывшими бойцами и командирами рекомендовали им идти в партизаны, создавать новые отряды, организовывать повсеместный вооруженный отпор оккупантам.
   Надо ли говорить, что многие окруженцы просили зачислить их в наш спецотряд. Но какова была бы цена такому отряду, составленному из первых попавшихся людей, почти не вооруженному и не обученному действиям в специфических условиях вражеского тыла? Подавляющее большинство просьб приходилось отклонять, но отдельных, наиболее надежных и полезных, на наш взгляд, людей мы зачисляли в отряд. И когда мы подходили к месту назначения, в отряде стало уже 50 человек.
   Некоторым просто было невозможно отказать. Вот, например, старший лейтенант уралец Иван Андреевич Любимов. Как увидел наш отряд, узнал, кто командир, подошел ко мне, рассказал о себе и стал даже не просить, а требовать:
   - Возьми, майор. Не могу я больше сидеть сложа руки. Возьми!
   Говорил он горячо, убедительно, настойчиво. Я не устоял. Принял его в отряд и не ошибся: воевал Любимов умело, храбро, получил боевые награды, впоследствии стал членом партии.
   А однажды мои бойцы задержали взрослого и мальчика. Мужчина вел себя независимо, даже вызывающе, не желал отвечать на вопросы. В горячке бойцы чуть его не расстреляли.
   - Наверняка полицай или шпион! - доложили они мне. А мужчина говорит:
   - Дайте отдохнуть, утром все расскажу.
   - Сбежит, обманет...
   - Спокойней, ребята,- сказал я.- Охранять до утра, утро вечера мудренее.
   И действительно, утром задержанный сообщил, что он майор, летчик авиации дальнего действия, сбитый над территорией противника. Пробирается к своим. В доказательство достал из тайника сверток и показал его содержимое: гимнастерка, воинские документы, два ордена. Вот вам и шпион! Этот случай научил мою молодежь не рубить сплеча, терпеливо и объективно разбираться в человеческих судьбах.
   Майора мы зачислили в отряд, и он воевал у нас до декабря 1942 года, когда мы отправили его на самолете в Москву, чтобы он вернулся в авиацию и продолжал сражаться с ненавистным врагом в воздухе.
   На долгом пути к Минску разные были встречи.
   Как-то ясным и ранним морозным утром отряд приблизился к деревне Замошье Лепельского района. Начальник разведки Меньшиков с тремя бойцами осторожно проник в деревню. Засели они в заброшенном сарае и стали вести наблюдение. Вскоре на улице начали появляться жители, немцев по всем признакам здесь не было. Но разведчики не спешили с выводами. Неожиданно в сарай вошел подросток. Увидев незнакомых вооруженных людей в маскировочных халатах, он испугался и хотел бежать, но бойцы задержали его.
   - Не трусь, хлопчик,- сказал Меньшиков.- Мы свои, партизаны.- И показал пареньку красную звездочку на шапке. Тот успокоился и рассказал, что живет он с матерью и дедом, а отец в Красной Армии.
   В это время из хаты вышел высокий крепкий старик. Мальчик оживился и прошептал:
   - Мой дедусь. Он хороший, немцев терпеть не может и собирается уйти к партизанам.
   - Зови его сюда,- сказал Меньшиков.- Только про нас не говори, пусть сам увидит.
   Мальчик сбегал и привел деда. Вначале старик заробел, но когда удостоверился, что перед ним советские воины, осмелел и сообщил, что на днях в деревню прибыли пять полицейских и немецкий фельдфебель. Они арестовали двух колхозников и угрожают отправить в Германию всю молодежь. Он прервал рассказ и сказал внуку:
   - Сбегай в деревню и узнай, где эти гады сегодня ночевали. Только осторожно, по-партизански!
   Подросток убежал, а дед стал упрашивать разведчиков уничтожить предателей, избавить крестьян от их издевательств. Меньшиков возразил:
   - Ликвидируем этих, немцы других пришлют. Старик настаивал на своем:
   - Бога ради, прошу, товарищи! Житья от них не стало. А другие появятся - и тех порешим. Нет больше нашего терпения!
   Вернулся мальчик и сказал, что вчера враги весь день пьянствовали, а сейчас спят в двухэтажном доме, у них есть винтовки и ручной пулемет, во дворе стоят две санные упряжки.
   Разведчики обратились ко мне: как быть? Я задумался. Бой может всполошить оккупантов, и они нападут на след отряда, а нам надо как можно скорее попасть в район Минска. Однако оставлять извергов безнаказанными тоже нехорошо, тем более что просьбу старика поддержали все жители деревни.
   Посоветовавшись с комиссаром Морозкиным и начальником штаба Луньковым, мы решили покончить с гадами. Я взял пятерых бойцов, дед с внуком проводили нас к двухэтажному дому. Дверь была заперта, бесшумно проникнуть внутрь не представлялось возможным.
   Мы окружили дом. Боец Иван Розум постучал в дверь. Там проснулись. Я крикнул:
   - Вы окружены! Сдавайтесь!
   Враги молчали. Видимо, приходили в себя от вчерашней попойки и от неожиданности. Розум изо всех сил рванул дверь, она распахнулась настежь, и тут же раздался выстрел. Боец был ранен в плечо и отскочил в сторону. Дверь захлопнулась, из окна на нас застрочил пулемет.
   Я бросил в окно гранату. Стрельба прекратилась, из окна выпрыгнул полицай и бросился наутек. Наш богатырь Карл Добрицгофер поймал предателя и так ему дал по шее, что у того из рук выпала винтовка.
   Оставшиеся в доме возобновили стрельбу. Тогда я бросил в окно вторую гранату, противотанковую. Раздался оглушительный взрыв, дом словно подпрыгнул, затем верхний этаж вместе с крышей осел, и дом как бы превратился в одноэтажный. Потом он жарко запылал, уничтожая уцелевших врагов.
   Добрицгофер подвел ко мне захваченного беглеца. При обыске нашли у него записную книжку и несколько немецких марок.
   - За них продал свою шкуру? - зло проговорил комиссар Морозкин и швырнул деньги наземь.
   Я перелистал записную книжку и прочел: "Вчера поймали трех партизан, один удрал. Вечером пили, сегодня чертовски болит голова. Нужно еще найти выпивки. Но где?"
   Бойцы выполнили волю населения, и отряд двинулся дальше, провожаемый всей благодарной деревней до самой околицы.
   В пути произошла и первая встреча с белорусскими партизанами. Их увидели начальник разведки Меньшиков и его помощник сержант Федор Назаров: двое вооруженных парней в обычной штатской одежде. Пока Меньшиков на приличном расстоянии разговаривал с ними, подоспел и я с остальными бойцами. Приказав всем оставаться на месте, я подошел к партизанам и сказал:
   - Мы свои, советские. Назовите себя! После некоторого колебания высокий черноволосый парень сделал шаг вперед и отрапортовал:
   - Партизан Григорий Лозобеев.
   - Партизан Тимофей Ясюченя,- представился второй.
   - Майор Градов, командир отряда специального назначения. Следуем из Москвы.
   Я показал свой мандат - узкий тонкий листок бумаги, выданный мне в наркомате, где значилось, кто я такой и каковы мои полномочия.
   Начались рукопожатия, объятия, раздались радостные слова.
   Так мы познакомились с партизанами из отряда лейтенанта Долганова.
   Лозобеев и Ясюченя возвращались с задания в свой лагерь, расположенный в лесах Бегомльского района. Они пригласили с собой нас, и мы согласились: надо было устанавливать самые тесные контакты с белорусскими патриотами, для начала поближе познакомиться хотя бы с одним партизанским отрядом и его командиром.
   Было 8 апреля, бесконечная зима отступила под натиском весеннего солнца, и на смену морозам да метелям пришли новые сезонные неприятности. Мы пробирались по топким березинским болотам, и эта дорога оказалась ничуть не легче пути по глубоким снегам. С непривычки вымотались донельзя. Прошли 18 километров и, наконец, измученные, грязные, выбрались на поляну. Невдалеке показалась деревня Уборки. Предвкушая долгожданный отдых, бойцы приободрились, повеселели. Я остановил отряд и спросил у Лозобеева:
   - Оккупантов в деревне нет?
   - Сюда они боятся заходить,- уверенно ответил партизан.
   Но я стреляный воробей и старый лесной волк, мне ли не знать, что враг часто бывает и хитрей и умней наших о нем представлений. На всякий случай выслал вперед разведку. И не напрасно, потому что уже с окраины деревни разведчики подали сигнал: "Немцы" - и быстро вернулись к отряду.
   У противника, конечно, тоже была налажена дозорная служба, и он обнаружил нас. Я приказал отойти назад и залечь на опушке леса. Из деревни вышел фашистский отряд численностью до роты и двинулся к нам. В бинокль я рассмотрел на их рукавах гитлеровские эмблемы: это были эсэсовцы.
   - По-видимому, карательный отряд,- сказал я комиссару.
   Взглянул на бойцов: все напряжены и серьезны. Приказал:
   - Без команды огня не открывать!
   Каратели, очевидно, решили, что нас мало и что мы плохо вооружены. Они бежали к нам во весь рост, как бы желая растоптать нас своими тяжелыми коваными сапогами. Впереди цепи бежал долговязый эсэсовец в офицерской шинели. Он размахивал руками и что-то все время кричал. Вот уже отчетливо стали видны под тяжелыми касками их потные лица.
   - Бандит, сдавайсь! - крикнул офицер.
   Мы молчали, фашисты приближались. Рядом со мной лежал с автоматом сержант Николай Малев. Когда офицер крикнул еще раз, я дал ему знак, и он скосил его. Рядом с убитым командиром собирался залечь фашистский пулеметчик, но Малев подстрелил и его.
   Эсэсовцы ничего не поняли: они потеряли двух человек, но с нашей стороны стрелял только один автомат, значит, наши силы все же невелики. Немного полежав и постреляв по деревьям, цепь поднялась и с воплем "Сдавайсь!" ринулась на наш отряд. Расстояние до атакующих стало около 20 метров, и тогда-то я подал команду:
   - Огонь!
   Заработали все автоматы, винтовки и ручной пулемет спецотряда. Свинцовый шквал отшвырнул карателей далеко назад, они помчались к деревне, оставляя убитых и раненых. Мы преподали фашистам наглядный урок, как вредно быть самоуверенными. Этот короткий бой был также нашей визитной карточкой по прибытии в Белоруссию. Пусть оккупанты знают, что чем дальше, тем жарче будет гореть у них под ногами советская земля!
   Разгромив карателей, мы отошли в глубь леса и остановились на обширной поляне. Весеннее солнце заливало ее теплыми лучами, а под ногами чавкала вода. Бойцы были возбуждены и громко обсуждали подробности первой открытой схватки с противником. Николай Малев находился в центре внимания: ведь это с его легкой руки так удачно сложился бой. Я напомнил Лозобееву о его опрометчивом ответе на вопрос, есть ли в деревне оккупанты.
   - Промахнулся маленько,- сказал он смущенно.
   - Это "маленько" могло бы вам обоим стоить жизни, если бы вы не встретились с нашим отрядом.
   - Действительно, товарищ майор! - воскликнул Ясюченя, который был чуть старше и опытней своего товарища.
   Отдохнув и обсушившись на поляне, мы с трех сторон вошли в Уборки. Жители встретили нас радостно и удивленно. Они впервые стали свидетелями достойного отпора эсэсовцам и сообщили, что это был карательный отряд из города Борисова. В бою был убит его командир, награжденный двумя железными крестами, и около десяти солдат, четверо ранены. С перепугу фашисты приняли нас за парашютный десант регулярной армии, реквизировали у крестьян восемь подвод и впопыхах укатили в Борисов. Теперь наверняка сообщат начальству, что выдержали сражение с целым воздушнодесантным батальоном. У немцев вообще была манера преувеличивать численность белорусских партизан, как правило, они завышали цифру не менее чем вдвое. Сами они не всегда верили в свои выдумки, понимали, что бьют их не числом, а умением, но им было выгодно этими преувеличениями объяснять Берлину свои поражения и неудачи в лесной войне. Кроме того, такие уловки помогали местной гитлеровской администрации получать дополнительные контингенты войск для карательных операций.
   В деревне мы быстро подкрепились и отправились дальше, на встречу с партизанским отрядом лейтенанта Долганова.
   В этот день, 8 апреля 1942 года, мы сняли белые маскхалаты, они были уже ни к чему, снег сошел, и остались в привычном защитного цвета красноармейском обмундировании с красными звездочками на шапках и с полевыми петлицами на воротниках курток.
   ...База долгановского отряда не отличалась удобствами. Грубые землянки, примитивные костры. Но маскировка соблюдалась, охрана и дозорная служба были налажены.
   Сам Сергей Долганов оказался стройным молодым человеком с резкими чертами лица. Он был из окруженцев, не мог смириться с бездействием, сколотил небольшой отряд - десятка полтора человек, проводил мелкие диверсионные и боевые операции. У него была хорошая командирская подготовка, и он успешно осваивал специфику партизанской войны.
   Долганов познакомил нас с очень интересным и нужным нам человеком, находившимся в его лагере,- бывшим секретарем Смолевичского райкома КП(б)Б Иваном Иосифовичем Ясиновичем, худощавым светловолосым белорусом. Летом прошлого года по заданию ЦК Компартии Белоруссии он пробрался через линию фронта во вражеский тыл и развернул работу по организации подпольных и партизанских групп. Ясинович хорошо знал обстановку в Бегомльском районе и сообщил нам, что здесь существует семь партизанских групп. Но беда состоит в их разобщенности и малочисленности - в каждой от пяти до пятнадцати бойцов.
   - Получается вот что,- сказал он и вытянул руку с растопыренными пальцами,- нет крепкого кулака.
   - Ясно,- ответил я.- Давайте их объединять. У вас, Иван Иосифович, партийные полномочия, вы и начинайте. А мы поможем, у нас ведь тоже есть задание - создавать новые боеспособные отряды.
   - Правильная мысль,- одобрил Ясинович.- Но надо вначале убедить людей, объяснить им преимущества крупных отрядов. Ведь многие командиры уверены, что действия небольшими группами и есть самая удобная форма народной войны. Дескать, легче уходить от преследования, скрываться.
   - Наверное, настала пора совершить перелом в тактических воззрениях партизанских вожаков,- сказал я.- От оборонительных маневров надо все решительнее переходить к наступательным операциям. А для этого нужны увесистые кулаки.
   Сошлись на том, что надо созвать все мелкие партизанские группы и провести с ними собрание. Долганов разослал в разные концы района связных, и на третьи сутки в лагерь пришло несколько десятков партизан - все, обитавшие в Бегомльских лесах.
   Перед ними выступил Ясинович и, как уполномоченный Минского подпольного обкома партии, предложил покончить с кустарничеством, разобщенностью и малой эффективностью действий, создать единый партизанский отряд. Эта мысль не всем пришлась по душе. Некоторые командиры долго упрямились, отстаивая прежние организационные формы и старую тактику борьбы.
   - Наши удары по врагу должны стать сильнее, ощутимее, а этого не добиться без объединения,- сказал я в своем выступлении.
   Этот аргумент произвел впечатление на всех присутствующих, потому что все пылали ярой ненавистью к захватчикам и стремились нанести им наибольший урон. Собрание проголосовало за создание объединенного отряда.
   Название ему было придумано короткое и грозное: "Борьба". Командиром стал Долганов, комиссаром Ясинович. В отряд влилось 80 партизан - все семь прежних групп, и он стал крепким, боеспособным подразделением.
   Я поздравил партизан с объединением, пожелал боевых успехов. Затем попросил радиста Михаила Глушкова связаться с Центром и передал сообщение о создании отряда "Борьба". Москва поздравила партизан, пожелала активных действий, удачных операций. Когда я прочитал вслух расшифрованную телеграмму товарища Григория, Долганов, Ясинович и все их бойцы были сильно взволнованы. Голос Москвы придал им уверенность в своих силах, помог ощутить себя частицей всего борющегося народа, преодолеть невольное чувство оторванности от Большой земли.
   В отряде "Борьба" мы пробыли несколько суток, посвятив их обучению партизан. Капитан Луньков взял шефство над вновь образованными диверсионными группами: объяснял и показывал, как пользоваться толом и взрывателями. Потом он вывел несколько человек к железной дороге, где они замаскировались и при первой же возможности подорвали фашистский эшелон. Я делился с командирами своим опытом борьбы в тылу врага, давал советы, как вести разведку, обманывать противника, планировать и осуществлять боевые операции, уходить от преследования, заметать следы, подбирать кадры из новичков, организовывать базы и стоянки.
   Расстались мы с отрядом Долганова и Ясиновича добрыми друзьями, решив поддерживать связь и координировать действия.
   Немногим раньше в селе Лукашеве Лепельского района мы встретили вышедшего из окружения, но не сумевшего пробиться к своим батальонного комиссара Трофима Григорьевича Ширякова. У него было страстное желание воевать с фашистами, однако реальных путей к достижению своей цели он не видел. Мы помогли ему сколотить группу патриотов, снабдили оружием и проинструктировали о методах партизанской войны.
   Но организация новых отрядов не всегда проходила гладко. В том же Бегомльском районе, где был образован отряд "Борьба", мы познакомились с восьмой группой партизан, которую возглавлял человек, именовавший себя политруком Ивановым. Кем он был на самом деле, установить не удалось, поскольку документов при нем не было и людей, служивших с ним в одной воинской части, также не имелось. Одет он был неряшливо, заросший, немытый, расхлябанный. Трудно было поверить, что он служил в регулярной Красной Армии. Вместе с ним в группе насчитывалось пять партизан. Еще до знакомства с "политруком Ивановым" к нам поступили жалобы местных жителей, что он и его парни ведут себя отвратительно:
   - Какие они партизаны! Грабители они, по сундукам шарят.
   Надо было проверить эти данные и вообще разобраться в судьбе группы, состоявшей из окруженцев. При встрече "политрук Иванов" на предложение войти в отряд "Борьба" сказал мне резко, непримиримо:
   - Не хотим объединяться!
   - Но почему? Объединение в интересах партизанского движения. Есть партийные директивы на этот счет. Разве партия тебе не указ, ты же называешь себя политруком!
   - Здесь, в лесу, я сам себе хозяин,- ответил Иванов и стал доказывать, что мелкой группой легче прожить.
   По всем признакам "политрук" был анархиствующим атаманом с бандитскими наклонностями. Местные партизаны уже дважды приговаривали его к расстрелу за грабежи, но захватить его не могли, он был хитер и увертлив. Напомнив ему все прежние печальные факты, я заверил его, что с приходом нашего спецотряда всякой вольнице в партизанской войне кладется конец и что на этот раз ему придется или подчиниться дисциплине, или же ответить по всей строгости закона.
   - А как вы смотрите на свое будущее?- спросил я у бойцов группы Иванова.
   Те замялись, видать, вожак пользовался у них авторитетом. Так оно и оказалось; бойцы ответили:
   - Что командир скажет, то и станем делать.
   Не теряя надежды обратить группу на путь истинный, я сумел убедить "политрука Иванова" подчиниться дисциплине и начать целенаправленные действия против оккупантов. Для начала им было поручено взорвать мост на шоссе, по которому ходил немецкий автотранспорт.
   Группа ушла и не появлялась двое суток. Наконец мои бойцы с помощью населения отыскали ее и привели ко мне. Все пятеро были пьяны, из карманов торчали бутылки самогона.
   - Доложите о выполнении задания! - приказал я "политруку".
   - Не нахожу нужным отчитываться! - грубо ответил Иванов.
   Мои бойцы обезоружили горе-партизан и взяли их под стражу. Следствие показало, что "политрук Иванов" и его парни даже не подумали осуществить порученную операцию. Запрятали тол в мох, а сами подались в ближайшую деревушку шарить по кладовым и вымогать самогон. Два дня пропьянствовали и собирались кутить дальше, если б не бойцы нашего отряда, посланные на розыски.
   Картина прояснилась. Это была не партизанская группа, а вооруженная шайка уголовников. Ее дальнейшую судьбу нетрудно было предугадать: от грабежей крестьян она очень скоро перешла бы к прямому предательству, к службе в полиции. В условиях вражеского тыла, жестокой борьбы с иноземным нашествием решение могло быть только одно: всю группу мы приговорили к расстрелу. Двух молодых парней, чистосердечно раскаявшихся в совершенных проступках, ранее состоявших в комсомоле, приговорили условно и зачислили в отряд "Борьба" с испытательным сроком.
   Приговор, с одобрением встреченный местными жителями, привели в исполнение.
   Партизанская весна
   Первые потери спецотряда.-Воронянский и Тимчук.- Двенадцать грузовых парашютов.- Могучая рука Москвы
   Из Бегомльских лесов мы повернули на юг. Накануне рейда я получил в наркомате явки с заданием уточнить, какие из них сохранились, а какие потеряны по тем или иным причинам. Забегая вперед, скажу, что около половины явок оказались действующими и пригодились нам в ходе разведывательных и диверсионных операций.
   Проводником у нас вызвался партизан Тимофей Ясюченя. По пути отряду предстояло пересечь шоссейную и железную дороги Минск - Москва. Мы подходили к районам с большим сосредоточением немецко-фашистских войск. Особенно бдительно враг охранял железнодорожные магистрали. Если автомобильную дорогу отряд миновал быстро и бесшумно, то у железнодорожного переезда близ станции Жодино все сложилось по-иному.
   Шедшая как всегда впереди разведывательная группа Дмитрия Меньшикова на полотне железной дороги столкнулась с гитлеровской охраной. Та подняла тревогу, открыла стрельбу. Но все же разведчики прорвались на ту сторону. Из находившихся у разъезда домов выскочили новые фашистские солдаты и поспешили на подмогу своим патрулям. Я решил прорваться с боем и вслед за разведкой отправил группу политрука Алексея Григорьевича Николаева, бывшего пограничника, боевого и находчивого командира. Когда его группа ушла вперед, я скомандовал:
   - Огонь! В атаку! - и повел на железнодорожную насыпь основные силы отряда.
   Противник, залегший по другую сторону полотна, встретил нас густым автоматным огнем, и я услышал возглас, решивший судьбу нашей атаки:
   - Дуб ранен!
   О благополучном переходе через железную дорогу с тяжелораненым на руках не было и речи. Мы рисковали и его жизнью и жизнью тех, кто его понесет. Поэтому я приказал отойти назад, в лес. Немного погодя к нам вернулась группа политрука Николаева, а разведчики Меньшикова оторвались от нас и ушли. Много дней мы ничего не знали о них.