Страница:
Я кивнула:
– Эмили и Элисон говорят, что это само собой разумеется. «Поработай годик на Миранду так, чтобы тебя не уволили, и она устроит тебя на любое место, на какое только пожелаешь».
– Чего же тогда колебаться? Серьезно, Энди, поработаешь с год и устроишься в «Нью-Йоркер». Ты ведь всегда этого хотела. И похоже, так ты добьешься этого быстрее всего.
– Ты прав, ну конечно, ты прав.
– И потом, это означает, что ты переедешь в Нью-Йорк, а мне бы очень этого хотелось, правда. – Он поцеловал меня одним из тех долгих, ленивых поцелуев, во время которых нам казалось, что мы созданы друг для друга. – И не волнуйся так сильно. Ты ведь сама говоришь, что еще не уверена, что получила эту работу. Поживем – увидим.
Мы приготовили простой ужин и заснули как раз посередине шоу Леттермана. Мне снились отвратительные девятилетние детишки, которые занимались сексом на спортплощадке, хлестали дрянное виски и орали на моего дорогого любимого Алекса, когда внезапно зазвонил телефон.
Алекс, не открывая глаз и не говоря ни слова, снял трубку, поднес к уху – и тут же перебросил мне. Я не была уверена, что справлюсь с ней.
– Да, – пробормотала я, глядя на часы, – всего четверть восьмого. У кого хватает совести звонить мне в этот час?
– Это я! – сердито рявкнула в трубку Лили.
– Привет, все в порядке?
– Ты думаешь, я стала бы звонить, если бы все было в порядке? У меня дикое похмелье, того и гляди помру. Я едва проблевалась, еле-еле заснула – и тут меня будит какая-то жутко наглая тетка, которая говорит, что она из отдела кадров «Элиас-Кларк» и разыскивает тебя. В четверть восьмого утра. Перезвони ей немедленно. И скажи, чтобы она забыла мой номер телефона.
– Прости, Лили. Я дала им твой номер, поскольку у меня еще нет сотового. Странно, что она позвонила так рано. Интересно, хорошо это или плохо? – Я взяла телефон, тихонько вышла из спальни и осторожно прикрыла за собой дверь.
– Да ладно. Удачи. Дай знать, когда все выяснится. Только не в ближайшие четыре часа, идет?
– Ну конечно. Спасибо. Еще раз извини.
Я снова взглянула на часы: не верилось, что мне вот-вот предстоит начать деловой разговор. Я поставила варить кофе и, подождав, пока он будет готов, отнесла чашку к диванчику. Пора было звонить, выбора у меня не было.
– Здравствуйте, это Андреа Сакс, – сказала я твердо, хоть и предательски сиплым со сна голосом.
– Доброе утро, Андреа! Надеюсь, я позвонила вам не слишком рано! – радостно запела трубка. – Уверена, что нет, ведь вы и сами скоро станете ранней пташкой. У меня прекрасные новости. Вы произвели на Миранду очень хорошее впечатление; она сказала, что весьма заинтересована в работе с вами. Разве это не чудесно?! Поздравляю, дорогая! Ну и как вы чувствуете себя в новом качестве? Могу представить себе, вы просто…
У меня закружилась голова. Я хотела подняться с диванчика и налить себе кофе, воды – чего угодно, лишь бы в голове у меня прояснилось и я начала наконец понимать, о чем говорит эта женщина, – но я лишь еще глубже зарылась в подушки. Она спрашивает, довольна ли я? Или делает официальное предложение? Из сказанного ею я не уловила ровным счетом ничего – ничего, кроме того, что понравилась Миранде Пристли.
– …восхищены этим известием. Как тут не восхититься, не правда ли? Что ж, вы можете приступить в понедельник, идет? Придете ко мне за некоторыми общими указаниями, а потом сразу отправитесь в офис Миранды. Вообще-то она будет в Париже на показе, но это самое подходящее время. У вас будет возможность познакомиться с девочками, они все такие милые!
Общие указания? Что? Приступить в понедельник? Милые девочки? Мой неповоротливый мозг отказывался это понимать. Я не без труда выразила свое отношение к происходящему.
– Э… знаете… не думаю, что смогу в понедельник, – тихо сказала я, надеясь на то, что мои слова звучат осмысленно. Весь этот разговор свалился на меня как снег на голову. Вчера я впервые в жизни вошла в двери «Элиас-Кларк», и вот сейчас кто-то будит меня и говорит, что мне следует приступить к работе через три дня. Сегодня пятница – проклятущие семь утра, – а они хотят, чтобы я начала с понедельника? Все это ни в какие ворота не лезет. К чему такая безумная спешка?
Неужто эта женщина так загружена работой, что без меня ей не обойтись? И почему, судя по голосу, Шэрон так боится Миранды?
Приступить к работе в понедельник невозможно. Мне негде жить. Моим постоянным местом жительства был дом моих родителей в Эйвоне, куда я неохотно вернулась после окончания университета и где оставалась большая часть моих вещей, пока я путешествовала летом. Вся моя одежда валялась на диванчике у Лили, я старалась сама мыть посуду, вытряхивала пепельницы и покупала мороженое в огромных количествах, поэтому она терпела меня, но я думала, что будет только справедливо дать ей отдохнуть от моего набившего оскомину присутствия, и перебралась на уик-энд к Алексу. Таким образом, вся моя выходная одежда и косметика были у Алекса в Бруклине, мои разношерстные костюмы – у Лили в Гарлеме, а все остальное добро – у родителей в Эйвоне. У меня не было жилья в Нью-Йорке, и я никак не могла понять, почему все окружающие уверены в том, что Мэдисон-авеню ведет к окраине, а Бродвей – к центру города. Мне даже не вполне было ясно, что такое «окраина». И она хочет, чтобы я приступила к работе в понедельник?!
– Э… понимаете… я не уверена, что смогу с понедельника, ведь у меня в Нью-Йорке нет постоянного жилья, – быстро говорила я, сжимая в руке телефонную трубку. – Мне нужно несколько дней, чтобы найти квартиру, купить какую-то мебель, переехать.
– О, ну тогда конечно. Думаю, среда подойдет, – бросила она.
Поторговавшись еще несколько минут, мы сошлись на следующем понедельнике, семнадцатом ноября. Таким образом, у меня оставалось чуть больше восьми дней, чтобы найти и обставить квартиру на одном из самых безумных рынков жилья в мире.
Я положила трубку и повалилась на диван. Руки у меня тряслись, телефон упал на пол. Неделя. Через неделю я приступлю к работе и стану помощницей Миранды Пристли. Подождите-ка! Один момент… Ведь на самом деле я еще не получила работу, потому что официального предложения не было. Шэрон даже не произнесла обычное в таких случаях «мы бы хотели предложить вам» – похоже, у нее не было и тени сомнения, что любой, у кого в голове есть хоть капля ума, не сможет дать отрицательного ответа. Я чуть не расхохоталась. Что это, какая-то тактическая операция, которую они блестяще провернули? Подождали, пока жертва после беспокойной ночи погрузится в глубокий сон, а потом набросились на нее с ошеломляющим судьбоносным известием? А может, она просто рассудила, что делать традиционное предложение и ожидать ответа – это бессмысленная трата времени и сил? Ведь это же «Подиум»! Шэрон не сомневалась, что я не упущу такой возможности, что я взволнована ею до глубины души. И она оказалась права, как все они в «Элиас-Кларк» всегда оказываются правы. События развивались с фантастической быстротой, и у меня не было времени все обдумать, как это мне обычно свойственно. Но кроме того, я почувствовала, что это действительно шанс. Глупо было бы упускать его, ведь он мог потом помочь попасть в «Нью-Йоркер». Я обязана попробовать. Мне повезло.
Вновь воодушевившись, я залпом допила кофе, сварила еще одну чашку для Алекса, быстренько приняла горячий душ. Когда я вернулась в комнату, он только что проснулся.
– Ты уже оделась? – спросил он, нащупывая маленькие очки в тонкой оправе, без которых почти ничего не видел. – Утром кто-то звонил или мне приснилось?
– Не приснилось, – сказала я, забираясь под одеяло, хотя на мне были джинсы и свитер. Я старалась, чтобы мои мокрые волосы не касались его подушки. – Это была Лили. Женщина из отдела кадров «Элиас-Кларк» позвонила ей, потому что я оставила им ее номер. Ну и что ты думаешь?
– Ты получила работу?
– Я получила работу.
– Ого! Ну иди ко мне, – сказал он, приподнимаясь и обнимая меня. – Я так тобой горжусь! Это здорово, правда здорово.
– Значит, ты думаешь, из этого выйдет толк? Мы уже говорили об этом, но сейчас они даже не дали мне возможности решить. Они просто не сомневались, что я хочу получить эту работу.
– Все складывается удачно. Модельный бизнес не самая плохая вещь на свете. Может, тебе даже понравится.
Я закатила глаза.
– Ну ладно. Но упоминание «Подиума» в твоей анкете и рекомендация этой женщины, Миранды, а может, даже несколько блестящих материалов, которые ты к тому времени тиснешь, – черт, да ты сможешь все, что угодно. «Нью-Йоркер» будет охотиться за тобой.
– Хотелось бы верить, да, хотелось бы. – Я соскочила с кровати и начала собирать свои вещи в рюкзачок. – Ты по-прежнему не возражаешь, если я возьму твою машину? Чем скорее я попаду домой, тем скорее вернусь. Тут ничего такого, ведь я все равно переезжаю в Нью-Йорк. Это дело решенное.
Алекс дважды в неделю ездил домой в Уэстчестер, чтобы посидеть с младшим братишкой в дни, когда его мама работа допоздна. Поэтому она отдала ему свой старый автомобиль. Но машина понадобится ему только во вторник, к тому времени я уже вернусь. Я в любом случае планировала смотаться домой в эти выходные, а сейчас у меня к тому же хорошие новости.
– Ну конечно. Какие проблемы?… Она в полуквартале отсюда, на Гранд-стрит. Ключи на кухонном столе. Звякни, когда доедешь, ладно?
– Обязательно. А ты не хочешь поехать? Будет потрясающий обед – ты же знаешь, моя мама заказывает все самое лучшее.
– Звучит заманчиво. Я хотел бы, но мы договорились с молодыми учителями завтра вечером собраться – повеселиться. Мне кажется, это поможет нам сработаться. Я не могу не пойти.
– Ах ты, несчастный филантроп. Все творишь добро, повсюду, где бы ни появился. Я бы тебя возненавидела, если бы не любила так сильно. – Я наклонилась и поцеловала его.
– Смейся-смейся. Ну, хороших тебе выходных.
– И тебе тоже. Пока.
Я сразу же нашла его маленькую зеленую «джетту» и всего через двадцать минут выехала на шоссе, где почти не было машин. Похолодало, столбик термометра упал ниже нуля, и на обочинах виднелись замерзшие лужицы. Но зимнее солнце светило вовсю, так что глаза с непривычки слезились, в легкие вливался чистый холодный воздух. Весь путь я проделала с опущенным стеклом и несколько раз прослушала песню «Солнечный свет» группы «Линен». Я собрала свои влажные волосы в конский хвост, чтобы они не падали на глаза, и дула на руки, чтобы они согрелись – по крайней мере согрелись настолько, чтобы держать руль. После университета прошло всего полгода, и вот уже в моей жизни грядут великие перемены. Миранда Пристли, женщина, которую я до вчерашнего дня не знала, но, безусловно, наделенная большой властью, выбрала меня для работы в своем журнале. Теперь я с полным основанием могу покинуть Коннектикут и переехать – совсем одна, прямо как взрослая, – на Манхэттен и поселиться там. Я ехала в город своего детства, и радостное волнение переполняло мое сердце. Щеки у меня раскраснелись и горели от ветра, волосы развевались. На моем лице не было косметики, и я испачкала джинсы, когда пробиралась через городскую слякоть, но в тот момент я чувствовала себя красавицей. Вот такая – ненакрашенная, холодная – бросилась я открывать входную дверь и позвала маму. Мне было тогда так легко, как не было уже больше никогда.
– Через неделю? Солнышко, я не представляю, как ты можешь начать работать через неделю, – сказала мама, помешивая ложечкой чай. Мы, как обычно, сидели за кухонным столом; мама, как всегда, пила чай без кофеина с сахарозаменителем, я – «Английский завтрак» с сахаром. Я не жила дома уже четыре года, но двух больших кружек чая и вазочки с арахисовым маслом хватило, чтобы мне показалось, что я отсюда и не уезжала.
– Выбора у меня нет, и, если честно, мне повезло. Ты бы слышала эту женщину, как она говорила по телефону. – Мама молча посмотрела на меня – ну и что с того?… – Я все-таки буду работать в очень известном журнале, у одной из самых влиятельных женщин в этой отрасли. Да за такую работу миллионы девушек готовы на что угодно!
Мы улыбнулись друг дружке, только ее улыбка была печальной.
– Я так рада за тебя, – сказала она. – Совсем взрослая красавица дочь. Солнышко, ведь для тебя начинается такое чудесное, замечательное время. Ах, помню, как я окончила колледж и приехала в Нью-Йорк. Совсем одна, а город такой большой – безумный город. Пугающий, но такой волнующий. Я хочу, чтобы ты наслаждалась каждой минутой, проведенной в Нью-Йорке, чтобы тебе понравились его спектакли и фильмы, его люди, его книги, его магазины. Ты вступаешь в лучшую пору своей жизни – я знаю это по себе. – Она положила свою руку на мою, что делала нечасто. – Я так тобой горжусь.
– Спасибо, мамочка. А ты, случайно, не настолько гордишься мной, чтобы купить мне квартиру, мебель и помочь обновить гардероб?
– Вот-вот, – сказала она и, шлепнув меня по голове журналом, направилась к микроволновке, чтобы налить еще две чашки чаю. Она мне не отказала, но и за чековой книжкой тоже не потянулась.
Остаток вечера я связывалась по электронной почте со всеми своими знакомыми и спрашивала, не нужен ли им компаньон, чтобы вместе снимать квартиру, и не знают ли они тех, кому это нужно. Я отправляла послания и звонила людям, с которыми не общалась месяцами. Безрезультатно. Я решила, что, если я не хочу застрять на диванчике у Лили и неизбежно разрушить нашу дружбу или поселиться у Алекса, к чему ни он, ни я не были готовы, мне остается только одно – снять что-нибудь на короткий срок, пока я не начну ориентироваться в городе. Надо подыскать себе комнату, и желательно меблированную, чтобы не возиться с этим.
Около полуночи зазвонил телефон, я рывком потянулась к нему и чуть не свалилась со своей детской кровати. Со стены улыбалась вставленная в рамку фотография теннисистки Крис Эверт – кумира моего детства – с ее автографом; над ней все еще висели журнальные вырезки с актером Керком Камероном, который был моим первым детским увлечением.
– Привет, мышка, это Алекс. – По его голосу было ясно, что у него есть новости, но не ясно, плохие или хорошие. – Я только что получил сообщение, что одна девушка, Трейси Макмэйкин, ищет кого-нибудь, чтобы вместе снимать квартиру. Она из Принстона. Кажется, я ее раньше видел. Вроде бы она встречается с Эндрю, ничего плохого о ней не знаю. Тебе это интересно?
– Ну конечно. А у тебя есть ее номер?
– Нет, только электронная почта, но я перешлю тебе ее сообщение, и ты сможешь связаться с ней. Она, кажется, ничего.
После разговора с Алексом я написала Трейси и наконец легла спать в свою собственную постель. Может быть – по крайней мере не исключено, – это сработает.
Побывала у Трейси Макмэйкин: ничего особенного. Темная и унылая квартирка посреди Хеллс-Китчен [2]. Когда я туда приехала, по ступенькам взбирался какой-то наркоман. Все остальное было не намного лучше. Одна парочка, сдающая комнату в своей квартире, все время намекала, что они привыкли часто и шумно заниматься сексом; у другой хозяйки – художницы немного за тридцать – было четыре кошки, и она страстно желала иметь еще больше. Одна комната помещалась в конце длинного темного коридора, в котором не было ни окон, ни стенных шкафов; другую сдавал двадцатилетний парень-гей в своем «бардачке». И все эти жалкие клетушки стоили больше тысячи долларов, а моя предполагаемая зарплата приближалась к тридцати двум с половиной тысячам в год. И хотя я не была сильна в математике, не нужно было никаких особенных талантов, чтобы подсчитать, что на жилье у меня уйдет более двенадцати тысяч от этой суммы. Да еще мои родители закрыли мою кредитку «для экстренных случаев», раз уж теперь я стала «взрослая». Мило.
Лили наконец пришла в себя после трехдневной депрессии. Будучи непосредственно заинтересованной в том, чтобы освободить от меня свой диванчик, она связывалась по электронной почте со всеми своими знакомыми. У ее сокурсника по Колумбийскому университету был друг, у которого был босс, тот знал двух девушек, которые искали компаньонку, чтобы вместе снимать квартиру. Я тут же позвонила очень милой девушке по имени Шанти, и она сказала мне, что они с подругой Кендрой ищут кого-нибудь, кто бы поселился с ними в квартире на Манхэттене; комната была совсем крошечной, но в ней имелись окно и встроенный шкаф, одна стена была из неоштукатуренного кирпича. Стоила она восемьсот долларов. Я спросила, есть ли в квартире ванная и кухня. Оказалось, что они там были (конечно, без посудомоечной машины и ванны, да и лифта в доме не было, – но вряд ли стоило надеяться на роскошные условия в своей первой квартире). В целом это было то, что надо. Шанти и Кендра оказались очень милыми и спокойными индианками; они только что окончили университет Дьюка, с утра до вечера пропадали на работе в инвестиционных банках, и, как мне показалось в первый день и в чем я не разуверилась и после, были совершенно неотличимы одна от другой. Так я обрела свой дом.
Я прожила в своей новой квартире уже три дня и все никак не могла к ней привыкнуть. Комната была очень маленькая, ну, может, чуть побольше кладовки в нашем доме в Эйвоне, но вряд ли. Обычно, когда обставляешь мебелью пустое пространство, оно увеличивается в размерах – моя же комната съежилась вдвое. Впервые увидев эти девять квадратных метров, я наивно решила, что комната почти нормальна и не хватает только обстановки: кровати, платяного шкафа, может, одного или двух ночных столиков. Мы с Лили взяли машину Алекса и поехали в «Икею» – Мекку для вчерашних студентов, подбирающих себе меблировку. Кровать и все прочее мы выбрали из светлого дерева, прикупили и плетеный коврик, расцвеченный всеми небесными оттенками – от голубого до сине-фиолетового. Интерьер, как и мода, не является моей сильной стороной, но я думаю, что тогда у «Икеи» был «голубой период». Мы купили стеганое одеяло – все в синих крапинках и самое легкое, какое у них только нашлось. Лили посоветовала приобрести бумажный китайский абажур для ночного столика, а я выбрала несколько черно-белых фотографий в рамках, чтобы оттенить красную шероховатую стену. Элегантно и естественно, в духе дзен-буддизма. Как раз то, что нужно для первого взрослого жилья в большом городе.
Так мне казалось до тех пор, пока все это не привезли. Измерение на глаз и точное обмеривание дают совсем разные результаты. Купленная мебель в комнате не умещалось. Алекс собирал кровать, и когда ему удалось-таки установить ее напротив «намеренно неоштукатуренной» кирпичной стены (на Манхэттене так называют недоделанные стены), она заняла все пространство. Мне пришлось отослать назад платяной шкаф с шестью отделениями, два очаровательных ночных столика и даже большое напольное зеркало. Но Алекс с грузчиками приподняли кровать, и я умудрилась-таки засунуть под нее мой небесного цвета коврик, и лазурная кромка выглядывала из-под этого деревянного мастодонта. Не на что было поставить абажур, и в конце концов я приткнула его на полу, на пятнадцати незанятых сантиметрах между кроватью и раздвижной дверью встроенного шкафа. И хотя я перепробовала специальную клейкую ленту для картона, гвозди, упаковочный скотч, шурупы, проволоку, суперклей, двустороннюю клейкую ленту и все известные мне проклятия, фотографии отказывались держаться на кирпичной стене. Промучившись почти три часа и ободрав до крови костяшки пальцев, я в конце концов пристроила их на подоконнике. Так даже лучше, думала я, хоть какая-то защита от любопытных глаз женщины, живущей напротив. На самом же деле все эти неприятности не имели никакого значения. Было не важно, что окно выходит на вентиляционную шахту и в него совсем не видно неба, не важно, что стенной шкаф был слишком мал для зимнего пальто. Это была моя первая комната, которую я могла обставить сама, без малейшего вмешательства родителей или живущих здесь же приятелей, – и мне она очень нравилась.
Был вечер воскресенья, до начала работы оставалась только одна ночь, и я мучилась неразрешимой задачей, думая о том, что мне надеть завтра. Кендра, наиболее приятная из двух моих товарок, то и дело просовывала в дверь голову и мягко спрашивала, не может ли она чем-то мне помочь. Зная, в каких ультраконсервативных костюмах обе они ходят на работу, я отклоняла все их попытки меня принарядить. Я прошла через гостиную, если можно так назвать комнату, длина которой составляла всего-навсего пять больших шагов, и села на пуфик перед телевизором. Хотела бы я знать, что следует надевать, если предстоит работать у великолепно разбирающегося в моде редактора самого модного в мире журнала мод. Я слышала, конечно, о Праде (от девушек-японок, которые таскали в университет рюкзаки от этого модельера); о Луи Вюиттоне (потому что обе мои бабки щеголяли фирменными сумками, даже не подозревая о собственной продвинутости) и о Гуччи (потому что кто же не знает Гуччи?). Но у меня не было ни единой шмотки ни от кого из них, а если бы даже творения всех троих вдруг оказались в моем миниатюрном стенном шкафчике, я все равно не знала бы, что с ними делать.
Я вернулась в свою комнату – точнее, к моему огромному, от стены до стены, ложу, которое я и называла «своей комнатой», – и повалилась на эту большую красивую кровать, ударившись лодыжкой о ее чудовищных размеров остов. Вот дерьмо! Ну и что теперь?
После продолжительной истерики со швырянием одежды я остановила свой выбор на голубом кашемировом свитере и черной юбке по колено, а к ней – черных по колено же сапогах. Я уже поняла, что портфель не пользуется успехом, поэтому мне оставалась только черная холщовая сумочка. Последнее, что я еще помню о той ночи, – это как я дефилировала вокруг своей огромной кровати на высоких каблуках, в юбке, но без блузки, а потом, сев, переводила дух после только что затраченных титанических усилий.
Должно быть, из-за всех этих переживаний я в конце концов отключилась, потому что разбудил меня в шесть утра не иначе как всплеск адреналина. Я пулей вылетела из постели. Все последнее время нервы у меня были как натянутые струны, и сейчас голова раскалывалась от перенапряжения. У меня оставалось полтора часа на то, чтобы принять душ, одеться и добраться от моего коммунального жилья на пересечении Третьей авеню и Девяносто шестой улицы до центра, пользуясь при этом все еще непривычным и таящим в себе всевозможные опасности общественным транспортом. Таким образом, у меня в запасе было час на дорогу и полчаса на то, чтобы привести себя в порядок.
Душ был отвратителен. Он пищал, словно собачий свисток, и все время, пока я находилась в ледяной ванной, вода текла чуть тепленькая, – зато потом она становилась просто обжигающей. Такое безобразие продолжалось три дня, в конце концов я стала выскакивать из постели, включать душ, а потом прыгать под одеяло еще на пятнадцать минут. Немного вздремнув и лишний раз послушав будильник, я вновь бросалась в ванную, где к тому времени зеркала уже запотевали от чудесной горячей – хотя и льющейся тонкой струйкой – воды.
Через двадцать пять минут, напялив свою нехитрую экипировку, я уже была за дверью, установив личный рекорд. Всего через десять минут я нашла ближайшую станцию подземки – это следовало сделать раньше, но я была слишком занята, чтобы последовать совету мамы и заранее проделать дорогу от дома до места будущей работы, что избавило бы меня от блужданий в ответственный момент. Когда ездила устраиваться на работу, я брала такси, и у меня не было никаких сомнений в том, что необходимость пользоваться подземкой – это наказание божье. Но дежурная по станции удивительным образом оказалась на месте и говорила по-английски; она посоветовала мне ехать до Пятьдесят девятой улицы по шестой линии, сказав, что я выйду прямо на Пятьдесят девятую улицу и мне останется пройти два квартала на запад до Мэдисон-авеню. Проще простого. В вагоне было холодно и тихо; не много нашлось таких ненормальных, кто, как и я, встал в разнесчастные шесть утра да еще потащился куда-то, когда на дворе стояла середина ноября. Все было хорошо, пока не пришло время выходить на улицу.
Я поднялась по ступенькам и оказалась в холодном сумраке, где единственным источником света были горящие окна круглосуточных пивнушек. Позади меня виднелся универмаг «Блумингдейл», больше ничего знакомого вокруг не было.
«Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк»… Ну и где он? Я вертела головой, пока не увидела указатель: «Шестидесятая улица и Лексингтон-авеню». Что ж, Пятьдесят девятая улица должна быть где-то недалеко, но в какую сторону мне идти, чтобы это было «на запад»? И где находится Мэдисон-авеню? В тот первый раз меня высадили прямо у входа в здание, и сейчас я не видела ничего, что напоминало бы окрестности «Элиас-Кларк». Я немного поблуждала, радуясь, что у меня еще оставалось на это время, и наконец толкнулась в закусочную, чтобы выпить чашку кофе.
– Доброе утро, я, кажется, не могу найти дорогу к «Элиас-Кларк-билдинг». Вы не подскажете мне, как туда добраться? – спросила я нервного человека за кассовым аппаратом. Я постаралась не улыбаться: все мои нью-йоркские знакомые рекомендовали мне не делать этого, потому что «здесь не Эйвон» и люди «не привыкли отвечать добром на добро». Человек хмуро глянул на меня, и я занервничала от того, что он, наверное, считает меня грубой. Я улыбнулась.
– Эмили и Элисон говорят, что это само собой разумеется. «Поработай годик на Миранду так, чтобы тебя не уволили, и она устроит тебя на любое место, на какое только пожелаешь».
– Чего же тогда колебаться? Серьезно, Энди, поработаешь с год и устроишься в «Нью-Йоркер». Ты ведь всегда этого хотела. И похоже, так ты добьешься этого быстрее всего.
– Ты прав, ну конечно, ты прав.
– И потом, это означает, что ты переедешь в Нью-Йорк, а мне бы очень этого хотелось, правда. – Он поцеловал меня одним из тех долгих, ленивых поцелуев, во время которых нам казалось, что мы созданы друг для друга. – И не волнуйся так сильно. Ты ведь сама говоришь, что еще не уверена, что получила эту работу. Поживем – увидим.
Мы приготовили простой ужин и заснули как раз посередине шоу Леттермана. Мне снились отвратительные девятилетние детишки, которые занимались сексом на спортплощадке, хлестали дрянное виски и орали на моего дорогого любимого Алекса, когда внезапно зазвонил телефон.
Алекс, не открывая глаз и не говоря ни слова, снял трубку, поднес к уху – и тут же перебросил мне. Я не была уверена, что справлюсь с ней.
– Да, – пробормотала я, глядя на часы, – всего четверть восьмого. У кого хватает совести звонить мне в этот час?
– Это я! – сердито рявкнула в трубку Лили.
– Привет, все в порядке?
– Ты думаешь, я стала бы звонить, если бы все было в порядке? У меня дикое похмелье, того и гляди помру. Я едва проблевалась, еле-еле заснула – и тут меня будит какая-то жутко наглая тетка, которая говорит, что она из отдела кадров «Элиас-Кларк» и разыскивает тебя. В четверть восьмого утра. Перезвони ей немедленно. И скажи, чтобы она забыла мой номер телефона.
– Прости, Лили. Я дала им твой номер, поскольку у меня еще нет сотового. Странно, что она позвонила так рано. Интересно, хорошо это или плохо? – Я взяла телефон, тихонько вышла из спальни и осторожно прикрыла за собой дверь.
– Да ладно. Удачи. Дай знать, когда все выяснится. Только не в ближайшие четыре часа, идет?
– Ну конечно. Спасибо. Еще раз извини.
Я снова взглянула на часы: не верилось, что мне вот-вот предстоит начать деловой разговор. Я поставила варить кофе и, подождав, пока он будет готов, отнесла чашку к диванчику. Пора было звонить, выбора у меня не было.
– Здравствуйте, это Андреа Сакс, – сказала я твердо, хоть и предательски сиплым со сна голосом.
– Доброе утро, Андреа! Надеюсь, я позвонила вам не слишком рано! – радостно запела трубка. – Уверена, что нет, ведь вы и сами скоро станете ранней пташкой. У меня прекрасные новости. Вы произвели на Миранду очень хорошее впечатление; она сказала, что весьма заинтересована в работе с вами. Разве это не чудесно?! Поздравляю, дорогая! Ну и как вы чувствуете себя в новом качестве? Могу представить себе, вы просто…
У меня закружилась голова. Я хотела подняться с диванчика и налить себе кофе, воды – чего угодно, лишь бы в голове у меня прояснилось и я начала наконец понимать, о чем говорит эта женщина, – но я лишь еще глубже зарылась в подушки. Она спрашивает, довольна ли я? Или делает официальное предложение? Из сказанного ею я не уловила ровным счетом ничего – ничего, кроме того, что понравилась Миранде Пристли.
– …восхищены этим известием. Как тут не восхититься, не правда ли? Что ж, вы можете приступить в понедельник, идет? Придете ко мне за некоторыми общими указаниями, а потом сразу отправитесь в офис Миранды. Вообще-то она будет в Париже на показе, но это самое подходящее время. У вас будет возможность познакомиться с девочками, они все такие милые!
Общие указания? Что? Приступить в понедельник? Милые девочки? Мой неповоротливый мозг отказывался это понимать. Я не без труда выразила свое отношение к происходящему.
– Э… знаете… не думаю, что смогу в понедельник, – тихо сказала я, надеясь на то, что мои слова звучат осмысленно. Весь этот разговор свалился на меня как снег на голову. Вчера я впервые в жизни вошла в двери «Элиас-Кларк», и вот сейчас кто-то будит меня и говорит, что мне следует приступить к работе через три дня. Сегодня пятница – проклятущие семь утра, – а они хотят, чтобы я начала с понедельника? Все это ни в какие ворота не лезет. К чему такая безумная спешка?
Неужто эта женщина так загружена работой, что без меня ей не обойтись? И почему, судя по голосу, Шэрон так боится Миранды?
Приступить к работе в понедельник невозможно. Мне негде жить. Моим постоянным местом жительства был дом моих родителей в Эйвоне, куда я неохотно вернулась после окончания университета и где оставалась большая часть моих вещей, пока я путешествовала летом. Вся моя одежда валялась на диванчике у Лили, я старалась сама мыть посуду, вытряхивала пепельницы и покупала мороженое в огромных количествах, поэтому она терпела меня, но я думала, что будет только справедливо дать ей отдохнуть от моего набившего оскомину присутствия, и перебралась на уик-энд к Алексу. Таким образом, вся моя выходная одежда и косметика были у Алекса в Бруклине, мои разношерстные костюмы – у Лили в Гарлеме, а все остальное добро – у родителей в Эйвоне. У меня не было жилья в Нью-Йорке, и я никак не могла понять, почему все окружающие уверены в том, что Мэдисон-авеню ведет к окраине, а Бродвей – к центру города. Мне даже не вполне было ясно, что такое «окраина». И она хочет, чтобы я приступила к работе в понедельник?!
– Э… понимаете… я не уверена, что смогу с понедельника, ведь у меня в Нью-Йорке нет постоянного жилья, – быстро говорила я, сжимая в руке телефонную трубку. – Мне нужно несколько дней, чтобы найти квартиру, купить какую-то мебель, переехать.
– О, ну тогда конечно. Думаю, среда подойдет, – бросила она.
Поторговавшись еще несколько минут, мы сошлись на следующем понедельнике, семнадцатом ноября. Таким образом, у меня оставалось чуть больше восьми дней, чтобы найти и обставить квартиру на одном из самых безумных рынков жилья в мире.
Я положила трубку и повалилась на диван. Руки у меня тряслись, телефон упал на пол. Неделя. Через неделю я приступлю к работе и стану помощницей Миранды Пристли. Подождите-ка! Один момент… Ведь на самом деле я еще не получила работу, потому что официального предложения не было. Шэрон даже не произнесла обычное в таких случаях «мы бы хотели предложить вам» – похоже, у нее не было и тени сомнения, что любой, у кого в голове есть хоть капля ума, не сможет дать отрицательного ответа. Я чуть не расхохоталась. Что это, какая-то тактическая операция, которую они блестяще провернули? Подождали, пока жертва после беспокойной ночи погрузится в глубокий сон, а потом набросились на нее с ошеломляющим судьбоносным известием? А может, она просто рассудила, что делать традиционное предложение и ожидать ответа – это бессмысленная трата времени и сил? Ведь это же «Подиум»! Шэрон не сомневалась, что я не упущу такой возможности, что я взволнована ею до глубины души. И она оказалась права, как все они в «Элиас-Кларк» всегда оказываются правы. События развивались с фантастической быстротой, и у меня не было времени все обдумать, как это мне обычно свойственно. Но кроме того, я почувствовала, что это действительно шанс. Глупо было бы упускать его, ведь он мог потом помочь попасть в «Нью-Йоркер». Я обязана попробовать. Мне повезло.
Вновь воодушевившись, я залпом допила кофе, сварила еще одну чашку для Алекса, быстренько приняла горячий душ. Когда я вернулась в комнату, он только что проснулся.
– Ты уже оделась? – спросил он, нащупывая маленькие очки в тонкой оправе, без которых почти ничего не видел. – Утром кто-то звонил или мне приснилось?
– Не приснилось, – сказала я, забираясь под одеяло, хотя на мне были джинсы и свитер. Я старалась, чтобы мои мокрые волосы не касались его подушки. – Это была Лили. Женщина из отдела кадров «Элиас-Кларк» позвонила ей, потому что я оставила им ее номер. Ну и что ты думаешь?
– Ты получила работу?
– Я получила работу.
– Ого! Ну иди ко мне, – сказал он, приподнимаясь и обнимая меня. – Я так тобой горжусь! Это здорово, правда здорово.
– Значит, ты думаешь, из этого выйдет толк? Мы уже говорили об этом, но сейчас они даже не дали мне возможности решить. Они просто не сомневались, что я хочу получить эту работу.
– Все складывается удачно. Модельный бизнес не самая плохая вещь на свете. Может, тебе даже понравится.
Я закатила глаза.
– Ну ладно. Но упоминание «Подиума» в твоей анкете и рекомендация этой женщины, Миранды, а может, даже несколько блестящих материалов, которые ты к тому времени тиснешь, – черт, да ты сможешь все, что угодно. «Нью-Йоркер» будет охотиться за тобой.
– Хотелось бы верить, да, хотелось бы. – Я соскочила с кровати и начала собирать свои вещи в рюкзачок. – Ты по-прежнему не возражаешь, если я возьму твою машину? Чем скорее я попаду домой, тем скорее вернусь. Тут ничего такого, ведь я все равно переезжаю в Нью-Йорк. Это дело решенное.
Алекс дважды в неделю ездил домой в Уэстчестер, чтобы посидеть с младшим братишкой в дни, когда его мама работа допоздна. Поэтому она отдала ему свой старый автомобиль. Но машина понадобится ему только во вторник, к тому времени я уже вернусь. Я в любом случае планировала смотаться домой в эти выходные, а сейчас у меня к тому же хорошие новости.
– Ну конечно. Какие проблемы?… Она в полуквартале отсюда, на Гранд-стрит. Ключи на кухонном столе. Звякни, когда доедешь, ладно?
– Обязательно. А ты не хочешь поехать? Будет потрясающий обед – ты же знаешь, моя мама заказывает все самое лучшее.
– Звучит заманчиво. Я хотел бы, но мы договорились с молодыми учителями завтра вечером собраться – повеселиться. Мне кажется, это поможет нам сработаться. Я не могу не пойти.
– Ах ты, несчастный филантроп. Все творишь добро, повсюду, где бы ни появился. Я бы тебя возненавидела, если бы не любила так сильно. – Я наклонилась и поцеловала его.
– Смейся-смейся. Ну, хороших тебе выходных.
– И тебе тоже. Пока.
Я сразу же нашла его маленькую зеленую «джетту» и всего через двадцать минут выехала на шоссе, где почти не было машин. Похолодало, столбик термометра упал ниже нуля, и на обочинах виднелись замерзшие лужицы. Но зимнее солнце светило вовсю, так что глаза с непривычки слезились, в легкие вливался чистый холодный воздух. Весь путь я проделала с опущенным стеклом и несколько раз прослушала песню «Солнечный свет» группы «Линен». Я собрала свои влажные волосы в конский хвост, чтобы они не падали на глаза, и дула на руки, чтобы они согрелись – по крайней мере согрелись настолько, чтобы держать руль. После университета прошло всего полгода, и вот уже в моей жизни грядут великие перемены. Миранда Пристли, женщина, которую я до вчерашнего дня не знала, но, безусловно, наделенная большой властью, выбрала меня для работы в своем журнале. Теперь я с полным основанием могу покинуть Коннектикут и переехать – совсем одна, прямо как взрослая, – на Манхэттен и поселиться там. Я ехала в город своего детства, и радостное волнение переполняло мое сердце. Щеки у меня раскраснелись и горели от ветра, волосы развевались. На моем лице не было косметики, и я испачкала джинсы, когда пробиралась через городскую слякоть, но в тот момент я чувствовала себя красавицей. Вот такая – ненакрашенная, холодная – бросилась я открывать входную дверь и позвала маму. Мне было тогда так легко, как не было уже больше никогда.
– Через неделю? Солнышко, я не представляю, как ты можешь начать работать через неделю, – сказала мама, помешивая ложечкой чай. Мы, как обычно, сидели за кухонным столом; мама, как всегда, пила чай без кофеина с сахарозаменителем, я – «Английский завтрак» с сахаром. Я не жила дома уже четыре года, но двух больших кружек чая и вазочки с арахисовым маслом хватило, чтобы мне показалось, что я отсюда и не уезжала.
– Выбора у меня нет, и, если честно, мне повезло. Ты бы слышала эту женщину, как она говорила по телефону. – Мама молча посмотрела на меня – ну и что с того?… – Я все-таки буду работать в очень известном журнале, у одной из самых влиятельных женщин в этой отрасли. Да за такую работу миллионы девушек готовы на что угодно!
Мы улыбнулись друг дружке, только ее улыбка была печальной.
– Я так рада за тебя, – сказала она. – Совсем взрослая красавица дочь. Солнышко, ведь для тебя начинается такое чудесное, замечательное время. Ах, помню, как я окончила колледж и приехала в Нью-Йорк. Совсем одна, а город такой большой – безумный город. Пугающий, но такой волнующий. Я хочу, чтобы ты наслаждалась каждой минутой, проведенной в Нью-Йорке, чтобы тебе понравились его спектакли и фильмы, его люди, его книги, его магазины. Ты вступаешь в лучшую пору своей жизни – я знаю это по себе. – Она положила свою руку на мою, что делала нечасто. – Я так тобой горжусь.
– Спасибо, мамочка. А ты, случайно, не настолько гордишься мной, чтобы купить мне квартиру, мебель и помочь обновить гардероб?
– Вот-вот, – сказала она и, шлепнув меня по голове журналом, направилась к микроволновке, чтобы налить еще две чашки чаю. Она мне не отказала, но и за чековой книжкой тоже не потянулась.
Остаток вечера я связывалась по электронной почте со всеми своими знакомыми и спрашивала, не нужен ли им компаньон, чтобы вместе снимать квартиру, и не знают ли они тех, кому это нужно. Я отправляла послания и звонила людям, с которыми не общалась месяцами. Безрезультатно. Я решила, что, если я не хочу застрять на диванчике у Лили и неизбежно разрушить нашу дружбу или поселиться у Алекса, к чему ни он, ни я не были готовы, мне остается только одно – снять что-нибудь на короткий срок, пока я не начну ориентироваться в городе. Надо подыскать себе комнату, и желательно меблированную, чтобы не возиться с этим.
Около полуночи зазвонил телефон, я рывком потянулась к нему и чуть не свалилась со своей детской кровати. Со стены улыбалась вставленная в рамку фотография теннисистки Крис Эверт – кумира моего детства – с ее автографом; над ней все еще висели журнальные вырезки с актером Керком Камероном, который был моим первым детским увлечением.
– Привет, мышка, это Алекс. – По его голосу было ясно, что у него есть новости, но не ясно, плохие или хорошие. – Я только что получил сообщение, что одна девушка, Трейси Макмэйкин, ищет кого-нибудь, чтобы вместе снимать квартиру. Она из Принстона. Кажется, я ее раньше видел. Вроде бы она встречается с Эндрю, ничего плохого о ней не знаю. Тебе это интересно?
– Ну конечно. А у тебя есть ее номер?
– Нет, только электронная почта, но я перешлю тебе ее сообщение, и ты сможешь связаться с ней. Она, кажется, ничего.
После разговора с Алексом я написала Трейси и наконец легла спать в свою собственную постель. Может быть – по крайней мере не исключено, – это сработает.
Побывала у Трейси Макмэйкин: ничего особенного. Темная и унылая квартирка посреди Хеллс-Китчен [2]. Когда я туда приехала, по ступенькам взбирался какой-то наркоман. Все остальное было не намного лучше. Одна парочка, сдающая комнату в своей квартире, все время намекала, что они привыкли часто и шумно заниматься сексом; у другой хозяйки – художницы немного за тридцать – было четыре кошки, и она страстно желала иметь еще больше. Одна комната помещалась в конце длинного темного коридора, в котором не было ни окон, ни стенных шкафов; другую сдавал двадцатилетний парень-гей в своем «бардачке». И все эти жалкие клетушки стоили больше тысячи долларов, а моя предполагаемая зарплата приближалась к тридцати двум с половиной тысячам в год. И хотя я не была сильна в математике, не нужно было никаких особенных талантов, чтобы подсчитать, что на жилье у меня уйдет более двенадцати тысяч от этой суммы. Да еще мои родители закрыли мою кредитку «для экстренных случаев», раз уж теперь я стала «взрослая». Мило.
Лили наконец пришла в себя после трехдневной депрессии. Будучи непосредственно заинтересованной в том, чтобы освободить от меня свой диванчик, она связывалась по электронной почте со всеми своими знакомыми. У ее сокурсника по Колумбийскому университету был друг, у которого был босс, тот знал двух девушек, которые искали компаньонку, чтобы вместе снимать квартиру. Я тут же позвонила очень милой девушке по имени Шанти, и она сказала мне, что они с подругой Кендрой ищут кого-нибудь, кто бы поселился с ними в квартире на Манхэттене; комната была совсем крошечной, но в ней имелись окно и встроенный шкаф, одна стена была из неоштукатуренного кирпича. Стоила она восемьсот долларов. Я спросила, есть ли в квартире ванная и кухня. Оказалось, что они там были (конечно, без посудомоечной машины и ванны, да и лифта в доме не было, – но вряд ли стоило надеяться на роскошные условия в своей первой квартире). В целом это было то, что надо. Шанти и Кендра оказались очень милыми и спокойными индианками; они только что окончили университет Дьюка, с утра до вечера пропадали на работе в инвестиционных банках, и, как мне показалось в первый день и в чем я не разуверилась и после, были совершенно неотличимы одна от другой. Так я обрела свой дом.
Я прожила в своей новой квартире уже три дня и все никак не могла к ней привыкнуть. Комната была очень маленькая, ну, может, чуть побольше кладовки в нашем доме в Эйвоне, но вряд ли. Обычно, когда обставляешь мебелью пустое пространство, оно увеличивается в размерах – моя же комната съежилась вдвое. Впервые увидев эти девять квадратных метров, я наивно решила, что комната почти нормальна и не хватает только обстановки: кровати, платяного шкафа, может, одного или двух ночных столиков. Мы с Лили взяли машину Алекса и поехали в «Икею» – Мекку для вчерашних студентов, подбирающих себе меблировку. Кровать и все прочее мы выбрали из светлого дерева, прикупили и плетеный коврик, расцвеченный всеми небесными оттенками – от голубого до сине-фиолетового. Интерьер, как и мода, не является моей сильной стороной, но я думаю, что тогда у «Икеи» был «голубой период». Мы купили стеганое одеяло – все в синих крапинках и самое легкое, какое у них только нашлось. Лили посоветовала приобрести бумажный китайский абажур для ночного столика, а я выбрала несколько черно-белых фотографий в рамках, чтобы оттенить красную шероховатую стену. Элегантно и естественно, в духе дзен-буддизма. Как раз то, что нужно для первого взрослого жилья в большом городе.
Так мне казалось до тех пор, пока все это не привезли. Измерение на глаз и точное обмеривание дают совсем разные результаты. Купленная мебель в комнате не умещалось. Алекс собирал кровать, и когда ему удалось-таки установить ее напротив «намеренно неоштукатуренной» кирпичной стены (на Манхэттене так называют недоделанные стены), она заняла все пространство. Мне пришлось отослать назад платяной шкаф с шестью отделениями, два очаровательных ночных столика и даже большое напольное зеркало. Но Алекс с грузчиками приподняли кровать, и я умудрилась-таки засунуть под нее мой небесного цвета коврик, и лазурная кромка выглядывала из-под этого деревянного мастодонта. Не на что было поставить абажур, и в конце концов я приткнула его на полу, на пятнадцати незанятых сантиметрах между кроватью и раздвижной дверью встроенного шкафа. И хотя я перепробовала специальную клейкую ленту для картона, гвозди, упаковочный скотч, шурупы, проволоку, суперклей, двустороннюю клейкую ленту и все известные мне проклятия, фотографии отказывались держаться на кирпичной стене. Промучившись почти три часа и ободрав до крови костяшки пальцев, я в конце концов пристроила их на подоконнике. Так даже лучше, думала я, хоть какая-то защита от любопытных глаз женщины, живущей напротив. На самом же деле все эти неприятности не имели никакого значения. Было не важно, что окно выходит на вентиляционную шахту и в него совсем не видно неба, не важно, что стенной шкаф был слишком мал для зимнего пальто. Это была моя первая комната, которую я могла обставить сама, без малейшего вмешательства родителей или живущих здесь же приятелей, – и мне она очень нравилась.
Был вечер воскресенья, до начала работы оставалась только одна ночь, и я мучилась неразрешимой задачей, думая о том, что мне надеть завтра. Кендра, наиболее приятная из двух моих товарок, то и дело просовывала в дверь голову и мягко спрашивала, не может ли она чем-то мне помочь. Зная, в каких ультраконсервативных костюмах обе они ходят на работу, я отклоняла все их попытки меня принарядить. Я прошла через гостиную, если можно так назвать комнату, длина которой составляла всего-навсего пять больших шагов, и села на пуфик перед телевизором. Хотела бы я знать, что следует надевать, если предстоит работать у великолепно разбирающегося в моде редактора самого модного в мире журнала мод. Я слышала, конечно, о Праде (от девушек-японок, которые таскали в университет рюкзаки от этого модельера); о Луи Вюиттоне (потому что обе мои бабки щеголяли фирменными сумками, даже не подозревая о собственной продвинутости) и о Гуччи (потому что кто же не знает Гуччи?). Но у меня не было ни единой шмотки ни от кого из них, а если бы даже творения всех троих вдруг оказались в моем миниатюрном стенном шкафчике, я все равно не знала бы, что с ними делать.
Я вернулась в свою комнату – точнее, к моему огромному, от стены до стены, ложу, которое я и называла «своей комнатой», – и повалилась на эту большую красивую кровать, ударившись лодыжкой о ее чудовищных размеров остов. Вот дерьмо! Ну и что теперь?
После продолжительной истерики со швырянием одежды я остановила свой выбор на голубом кашемировом свитере и черной юбке по колено, а к ней – черных по колено же сапогах. Я уже поняла, что портфель не пользуется успехом, поэтому мне оставалась только черная холщовая сумочка. Последнее, что я еще помню о той ночи, – это как я дефилировала вокруг своей огромной кровати на высоких каблуках, в юбке, но без блузки, а потом, сев, переводила дух после только что затраченных титанических усилий.
Должно быть, из-за всех этих переживаний я в конце концов отключилась, потому что разбудил меня в шесть утра не иначе как всплеск адреналина. Я пулей вылетела из постели. Все последнее время нервы у меня были как натянутые струны, и сейчас голова раскалывалась от перенапряжения. У меня оставалось полтора часа на то, чтобы принять душ, одеться и добраться от моего коммунального жилья на пересечении Третьей авеню и Девяносто шестой улицы до центра, пользуясь при этом все еще непривычным и таящим в себе всевозможные опасности общественным транспортом. Таким образом, у меня в запасе было час на дорогу и полчаса на то, чтобы привести себя в порядок.
Душ был отвратителен. Он пищал, словно собачий свисток, и все время, пока я находилась в ледяной ванной, вода текла чуть тепленькая, – зато потом она становилась просто обжигающей. Такое безобразие продолжалось три дня, в конце концов я стала выскакивать из постели, включать душ, а потом прыгать под одеяло еще на пятнадцать минут. Немного вздремнув и лишний раз послушав будильник, я вновь бросалась в ванную, где к тому времени зеркала уже запотевали от чудесной горячей – хотя и льющейся тонкой струйкой – воды.
Через двадцать пять минут, напялив свою нехитрую экипировку, я уже была за дверью, установив личный рекорд. Всего через десять минут я нашла ближайшую станцию подземки – это следовало сделать раньше, но я была слишком занята, чтобы последовать совету мамы и заранее проделать дорогу от дома до места будущей работы, что избавило бы меня от блужданий в ответственный момент. Когда ездила устраиваться на работу, я брала такси, и у меня не было никаких сомнений в том, что необходимость пользоваться подземкой – это наказание божье. Но дежурная по станции удивительным образом оказалась на месте и говорила по-английски; она посоветовала мне ехать до Пятьдесят девятой улицы по шестой линии, сказав, что я выйду прямо на Пятьдесят девятую улицу и мне останется пройти два квартала на запад до Мэдисон-авеню. Проще простого. В вагоне было холодно и тихо; не много нашлось таких ненормальных, кто, как и я, встал в разнесчастные шесть утра да еще потащился куда-то, когда на дворе стояла середина ноября. Все было хорошо, пока не пришло время выходить на улицу.
Я поднялась по ступенькам и оказалась в холодном сумраке, где единственным источником света были горящие окна круглосуточных пивнушек. Позади меня виднелся универмаг «Блумингдейл», больше ничего знакомого вокруг не было.
«Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк», «Элиас-Кларк»… Ну и где он? Я вертела головой, пока не увидела указатель: «Шестидесятая улица и Лексингтон-авеню». Что ж, Пятьдесят девятая улица должна быть где-то недалеко, но в какую сторону мне идти, чтобы это было «на запад»? И где находится Мэдисон-авеню? В тот первый раз меня высадили прямо у входа в здание, и сейчас я не видела ничего, что напоминало бы окрестности «Элиас-Кларк». Я немного поблуждала, радуясь, что у меня еще оставалось на это время, и наконец толкнулась в закусочную, чтобы выпить чашку кофе.
– Доброе утро, я, кажется, не могу найти дорогу к «Элиас-Кларк-билдинг». Вы не подскажете мне, как туда добраться? – спросила я нервного человека за кассовым аппаратом. Я постаралась не улыбаться: все мои нью-йоркские знакомые рекомендовали мне не делать этого, потому что «здесь не Эйвон» и люди «не привыкли отвечать добром на добро». Человек хмуро глянул на меня, и я занервничала от того, что он, наверное, считает меня грубой. Я улыбнулась.