Страница:
II. Граждане Андреев и Блюмкин в том, что, приняв указанное поручение от членов ЦК партии левых эсеров, заведомо сознавая все значение совершаемого ими акта и возможные проистекающие из него последствия, таковое поручение приняли и постановление об убийстве Мирбаха привели в исполнение, проникнув для этого в помещение посольства и добившись свидания с Мирбахом путем предъявления подложного удостоверения с незаконно
[198]использованной печатью ВЧК и подделанными подписями тт. Дзержинского и Ксенофонтова.
III. Те же граждане, члены Центрального Комитета партии в том, что после убийства Мирбаха и затем, по мере развития дальнейших событий, составили, напечатали и распространили ряд печатных воззваний, листков и бюллетеней, в которых от имени ЦК, извещая о состоявшемся убийстве Мирбаха, распространяли гнусные клеветнические измышления про Советское правительство и его отдельных членов, обвиняя их в соглашении, попустительстве германским империалистам и предательстве революции, призыве вооруженных военнопленных для расстрела членов партии левых эсеров и призывая народные массы к восстанию, на защиту партии левых эсеров, а следовательно, и против Советского правительства.
IV. Граждане Спиридонова, Карелин, Фишман, Камков, Трутовский, Прошьян, Магеровский, Черепанов, Попов и Саблин в том, что после убийства Мирбаха агитировали среди обманутых ими воинских частей, в том числе отряда Попова, части отряда Винглинского и частей 1-го Советского полка, а также латышских частей за вооруженное выступление и свержение Советской власти, сопротивление наступающим для усмирения мятежа советским частям и руководства таковым сопротивлением в ночь на 7 июля и утро 7 июля, причем Саблин и Попов фактически руководили этим сопротивлением, в результате чего явились ранения и смерть ряда лиц как с той, так и с другой стороны.
V. Гражданин Прошьян, кроме того, в том, что по поручению ЦК своей партии захватил путем применения вооруженной силы телеграф и арестовал находившихся там при исполнении своих обязанностей комиссаров, отправил во все города Советской России телеграмму об убийстве Мирбаха, с извещением и призывом о поддержке начатого левыми эсерами преступного выступления.
VI. Те же граждане, и особенно Карелин, Прошьян, Саблин, Попов и Камков, в том, что подвергли задержанию и обезоружению находившихся при исполнении своих обязанностей государственной важности председателя ВЧК т. Дзержинского, его товарища [199]Лациса, председателя Московского Совета т. Смидовича, начальника отряда Винглинского и ряда иных лиц, а также отдали распоряжение в качестве руководителей движения о задержке и аресте видных советских работников, в результате чего был задержан и лишь благодаря случайности избег ареста народный комиссар почт и телеграфов Подбельский.
VII. Саблин и Попов в том, что после проигранного выступления руководили отступлением своих частей от помещения поповского штаба по Владимирскому шоссе, оказывая или пытаясь оказать вооруженное сопротивление советским войскам тогда, когда его полная безнадежность была совершенной очевидностью.
VIII. Все вышеуказанные лица, наконец, в том, что с преступным легкомыслием, хотя и руководимые ложным пониманием своих обязанностей борьбы за великие цели революционного освободительного мирового движения рабочих и крестьян, убийством Мирбаха поставили Советскую Республику и российскую революцию под угрозу величайшей опасности быть раздавленной превосходящими силами буржуазного империализма Германии в момент, когда собственные военные силы Республики не были еще в состоянии оказать должного сопротивления; подвергли этим опасностям русский пролетариат и крестьянство очутиться под властью буржуазии, восстановленной при помощи немецких штыков, в чем названные лица ясно и определенно отдавали отчет, и затем путем вероломства, лжи и клеветы еще более усугубили ту же опасность, предоставив таким образом для всех контрреволюционных сил удобный момент для своего, в свою очередь, выступления против Советской власти в союзе с русской буржуазией и для удушения революции, и всем этим подвергли опасности и приближавшуюся мировую революцию, объективно оказавшись сами тем самым в рядах врагов революции в качестве их деятельных помощников и наиболее активных пособников.
Составлено 16 ноября 1918 года.
Москва, Центральная обвинительная коллегия
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ ВЦИК
ПРИГОВОР
V. ПОСЛЕ СУДА
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ ПРЕЗИДИУМА ВЦИК ОТ 29 НОЯБРЯ 1918 ГОДА
ПОКАЗАНИЯ Я. БЛЮМКИНА
III. Те же граждане, члены Центрального Комитета партии в том, что после убийства Мирбаха и затем, по мере развития дальнейших событий, составили, напечатали и распространили ряд печатных воззваний, листков и бюллетеней, в которых от имени ЦК, извещая о состоявшемся убийстве Мирбаха, распространяли гнусные клеветнические измышления про Советское правительство и его отдельных членов, обвиняя их в соглашении, попустительстве германским империалистам и предательстве революции, призыве вооруженных военнопленных для расстрела членов партии левых эсеров и призывая народные массы к восстанию, на защиту партии левых эсеров, а следовательно, и против Советского правительства.
IV. Граждане Спиридонова, Карелин, Фишман, Камков, Трутовский, Прошьян, Магеровский, Черепанов, Попов и Саблин в том, что после убийства Мирбаха агитировали среди обманутых ими воинских частей, в том числе отряда Попова, части отряда Винглинского и частей 1-го Советского полка, а также латышских частей за вооруженное выступление и свержение Советской власти, сопротивление наступающим для усмирения мятежа советским частям и руководства таковым сопротивлением в ночь на 7 июля и утро 7 июля, причем Саблин и Попов фактически руководили этим сопротивлением, в результате чего явились ранения и смерть ряда лиц как с той, так и с другой стороны.
V. Гражданин Прошьян, кроме того, в том, что по поручению ЦК своей партии захватил путем применения вооруженной силы телеграф и арестовал находившихся там при исполнении своих обязанностей комиссаров, отправил во все города Советской России телеграмму об убийстве Мирбаха, с извещением и призывом о поддержке начатого левыми эсерами преступного выступления.
VI. Те же граждане, и особенно Карелин, Прошьян, Саблин, Попов и Камков, в том, что подвергли задержанию и обезоружению находившихся при исполнении своих обязанностей государственной важности председателя ВЧК т. Дзержинского, его товарища [199]Лациса, председателя Московского Совета т. Смидовича, начальника отряда Винглинского и ряда иных лиц, а также отдали распоряжение в качестве руководителей движения о задержке и аресте видных советских работников, в результате чего был задержан и лишь благодаря случайности избег ареста народный комиссар почт и телеграфов Подбельский.
VII. Саблин и Попов в том, что после проигранного выступления руководили отступлением своих частей от помещения поповского штаба по Владимирскому шоссе, оказывая или пытаясь оказать вооруженное сопротивление советским войскам тогда, когда его полная безнадежность была совершенной очевидностью.
VIII. Все вышеуказанные лица, наконец, в том, что с преступным легкомыслием, хотя и руководимые ложным пониманием своих обязанностей борьбы за великие цели революционного освободительного мирового движения рабочих и крестьян, убийством Мирбаха поставили Советскую Республику и российскую революцию под угрозу величайшей опасности быть раздавленной превосходящими силами буржуазного империализма Германии в момент, когда собственные военные силы Республики не были еще в состоянии оказать должного сопротивления; подвергли этим опасностям русский пролетариат и крестьянство очутиться под властью буржуазии, восстановленной при помощи немецких штыков, в чем названные лица ясно и определенно отдавали отчет, и затем путем вероломства, лжи и клеветы еще более усугубили ту же опасность, предоставив таким образом для всех контрреволюционных сил удобный момент для своего, в свою очередь, выступления против Советской власти в союзе с русской буржуазией и для удушения революции, и всем этим подвергли опасности и приближавшуюся мировую революцию, объективно оказавшись сами тем самым в рядах врагов революции в качестве их деятельных помощников и наиболее активных пособников.
Составлено 16 ноября 1918 года.
Москва, Центральная обвинительная коллегия
ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА ПРИ ВЦИК
1918 года ноября 27 дня революционный трибунал при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете в открытом заседании в составе:
за Председателя трибунала, заместителя Председателя тов. Карклина, тов. Веселовского,
разбирал дело о контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции.
Из всех обвиняемых в заседание трибунала доставлены: Спиридонова и Саблин; остальные обвиняемые, Майоров, Прошьян, Фишман, Камков, Карелин, Трутовский, Магеровский, Голубовский, Черепанов, Попов, Блюмкин и Андреев, от суда скрылись.
На вопрос председателя трибунала, как имя, отчество и сколько лет, обвиняемая Спиридонова заявила, что пока ей не будет дано слово для предварительного заявления, на вопросы отвечать не будет.
В предоставленном затем Спиридоновой слове для заявления последняя заявила, что по постановлению партии левых социалистов-революционеров и по своему личному убеждению она отказывается принимать участие в том, что здесь происходит. В этом зале происходит суд одной партии над другой, что совершенно недопустимо. Нашу междоусобицу, наш спор может решить только III Интернационал, [200]так как это все делалось по постановлению ЦК партии, поэтому она покидает зал суда.
Обвиняемый Саблин: он тоже целиком присоединяется к заявлению тов. Спиридоновой.
Обвинитель Крыленко заявил, что данный суд вовсе не есть суд одной партии над другой, а это есть суд, установленный Конституцией Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, поэтому он просит в ходатайстве обвиняемым отказать и дело слушанием продолжать, не мешая обвиняемым апеллировать к III Интернационалу.
ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: Объявить перерыв на 10 минут.
После перерыва заседание объявлено продолжающимся. Рассмотрев заявление подсудимых Спиридоновой и Саблина по делу о контрреволюционном заговоре ЦК, партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции, трибунал постановил: дело слушать, хотя обвиняемые и отказываются присутствовать в зале заседания.
Обвинитель Крыленко заявил, что, поскольку показания тов. Дзержинского, вызванного в качестве свидетеля, имеются в деле, постольку надобность в допросе теперь последнего не встречается.
ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: вызванного в качестве свидетеля тов. Дзержинского не допрашивать.
Обвинитель Крыленко: партия левых эсеров, вышедшая из недр той же самой партии социал-революционеров, в настоящее время умерла, но остались определенные лица, с которыми необходимо бороться, когда они становятся вредными. Поэтому он настаивает, чтобы Верховный трибунал отнесся к обвиняемым со всей строгостью, в особенности по отношению к Попову как начальнику выступления 6–7 июля; по разыскании он должен быть расстрелян. В отношении же Блюмкина и Андреева, совершивших террористический акт, но не принимавших активного участия в восстании, удалить навсегда из пределов Советской Республики, а в отношении же остальных обвиняемых, за исключением Спиридоновой и Саблина, применить строгие меры наказания, заключив под стражу с высылкой из пределов Советской Республики не менее чем на 5 лет, и, принимая во внимание прежние заслуги перед революцией Спиридоновой и Саблина, выслать на 5 лет.
Трибунал удалился на совещание.
После совещания председателем оглашен публично приговор.
Председатель трибунала: подпись
Члены: подписи
Секретарь: Зыбно
за Председателя трибунала, заместителя Председателя тов. Карклина, тов. Веселовского,
Из всех обвиняемых в заседание трибунала доставлены: Спиридонова и Саблин; остальные обвиняемые, Майоров, Прошьян, Фишман, Камков, Карелин, Трутовский, Магеровский, Голубовский, Черепанов, Попов, Блюмкин и Андреев, от суда скрылись.
На вопрос председателя трибунала, как имя, отчество и сколько лет, обвиняемая Спиридонова заявила, что пока ей не будет дано слово для предварительного заявления, на вопросы отвечать не будет.
В предоставленном затем Спиридоновой слове для заявления последняя заявила, что по постановлению партии левых социалистов-революционеров и по своему личному убеждению она отказывается принимать участие в том, что здесь происходит. В этом зале происходит суд одной партии над другой, что совершенно недопустимо. Нашу междоусобицу, наш спор может решить только III Интернационал, [200]так как это все делалось по постановлению ЦК партии, поэтому она покидает зал суда.
Обвиняемый Саблин: он тоже целиком присоединяется к заявлению тов. Спиридоновой.
Обвинитель Крыленко заявил, что данный суд вовсе не есть суд одной партии над другой, а это есть суд, установленный Конституцией Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, поэтому он просит в ходатайстве обвиняемым отказать и дело слушанием продолжать, не мешая обвиняемым апеллировать к III Интернационалу.
ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: Объявить перерыв на 10 минут.
После перерыва заседание объявлено продолжающимся. Рассмотрев заявление подсудимых Спиридоновой и Саблина по делу о контрреволюционном заговоре ЦК, партии левых социалистов-революционеров и других лиц той же партии против Советской власти и революции, трибунал постановил: дело слушать, хотя обвиняемые и отказываются присутствовать в зале заседания.
Обвинитель Крыленко заявил, что, поскольку показания тов. Дзержинского, вызванного в качестве свидетеля, имеются в деле, постольку надобность в допросе теперь последнего не встречается.
ТРИБУНАЛ ПОСТАНОВИЛ: вызванного в качестве свидетеля тов. Дзержинского не допрашивать.
Обвинитель Крыленко: партия левых эсеров, вышедшая из недр той же самой партии социал-революционеров, в настоящее время умерла, но остались определенные лица, с которыми необходимо бороться, когда они становятся вредными. Поэтому он настаивает, чтобы Верховный трибунал отнесся к обвиняемым со всей строгостью, в особенности по отношению к Попову как начальнику выступления 6–7 июля; по разыскании он должен быть расстрелян. В отношении же Блюмкина и Андреева, совершивших террористический акт, но не принимавших активного участия в восстании, удалить навсегда из пределов Советской Республики, а в отношении же остальных обвиняемых, за исключением Спиридоновой и Саблина, применить строгие меры наказания, заключив под стражу с высылкой из пределов Советской Республики не менее чем на 5 лет, и, принимая во внимание прежние заслуги перед революцией Спиридоновой и Саблина, выслать на 5 лет.
Трибунал удалился на совещание.
После совещания председателем оглашен публично приговор.
Председатель трибунала: подпись
Члены: подписи
Секретарь: Зыбно
ПРИГОВОР
Именем РСФСР революционный трибунал при Всероссийском ЦИК Советов в заседании своем от 27 ноября 1918 года, заслушав и рассмотрев дело Марии Александровны Спиридоновой, Саблина, Попова, Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина, Андреева, Майорова и Фишмана по обвинению их в контрреволюционном заговоре Центрального Комитета партии левых социалистов-революционеров против Советской власти и революции, признал предъявленные им, Спиридоновой, Саблину, Попову, Прошьяну, Камкову, Карелину, Трутовскому, Магеровскому, Голубовскому, Черепанову, Блюмкину, Андрееву, Майорову и Фишману, обвинения в заключении обвинительной коллегии при революционном трибунале ВЦИК доказанными и постановил:
Попова объявить врагом трудящихся, стоящим вне закона, и, как такового, при поимке и установлении личности расстрелять. Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина. Андреева, Майорова, Фишмана заключить в тюрьму с применением принудительных работ на три (3) года;
Спиридоновой и Саблину, принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией, смягчить меру наказания и заключить в тюрьму сроком на один год.
27. XI – 18 г. Председательствующий: Карклин.
Члены: Платонов,
Веселовский,
Галкин,
Петерсон,
Томский,
Сельтенев
Попова объявить врагом трудящихся, стоящим вне закона, и, как такового, при поимке и установлении личности расстрелять. Прошьяна, Камкова, Карелина, Трутовского, Магеровского, Голубовского, Черепанова, Блюмкина. Андреева, Майорова, Фишмана заключить в тюрьму с применением принудительных работ на три (3) года;
Спиридоновой и Саблину, принимая во внимание их особые прежние заслуги перед революцией, смягчить меру наказания и заключить в тюрьму сроком на один год.
27. XI – 18 г. Председательствующий: Карклин.
Члены: Платонов,
Веселовский,
Галкин,
Петерсон,
Томский,
Сельтенев
V. ПОСЛЕ СУДА
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ЗАСЕДАНИЯ ПРЕЗИДИУМА ВЦИК ОТ 29 НОЯБРЯ 1918 ГОДА
Применить амнистию к М. А. Спиридоновой и Саблину и освободить их из заключения.
Председатель: Я. Свердлов
Секретарь: Л. Енукидзе
Председатель: Я. Свердлов
Секретарь: Л. Енукидзе
ПОКАЗАНИЯ Я. БЛЮМКИНА
Мне были поставлены вами четыре вопроса:
1) Как был убит граф Мирбах?
2) Как мне удалось бежать?
3) Где я скрывался? и
4) Что меня вынудило явиться в ЧК?
Даю на эти вопросы необходимые в этом смысле, по возможности достаточно полные и ясные ответы.
Германский посланник в Советской России граф Вильгельм Мирбах был убит в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания, около 3-х часов дня 6 июля 1918 года.
Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых социалистов-революционеров Яковом Блюмкиным, и фотографом подведомственного мне в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем, также членом названной партии Николаем Андреевым.
Политическое происхождение этого террористического акта в кратких чертах таково.
Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционеров, заседавший в Москве в первых числах июля 1918 года (почти одновременно с V съездом Советов), постановил по вопросу о внешней политике Советской власти «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор». Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.
Все политическое содержание решения съезда и яркое обоснование его можно увидеть в принятой им резолюции по текущему моменту и, главным образом, во всей деятельности и революционном содержании партии левых социалистов-революционеров.
Выполнить волю съезда и стоящих за ним трудящихся масс Центральный Комитет решился путем совершения акта индивидуального террора над одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России, графом Мирбахом.
Я считаю нужным для исторической ясности обстановки акта 6 июля отметить, что до съезда Советов съезд партии, как и ЦК, не предполагали что-либо предпринять для подобного расторжения Брестского мирного договора.
Массы партии и ее верховный орган были вполне уверены, что на V съезде Советов правительство и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждено будет изменить свою политику.
Насколько мне помнится, с таким твердым убеждением закончился 3-й съезд партии и был встречен V съезд Советов. Но уже после 1-го его заседания, 4 июля, стало ясно, что правительство не только не думало переменить направления своей политики, но не склонно было даже подвергать его элементарной критике. Тогда-то и ЦК решился выполнить приказание партийного съезда.
Вся организация акта над графом Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего 2 дня – промежуток времени между вечером 4 и полднем 6 июля.
Это есть еще одно условие акта, которое крайне важно отметить, так как именно из-за того, что оно было неизвестно, правительство, его партия и пресса в своем отношении к акту и его исполнителям часто впадали в грустную историческую ошибку. До сих пор было утверждено, подобно незыблемой истине, что убийство германского посла подготовлялось исподволь, что ЦК уже в мае месяце 1918 года при делегировании меня в ВЧК дал мне приказание его организовать, что партия левых эсеров действовала как коллективный Азеф. Об этом говорила статья Р. —Д. в «Известиях ВЦИК», [201]напечатанная 7 или 6 июля и подвергнутая критике в заседании съезда Советов интернационалистом Лозовским, [202]речи тов. Троцкого и Зиновьева на V съезде Советов и чрезвычайном заседании Петроградского Совета, в статьях в «Правде» и «Бедноте».
Все это опровергается фактами, отчасти уже приведенными, отчасти следующими.
Еще 4 июля утром я передал т. Лацису, заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня немецкого шпиона графа Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое б июля послужило мне предлогом для свидания с графом Вильгельмом Мирбахом. Таким образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я постоянно советовался с президиумом Комиссии, с комиссаром по иностранным делам т. Караханом, председателем Пленбежа [203]т. Уншлихтом.
4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, я был приглашен из Большого театра одним членом ЦК для политической беседы. Мне было тогда заявлено, что ЦК решил убить графа Мирбаха, чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы, поставив правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объединенности и непримиримости в борьбе за международную революцию. Мне приказывалось как члену партии подчиниться всем указаниям ЦК и сообщить имеющиеся у меня сведения о графе Мирбахе.
Я был полностью солидарен с мнением партии и ЦК и поэтому предложил себя в исполнители этого действия. Предварительно мной были поставлены следующие, глубоко интересовавшие меня вопросы:
1) Угрожает ли по мнению ЦК, в том случае если будет убит Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе?
2) ЦК гарантирует, что в его задачу входит только убийство германского посла?
Ночью того же числа я был приглашен в заседание ЦК, [204]в котором было окончательно постановлено, что исполнение акта над Мирбахом поручается мне, Якову Блюмкину, и моему сослуживцу, другу по революции Николаю Андрееву, также полностью разделявшему настроение партии. В эту ночь было решено, что убийство произойдет завтра, 5-го числа. Его окончательная организация, по предложенному мною плану, должна была быть следующей.
Я получу обратно от тов. Лациса дело графа Роберта Мирбаха, приготовлю мандат на мое и Николая Андреева имя, удостоверяющий, что я уполномачиваюсь ВЧК, а Николай Андреев – революционным трибуналом войти в личные переговоры с дипломатическим представителем Германии. С этим мандатом мы отправимся в посольство, добьемся с графом Мирбахом свидания, во время которого и совершим акт. Но 5 июля акт не мог состояться из-за того, что в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений и не была готова бомба. Акт отложили на 6 июля. 6 июля я попросил у тов. Лациса якобы для просмотра дело Роберта Мирбаха. В этот день я обычно работал в комиссии. До чего неожидан и поспешен для нас был июльский акт, говорит следующее: в ночь на 6-е мы почти не спали и приготовлялись психологически и организационно. Утром 6-го я пошел в комиссию; кажется, была суббота. У дежурной барышни в общей канцелярии я попросил бланк комиссии и в канцелярии отдела контрреволюции напечатал на нем следующее: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией уполномачивает ее члена, Якова Блюмкина, и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти непосредственно в переговоры с господином германским послом в России графом Вильгельмом Мирбахом по делу, имеющему непосредственно отношение к самому господину германскому послу.
Председатель Комиссии.
Секретарь».
Подпись секретаря (т. Ксенофонтова) подделал я, подпись председателя (Дзержинского) – один из членов ЦК.
Когда пришел, ничего не знавши, товарищ [205]председателя ВЧК Вячеслав Александрович, я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кроме того, я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убью графа Мирбаха.
Из комиссии я поехал домой, в гостиницу «Элит» [206]на Неглинном проезде, [207]переоделся и поехал в первый дом Советов. [208]Здесь, на квартире одного члена ЦК, уже был Николай Андреев. Мы получили снаряд, последние указания и револьверы. Я спрятал револьвер в портфель, бомба находилась у Андреева также в портфеле, заваленная бумагами. Из «Националя» мы вышли около 2-х часов дня. Шофер не подозревал, куда он нас везет. Я, дав ему револьвер, обратился к нему как член комиссии тоном приказания: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо, у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, если услышите выстрел, шум, будьте спокойны».
Был с нами еще один шофер, матрос из отряда Попова, его привез один из членов ЦК. Этот, кажется, знал, что затевается. Он был вооружен бомбой. В посольстве мы очутились в 2 часа 15 минут. На звонок отворил немец-швейцар. Я плохо и долго объяснялся с ним на ломаном немецком языке и наконец понял, что теперь обедают и надо подождать 15 минут. Мы присели на диванчике.
Через 10 минут из внутренних комнат вышел к нам неизвестный господин. Я предъявил ему мандат и объяснил, что являюсь представителем правительства и прошу довести до сведения графа о моем визите. Он поклонился и ушел. Вскоре, почти сейчас же, вслед за ним вышли 2 молодых господина. Один из них обратился к нам с вопросом: «Вы от тов. Дзержинского?» – «Да». – «Пожалуйста».
Нас провели через приемную, где отдыхали дипломаты, через зал в гостиную. Предложили сесть. Из обмена вопросами я узнал, что разговариваю только с уполномоченным меня принять тайным советником посольства доктором Рицлером, позже – заместителем Мирбаха и переводчиком. Ссылаясь на текст мандата, я стал настаивать на необходимости непосредственного, личного свидания с графом Мирбахом. После нескольких взаимных разъяснений мне удалось вынудить доктора Рицлера возвратиться к послу и, сообщив ему мои доводы, предложить принять меня.
Доктор Рицлер почти сейчас же вернулся вместе с графом Мирбахом. Сели вокруг стола; Андреев сел у двери, закрыв собой выход из комнаты. После 25 минут, а может, и более продолжительной беседы в удобное мгновение я достал из портфеля револьвер и, вскочив, выстрелил в упор – последовательно в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Они упали. Я прошел в зал.
В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился в зал, за мной. Подойдя к нему вплотную, Андреев на пороге, соединяющем комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась. Тогда Андреев толкнул Мирбаха в угол (тот упал) и стал извлекать револьвер. В комнаты никто не входил, несмотря на то что, когда нас проводили, в соседней комнате находились люди. Я поднял лежавшую бомбу и с сильным разбегом швырнул ее. Теперь она взорвалась необычайно сильно. Меня отшвырнуло к окнам, которые были вырваны взрывом. Я увидел, что Андреев бросился в окно. Механически, инстинктивно подчиняясь ему, его действию, я бросился за ним. Когда прыгнул, сломал ногу; Андреев уже был на той стороне ограды, на улице, садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но все-таки я перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. На улицу никто не выходил. Часовой, стоявший у ворот, вбежал во двор. Мы отъехали, развили полную скорость. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрем. Нашим маршрутом руководил шофер из отряда Попова. Мы были взволнованны и утомлены. У меня мелькнула усталая мысль: надо в комиссию… заявить. Наконец, неожиданно для самих себя, очутились в Трехсвятительском переулке в штабе отряда Попова. Сделаю короткое, но нужное отступление.
Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я – нет… нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам Революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян – мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его. Но напрашивается лукавый вопрос: а почему мы приказали шоферу не останавливать мотор? На тот случай, если бы нас не приняли и захотели проверить действительность наших полномочий, мы должны были скорей поехать в ЧК, занять телефон и замести следы попытки. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват непредвиденный, иронический случай.
С этого момента я был предоставлен самому себе, и все, что происходило 7 июля, мне стало известно только в больнице из газет и гораздо позже, в сентябре, – из разговоров с некоторыми членами ЦК.
Я пережил в лазарете и сознательно помню только один момент – приезд в отряд тов. Дзержинского с требованием выдачи меня. Узнав об этом, я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предложить ему меня арестовать. Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста. Но ЦК отказался выполнить мою просьбу. И даже в сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Советской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.
7 июля при отступлении отряда Попова из Трехсвятительского переулка я был забыт во дворе лазарета. Отсюда меня вместе с другими ранеными увезла на автомобиле в первую городскую больницу одна неизвестная сестра милосердия. В больнице я назвался Григорием Беловым, красноармейцем, раненным в бою с поповцами. В больнице я пролежал, кажется, до 9 июля. 9-го вечером мне был устроен моими внепартийными друзьями, извещенными случайно о моем пребывании в больнице, побег. Я говорю побег потому, что больницам и лазаретам был отдан приказ, неизвестно откуда, не выпускать под угрозой расстрела ни одного раненого в эти дни. Я скрывался в Москве несколько дней – в лечебнице и частных квартирах. Кажется, 12-го я кое-как уехал и после полосы долгих скитаний попал в Рыбинск.
1) Как был убит граф Мирбах?
2) Как мне удалось бежать?
3) Где я скрывался? и
4) Что меня вынудило явиться в ЧК?
Даю на эти вопросы необходимые в этом смысле, по возможности достаточно полные и ясные ответы.
Германский посланник в Советской России граф Вильгельм Мирбах был убит в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания, около 3-х часов дня 6 июля 1918 года.
Убийство было совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых социалистов-революционеров Яковом Блюмкиным, и фотографом подведомственного мне в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем, также членом названной партии Николаем Андреевым.
Политическое происхождение этого террористического акта в кратких чертах таково.
Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционеров, заседавший в Москве в первых числах июля 1918 года (почти одновременно с V съездом Советов), постановил по вопросу о внешней политике Советской власти «разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор». Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии.
Все политическое содержание решения съезда и яркое обоснование его можно увидеть в принятой им резолюции по текущему моменту и, главным образом, во всей деятельности и революционном содержании партии левых социалистов-революционеров.
Выполнить волю съезда и стоящих за ним трудящихся масс Центральный Комитет решился путем совершения акта индивидуального террора над одним из наиболее активных и хищных представителей германских империалистических вожделений в России, графом Мирбахом.
Я считаю нужным для исторической ясности обстановки акта 6 июля отметить, что до съезда Советов съезд партии, как и ЦК, не предполагали что-либо предпринять для подобного расторжения Брестского мирного договора.
Массы партии и ее верховный орган были вполне уверены, что на V съезде Советов правительство и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждено будет изменить свою политику.
Насколько мне помнится, с таким твердым убеждением закончился 3-й съезд партии и был встречен V съезд Советов. Но уже после 1-го его заседания, 4 июля, стало ясно, что правительство не только не думало переменить направления своей политики, но не склонно было даже подвергать его элементарной критике. Тогда-то и ЦК решился выполнить приказание партийного съезда.
Вся организация акта над графом Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего 2 дня – промежуток времени между вечером 4 и полднем 6 июля.
Это есть еще одно условие акта, которое крайне важно отметить, так как именно из-за того, что оно было неизвестно, правительство, его партия и пресса в своем отношении к акту и его исполнителям часто впадали в грустную историческую ошибку. До сих пор было утверждено, подобно незыблемой истине, что убийство германского посла подготовлялось исподволь, что ЦК уже в мае месяце 1918 года при делегировании меня в ВЧК дал мне приказание его организовать, что партия левых эсеров действовала как коллективный Азеф. Об этом говорила статья Р. —Д. в «Известиях ВЦИК», [201]напечатанная 7 или 6 июля и подвергнутая критике в заседании съезда Советов интернационалистом Лозовским, [202]речи тов. Троцкого и Зиновьева на V съезде Советов и чрезвычайном заседании Петроградского Совета, в статьях в «Правде» и «Бедноте».
Все это опровергается фактами, отчасти уже приведенными, отчасти следующими.
Еще 4 июля утром я передал т. Лацису, заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК, то самое нашумевшее дело арестованного мною в середине июня немецкого шпиона графа Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое б июля послужило мне предлогом для свидания с графом Вильгельмом Мирбахом. Таким образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я постоянно советовался с президиумом Комиссии, с комиссаром по иностранным делам т. Караханом, председателем Пленбежа [203]т. Уншлихтом.
4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, я был приглашен из Большого театра одним членом ЦК для политической беседы. Мне было тогда заявлено, что ЦК решил убить графа Мирбаха, чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы, поставив правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объединенности и непримиримости в борьбе за международную революцию. Мне приказывалось как члену партии подчиниться всем указаниям ЦК и сообщить имеющиеся у меня сведения о графе Мирбахе.
Я был полностью солидарен с мнением партии и ЦК и поэтому предложил себя в исполнители этого действия. Предварительно мной были поставлены следующие, глубоко интересовавшие меня вопросы:
1) Угрожает ли по мнению ЦК, в том случае если будет убит Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе?
2) ЦК гарантирует, что в его задачу входит только убийство германского посла?
Ночью того же числа я был приглашен в заседание ЦК, [204]в котором было окончательно постановлено, что исполнение акта над Мирбахом поручается мне, Якову Блюмкину, и моему сослуживцу, другу по революции Николаю Андрееву, также полностью разделявшему настроение партии. В эту ночь было решено, что убийство произойдет завтра, 5-го числа. Его окончательная организация, по предложенному мною плану, должна была быть следующей.
Я получу обратно от тов. Лациса дело графа Роберта Мирбаха, приготовлю мандат на мое и Николая Андреева имя, удостоверяющий, что я уполномачиваюсь ВЧК, а Николай Андреев – революционным трибуналом войти в личные переговоры с дипломатическим представителем Германии. С этим мандатом мы отправимся в посольство, добьемся с графом Мирбахом свидания, во время которого и совершим акт. Но 5 июля акт не мог состояться из-за того, что в такой короткий срок нельзя было произвести надлежащих приготовлений и не была готова бомба. Акт отложили на 6 июля. 6 июля я попросил у тов. Лациса якобы для просмотра дело Роберта Мирбаха. В этот день я обычно работал в комиссии. До чего неожидан и поспешен для нас был июльский акт, говорит следующее: в ночь на 6-е мы почти не спали и приготовлялись психологически и организационно. Утром 6-го я пошел в комиссию; кажется, была суббота. У дежурной барышни в общей канцелярии я попросил бланк комиссии и в канцелярии отдела контрреволюции напечатал на нем следующее: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией уполномачивает ее члена, Якова Блюмкина, и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти непосредственно в переговоры с господином германским послом в России графом Вильгельмом Мирбахом по делу, имеющему непосредственно отношение к самому господину германскому послу.
Председатель Комиссии.
Секретарь».
Подпись секретаря (т. Ксенофонтова) подделал я, подпись председателя (Дзержинского) – один из членов ЦК.
Когда пришел, ничего не знавши, товарищ [205]председателя ВЧК Вячеслав Александрович, я попросил его поставить на мандате печать комиссии. Кроме того, я взял у него записку в гараж на получение автомобиля. После этого я заявил ему о том, что по постановлению ЦК сегодня убью графа Мирбаха.
Из комиссии я поехал домой, в гостиницу «Элит» [206]на Неглинном проезде, [207]переоделся и поехал в первый дом Советов. [208]Здесь, на квартире одного члена ЦК, уже был Николай Андреев. Мы получили снаряд, последние указания и револьверы. Я спрятал револьвер в портфель, бомба находилась у Андреева также в портфеле, заваленная бумагами. Из «Националя» мы вышли около 2-х часов дня. Шофер не подозревал, куда он нас везет. Я, дав ему револьвер, обратился к нему как член комиссии тоном приказания: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо, у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, если услышите выстрел, шум, будьте спокойны».
Был с нами еще один шофер, матрос из отряда Попова, его привез один из членов ЦК. Этот, кажется, знал, что затевается. Он был вооружен бомбой. В посольстве мы очутились в 2 часа 15 минут. На звонок отворил немец-швейцар. Я плохо и долго объяснялся с ним на ломаном немецком языке и наконец понял, что теперь обедают и надо подождать 15 минут. Мы присели на диванчике.
Через 10 минут из внутренних комнат вышел к нам неизвестный господин. Я предъявил ему мандат и объяснил, что являюсь представителем правительства и прошу довести до сведения графа о моем визите. Он поклонился и ушел. Вскоре, почти сейчас же, вслед за ним вышли 2 молодых господина. Один из них обратился к нам с вопросом: «Вы от тов. Дзержинского?» – «Да». – «Пожалуйста».
Нас провели через приемную, где отдыхали дипломаты, через зал в гостиную. Предложили сесть. Из обмена вопросами я узнал, что разговариваю только с уполномоченным меня принять тайным советником посольства доктором Рицлером, позже – заместителем Мирбаха и переводчиком. Ссылаясь на текст мандата, я стал настаивать на необходимости непосредственного, личного свидания с графом Мирбахом. После нескольких взаимных разъяснений мне удалось вынудить доктора Рицлера возвратиться к послу и, сообщив ему мои доводы, предложить принять меня.
Доктор Рицлер почти сейчас же вернулся вместе с графом Мирбахом. Сели вокруг стола; Андреев сел у двери, закрыв собой выход из комнаты. После 25 минут, а может, и более продолжительной беседы в удобное мгновение я достал из портфеля револьвер и, вскочив, выстрелил в упор – последовательно в Мирбаха, Рицлера и переводчика. Они упали. Я прошел в зал.
В это время Мирбах встал и, согнувшись, направился в зал, за мной. Подойдя к нему вплотную, Андреев на пороге, соединяющем комнаты, бросил себе и ему под ноги бомбу. Она не взорвалась. Тогда Андреев толкнул Мирбаха в угол (тот упал) и стал извлекать револьвер. В комнаты никто не входил, несмотря на то что, когда нас проводили, в соседней комнате находились люди. Я поднял лежавшую бомбу и с сильным разбегом швырнул ее. Теперь она взорвалась необычайно сильно. Меня отшвырнуло к окнам, которые были вырваны взрывом. Я увидел, что Андреев бросился в окно. Механически, инстинктивно подчиняясь ему, его действию, я бросился за ним. Когда прыгнул, сломал ногу; Андреев уже был на той стороне ограды, на улице, садился в автомобиль. Едва я стал карабкаться по ограде, как из окна начали стрелять. Меня ранило в ногу, но все-таки я перелез через ограду, бросился на панель и дополз до автомобиля. На улицу никто не выходил. Часовой, стоявший у ворот, вбежал во двор. Мы отъехали, развили полную скорость. Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовленной квартиры, мы были уверены, что умрем. Нашим маршрутом руководил шофер из отряда Попова. Мы были взволнованны и утомлены. У меня мелькнула усталая мысль: надо в комиссию… заявить. Наконец, неожиданно для самих себя, очутились в Трехсвятительском переулке в штабе отряда Попова. Сделаю короткое, но нужное отступление.
Думали ли мы о побеге? По крайней мере, я – нет… нисколько. Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни доказать нашу полную искренность, честность и жертвенную преданность интересам Революции. Перед нами стояли также вопрошающие массы рабочих и крестьян – мы должны были дать им ответ. Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволяло нам думать о бегстве. Мы даже условились, что если один из нас будет ранен и останется, то другой должен найти в себе волю застрелить его. Но напрашивается лукавый вопрос: а почему мы приказали шоферу не останавливать мотор? На тот случай, если бы нас не приняли и захотели проверить действительность наших полномочий, мы должны были скорей поехать в ЧК, занять телефон и замести следы попытки. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват непредвиденный, иронический случай.
2. КАК МНЕ УДАЛОСЬ БЕЖАТЬ
Я оказался раненным в левую ногу, ниже бедра. К этому прибавились полученные при прыжке из окна надлом лодыжки и разрыв связок. Я не мог двигаться. Из автомобиля в штаб отряда Попова меня перенесли на руках матросы. В штабе я был острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и огнесен в лазарет отряда, помещавшийся на противоположной стороне улицы.С этого момента я был предоставлен самому себе, и все, что происходило 7 июля, мне стало известно только в больнице из газет и гораздо позже, в сентябре, – из разговоров с некоторыми членами ЦК.
Я пережил в лазарете и сознательно помню только один момент – приезд в отряд тов. Дзержинского с требованием выдачи меня. Узнав об этом, я настойчиво просил привести его в лазарет, чтобы предложить ему меня арестовать. Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста. Но ЦК отказался выполнить мою просьбу. И даже в сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров и все это сделалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Советской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить.
7 июля при отступлении отряда Попова из Трехсвятительского переулка я был забыт во дворе лазарета. Отсюда меня вместе с другими ранеными увезла на автомобиле в первую городскую больницу одна неизвестная сестра милосердия. В больнице я назвался Григорием Беловым, красноармейцем, раненным в бою с поповцами. В больнице я пролежал, кажется, до 9 июля. 9-го вечером мне был устроен моими внепартийными друзьями, извещенными случайно о моем пребывании в больнице, побег. Я говорю побег потому, что больницам и лазаретам был отдан приказ, неизвестно откуда, не выпускать под угрозой расстрела ни одного раненого в эти дни. Я скрывался в Москве несколько дней – в лечебнице и частных квартирах. Кажется, 12-го я кое-как уехал и после полосы долгих скитаний попал в Рыбинск.