Страница:
Федоров также хотел рассмотреть вопрос о восстановлении транспорта, но не нашлось специалистов, и предполагалось им заняться в Киеве. По поводу вопроса о транспорте Котляревский был у Еремеева, которого он знал как преподавателя Коммерческого института, не предлагая ему выступать на совещании НЦ и даже не говоря об этом совещании, а просто спрашивал его мнение, особенно по вопросам железнодорожного строительства, различных линий, которые нужны в первую очередь, о возможности их строить средствами казны или же о неизбежности обращения к частной инициативе. Он спрашивал также о сравнительных результатах казенного и частного хозяйства на железных дорогах.
Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова: [107]нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).
Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10-го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.
Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства, [108]по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.
Котляревский представил записку по национальному вопросу и законопроект о языке, также имеющий в виду украинские отношения. По мысли докладчика, если нельзя идти так далеко, как это делает ноябрьский декрет о правах народов на самоопределение вплоть до отделения от России, то нужно дать возможность и широкий путь в пределах государственного единства для удовлетворения национальных стремлений, широко допустить местные языки в местные государственные и общественные учреждения, широко поставить их преподавание в школах.
Для Украины можно было бы признать государственными и украинский, и русский язык, с субсидиарным употреблением [109]и польского, и еврейского. Нужно создать закон о национально-персональной автономии, особенно важный для национальностей, которые не живут на определенной отдельной территории (евреи), причем образцом мог бы служить изданный в начале 1918 года закон о положении великороссов на Украине. [110]Все это было принято совещанием, хотя отдельные его члены несколько опасались искусственного развития национализма среди мелких народностей и вообще сомневались, не преувеличивает ли докладчик значение национального вопроса в России. И впоследствии совещание не раз высказывалось в том смысле, что нужна здесь большая осторожность, дабы не колебать единства России. Эти оговорки делал и Щепкин.
Герасимов дал план реорганизации народного образования на началах самой широкой децентрализации, план, составленный в довольно демократическом духе. Кольцов дополнил его докладом об организации научных и научно-технических работ в государстве и о поддержке их со стороны государственной власти.
По иностранной политике сделал сообщение Котляревский; оно вызвало большие споры. Докладчик находил, что окончательное поражение и разгром Германии не в интересах России, как и полный развал Австрии. Нужно, чтобы Англия и Франция имели в Европе свои противовесы. Политика России в Азии не может не сталкиватья с английской, поскольку Россия будет искать сближений с самими азиатскими народами; опыт англо-русского соглашения о Персии [111]это подтверждает. Нужно укрепить связи с Америкой и Скандинавскими странами. Против этого особенно возражал Федоров, а также Щепкин и Шипов. Они решительно отстаивали незыблемость, прочность союза России, Франции и Англии. Чем больше будет разбита Германская империя, тем для России лучше; и после этого поражения Россия, Франция и Англия должны следить за тем, чтобы в Германии не возобновился милитаризм. Обе спорящие стороны не предвидели, что Германия так близка к революции, хотя и считали в будущем ее вероятной. Более сочувствия встретил докладчик в предложениях касательно способов мирного разрешения международных конфликтов и роли здесь России. Котляревский делал также сообщение о Финляндии и Польше, но бегло, так как материалов в Москве не оказалось. По вопросу об экономической связи России и Польши предполагалось созвать особое совещание с участием экономистов и поляков, но оно не состоялось. Мысль докладчика о независимости Финляндии, которая совершенно не нарушает интересов России, если будет дополнена торговой и военной конвенцией (разумеется, что оборонительной), встретила серьезные возражения, особенно со стороны Герасимова. По отношению к Польше Котляревский предлагал при наличности таможенной черты особые взаимные преимущества по ввозу и вывозу. Но и здесь высказывались сомнения, не будут ли такие льготы более в интересах Польши, чем России. Вообще в совещаниях НЦ не раз высказывались известные опасения, что бывшие наши окраины, терпевшие угнетение, сами весьма поддаются соблазну использовать трудное положение русского центра. Нужно бдительно охранять интерес этого центра. Рассмотрение этих вопросов было главным предметом совещаний НЦ в последние месяцы 1918 и в начале 1919 года. С другой стороны, естественно, там стремились получить осведомление о том, что происходит на Юге, что делают уехавшие. Но это осведомление было поставлено чрезвычайно плохо. Приходили письма с огромными опозданиями, большей частью из Киева, посылаемые с оказией, гораздо реже – с Кубани. Киевские письма содержали все больше общие фразы. Были письма, как будто написанные кем-нибудь из уехавших, но неясно было, кем, ибо подписывались псевдонимами, которые не всегда могли разобрать ни Щепкин, ни Шипов. Астров и Степанов совершенно молчали, к особенному неудовольствию Шипова. В известиях были большие противоречия, особенно по поводу совещания в Яссах, где должны были встретиться представители различных организаций и представители союзников. На него возлагались большие ожидания. По одним известиям выходило, что там достигнуто полное соглашение союзников с политическими группами, по другим – даны самые уклончивые и неопределенные ответы и как будто бы союзники совсем не пришли к решению, как они будут действовать в русском вопросе. Неясно было, говорили ли там французы лишь за себя или за союзников вообще. Сами политические русские группы то представлялись сплоченными и соглашавшимися на некоторых положениях, то разномысленными и даже враждующими. И вообще нельзя было себе уяснить, что делают уехавшие. Еще гораздо меньше было известий с Востока; иногда они приходили даже как-то через Юг, как весьма важные известия об Уфимском совещании, где выбрана была общерусская директория и в то же время возвещалось возобновление в начале 1919 года Учредительного собрания. Также запоздалые известия получал и СВ. В общем, письма с Украины приходили обычно с опозданием в 3–4 недели, с Кубани – много больше. Некоторые сведения о Добровольческой армии, о положении Деникина, который заступил место умершего Алексеева, об отношениях его с Кубанской Радой, более конкретные и живые, стали приходить лишь в 1919 году.
Надо думать, что и сведения из Москвы шли также медленно. Были ли здесь виноваты уехавшие, не сумевшие наладить связь, как думал Шипов, или просто условия передвижения, сказать трудно. Во всяком случае, быстро обнаружилось, что поддержка какой-либо правильной связи между Москвой и Югом невозможна. В общем, более содержательны, чем письма, были номера южных газет, случайно к нам сюда попадавшие. Поражали в них фантастические сведения о положении в Центральной России, крайне тенденциозные и изображавшие ее сплошным кладбищем. Особенно фантастичны были цифры эпидемических заболеваний и смертей в Москве; очевидно, на Юге так же мало знали о положении в Центре России, как и обратно. Так как уехавшие южане просили более точных сведений об экономическом положении центра, совещание решило послать им номера «Экономической жизни» [112]от 1 января 1919 года, где имелся беспристрастный и в то же время весьма содержательный отчет о состоянии различных отраслей народного хозяйства Советской России, посланы были также отчеты о съезде губсовнархозов.
Очевидно, при такой разобщенности НЦ из Москвы не мог оказывать влияние на тактику уехавших. Известие, например, о выборах на Уфимском совещании Астрова в состав директории возбудило большой интерес и обсуждалось в совещании НЦ. Одни (особенно Герасимов) думали, что он не должен входить в директорию, где большинство будет эсеров и примыкающих, при обязательстве явно неосуществимом созвать в ближайшие месяцы Учредительное собрание, которое, впрочем, если бы даже оказалось возможным, могло бы принести лишь вред. Другие (Кольцов) находили, что все же Астрову следует принять избрание. Выражалось желание сообщить Астрову мнение совещания, но, очевидно, если бы даже оно сложилось более определенно, то прошло бы столько времени, пока оно достигло бы Астрова, что практического значения оно бы уже не могло иметь.
Вероятно, эта оторванность сообщала совещаниям НЦ некоторый академизм, на который отдельные члены (Шипов) даже жаловались. Поневоле даже надо было сосредоточиваться на выработке некоторых общих и принципиальных положений, которые не могут устареть за несколько недель.
Насколько известно, то же самое было и в СВ, хотя последний гораздо меньше интересовался программными вопросами и особенно дорожил информацией. Чувствовался уже тогда и большой недостаток осведомления о том, что происходит в самой Советской России, как в смысле хозяйственного положения (здесь главным источником оставалась «Экономическая жизнь»), так и психологического состояния разных слоев населения. Много раз шел разговор, каково настроение у московских рабочих, но ясно было, что никакой связи с этой средой у НЦ, а по-видимому, и у СВ не имелось.
Военная сторона по-прежнему была совершенно отделена. Совещание ее не знало и не касалось, кроме Щепкина и Шипова, в руках которого была, по-видимому, денежная часть. Как после выяснилось, к ней имел отношение и Огородников. Последний на совещании появлялся сравнительно редко – он был арестован, затем уезжал из Москвы. Производил впечатление человека искреннего и очень убежденного, но совсем не представляющего сложности проблем, встающих перед Россией в ее новых условиях, всего значения пережитой революции. Очень в нем чувствовался правоверный кадет. То обстоятельство, что он оказался связанным с военными кругами, очевидно, было случайным, ибо ничего военного в Огородникове не было, никакого знания военных вопросов, как и военной среды, в нем не чувствовалось.
Приблизительно с конца января 1919 года деятельность совещания НЦ несколько меняется. Прежде всего в смысле личного состава. Председательствует на совещании обычно не Шипов, а Щепкин. Шипова деятельность совещания все менее удовлетворяла, и наконец он перестал их вообще посещать, кроме редких случаев, например на пасхе 1919 года, когда приехавший с юга (Хартулари) делал подробное сообщение. Шипов желал, чтобы московское совещание обслуживало уехавших, но это оказалось невозможным уже из-за длительности и затруднительности всяких с ними сношений. С другой стороны, его прямо возмущало молчание уехавших. Точно они даже и не особенно интересуются оставшимися в Москве. Самые совещания казались ему достаточно академическими и бесплодными. Далее, его все более пугали тревожные признаки, что в местах, где в военном смысле господствует Добровольческая армия, политически начинает устанавливаться реакция. Он ожидал большего от Астрова в смысле влияния на политический курс там, и он с самого начала опасался, что этот курс пойдет слишком вправо. В разговорах с членами совещания Шипов больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований. Не чувствовалось у него и особого согласия со Щепкиным, с которым он во многом составлял прямую психологическую противоположность.
Руководителем НЦ стал Щепкин. Внешним образом это, впрочем, не проявлялось. Он производил впечатление человека прежде всего коллегиального, чрезвычайно терпимого, с большим интересом выслушивающего всякие мнения. Но постепенно он все более проводил определенную программу, которая сама не была программа совещания и им не обсуждалась. Он действовал и как представитель НЦ, и как видный член ЦК кадетов, вел переписку с Югом, а на совещаниях НЦ его главной задачей было сохранить возможное единство. Для него как будто было даже не столь важно, что думают и решают окружающие лица, сколько то, чтобы они думали и решили приблизительно одинаково в результате обмена мнений. Отсюда – необходимость постоянных компромиссов, которые его не смущали.
В совещание входят новые лица. Входит профессор Фельдштейн, теоретик-государственник и историк, научный исследователь, но с живым интересом к политическим проблемам. Как делопроизводитель комиссии 1917 года по выборам в Учредительное собрание, он собрал богатый материал, который мог быть полезен и для совещания. Кроме того, он много занимался историей Французской революции. Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях выступал мало, но подготовлял материал, нужный для разных программных вопросов и т. д. Вошел С. Е. Трубецкой, человек большого политического темперамента, с сильным, но несколько доктринерским и малоподвижным умом, мужественный и прямой. В совещании он представлял скорее правый оттенок, часто примыкал к Герасимову. Умом он вполне признал силу в настоящее время демократических начал, но не всегда ее чувствовал и не всегда оценивал размеры совершившегося в России политического и социального сдвига. На отдельных совещаниях очень редко (не больше двух раз) появлялся кадет Хрущев чисто в качестве зрителя. Человек практического склада и дела, он, по-видимому, не вынес впечатления, что здесь есть что-то серьезное: совещания ему показались совсем академическими.
Между тем содержание этих совещаний все же меняется. Прежде всего с конца января начинают поступать более точные сведения о положении на Юге. Оказывается, что там, собственно, ничего не сделано. Союзники, прежде всего французы, в сфере влияния коих как бы считается Юг, весьма равнодушны к задачам, которые ставят себе НЦ и СВ.
В Добровольческой армии и вокруг нее они влиянием не пользуются. Деникин среди окружающих его генералов и лиц, обслуживающих гражданские управления, кажется самым левым. Астров и Федоров, планы коего относительно Украины потерпели полную неудачу, являются своего рода политическими экспертами, мнения которых ни для кого не обязательны. И наконец, попытки объединить общественные группы, действующие на Юге, приводят лишь к вящим раздорам. Там вели переговоры четыре организации: «Государственное объединение» (из членов Думы и совета, близкое по направлению к СОД), НЦ, СВ и «Земско-городское объединение» (несколько левее СВ, с сильным влиянием с.-р., большую роль в нем играл Руднев). Дело кончилось разрывом. «Земско-городское объединение» повело агитацию против Добровольческой армии. С другой стороны, южные кадеты отмежевывались от всяких социалистических партий и даже постановили о выходе из СВ. Если бы союзники и хотели помогать более осязательно, они не знали бы, к кому обратиться: кто представляет подлинную русскую общественность, подлинную русскую демократию?
В это самое время русский вопрос вошел в новую международную стадию. Сделано было предложение держав о конференции на Принцевых островах. Предложение это сразу разделило русские круги, разделило и совещание НЦ. Одни отнеслись к нему безусловно отрицательно (Герасимов), другие – весьма положительно (Котляревский). В глазах первых это было признание со стороны Европы большевистского режима, в глазах вторых – здесь открывалась возможность прекращения гражданской войны и мирного, хотя бы и постепенного, разрешения русского кризиса. Ясно казалось одно: будет ли принято решение ехать на Принцевы острова или нет, необходимо установить здесь единство образа мыслей и действий; еще необходимее это, если конференция состоится, иначе все эти местные правительства, политические и национальные организации, участие коих предполагалось, явят лишь картину полного разброда. Особенно Щепкин призывал совещание искать единение с другими организациями, прежде всего с СВ, а затем и с СОД. С последним пока не было никаких связей, на нем тяготело обвинение в германофильстве, и даже неизвестно было, в чем выражалась его деятельность. Теперь Щепкин вступил в переговоры с Д. Щепкиным и Леонтьевым и нашел их вполне расположенными к совместному обсуждению. Надо сказать, что в СОД эти два лица как-то заслоняли остальных членов, может быть, этим даже предупреждалось оглашение его состава. По направлению СОД был правее НЦ, относился определенно отрицательно ко всему, что связывалось с Учредительным собранием, и отстаивал в управлении начало единоличной твердой власти. Но и Д. Щепкин, и Леонтьев подчеркивали, что «Совету» чужды какие бы то ни было реставрационные тенденции. Щепкин считал, что с СОД вполне возможно общение и соглашение, так как ни Д. Щепкин, ни Леонтьев не стоят за возвращение к старому, за восстановление в скрытой хотя бы форме абсолютизма и т. п. Идти же далее направо он считал невозможным: например, на сближение с кругами, в качестве представителя коих он называл Кисловского. О нем отзывался и лично неодобрительно. Он в то же время считал, что правые круги в Москве сами по себе не имеют никакой силы, но что они имеют известное влияние в военной среде, и не раз высказывал предположение, что если вообще верить в возможность военных выступлений в Москве, чему лично он, по его словам, не верит, то более всего со стороны этих правых элементов.
Таким образом, во всех организациях начинается обсуждение положений, которые могли бы стать общими. Началось и в совещании НЦ. Выдвигались здесь единство России, диктаториальный характер власти в переходный период и будущее в той или другой форме волеизъявление народа, которое и определит политические судьбы России. Разногласия были большие. Котляревский, например, находил, что требование единства России сейчас есть требование гражданской войны; кроме того, нужно знать, какое это будет единство. В общем, однако, совещание склонилось к этим положениям. Что касается до вопросов социальных, то Щепкин был решительно против их включения: как достичь здесь согласия между СВ и СОД? Когда выражались сомнения, особенно Герасимовым, так ли уже нужно подобное согласие, которое все же останется словесным, Щепкин с большим жаром доказывал его необходимость. В конце концов собрано было совместное совещание членов СОД, НЦ и СВ. На совместном совещании присутствовали от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от НЦ – Щепкин, Герасимов, Кольцов, Трубецкой, Котляревский и Фельдштейн, от СВ – Мельгунов, Волк-Карачевский, Кондратьев, Филатьев и Цедербаум. И здесь разногласий оказалось еще более; было все-таки признано, что можно сойтись на указанных трех пунктах, но лишь в самой общей форме. Никаких резолюций принято не было. Ясно было, что единогласие может быть достигнуто лишь употреблением очень абстрактных формул, в которые можно вкладывать весьма различное содержание. Единство России, – но его можно понимать в духе и централизма, и широкого федерализма.
Диктаториальный характер власти, – но она может быть и единоличной, и коллективной; в известном смысле сюда мог подойти даже советский строй. Национальное собрание – термин, употребленный, по-видимому, впервые в прокламации Колчака по принятии им диктатуры, – не есть ли оно все то же Учредительное собрание, только с другим именем; затем, можно его избрать по самым различным способам – от представительства восстановленных сословных групп до самого широкого всеобщего избирательного права. Все это вполне обнаружилось на совместном совещании, и опыт его не обещал, чтобы при дальнейших таких совещаниях можно было столковаться лучше.
Тогда и возникла мысль о «Тактическом центре». Нужно предоставить соглашение немногим лицам, наиболее авторитетным представителям каждой организации. Пускай это не будет формальная делегация, а просто собрание людей, через которых идет взаимное осведомление и соглашение. Большего первоначально от «Тактического центра» и не ожидалось. От НЦ в него вошли Щепкин * [113]и Герасимов, в качестве заместителя – Трубецкой, от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от СВ – Щепкин и Мельгунов. Таким образом, Щепкин представлял как бы две организации. Действительно, в «Тактическом центре» скоро была принята формула соглашения, все же довольно абстрактная и содержащая три указанных положения. Молва приписывала участие в ее выработке Алексинскому, который, действительно, уехав из Советской России, сообщил в интервью с местным журналистом об этом участии и заключенном соглашении. Само собой разумеется, принятые формулы особых практических последствий не имели, тем более что и давший повод (к соглашению. – Ред.)вопрос о конференции на Принцевых островах был снят с очереди. Советская власть согласилась послать представителей, но ее противники отказались это сделать. То же самое случилось и с примирительным американским предложением. Здесь предполагалось остановить гражданскую войну в России, каждому правительству остаться пока в его наличных географических пределах, общую амнистию, взаимные экономические сношения и, наконец, снять блокаду и открыть сношение России с остальным миром. Опять согласие исходило от Советской власти, а противодействие – от ее противников. Россия вновь была обречена на гражданскую войну. Значение «Тактического центра» лежало в другом. Он представлял из себя гораздо более приспособленный орган, уже в силу своей малочисленности, к принятию практических решений и действию. Пускай он был образован лишь для осведомления и соглашения, силою вещей он превращался в решающий центр. В сущности, он представлял большое сходство с «Центром» [114]1918 года, куда входили представители к.-д., СОД и торгово-промышленных групп. Постепенно он принял и характер несколько более конспиративный, чем отдельные организации, в нем представленные. Отчетов и сообщений о его деятельности на заседаниях НЦ не делалось. Вообще он быстро превращался в орган, как независимый от входящих в него организаций, с которыми имели дело и приезжавшие с Юга. Наконец, впоследствии он вошел и в военную часть, связанную с НЦ, если не непосредственно, то через военную комиссию. Тем не менее и здесь, несомненно, личные влияния были не равновелики. Руководящая роль, по-видимому, принадлежала Н. Щепкину и Леонтьеву. Щепкин не только представлял две организации, но что гораздо важнее, он был несравненный мастер сглаживать различия и приводить их к единству. Кроме того, за ним стоял очень большой политический вес в глазах и НЦ, и СВ. Леонтьев считался человеком исключительно сильной воли и ясного практического ума и импонировал даже более левым членам СВ, которые существенно расходились с ним в программных вопросах. В самой манере его говорить было нечто властное и в то же время совершенно определенное. Леонтьев при своей кажущейся относительной правизне относился к большевизму как к государственной силе с уважением, но его возмущал полубольшевизм эсеров и меньшевиков. Прочие члены «Тактического центра» лишь дополняли этих двух главных действующих лиц.
Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова: [107]нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).
Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10-го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.
Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства, [108]по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.
Котляревский представил записку по национальному вопросу и законопроект о языке, также имеющий в виду украинские отношения. По мысли докладчика, если нельзя идти так далеко, как это делает ноябрьский декрет о правах народов на самоопределение вплоть до отделения от России, то нужно дать возможность и широкий путь в пределах государственного единства для удовлетворения национальных стремлений, широко допустить местные языки в местные государственные и общественные учреждения, широко поставить их преподавание в школах.
Для Украины можно было бы признать государственными и украинский, и русский язык, с субсидиарным употреблением [109]и польского, и еврейского. Нужно создать закон о национально-персональной автономии, особенно важный для национальностей, которые не живут на определенной отдельной территории (евреи), причем образцом мог бы служить изданный в начале 1918 года закон о положении великороссов на Украине. [110]Все это было принято совещанием, хотя отдельные его члены несколько опасались искусственного развития национализма среди мелких народностей и вообще сомневались, не преувеличивает ли докладчик значение национального вопроса в России. И впоследствии совещание не раз высказывалось в том смысле, что нужна здесь большая осторожность, дабы не колебать единства России. Эти оговорки делал и Щепкин.
Герасимов дал план реорганизации народного образования на началах самой широкой децентрализации, план, составленный в довольно демократическом духе. Кольцов дополнил его докладом об организации научных и научно-технических работ в государстве и о поддержке их со стороны государственной власти.
По иностранной политике сделал сообщение Котляревский; оно вызвало большие споры. Докладчик находил, что окончательное поражение и разгром Германии не в интересах России, как и полный развал Австрии. Нужно, чтобы Англия и Франция имели в Европе свои противовесы. Политика России в Азии не может не сталкиватья с английской, поскольку Россия будет искать сближений с самими азиатскими народами; опыт англо-русского соглашения о Персии [111]это подтверждает. Нужно укрепить связи с Америкой и Скандинавскими странами. Против этого особенно возражал Федоров, а также Щепкин и Шипов. Они решительно отстаивали незыблемость, прочность союза России, Франции и Англии. Чем больше будет разбита Германская империя, тем для России лучше; и после этого поражения Россия, Франция и Англия должны следить за тем, чтобы в Германии не возобновился милитаризм. Обе спорящие стороны не предвидели, что Германия так близка к революции, хотя и считали в будущем ее вероятной. Более сочувствия встретил докладчик в предложениях касательно способов мирного разрешения международных конфликтов и роли здесь России. Котляревский делал также сообщение о Финляндии и Польше, но бегло, так как материалов в Москве не оказалось. По вопросу об экономической связи России и Польши предполагалось созвать особое совещание с участием экономистов и поляков, но оно не состоялось. Мысль докладчика о независимости Финляндии, которая совершенно не нарушает интересов России, если будет дополнена торговой и военной конвенцией (разумеется, что оборонительной), встретила серьезные возражения, особенно со стороны Герасимова. По отношению к Польше Котляревский предлагал при наличности таможенной черты особые взаимные преимущества по ввозу и вывозу. Но и здесь высказывались сомнения, не будут ли такие льготы более в интересах Польши, чем России. Вообще в совещаниях НЦ не раз высказывались известные опасения, что бывшие наши окраины, терпевшие угнетение, сами весьма поддаются соблазну использовать трудное положение русского центра. Нужно бдительно охранять интерес этого центра. Рассмотрение этих вопросов было главным предметом совещаний НЦ в последние месяцы 1918 и в начале 1919 года. С другой стороны, естественно, там стремились получить осведомление о том, что происходит на Юге, что делают уехавшие. Но это осведомление было поставлено чрезвычайно плохо. Приходили письма с огромными опозданиями, большей частью из Киева, посылаемые с оказией, гораздо реже – с Кубани. Киевские письма содержали все больше общие фразы. Были письма, как будто написанные кем-нибудь из уехавших, но неясно было, кем, ибо подписывались псевдонимами, которые не всегда могли разобрать ни Щепкин, ни Шипов. Астров и Степанов совершенно молчали, к особенному неудовольствию Шипова. В известиях были большие противоречия, особенно по поводу совещания в Яссах, где должны были встретиться представители различных организаций и представители союзников. На него возлагались большие ожидания. По одним известиям выходило, что там достигнуто полное соглашение союзников с политическими группами, по другим – даны самые уклончивые и неопределенные ответы и как будто бы союзники совсем не пришли к решению, как они будут действовать в русском вопросе. Неясно было, говорили ли там французы лишь за себя или за союзников вообще. Сами политические русские группы то представлялись сплоченными и соглашавшимися на некоторых положениях, то разномысленными и даже враждующими. И вообще нельзя было себе уяснить, что делают уехавшие. Еще гораздо меньше было известий с Востока; иногда они приходили даже как-то через Юг, как весьма важные известия об Уфимском совещании, где выбрана была общерусская директория и в то же время возвещалось возобновление в начале 1919 года Учредительного собрания. Также запоздалые известия получал и СВ. В общем, письма с Украины приходили обычно с опозданием в 3–4 недели, с Кубани – много больше. Некоторые сведения о Добровольческой армии, о положении Деникина, который заступил место умершего Алексеева, об отношениях его с Кубанской Радой, более конкретные и живые, стали приходить лишь в 1919 году.
Надо думать, что и сведения из Москвы шли также медленно. Были ли здесь виноваты уехавшие, не сумевшие наладить связь, как думал Шипов, или просто условия передвижения, сказать трудно. Во всяком случае, быстро обнаружилось, что поддержка какой-либо правильной связи между Москвой и Югом невозможна. В общем, более содержательны, чем письма, были номера южных газет, случайно к нам сюда попадавшие. Поражали в них фантастические сведения о положении в Центральной России, крайне тенденциозные и изображавшие ее сплошным кладбищем. Особенно фантастичны были цифры эпидемических заболеваний и смертей в Москве; очевидно, на Юге так же мало знали о положении в Центре России, как и обратно. Так как уехавшие южане просили более точных сведений об экономическом положении центра, совещание решило послать им номера «Экономической жизни» [112]от 1 января 1919 года, где имелся беспристрастный и в то же время весьма содержательный отчет о состоянии различных отраслей народного хозяйства Советской России, посланы были также отчеты о съезде губсовнархозов.
Очевидно, при такой разобщенности НЦ из Москвы не мог оказывать влияние на тактику уехавших. Известие, например, о выборах на Уфимском совещании Астрова в состав директории возбудило большой интерес и обсуждалось в совещании НЦ. Одни (особенно Герасимов) думали, что он не должен входить в директорию, где большинство будет эсеров и примыкающих, при обязательстве явно неосуществимом созвать в ближайшие месяцы Учредительное собрание, которое, впрочем, если бы даже оказалось возможным, могло бы принести лишь вред. Другие (Кольцов) находили, что все же Астрову следует принять избрание. Выражалось желание сообщить Астрову мнение совещания, но, очевидно, если бы даже оно сложилось более определенно, то прошло бы столько времени, пока оно достигло бы Астрова, что практического значения оно бы уже не могло иметь.
Вероятно, эта оторванность сообщала совещаниям НЦ некоторый академизм, на который отдельные члены (Шипов) даже жаловались. Поневоле даже надо было сосредоточиваться на выработке некоторых общих и принципиальных положений, которые не могут устареть за несколько недель.
Насколько известно, то же самое было и в СВ, хотя последний гораздо меньше интересовался программными вопросами и особенно дорожил информацией. Чувствовался уже тогда и большой недостаток осведомления о том, что происходит в самой Советской России, как в смысле хозяйственного положения (здесь главным источником оставалась «Экономическая жизнь»), так и психологического состояния разных слоев населения. Много раз шел разговор, каково настроение у московских рабочих, но ясно было, что никакой связи с этой средой у НЦ, а по-видимому, и у СВ не имелось.
Военная сторона по-прежнему была совершенно отделена. Совещание ее не знало и не касалось, кроме Щепкина и Шипова, в руках которого была, по-видимому, денежная часть. Как после выяснилось, к ней имел отношение и Огородников. Последний на совещании появлялся сравнительно редко – он был арестован, затем уезжал из Москвы. Производил впечатление человека искреннего и очень убежденного, но совсем не представляющего сложности проблем, встающих перед Россией в ее новых условиях, всего значения пережитой революции. Очень в нем чувствовался правоверный кадет. То обстоятельство, что он оказался связанным с военными кругами, очевидно, было случайным, ибо ничего военного в Огородникове не было, никакого знания военных вопросов, как и военной среды, в нем не чувствовалось.
Приблизительно с конца января 1919 года деятельность совещания НЦ несколько меняется. Прежде всего в смысле личного состава. Председательствует на совещании обычно не Шипов, а Щепкин. Шипова деятельность совещания все менее удовлетворяла, и наконец он перестал их вообще посещать, кроме редких случаев, например на пасхе 1919 года, когда приехавший с юга (Хартулари) делал подробное сообщение. Шипов желал, чтобы московское совещание обслуживало уехавших, но это оказалось невозможным уже из-за длительности и затруднительности всяких с ними сношений. С другой стороны, его прямо возмущало молчание уехавших. Точно они даже и не особенно интересуются оставшимися в Москве. Самые совещания казались ему достаточно академическими и бесплодными. Далее, его все более пугали тревожные признаки, что в местах, где в военном смысле господствует Добровольческая армия, политически начинает устанавливаться реакция. Он ожидал большего от Астрова в смысле влияния на политический курс там, и он с самого начала опасался, что этот курс пойдет слишком вправо. В разговорах с членами совещания Шипов больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований. Не чувствовалось у него и особого согласия со Щепкиным, с которым он во многом составлял прямую психологическую противоположность.
Руководителем НЦ стал Щепкин. Внешним образом это, впрочем, не проявлялось. Он производил впечатление человека прежде всего коллегиального, чрезвычайно терпимого, с большим интересом выслушивающего всякие мнения. Но постепенно он все более проводил определенную программу, которая сама не была программа совещания и им не обсуждалась. Он действовал и как представитель НЦ, и как видный член ЦК кадетов, вел переписку с Югом, а на совещаниях НЦ его главной задачей было сохранить возможное единство. Для него как будто было даже не столь важно, что думают и решают окружающие лица, сколько то, чтобы они думали и решили приблизительно одинаково в результате обмена мнений. Отсюда – необходимость постоянных компромиссов, которые его не смущали.
В совещание входят новые лица. Входит профессор Фельдштейн, теоретик-государственник и историк, научный исследователь, но с живым интересом к политическим проблемам. Как делопроизводитель комиссии 1917 года по выборам в Учредительное собрание, он собрал богатый материал, который мог быть полезен и для совещания. Кроме того, он много занимался историей Французской революции. Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях выступал мало, но подготовлял материал, нужный для разных программных вопросов и т. д. Вошел С. Е. Трубецкой, человек большого политического темперамента, с сильным, но несколько доктринерским и малоподвижным умом, мужественный и прямой. В совещании он представлял скорее правый оттенок, часто примыкал к Герасимову. Умом он вполне признал силу в настоящее время демократических начал, но не всегда ее чувствовал и не всегда оценивал размеры совершившегося в России политического и социального сдвига. На отдельных совещаниях очень редко (не больше двух раз) появлялся кадет Хрущев чисто в качестве зрителя. Человек практического склада и дела, он, по-видимому, не вынес впечатления, что здесь есть что-то серьезное: совещания ему показались совсем академическими.
Между тем содержание этих совещаний все же меняется. Прежде всего с конца января начинают поступать более точные сведения о положении на Юге. Оказывается, что там, собственно, ничего не сделано. Союзники, прежде всего французы, в сфере влияния коих как бы считается Юг, весьма равнодушны к задачам, которые ставят себе НЦ и СВ.
В Добровольческой армии и вокруг нее они влиянием не пользуются. Деникин среди окружающих его генералов и лиц, обслуживающих гражданские управления, кажется самым левым. Астров и Федоров, планы коего относительно Украины потерпели полную неудачу, являются своего рода политическими экспертами, мнения которых ни для кого не обязательны. И наконец, попытки объединить общественные группы, действующие на Юге, приводят лишь к вящим раздорам. Там вели переговоры четыре организации: «Государственное объединение» (из членов Думы и совета, близкое по направлению к СОД), НЦ, СВ и «Земско-городское объединение» (несколько левее СВ, с сильным влиянием с.-р., большую роль в нем играл Руднев). Дело кончилось разрывом. «Земско-городское объединение» повело агитацию против Добровольческой армии. С другой стороны, южные кадеты отмежевывались от всяких социалистических партий и даже постановили о выходе из СВ. Если бы союзники и хотели помогать более осязательно, они не знали бы, к кому обратиться: кто представляет подлинную русскую общественность, подлинную русскую демократию?
В это самое время русский вопрос вошел в новую международную стадию. Сделано было предложение держав о конференции на Принцевых островах. Предложение это сразу разделило русские круги, разделило и совещание НЦ. Одни отнеслись к нему безусловно отрицательно (Герасимов), другие – весьма положительно (Котляревский). В глазах первых это было признание со стороны Европы большевистского режима, в глазах вторых – здесь открывалась возможность прекращения гражданской войны и мирного, хотя бы и постепенного, разрешения русского кризиса. Ясно казалось одно: будет ли принято решение ехать на Принцевы острова или нет, необходимо установить здесь единство образа мыслей и действий; еще необходимее это, если конференция состоится, иначе все эти местные правительства, политические и национальные организации, участие коих предполагалось, явят лишь картину полного разброда. Особенно Щепкин призывал совещание искать единение с другими организациями, прежде всего с СВ, а затем и с СОД. С последним пока не было никаких связей, на нем тяготело обвинение в германофильстве, и даже неизвестно было, в чем выражалась его деятельность. Теперь Щепкин вступил в переговоры с Д. Щепкиным и Леонтьевым и нашел их вполне расположенными к совместному обсуждению. Надо сказать, что в СОД эти два лица как-то заслоняли остальных членов, может быть, этим даже предупреждалось оглашение его состава. По направлению СОД был правее НЦ, относился определенно отрицательно ко всему, что связывалось с Учредительным собранием, и отстаивал в управлении начало единоличной твердой власти. Но и Д. Щепкин, и Леонтьев подчеркивали, что «Совету» чужды какие бы то ни было реставрационные тенденции. Щепкин считал, что с СОД вполне возможно общение и соглашение, так как ни Д. Щепкин, ни Леонтьев не стоят за возвращение к старому, за восстановление в скрытой хотя бы форме абсолютизма и т. п. Идти же далее направо он считал невозможным: например, на сближение с кругами, в качестве представителя коих он называл Кисловского. О нем отзывался и лично неодобрительно. Он в то же время считал, что правые круги в Москве сами по себе не имеют никакой силы, но что они имеют известное влияние в военной среде, и не раз высказывал предположение, что если вообще верить в возможность военных выступлений в Москве, чему лично он, по его словам, не верит, то более всего со стороны этих правых элементов.
Таким образом, во всех организациях начинается обсуждение положений, которые могли бы стать общими. Началось и в совещании НЦ. Выдвигались здесь единство России, диктаториальный характер власти в переходный период и будущее в той или другой форме волеизъявление народа, которое и определит политические судьбы России. Разногласия были большие. Котляревский, например, находил, что требование единства России сейчас есть требование гражданской войны; кроме того, нужно знать, какое это будет единство. В общем, однако, совещание склонилось к этим положениям. Что касается до вопросов социальных, то Щепкин был решительно против их включения: как достичь здесь согласия между СВ и СОД? Когда выражались сомнения, особенно Герасимовым, так ли уже нужно подобное согласие, которое все же останется словесным, Щепкин с большим жаром доказывал его необходимость. В конце концов собрано было совместное совещание членов СОД, НЦ и СВ. На совместном совещании присутствовали от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от НЦ – Щепкин, Герасимов, Кольцов, Трубецкой, Котляревский и Фельдштейн, от СВ – Мельгунов, Волк-Карачевский, Кондратьев, Филатьев и Цедербаум. И здесь разногласий оказалось еще более; было все-таки признано, что можно сойтись на указанных трех пунктах, но лишь в самой общей форме. Никаких резолюций принято не было. Ясно было, что единогласие может быть достигнуто лишь употреблением очень абстрактных формул, в которые можно вкладывать весьма различное содержание. Единство России, – но его можно понимать в духе и централизма, и широкого федерализма.
Диктаториальный характер власти, – но она может быть и единоличной, и коллективной; в известном смысле сюда мог подойти даже советский строй. Национальное собрание – термин, употребленный, по-видимому, впервые в прокламации Колчака по принятии им диктатуры, – не есть ли оно все то же Учредительное собрание, только с другим именем; затем, можно его избрать по самым различным способам – от представительства восстановленных сословных групп до самого широкого всеобщего избирательного права. Все это вполне обнаружилось на совместном совещании, и опыт его не обещал, чтобы при дальнейших таких совещаниях можно было столковаться лучше.
Тогда и возникла мысль о «Тактическом центре». Нужно предоставить соглашение немногим лицам, наиболее авторитетным представителям каждой организации. Пускай это не будет формальная делегация, а просто собрание людей, через которых идет взаимное осведомление и соглашение. Большего первоначально от «Тактического центра» и не ожидалось. От НЦ в него вошли Щепкин * [113]и Герасимов, в качестве заместителя – Трубецкой, от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от СВ – Щепкин и Мельгунов. Таким образом, Щепкин представлял как бы две организации. Действительно, в «Тактическом центре» скоро была принята формула соглашения, все же довольно абстрактная и содержащая три указанных положения. Молва приписывала участие в ее выработке Алексинскому, который, действительно, уехав из Советской России, сообщил в интервью с местным журналистом об этом участии и заключенном соглашении. Само собой разумеется, принятые формулы особых практических последствий не имели, тем более что и давший повод (к соглашению. – Ред.)вопрос о конференции на Принцевых островах был снят с очереди. Советская власть согласилась послать представителей, но ее противники отказались это сделать. То же самое случилось и с примирительным американским предложением. Здесь предполагалось остановить гражданскую войну в России, каждому правительству остаться пока в его наличных географических пределах, общую амнистию, взаимные экономические сношения и, наконец, снять блокаду и открыть сношение России с остальным миром. Опять согласие исходило от Советской власти, а противодействие – от ее противников. Россия вновь была обречена на гражданскую войну. Значение «Тактического центра» лежало в другом. Он представлял из себя гораздо более приспособленный орган, уже в силу своей малочисленности, к принятию практических решений и действию. Пускай он был образован лишь для осведомления и соглашения, силою вещей он превращался в решающий центр. В сущности, он представлял большое сходство с «Центром» [114]1918 года, куда входили представители к.-д., СОД и торгово-промышленных групп. Постепенно он принял и характер несколько более конспиративный, чем отдельные организации, в нем представленные. Отчетов и сообщений о его деятельности на заседаниях НЦ не делалось. Вообще он быстро превращался в орган, как независимый от входящих в него организаций, с которыми имели дело и приезжавшие с Юга. Наконец, впоследствии он вошел и в военную часть, связанную с НЦ, если не непосредственно, то через военную комиссию. Тем не менее и здесь, несомненно, личные влияния были не равновелики. Руководящая роль, по-видимому, принадлежала Н. Щепкину и Леонтьеву. Щепкин не только представлял две организации, но что гораздо важнее, он был несравненный мастер сглаживать различия и приводить их к единству. Кроме того, за ним стоял очень большой политический вес в глазах и НЦ, и СВ. Леонтьев считался человеком исключительно сильной воли и ясного практического ума и импонировал даже более левым членам СВ, которые существенно расходились с ним в программных вопросах. В самой манере его говорить было нечто властное и в то же время совершенно определенное. Леонтьев при своей кажущейся относительной правизне относился к большевизму как к государственной силе с уважением, но его возмущал полубольшевизм эсеров и меньшевиков. Прочие члены «Тактического центра» лишь дополняли этих двух главных действующих лиц.