На столе стояла тарелка с мясом и салат, а за столом сидел Дрищук с вилкой в руках.
– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.
– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.
– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?
– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.
В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.
– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!
– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.
Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.
– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.
– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.
– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.
– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.
– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.
– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.
– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.
– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.
– Злые, наверное, – всхлипнула я.
– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.
– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!
– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.
– А что тогда есть?
И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки «Взрослик».
– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.
– И что, спину поломал? – съежилась я.
– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?
– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.
На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.
– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.
Про прическу
Про потолок
Инглиш
– Сюрприз, Зайка!!! – радостно завопил Дрищук и кинулся мне навстречу.
– У-у-у тебя же практика, – промямлила я, вцепившись в край стола.
– Да я тут выяснил, что из Москвы на электричке туда-обратно всего каких-то три с половиной часа! Я теперь к тебе каждый день приезжать буду. Ты рада?
– Безумно, – процедила я и выскочила в коридор.
В коридоре стояла бабушка. Она заваривала чай и как-то по-идиотски улыбалась.
– Какого хрена?! – обрушилась я на бабушку. – Какого хрена ты его принимаешь, когда меня нет дома?!
– Во-первых, человек издалека приехал, а во-вторых, у него позвоночник сломан, – сложив губы куриной жопкой, прошептала бабуля. – Ты не переживай, я ему не сказала, что ты гуляешь. Он думает, что ты у Наташки сидишь. Так, глядишь, и женится.
Я взвыла, и ноги сами понесли меня к Вобле.
– Танька, ты только меня не убивай, пожалуйста, – заплакала я, когда Вобла выползла в сад. – Я твоего Дрищука вообще никогда не любила… А теперь не то что не люблю, а даже смотреть в его сторону не могу.
– Да я знала, – ответила мне Вобла, – ты только не плачь.
– Миленькая, я не могу с ним больше, я, кажется, помираю, сделай хоть что-нибудь.
– Так, а в чем проблема? Ты пошли его на хрен, хоть сегодня же.
– Он же этим летом спину ломал. Как его пошлю? Вон и бабушке про позвоночник нажаловался. Теперь сидит у меня дома, картошку жрет и чаем запивает.
– К-какой позвоночник? – уставилась на меня Вобла.
– Ну, который ему в мае бандиты перешибли.
– Какие бандиты?! – еще больше удивилась Вобла.
– Злые, наверное, – всхлипнула я.
– И давно это с ним? – продолжала любопытствовать Вобла.
– Ну что же ты за дура, я говорю, с мая!
– Сама ты дура, Катя. Никакого перелома у него нет.
– А что тогда есть?
И тут Вобла поведала мне правду. От дрищуковского эпоса правда отличалась разительно, поэтому была еще более вопиющей, чем я могла себе представить. Темные подворотни со злыми бандитами оказались происками дрищуковской фантазии. А роль треклятой монтировки исполнял велосипед торговой марки «Взрослик».
– Да он нажрался вхлам. И кататься поехал, – рассказывала мне Вобла. – У церкви горку знаешь? Ну вот, он на этой своей дряни разогнался во всю дурь, а в самом низу обнаружил, что руль у него в руках остался.
– И что, спину поломал? – съежилась я.
– Да нет, ни хрена он не сломал. Штаны на жопе порвал, сотрясение легкое заработал и звездюлей от родителей получил. Его мать потом на всю улицу про разодранные портки орала. Ты что, не слышала?
– К сожалению, нет, – сказала ей я и зачем-то опять посмотрела на небо.
На небе была моя катечкинская совесть, и в ее тощих ручках болтался ржавый велосипедный руль. Руль выглядел сиротливо и совсем-совсем не внушительно.
– Ты прости меня, Танька, – еще раз сказала я, показала небу кукиш и пошла в противоположную от дома сторону.
Про прическу
Все-таки самое главное в человеке – это ни фига не прическа.
А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.
Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:
В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.
К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.
В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.
И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.
Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее:
A. В королевы мира тут не записывают. Во всяком случае, по субботам.
Б. Вам химию нельзя делать – волосы тонкие, могут испортиться.
B. А давайте лучше отрежем прямую челку в египетском стиле. Сейчас это очень модно.
Так как сюпруг произлегал дома, зеленые человечки молчали, а душа жаждала перемен – вопрос с челкой решился единосекундно.
Распространяться о том, как в последующие дни Катечкина безуспешно искала Египет в зеркале, я не буду. Это в общем-то не главное.
Главное в том, что вместо одной «прически древнеегипетской» у меня получились две прически новорязанские. Так, скажем, если послушаться совета парикмахера и добиться гладкости волос и челки с помощью фена, а опосля прогуляться в сторону Ленинградского шоссе, то можно заработать квартиру в Бибереве или перерезанное горло в Люберцах. А если совета парикмахера не слушаться и ничего не укладывать, то получается причесон с весьма лаконичным названием «Тузик сыт» (потому что таким добрым, преданным и лишенным низменных страстей лицом в этой жизни, пожалуй, только сытый Тузик и похвастается).
Как вы понимаете, выбрать из этих двух вариантов один возможности не представляется.
Например, позавчера встречалась с мамой у метро. Перья начистила, Фасольца к коляске привязала, приехала и стою. Минуту стою, две стою, на третьей подходит милиционер.
– Ваши документы, гражданка.
– А по какому поводу? – спрашиваю и Фасольцем в милиционера тыкаю. – Я же на террористку вроде не похожа. Ребенок вот у меня, опять же…
– А может, вы этого самого ребенка украли у кого-нибудь, – трясет рацией мильтон.
– Фигасе, шуточки, – расстраиваюсь я. – Это мой собственный ребенок. Он вам сейчас сам скажет чей он. Кто здесь мама, Тимочка? – нарочито громко спрашиваю я у Фасольца.
– Мама каова, – незамедлительно отвечает киндер и тычет пальцем в мою сторону.
Нет, граждане, я не на этом месте оскорбилась. А на том, когда мент взял под козырек и, осклабившись, ушел. Типа личность установлена, документов не треба – чего уж там церемониться.
Кстати, Фасоличья выходка объяснение имеет самое что ни на есть невинное. Накануне встречи с бабкой мы учили «детей животных» – телят, жеребят и т. п. Уж не знаю почему, из повторенного сто пятьдесят раз «мама-корова, сын-теленок» ребенок запомнил только первое.
Единственное, что радует – в словосочетании «папа-козел» детство ни одной буковки не теряет, уж мама постаралась. Сакральное знание посетило Фасольца в тот момент, когда мы с ним вместе ожидали папеньку с работы, так как он (папенька) обязался отвезти нас на дачу. Истина открылась в 22:00, когда, перешагивая через гору дачных сумок, я несла орущего дитятю к окну.
– Папа пиедет, – вещал Фасолец, показывая на проезжающие фары.
– Козел твой папа, – вздохнула Истина и понесла ребенка в кроватку.
А жаль. Потому что с нынешней прической я могу по жизни маршем топать и на мелочи не отвлекаться.
Парикмахерский шедевр приключился предсказуемо, по тысячелетиями отрабатываемой женской схеме:
В девять утра мне подумалось, что жизнь прожита впустую.
К двенадцати я выяснила, кто в этом виноват.
В тринадцать я сняла с виноватого 300 долларов.
И уже к 15:00 стояла у дверей парикмахерского салона с целью стать королевой мира посредством химии вертикальной.
Развитие сюжета тоже прошло без неожиданностей. По приходе в цирюльню выяснилось следующее:
A. В королевы мира тут не записывают. Во всяком случае, по субботам.
Б. Вам химию нельзя делать – волосы тонкие, могут испортиться.
B. А давайте лучше отрежем прямую челку в египетском стиле. Сейчас это очень модно.
Так как сюпруг произлегал дома, зеленые человечки молчали, а душа жаждала перемен – вопрос с челкой решился единосекундно.
Распространяться о том, как в последующие дни Катечкина безуспешно искала Египет в зеркале, я не буду. Это в общем-то не главное.
Главное в том, что вместо одной «прически древнеегипетской» у меня получились две прически новорязанские. Так, скажем, если послушаться совета парикмахера и добиться гладкости волос и челки с помощью фена, а опосля прогуляться в сторону Ленинградского шоссе, то можно заработать квартиру в Бибереве или перерезанное горло в Люберцах. А если совета парикмахера не слушаться и ничего не укладывать, то получается причесон с весьма лаконичным названием «Тузик сыт» (потому что таким добрым, преданным и лишенным низменных страстей лицом в этой жизни, пожалуй, только сытый Тузик и похвастается).
Как вы понимаете, выбрать из этих двух вариантов один возможности не представляется.
Например, позавчера встречалась с мамой у метро. Перья начистила, Фасольца к коляске привязала, приехала и стою. Минуту стою, две стою, на третьей подходит милиционер.
– Ваши документы, гражданка.
– А по какому поводу? – спрашиваю и Фасольцем в милиционера тыкаю. – Я же на террористку вроде не похожа. Ребенок вот у меня, опять же…
– А может, вы этого самого ребенка украли у кого-нибудь, – трясет рацией мильтон.
– Фигасе, шуточки, – расстраиваюсь я. – Это мой собственный ребенок. Он вам сейчас сам скажет чей он. Кто здесь мама, Тимочка? – нарочито громко спрашиваю я у Фасольца.
– Мама каова, – незамедлительно отвечает киндер и тычет пальцем в мою сторону.
Нет, граждане, я не на этом месте оскорбилась. А на том, когда мент взял под козырек и, осклабившись, ушел. Типа личность установлена, документов не треба – чего уж там церемониться.
Кстати, Фасоличья выходка объяснение имеет самое что ни на есть невинное. Накануне встречи с бабкой мы учили «детей животных» – телят, жеребят и т. п. Уж не знаю почему, из повторенного сто пятьдесят раз «мама-корова, сын-теленок» ребенок запомнил только первое.
Единственное, что радует – в словосочетании «папа-козел» детство ни одной буковки не теряет, уж мама постаралась. Сакральное знание посетило Фасольца в тот момент, когда мы с ним вместе ожидали папеньку с работы, так как он (папенька) обязался отвезти нас на дачу. Истина открылась в 22:00, когда, перешагивая через гору дачных сумок, я несла орущего дитятю к окну.
– Папа пиедет, – вещал Фасолец, показывая на проезжающие фары.
– Козел твой папа, – вздохнула Истина и понесла ребенка в кроватку.
Про потолок
В детстве меня учили, что о вещах думать неинтересно.
– Не то чтобы это ниже твоего достоинства, а все-таки приличная барышня не должна… – говаривал папа и поправлял очки на переносице.
– Зачем учиться чистить картофель в восемь, если после замужества ты будешь заниматься этим ежедневно? – вздыхала мама и прогоняла меня из кухни.
– В нашей семье всегда были домработница и повариха, – кашляла баба и углублялась в вечернюю газету.
Движимые мечтой о Лишенном Низменного Идеале, родственники волокли меня к совершенству, не скупясь на личные примеры. Я выросла в комнате, обстановка которой состояла из пяти предметов, а именно: поролоновой кровати, письменного стола, книжной полки и двух шезлонгов. Думаю, что воспитание все же удалось, так как ни разу за двенадцать лет моего проживания на севере не возникло у меня мысли, будто что-то «не так». Наоборот, на фоне нагроможденных дефицитной мебелью квартир мой угол казался мне райскими кущами и единственным местом, где можно дышать. Я как сейчас помню эти дурацкие лиловые шезлонги с заплатками – ткань трещала от времени, и мама ругалась, и шила ее синим, от несоответствия ругалась еще больше, и так, раздраженная, шила всю жизнь.
Нет, упаси господи, не думайте, что мы были бедные. Нет… Полагаю, что папенька мнил себя уездной интеллигенцией, а маменька была слишком беспечна для того, чтобы мечтать о мясорубках. Тратилось все, что зарабатывалось, и даже чуть больше – мама любила одеться и начать свой день с хорошего кофе, в то время как папа повезло любить кофе вместе с мама. И совершенно не важно, что любовь происходила под неизменные тараканьи марши. В конце концов, главное, что есть любовь и кофе, а тараканы когда-нибудь издохнут.
Пожалуй, последнее предложение можно считать квинтэссенцией моего взгляда на быт (эх, издалека начала!). Да, я настолько терпима в бытовом вопросе, что иногда даже страшно становится. Мне наплевать на то, что у меня нет скатерти, мне начхать на въевшееся в диван пятно, и я положу с прибором на отсутствие какой-нибудь очередной мебелюки. Угу. Я глубоко уверена в том, что жить нужно так, как удобно, – и если пятно на диване не служит поводом для вашей бессонницы, ™ нефига забивать голову диванами и пятнами.
Уф-ф-ф. Изложила.
Но это одна сторона вопроса. Парадная сторона.
Непарадная сторона заключается в том, что тараканы не дохнут самостоятельно. Ну не дохнут, хоть ты тресни! И даже самый закоренелый бытовой пофигист рано или поздно доходит до стадии «срать стало холодно и темно». А уж если приключится ребенок, то эта стадия настает единосекундно. Так, например, если вам всю жизнь в харю из окна дуло и ничего кроме освежамса вы не испытывали, то младенец непременно подцепит флюс или еще какую-нибудь спирулину.
Меня вот два года не заботил грибок в ванной. Даже наоборот. «Это пусть эстетствующие барышни в своих розовых корытах отмокают, а у меня можно под душем стоять и пальцем стенку ковырять – это вам не хрен собачий», – рассуждала я. Мне и в голову не могло прийти, что я рожу гурмана, которого припрет грибок попробовать. Так как в своих грибах я неуверенная, младенца мыть крайне и крайне затруднительно. Того и гляди, зазеваешься, а дитятя уже и поужинал. В последний раз.
С кухней тоже все было здорово поначалу. Ну, синенькая, ну, грязненькая, ну, мухи под раковиной – ну и что? Главное – наличие ноутбука на столе и вкусной хавки в холодильнике. Хрена вам. Плита учудила током биться. Тетенька проверяльщица пришла, напроверяла, пообещала, что коты передохнут, если носом дотронутся, и свалила. Соврала, конечно, сволочь. Сколько я Ваську хлебалом ни тыкала, издохнуть он не возжелал, тока в весе прибавил. Но словосочетание «опасно для жизни» запомнилось. И если нам с котами жить в экстриме привычно, то Фасолец очень расстраивается, когда я от плиты его оттаскиваю. «Жалкует», – как сказала бы моя бабушка.
Так вот. То, что этот гребаный и неинтересный мне ремонт необходим нашему семейству – уже года полтора как понятно. Совершенно непонятно другое.
Расскажите мне, как я могу справиться с ремонтом, если, вместо воспетой в прозе Женской Домовитости, у меня только папенькино чувство юмора, маменькина склонность к нытью и три десятка бабушкиных идиотских вердиктов?!
На моей памяти был всего один случай, когда меня при ремонте «за главную» оставили. Очень показательный, знаете ли, случай.
Конечно, ремонта никакого не было. Вообще бы ничего не было, если б меня не угораздило захотеть вареной сгущенки. Ну бывает так, припрет на ночь глядя сладкого захавать. Дима сгонял в магазин, вернулся с банкой «Главпродукта» и отправился на боковую.
– Интересно, как ты думаешь, громко она шарахнет, если жидкость выкипит? – поинтересовалась я у него напоследок, погружая банку в кастрюлю с водой.
– И не знаю, – зевнул Дима, закрывая дверь спальни.
Взрыв раздался как раз в тот момент, когда я мочила четвертого главнюка в средиземье. Шарахнуло и правда громко – супруга из спальни вынесло моментально. Впрочем, узнав, что все живы, Дементий утек назад, сообщив, что в два часа ночи он сгущенку убирать неготовый, а утро вечера… и так далее. Поэтому осматривать зону поражения я одна отправилась. И, между нами говоря, очень кстати. За ночь со мной приключился «удачный» грипп, поэтому разбор полетов Диме в одну харю перепал.
Ясен пень, что эмоций у супруга было через край. Огромная аккуратная блямба на потолке и семь миллионов неаккуратных блямб на обоях плюс полностью залитая плита и крышка.
– Одного я понять не могу, – удивлялся Дима. – Все залито равномерно, но на крышке плиты какие-то длинные белые полосы. Штук семь, наверное.
Рассказывать супругу о том, как задумчиво слизывала сгущенку с крышки во время придумки «удачного гриппа», я не стала.
Плиту мы отмыли, на обои положили то самое, а вот потолок стал нервировать.
– У меня был отличный потолок до знакомства с тобой, – расстраивался Дима.
– A y моей бабушки был аппендицит, – нервничала я и тоже расстраивалась.
Занимательные диалоги продолжались неделю, до тех пор, пока мы не пришли к выводу, что потолок стоит привести в порядок.
И опять же, беды могло бы и не быть, если бы глава семьи не проявил инициативу. Звонить «на фирму» по поводу побелки потолка казалось ему расточительным, бежать на рынок за бригадой – унизительным, побелить самому – недопустимым. Как раз когда дело зашло в тупик и могло бы самым благополучным образом завершиться, наш папенька наткнулся на бригаду тетенек, которые белили подъезд.
Короче, без долгих отступлений. Мушшш позвонил мне с работы и сказал, что сегодня в обед к нам явится бригада женщин-строителей, которые займутся потолком.
– Ты им объясни чего и как. И вообще, не тушуйся, – наставил меня супруг и положил трубку.
К обеду бригада не замедлила явиться. Если к двоим из ларца пририсовать такого же третьего, колпаки заменить на косынки, а спереди добавить сисек, то получится как раз то, что ввалилось в мою прихожую.
– Тэкс, хозяйка… Что делать будем? – насупленно спросила первая девица.
От слова «тэкс» у хозяйки сжались внутренности и захотелось писать.
– П-потолок… на кухне, – промямлила я и сглотнула.
– Всего-то… – сказала вторая девица. – А сами почему не побелили?
– Не знаю, – растерялась я. – Не умеем, наверное.
– Это хорошо, – зачем-то сказала первая девица.
– Как делать будем? – подключилась к разговору третья.
– К-к-красивенько как-нибудь, – пискнула я. – Вы чаю не хотите?
Чаю хотели все три.
За чаем выяснилось, что мой потолок достаточно проолифить – «у одной шишки олифили, и все довольны», – и что муж меня любит – «мой бы точно заставил красить», – и что «если чего» – они придут еще».
Через два часа, когда закончились баранки, бригада приступила к работе. Что вам сказать? Честно говоря, до встречи с барышнями я знала, что олифа – это такая хрень, которой разбавляют масляную краску (коей я в детстве часто рисовала). Спустя десять минут мои познания в химпроме расширились необычайно. Воняло так, что у меня закружилась голова. Через какое-то время я не выдержала и закрылась с котами в спальне, обвязав себе морду старым шарфиком. Эвакуация продлилась недолго – спустя десять минут в мою дверь постучали.
– Проолифили, – сказала первая девица.
– Сейчас немного впитается, и пятно исчезнет, – пообещала вторая.
– А если не исчезнет, то мы седьмой этаж красим – ты тока свистни, – хихикнула третья.
Закрыв за барышнями дверь, я завязала шарф потуже и пошла на кухню. Пятно не исчезло. Разве что стало блестеть, как глаза у абитуриентки. Пододвинув табуреточку под конфуз, я присела и стала ждать. Спустя час стало очевидно, что никаких чудесных метаморфоз с пятном не будет.
Тяжело вздохнув, я поплелась на лестницу.
– Не исчезло? – искренне изумилась первая.
– Так мы мигом, – успокоила меня вторая.
– Сейчас, только стремянку возьмем, – выразила готовность третья.
Стоит ли говорить, что сценарий был повторен четырежды, с той лишь разницей, что к третьему разу пятно не только блестело, но и нагло улыбалось, а к четвертому – кота вывернуло прямо на балконе.
Пятого раза не было. Зато был Очередной Эпохальный Звонок Супругу.
По словам мужа, я была кратка и трагична.
«Котов рвет. Я умираю. Потолку копец», – сообщила Катечкина и шваркнула трубку.
Когда спустя полчаса Дима прискакал домой, я сидела на кухне и интеллигентно плакала. Проблевавшийся Прохор грустно ковырял помойное ведро, в окошко дул ветер, а с потолка кривлялась крашеная сгущенка.
– Ты как? – участливо спросил супруг.
– Дверь закрыл?
– Нет, а что?
– Закрывай, а то они еще прийти обещали! – взвизгнула я и зарыдала еще горше.
– Мы их больше не пустим. Правда, – тихо пообещал Ученый Муж, закрыл дверь и протянул мне платок.
Любопытно, что я должна испытывать, зная, что на сей раз на мне пять потолков, хренова гора пола и ванная со сралкой?
Правильно, лучше и не думать.
О вещах «не по чину»
Все-таки нельзя покупать вещи «не по чину». Десятиминутная радость от причастности к мифическим «белым людям» при всем желании не компенсирует две трети зарплаты, просранные на какую-нибудь дизайнерскую дрянь, типа ежика для унитаза.
То есть нет, говночисткой по цене трех моющих пылесосов можно разжиться запросто. Но только в том случае, если у вас уже есть три моющих пылесоса.
О классическом примере потребительского идиотизма мне на днях подружка рассказывала. Есть у них во дворе девочка из так называемой молодой семьи. «Молодость» заключается в том, что ребятки проживают в однокомнатной квартире с двумя детьми. При этом, пока мать семейства детьми непосредственно и занимается, папенька произлегает на диване, почесывает яйца и считает трещины на потолке (что с нее, с молодости-то, возьмешь). Как это обычно водится, финансовое благосостояние молодоженов поддерживают родители девочки. И вовсе не от лишних денег, а от того, что с одной стороны – юность во плоти, а с другой – двое голодных внуков.
Суммы, перепадающие от родителей, весьма скромны, но при этом супруги ухитряются проживать в счастье. Это ничего страшного, что жить тесно, неуютно и неудобно, – зато сыто и любофф. Правда, девочка иногда жалуется подружкам на ленивого супруга, но это происходит не от чувств-с, а для поддержания светскости в разговоре. Дескать, «а мой-то козел палец о палец не ударит, вот ведь каков проказник».
Ну да не об этом разговор.
Неделю назад у молодых ломается холодильник. Котлеты не замораживает, сосиски не охлаждает и вообще. Дети горюют страшно и со слезами названивают родителям. Родители, не менее слезно, отсчитывают необходимую сумму и посылают молодых в «М.видео». Радостно стучаще копытами, супруги сваливают в магазин.
Через час возвращаются с цифровой фотокамерой. Занавес.
Эта история конечно же крайности. Покупать на деньги холодильника, который ты себе не можешь позволить, цифровую камеру, которую тоже не можешь позволить, – абсурд, клиника и не лечится.
Я говорю о другом.
О тех вещах, которые теоретически нам доступны, но фактически будут недоступными еще долго. Взять вот ту же самую говночистку. Позавчера видела отменный экземпляр: стеклянная ручка, цветные разводы, золото по кантику. Всего-то 300 долларов – и чисть не хочу. Теоретически могу купить хоть завтра. Даже пять штук, если разохотиться. Фактически – вряд ли когда-либо куплю – у меня кран на кухне течет, ребенок на «Можге» спит и на потолке сгущенка. Одним словом, есть проблемы понасущнее трехсотдолларовых говночисток.
Надеюсь, что с теоретической частью все ясно.
Да, все вышеописанное – это теория. И цены не было бы мне, Катечкиной, если бы я этой самой теории придерживалась. Потому что даже ребенок поймет: от дизайнерской говночистки нас спасает только то, что мне ее не хочется. Но никак не текущий кран.
На путь нездорового приобретательства я встала еще в девять лет. В те времена денег мне не давали, отчего приходилось крутиться. Как правило, я обогащалась тремя способами: или тырила мелочь из родительского кошелька, или сдавала бутылки, или делала и то и другое. С бутылками было просто: как вы уже знаете, в 1989 году северный народ был начисто лишен интимности и все свое добро держал на лестничной клетке. Стеклотара покоилась в любви ровно до тех пор, пока ваша покорная слуга не разглядела ценник в приемном пункте. Соседи лишились богатства единомоментно: я ухитрилась перетаскать Клондайк за три дня. На самом деле ничего смешного в этом нет – сдача бутылок адский труд. Во-первых, каждую нужно было вымыть и вытрясти из нее бычки, а во-вторых, «приемка» находилась в полутора километрах от дома. За три дня мне удалось совершить девять поездок на бабкиной тележке и заработать 60 рублей. Собственно, я бы и больше заработала, если бы мама не застукала, как я в ее белоснежной ванне намываю «эту мерзость». Так или иначе, но деньги у меня появились. И вместе с их появлением сразу же началось томление.
Шестьдесят рублей не только жгли карман и лишали сна, но и озадачивали. На что потратить столь славную сумму, если в магазинах только «кисель брикетированный» и «ирис ягодный»? – вот вопрос, который мучил меня неделями. Точно сумасшедшая старуха моталась я от прилавка к прилавку, и не было мне покоя. Во всяком случае, до тех пор, пока у нас не открыли комиссионный магазин.
Ох, этот комиссионный магазин! Прошло шестнадцать лет, а мне до сих пор снится, как я стою у витрины, трясу варежкой с мелочью и решаю, что лучше: «Марс», «Турбо» или «четыре мармеладных червяка»… Но это уже потом, после.
В первый раз я купила Бант.
Если вы помните, было одно время, когда правильные барышни ходили с бантами. Не со школьными, из капроновой ленты, а с такими огромными из не-пойми-чего на заколке. Подозреваю, что в Москве их вообще никто не носил, но в бомонд поселка Чернышевский без бантов не записывали.
Чудо было из черной сетки с красными бусинами и желтой розой посередине и стоило ровно 60 рублей.
«Шоколадка – это ненадолго, – рассуждала я про себя. – Жвачка тоже быстро ужуется, три минуты – и не сладко. А бант, бант-то ведь останется!»
Под эти рассуждения я совершенно незаметно для себя подошла к кассе и достала деньги.
Покупка века состоялась.
Два дня я любовалась бантом. На третий очарование от приобретения поутихло. На четвертый день я поняла, что бант мне не особенно и идет. На пятый мне страшно захотелось шоколада. На шестой я лихорадочно пересчитывала стоимость банта в жвачках и плакала. На седьмой я пошла к маме и сказала:
– Послушай, вот тут у меня есть чудесная заколка. Прямо-таки чудесная. Всего тридцать рублей. Или даже двадцать.
Меня пожалели. Мама забрала мой бант и выдала мне 30 рублей, которые я немедленно проела. Воспитательного момента не состоялось.
И напрасно. Благодаря маминому попустительству «банты» преследуют меня по сей день. Вот взять хотя бы прошлогоднюю шубу. Ну какая, в жопу, шуба – если у тебя скатерть дырявая? Ответ один – дорогая. Я выбирала ее как маньяк, сверкая глазами, хищно дуя на мех и периодически поглядывая на мужа – «как бы не убег».
«Норка после сорока лет – это грустно, – приговаривала я про себя. – Шуба нужна, пока я молодая. Сорокалетний грустный шкаф – он и в шубе грустный шкаф».
Состоялось.
Купила. Обмыла. Повесила на плечики. Два дня доставала, гладила и вешала назад. На четвертый сходила погулять в Коломенское. На пятый повесила обратно. Навсегда.
Да, я надевала свою шубу ровно один раз.
Почему?
Да потому что норка до сорока – это грустно. Грустно вышагивать «мадамкой», когда можно скакать в яркой дешевой курточке и менять эти курточки еженедельно. А еженедельно менять шубки не получится. Не по чину.
И лежит моя норка на полке, дорогая и прекрасная. И каждый раз, когда у нас нет денег, я пересчитываю ее на стоимость кухонного гарнитура. Пересчитываю и плююсь.
Или вот, казалось бы, мелочь. Неделю назад купили ребенку кубики. Сутки по магазинам бегали, выискивали. Оказалось – не так-то просто найти. Те самые, кондовые «советские из бука» нонче не продаются. В лучшем случае можно купить сосновые, а они, как известно, легкие и к градостроению не располагают.
Впрочем, к вечеру правильные кубики нашлись в «Марии», на Ленинском. И тяжеленькие, и покрытие хорошее, и вообще. Единственный недостаток – цена: 40 штук – 1600 рублей. Нет, не то чтобы я не могу позволить потратить на игрушку эту сумму – у Фасольца есть агрегаты значительно дороже… Но чтобы заплатить 50 долларов за двадцать кубических сантиметров древесины, некий барьер все же пришлось преодолеть. И вот мы их купили, принесли домой, и уже неделю Фасолец в них радостно наяривает.
Беда только в одном – вечером, когда ребенок укладывается спать, я иду считать поганые кубики. И нет мне покоя, если их 39. Например, сегодня я сорок минут ползала по углам, выискивая башенку. Так и не нашла.
А все почему? Правильно! Нехрена покупать то, что тебе не по чину.
– Не то чтобы это ниже твоего достоинства, а все-таки приличная барышня не должна… – говаривал папа и поправлял очки на переносице.
– Зачем учиться чистить картофель в восемь, если после замужества ты будешь заниматься этим ежедневно? – вздыхала мама и прогоняла меня из кухни.
– В нашей семье всегда были домработница и повариха, – кашляла баба и углублялась в вечернюю газету.
Движимые мечтой о Лишенном Низменного Идеале, родственники волокли меня к совершенству, не скупясь на личные примеры. Я выросла в комнате, обстановка которой состояла из пяти предметов, а именно: поролоновой кровати, письменного стола, книжной полки и двух шезлонгов. Думаю, что воспитание все же удалось, так как ни разу за двенадцать лет моего проживания на севере не возникло у меня мысли, будто что-то «не так». Наоборот, на фоне нагроможденных дефицитной мебелью квартир мой угол казался мне райскими кущами и единственным местом, где можно дышать. Я как сейчас помню эти дурацкие лиловые шезлонги с заплатками – ткань трещала от времени, и мама ругалась, и шила ее синим, от несоответствия ругалась еще больше, и так, раздраженная, шила всю жизнь.
Нет, упаси господи, не думайте, что мы были бедные. Нет… Полагаю, что папенька мнил себя уездной интеллигенцией, а маменька была слишком беспечна для того, чтобы мечтать о мясорубках. Тратилось все, что зарабатывалось, и даже чуть больше – мама любила одеться и начать свой день с хорошего кофе, в то время как папа повезло любить кофе вместе с мама. И совершенно не важно, что любовь происходила под неизменные тараканьи марши. В конце концов, главное, что есть любовь и кофе, а тараканы когда-нибудь издохнут.
Пожалуй, последнее предложение можно считать квинтэссенцией моего взгляда на быт (эх, издалека начала!). Да, я настолько терпима в бытовом вопросе, что иногда даже страшно становится. Мне наплевать на то, что у меня нет скатерти, мне начхать на въевшееся в диван пятно, и я положу с прибором на отсутствие какой-нибудь очередной мебелюки. Угу. Я глубоко уверена в том, что жить нужно так, как удобно, – и если пятно на диване не служит поводом для вашей бессонницы, ™ нефига забивать голову диванами и пятнами.
Уф-ф-ф. Изложила.
Но это одна сторона вопроса. Парадная сторона.
Непарадная сторона заключается в том, что тараканы не дохнут самостоятельно. Ну не дохнут, хоть ты тресни! И даже самый закоренелый бытовой пофигист рано или поздно доходит до стадии «срать стало холодно и темно». А уж если приключится ребенок, то эта стадия настает единосекундно. Так, например, если вам всю жизнь в харю из окна дуло и ничего кроме освежамса вы не испытывали, то младенец непременно подцепит флюс или еще какую-нибудь спирулину.
Меня вот два года не заботил грибок в ванной. Даже наоборот. «Это пусть эстетствующие барышни в своих розовых корытах отмокают, а у меня можно под душем стоять и пальцем стенку ковырять – это вам не хрен собачий», – рассуждала я. Мне и в голову не могло прийти, что я рожу гурмана, которого припрет грибок попробовать. Так как в своих грибах я неуверенная, младенца мыть крайне и крайне затруднительно. Того и гляди, зазеваешься, а дитятя уже и поужинал. В последний раз.
С кухней тоже все было здорово поначалу. Ну, синенькая, ну, грязненькая, ну, мухи под раковиной – ну и что? Главное – наличие ноутбука на столе и вкусной хавки в холодильнике. Хрена вам. Плита учудила током биться. Тетенька проверяльщица пришла, напроверяла, пообещала, что коты передохнут, если носом дотронутся, и свалила. Соврала, конечно, сволочь. Сколько я Ваську хлебалом ни тыкала, издохнуть он не возжелал, тока в весе прибавил. Но словосочетание «опасно для жизни» запомнилось. И если нам с котами жить в экстриме привычно, то Фасолец очень расстраивается, когда я от плиты его оттаскиваю. «Жалкует», – как сказала бы моя бабушка.
Так вот. То, что этот гребаный и неинтересный мне ремонт необходим нашему семейству – уже года полтора как понятно. Совершенно непонятно другое.
Расскажите мне, как я могу справиться с ремонтом, если, вместо воспетой в прозе Женской Домовитости, у меня только папенькино чувство юмора, маменькина склонность к нытью и три десятка бабушкиных идиотских вердиктов?!
На моей памяти был всего один случай, когда меня при ремонте «за главную» оставили. Очень показательный, знаете ли, случай.
Конечно, ремонта никакого не было. Вообще бы ничего не было, если б меня не угораздило захотеть вареной сгущенки. Ну бывает так, припрет на ночь глядя сладкого захавать. Дима сгонял в магазин, вернулся с банкой «Главпродукта» и отправился на боковую.
– Интересно, как ты думаешь, громко она шарахнет, если жидкость выкипит? – поинтересовалась я у него напоследок, погружая банку в кастрюлю с водой.
– И не знаю, – зевнул Дима, закрывая дверь спальни.
Взрыв раздался как раз в тот момент, когда я мочила четвертого главнюка в средиземье. Шарахнуло и правда громко – супруга из спальни вынесло моментально. Впрочем, узнав, что все живы, Дементий утек назад, сообщив, что в два часа ночи он сгущенку убирать неготовый, а утро вечера… и так далее. Поэтому осматривать зону поражения я одна отправилась. И, между нами говоря, очень кстати. За ночь со мной приключился «удачный» грипп, поэтому разбор полетов Диме в одну харю перепал.
Ясен пень, что эмоций у супруга было через край. Огромная аккуратная блямба на потолке и семь миллионов неаккуратных блямб на обоях плюс полностью залитая плита и крышка.
– Одного я понять не могу, – удивлялся Дима. – Все залито равномерно, но на крышке плиты какие-то длинные белые полосы. Штук семь, наверное.
Рассказывать супругу о том, как задумчиво слизывала сгущенку с крышки во время придумки «удачного гриппа», я не стала.
Плиту мы отмыли, на обои положили то самое, а вот потолок стал нервировать.
– У меня был отличный потолок до знакомства с тобой, – расстраивался Дима.
– A y моей бабушки был аппендицит, – нервничала я и тоже расстраивалась.
Занимательные диалоги продолжались неделю, до тех пор, пока мы не пришли к выводу, что потолок стоит привести в порядок.
И опять же, беды могло бы и не быть, если бы глава семьи не проявил инициативу. Звонить «на фирму» по поводу побелки потолка казалось ему расточительным, бежать на рынок за бригадой – унизительным, побелить самому – недопустимым. Как раз когда дело зашло в тупик и могло бы самым благополучным образом завершиться, наш папенька наткнулся на бригаду тетенек, которые белили подъезд.
Короче, без долгих отступлений. Мушшш позвонил мне с работы и сказал, что сегодня в обед к нам явится бригада женщин-строителей, которые займутся потолком.
– Ты им объясни чего и как. И вообще, не тушуйся, – наставил меня супруг и положил трубку.
К обеду бригада не замедлила явиться. Если к двоим из ларца пририсовать такого же третьего, колпаки заменить на косынки, а спереди добавить сисек, то получится как раз то, что ввалилось в мою прихожую.
– Тэкс, хозяйка… Что делать будем? – насупленно спросила первая девица.
От слова «тэкс» у хозяйки сжались внутренности и захотелось писать.
– П-потолок… на кухне, – промямлила я и сглотнула.
– Всего-то… – сказала вторая девица. – А сами почему не побелили?
– Не знаю, – растерялась я. – Не умеем, наверное.
– Это хорошо, – зачем-то сказала первая девица.
– Как делать будем? – подключилась к разговору третья.
– К-к-красивенько как-нибудь, – пискнула я. – Вы чаю не хотите?
Чаю хотели все три.
За чаем выяснилось, что мой потолок достаточно проолифить – «у одной шишки олифили, и все довольны», – и что муж меня любит – «мой бы точно заставил красить», – и что «если чего» – они придут еще».
Через два часа, когда закончились баранки, бригада приступила к работе. Что вам сказать? Честно говоря, до встречи с барышнями я знала, что олифа – это такая хрень, которой разбавляют масляную краску (коей я в детстве часто рисовала). Спустя десять минут мои познания в химпроме расширились необычайно. Воняло так, что у меня закружилась голова. Через какое-то время я не выдержала и закрылась с котами в спальне, обвязав себе морду старым шарфиком. Эвакуация продлилась недолго – спустя десять минут в мою дверь постучали.
– Проолифили, – сказала первая девица.
– Сейчас немного впитается, и пятно исчезнет, – пообещала вторая.
– А если не исчезнет, то мы седьмой этаж красим – ты тока свистни, – хихикнула третья.
Закрыв за барышнями дверь, я завязала шарф потуже и пошла на кухню. Пятно не исчезло. Разве что стало блестеть, как глаза у абитуриентки. Пододвинув табуреточку под конфуз, я присела и стала ждать. Спустя час стало очевидно, что никаких чудесных метаморфоз с пятном не будет.
Тяжело вздохнув, я поплелась на лестницу.
– Не исчезло? – искренне изумилась первая.
– Так мы мигом, – успокоила меня вторая.
– Сейчас, только стремянку возьмем, – выразила готовность третья.
Стоит ли говорить, что сценарий был повторен четырежды, с той лишь разницей, что к третьему разу пятно не только блестело, но и нагло улыбалось, а к четвертому – кота вывернуло прямо на балконе.
Пятого раза не было. Зато был Очередной Эпохальный Звонок Супругу.
По словам мужа, я была кратка и трагична.
«Котов рвет. Я умираю. Потолку копец», – сообщила Катечкина и шваркнула трубку.
Когда спустя полчаса Дима прискакал домой, я сидела на кухне и интеллигентно плакала. Проблевавшийся Прохор грустно ковырял помойное ведро, в окошко дул ветер, а с потолка кривлялась крашеная сгущенка.
– Ты как? – участливо спросил супруг.
– Дверь закрыл?
– Нет, а что?
– Закрывай, а то они еще прийти обещали! – взвизгнула я и зарыдала еще горше.
– Мы их больше не пустим. Правда, – тихо пообещал Ученый Муж, закрыл дверь и протянул мне платок.
Любопытно, что я должна испытывать, зная, что на сей раз на мне пять потолков, хренова гора пола и ванная со сралкой?
Правильно, лучше и не думать.
О вещах «не по чину»
Все-таки нельзя покупать вещи «не по чину». Десятиминутная радость от причастности к мифическим «белым людям» при всем желании не компенсирует две трети зарплаты, просранные на какую-нибудь дизайнерскую дрянь, типа ежика для унитаза.
То есть нет, говночисткой по цене трех моющих пылесосов можно разжиться запросто. Но только в том случае, если у вас уже есть три моющих пылесоса.
О классическом примере потребительского идиотизма мне на днях подружка рассказывала. Есть у них во дворе девочка из так называемой молодой семьи. «Молодость» заключается в том, что ребятки проживают в однокомнатной квартире с двумя детьми. При этом, пока мать семейства детьми непосредственно и занимается, папенька произлегает на диване, почесывает яйца и считает трещины на потолке (что с нее, с молодости-то, возьмешь). Как это обычно водится, финансовое благосостояние молодоженов поддерживают родители девочки. И вовсе не от лишних денег, а от того, что с одной стороны – юность во плоти, а с другой – двое голодных внуков.
Суммы, перепадающие от родителей, весьма скромны, но при этом супруги ухитряются проживать в счастье. Это ничего страшного, что жить тесно, неуютно и неудобно, – зато сыто и любофф. Правда, девочка иногда жалуется подружкам на ленивого супруга, но это происходит не от чувств-с, а для поддержания светскости в разговоре. Дескать, «а мой-то козел палец о палец не ударит, вот ведь каков проказник».
Ну да не об этом разговор.
Неделю назад у молодых ломается холодильник. Котлеты не замораживает, сосиски не охлаждает и вообще. Дети горюют страшно и со слезами названивают родителям. Родители, не менее слезно, отсчитывают необходимую сумму и посылают молодых в «М.видео». Радостно стучаще копытами, супруги сваливают в магазин.
Через час возвращаются с цифровой фотокамерой. Занавес.
Эта история конечно же крайности. Покупать на деньги холодильника, который ты себе не можешь позволить, цифровую камеру, которую тоже не можешь позволить, – абсурд, клиника и не лечится.
Я говорю о другом.
О тех вещах, которые теоретически нам доступны, но фактически будут недоступными еще долго. Взять вот ту же самую говночистку. Позавчера видела отменный экземпляр: стеклянная ручка, цветные разводы, золото по кантику. Всего-то 300 долларов – и чисть не хочу. Теоретически могу купить хоть завтра. Даже пять штук, если разохотиться. Фактически – вряд ли когда-либо куплю – у меня кран на кухне течет, ребенок на «Можге» спит и на потолке сгущенка. Одним словом, есть проблемы понасущнее трехсотдолларовых говночисток.
Надеюсь, что с теоретической частью все ясно.
Да, все вышеописанное – это теория. И цены не было бы мне, Катечкиной, если бы я этой самой теории придерживалась. Потому что даже ребенок поймет: от дизайнерской говночистки нас спасает только то, что мне ее не хочется. Но никак не текущий кран.
На путь нездорового приобретательства я встала еще в девять лет. В те времена денег мне не давали, отчего приходилось крутиться. Как правило, я обогащалась тремя способами: или тырила мелочь из родительского кошелька, или сдавала бутылки, или делала и то и другое. С бутылками было просто: как вы уже знаете, в 1989 году северный народ был начисто лишен интимности и все свое добро держал на лестничной клетке. Стеклотара покоилась в любви ровно до тех пор, пока ваша покорная слуга не разглядела ценник в приемном пункте. Соседи лишились богатства единомоментно: я ухитрилась перетаскать Клондайк за три дня. На самом деле ничего смешного в этом нет – сдача бутылок адский труд. Во-первых, каждую нужно было вымыть и вытрясти из нее бычки, а во-вторых, «приемка» находилась в полутора километрах от дома. За три дня мне удалось совершить девять поездок на бабкиной тележке и заработать 60 рублей. Собственно, я бы и больше заработала, если бы мама не застукала, как я в ее белоснежной ванне намываю «эту мерзость». Так или иначе, но деньги у меня появились. И вместе с их появлением сразу же началось томление.
Шестьдесят рублей не только жгли карман и лишали сна, но и озадачивали. На что потратить столь славную сумму, если в магазинах только «кисель брикетированный» и «ирис ягодный»? – вот вопрос, который мучил меня неделями. Точно сумасшедшая старуха моталась я от прилавка к прилавку, и не было мне покоя. Во всяком случае, до тех пор, пока у нас не открыли комиссионный магазин.
Ох, этот комиссионный магазин! Прошло шестнадцать лет, а мне до сих пор снится, как я стою у витрины, трясу варежкой с мелочью и решаю, что лучше: «Марс», «Турбо» или «четыре мармеладных червяка»… Но это уже потом, после.
В первый раз я купила Бант.
Если вы помните, было одно время, когда правильные барышни ходили с бантами. Не со школьными, из капроновой ленты, а с такими огромными из не-пойми-чего на заколке. Подозреваю, что в Москве их вообще никто не носил, но в бомонд поселка Чернышевский без бантов не записывали.
Чудо было из черной сетки с красными бусинами и желтой розой посередине и стоило ровно 60 рублей.
«Шоколадка – это ненадолго, – рассуждала я про себя. – Жвачка тоже быстро ужуется, три минуты – и не сладко. А бант, бант-то ведь останется!»
Под эти рассуждения я совершенно незаметно для себя подошла к кассе и достала деньги.
Покупка века состоялась.
Два дня я любовалась бантом. На третий очарование от приобретения поутихло. На четвертый день я поняла, что бант мне не особенно и идет. На пятый мне страшно захотелось шоколада. На шестой я лихорадочно пересчитывала стоимость банта в жвачках и плакала. На седьмой я пошла к маме и сказала:
– Послушай, вот тут у меня есть чудесная заколка. Прямо-таки чудесная. Всего тридцать рублей. Или даже двадцать.
Меня пожалели. Мама забрала мой бант и выдала мне 30 рублей, которые я немедленно проела. Воспитательного момента не состоялось.
И напрасно. Благодаря маминому попустительству «банты» преследуют меня по сей день. Вот взять хотя бы прошлогоднюю шубу. Ну какая, в жопу, шуба – если у тебя скатерть дырявая? Ответ один – дорогая. Я выбирала ее как маньяк, сверкая глазами, хищно дуя на мех и периодически поглядывая на мужа – «как бы не убег».
«Норка после сорока лет – это грустно, – приговаривала я про себя. – Шуба нужна, пока я молодая. Сорокалетний грустный шкаф – он и в шубе грустный шкаф».
Состоялось.
Купила. Обмыла. Повесила на плечики. Два дня доставала, гладила и вешала назад. На четвертый сходила погулять в Коломенское. На пятый повесила обратно. Навсегда.
Да, я надевала свою шубу ровно один раз.
Почему?
Да потому что норка до сорока – это грустно. Грустно вышагивать «мадамкой», когда можно скакать в яркой дешевой курточке и менять эти курточки еженедельно. А еженедельно менять шубки не получится. Не по чину.
И лежит моя норка на полке, дорогая и прекрасная. И каждый раз, когда у нас нет денег, я пересчитываю ее на стоимость кухонного гарнитура. Пересчитываю и плююсь.
Или вот, казалось бы, мелочь. Неделю назад купили ребенку кубики. Сутки по магазинам бегали, выискивали. Оказалось – не так-то просто найти. Те самые, кондовые «советские из бука» нонче не продаются. В лучшем случае можно купить сосновые, а они, как известно, легкие и к градостроению не располагают.
Впрочем, к вечеру правильные кубики нашлись в «Марии», на Ленинском. И тяжеленькие, и покрытие хорошее, и вообще. Единственный недостаток – цена: 40 штук – 1600 рублей. Нет, не то чтобы я не могу позволить потратить на игрушку эту сумму – у Фасольца есть агрегаты значительно дороже… Но чтобы заплатить 50 долларов за двадцать кубических сантиметров древесины, некий барьер все же пришлось преодолеть. И вот мы их купили, принесли домой, и уже неделю Фасолец в них радостно наяривает.
Беда только в одном – вечером, когда ребенок укладывается спать, я иду считать поганые кубики. И нет мне покоя, если их 39. Например, сегодня я сорок минут ползала по углам, выискивая башенку. Так и не нашла.
А все почему? Правильно! Нехрена покупать то, что тебе не по чину.
Инглиш
Сегодня пыталась прочитать письмо какого-то англоязычного калмыка из Небраски (такой ошеломительный вывод о национальности напрашивался из прикрепленной к письму фотографии). Поняла только общую направленность сообщения, а именно: друг степей предлагал совершенно безвозмездно поиметь все мое семейство до пятого колена, включая животных. Подивившись завлекательности предложения, я решила настрочить ему ответ в духе: пришлите почтовый адрес для пересылки вышеозначенных четвероногих до места назначения наложенным платежом. Но дальше «Hello dear friend!» текст не писался. Это очень обидно, но мое знание английского ограничивается звучным «э тейбл». Как вы понимаете, для того, чтобы описать весь охвативший меня восторг от предложенной сделки, «э тейбла» было маловато. Как известно, тейблы очень эффектны при наличии фейса. Но переть в Небраску себя, котов и непосредственно тейбл (простите за то, что употребляю это слово столь часто) в мои утренние планы никак не входило. Поэтому я расстроилась.