Страница:
– Чего это? – вытаращились мы с сестрой, а наша учительница, вмиг подобравшись, хищной неясытью взмыла в темное небо.
Я даже раздумывать не стала и, кувыркнувшись через голову, оттолкнулась от болотного мха уже птицей сорокой. Ланка бестолково заметалась, взмахивая руками и крича:
– Стойте, погодите! Стойте, а как же я?! – потом, зарычав, сначала задрала руки высоко, потом встала на четвереньки и переплюхнулась в болотную жижу, проклиная нас на чем свет стоит. Я оглянулась на лету и с досадой поняла, что из нее все равно получилась собака. Теперь она брезгливо отряхивала лапы и выла нам вслед.
Над самой могилой творилось что-то невероятное. Там метались темные тени и чудились всполохи. Стоило мне начать всматриваться в них, как они тут же превращались в драконов, огненные ливни, а то и в хохочущие черепа, изрыгающие ядовитый дым.
– Мороки! Не смотри! – ударила меня по голове когтями Рогнеда.
Я, взвизгнув, закувыркалась в воздухе и только чудом не убилась, упав на землю. Вскочила на свои две ноги и снова кубарем полетела, сбитая ударом ошалелого Васька.
– А-а! Помогите! – завизжала я, видя, как он занес надо мной саблю.
Кровавая муть в Васьковых глазах тут же просветлела, но в то же мгновение из темноты прыгнул ему на спину волчище, да такой матерый, что Васек и крякнуть не успел, ухнул под его весом в топь и начал пускать пузыри, бессильно молотя саблей. Я посунулась назад, отчаянно суча ногами и округлив глаза на зверя. Огромный серый волк вжимал лапами руки разбойника в топь и пытался зубами добраться до его шеи. Я отродясь не видела таких больших волков в наших местах! На Ваське был плащ с твердым, золотого шитья воротником, и зверюге он здорово мешал, пришлось волку сначала рвать зубами тряпку.
Опомнившись, я завизжала, вырвала кочку из грязи и швырнула ему прямо в морду, залепив глаза. В следующий миг, отчаянно бодря себя проклятиями и путаясь в ногах, на волка кинулась собака Ланка. Весу в ней не хватило даже на то, чтобы он качнулся. Ударившись о него грудью, Ланка отлетела, удивленно оглядела этакую твердокаменную зверюгу и без разговора вцепилась ему в ухо, поджав все лапы и утягивая его к земле. Вот этого волк никак не ожидал. Уши у него явно были слабым местом. Погавкивая, он соскочил с Васька, от души врезал Ланке лапой, вмиг завалил ее на спину и вдруг замер, словно бы смущенно и немного растерянно. Ланка же завопила тем временем истошно на все болото:
– Ай, волки добрые! Смотрите, что творится! Кобелина девочку бьет!!! – набрала в грудь побольше воздуху и продолжила, переходя на визг: – Насилуют!!!
Я ухватила Васькову саблю и треснула «насильника» промеж ушей.
– Жахни его молнией! – кровожадно потребовала сестрица, скаля маленькие сахарные клычки.
Я вспомнила уроки Архиносквена и резко выбросила руку вперед. Пара жалких искр сорвалась с моих пальцев, одна попала волку в ноздрю. Он чихнул испуганно и, поняв, что дело может закончится плохо, рванул прочь.
– Ага! – подпрыгнула я, и тут мне на голые ноги плеснуло грязью.
Я поджалась, как цапля, ища очередного врага, но увидела только отчаянные глаза утопающего в болоте разбойника. Пришлось хватать его за волосы, и, пока мы с Ланкой бились, пытаясь отстоять его жизнь у голодной топи, где-то дальше, там, где бабаня лежала в гробу, блажил Селуян:
– Ща в капусту всех порубаю!!!
И вторил ему Серьга:
– Дайте мне вилы! Я его на вилы подниму!!!
Болото встряхивалось, взревывало, как раненый бык, и вдруг все разом затихло. Нам с Ланкой за это время удалось лишь едва вытянуть Васькову голову.
– Ишь ты, репка! – ругалась сестрица, таща его за воротник плаща, отчего царьку шнуром передавливало горло. Он задыхался, но терпел.
У могилы стоял ор, как в курятнике, там вскоре нашлись факелы, и первая к нам прибежала бабуля, вся в копоти и грязи. Плюхнулась на колени и, притянув нас за головы, всхлипнула:
– У, лешачихи! – увидела Васька, который снова стал погружаться в тину, и ласково погладила его по голове: – Спасибо тебе, Васятка, век за внучек благодарна буду.
Ланка фыркнула, собираясь, видимо, рассказать, что это она всех отстояла, но Васек выпучил глаза, всем своим видом показывая, что век его будет недолог, вон уже тина снова до ноздрей дошла. Пришлось опять тащить разбойника.
– Не облысеет ли? – участливо поинтересовалась Августа, видя, как мы дергаем Васька за роскошную шевелюру.
– Эй, – сразу обеспокоилась бабуля, – ты чего Мытного-то бросила? Кабы не сбежал!
Августа хмыкнула:
– Куда он денется из могилки-то?
С островка донесся визг, и Августа самодовольно улыбнулась.
– О! Селуян пошутковал, наверно, камушек хотел задвинуть.
– Что у вас вообще здесь происходит? – наконец попыталась внести ясность я. Ланка тоже навострила уши, с интересом глядя на бабушку, но ее опередила Августа:
– Их мерзейшество Ефросинья Подаренкова пожаловали-с.
– А эти ведьмы простодырые ее прохлопали! – недовольно проворчала бабуля и, сурово насупив брови на Августу, пригрозила: – Вот как разжалую из архиведьм. Что это, к бесу, за архиведьма, если ей глаза отвесть могут?
– А ты на меня не рычи! – тут же пошла в атаку Августа. – Я тебе еще тогда говорила: давай тюкнем чем-нибудь по голове – и в болото. Но ты ведь у нас жалостливая! И эти тоже! – Она, подцепив сапогом грязи, очень ловко шмякнула его прямо мне в лоб. – Чего бы вам было не дотопить ее в гнояке?
– Как?! – задохнулись мы.
– Наперекосяк! – проскрипела склочная ведьма. – Все в вашу бабку, понабрала всяких нищенок бездарных! – Она бросила взгляд на подоспевшую грязную Маргошу. – Теперь наплачемся. Я таких мороков сроду не видела! Чтобы мне кто-то глаза отвести мог! И не думала никогда.
Бабушка как-то сразу погрустнела, но все равно не сдалась, гордо заявив:
– А подойти она к нам все равно не осмелилась, травила зверьем каким-то, как скотину.
– Оборотни это, – просветила нас подошедшая Рогнеда, в руке сжимая клок волос, внимательно его изучая. – Один медведь, один волк… А еще…
– Какая-то тварь вонючая, – плюнула бабка, а Августа вздохнула тяжело.
– В общем, набрала она в Урочищах себе армию, мы ее как раз в нужное местечко спровадили.
– Вы еще пожалеете об этом… – услышала я тихое шипение.
Мы с Ланкой, не сговариваясь, подскочили и уставились в темень. Шагов за сто от нас стояла роскошная фря в темном платье с открытыми плечами, очень светлые волосы были зачесаны наверх, она куталась в наброшенную шкуру черно-бурой лисы, у которой вместо глаз в мертвой мордочке поблескивали камешки-агаты. Собой девица была бела и на голову выше нас с сестрой, с таким высокомерным выражением лица, что мы сразу опознали в ней Фроську.
– Бей ее!!! – затопала ногами Ланка, а я со злости швырнула-таки молнию, опалив прическу на голове Подаренки.
– Где, где гадина? – вертели головами бабуля, Августа и Рогнеда, слепо и бессмысленно шаря глазами по болотине.
– Да вот же она!!! – взвыла я, и мы вместе с сестрой рванулись к Подаренке, но между нами, как назло, лежала полоса топи, над которой, вся такая чистенькая, летела, словно невесомый комок пуха, Фроська.
Почему-то это вывело нас еще больше из себя. За спиной Фроськи поднялся на дыбы медведище, и мы с сестрой, только переглянувшись, ухватились за руки и запустили красивый шипящий огненный шар. Бледная Фроська неверяще смотрела, вытаращившись на это чудо, а потом, истерично взвыв:
– Ненавижу!!! – резко, словно рвала тряпку, развела в стороны руки.
– Ложись!!! – взревела бабуля, расшвыривая нас в стороны. Болотная земля разошлась под ее ногами, и Марта с отчаянным криком ухнула в провал.
Я обмерла, не веря собственным глазам, а разорванная надвое болотина снова схлопнулась у нашей бабули над головой. Фроська захохотала гиеной, и Августа, чутко вслушивавшаяся все это время, махнула клюкой. Там, где стояла Фроська, взметнулись травяные щупальца, оплетая ноги и подол Подаренки.
– Промазала!!! – взвыла стоящая на коленях Ланка, а я только размазывала слезы по щекам.
Наш огненный подарочек взорвался, сметая все вокруг, и Подаренка, которую зацепило августиным колдовством, лишь чуть-чуть не успела отлететь. Так ее и пришмякнуло в грязь. Медведь, прыгнув к хозяйке, сгреб ее, обрывая хищные щупальца травы, и ринулся с ней прочь. Фроська, утратившая всю свою величественность, болталась на его плече как тряпка, но грозилась вовсю:
– Вы еще заплатите за это!!!
– Ноги вырву, глаза выцарапаю!!! – прорвало наконец меня, а Ланка на четвереньках пыталась разгрести болото, подвывая жалостливо:
– Бабушка!
– Ну чего тебе? – замогильным голосом поинтересовалась бабуля.
Ланка еще немного погребла и спросила у жижи:
– Ты где? Ты как?
Бабуля треснула ее по затылку, а я второй раз за сегодняшний вечер кинулась к ней на грудь и получила тумака.
– А ну не смей мне кофту пачкать!
– А как это? – не понимая, начала сестрица.
– Ну, положим, мороки не она одна может наводить, – проворчала Августа. – Только видеть мы ее все равно не видим. В отличие от вас…
Рогнеда вздохнула:
– Что ж теперь делать-то?
– О! – подняла вверх свой сухой пальчик бабуля. – Вопрос ценою в жизнь!
– Может, вы уже поможете мне, если наигрались? – капризно поинтересовалась Маргоша. – Сколько я его вытягивать буду?
Мы оглянулись и смутились, вспомнив, что забыли про царька, который снова пускал пузыри носом.
Адриан Мытный тоже переживал вчерашнюю ночь, испытывая горечь и страх. Страшно ему было от того, что он вчера навидался. А горько – от того, что узнал. И если верить заколдованному разбойнику, то получалось, что всем Северском скоро завладеет нечисть. А родной отец Адриана будет у этой нечисти на посылках, если не хуже. Добровольный помощник.
Ох, как он рвал вчера на себе рубаху, грозился всем саблей, и каторгой, и гневом Великого Князя, вплоть до того мига, пока не заплясало в небе огневое зарево. Пока не полезли из темноты жуткие звери. Спасибо новым охранникам – уберегли.
– Ну что, сыночек, уверился? – ласково поинтересовалась разыскиваемая и, как заподозрил, принюхавшись, Адриан, давненько уже мертвая магистерша.
– Не буду я в ваших ведьмачих войнах участвовать, – твердо сказал боярин, отпихивая ее руки.
– А и не надо, – легко согласилась Марта Лапоткова. – Папа твой перед Чучелкой обязательно словечко замолвит. Будешь в золоте ходить, с золота есть.
– За одним столом с мертвяками сидеть, оборотням кланяться, вурдалакам неугодных скармливать, – хмыкнула из темноты гнусного вида старуха с клюкою, а вторая, благообразная, но тоже ведьма, кивнула:
– Не соглашайся, сынок. Это ж по дорогам надо бегать, потеть, ловить Чучелку-Подаренку.
И так стали отговаривать его, увещевая, что и ножки-то он стопчет, и одежку порвет, а если, не дай бог, Великий Князь прознает, дак это ж еще в Северск ехать придется за наградами и почестями, придется Разбойный приказ покинуть, начать службу благородную, боярскую, от богатых невест отбиваться, – что Мытный плюнул с досады:
– Против отца подбиваете, ведьмы? Да и что я с вашей Подаренкой делать буду, ежели она даже вас тут по болоту гоняет?
– А ежели энти ведьмы другого кого найдут? Кто за вашего батюшку перед Князем заступится? – буркнул прячущийся до поры за каменным гробом Митруха.
И Мытному враз сделалось тяжело на сердце. Он поник головой и раздавленно кивнул:
– Будь по-вашему. Только как я ее изловлю-то?
– Нам ее главное найти, а там мы ей хвост-то прищемим, – вылезла из темноты грязная растрепанная девица, почему-то с голосом Баси-покойницы.
Адриан вздрогнул было, но старая карга Лапоткова, раздувшись от гордости, обняла замарашку:
– Вот внученька моя, она тебе и поможет. Поедешь с барином, Ланочка? – поинтересовалась она у чумазой.
– Еще как, – улыбнулась та.
А Мытный с тоской вспомнил опознавательный лист: «…Волосы светлые, зеленые глаза, нраву веселого…» Взгляд его против воли устремился куда-то за спину девицы, которая вся с ног до головы была одинакового бурого цвета, но вовремя себя одернул, сообразив, что думает о ерунде, когда надо бы о важном.
– Ежели все как вы говорите, то в моей егерской сотне наверняка соглядатаи от батюшки имеются.
– Правильно, милок, – обрадовалась благообразная ведьма, – поэтому ехай-ка ты… да вот хотя бы с этими орлами, – показала она на малгородцев, радостно улыбающихся и ничуть не боявшихся ведьм. Причем измазанный в грязи Селуян сразу вдруг вспомнился Мытному как тот самый дурневский мятежник, что в самый первый день прибежал убивать его.
– Этот у вас, значит, воевода малой дурневской дружины. А этот, – он ткнул пальцем в Серьгу, потерявшего шапку, – мое достоинство пинками в ягодичную область ронял давеча.
– Ты еще скажи, что малой Митруха у нас черт, и будет совсем замечательно! – хмыкнуло знакомо над ухом Мытного, и он, повернувшись, с удивлением спросил: – Бася?!
Вторая девица была не менее грязна и растрепанна, чем первая, правда, отличалась тем, что ее распущенные волосы прилипли к телу, словно плащ, а на ногах не было обувки. «…Маришка Лапоткова, курноса, вдумчива, росту среднего, не замужем…» – опять вспомнился лист Мытному. А вот что голос у всех троих одинаков – нигде не написано, мельком отметил он, и глазищи зеленые один в один – тоже.
– Что ж я, вот так вот запросто всех егерей домой отправлю, а сам…
Ведьмы зашушукались, и Марта заявила:
– А сам ты как будто в запое со златоградцем. Ты его попроси, он тебе не откажет.
«М-да, – подумал Мытный, – а златоградец у нас кто? Колдун?» – и в который раз за этот вечер кивнул.
Так и сговорились. А напоследок старая ведьма-магистерша, ткнув ему в грудь сухим пальцем, пригрозила:
– И вот что, друг сердешный, ты теперь за моих внучек головой отвечаешь. Ежели что, я тебя и на том свете достану.
– Ежели что, то мы и сами с того свету явимся, – поддакнули внучки, но легче от этого Мытному не стало.
Во дворе заржали кони. Адриан оторвал взгляд от пустого стакана и увидел в раскрытые двери, как во двор заброшенного хутора, куда его доставили не то охранники, не то конвоиры, Серьга с Селуяном, ворвались конные егеря.
– Батюшка боярин! – влетел в комнату сотник Прокоп. – Живы?
Спящий до этого улан вскочил и командным голосом заорал:
– Эскадрон, рысью марш!
Илиодор сорвался с печи, ударился грудью слепо в стену, крутнулся и снова присел на пол на мягких ногах, засыпая.
– Эва как, – почтительно переступил с ноги на ногу Прокоп.
Мытный огорченно оглядел стол, на котором стояли початые разномастные бутыли. Все, включая спящих златоградца и улана, было усыпано гречневой кашей, горшок с которой валялся здесь же, на боку. Сомнений, чем они тут занимались, не было даже у Прокопа. Поэтому Адриан, вздохнув, спросил:
– А скажи-ка, братец, много ли осталось в полковой казне денег?
– А чего это? – опасливо склонил голову набок Прокоп.
– Кутить буду! – Мытный грохнул кулаком по столу и рухнул на пол к друзьям.
ГЛАВА 7
Я даже раздумывать не стала и, кувыркнувшись через голову, оттолкнулась от болотного мха уже птицей сорокой. Ланка бестолково заметалась, взмахивая руками и крича:
– Стойте, погодите! Стойте, а как же я?! – потом, зарычав, сначала задрала руки высоко, потом встала на четвереньки и переплюхнулась в болотную жижу, проклиная нас на чем свет стоит. Я оглянулась на лету и с досадой поняла, что из нее все равно получилась собака. Теперь она брезгливо отряхивала лапы и выла нам вслед.
Над самой могилой творилось что-то невероятное. Там метались темные тени и чудились всполохи. Стоило мне начать всматриваться в них, как они тут же превращались в драконов, огненные ливни, а то и в хохочущие черепа, изрыгающие ядовитый дым.
– Мороки! Не смотри! – ударила меня по голове когтями Рогнеда.
Я, взвизгнув, закувыркалась в воздухе и только чудом не убилась, упав на землю. Вскочила на свои две ноги и снова кубарем полетела, сбитая ударом ошалелого Васька.
– А-а! Помогите! – завизжала я, видя, как он занес надо мной саблю.
Кровавая муть в Васьковых глазах тут же просветлела, но в то же мгновение из темноты прыгнул ему на спину волчище, да такой матерый, что Васек и крякнуть не успел, ухнул под его весом в топь и начал пускать пузыри, бессильно молотя саблей. Я посунулась назад, отчаянно суча ногами и округлив глаза на зверя. Огромный серый волк вжимал лапами руки разбойника в топь и пытался зубами добраться до его шеи. Я отродясь не видела таких больших волков в наших местах! На Ваське был плащ с твердым, золотого шитья воротником, и зверюге он здорово мешал, пришлось волку сначала рвать зубами тряпку.
Опомнившись, я завизжала, вырвала кочку из грязи и швырнула ему прямо в морду, залепив глаза. В следующий миг, отчаянно бодря себя проклятиями и путаясь в ногах, на волка кинулась собака Ланка. Весу в ней не хватило даже на то, чтобы он качнулся. Ударившись о него грудью, Ланка отлетела, удивленно оглядела этакую твердокаменную зверюгу и без разговора вцепилась ему в ухо, поджав все лапы и утягивая его к земле. Вот этого волк никак не ожидал. Уши у него явно были слабым местом. Погавкивая, он соскочил с Васька, от души врезал Ланке лапой, вмиг завалил ее на спину и вдруг замер, словно бы смущенно и немного растерянно. Ланка же завопила тем временем истошно на все болото:
– Ай, волки добрые! Смотрите, что творится! Кобелина девочку бьет!!! – набрала в грудь побольше воздуху и продолжила, переходя на визг: – Насилуют!!!
Я ухватила Васькову саблю и треснула «насильника» промеж ушей.
– Жахни его молнией! – кровожадно потребовала сестрица, скаля маленькие сахарные клычки.
Я вспомнила уроки Архиносквена и резко выбросила руку вперед. Пара жалких искр сорвалась с моих пальцев, одна попала волку в ноздрю. Он чихнул испуганно и, поняв, что дело может закончится плохо, рванул прочь.
– Ага! – подпрыгнула я, и тут мне на голые ноги плеснуло грязью.
Я поджалась, как цапля, ища очередного врага, но увидела только отчаянные глаза утопающего в болоте разбойника. Пришлось хватать его за волосы, и, пока мы с Ланкой бились, пытаясь отстоять его жизнь у голодной топи, где-то дальше, там, где бабаня лежала в гробу, блажил Селуян:
– Ща в капусту всех порубаю!!!
И вторил ему Серьга:
– Дайте мне вилы! Я его на вилы подниму!!!
Болото встряхивалось, взревывало, как раненый бык, и вдруг все разом затихло. Нам с Ланкой за это время удалось лишь едва вытянуть Васькову голову.
– Ишь ты, репка! – ругалась сестрица, таща его за воротник плаща, отчего царьку шнуром передавливало горло. Он задыхался, но терпел.
У могилы стоял ор, как в курятнике, там вскоре нашлись факелы, и первая к нам прибежала бабуля, вся в копоти и грязи. Плюхнулась на колени и, притянув нас за головы, всхлипнула:
– У, лешачихи! – увидела Васька, который снова стал погружаться в тину, и ласково погладила его по голове: – Спасибо тебе, Васятка, век за внучек благодарна буду.
Ланка фыркнула, собираясь, видимо, рассказать, что это она всех отстояла, но Васек выпучил глаза, всем своим видом показывая, что век его будет недолог, вон уже тина снова до ноздрей дошла. Пришлось опять тащить разбойника.
– Не облысеет ли? – участливо поинтересовалась Августа, видя, как мы дергаем Васька за роскошную шевелюру.
– Эй, – сразу обеспокоилась бабуля, – ты чего Мытного-то бросила? Кабы не сбежал!
Августа хмыкнула:
– Куда он денется из могилки-то?
С островка донесся визг, и Августа самодовольно улыбнулась.
– О! Селуян пошутковал, наверно, камушек хотел задвинуть.
– Что у вас вообще здесь происходит? – наконец попыталась внести ясность я. Ланка тоже навострила уши, с интересом глядя на бабушку, но ее опередила Августа:
– Их мерзейшество Ефросинья Подаренкова пожаловали-с.
– А эти ведьмы простодырые ее прохлопали! – недовольно проворчала бабуля и, сурово насупив брови на Августу, пригрозила: – Вот как разжалую из архиведьм. Что это, к бесу, за архиведьма, если ей глаза отвесть могут?
– А ты на меня не рычи! – тут же пошла в атаку Августа. – Я тебе еще тогда говорила: давай тюкнем чем-нибудь по голове – и в болото. Но ты ведь у нас жалостливая! И эти тоже! – Она, подцепив сапогом грязи, очень ловко шмякнула его прямо мне в лоб. – Чего бы вам было не дотопить ее в гнояке?
– Как?! – задохнулись мы.
– Наперекосяк! – проскрипела склочная ведьма. – Все в вашу бабку, понабрала всяких нищенок бездарных! – Она бросила взгляд на подоспевшую грязную Маргошу. – Теперь наплачемся. Я таких мороков сроду не видела! Чтобы мне кто-то глаза отвести мог! И не думала никогда.
Бабушка как-то сразу погрустнела, но все равно не сдалась, гордо заявив:
– А подойти она к нам все равно не осмелилась, травила зверьем каким-то, как скотину.
– Оборотни это, – просветила нас подошедшая Рогнеда, в руке сжимая клок волос, внимательно его изучая. – Один медведь, один волк… А еще…
– Какая-то тварь вонючая, – плюнула бабка, а Августа вздохнула тяжело.
– В общем, набрала она в Урочищах себе армию, мы ее как раз в нужное местечко спровадили.
– Вы еще пожалеете об этом… – услышала я тихое шипение.
Мы с Ланкой, не сговариваясь, подскочили и уставились в темень. Шагов за сто от нас стояла роскошная фря в темном платье с открытыми плечами, очень светлые волосы были зачесаны наверх, она куталась в наброшенную шкуру черно-бурой лисы, у которой вместо глаз в мертвой мордочке поблескивали камешки-агаты. Собой девица была бела и на голову выше нас с сестрой, с таким высокомерным выражением лица, что мы сразу опознали в ней Фроську.
– Бей ее!!! – затопала ногами Ланка, а я со злости швырнула-таки молнию, опалив прическу на голове Подаренки.
– Где, где гадина? – вертели головами бабуля, Августа и Рогнеда, слепо и бессмысленно шаря глазами по болотине.
– Да вот же она!!! – взвыла я, и мы вместе с сестрой рванулись к Подаренке, но между нами, как назло, лежала полоса топи, над которой, вся такая чистенькая, летела, словно невесомый комок пуха, Фроська.
Почему-то это вывело нас еще больше из себя. За спиной Фроськи поднялся на дыбы медведище, и мы с сестрой, только переглянувшись, ухватились за руки и запустили красивый шипящий огненный шар. Бледная Фроська неверяще смотрела, вытаращившись на это чудо, а потом, истерично взвыв:
– Ненавижу!!! – резко, словно рвала тряпку, развела в стороны руки.
– Ложись!!! – взревела бабуля, расшвыривая нас в стороны. Болотная земля разошлась под ее ногами, и Марта с отчаянным криком ухнула в провал.
Я обмерла, не веря собственным глазам, а разорванная надвое болотина снова схлопнулась у нашей бабули над головой. Фроська захохотала гиеной, и Августа, чутко вслушивавшаяся все это время, махнула клюкой. Там, где стояла Фроська, взметнулись травяные щупальца, оплетая ноги и подол Подаренки.
– Промазала!!! – взвыла стоящая на коленях Ланка, а я только размазывала слезы по щекам.
Наш огненный подарочек взорвался, сметая все вокруг, и Подаренка, которую зацепило августиным колдовством, лишь чуть-чуть не успела отлететь. Так ее и пришмякнуло в грязь. Медведь, прыгнув к хозяйке, сгреб ее, обрывая хищные щупальца травы, и ринулся с ней прочь. Фроська, утратившая всю свою величественность, болталась на его плече как тряпка, но грозилась вовсю:
– Вы еще заплатите за это!!!
– Ноги вырву, глаза выцарапаю!!! – прорвало наконец меня, а Ланка на четвереньках пыталась разгрести болото, подвывая жалостливо:
– Бабушка!
– Ну чего тебе? – замогильным голосом поинтересовалась бабуля.
Ланка еще немного погребла и спросила у жижи:
– Ты где? Ты как?
Бабуля треснула ее по затылку, а я второй раз за сегодняшний вечер кинулась к ней на грудь и получила тумака.
– А ну не смей мне кофту пачкать!
– А как это? – не понимая, начала сестрица.
– Ну, положим, мороки не она одна может наводить, – проворчала Августа. – Только видеть мы ее все равно не видим. В отличие от вас…
Рогнеда вздохнула:
– Что ж теперь делать-то?
– О! – подняла вверх свой сухой пальчик бабуля. – Вопрос ценою в жизнь!
– Может, вы уже поможете мне, если наигрались? – капризно поинтересовалась Маргоша. – Сколько я его вытягивать буду?
Мы оглянулись и смутились, вспомнив, что забыли про царька, который снова пускал пузыри носом.
Адриан Мытный тоже переживал вчерашнюю ночь, испытывая горечь и страх. Страшно ему было от того, что он вчера навидался. А горько – от того, что узнал. И если верить заколдованному разбойнику, то получалось, что всем Северском скоро завладеет нечисть. А родной отец Адриана будет у этой нечисти на посылках, если не хуже. Добровольный помощник.
Ох, как он рвал вчера на себе рубаху, грозился всем саблей, и каторгой, и гневом Великого Князя, вплоть до того мига, пока не заплясало в небе огневое зарево. Пока не полезли из темноты жуткие звери. Спасибо новым охранникам – уберегли.
– Ну что, сыночек, уверился? – ласково поинтересовалась разыскиваемая и, как заподозрил, принюхавшись, Адриан, давненько уже мертвая магистерша.
– Не буду я в ваших ведьмачих войнах участвовать, – твердо сказал боярин, отпихивая ее руки.
– А и не надо, – легко согласилась Марта Лапоткова. – Папа твой перед Чучелкой обязательно словечко замолвит. Будешь в золоте ходить, с золота есть.
– За одним столом с мертвяками сидеть, оборотням кланяться, вурдалакам неугодных скармливать, – хмыкнула из темноты гнусного вида старуха с клюкою, а вторая, благообразная, но тоже ведьма, кивнула:
– Не соглашайся, сынок. Это ж по дорогам надо бегать, потеть, ловить Чучелку-Подаренку.
И так стали отговаривать его, увещевая, что и ножки-то он стопчет, и одежку порвет, а если, не дай бог, Великий Князь прознает, дак это ж еще в Северск ехать придется за наградами и почестями, придется Разбойный приказ покинуть, начать службу благородную, боярскую, от богатых невест отбиваться, – что Мытный плюнул с досады:
– Против отца подбиваете, ведьмы? Да и что я с вашей Подаренкой делать буду, ежели она даже вас тут по болоту гоняет?
– А ежели энти ведьмы другого кого найдут? Кто за вашего батюшку перед Князем заступится? – буркнул прячущийся до поры за каменным гробом Митруха.
И Мытному враз сделалось тяжело на сердце. Он поник головой и раздавленно кивнул:
– Будь по-вашему. Только как я ее изловлю-то?
– Нам ее главное найти, а там мы ей хвост-то прищемим, – вылезла из темноты грязная растрепанная девица, почему-то с голосом Баси-покойницы.
Адриан вздрогнул было, но старая карга Лапоткова, раздувшись от гордости, обняла замарашку:
– Вот внученька моя, она тебе и поможет. Поедешь с барином, Ланочка? – поинтересовалась она у чумазой.
– Еще как, – улыбнулась та.
А Мытный с тоской вспомнил опознавательный лист: «…Волосы светлые, зеленые глаза, нраву веселого…» Взгляд его против воли устремился куда-то за спину девицы, которая вся с ног до головы была одинакового бурого цвета, но вовремя себя одернул, сообразив, что думает о ерунде, когда надо бы о важном.
– Ежели все как вы говорите, то в моей егерской сотне наверняка соглядатаи от батюшки имеются.
– Правильно, милок, – обрадовалась благообразная ведьма, – поэтому ехай-ка ты… да вот хотя бы с этими орлами, – показала она на малгородцев, радостно улыбающихся и ничуть не боявшихся ведьм. Причем измазанный в грязи Селуян сразу вдруг вспомнился Мытному как тот самый дурневский мятежник, что в самый первый день прибежал убивать его.
– Этот у вас, значит, воевода малой дурневской дружины. А этот, – он ткнул пальцем в Серьгу, потерявшего шапку, – мое достоинство пинками в ягодичную область ронял давеча.
– Ты еще скажи, что малой Митруха у нас черт, и будет совсем замечательно! – хмыкнуло знакомо над ухом Мытного, и он, повернувшись, с удивлением спросил: – Бася?!
Вторая девица была не менее грязна и растрепанна, чем первая, правда, отличалась тем, что ее распущенные волосы прилипли к телу, словно плащ, а на ногах не было обувки. «…Маришка Лапоткова, курноса, вдумчива, росту среднего, не замужем…» – опять вспомнился лист Мытному. А вот что голос у всех троих одинаков – нигде не написано, мельком отметил он, и глазищи зеленые один в один – тоже.
– Что ж я, вот так вот запросто всех егерей домой отправлю, а сам…
Ведьмы зашушукались, и Марта заявила:
– А сам ты как будто в запое со златоградцем. Ты его попроси, он тебе не откажет.
«М-да, – подумал Мытный, – а златоградец у нас кто? Колдун?» – и в который раз за этот вечер кивнул.
Так и сговорились. А напоследок старая ведьма-магистерша, ткнув ему в грудь сухим пальцем, пригрозила:
– И вот что, друг сердешный, ты теперь за моих внучек головой отвечаешь. Ежели что, я тебя и на том свете достану.
– Ежели что, то мы и сами с того свету явимся, – поддакнули внучки, но легче от этого Мытному не стало.
Во дворе заржали кони. Адриан оторвал взгляд от пустого стакана и увидел в раскрытые двери, как во двор заброшенного хутора, куда его доставили не то охранники, не то конвоиры, Серьга с Селуяном, ворвались конные егеря.
– Батюшка боярин! – влетел в комнату сотник Прокоп. – Живы?
Спящий до этого улан вскочил и командным голосом заорал:
– Эскадрон, рысью марш!
Илиодор сорвался с печи, ударился грудью слепо в стену, крутнулся и снова присел на пол на мягких ногах, засыпая.
– Эва как, – почтительно переступил с ноги на ногу Прокоп.
Мытный огорченно оглядел стол, на котором стояли початые разномастные бутыли. Все, включая спящих златоградца и улана, было усыпано гречневой кашей, горшок с которой валялся здесь же, на боку. Сомнений, чем они тут занимались, не было даже у Прокопа. Поэтому Адриан, вздохнув, спросил:
– А скажи-ка, братец, много ли осталось в полковой казне денег?
– А чего это? – опасливо склонил голову набок Прокоп.
– Кутить буду! – Мытный грохнул кулаком по столу и рухнул на пол к друзьям.
ГЛАВА 7
Малгород провожал улан. Малгород провожал стрельцов и егерей. Сам боярин Мытный ехал впереди войск на белом рысаке. Ветерок трепал его темно-русые волосы, но боярин не был рад ветерку и солнышку. Лицо его после мухоморовки, вина, пива и браги словно постарело лет на десять, отекло и утратило всяческую благообразность. Справа от него скакал, улыбаясь, бывший воевода малой дурневской дружины, которого народ упорно «не узнавал», отводя глаза в сторону и дивясь таким странностям. Лицо у Селуяна сверкало разными оттенками желтого. Зато у Серьги, угощенного на болоте медведем, – напротив, под левым глазом только еще наливался сиреневый бланш. Слева от Адриана Якимовича, с таким же опухшим и хмурым лицом, как у боярина, гарцевал на сером в яблоках жеребце златоградский гость, человек хоть и приятный, но никому не известный. Следом за златоградцем погонял маленькую низкорослую лошачку рыжий паренек с сумкой через плечо. Из этой сумки уныло свешивала мордочку серая кошка. Народ прятал глаза, стараясь не встречаться с зеленоглазой животиной взглядом.
Серебрянский князь Гаврила Спиридонович, примчавшийся с утра в Малгород, после того как до него дошли слухи о диких бесчинствах Мытного в его землях, стоял дурак дураком на обочине, время от времени бессмысленно салютуя саблей параду. Его люди рыскали по городку, прибегая с отчетами, и имели одинаково растерянное выражение лица. У Гаврилы Спиридоновича возникло странное ощущение, что вся эта прорва народу, которая проплывала мимо него, цокая конскими копытами, приезжала сюда только для того, чтобы упиться, насвинячить, озадачить всех и оставить в недоумении.
– Чего они хоть делали-то? – тоскливо спрашивал Малгородского голову князь.
– Жаб топили, Машку сватали, – уныло отвечал тот.
– Твою Машку? – Брови Гаврилы Спиридоновича, словно две резвые гусеницы, полезли на лоб. – И как?
– Страшно, – честно признался голова.
В это время, пофыркивая и раскачиваясь, мимо нихпроползла седая и не в меру раскормленная кляча, волочившая ту самую телегу, что пошла Машке в приданое. Возницей на ней сидела Марго Турусканская, известная своим склочным нравом любительница наносить мелкие телесные повреждения представителям местной администрации.
Я ехала в суконной сумке, пахнущей сухими травами, и думала о непреходящих ценностях, таких, как девичий стыд и долг перед семьей. Любвеобильный Илиодор пришел в себя уже в Малгороде, с воем сел на кровати, держа свою голову так, словно опасался, что она развалится на две части. Без разговоров схватил протянутую Пантерием пивную кружку с рассолом и, болезненно клацая зубами о край, опустошил ее, некрасиво дергая кадыком. И вообще, я с удовольствием отметила, что выглядел он мерзко, руки у него дрожали и было ему плохо. Сдал наш красавец. Холеное личико его словно пребывало в растерянности, обзаведясь неожиданными отеками. Триум в голове трепыхнул крыльями, вызывая очередной приступ:
– Дабы у жены решительно никогда и никоим образом хмельного питья бы не было: ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений. А пила бы жена бесхмельную брагу и квас – и дома, и на людях. Если придут откуда-то подруги, справиться о здоровье, им тоже хмельного питья не давать, да и свои бы женки и девки не пили бы допьяна и дома, и на людях.
– Вот ничего себе! – возмутилась я. – Он напился, а лекции мне читают!
Триум вроде как смущенно кашлянул, но тут же выдал новую умность, заставив скрипеть зубами в бессилии:
– Если же муж упьется допьяна в кабаке, да тут и уснет, где пил, останется без присмотра, ведь народу-то много, не он один, за каждым не уследишь. И в своем перепое изгрязнит на себе одежду, утеряет колпак или шапку. Если же были деньги в мошне или кошельке – их вытащат, а ножи заберут – будет ему и укор, и позор, и ущерб от чрезмерного пьянства. А если домой пойдет, да не доберется, пуще прежнего пострадает: снимут с него и одежду всю, все отберут, что при себе имел, не оставят даже сорочки.
– Вот ему бы и читал, пернатый, – буркнула я, пытаясь лапой выбить из головы назойливую птицу.
Илиодор, напившись рассола, пустыми глазами уставился на черта, и тот, как тяжелобольному, медленно растягивая слова и плавно поводя руками, объяснил:
– Я Митруха, это твоя кошка. Купил. Мы друзья, мы в Малгороде.
– Я… – сипло выдавил из себя Илиодор, и Митруха недоверчиво на него воззрился:
– Хозяин, не может быть, чтобы все было так плохо.
Илиодор сглотнул и отчего-то басом продолжил:
– Я с девкой какой-то… – и сделал руками хватательные движения, но, заметив, что на него с интересом смотрят ребенок и, возможно несовершеннолетняя, кошка, смутился, потер нос и, смело отбросив одеяло, обнаружил, что раздет. Не знаю, что щелкнуло в его голове, но он вдруг радостно, как в бане, заявил:
– Бася, – и задумался, пытаясь вспомнить, что же было дальше.
– Докатились, хозяин, – осуждающе качая головой, взглянул на всех Митруха.
Я сделала честные глаза, Пантерий, перекинув через плечо полотенце, бухнул на табурет лохань с теплой водой. Потом глянул на просвет склянку с дорогим розовым маслом и, словно от себя оторвав, капнул в воду две капли, третью скаредно прижав пальцем, задумался, глядя на грязный, обкусанный ноготь, благоухающий заморским парфюмом, и потер себя этим пальцем за ушами.
– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.
– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:
– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.
– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.
Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязныи вонялитиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.
– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.
– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.
Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.
Это был бабушкин запасной план.
– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.
И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:
– Бася! Да ты – ведьма?!
Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась. Мне и в голову не могло прийти, что эта нечисть, этот банник, Митрыч, который жил не одну сотню лет на Лисьем хуторе, оказывая ведьмам различные услуги, – такой пустобрех! И считала, что, вырвавшись из рук златоградца, снова могу ходить с гордо поднятой головой. Однако стоило Ланке сунуть нос на Лисий хутор, как по ее зубастой улыбке я поняла, что моя жизнь кончена.
– Бася! – радостно раскинула она руки, удивительно точно копируя златоградца.
Вот поэтому я и терзала стол когтями, намекая, что пора бы черту и о деле поговорить. А дело было такое, что бабка назначила нам с сестрой по телохранителю. Ланке достался боярин, а мне – Илиодор.
– И чтоб в одиночку даже до ветра не ходили, – сурово пристукивала она сухим пальцем по столу. – Кончились хиханьки, чую, пока эта змея подколодная всех не перебьет – не успокоится.
– Как же мы ее ловить-то будем, если ты нас так пугаешь, бабушка?
– Резво будете ловить, – отрезала бабуля, – вон вам, целого чиновника Разбойного приказа даю, – и она с сомнением посмотрела на осоловевшего Мытного, – хотя с ведьмами у него не очень получается. Ну да, может, волколаков сыщет. Там же целый медведь.
– Да, – умно покивала головой Ланка, – медведь – это не иголка.
Я побегала по двору, сжимая руки в кулаки, но так и не нашла причины, по которой не должна ехать с Илиодором. Сколько я ни фантазировала, столько мне казалось, что бабка меня враз раскусит. А раскусив, сотрет златоградца в порошок и свиньям скормит за растление любимых внучек. «Значит, не буду думать о нем вовсе, – решилась я наконец, настраивая себя на деловой лад, – в конце концов, что важнее: Фроська, которая моей смерти хочет, или какой-то там златоградец? – И, чувствуя как ноги становятся мягкими, я взвыла: – У-у, губосос!»
– …а еще вы с Адрианом Якимовичем об заклад побились, что изловите банду Фроськи Подаренковой раньше него.
– Я?! – сделал удивленное лицо златоградец, до этого придирчиво выбиравший, какую из двух абсолютно похожих друг на дружку батистовых рубашек ему на себя натянуть. – А велик заклад?
– А десять тысяч кладней,– важно заявил Пантерий закашлявшемуся Илиодору, сгреб все золото, что лежало в углу, и, сунув в руки тощий кошелек, осуждающе покачал головой: – Азартный вы человек, хозяин, что кушать-то в дороге станем? Это ж вы все до последней медяшки втюхали в свое пари.
Илиодор неверяще сунул нос в кошель, хищно блестевший голодной шелковой изнанкой: в нем не было даже соринок.
– От, – важно поднял палец черт и тут же спрятал руку за спину, тихо недобрым словом помянув нашу бабулю, от которой и он начал перенимать вредные привычки.
Илиодор так и смотрел завороженно на груду уплывающего мимо рук богатства вплоть до того момента, пока Ким Емельянович не захлопнул перед его носом тяжелую дверцу сейфа. Этот сейф был специально сработан и заклят от воров еще в ту пору, когда существовала Академия Магов, а потому стоил существенно дороже того золота, что мог в себя поместить.
Серебрянский князь Гаврила Спиридонович, примчавшийся с утра в Малгород, после того как до него дошли слухи о диких бесчинствах Мытного в его землях, стоял дурак дураком на обочине, время от времени бессмысленно салютуя саблей параду. Его люди рыскали по городку, прибегая с отчетами, и имели одинаково растерянное выражение лица. У Гаврилы Спиридоновича возникло странное ощущение, что вся эта прорва народу, которая проплывала мимо него, цокая конскими копытами, приезжала сюда только для того, чтобы упиться, насвинячить, озадачить всех и оставить в недоумении.
– Чего они хоть делали-то? – тоскливо спрашивал Малгородского голову князь.
– Жаб топили, Машку сватали, – уныло отвечал тот.
– Твою Машку? – Брови Гаврилы Спиридоновича, словно две резвые гусеницы, полезли на лоб. – И как?
– Страшно, – честно признался голова.
В это время, пофыркивая и раскачиваясь, мимо нихпроползла седая и не в меру раскормленная кляча, волочившая ту самую телегу, что пошла Машке в приданое. Возницей на ней сидела Марго Турусканская, известная своим склочным нравом любительница наносить мелкие телесные повреждения представителям местной администрации.
Я ехала в суконной сумке, пахнущей сухими травами, и думала о непреходящих ценностях, таких, как девичий стыд и долг перед семьей. Любвеобильный Илиодор пришел в себя уже в Малгороде, с воем сел на кровати, держа свою голову так, словно опасался, что она развалится на две части. Без разговоров схватил протянутую Пантерием пивную кружку с рассолом и, болезненно клацая зубами о край, опустошил ее, некрасиво дергая кадыком. И вообще, я с удовольствием отметила, что выглядел он мерзко, руки у него дрожали и было ему плохо. Сдал наш красавец. Холеное личико его словно пребывало в растерянности, обзаведясь неожиданными отеками. Триум в голове трепыхнул крыльями, вызывая очередной приступ:
– Дабы у жены решительно никогда и никоим образом хмельного питья бы не было: ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений. А пила бы жена бесхмельную брагу и квас – и дома, и на людях. Если придут откуда-то подруги, справиться о здоровье, им тоже хмельного питья не давать, да и свои бы женки и девки не пили бы допьяна и дома, и на людях.
– Вот ничего себе! – возмутилась я. – Он напился, а лекции мне читают!
Триум вроде как смущенно кашлянул, но тут же выдал новую умность, заставив скрипеть зубами в бессилии:
– Если же муж упьется допьяна в кабаке, да тут и уснет, где пил, останется без присмотра, ведь народу-то много, не он один, за каждым не уследишь. И в своем перепое изгрязнит на себе одежду, утеряет колпак или шапку. Если же были деньги в мошне или кошельке – их вытащат, а ножи заберут – будет ему и укор, и позор, и ущерб от чрезмерного пьянства. А если домой пойдет, да не доберется, пуще прежнего пострадает: снимут с него и одежду всю, все отберут, что при себе имел, не оставят даже сорочки.
– Вот ему бы и читал, пернатый, – буркнула я, пытаясь лапой выбить из головы назойливую птицу.
Илиодор, напившись рассола, пустыми глазами уставился на черта, и тот, как тяжелобольному, медленно растягивая слова и плавно поводя руками, объяснил:
– Я Митруха, это твоя кошка. Купил. Мы друзья, мы в Малгороде.
– Я… – сипло выдавил из себя Илиодор, и Митруха недоверчиво на него воззрился:
– Хозяин, не может быть, чтобы все было так плохо.
Илиодор сглотнул и отчего-то басом продолжил:
– Я с девкой какой-то… – и сделал руками хватательные движения, но, заметив, что на него с интересом смотрят ребенок и, возможно несовершеннолетняя, кошка, смутился, потер нос и, смело отбросив одеяло, обнаружил, что раздет. Не знаю, что щелкнуло в его голове, но он вдруг радостно, как в бане, заявил:
– Бася, – и задумался, пытаясь вспомнить, что же было дальше.
– Докатились, хозяин, – осуждающе качая головой, взглянул на всех Митруха.
Я сделала честные глаза, Пантерий, перекинув через плечо полотенце, бухнул на табурет лохань с теплой водой. Потом глянул на просвет склянку с дорогим розовым маслом и, словно от себя оторвав, капнул в воду две капли, третью скаредно прижав пальцем, задумался, глядя на грязный, обкусанный ноготь, благоухающий заморским парфюмом, и потер себя этим пальцем за ушами.
– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.
– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:
– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.
– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.
Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязныи вонялитиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.
– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.
– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.
Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.
Это был бабушкин запасной план.
– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.
И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:
– Бася! Да ты – ведьма?!
Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась. Мне и в голову не могло прийти, что эта нечисть, этот банник, Митрыч, который жил не одну сотню лет на Лисьем хуторе, оказывая ведьмам различные услуги, – такой пустобрех! И считала, что, вырвавшись из рук златоградца, снова могу ходить с гордо поднятой головой. Однако стоило Ланке сунуть нос на Лисий хутор, как по ее зубастой улыбке я поняла, что моя жизнь кончена.
– Бася! – радостно раскинула она руки, удивительно точно копируя златоградца.
Вот поэтому я и терзала стол когтями, намекая, что пора бы черту и о деле поговорить. А дело было такое, что бабка назначила нам с сестрой по телохранителю. Ланке достался боярин, а мне – Илиодор.
– И чтоб в одиночку даже до ветра не ходили, – сурово пристукивала она сухим пальцем по столу. – Кончились хиханьки, чую, пока эта змея подколодная всех не перебьет – не успокоится.
– Как же мы ее ловить-то будем, если ты нас так пугаешь, бабушка?
– Резво будете ловить, – отрезала бабуля, – вон вам, целого чиновника Разбойного приказа даю, – и она с сомнением посмотрела на осоловевшего Мытного, – хотя с ведьмами у него не очень получается. Ну да, может, волколаков сыщет. Там же целый медведь.
– Да, – умно покивала головой Ланка, – медведь – это не иголка.
Я побегала по двору, сжимая руки в кулаки, но так и не нашла причины, по которой не должна ехать с Илиодором. Сколько я ни фантазировала, столько мне казалось, что бабка меня враз раскусит. А раскусив, сотрет златоградца в порошок и свиньям скормит за растление любимых внучек. «Значит, не буду думать о нем вовсе, – решилась я наконец, настраивая себя на деловой лад, – в конце концов, что важнее: Фроська, которая моей смерти хочет, или какой-то там златоградец? – И, чувствуя как ноги становятся мягкими, я взвыла: – У-у, губосос!»
– …а еще вы с Адрианом Якимовичем об заклад побились, что изловите банду Фроськи Подаренковой раньше него.
– Я?! – сделал удивленное лицо златоградец, до этого придирчиво выбиравший, какую из двух абсолютно похожих друг на дружку батистовых рубашек ему на себя натянуть. – А велик заклад?
– А десять тысяч кладней,– важно заявил Пантерий закашлявшемуся Илиодору, сгреб все золото, что лежало в углу, и, сунув в руки тощий кошелек, осуждающе покачал головой: – Азартный вы человек, хозяин, что кушать-то в дороге станем? Это ж вы все до последней медяшки втюхали в свое пари.
Илиодор неверяще сунул нос в кошель, хищно блестевший голодной шелковой изнанкой: в нем не было даже соринок.
– От, – важно поднял палец черт и тут же спрятал руку за спину, тихо недобрым словом помянув нашу бабулю, от которой и он начал перенимать вредные привычки.
Илиодор так и смотрел завороженно на груду уплывающего мимо рук богатства вплоть до того момента, пока Ким Емельянович не захлопнул перед его носом тяжелую дверцу сейфа. Этот сейф был специально сработан и заклят от воров еще в ту пору, когда существовала Академия Магов, а потому стоил существенно дороже того золота, что мог в себя поместить.