Страница:
Илиодор, застигнутый врасплох моим требованием, сделал жабье личико и теперь моргал, не в силах придумать очередную враку. Или у него их было столько, что они теперь теснились в его воображении, борясь друг с другом за право быть рассказанной?
– Поменьше фантазий, поближе к жизни, – поощрила его я.
– А, ну это просто, – сразу обрадовался Илиодор, привстал, шагнул порывисто ко мне.
Потом смутился, спрятав глаза, и, видимо, решил, что лучше будет, если он припадет на одно колено, нежно держа меня за руку. Все было бы хорошо, если бы это была не та рука, в которой я нервно стискивала исходящую соком курицу.
– Понимаешь, – начал он проникновенно, – стыдно говорить, но я рос робким, даже запуганным ребенком. Нет, в воображении своем я был великим из великих, разил драконов и красавиц добивался. Беда, что это было лишь в моем воображении. Мы, чернокнижники, и так таимся от людей, а я был ну сущим… кротом, боящимся высунуть наружу нос. Я так опасался насмешек вульгарных девиц, что даже умолял матушку отправить меня в монастырь.
– В женский? – спросила яг видя, как моя курочка ну просто исходит слезами. Я попыталась подтянуть руку поближе, но он так вцепился и глянул на меня с таким осуждением, что смутил бы даже камень.
– Когда я тебя увидел, я захотел потрясти твое воображение, свершить нечто такое… Перевернуть весь мир! Но я ошибся, разве моя страсть не оправдание мне? Я насовершал ошибок, но неужто ты меня осудишь за любовь?
Я всхлипнула и, догадавшись, взялась за курицу левой рукой, вгрызшись в нее, шмыгнула носом:
– Хорошо сказал, мерзавец, давай еще. И не забудь, что первый раз ты видел не меня, а Ланку, или ты влюбился, когда меня тебе кошкой продавали? Лично меня как девушку это настораживает.
Он отряхнул колени, поднимаясь, ища, обо что бы вытереть руки, потом понял, что кафтан его можно смело выбросить, и потому воспользовался полою.
– Ладно, мне нет оправдания, – решительно начал он во второй раз, – семья моя всегда славилась изощренными придумками, рождая от поколения к поколению все более коварных и жестокосердных чародеев.
– О! – обрадовалась я. – Необычное начало. – Отбросила обглоданную косточку и тоже вытерла руки о его кафтан, все равно он уже начал его марать, дак какая разница.
– Я с детства бредил властью, – начал он загробным голосом, с неудовольствием осматривая свой кафтан, – истории о страшных чародеях, державших в страхе целые народы, мне бередили душу.
– У-у! – восхитилась я, старички пододвинулись ближе.
Архиносквен дал мне пряник, а из-за спины высунулась рука Пантерия. Я вполне могла ожидать в глиняной кружке болотную водицу с прошлогодней клюквой, но нет, нормальный морс, даже медком попахивает.
– Зря вы, дядя Архиносквен, смеетесь! – втянула я голову в плечи, спешно запивая волнение морсом. – Он, по-моему, не шутит.
– Конечно, шутит, – успокоил меня Архиносквен, – книга Всетворца, даже если бы она имелась в нашем распоряжении, была бы для него абсолютно бесполезной вещью. Поскольку писать в ней можно только кровью богов, увы, покинувших наш мир.
Я покосилась на Илиодора, беззаботно трескавшего мой пряник, на душе полегчало, но тревога осталась.
– Давай, ври дальше, только без этих зловещих «у-у», мне Пантерия хватает с его черным лесом.
Он с готовностью пустился в новые враки:
пел соловьем Илиодор, перейдя со стихов на прозу, но при этом все так же обволакивал меня взглядом, полным тумана с капелькой розового масла.
– Был у ней изъян, как и у всех Ландольфов, – Злата была некроманткой, бредившей о власти. Одно препятствие лишь останавливало ее: в этом мире не было магии. И тогда ей в голову пришла идея – создать резонаторы.
– Ах да. – Он потер руки, скинул кафтан, оставшись лишь в рубахе, которая выглядела немного лучше кафтана, во всяком случае, в ней угадывался белый цвет. – И вот она пропала! – возвестил он так радостно, словно это и впрямь было счастливым событием в его семье. – Я, малое дитя, так убивался по пропавшей сестре, она ведь старше на семь лет. Шалили вместе, потакала она мне, хоть иногда и сваливала на меня свои проказы, но я был не в обиде и решил, что как только повзрослею, то обязательно ее найду. И вот, представьте, через столько лет я в Северске, где о Ландольфах незаслуженно дурная слава ходит. Небезопасно было мне здесь появляться в собственном обличье, вот я и прикинулся посланцем-инквизитором.
– Вот, – обрадовалась я, – это был первый безвинно убитый тобой человек! – Я призвала магов в свидетели: – И дальше он постоянно душегубствовал в Северске.
Илиодор улыбался мне как пятилетнему дитю, которое освоило наконец-то слова и теперь пытается рассуждать как взрослый человек.
– Господа храмовники, в имении моей матушки до сих пор поднимают кубки за здоровье Императора. С ними в дороге произошел такой забавный случай… А впрочем, не хочу ославить их за глаза, быть может, этот маленький курьез еще не раз расскажут без меня. Итак, – он с чувством маленькой победы развел руки, – бескровно завладев бумагами и платьем, я пересек границу Северска. А у вас тут – смута.
– То есть это не ты ее заварил? – уточнила я.
Он приложил руку к сердцу, словно испугавшись, что я вообще способна о нем такое вообразить, и погрозил мне пальцем:
– Я за незыблемость традиций. И против анархизма. Незыблемость престолов мое кредо. Я, как мог, помог главе страны урегулировать проблему, попутно отыскав сестру. Но тут, – он очень натурально покраснел до кончиков ушей, – наверное, юношеское любопытство меня сподвигло сделать архиглупость. Я позволил нашей Златке сделать маленький, безобидный резонатор, всего один, просто посмотреть хотел, при этом сам я не способен к некромантии, а руки обагрил лишь кровью петуха. Вот моя жертва, в этом я и каюсь.
Я разразилась бурными овациями:
– Ты с театрами никогда не путешествовал?
– Да сколько раз! Ты знаешь, как я жонглирую? – Он подхватился показать, но я, заметив, что солнце уже показало свою лысую макушку, велела ему прекращать с затеями, а то неудобно перед архимагами, люди по важному поводу собрались, а мы их байками потчуем.
– Да нет, нам нравится, – начали они уговаривать нас, – признаться, мы по глупости сочувствовали Архиносквену, а теперь-то знаем, отчего он держался за это место.
– Да он не за место, он за бедра Марты держался, – ввернул тогда Пантерий, вызвав хохот остальных, а я вскочила, требуя, чтобы мне не смели выдавать страшные секреты взаимоотношений Круга и Конклава. Я все-таки девица молодая, могу и разболтать.
– Ну, думаю, к обеду мы твою бабушку выпустим, – прищурился на дальний лес Архиносквен.
– Это если с Луговской сумеете договориться, – хмыкнул Пантерий, заставив всех замолчать, – она сейчас в Дурнево и вас к себе приглашает. И чего вы все на меня так смотрите? – попятился черт по тропке. – Когда на меня так смотрят, я вспоминаю один совсем не забавный случай. Там вот тоже сначала так смотрели, а потом – ам!
– Я тебе покажу «ам!», – начала наступать я на черта, который слушал тут всякие враки, вместо того чтобы о важном рассказать.
Это было ошибкой с моей стороны, но поняла я ее лишь тогда, когда Пантерий припустил от меня, а гоняться за тем, кто за пять минут сбегал в село за морсом, – безнадежное дело. Я растерянно оглянулась на всех, теребя свою разлетевшуюся косу:
– Что будем делать?
Илиодор укоризненно вскричал:
– Мариша! Да это даже неприлично отказываться от таких предложений! Мне, человеку, уставшему от светских раутов, и то было бы интересно.
– А я, деревенская дурочка, значит, из шкуры должна выпрыгнуть от такого счастья! – взвилась я. Он засвистел какую-то песенку, одновременно найдя что-то очень интересное на небе и в шагах двадцати от нас. – Стой! Куда побежал? Ты считаешь меня простушкой? Не смей отворачиваться! Отвечай!
А сама удивилась: в какой-то момент я перестала на него злиться. А главное, как этот паршивец при действующем заклятии сумел мне аж три истории пропихнуть – выходит, он мне ни разу не соврал? И все три правда? Или только одна? Или две? Или в каждую по кусочку правды запихнул? Ненавижу!
Анна Васильевна Луговская устроила в Дурневе подобие военной ставки. Бессонная ночь и скачка до самого утра, которую пришлось выдержать княгине, чтобы спасти свою жизнь от бунтующих егерей, ничуть не нанесли ущерба ее здоровью, а, наоборот, казалось, подстегнули эту бурную жизнедеятельную натуру. В Малгороде, куда они ворвались ночью, буквально за спиной слыша топот погони, Анна за какой-то час не только организовала отпор егерям, но и отправила ополчение на помощь Серебрянску во главе с Гаврилой Спиридоновичем. Супруга его и дети остались в доме головы, под надежным присмотром, но сама Луговская, услышав мольбы укрыться за стенами, лишь рассмеялась. Кровь ее кипела, она испытывала необыкновенный подъем и жаждала свершений. Поэтому, едва распорядившись насчет мятежников, она тут же вызвала к себе Костричную, с ходу потребовав от той рассказывать все без утайки.
Увидев себя в окружении вооруженных людей, Ланка так испугалась, что, дрогнув всем телом, обернулась сойкой и выпорхнула в окошко, не только удивив людей, но и сама изумившись до невозможности. На ее счастье, радость от приобретения крыльев пересилила потрясение, а пять минут спустя и вовсе захлестнула с головой. К утру, измотанная, она стояла на дороге в Дурнево со странной блуждающей улыбкой на лице и с одним вопросом к самой себе: и как она до сих пор жила без этого упоительного чувства полета? Весь лес за ее спиной сонно возмущался птичьими голосами, в нем не осталось, пожалуй, ни одной пичуги, которую бы Ланка не растормошила среди ночи.
Анжела Демцова, проводив упорхнувшую ведьму долгим взглядом, только прицокнула восторженно:
– И зачем ее было так пугать, Анна Васильевна?
Княгиня, и сама не ожидавшая подобного поворота, нервно постучала пером о стол, уставившись на Мытного:
– И часто с ней это бывает, Адриан Якимович?
Откровенно растерявшийся Адриан поиграл бровями, сказав своим лицом больше, чем уверениями в полном неведении.
– Худая слава идет об этом Ведьмином Логе, – подал голос голова, думавший про себя, что ему осталось только Императора Златоградского принять у себя в управе, и после этого людей сюда можно водить за деньги, с рассказами об именитых вельможах, что почивали в этом доме. А еще его серьезно мучил вопрос: где на ночь глядя достать серебряную ночную вазу, дабы сестра Великого Князя не снисходила до пользования обычным отхожим местом.
– Может, допросим гайдуков? – предложила со смешком Анжела.
– Только на улице, – отрезала Луговская, – я боюсь себе представить, кем они могут обернуться.
– Особенно тот мордатенький, – промурлыкала Демцова, – такой крепыш…
Не задерживаясь в Малгороде и чая встретить в Ведьмином Логу Решетникова, Анна Васильевна отправилась в путь, затребовав себе вместо платья форму гвардейца и коней порезвее. Демцова свое платье отказалась менять наотрез, заявив, что лучше она себе заработает прострел в спину от скачки боком, но останется обворожительно красивой. Без Дорофеи и в окружении трех десятков верховых, отряженных сопровождать княгиню, Ладейко, Сашко, Митяй и прочие дурневчане невольно жались к Туче. Он хоть и обещал им порку, но по-свойски, можно сказать, по-отечески, только до кровавых пузырей из носа, но не далее.
Илиодор сидел на завалинке, наслаждаясь первым светом нового дня. Солнце ласкало его, и вот так, с закрытыми глазами, можно было представить себя дома, в Златограде. Правда, их замок сложен не из смолянистых бревен и в эту пору там стоит одуряющий аромат роз. Матушка – большая любительница цветников – ходит вслед за садовником, ревниво наблюдая, как он обихаживает ее красавиц, гудят пчелы, выжлятник тащит попискивающего щенка. То ли похвастаться хочет, то ли переживает, что заболел – не ест. Ну и, конечно, кто-то из воспитанниц терзает в беседке арфу, надеясь заслужить матушкино одобрение.
Илиодор почувствовал, как мех норки щекочет щеку, улыбнулся, делая вид, что сейчас куснет, как собака, даже дернулся, сделав движение головой, вызвав неудовольствие у пристроившегося на коленях мордатого хозяйского кота. Демцова довольно захихикала и подтянула на колени край палантина. Она сидела на подоконнике, окна дома старосты были распахнуты настежь. Хозяйка, охая, бегала где-то по другим комнатам, а в этой приводила себя в порядок перед аудиенцией Анна Луговская. Илиодор слышал, как плещется вода, но не вслушивался в слова княгини.
Через дорогу, в соседнем доме, спешно наводили красоту сестры Лапотковы. Илиодор снова улыбнулся, вспомнив, какие глаза сделались у Маришки в тот миг, когда она услышала о приезде княгини. Он готов был биться об заклад на все матушкино наследство, что первая ее мысль была о том, что она выглядит как болотная кикимора: ни платья, ни прически, ни подобающего сопровождения. Во всяком случае, на него она глянула как купчик, который не решается выставить на прилавок сомнительный товар. Илиодор с жадностью наблюдал смятение в ее лице. Гордость и разум бились в Маришке с неистребимым женским кокетством, и ведьма в ее душе побеждала, требуя, чтобы ее принимали такой, какая она есть, но все равно, все равно плескалась в глазах грусть о той единственной и несбыточной женской мечте – появиться и пленить всех без разбору.
К его несчастью, тут им буквально на голову свалилась Маришкина сестра с жизнерадостным щебетом, от которого у Илиодора тут же зазудело все тело, а ноги начали приплясывать, требуя от хозяина немедленного побега. Ведь сумел же он один раз убежать из теплого, уютного маминого плена, где вот так же назойливо свиристели ее бесчисленные воспитанницы. Правда, это мало что дало… Их пестрые щебечущие стайки встречали Илиодора по всему свету, вызывая радостную улыбку, так похожую на оскал волка. Тут всем сомнениям Маришки был положен конец. Сначала на нее вылили целый ушат новостей, потом немедленно потребовали от архимагов открыть короткую дорогу в Дурнево, причем сразу назвали и дом и баню, в которой Ланка желала оказаться с охапками заморских платьев в руках.
Утомленное долгой пассивной жизнью старичье едва не исполнило ее просьбу, Илиодору пришлось пресекать эти безобразия на корню, терпя в ответ шипение, угрозы и обвинения Ланки и Маришки.
– Я вспомнила! – кричала, прыгая лягушонком, Мариша. – Ты не разрешаешь им колдовать! Ты над каждым кусочком этой чертовой праны трясешься, как крохобор!
– Конечно, трясусь, мое солнце. Я не желаю, чтобы твоя бабушка осталась замурованной из-за элементарной нехватки колдовских запасов, которые так стремительно тратят уважаемые маги Конклава, – стараясь нагнать на лицо серьезную мину, ответил Илиодор, чувствуя в душе, что нет, скоро он провалит эту роль. Она с таким серьезным видом нападала на него, уличая в коварстве, что прямо так и тянуло признаться, что он действительно коварен.
«Ладно-ладно, – размышлял он про себя, стараясь отрешиться от окружающего, от этих насупленных бровок и взгляда, сверкающего праведным гневом ведьмы-воительницы, – конечно, я злодей, спорить не буду, но тебе понравится в новом мире, не может не понравиться! Не тот у тебя характер, чтобы мечтать о блинах, пирогах и муже-домоседе. Подумаешь, поездила с бабушкой по Северску! А была ли ты в усыпальнице Миренских шахиншахов? А Жемчужное озеро за три минуты до восхода солнца видела? Ничего ты не знаешь о мире, дурочка. Я тебе все это покажу. Да…» Он почувствовал, что в горле рождается ну совершенно какое-то кошачье мурлыкание, будущие дни представлялись ему янтарно-золотыми и пряно-тягучими, как медовый взвар с пряностями и перцем.
Демцовой, видевшей, что дразнить Илиодора, разомлевшего на солнце, совершенно бессмысленно, пришло в голову взять маленькую походную лютню. Звучание ее оказалось на удивление приятным:
– Мариша, Лана, вы очаровательны, – вклинился он меж двумя сестрами, подавая руки сразу обеим.
Архиносквен, в окружении озабоченных дурневских теток, уже стоял на пороге дома старосты, поджидая их.
Маришка была вся напряжена и едва ли не звенела как струна, а Ланка кусала и без того алые губы, сразу же вцепившись в него так, словно он и был той самой соломинкой, которую жаждет найти всякий утопающий. Цепким взором окинув платья, Илиодор облегченно выдохнул, благословляя Марту Лапоткову, имевшую в своих бездонных сундуках театральные костюмы на любой случай и для всякой аферы. «А ведь сестры наверняка умеют говорить гнусаво в нос и растягивая слова, как дочки южных магнатов», – пришла в голову веселая мысль, он сам не раз кочевал так из трактира в трактир вдоль имперского тракта, изображая пресыщенного жизнью сибарита. Правда, не для денег, как ведьмы, но обязательно нужно будет спросить их, кого они изображали в этих платьях.
На Ланке было нежно-васильковое, с удивительно смелым кружевным верхом. Распущенные волосы спадали, словно искусственный золотой водопад в императорском дворце. Тут и там в живописном беспорядке выныривали из ее локонов перлы. Мариша, несмотря на всю свою ожесточенную собранность, была удивительно мила, на ней было платье серебристого шелка с открытыми плечами, которые лишь входили в моду в этом сезоне. Моду эту ввела императорская фаворитка – женщина изумительных пропорций, с покатыми белыми плечами, один вид которых вызывал в златоградском венценосце желание забросить политику и стать менестрелем. Маришкины плечи были, напротив, хрупки, а вид их будил в душе Илиодора такое, что он сам начинал стесняться собственных романтических бредней.
– Ничего не бойся, она не людоедка, – стиснул он ее холодные от волнения пальчики.
Маришка резко повернула к нему лицо, и волосы с серебряным перезвоном прикрыли плечи. Только сейчас он понял, отчего они не развеваются по ветру, как у Ланки. Просто они были разобраны на пряди, кончики которых были убраны в серебряные гильзы, и еще с десяток едва заметных нитей вплетено в прическу, утяжеляя ее и создавая рисунок, который лишь на мгновение вспыхивал и пропадал, как молния. «Адский труд, – подумал Илиодор, – нет, все-таки прекрасно быть мужчиной». Сам-то он лишь ополоснулся, расчесал волосы, побрился на скорую руку и, спрыснувшись ароматической водой, облачился в шелка и бархат, преподнесенные трепетной рукой старосты, вернув при этом назад шубу и бобровую шапку, сказав, что это ему не по чину. Вполне хватит и шляпы с узкими полями и фазаньим пером, которую староста непонятно для чего купил на ярмарке прошлым летом, позарившись на низкую цену, – теперь вот пригодилась, и староста был рад от нее избавиться.
У дверей в горницу стояли два стражника при полном параде, так и казалось, что сейчас с той стороны ударят тростью в пол, гнусаво объявив:
– Гроссмейстерши Ведьминого Круга Лана и Мариша Лапотковы с сопровождающим их инквизитором.
Он так с улыбочкой и вошел в двери.
Я очнулась только на улице. Рядом, с обморочным видом, стояла Ланка, переводя дух. Она с самого начала боялась, что ей всыпят за самозванство, и теперь с недоумением тискала в руках документ, утверждающий, что она и есть та самая Дорофея Костричная, коей было угодно скрываться на территории Северска под именем Ланки Лапотковой.
– Мы что ж теперь, не сестры? – поинтересовалась я, пытаясь сообразить, каким образом Илиодору и Мытному удалось провернуть этот фокус. Нет ли здесь заговора против Ведьминого Круга? Больно уж у Луговской и ее подружки, когда они выписывали паспорт, азартно блестели глаза, примерно так же, как у нашей бабули, когда она подсчитывает денежки после наших летних путешествий по Северску. – Ланка, это заговор.
– Дурочка, я ж теперь княжна! – с визгом бросилась мне на шею сестрица и, не зная, как излить свои чувства, стала тискать и целовать.
– Опомнись! Какая княжна? С татуировкой на заднице?
У Ланки сделалось горестное личико, а я встряхнула ее как следует:
– Тебя во что-то втягивают, бестолочь!
– Да, втягивают, – она начала наглаживать меня по руке, – но ты не волнуйся, я немножко втянусь, а если что не так, то сразу домой!
Я застонала, поняв, что сестру уже понесло, хотела зайти с другой стороны, выспросив, на каком же болоте ее владения находятся, но тут вмешался Мытный, появившийся в сопровождении двух плечистых стражников. Он приобнял Ланку, сразу сомлевшую и привалившуюся к его плечу:
– Сударыни Лапотковы, нам пора. Анна Васильевна уже жаждет увидеть одно из чудес Конклава.
– Лучше скажите, во что вы мою сестру втягиваете? – вспылила я, решив, что с места не сойду, пока не услышу правду. Мытный – это не Илиодор, из того скользкого змея честных слов и клещами не вытянешь – проскользнет меж пальцев. А с боярином-то мы на равных, кто кого переупрямит, тот и победит.
Только глянув мне в глаза, Адриан Якимович понял, что юлить бесполезно, сразу со вздохом признавшись:
– Анна Васильевна – женщина своенравная и, несмотря на расчетливый ум, часто подвержена настроению, так что вам радоваться надо, что ей показалось забавным объявить одну из ведьм Костричною, – он замер на миг, словно человек, собравшийся кинуться в воду, – и связать узами брака с Северском.
Ланка дрогнула в его объятиях, а я одарила ее презрительным взглядом:
– Втянулась чуть-чуть, ведьма? – и пошла себе к развалинам Школы, лишь краем уха вслушиваясь в тот базарный галдеж, который устроила моя сестра.
– Могли и в колодки! – вякал Мытный, пытаясь привести десятки аргументов, оправдывающих его и княгиню, не понимал, бедненький, что искусству визга мы учились у самой Марго Турусканской.
Митяя не взяли под стражу и даже не бросили в подвал, но от этого ему было не лучше. В Малгороде столичная стража, проведав о том, что он собирался княгиню воровать, два раза врезала в ухо, и эта мелочная расправа вызвала в нем больше унижения, чем страха. Он даже вызвался было ехать с Гаврилой Спиридоновичем в Серебрянск, усмирять бунт егерей, но тут уже получил затрещину от Тучи, велевшего ему не быть совсем уж дурнем. Так он и ехал всю ночь, терзаемый стыдом и неудовлетворенностью. Нечем было похвастать перед Маришкой, прийти и сказать: «Вот, это я сделал», – а очень хотелось, чуть не до изжоги.
– Поменьше фантазий, поближе к жизни, – поощрила его я.
– А, ну это просто, – сразу обрадовался Илиодор, привстал, шагнул порывисто ко мне.
Потом смутился, спрятав глаза, и, видимо, решил, что лучше будет, если он припадет на одно колено, нежно держа меня за руку. Все было бы хорошо, если бы это была не та рука, в которой я нервно стискивала исходящую соком курицу.
– Понимаешь, – начал он проникновенно, – стыдно говорить, но я рос робким, даже запуганным ребенком. Нет, в воображении своем я был великим из великих, разил драконов и красавиц добивался. Беда, что это было лишь в моем воображении. Мы, чернокнижники, и так таимся от людей, а я был ну сущим… кротом, боящимся высунуть наружу нос. Я так опасался насмешек вульгарных девиц, что даже умолял матушку отправить меня в монастырь.
– В женский? – спросила яг видя, как моя курочка ну просто исходит слезами. Я попыталась подтянуть руку поближе, но он так вцепился и глянул на меня с таким осуждением, что смутил бы даже камень.
– Когда я тебя увидел, я захотел потрясти твое воображение, свершить нечто такое… Перевернуть весь мир! Но я ошибся, разве моя страсть не оправдание мне? Я насовершал ошибок, но неужто ты меня осудишь за любовь?
Я всхлипнула и, догадавшись, взялась за курицу левой рукой, вгрызшись в нее, шмыгнула носом:
– Хорошо сказал, мерзавец, давай еще. И не забудь, что первый раз ты видел не меня, а Ланку, или ты влюбился, когда меня тебе кошкой продавали? Лично меня как девушку это настораживает.
Он отряхнул колени, поднимаясь, ища, обо что бы вытереть руки, потом понял, что кафтан его можно смело выбросить, и потому воспользовался полою.
– Ладно, мне нет оправдания, – решительно начал он во второй раз, – семья моя всегда славилась изощренными придумками, рождая от поколения к поколению все более коварных и жестокосердных чародеев.
– О! – обрадовалась я. – Необычное начало. – Отбросила обглоданную косточку и тоже вытерла руки о его кафтан, все равно он уже начал его марать, дак какая разница.
– Я с детства бредил властью, – начал он загробным голосом, с неудовольствием осматривая свой кафтан, – истории о страшных чародеях, державших в страхе целые народы, мне бередили душу.
– У-у! – восхитилась я, старички пододвинулись ближе.
Архиносквен дал мне пряник, а из-за спины высунулась рука Пантерия. Я вполне могла ожидать в глиняной кружке болотную водицу с прошлогодней клюквой, но нет, нормальный морс, даже медком попахивает.
Под впечатлением я слишком громко хрупнула пряником, и на меня зашикали, как на крикуна в балагане. Илиодор благодарно поклонился и, присев ко мне, излил метания своей демонической души:
И вот, узнав о книге Всетворца,
А это – архимаги знают – древний артефакт,
Любая запись в нем способна изменить лик мироздания,
Я этою идеей загорелся.
Но как узнать об этой книге, кто ее хранит?
Конклав распался, колдуны сбежали,
Таятся под личиною простых людей,
Хранят до времени секрет заветной книги.
Старцы захохотали, а я, наоборот, поежилась, они-то не видят, как лихорадочно блестят у него глаза.
Вот я подумал, чтоб Конклав собрать,
Обрушить надобно на Северск потрясение,
Пусть будет бунт, война, чума – неважно,
Пусть мертвые восстанут
Иль ведьмы очутятся в заточенье.
Из тысячи ужаснейших причин
Какая-нибудь да заставит их собраться.
Тут главное – момент не упустить
И вырвать тайну беззащитных старцев.
– Зря вы, дядя Архиносквен, смеетесь! – втянула я голову в плечи, спешно запивая волнение морсом. – Он, по-моему, не шутит.
– Конечно, шутит, – успокоил меня Архиносквен, – книга Всетворца, даже если бы она имелась в нашем распоряжении, была бы для него абсолютно бесполезной вещью. Поскольку писать в ней можно только кровью богов, увы, покинувших наш мир.
Я покосилась на Илиодора, беззаботно трескавшего мой пряник, на душе полегчало, но тревога осталась.
– Давай, ври дальше, только без этих зловещих «у-у», мне Пантерия хватает с его черным лесом.
Он с готовностью пустился в новые враки:
Я представила орясину Зюку и захихикала в кулачок. С ее ростом к ней, наверное, исключительно волоты сватались. Хотя, с другой стороны, вон плотник Хома очень крупных женщин любит, его аж трясти начинает. Потом себя одернула: крупных, дак это в ширину, а тут…
В семье моей все любознательные страсть.
И стар и млад, и женщины и дети.
Такая любознательность у нас,
Что сделалась с годами легендарной.
И столько небылиц о том сплели,
Таких ужасных напридумывали басен,
Что я и сам порой кажусь себе опасен,
Ведь как-никак и я из их семьи.
Мы с детства видим то, чего другие
Не могут и представить даже спьяну.
Но Златка радовалась этому изъяну,
Предпочитая знания любви.
Умна, красива, хохотушка,
И каждый день под окнами по кавалеру.
Увы, несчастные, они все опоздали!
обещаний, -
Да, не было ей дела
До томных вздохов под окном
И сладких
пел соловьем Илиодор, перейдя со стихов на прозу, но при этом все так же обволакивал меня взглядом, полным тумана с капелькой розового масла.
– Был у ней изъян, как и у всех Ландольфов, – Злата была некроманткой, бредившей о власти. Одно препятствие лишь останавливало ее: в этом мире не было магии. И тогда ей в голову пришла идея – создать резонаторы.
– Не переигрывай, ты обещал мне без совиных выкриков.
Она читала день и ночь
О всех злодеях, что покоятся в земле,
Где их могилы, как их отыскать.
Семья дрожала, не рискуя ей перечить…
– Ах да. – Он потер руки, скинул кафтан, оставшись лишь в рубахе, которая выглядела немного лучше кафтана, во всяком случае, в ней угадывался белый цвет. – И вот она пропала! – возвестил он так радостно, словно это и впрямь было счастливым событием в его семье. – Я, малое дитя, так убивался по пропавшей сестре, она ведь старше на семь лет. Шалили вместе, потакала она мне, хоть иногда и сваливала на меня свои проказы, но я был не в обиде и решил, что как только повзрослею, то обязательно ее найду. И вот, представьте, через столько лет я в Северске, где о Ландольфах незаслуженно дурная слава ходит. Небезопасно было мне здесь появляться в собственном обличье, вот я и прикинулся посланцем-инквизитором.
– Вот, – обрадовалась я, – это был первый безвинно убитый тобой человек! – Я призвала магов в свидетели: – И дальше он постоянно душегубствовал в Северске.
Илиодор улыбался мне как пятилетнему дитю, которое освоило наконец-то слова и теперь пытается рассуждать как взрослый человек.
– Господа храмовники, в имении моей матушки до сих пор поднимают кубки за здоровье Императора. С ними в дороге произошел такой забавный случай… А впрочем, не хочу ославить их за глаза, быть может, этот маленький курьез еще не раз расскажут без меня. Итак, – он с чувством маленькой победы развел руки, – бескровно завладев бумагами и платьем, я пересек границу Северска. А у вас тут – смута.
– То есть это не ты ее заварил? – уточнила я.
Он приложил руку к сердцу, словно испугавшись, что я вообще способна о нем такое вообразить, и погрозил мне пальцем:
– Я за незыблемость традиций. И против анархизма. Незыблемость престолов мое кредо. Я, как мог, помог главе страны урегулировать проблему, попутно отыскав сестру. Но тут, – он очень натурально покраснел до кончиков ушей, – наверное, юношеское любопытство меня сподвигло сделать архиглупость. Я позволил нашей Златке сделать маленький, безобидный резонатор, всего один, просто посмотреть хотел, при этом сам я не способен к некромантии, а руки обагрил лишь кровью петуха. Вот моя жертва, в этом я и каюсь.
Я разразилась бурными овациями:
– Ты с театрами никогда не путешествовал?
– Да сколько раз! Ты знаешь, как я жонглирую? – Он подхватился показать, но я, заметив, что солнце уже показало свою лысую макушку, велела ему прекращать с затеями, а то неудобно перед архимагами, люди по важному поводу собрались, а мы их байками потчуем.
– Да нет, нам нравится, – начали они уговаривать нас, – признаться, мы по глупости сочувствовали Архиносквену, а теперь-то знаем, отчего он держался за это место.
– Да он не за место, он за бедра Марты держался, – ввернул тогда Пантерий, вызвав хохот остальных, а я вскочила, требуя, чтобы мне не смели выдавать страшные секреты взаимоотношений Круга и Конклава. Я все-таки девица молодая, могу и разболтать.
– Ну, думаю, к обеду мы твою бабушку выпустим, – прищурился на дальний лес Архиносквен.
– Это если с Луговской сумеете договориться, – хмыкнул Пантерий, заставив всех замолчать, – она сейчас в Дурнево и вас к себе приглашает. И чего вы все на меня так смотрите? – попятился черт по тропке. – Когда на меня так смотрят, я вспоминаю один совсем не забавный случай. Там вот тоже сначала так смотрели, а потом – ам!
– Я тебе покажу «ам!», – начала наступать я на черта, который слушал тут всякие враки, вместо того чтобы о важном рассказать.
Это было ошибкой с моей стороны, но поняла я ее лишь тогда, когда Пантерий припустил от меня, а гоняться за тем, кто за пять минут сбегал в село за морсом, – безнадежное дело. Я растерянно оглянулась на всех, теребя свою разлетевшуюся косу:
– Что будем делать?
Илиодор укоризненно вскричал:
– Мариша! Да это даже неприлично отказываться от таких предложений! Мне, человеку, уставшему от светских раутов, и то было бы интересно.
– А я, деревенская дурочка, значит, из шкуры должна выпрыгнуть от такого счастья! – взвилась я. Он засвистел какую-то песенку, одновременно найдя что-то очень интересное на небе и в шагах двадцати от нас. – Стой! Куда побежал? Ты считаешь меня простушкой? Не смей отворачиваться! Отвечай!
А сама удивилась: в какой-то момент я перестала на него злиться. А главное, как этот паршивец при действующем заклятии сумел мне аж три истории пропихнуть – выходит, он мне ни разу не соврал? И все три правда? Или только одна? Или две? Или в каждую по кусочку правды запихнул? Ненавижу!
Анна Васильевна Луговская устроила в Дурневе подобие военной ставки. Бессонная ночь и скачка до самого утра, которую пришлось выдержать княгине, чтобы спасти свою жизнь от бунтующих егерей, ничуть не нанесли ущерба ее здоровью, а, наоборот, казалось, подстегнули эту бурную жизнедеятельную натуру. В Малгороде, куда они ворвались ночью, буквально за спиной слыша топот погони, Анна за какой-то час не только организовала отпор егерям, но и отправила ополчение на помощь Серебрянску во главе с Гаврилой Спиридоновичем. Супруга его и дети остались в доме головы, под надежным присмотром, но сама Луговская, услышав мольбы укрыться за стенами, лишь рассмеялась. Кровь ее кипела, она испытывала необыкновенный подъем и жаждала свершений. Поэтому, едва распорядившись насчет мятежников, она тут же вызвала к себе Костричную, с ходу потребовав от той рассказывать все без утайки.
Увидев себя в окружении вооруженных людей, Ланка так испугалась, что, дрогнув всем телом, обернулась сойкой и выпорхнула в окошко, не только удивив людей, но и сама изумившись до невозможности. На ее счастье, радость от приобретения крыльев пересилила потрясение, а пять минут спустя и вовсе захлестнула с головой. К утру, измотанная, она стояла на дороге в Дурнево со странной блуждающей улыбкой на лице и с одним вопросом к самой себе: и как она до сих пор жила без этого упоительного чувства полета? Весь лес за ее спиной сонно возмущался птичьими голосами, в нем не осталось, пожалуй, ни одной пичуги, которую бы Ланка не растормошила среди ночи.
Анжела Демцова, проводив упорхнувшую ведьму долгим взглядом, только прицокнула восторженно:
– И зачем ее было так пугать, Анна Васильевна?
Княгиня, и сама не ожидавшая подобного поворота, нервно постучала пером о стол, уставившись на Мытного:
– И часто с ней это бывает, Адриан Якимович?
Откровенно растерявшийся Адриан поиграл бровями, сказав своим лицом больше, чем уверениями в полном неведении.
– Худая слава идет об этом Ведьмином Логе, – подал голос голова, думавший про себя, что ему осталось только Императора Златоградского принять у себя в управе, и после этого людей сюда можно водить за деньги, с рассказами об именитых вельможах, что почивали в этом доме. А еще его серьезно мучил вопрос: где на ночь глядя достать серебряную ночную вазу, дабы сестра Великого Князя не снисходила до пользования обычным отхожим местом.
– Может, допросим гайдуков? – предложила со смешком Анжела.
– Только на улице, – отрезала Луговская, – я боюсь себе представить, кем они могут обернуться.
– Особенно тот мордатенький, – промурлыкала Демцова, – такой крепыш…
Не задерживаясь в Малгороде и чая встретить в Ведьмином Логу Решетникова, Анна Васильевна отправилась в путь, затребовав себе вместо платья форму гвардейца и коней порезвее. Демцова свое платье отказалась менять наотрез, заявив, что лучше она себе заработает прострел в спину от скачки боком, но останется обворожительно красивой. Без Дорофеи и в окружении трех десятков верховых, отряженных сопровождать княгиню, Ладейко, Сашко, Митяй и прочие дурневчане невольно жались к Туче. Он хоть и обещал им порку, но по-свойски, можно сказать, по-отечески, только до кровавых пузырей из носа, но не далее.
Илиодор сидел на завалинке, наслаждаясь первым светом нового дня. Солнце ласкало его, и вот так, с закрытыми глазами, можно было представить себя дома, в Златограде. Правда, их замок сложен не из смолянистых бревен и в эту пору там стоит одуряющий аромат роз. Матушка – большая любительница цветников – ходит вслед за садовником, ревниво наблюдая, как он обихаживает ее красавиц, гудят пчелы, выжлятник тащит попискивающего щенка. То ли похвастаться хочет, то ли переживает, что заболел – не ест. Ну и, конечно, кто-то из воспитанниц терзает в беседке арфу, надеясь заслужить матушкино одобрение.
Илиодор почувствовал, как мех норки щекочет щеку, улыбнулся, делая вид, что сейчас куснет, как собака, даже дернулся, сделав движение головой, вызвав неудовольствие у пристроившегося на коленях мордатого хозяйского кота. Демцова довольно захихикала и подтянула на колени край палантина. Она сидела на подоконнике, окна дома старосты были распахнуты настежь. Хозяйка, охая, бегала где-то по другим комнатам, а в этой приводила себя в порядок перед аудиенцией Анна Луговская. Илиодор слышал, как плещется вода, но не вслушивался в слова княгини.
Через дорогу, в соседнем доме, спешно наводили красоту сестры Лапотковы. Илиодор снова улыбнулся, вспомнив, какие глаза сделались у Маришки в тот миг, когда она услышала о приезде княгини. Он готов был биться об заклад на все матушкино наследство, что первая ее мысль была о том, что она выглядит как болотная кикимора: ни платья, ни прически, ни подобающего сопровождения. Во всяком случае, на него она глянула как купчик, который не решается выставить на прилавок сомнительный товар. Илиодор с жадностью наблюдал смятение в ее лице. Гордость и разум бились в Маришке с неистребимым женским кокетством, и ведьма в ее душе побеждала, требуя, чтобы ее принимали такой, какая она есть, но все равно, все равно плескалась в глазах грусть о той единственной и несбыточной женской мечте – появиться и пленить всех без разбору.
К его несчастью, тут им буквально на голову свалилась Маришкина сестра с жизнерадостным щебетом, от которого у Илиодора тут же зазудело все тело, а ноги начали приплясывать, требуя от хозяина немедленного побега. Ведь сумел же он один раз убежать из теплого, уютного маминого плена, где вот так же назойливо свиристели ее бесчисленные воспитанницы. Правда, это мало что дало… Их пестрые щебечущие стайки встречали Илиодора по всему свету, вызывая радостную улыбку, так похожую на оскал волка. Тут всем сомнениям Маришки был положен конец. Сначала на нее вылили целый ушат новостей, потом немедленно потребовали от архимагов открыть короткую дорогу в Дурнево, причем сразу назвали и дом и баню, в которой Ланка желала оказаться с охапками заморских платьев в руках.
Утомленное долгой пассивной жизнью старичье едва не исполнило ее просьбу, Илиодору пришлось пресекать эти безобразия на корню, терпя в ответ шипение, угрозы и обвинения Ланки и Маришки.
– Я вспомнила! – кричала, прыгая лягушонком, Мариша. – Ты не разрешаешь им колдовать! Ты над каждым кусочком этой чертовой праны трясешься, как крохобор!
– Конечно, трясусь, мое солнце. Я не желаю, чтобы твоя бабушка осталась замурованной из-за элементарной нехватки колдовских запасов, которые так стремительно тратят уважаемые маги Конклава, – стараясь нагнать на лицо серьезную мину, ответил Илиодор, чувствуя в душе, что нет, скоро он провалит эту роль. Она с таким серьезным видом нападала на него, уличая в коварстве, что прямо так и тянуло признаться, что он действительно коварен.
«Ладно-ладно, – размышлял он про себя, стараясь отрешиться от окружающего, от этих насупленных бровок и взгляда, сверкающего праведным гневом ведьмы-воительницы, – конечно, я злодей, спорить не буду, но тебе понравится в новом мире, не может не понравиться! Не тот у тебя характер, чтобы мечтать о блинах, пирогах и муже-домоседе. Подумаешь, поездила с бабушкой по Северску! А была ли ты в усыпальнице Миренских шахиншахов? А Жемчужное озеро за три минуты до восхода солнца видела? Ничего ты не знаешь о мире, дурочка. Я тебе все это покажу. Да…» Он почувствовал, что в горле рождается ну совершенно какое-то кошачье мурлыкание, будущие дни представлялись ему янтарно-золотыми и пряно-тягучими, как медовый взвар с пряностями и перцем.
Демцовой, видевшей, что дразнить Илиодора, разомлевшего на солнце, совершенно бессмысленно, пришло в голову взять маленькую походную лютню. Звучание ее оказалось на удивление приятным:
Илиодор хмыкнул и даже похлопал в ладоши явно ожидавшей его реакции исполнительнице. Заскрипела калитка, и, приоткрыв один глаз, он увидел, что девицы уже при полном параде. И даже в какой-то миг испугался, что расточительные маги поддались-таки на уговоры Ланки, доставив им вожделенные платья из Златограда. Толстый кот с мявом плюхнулся на землю, а он порывисто вскочил: пусть думают, что ошеломлен. Анжела тоже исчезла. Следить за улицей, изображая легкомысленную красотку, ей уже не было смысла. Илиодор оглянулся, пытаясь через окна заглянуть, как там Луговская готовится к встрече его гроссмейстерш, но тут же напоролся на неприветливый взгляд охранника.
Влюбился в розу соловей, среди ветвей поет,
Она ж, надменна и горда, в молчанье целый год.
Ему не мил весь белый свет, да вот одна беда —
Прекрасна роза, спору нет, но слуха лишена.
– Мариша, Лана, вы очаровательны, – вклинился он меж двумя сестрами, подавая руки сразу обеим.
Архиносквен, в окружении озабоченных дурневских теток, уже стоял на пороге дома старосты, поджидая их.
Маришка была вся напряжена и едва ли не звенела как струна, а Ланка кусала и без того алые губы, сразу же вцепившись в него так, словно он и был той самой соломинкой, которую жаждет найти всякий утопающий. Цепким взором окинув платья, Илиодор облегченно выдохнул, благословляя Марту Лапоткову, имевшую в своих бездонных сундуках театральные костюмы на любой случай и для всякой аферы. «А ведь сестры наверняка умеют говорить гнусаво в нос и растягивая слова, как дочки южных магнатов», – пришла в голову веселая мысль, он сам не раз кочевал так из трактира в трактир вдоль имперского тракта, изображая пресыщенного жизнью сибарита. Правда, не для денег, как ведьмы, но обязательно нужно будет спросить их, кого они изображали в этих платьях.
На Ланке было нежно-васильковое, с удивительно смелым кружевным верхом. Распущенные волосы спадали, словно искусственный золотой водопад в императорском дворце. Тут и там в живописном беспорядке выныривали из ее локонов перлы. Мариша, несмотря на всю свою ожесточенную собранность, была удивительно мила, на ней было платье серебристого шелка с открытыми плечами, которые лишь входили в моду в этом сезоне. Моду эту ввела императорская фаворитка – женщина изумительных пропорций, с покатыми белыми плечами, один вид которых вызывал в златоградском венценосце желание забросить политику и стать менестрелем. Маришкины плечи были, напротив, хрупки, а вид их будил в душе Илиодора такое, что он сам начинал стесняться собственных романтических бредней.
– Ничего не бойся, она не людоедка, – стиснул он ее холодные от волнения пальчики.
Маришка резко повернула к нему лицо, и волосы с серебряным перезвоном прикрыли плечи. Только сейчас он понял, отчего они не развеваются по ветру, как у Ланки. Просто они были разобраны на пряди, кончики которых были убраны в серебряные гильзы, и еще с десяток едва заметных нитей вплетено в прическу, утяжеляя ее и создавая рисунок, который лишь на мгновение вспыхивал и пропадал, как молния. «Адский труд, – подумал Илиодор, – нет, все-таки прекрасно быть мужчиной». Сам-то он лишь ополоснулся, расчесал волосы, побрился на скорую руку и, спрыснувшись ароматической водой, облачился в шелка и бархат, преподнесенные трепетной рукой старосты, вернув при этом назад шубу и бобровую шапку, сказав, что это ему не по чину. Вполне хватит и шляпы с узкими полями и фазаньим пером, которую староста непонятно для чего купил на ярмарке прошлым летом, позарившись на низкую цену, – теперь вот пригодилась, и староста был рад от нее избавиться.
У дверей в горницу стояли два стражника при полном параде, так и казалось, что сейчас с той стороны ударят тростью в пол, гнусаво объявив:
– Гроссмейстерши Ведьминого Круга Лана и Мариша Лапотковы с сопровождающим их инквизитором.
Он так с улыбочкой и вошел в двери.
Я очнулась только на улице. Рядом, с обморочным видом, стояла Ланка, переводя дух. Она с самого начала боялась, что ей всыпят за самозванство, и теперь с недоумением тискала в руках документ, утверждающий, что она и есть та самая Дорофея Костричная, коей было угодно скрываться на территории Северска под именем Ланки Лапотковой.
– Мы что ж теперь, не сестры? – поинтересовалась я, пытаясь сообразить, каким образом Илиодору и Мытному удалось провернуть этот фокус. Нет ли здесь заговора против Ведьминого Круга? Больно уж у Луговской и ее подружки, когда они выписывали паспорт, азартно блестели глаза, примерно так же, как у нашей бабули, когда она подсчитывает денежки после наших летних путешествий по Северску. – Ланка, это заговор.
– Дурочка, я ж теперь княжна! – с визгом бросилась мне на шею сестрица и, не зная, как излить свои чувства, стала тискать и целовать.
– Опомнись! Какая княжна? С татуировкой на заднице?
У Ланки сделалось горестное личико, а я встряхнула ее как следует:
– Тебя во что-то втягивают, бестолочь!
– Да, втягивают, – она начала наглаживать меня по руке, – но ты не волнуйся, я немножко втянусь, а если что не так, то сразу домой!
Я застонала, поняв, что сестру уже понесло, хотела зайти с другой стороны, выспросив, на каком же болоте ее владения находятся, но тут вмешался Мытный, появившийся в сопровождении двух плечистых стражников. Он приобнял Ланку, сразу сомлевшую и привалившуюся к его плечу:
– Сударыни Лапотковы, нам пора. Анна Васильевна уже жаждет увидеть одно из чудес Конклава.
– Лучше скажите, во что вы мою сестру втягиваете? – вспылила я, решив, что с места не сойду, пока не услышу правду. Мытный – это не Илиодор, из того скользкого змея честных слов и клещами не вытянешь – проскользнет меж пальцев. А с боярином-то мы на равных, кто кого переупрямит, тот и победит.
Только глянув мне в глаза, Адриан Якимович понял, что юлить бесполезно, сразу со вздохом признавшись:
– Анна Васильевна – женщина своенравная и, несмотря на расчетливый ум, часто подвержена настроению, так что вам радоваться надо, что ей показалось забавным объявить одну из ведьм Костричною, – он замер на миг, словно человек, собравшийся кинуться в воду, – и связать узами брака с Северском.
Ланка дрогнула в его объятиях, а я одарила ее презрительным взглядом:
– Втянулась чуть-чуть, ведьма? – и пошла себе к развалинам Школы, лишь краем уха вслушиваясь в тот базарный галдеж, который устроила моя сестра.
– Могли и в колодки! – вякал Мытный, пытаясь привести десятки аргументов, оправдывающих его и княгиню, не понимал, бедненький, что искусству визга мы учились у самой Марго Турусканской.
Митяя не взяли под стражу и даже не бросили в подвал, но от этого ему было не лучше. В Малгороде столичная стража, проведав о том, что он собирался княгиню воровать, два раза врезала в ухо, и эта мелочная расправа вызвала в нем больше унижения, чем страха. Он даже вызвался было ехать с Гаврилой Спиридоновичем в Серебрянск, усмирять бунт егерей, но тут уже получил затрещину от Тучи, велевшего ему не быть совсем уж дурнем. Так он и ехал всю ночь, терзаемый стыдом и неудовлетворенностью. Нечем было похвастать перед Маришкой, прийти и сказать: «Вот, это я сделал», – а очень хотелось, чуть не до изжоги.