Страница:
– О, дядь, ничего у тебя сабля! Дашь поносить?
Боярин хотел отвесить ему затрещину, но малец отскочил раньше с его оружием в руках:
– А у тебя и кошелек тяжелый! – радостно подкинул он в руке кошель.
– Я тебе! – оскалился Решетников.
– Ба! Да у тебя и зуб золотой! – неизвестно чему обрадовался мальчонка, заставив Федора Велимировича поспешно захлопнуть рот. Оглянувшись назад, Митруха с удивлением обнаружил, что маги за это время уже довольно далеко ушли, и махнул на боярина рукой: – Ладно, заболтался я с тобой, побегу уж, а то в одиночку мне туда ходу нет. – И припустил со всех ног.
– Стой! – кинулся следом Решетников, краснея от злости, только догнать ушедших сразу не получилось.
Он наддал чуток, потом еще чуток, потом рванул с досадой на груди кафтан, чувствуя, что давно разучился бегать по болотам. Рубаха взмокла на спине, он сам покрылся испариной, но расстояние до ушедших старцев никак не сокращалось. Сколько б он ни прибавлял, они все были от него шагах в тридцати, хотя и брели при этом вроде бы неспешно. Шальной парнишка еще и рожи успевал корчить, скача задом наперед.
– Догоню – уши оборву! – пообещал Решетников, со свистом выплевывая слова.
– Тогда беги шибче, стравус!
Решетников эту заморскую птицу видел, и сравнение ему не понравилось, однако еще часа два ему ничего не оставалось делать, кроме как скрипеть зубами.
Ночь как раз дошла до половины, когда впереди вдруг багрово полыхнуло, и раздался дикий вой. До места побоища было еще далеко, но Решетников, старый вояка, сразу понял, что впереди именно побоище. На небольшом островке посреди болота то и дело полыхали зарницы и метались черные тени. Маги, как отметил Решетников, довольно быстро рассыпались полукругом, беря врага в клещи, при этом, к удивлению боярина, их вроде бы и не заботило, что под ногами хлюпает вода, а не твердая землица. Шли они по ней как посуху. А как только выбрались на островок, один за другим стали метать струи огня в белокурую девицу, одетую в богатое платье.
– Горожанка, – привычно определил для себя Федор Велимирович. И тут же заметил инквизитора: тот, с саблей в руках, принялся метаться перед девицей, вызвавшей неудовольствие магов, ловя огонь на клинок, отчего сабля его вскорости раскалилась и стала сиять шибче солнечного луча.
– Что вы творите?! – орал недовольный златоградец.
Маги в ответ молчали, у ног инквизитора скулил разрубленный, но все еще живой волк, а чуть в сторонке присела, нашептывая что-то, Маришка Лапоткова – хоть и грязная, но Решетников ее узнал сразу. А еще он узнал своего мертвого бойца, который вместо могилы почему-то лежал на этом же островке, тоже зарубленный, но при этом судорожно дергающий ногами.
– Вот оно, гнездо ведьмовское! – догадался Федор Велимирович.
Архиносквен, видимо бывший у магов за главного, шагнул вперед и, склонив голову набок, оценивающе посмотрел на златоградца, тот осклабился в ответ:
– Вы с худом али с добром?
Белокурая кинулась на него сзади, норовя вцепиться зубами в шею, но он походя оттолкнул ее, погрозив пальчиком:
– Не балуй.
– Я думаю, вы уже можете избавиться от вашего чудовища. Конклав согласен оказать помощь ведьмам, как вы и настаивали. Только у некоторых членов есть сомнения: зачем это лично вам?
Инквизитор хохотнул, пожимая плечами:
– А может, я старое предание проверяю, ведь говорят же, что скорей луна упадет на землю, чем колдун поможет ведьме. А тут весь Конклав – всему Ведьминому Кругу. Чем не повод для конца света?
– Это не повод для шуток, молодой человек, – подал голос кто-то из стариков.
Златоградец посмотрел в том направлении и жестко поинтересовался:
– А с чего вы взяли, что я шучу?
Напитанная огнем сабля начертила светящийся полукруг и вошла беловолосой в грудь. Та закричала отчаянно и вдруг рассыпалась прахом, уйдя из мира на этот раз, кажется, навсегда. Вытянулся, теряя звериный облик, волк, и оживший мертвец обмяк, снова превращаясь в растерзанный труп.
– Все, господа. Теперь уповаю на вашу честность.
Маришка Лапоткова, прятавшаяся за каменным гробом, вдруг распрямилась, бледная, и, дрожа губами, прошептала:
– Ты… ты мог это с самого начала?!
Инквизитор явно смутился, взъерошил волосы, пряча глаза, сунул саблю за пояс, а потом возмущенно рявкнул, разводя руками, словно весь мир призывал в свидетели своей искренности:
– Ну извини, я сразу предупреждал, что злодей, дак что теперь в меня плевать? – И он прошел мимо всех, весьма недовольный тем, как все повернулось.
– Все хорошо, Мариша, все хорошо, – подоспели к логовской ведьме предстоятель и Митруха.
– Убью, – холодно пообещала гроссмейстерша, а Митруха взвился, выхватывая саблю:
– Нет, я первый щас ему все лишние члены поотрубаю! – и бросился вслед златоградцу.
На болоте снова полыхнуло, бабахнуло. Решетников еще только прикидывал, какую выгоду извлечь из того, что враги престола сцепились, но тут кто-то из магов скользнул по нему равнодушным взглядом, и ноги боярина подогнулись. Он уснул на островке.
Бунт состоялся внезапно и совсем не так, как планировал Медведь. По его задумке, Игнат с Кирюхой должны были вывести из казарм немного людей и захватить Луговскую, как только она покинет Серебрянск. Но Игнат замечтался, возвращаясь, и форменную егерскую куртку накинул на себя едва ли не в самых дверях замка. Обычно он переодевался в людской, и если его задерживал патруль, то оправдывался тем, что бегал на кухню за кипятком. Егерей хоть и арестовали, но порядок у них до сих пор был военный. Были дневальные, были дежурные, в казармах поддерживалась чистота, и за обедом арестанты ходили сами. Но Игнат изменил правилам, вошел прямо в ворота, решив, что сейчас все только о княгине думают, и никакого оправдания в запасе не имел.
Начальник караула, проводив его недобрым взглядом, кликнул двоих помощников и пошел за Игнатом вслед, намереваясь допросить о том, куда это и по какому праву арестованный егерь отлучался из казарм. Замок весь был взбудоражен – шутка ли, сама Луговская! Многие из сослуживцев Игната тоже вышли наружу, и их пока не пытались загнать обратно, но уже косо поглядывали. Кирюха Беда, проскользнувший во двор раньше, стоял во главе любопытствующих и, едва заметив дружка, стал делать ему странные знаки. Игнат нахмурился, пытаясь сообразить, и тут на плечо ему легла тяжелая рука начальника караула:
– Откуда идешь, дружок?
С двух сторон его сразу крепко взяли под локотки. Еще можно было отшутиться или соврать, извернувшись, дескать, к зазнобе ходил, братцы, каюсь, виноват, но сами ведь понимаете, дело молодое. Глядишь, и пронесло бы. Ну в крайнем случае дали бы в зубы и бросили в холодную до завтрашнего дня, но в том и была беда Игната, что умные мысли к нему приходили очень поздно, зато душа вскипала сразу, словно в нее кипятком плескали. Резко, упав на колени, он заставил двух державших его за руки шагнуть вперед и, вырвавшись из захвата, толкнул их в сторону егерей, а сам, сорвав с пояса начальника караула широкий нож, воткнул ему же в грудь, заблажив:
– Измена, братцы! Луговская приказала егерей казнить! В Княжеве весь полк на плаху отправили! Бей Медведевских, спасай жизнь!
Люди оторопели, а потом взорвались, словно бочка пороха, в которую засунули факел. Жуткие сплетни давно уже будоражили умы арестантов, да еще, на беду, поместить такое количество народу в Серебрянском замке было негде, вот и сунули в казармы. А напротив них, дверь в дверь, стояла арсенальная башня, в ней не только сабли да брони, но и пищали с огневым запасом и даже пара пушек. Но хуже всего, что охраняли ее не столичные волкодавы, а местные серебрянские дружинники, которых егеря смели, даже не заметив, голыми руками.
– Бей Медведевских! – выл Кирюха Беда, понимая, что коль все пошло наперекосяк, то надо давить вражину, пока у ней хребет не треснет.
Замок взяли на ать-два.
Замешкались только на втором этаже: опомнившаяся охрана завалила лестницы мебелью, а когда баррикада стала непролазной, начала палить из пистолей. В ответ грянули дружные залпы. Скоро от раненых и убитых стало не протолкнуться. Кто-то запалил хозяйственные постройки, и Игнат, попытавшийся было ворваться на хозяйскую половину с черного хода, бешено взвыл от отчаяния.
В городе ударили в набат, подняли по тревоге малую дружину, но бунтовщики, увидев, как к воротам отовсюду стекается подмога Луговской, выкатили обе трофейные пушки и дали залп картечью. Вскоре удалось перерубить и цепи, удерживающие решетку, она гулко бухнула, вонзаясь зубьями в брусчатку, и замок оказался отрезанным от мира. Кирюха Беда взлетел по внешней лестнице на стену, воткнул треножник, обпер об него пищаль и, почти не целясь, выстрелом сбил единственного всадника в осаждавшей толпе. Народ отхлынул, испугавшись этого сильнее грохота пушек, не причинивших особого вреда, поскольку с выстрелом поторопились, и картечь пощипала городских лишь на излете.
– Отходи, народ, отходи! – слышалось с той стороны стены.
Беда хищно оскалился:
– Правильно, твари.
За его спиной басовито загудело – одна из башен замка пылала вовсю. Из всех окон выхлестывало пламя аж в три-четыре роста.
– Ничего себе! – восхитился Кирюха, прикидывая, что этак к вечеру от замка останутся одни головешки.
Игнат перешагнул через последнее мертвое тело синекафтанного, вдоль коридора тянуло едким дымом, который вышибал слезу и заставлял морщиться. Луговской нигде не было. Серебрянского с женой и детишками тоже.
– Ну и как это понимать? – ударил себя по ляжкам Игнат, обращаясь сразу ко всем.
– Должно быть, утекли тайным ходом, – подал голос один из сотоварищей.
– Дак ищите! – вскипел Малой. – Землю ройте! Что вы на меня таращитесь, как собаки на барана? – и он вцепился в чуб, с досадой понимая, что как-то нехорошо получилось, брательнику не понравится.
ГЛАВА 15
Боярин хотел отвесить ему затрещину, но малец отскочил раньше с его оружием в руках:
– А у тебя и кошелек тяжелый! – радостно подкинул он в руке кошель.
– Я тебе! – оскалился Решетников.
– Ба! Да у тебя и зуб золотой! – неизвестно чему обрадовался мальчонка, заставив Федора Велимировича поспешно захлопнуть рот. Оглянувшись назад, Митруха с удивлением обнаружил, что маги за это время уже довольно далеко ушли, и махнул на боярина рукой: – Ладно, заболтался я с тобой, побегу уж, а то в одиночку мне туда ходу нет. – И припустил со всех ног.
– Стой! – кинулся следом Решетников, краснея от злости, только догнать ушедших сразу не получилось.
Он наддал чуток, потом еще чуток, потом рванул с досадой на груди кафтан, чувствуя, что давно разучился бегать по болотам. Рубаха взмокла на спине, он сам покрылся испариной, но расстояние до ушедших старцев никак не сокращалось. Сколько б он ни прибавлял, они все были от него шагах в тридцати, хотя и брели при этом вроде бы неспешно. Шальной парнишка еще и рожи успевал корчить, скача задом наперед.
– Догоню – уши оборву! – пообещал Решетников, со свистом выплевывая слова.
– Тогда беги шибче, стравус!
Решетников эту заморскую птицу видел, и сравнение ему не понравилось, однако еще часа два ему ничего не оставалось делать, кроме как скрипеть зубами.
Ночь как раз дошла до половины, когда впереди вдруг багрово полыхнуло, и раздался дикий вой. До места побоища было еще далеко, но Решетников, старый вояка, сразу понял, что впереди именно побоище. На небольшом островке посреди болота то и дело полыхали зарницы и метались черные тени. Маги, как отметил Решетников, довольно быстро рассыпались полукругом, беря врага в клещи, при этом, к удивлению боярина, их вроде бы и не заботило, что под ногами хлюпает вода, а не твердая землица. Шли они по ней как посуху. А как только выбрались на островок, один за другим стали метать струи огня в белокурую девицу, одетую в богатое платье.
– Горожанка, – привычно определил для себя Федор Велимирович. И тут же заметил инквизитора: тот, с саблей в руках, принялся метаться перед девицей, вызвавшей неудовольствие магов, ловя огонь на клинок, отчего сабля его вскорости раскалилась и стала сиять шибче солнечного луча.
– Что вы творите?! – орал недовольный златоградец.
Маги в ответ молчали, у ног инквизитора скулил разрубленный, но все еще живой волк, а чуть в сторонке присела, нашептывая что-то, Маришка Лапоткова – хоть и грязная, но Решетников ее узнал сразу. А еще он узнал своего мертвого бойца, который вместо могилы почему-то лежал на этом же островке, тоже зарубленный, но при этом судорожно дергающий ногами.
– Вот оно, гнездо ведьмовское! – догадался Федор Велимирович.
Архиносквен, видимо бывший у магов за главного, шагнул вперед и, склонив голову набок, оценивающе посмотрел на златоградца, тот осклабился в ответ:
– Вы с худом али с добром?
Белокурая кинулась на него сзади, норовя вцепиться зубами в шею, но он походя оттолкнул ее, погрозив пальчиком:
– Не балуй.
– Я думаю, вы уже можете избавиться от вашего чудовища. Конклав согласен оказать помощь ведьмам, как вы и настаивали. Только у некоторых членов есть сомнения: зачем это лично вам?
Инквизитор хохотнул, пожимая плечами:
– А может, я старое предание проверяю, ведь говорят же, что скорей луна упадет на землю, чем колдун поможет ведьме. А тут весь Конклав – всему Ведьминому Кругу. Чем не повод для конца света?
– Это не повод для шуток, молодой человек, – подал голос кто-то из стариков.
Златоградец посмотрел в том направлении и жестко поинтересовался:
– А с чего вы взяли, что я шучу?
Напитанная огнем сабля начертила светящийся полукруг и вошла беловолосой в грудь. Та закричала отчаянно и вдруг рассыпалась прахом, уйдя из мира на этот раз, кажется, навсегда. Вытянулся, теряя звериный облик, волк, и оживший мертвец обмяк, снова превращаясь в растерзанный труп.
– Все, господа. Теперь уповаю на вашу честность.
Маришка Лапоткова, прятавшаяся за каменным гробом, вдруг распрямилась, бледная, и, дрожа губами, прошептала:
– Ты… ты мог это с самого начала?!
Инквизитор явно смутился, взъерошил волосы, пряча глаза, сунул саблю за пояс, а потом возмущенно рявкнул, разводя руками, словно весь мир призывал в свидетели своей искренности:
– Ну извини, я сразу предупреждал, что злодей, дак что теперь в меня плевать? – И он прошел мимо всех, весьма недовольный тем, как все повернулось.
– Все хорошо, Мариша, все хорошо, – подоспели к логовской ведьме предстоятель и Митруха.
– Убью, – холодно пообещала гроссмейстерша, а Митруха взвился, выхватывая саблю:
– Нет, я первый щас ему все лишние члены поотрубаю! – и бросился вслед златоградцу.
На болоте снова полыхнуло, бабахнуло. Решетников еще только прикидывал, какую выгоду извлечь из того, что враги престола сцепились, но тут кто-то из магов скользнул по нему равнодушным взглядом, и ноги боярина подогнулись. Он уснул на островке.
Бунт состоялся внезапно и совсем не так, как планировал Медведь. По его задумке, Игнат с Кирюхой должны были вывести из казарм немного людей и захватить Луговскую, как только она покинет Серебрянск. Но Игнат замечтался, возвращаясь, и форменную егерскую куртку накинул на себя едва ли не в самых дверях замка. Обычно он переодевался в людской, и если его задерживал патруль, то оправдывался тем, что бегал на кухню за кипятком. Егерей хоть и арестовали, но порядок у них до сих пор был военный. Были дневальные, были дежурные, в казармах поддерживалась чистота, и за обедом арестанты ходили сами. Но Игнат изменил правилам, вошел прямо в ворота, решив, что сейчас все только о княгине думают, и никакого оправдания в запасе не имел.
Начальник караула, проводив его недобрым взглядом, кликнул двоих помощников и пошел за Игнатом вслед, намереваясь допросить о том, куда это и по какому праву арестованный егерь отлучался из казарм. Замок весь был взбудоражен – шутка ли, сама Луговская! Многие из сослуживцев Игната тоже вышли наружу, и их пока не пытались загнать обратно, но уже косо поглядывали. Кирюха Беда, проскользнувший во двор раньше, стоял во главе любопытствующих и, едва заметив дружка, стал делать ему странные знаки. Игнат нахмурился, пытаясь сообразить, и тут на плечо ему легла тяжелая рука начальника караула:
– Откуда идешь, дружок?
С двух сторон его сразу крепко взяли под локотки. Еще можно было отшутиться или соврать, извернувшись, дескать, к зазнобе ходил, братцы, каюсь, виноват, но сами ведь понимаете, дело молодое. Глядишь, и пронесло бы. Ну в крайнем случае дали бы в зубы и бросили в холодную до завтрашнего дня, но в том и была беда Игната, что умные мысли к нему приходили очень поздно, зато душа вскипала сразу, словно в нее кипятком плескали. Резко, упав на колени, он заставил двух державших его за руки шагнуть вперед и, вырвавшись из захвата, толкнул их в сторону егерей, а сам, сорвав с пояса начальника караула широкий нож, воткнул ему же в грудь, заблажив:
– Измена, братцы! Луговская приказала егерей казнить! В Княжеве весь полк на плаху отправили! Бей Медведевских, спасай жизнь!
Люди оторопели, а потом взорвались, словно бочка пороха, в которую засунули факел. Жуткие сплетни давно уже будоражили умы арестантов, да еще, на беду, поместить такое количество народу в Серебрянском замке было негде, вот и сунули в казармы. А напротив них, дверь в дверь, стояла арсенальная башня, в ней не только сабли да брони, но и пищали с огневым запасом и даже пара пушек. Но хуже всего, что охраняли ее не столичные волкодавы, а местные серебрянские дружинники, которых егеря смели, даже не заметив, голыми руками.
– Бей Медведевских! – выл Кирюха Беда, понимая, что коль все пошло наперекосяк, то надо давить вражину, пока у ней хребет не треснет.
Замок взяли на ать-два.
Замешкались только на втором этаже: опомнившаяся охрана завалила лестницы мебелью, а когда баррикада стала непролазной, начала палить из пистолей. В ответ грянули дружные залпы. Скоро от раненых и убитых стало не протолкнуться. Кто-то запалил хозяйственные постройки, и Игнат, попытавшийся было ворваться на хозяйскую половину с черного хода, бешено взвыл от отчаяния.
В городе ударили в набат, подняли по тревоге малую дружину, но бунтовщики, увидев, как к воротам отовсюду стекается подмога Луговской, выкатили обе трофейные пушки и дали залп картечью. Вскоре удалось перерубить и цепи, удерживающие решетку, она гулко бухнула, вонзаясь зубьями в брусчатку, и замок оказался отрезанным от мира. Кирюха Беда взлетел по внешней лестнице на стену, воткнул треножник, обпер об него пищаль и, почти не целясь, выстрелом сбил единственного всадника в осаждавшей толпе. Народ отхлынул, испугавшись этого сильнее грохота пушек, не причинивших особого вреда, поскольку с выстрелом поторопились, и картечь пощипала городских лишь на излете.
– Отходи, народ, отходи! – слышалось с той стороны стены.
Беда хищно оскалился:
– Правильно, твари.
За его спиной басовито загудело – одна из башен замка пылала вовсю. Из всех окон выхлестывало пламя аж в три-четыре роста.
– Ничего себе! – восхитился Кирюха, прикидывая, что этак к вечеру от замка останутся одни головешки.
Игнат перешагнул через последнее мертвое тело синекафтанного, вдоль коридора тянуло едким дымом, который вышибал слезу и заставлял морщиться. Луговской нигде не было. Серебрянского с женой и детишками тоже.
– Ну и как это понимать? – ударил себя по ляжкам Игнат, обращаясь сразу ко всем.
– Должно быть, утекли тайным ходом, – подал голос один из сотоварищей.
– Дак ищите! – вскипел Малой. – Землю ройте! Что вы на меня таращитесь, как собаки на барана? – и он вцепился в чуб, с досадой понимая, что как-то нехорошо получилось, брательнику не понравится.
ГЛАВА 15
Гаврила Спиридонович шел впереди всех с фонарем, освещая дорогу и время от времени с тревогой оглядываясь на свою семью. Дети не плакали, хотя сама княгиня Серебрянская, кажется, уже вполне готова была разрыдаться. Побег длился третий час, а конца неширокому коридору, прорубленному эльфами в незапамятные времена, все не было.
Ланка слегка вполголоса проклинала трудолюбивый народ, а заодно прикидывала: не она ли виновница происшествия. Вчера, произнося заклинание на счастье, она как-то, заигравшись, забыла, что в таких случаях отвод для беды обычно делали на чертополох или хромую курицу, но Ланка решила, что и так пойдет, но не пошло… «Сказал „быть посему“ – и все стало наперекосяк», – с грустью вспоминала она. Счастье, что никто из бежавших о ее вине не догадывался.
Народу было немного: Луговская со своей товаркой, Адриан, князья Серебрянские с Тучей, который нежно нес на руках одно из чад Гаврилы Спиридоновича, да ее собственные, Ланкины, гайдуки, замыкавшие шествие. Когда она прорывалась в кабинет, они со всем юношеским пылом ей помогали, поэтому и оказались единственными связанными и недееспособными, когда егеря принялись крушить все вокруг. Охрана княгини вступила в бой, а Гаврила Спиридонович, едва поняв, что происходит, тут же начал умолять гостью воспользоваться потайным ходом. На благополучный исход он не надеялся и оказался прав. Так и вышло, что под руками у княгини никого не оказалось, кроме чужих гайдуков, вот они и топали позади, смущаясь оттого, что смеют дышать в спину Луговской перегаром.
Митяй, на которого всю дорогу со странным плотоядным любопытством таращилась Демцова, ушел в конец и, кажется, о чем-то крепко задумался. Скорохват, которому топать в тишине было тоскливо, тоже задержал шаг, надеясь хоть с Кожемякой потрепаться. Он ткнул Митяя в бок с ехидной усмешечкой:
– Видал, как на тебя эта фря столичная облизывалась?
– Угу, – кивнул Митяй, занятый своими мыслями.
– Дурак ты, это же самой Луговской подружка! Знаешь, что о ней рассказывают? – Он привстал на цыпочки, собираясь пересказать угрюмому Кожемяке то, что ему успели нащебетать кухонные девчонки, но Митяй отодвинул его в сторону, прямо как чурбан какой-то, и деловито пояснил:
– Не о том ты сейчас думаешь. Нас тут шестеро, дурневских. Если Тучу с Гаврилой скрутить, то, считай, в руках сама сестра Великого Князя окажется.
– Ты сдурел?! – споткнулся и в голос выругался Сашко, но Митяй на него шикнул, а потом так прижал к себе под мышку, что Скорохват дернулся и вырваться не смог.
– Я, допустим, сдурел, а егеря что, по-твоему, браги напились?
– Егеря бунтовщиками объявлены, у них выхода нет.
– А Ведьмин Круг кем объявили? – с несвойственной ему ехидцей спросил Кожемяка. – Радетельницами престола?
Сашко понял, что с ним не шутят, и забился пойманной рыбой, матерясь:
– Дурак ты, дурак!
– А ты тряпка! – плюнул на него Кожемяка. – Ладно, до Дурнева доберемся, там и решим. Один черт, от егерей им бежать больше некуда, Решетников-то тама.
– Вообще-то еще Малая серебрянская дружина есть, чтобы князя защищать.
– Ха! – Кожемяка шлепнул себя по ляжке. – До нее еще добраться надо! Я, понимаешь, дверку в залу, когда мы уходили, столом подпер, чтобы не захлопнулась невзначай.
Скорохват уставился на Митяя. Не ожидал он в увальне этакого коварства и по стеночке, по стеночке кинулся к своему дружку Ладейко.
Ланка нервно оглядывалась на парней, что-то у них там затевалось, а приотстать и шикнуть на них возможности не было. Павшая духом Серебрянская так вцепилась в нее, что, казалось, вырви руку – и она зарыдает брошенным дитем.
– А долго ль нам еще идти, Гаврила Спиридонович? – поинтересовалась улыбающаяся Анжела. – А то сдается мне, я слышу позади какой-то недружественный топот, дак хотелось бы иметь надежду, что мы не зря в эти подземелья нырнули.
Серебрянский остановился, и все вместе с ним тоже замерли, вслушиваясь. В тишине подземного царства собственное дыхание и стук сердца казались неприлично громкими, чего не замечали, когда шли, а стоило затаиться – им показалось, что треск пламени светильников заглушает все звуки. Самым чутким среди беглецов после Анжелы оказался Туча. Он стиснул челюсти и попытался передать ребенка Серебрянских на руки отцу, а сам протиснуться в арьергард, чтобы прикрыть.
– Нет, – запротестовал Гаврила Спиридонович, – тут уж немного осталось, вон метка на стене.
– Выскочить еще не значит спастись, – веско качнула головой Демцова. – За нами десятка два злых разбойников гонятся, не знаю как вы, а я в своих шелках от них далеко не убегу.
– Там кони, – закусил губу Гаврила Спиридонович.
– О! Тогда другое дело! Что же стоим? – И Демцова двинулась дальше, не удержавшись от того, чтобы не потрепать Серебрянского за щечку: – А вы проказник. Никак к побегу готовились?
У князя сделалось лицо вареного рака, пришлось Анне Луговской его успокоить:
– Полноте, Гаврила Спиридонович, кабы речь шла о моей семье, дак я бы назвала такие действия своего супруга похвальной предусмотрительностью. А если все благополучно образуется, так Великий Князь еще в ваших должниках окажется.
– Я не… – растерялся Серебрянский.
– А вот этого не надо, – хмыкнула Демцова, – скромность, конечно, украшает, но не кормит.
– Давайте пошевеливаться, а то и в самом деле угодим в лапы разбойникам.
– Слыхал? – ткнул в бок Серьгу Митяй Кожемяка. – И кони у них там есть, и дорога у них одна – к Решетникову. А там в избу заволочем, нож к горлу и выдвигай условия.
Ладейко посмотрел на него ошарашенным взглядом и честно признался:
– Знаешь, Митька, когда ты мне морду бил, я тебя меньше боялся.
– Только не горячитесь! – умоляюще сложил руки Сашко, но тут с ними поравнялся приотставший Туча и дружкам пришлось замолчать.
Зато Анжела, хитро обернувшись назад, с усмешкой шепнула Анне:
– А этот мордатенький-то горяч! Уже на нож тебя собрался брать. Не иначе тут какая-то любовная история.
Анна сделала комичную гримаску, только с Анжелой она и позволяла себе быть немножко девочкой – беззаботной и глуповатенькой. Никто другой из окружения княгини не действовал на нее так, как фаворитка, наверное потому, что они были очень близки по духу друг другу, с той лишь разницей, что Демцова, по ее словам, родилась где-то на самом дне и завоевывала себе место под солнцем, продираясь к благополучию когтями и зубами. Если б вокруг ее братца не было столько жадных до славы, богатств и почестей мужчин, Анна, пожалуй, рекомендовала бы Анжелу на пост министра иностранных дел. Так здорово той удавалось разведывать, вынюхивать и строить козни, разжигая страсти, чтобы в конце концов достигнуть примирения. Она любой пустяк могла раздуть до целой драмы, а драму опустить до размеров пустяка, игры, забавы, маленького развлечения. Анжеле очень бы пошло объявлять войны, низлагать правительства, свергать монархов. Если б не мужчины. Мужчины готовы устроить меж собой грызню по любому поводу, но стоит им увидеть женщину у власти, как они тут же объединяются. Да так дружно и единодушно, словно в юности давали клятву на крови – не допускать до власти бабских юбок. А потому, смиряя сердце, приходилось довольствоваться властью тайной. Так Анжела, к примеру, в дни безделья глумилась над любовниками, по ветру пуская их состояния, отнюдь не из корыстного расчета, а исключительно как месть мужскому высокомерию. За Луговской же следило слишком много глаз, и слишком хорошо было известно ее властолюбие, чтобы она могла позволить себе нечто большее, чем совет брату, и потому рассказы циничной Анжелы были ей отдушиной, за это и любила фаворитку.
Стрельнув глазами в гайдука, княгиня улыбнулась:
– Со всеми этими страстями мы упустили из виду, что Серебрянском сейчас правит не только многомудрый дипломатичный Гаврила Спиридонович, но и две прелестницы с высоким титулом гроссмейстерш Ведьминого Круга.
– Ха! Ты им льстишь! В семнадцать лет закручивать интриги и злоумышлять на коронованных персон? Это две милые деревенские дурнушки, которые от безысходности балуются ведьмовством.
– А кто в пятнадцать лет стал баронессой фон Кти?
Демцова фыркнула:
– Ну ты сравнила! Мой Альфред зарубил этого несчастного фона от непреодолимой страсти ко мне, юной и прекрасной. При этом он так трубил о своей любви, что лоси выбегали из лесу.
– Не забывай, что мы северяне, у нас другой темперамент, – подергала Анжелу за пальчик княгиня. Уж больно страстно ее подруга стала пожирать глазами юного бунтаря.
Митяй это замечал и пыхтел, одной силой воли не давая ушам покраснеть, а уж когда эта фря в ярко-алом шелковом платье танцующей походкой ринулась на него, как кошка на мыша, едва не спрятался за Тучу.
– Ой, что-то мне не нравится ее взгляд, – занервничал Сашко, а Ладейко захотелось провалиться сквозь землю. Он даже отвесил затрещину Митяю, прошипев сквозь зубы:
– Доигрался, боров, щас она нас тут порешит!
– Может, не догадалась, – приостановился Кожемяка.
– Как же, жди! – взвизгнул Сашко. – Когда вот так вот на тебя таращатся исподлобья?
– Да она маленькая, – потер шею Кожемяка. – Как же она нас всех-то порешит? – и охнул оттого, что Демцова, не сбавляя шагу, ударилась о его грудь своей грудью и, запустив свои маленькие, но острые коготки ему под кафтан, не то чмокнула, не то лизнула куда-то в шею, отчего по спине Кожемяки побежали мурашки ужаса.
– Я не только мала ростом, но еще хрупка и ранима, – подняла она лицо, доверчиво заглядывая ему в глаза.
У Митяя голова пошла кругом, он так и не понял, что его так потрясло: то ли огромные слезы в черных глазах, то ли безграничная надежда найти в нем свою опору, – но ноги стали как холодец. Все очарование испортил Скорохват, тявкнув из-за спины:
– У него другая есть.
– Ага, Маришка Лапоткова, – поддержал Ладейко.
– Ах! – вскрикнула раненой птицей Анжела, закрывая лицо ладонью, сорвалась с места и снова умчалась к своей хозяйке.
– Ну и на фиг вы это сказали? – первым пришел в себя Митяй, а Туча приобнял парней, причем всех троих дружков за раз, и еще на троих внимательно посмотрел:
– Значит, так, братцы гайдуки, чтоб с этой минуты были при мне неотлучно. Отойдете больше чем на два шага – головы как курям пооткручиваю, они все равно вам без надобности, там все равно одна каша. А бед можете натворить о-го-го, все поняли?
Два раза ему повторять не пришлось, то ли дурневские дураками не были, то ли у конюшего было такое убедительное лицо.
Анжела веселилась вовсю:
– Какой милый!
– Значит, все-таки любовная история? – Луговская погрозила пальчиком своей фаворитке, но тут же удовлетворенно зажмурила глаза. – Мир везде одинаков. Выходит, и тут правят все-таки женщины. – Она по-новому взглянула на госпожу Костричную и едва не заурчала, как случается у домашних кошек на сметану. Теперь-то ей и самой было удивительно, как она сразу не угадала в Дорофее одну из сестер. Вот же она – волос пшеничный, характер подвижный, склонный к озорству, семнадцать лет, рост… Она спрятала руки за спиной, жалея, что не наделена от природы когтями, которые иногда можно точить, – наверное, огромное удовольствие, вон как кошки млеют.
Впереди заскрипело – это Гаврила Спиридонович открыл потайную дверь, пахнуло сквозняком с запахом лошадиного пота и навоза. Анжела скривилась:
– Фи!
И Луговская не удержалась, чтобы не потрепать ее за щечку:
– Что ты, дорогуша, так пахнет свобода.
Силы у меня кончились раньше, чем болото. Когда я споткнулась уже, наверное, десятый раз, не заметив в полудреме кочку с украшением в виде зеленой квакши, Илиодор потребовал привал:
– Все, господа, моя невеста спит. Давайте же не будем доводить ее до отчаяния, ведь вы понимаете, о чем я говорю, – он заговорщицки подмигнул старикам, – гроссмейстерше Ведьминого Круга проще утонуть в болоте, чем признаться, что она хочет есть, пить и просто поваляться на траве.
– Да, господа, она же еще совсем ребенок, – засуетился Архиносквен, – вот сухая земля, давайте задержимся.
– А почему бы нам просто не перенестись к этой вашей Лысой горе? – задал кто-то дельный вопрос.
– Господа, – всплеснул руками Илиодор, – вы думаете, эта семнадцатилетняя… мм… фея, которая грудью стоит за… э-э… вековые традиции своего Круга, снизойдет до портала МАГОВ? – Он снова сделал ехидное многозначительное лицо, получив в ответ двенадцать таких же мерзеньких усмешек, и удовлетворенно заключил: – Ну, мы понимаем, что она скорей всего оседлает свое помело и на нем благополучно ускользнет.
«Вот старичье, – подумала я, засыпая, – он же их за нос водит». Шевельнулась вялая мысль, что Илиодор подозрительно восторженно относится ко всякому чуду, совершенному пришлыми колдунами. Прошлепает ли кто-то по воде, не желая петлять тропой, зажжет ли огонек, чтобы лучше было видно, он тут же всплескивает руками и преувеличенно громко радуется: «О! Да это же настоящее чудо! И сколько ж праны вы потратили на светлячка?» Совсем как вор, который решил ограбить загулявшего в кабаке дурачину и ревниво следит, чтобы тот не переплатил кабатчику, и гонит прочь от него продажных девок.
Мне начали сниться Ведьмин Лог и управляющая Лушка, одетая в великокняжеские одеяния, неспешно прогуливающаяся по скотному двору и дающая при этом поучения:
– Скотину надобно держать в чистоте. Встанешь утром – накорми, обиходь, проверь, не болен ли кто, не поранился ли. Зайдешь к поросям – посмотри: не заедают ли слабенького, если слабеньких много – проверь почему, может, болеют. В первую очередь думай о скотине, а как накормишь, так и сама ступай поешь.
Сухо щелкнули перед носом пальцы Архиносквена, я распахнула глаза и поняла, что сна ни в одном глазу.
– Поешь, – с улыбкой протягивал мне запеченную куриную ножку Илиодор.
Я с подозрением потянула носом, с виду эта нога выглядела как родная сестра той самой, за которую я унижалась. Илиодор, видимо, прочел мои мысли по лицу, поскольку тут же возмутился:
– Не надо принимать меня за чудовище, думаешь, я буду кормить тебя трехдневной кислятиной? Это мне еще мама в дорогу собрала. Кушай, вкусная.
– Ненавижу тебя, – заявила я, вырывая из его рук еду, и только на втором куске поняла, что все двенадцать старичков, златоградец и Пантерий смотрят на меня с умилением. Кусок встал поперек горла, я стиснула зубы, надеясь, что сейчас не опозорюсь, раскашлявшись, и попробовала незаметно стукнуть себя по спине два раза.
– Был у меня похожий забавный случай, – встрепенулся Пантерий, потом спохватился, глядя на меня испуганно, и с криком: – Щас я тебе морсу принесу! – унесся прочь.
– Спелись, – осуждающе посмотрела я ему вслед и попыталась вспомнить: – Слушайте, господин подлый чернокнижник, пока я дремала, я говорила что-нибудь во сне?
– Не знаю, – он почесал в затылке, – в животе у тебя урчало, а так все молча.
– Тьфу на тебя! – огрызнулась я и, чувствуя, что не могу вот так вот, как животное, сидеть в тишине и грызть курицу, потребовала: – Ну начинай оправдываться.
Все маги с интересом посмотрели на Илиодора, а я, облегченно переведя дух, сгрызла еще кусочек, делая заговор на правду и усмехаясь, дескать, сейчас посмотрим, как ты мне врать станешь, но тут же нахмурилась – как неприятно все-таки есть, когда на тебя все таращатся. Каково же королям и императорам ежедневно терпеть эту муку? Следить, чтобы соусом кафтан не заляпался, чтобы крошки на губах не висли, брр.
Ланка слегка вполголоса проклинала трудолюбивый народ, а заодно прикидывала: не она ли виновница происшествия. Вчера, произнося заклинание на счастье, она как-то, заигравшись, забыла, что в таких случаях отвод для беды обычно делали на чертополох или хромую курицу, но Ланка решила, что и так пойдет, но не пошло… «Сказал „быть посему“ – и все стало наперекосяк», – с грустью вспоминала она. Счастье, что никто из бежавших о ее вине не догадывался.
Народу было немного: Луговская со своей товаркой, Адриан, князья Серебрянские с Тучей, который нежно нес на руках одно из чад Гаврилы Спиридоновича, да ее собственные, Ланкины, гайдуки, замыкавшие шествие. Когда она прорывалась в кабинет, они со всем юношеским пылом ей помогали, поэтому и оказались единственными связанными и недееспособными, когда егеря принялись крушить все вокруг. Охрана княгини вступила в бой, а Гаврила Спиридонович, едва поняв, что происходит, тут же начал умолять гостью воспользоваться потайным ходом. На благополучный исход он не надеялся и оказался прав. Так и вышло, что под руками у княгини никого не оказалось, кроме чужих гайдуков, вот они и топали позади, смущаясь оттого, что смеют дышать в спину Луговской перегаром.
Митяй, на которого всю дорогу со странным плотоядным любопытством таращилась Демцова, ушел в конец и, кажется, о чем-то крепко задумался. Скорохват, которому топать в тишине было тоскливо, тоже задержал шаг, надеясь хоть с Кожемякой потрепаться. Он ткнул Митяя в бок с ехидной усмешечкой:
– Видал, как на тебя эта фря столичная облизывалась?
– Угу, – кивнул Митяй, занятый своими мыслями.
– Дурак ты, это же самой Луговской подружка! Знаешь, что о ней рассказывают? – Он привстал на цыпочки, собираясь пересказать угрюмому Кожемяке то, что ему успели нащебетать кухонные девчонки, но Митяй отодвинул его в сторону, прямо как чурбан какой-то, и деловито пояснил:
– Не о том ты сейчас думаешь. Нас тут шестеро, дурневских. Если Тучу с Гаврилой скрутить, то, считай, в руках сама сестра Великого Князя окажется.
– Ты сдурел?! – споткнулся и в голос выругался Сашко, но Митяй на него шикнул, а потом так прижал к себе под мышку, что Скорохват дернулся и вырваться не смог.
– Я, допустим, сдурел, а егеря что, по-твоему, браги напились?
– Егеря бунтовщиками объявлены, у них выхода нет.
– А Ведьмин Круг кем объявили? – с несвойственной ему ехидцей спросил Кожемяка. – Радетельницами престола?
Сашко понял, что с ним не шутят, и забился пойманной рыбой, матерясь:
– Дурак ты, дурак!
– А ты тряпка! – плюнул на него Кожемяка. – Ладно, до Дурнева доберемся, там и решим. Один черт, от егерей им бежать больше некуда, Решетников-то тама.
– Вообще-то еще Малая серебрянская дружина есть, чтобы князя защищать.
– Ха! – Кожемяка шлепнул себя по ляжке. – До нее еще добраться надо! Я, понимаешь, дверку в залу, когда мы уходили, столом подпер, чтобы не захлопнулась невзначай.
Скорохват уставился на Митяя. Не ожидал он в увальне этакого коварства и по стеночке, по стеночке кинулся к своему дружку Ладейко.
Ланка нервно оглядывалась на парней, что-то у них там затевалось, а приотстать и шикнуть на них возможности не было. Павшая духом Серебрянская так вцепилась в нее, что, казалось, вырви руку – и она зарыдает брошенным дитем.
– А долго ль нам еще идти, Гаврила Спиридонович? – поинтересовалась улыбающаяся Анжела. – А то сдается мне, я слышу позади какой-то недружественный топот, дак хотелось бы иметь надежду, что мы не зря в эти подземелья нырнули.
Серебрянский остановился, и все вместе с ним тоже замерли, вслушиваясь. В тишине подземного царства собственное дыхание и стук сердца казались неприлично громкими, чего не замечали, когда шли, а стоило затаиться – им показалось, что треск пламени светильников заглушает все звуки. Самым чутким среди беглецов после Анжелы оказался Туча. Он стиснул челюсти и попытался передать ребенка Серебрянских на руки отцу, а сам протиснуться в арьергард, чтобы прикрыть.
– Нет, – запротестовал Гаврила Спиридонович, – тут уж немного осталось, вон метка на стене.
– Выскочить еще не значит спастись, – веско качнула головой Демцова. – За нами десятка два злых разбойников гонятся, не знаю как вы, а я в своих шелках от них далеко не убегу.
– Там кони, – закусил губу Гаврила Спиридонович.
– О! Тогда другое дело! Что же стоим? – И Демцова двинулась дальше, не удержавшись от того, чтобы не потрепать Серебрянского за щечку: – А вы проказник. Никак к побегу готовились?
У князя сделалось лицо вареного рака, пришлось Анне Луговской его успокоить:
– Полноте, Гаврила Спиридонович, кабы речь шла о моей семье, дак я бы назвала такие действия своего супруга похвальной предусмотрительностью. А если все благополучно образуется, так Великий Князь еще в ваших должниках окажется.
– Я не… – растерялся Серебрянский.
– А вот этого не надо, – хмыкнула Демцова, – скромность, конечно, украшает, но не кормит.
– Давайте пошевеливаться, а то и в самом деле угодим в лапы разбойникам.
– Слыхал? – ткнул в бок Серьгу Митяй Кожемяка. – И кони у них там есть, и дорога у них одна – к Решетникову. А там в избу заволочем, нож к горлу и выдвигай условия.
Ладейко посмотрел на него ошарашенным взглядом и честно признался:
– Знаешь, Митька, когда ты мне морду бил, я тебя меньше боялся.
– Только не горячитесь! – умоляюще сложил руки Сашко, но тут с ними поравнялся приотставший Туча и дружкам пришлось замолчать.
Зато Анжела, хитро обернувшись назад, с усмешкой шепнула Анне:
– А этот мордатенький-то горяч! Уже на нож тебя собрался брать. Не иначе тут какая-то любовная история.
Анна сделала комичную гримаску, только с Анжелой она и позволяла себе быть немножко девочкой – беззаботной и глуповатенькой. Никто другой из окружения княгини не действовал на нее так, как фаворитка, наверное потому, что они были очень близки по духу друг другу, с той лишь разницей, что Демцова, по ее словам, родилась где-то на самом дне и завоевывала себе место под солнцем, продираясь к благополучию когтями и зубами. Если б вокруг ее братца не было столько жадных до славы, богатств и почестей мужчин, Анна, пожалуй, рекомендовала бы Анжелу на пост министра иностранных дел. Так здорово той удавалось разведывать, вынюхивать и строить козни, разжигая страсти, чтобы в конце концов достигнуть примирения. Она любой пустяк могла раздуть до целой драмы, а драму опустить до размеров пустяка, игры, забавы, маленького развлечения. Анжеле очень бы пошло объявлять войны, низлагать правительства, свергать монархов. Если б не мужчины. Мужчины готовы устроить меж собой грызню по любому поводу, но стоит им увидеть женщину у власти, как они тут же объединяются. Да так дружно и единодушно, словно в юности давали клятву на крови – не допускать до власти бабских юбок. А потому, смиряя сердце, приходилось довольствоваться властью тайной. Так Анжела, к примеру, в дни безделья глумилась над любовниками, по ветру пуская их состояния, отнюдь не из корыстного расчета, а исключительно как месть мужскому высокомерию. За Луговской же следило слишком много глаз, и слишком хорошо было известно ее властолюбие, чтобы она могла позволить себе нечто большее, чем совет брату, и потому рассказы циничной Анжелы были ей отдушиной, за это и любила фаворитку.
Стрельнув глазами в гайдука, княгиня улыбнулась:
– Со всеми этими страстями мы упустили из виду, что Серебрянском сейчас правит не только многомудрый дипломатичный Гаврила Спиридонович, но и две прелестницы с высоким титулом гроссмейстерш Ведьминого Круга.
– Ха! Ты им льстишь! В семнадцать лет закручивать интриги и злоумышлять на коронованных персон? Это две милые деревенские дурнушки, которые от безысходности балуются ведьмовством.
– А кто в пятнадцать лет стал баронессой фон Кти?
Демцова фыркнула:
– Ну ты сравнила! Мой Альфред зарубил этого несчастного фона от непреодолимой страсти ко мне, юной и прекрасной. При этом он так трубил о своей любви, что лоси выбегали из лесу.
– Не забывай, что мы северяне, у нас другой темперамент, – подергала Анжелу за пальчик княгиня. Уж больно страстно ее подруга стала пожирать глазами юного бунтаря.
Митяй это замечал и пыхтел, одной силой воли не давая ушам покраснеть, а уж когда эта фря в ярко-алом шелковом платье танцующей походкой ринулась на него, как кошка на мыша, едва не спрятался за Тучу.
– Ой, что-то мне не нравится ее взгляд, – занервничал Сашко, а Ладейко захотелось провалиться сквозь землю. Он даже отвесил затрещину Митяю, прошипев сквозь зубы:
– Доигрался, боров, щас она нас тут порешит!
– Может, не догадалась, – приостановился Кожемяка.
– Как же, жди! – взвизгнул Сашко. – Когда вот так вот на тебя таращатся исподлобья?
– Да она маленькая, – потер шею Кожемяка. – Как же она нас всех-то порешит? – и охнул оттого, что Демцова, не сбавляя шагу, ударилась о его грудь своей грудью и, запустив свои маленькие, но острые коготки ему под кафтан, не то чмокнула, не то лизнула куда-то в шею, отчего по спине Кожемяки побежали мурашки ужаса.
– Я не только мала ростом, но еще хрупка и ранима, – подняла она лицо, доверчиво заглядывая ему в глаза.
У Митяя голова пошла кругом, он так и не понял, что его так потрясло: то ли огромные слезы в черных глазах, то ли безграничная надежда найти в нем свою опору, – но ноги стали как холодец. Все очарование испортил Скорохват, тявкнув из-за спины:
– У него другая есть.
– Ага, Маришка Лапоткова, – поддержал Ладейко.
– Ах! – вскрикнула раненой птицей Анжела, закрывая лицо ладонью, сорвалась с места и снова умчалась к своей хозяйке.
– Ну и на фиг вы это сказали? – первым пришел в себя Митяй, а Туча приобнял парней, причем всех троих дружков за раз, и еще на троих внимательно посмотрел:
– Значит, так, братцы гайдуки, чтоб с этой минуты были при мне неотлучно. Отойдете больше чем на два шага – головы как курям пооткручиваю, они все равно вам без надобности, там все равно одна каша. А бед можете натворить о-го-го, все поняли?
Два раза ему повторять не пришлось, то ли дурневские дураками не были, то ли у конюшего было такое убедительное лицо.
Анжела веселилась вовсю:
– Какой милый!
– Значит, все-таки любовная история? – Луговская погрозила пальчиком своей фаворитке, но тут же удовлетворенно зажмурила глаза. – Мир везде одинаков. Выходит, и тут правят все-таки женщины. – Она по-новому взглянула на госпожу Костричную и едва не заурчала, как случается у домашних кошек на сметану. Теперь-то ей и самой было удивительно, как она сразу не угадала в Дорофее одну из сестер. Вот же она – волос пшеничный, характер подвижный, склонный к озорству, семнадцать лет, рост… Она спрятала руки за спиной, жалея, что не наделена от природы когтями, которые иногда можно точить, – наверное, огромное удовольствие, вон как кошки млеют.
Впереди заскрипело – это Гаврила Спиридонович открыл потайную дверь, пахнуло сквозняком с запахом лошадиного пота и навоза. Анжела скривилась:
– Фи!
И Луговская не удержалась, чтобы не потрепать ее за щечку:
– Что ты, дорогуша, так пахнет свобода.
Силы у меня кончились раньше, чем болото. Когда я споткнулась уже, наверное, десятый раз, не заметив в полудреме кочку с украшением в виде зеленой квакши, Илиодор потребовал привал:
– Все, господа, моя невеста спит. Давайте же не будем доводить ее до отчаяния, ведь вы понимаете, о чем я говорю, – он заговорщицки подмигнул старикам, – гроссмейстерше Ведьминого Круга проще утонуть в болоте, чем признаться, что она хочет есть, пить и просто поваляться на траве.
– Да, господа, она же еще совсем ребенок, – засуетился Архиносквен, – вот сухая земля, давайте задержимся.
– А почему бы нам просто не перенестись к этой вашей Лысой горе? – задал кто-то дельный вопрос.
– Господа, – всплеснул руками Илиодор, – вы думаете, эта семнадцатилетняя… мм… фея, которая грудью стоит за… э-э… вековые традиции своего Круга, снизойдет до портала МАГОВ? – Он снова сделал ехидное многозначительное лицо, получив в ответ двенадцать таких же мерзеньких усмешек, и удовлетворенно заключил: – Ну, мы понимаем, что она скорей всего оседлает свое помело и на нем благополучно ускользнет.
«Вот старичье, – подумала я, засыпая, – он же их за нос водит». Шевельнулась вялая мысль, что Илиодор подозрительно восторженно относится ко всякому чуду, совершенному пришлыми колдунами. Прошлепает ли кто-то по воде, не желая петлять тропой, зажжет ли огонек, чтобы лучше было видно, он тут же всплескивает руками и преувеличенно громко радуется: «О! Да это же настоящее чудо! И сколько ж праны вы потратили на светлячка?» Совсем как вор, который решил ограбить загулявшего в кабаке дурачину и ревниво следит, чтобы тот не переплатил кабатчику, и гонит прочь от него продажных девок.
Мне начали сниться Ведьмин Лог и управляющая Лушка, одетая в великокняжеские одеяния, неспешно прогуливающаяся по скотному двору и дающая при этом поучения:
– Скотину надобно держать в чистоте. Встанешь утром – накорми, обиходь, проверь, не болен ли кто, не поранился ли. Зайдешь к поросям – посмотри: не заедают ли слабенького, если слабеньких много – проверь почему, может, болеют. В первую очередь думай о скотине, а как накормишь, так и сама ступай поешь.
Сухо щелкнули перед носом пальцы Архиносквена, я распахнула глаза и поняла, что сна ни в одном глазу.
– Поешь, – с улыбкой протягивал мне запеченную куриную ножку Илиодор.
Я с подозрением потянула носом, с виду эта нога выглядела как родная сестра той самой, за которую я унижалась. Илиодор, видимо, прочел мои мысли по лицу, поскольку тут же возмутился:
– Не надо принимать меня за чудовище, думаешь, я буду кормить тебя трехдневной кислятиной? Это мне еще мама в дорогу собрала. Кушай, вкусная.
– Ненавижу тебя, – заявила я, вырывая из его рук еду, и только на втором куске поняла, что все двенадцать старичков, златоградец и Пантерий смотрят на меня с умилением. Кусок встал поперек горла, я стиснула зубы, надеясь, что сейчас не опозорюсь, раскашлявшись, и попробовала незаметно стукнуть себя по спине два раза.
– Был у меня похожий забавный случай, – встрепенулся Пантерий, потом спохватился, глядя на меня испуганно, и с криком: – Щас я тебе морсу принесу! – унесся прочь.
– Спелись, – осуждающе посмотрела я ему вслед и попыталась вспомнить: – Слушайте, господин подлый чернокнижник, пока я дремала, я говорила что-нибудь во сне?
– Не знаю, – он почесал в затылке, – в животе у тебя урчало, а так все молча.
– Тьфу на тебя! – огрызнулась я и, чувствуя, что не могу вот так вот, как животное, сидеть в тишине и грызть курицу, потребовала: – Ну начинай оправдываться.
Все маги с интересом посмотрели на Илиодора, а я, облегченно переведя дух, сгрызла еще кусочек, делая заговор на правду и усмехаясь, дескать, сейчас посмотрим, как ты мне врать станешь, но тут же нахмурилась – как неприятно все-таки есть, когда на тебя все таращатся. Каково же королям и императорам ежедневно терпеть эту муку? Следить, чтобы соусом кафтан не заляпался, чтобы крошки на губах не висли, брр.