Вересень Мария. Ведьмин Лог

   В наших болотах живописных мест мало, но их такая малость не останавливала ничуть. Илиодор живописал подробности утопления ведьм, Анна посмеивалась. У них сложились странные отношения: с одной стороны, истратив всю силу драконьего глаза на то, чтобы открыть шкатулку Пречистой Девы, Илиодор перестал быть самым могущественным колдуном Северска и Златограда, о чем честно признался княгине, повинившись заодно и в том, что беды Северска за последние годы – это дело рук его семейства. Я очень быстро запуталась в мамках, дядьках и сестрах, а также в том, какую выгоду они извлекали из подстрекания Мытного к бунту и предоставления различным Фроськам колдовских книг, способных наделать много бед. Но зато испытала новый приступ ненависти ко всем Ландольфам без исключения.
   – Это ужасно, когда мать так слепо потакает своему чаду, – вздыхала Луговская.
   – А что вы хотите? Она назвала меня именем Императора! – пожимал плечами Илиодор.
   – Да-да, – рассеянно улыбалась Анна Васильевна, – а вашу кузину – по имени сестры Илиодора-завоевателя. Кстати, где она? Не в Малых Упырях, это точно.
   Илиодор посмотрел на нее невинно-голубыми глазами, но смутился:
   – Я слышал, в Урочищах кто-то раскопал могилу Жабихи…
   Анна Васильевна обеспокоилась:
   – Вы думаете?
   – Точно знать не могу.
   – Ах, какой соблазн я испытываю – заковать ваше семейство в кандалы, хотя надежней подсыпать яду в ночное питье.
   – Вот поэтому я и не приглашаю вас в наш очаровательный замок погостить, – учтиво поклонился княгине Илиодор.
   И они обменялись улыбками двух матерых котов, которые не станут вырывать друг другу глаза из-за того, что можнопо-братски поделить.
   – Кстати, как там Адриан Якимович? – поинтересовался Илиодор.
   – Сильно переживает, – полюбовалась полетом стрижа Луговская, – кто-то сообщил ему, что яд, которым отравился Мытный, был предоставлен Якиму вами, господин чернокнижник. Он до сих пор верит, что смог бы обменять жизнь батюшки на золото и документы.
   – Но мы-то знаем, что это не так, – хитро улыбнулся Илиодор. – А что касается батюшки Адриана, дак это он сам у меня отраву попросил, вы же помните: когда я разыскивал Златку, то к нему заходил. Сестра пообещала мне устроить большую заварушку, дак логично было поискать ее у главного бунтаря. Но, к сожалению, там я ее не обнаружил, а вот стиль работы Ефросиньи показался мне весьма знакомым, я сразу предупредил боярина Якима Мытного, что так или иначе дознаюсь у этой девочки, как она завладела нашей книгой. Тогда он и попросил у меня яду, на всякий случай. И не допытывайтесь, где он этот яд прятал.
   – Странно, что он вам союз не предложил, – покачала головой Анна.
   – Отчего ж? Но я, знаете ли, пугаюсь таких союзников. Если б и согласился иметь дело с Мытными, то исключительно с Адрианом.
   – Да, чистый, честный юноша. Просил у меня соизволения жениться на Дорофее Костричной. Как вы думаете? Вы же приходитесь им родственником?
   – Я их крестный отец, – улыбнулся Илиодор, вызывая у меня зуд раздражения, очень хотелось сбросить кошачью личину, встать и высказать все, что я о них обоих думаю.
   Помимо прочего, меня настораживал еще и тот факт, что в последние дни все словно забыли обо мне. Бабуля плакалась, но от дел Круга отстраняла, уговаривая пойти погулять, развеяться. Рогнеда с Августой, страстно погрузившиеся в дела будущей Школы, при моем появлении скисали как молоко, Пантерий прятался неизвестно где целыми днями. Немцова нагло ухмылялась мне в глаза, в упор не видя во второй гроссмейстерше Ведьминого Круга подходящий объект для вербовки, и даже Ланка, стоило мне спросить, нуждается ли она в напарнице, сначала вытаращилась на меня, как жаба, которую через соломину надули, а потом кинулась прочь, визжа на ходу:
   – Мне нельзя, я подписку давала! Потом узнаешь все!
   Появлялось желание устроить скандал, даже скандалище, и вызнать, чего это я стала всем такая безразличная. Задумавшись, я слегка задремала на солнце, но тут меня клюнула в темя ворона. Она сидела до этого в тени дровяного сарая, но, увидав, что я крадусь за княгинею, перелетела поближе.
   – Привет, – скосила на меня черный глаз-бусину Августа и скрипуче поинтересовалась: – Следишь?
   Мне сделалось стыдно, и я решила сделать вид, что она обозналась: мол, я простая кошка, вот, с хвостом играю. И получила второй клевок в темя.
   Больше всего ведьмы переживали из-за того, что заказанное чернокнижником чудо пока так и не случилось, а вот Брюнхильда с того дня слегла. Не в буквальном смысле, конечно, но сделалось ей плохо так, что она едва сумела добраться из Дурнева до дому. Старушка долго и печально ржала, вздыхала в стойле, иногда просилась на улицу, но стояла, жмурясь на солнышке, совсем недолго и, одышливо сипя, возвращалась назад. Все ведьмы были убеждены, что это Илиодор ее испортил. И один раз чуть не случилась банальная драка, когда циничная Анжела Демцова поинтересовалась, не отдадут ли ей шкуру последней внучки Всетворца, коль старая лошадь помрет, мол, у нее есть на примете неплохой кожемяка, выделает в лучшем виде. Демцову тогда спасло лишь чудо да то, что Митяй, отлично знавший норов наших ведьм, взвалив хохочущую фаворитку на плечо, сбежал с нею и, кажется, всю ночь прятался в лесу, на Лисьем хуторе.
   Да, и еще с Митяем у нас произошла размолвка. Неприятно кончилась наша история – Илиодор его попросту отметелил. Тем же вечером, как бабуля была вызволена из заточения, Кожемяка решил излить мне свои чувства. Взгляд его горел лихорадочно, он хватал меня за руки, а поскольку дело было на заднем дворе храма, то я в первый миг перепугалась, а в следующий Илиодор уже крепко врезал Митяю в зубы. И бил до тех пор, пока я на нем не повисла, крича и требуя, чтобы он прекратил. Тот брезгливо отряхнул руки и. твердо посмотрев мне в глаза, потребовал, чтобы я сама прекратила издеваться над несчастным:
   – Просто скажи этому олуху, что ты его не любишь.
   На Кожемяку было жалко смотреть, я долго собиралась с духом, но, когда открыла рот, ничего уже объяснять было не нужно, он понурый пошел со двора. А уж на следующий день его все видели пьяным, разодетым в пух и прах и в обнимку с Демцовой. Он хохотал как сумасшедший, только радости в его глазах я не видела. Но и сделать ничего не могла.
   А через неделю пришло письмо от Маргоши, которая сообщала, что они с царьком осели в Луговицах: там у Васька оказались какие-то приятели, и Васек пошел по проторенной разбойничьей дорожке, как-то слишком легко избавившись от прежнего луговицкого атамана. Селуян, проведавший каким-то образом о письме Марго, явился в Ведьмин Лог, долго задумчиво изучал Маргошин выводок, а потом неожиданно заявил, что сам увезет их в Луговицы. А если детей ему не доверят, то малый воевода обещал наведаться туда же, но уже с синими кафтанами. После таких угроз бабуля скрепя сердце доверила ему детей, дала сопровождающую, но сердце все равно было не на месте, предчувствуя, что добром это не кончится: зарежет Селуян Васька или Васек Селуяна или оба полягут у ног Турусканской и опять придется устраивать ее в Гречин.
   Другое дело Серьга Ладейко, вот у кого оказался железный хребет! Я-то думала, что он тоже кинется выяснять отношения с Мытным, ан нет! Стоило ему получить прощение от Анны Васильевны за намерение брать ее в заложницы, как он тут же отправился в Вершинино. Там, в компании огольцов, которыми верховодили Пантелеймон и Семка, отобрал у вернувшейся Чернушки ее знаменитую книгу, заявив, что неча тут ерундой заниматься, когда целому выводку будущих ведунов не хватает учебных пособий. Был еще один жуткий скандал, из которого Ладейко вышел победителем. В результате Рогнеда уже имела головную боль в виде чуть не двух сотен мальцов с жадно горящими глазами. К ним присоединились нескольких дюжин дурневчан и малгородцев, дружков Ладейко, которые сразу пугнули архиведьм тем, что если им не помогут с обучением, так они сами начнут разбираться в Черной книге, и тогда никому мало не покажется. Августа бухтела и пробовала переложить заботу на плечи Архиносквена, но тот уверенно заявил, что скорее пойдет и утопится. А бабуля успокоила подруг, уверив, что ничего страшного в этом нет и, по сути, парни – это те же девки, только дурнее и в штанах. Не убедила, но смириться заставила.
   Пока я предавалась размышлениям и воспоминаниям под неусыпным вниманием Августы, прибежала встопорщенная, раскрасневшаяся «пичуга». Тихая мама Ладейко меня тоже сильно удивила, оказавшись в рядах самых ярых неприятелей Илиодора. Не обращая внимания ни на княгиню, ни на чернокнижника, она еще издалека стала нам махать рукой, делая непонятные знаки. Августа наклонила голову, всматриваясь и вслушиваясь в ее задыхающуюся речь.
   – Там, там Брюнхильда… – всхлипнула «пичуга» и села в траву.
   – Сдохла, – поняла я.
   Вороньи крылья оглушительно хлопнули у меня над головой, и я, сообразив, что мне как гроссмейстерше тоже следует быть там, присела на кошачьих лапах, внутренне боясь, что из кошки не получится сразу обернуться сорокой и я опозорюсь в глазах Илиодора, но все равно прыгнула. Воздух ударил в крылья, и я замахала ими изо всех сил. Кстати, Ланка эти недели только и делала, что носилась сойкой по всему Серебрянску, клянясь, что в жизни нет ничего лучше полетов, а я опасалась, что она этими упражнениями намахает себе плечи как у Митяя. Но пока все было нормально, малость сгорел детский жирок, а так какой была, такой и осталась.
   В конюшне творилось что-то несусветное. Брюнхильда ржала так, что ее было слышно на весь Лог. Я поняла, что старая кобыла все еще жива, плюнула на утомительные крылья, опустилась на землю и побежала на своих двоих. Илиодор и Анна, которую во время прогулок всегда сопровождал конный эскорт, догнали меня. Илиодор протянул руку, помогая взобраться на его Беса, я зыркнула на него, давая понять, что никакого мира между ведьмой и чернокнижником быть не может, но все-таки влезла на жеребца.
   И тут ржание смолкло, наступила оглушительная тишина. Всадники, полные недобрых предчувствий, дали шпоры лошадям. Ведьмин Круг едва ли не в полном составе толпился возле дома, а те любопытные, которые всегда и везде суют свой нос, надеясь быть первыми, топтались у ворот, покрикивая на Лушку, вызвавшуюся быть привратницей.
   – Что там? – бросилась я в конюшню. Вид у Лушки был слегка ошалевший. Створки конюшни были распахнуты и сияли, словно там горел сильный светильник. Я заметила Архиносквена, бабулю и еще пару представителей Конклава, которых я, к своему стыду, все время путала. Они стояли плотно друг к другу и как зачарованные смотрели на лежащую в соломе денника Брюнхильду. Но не престарелая внучка Всетворца сейчас занимала их, а маленький, неизвестно откуда взявшийся жеребенок. Он вздрагивал, обводя всех взглядом огромных небесно-голубых глаз, у него была белая – шерстинка к шерстинке – шкурка, и каждый волосок ее светился, словно маленький огонек. Брюха шумно обнюхивала его, а он раскачивался, потом мотнул головой и попытался встать. Ноги его едва держали, но он не оставлял попыток и в конце концов вознесся над землей, уперев четыре маленьких копытца в солому и задрав голову в какой-то странной лошадиной гордости от первого достижения.
   – Ну вот наконец и случилось, – облегченно вздохнул Илиодор.
   И поскольку он первым нарушил тишину, на него сразу все воззрились, даже Брюха, с немым вопросом: что «случилось»?
   – Да вы что, не видите? – возмутился Илиодор. – Родился новый бог.
   – Жеребенок? – усомнилась Луговская.
   – А чем вам не нравится жеребенок? – пожал плечами Илиодор. – Помнится, не так давно ваши предки кланялись Хорсу, а он, если память мне не изменяет, был собакой с крыльями.
   Бабуля недоверчиво посмотрела на чернокнижника, на жеребенка, потом сделала умилительное лицо, начав сюсюкать, как со всяким нормальным младенцем, пугая его козой из двух пальцев:
   – У-тю-тю, какой!
   Жеребенок косился на нее непонимающе, и бабуля слегка растерялась:
   – Ну не знаю, Хорс хотя бы разговаривал.
   В ответ на это жеребенок чихнул и, как-то сразу забыв об окружающих, потянулся мягкими губами к Брюнхильде, проржав что-то подозрительно похожее на «мама».
   В лицо повеяло ласковым теплом, я поняла, что долгожданное Илиодорово чудо все-таки случилось, и отчего-то загрустила. Уже продираясь на улицу сквозь ставшую непроходимо-плотной толпу, я успела заметить, что камень в посохе Архиносквена вновь сияет бирюзовым светом.
   Солнце жарило вовсю, рядом вынырнула из толпы и повисла на плече непонятно чему улыбающаяся Ланка, да я и сама улыбалась. С другой стороны появился Илиодор, встал молча, покачался с носка на пятку, так же глядя в бездонное небо, и, ни к кому не обращаясь, поинтересовался:
   – А читал ли кто-нибудь из здесь присутствующих дам балладу об Аларике и Лауре?
   Я фыркнула:
   – Господин чернокнижник намекает, что мы за ним будем гоняться до скончания веков?
   – Нет, – он сделал насмешливое лицо, все так же любуясь небом и стрижами, – я просто приглашаю вас, госпожа гроссмейстерша Мариша Лапоткова, в удивительное путешествие по свету. Но при этом тонко намекаю, что поскольку я являюсь потомком коварных и жестокосердных Ландольфов, то в случае вашего отказа найду способ вынудить вас гоняться за мной по всем странам и землям мира хоть до скончания веков. Да вот, кстати, я уж и договорился со всеми, чтобы они не отвлекали вас всяческими глупостями, вроде учительствования и шпионажа, поскольку считаю, что вы будете заняты исключительно мной и вряд ли у вас будет возможность отвлекаться…
   – Ах ты! – замахнулась я, но он отпрыгнул и распался множеством радужных мыльных пузырей. Ланка захихикала:
   – Оригинальное предложение.
   – Да я ему! – задумалась я, не зная, чем пригрозить одному из теперь уж точно сильнейших чернокнижников. – Я на него бабулю натравлю, – буркнула я, прикидывая, что надо взять в дорогу. И тут же закричала: – Я от незнакомых хлыщей сомнительных предложений не принимаю!
   – Разрешите представиться, Илиодор из рода Ландольфов, колдун широкого профиля, – раздалось за спиной.
   Я развернулась и…
 
   Она стояла перед ним, невысокая, семнадцатилетняя, с сухим блеском в глазах, вся как есть порыв и движение. Илиодору было страшно прикоснуться, казалось, она несет в себе заряд, как тетива натянутого лука. Нет ни вибрации, никакого иного признака, по которому безошибочно определяешь, что сейчас хлестнет, ударит, завертит водоворот, и в то же время сердце сладко ноет, безошибочно угадывая – началось…
 
   Он стоял насмешливый, высокий, слишком молодой для своих пронзительных и строгих глаз, слишком взрослый для своей отчаянной и бесшабашной улыбки. Бесчестный, коварный, хитрый и непоколебимый, как гранитная скала, в своей подлости и двуличии. От него невозможно убежать, от него невозможно скрыться, ноги делались ватными, а в душе щемило от узнавания – ведь это же он, тот самый…

ЭПИЛОГ

   Солнце еще только поднималось над горизонтом, когда Бес, красуясь перед тонконогой лошадкой, на которой сидела ведьма, прогарцевал мимо двора Афиногеныча. Дальше начинался большой Златоградский тракт – и путники: юная девица в костюме для верховой езды и молодой мужчина в широкой, златоградского покроя куртке и штанах, которые, напротив, по моде были заужены и заправлены в полусапожки, – заспорили. Он показывал на юг, а она, исключительно из женского упрямства, – на север. Спор мог затянуться надолго, если б всадник в златоградском костюме, перегнувшись с седла, не обнял свою спутницу неожиданно для нее и не поцеловал сладко в губы. Когда девушка пришла в чувство, он уже, дав шпоры коню, мчался на восток, к Боровичам. Что-то гневно выкрикнув, она направила лошадь вслед за ним, и вскоре они пропали из виду.
   Пантерий, глядевший на всадников из широкого окна, разорвал пополам жареного цыпленка и, щедро посыпав его пряностями, протянул своей собеседнице, сидевшей напротив, подперев щеку кулаком, и задумчиво глядевшей в окно. Черту даже пришлось толкнуть ее в локоть, так та задумалась, однако цыпленка схватила жадно и с удовольствием вгрызлась в него, словно ничего вкусней в жизни не едала.
   – Ну что, теперь твоя душенька довольна? – умиленно посмотрел на нее Пантерий.
   Девица оторвалась от курицы и радостно тряхнула головой. Солнце, словно только этого момента и ждало, осветило ее всю, от тугих рыжих кудрей до бездонных бирюзовых глаз и хитрой улыбки. Пантерий хмыкнул, в который раз подивившись, насколько талантлив был Степан-лубочник, написавший для Конклава образ Пречистой Девы. Прямо как живая, вот как сейчас, только цыпленка не ест. Изумрудный накопитель в форме глаза дракона на толстой золотой, явно мужской цепочке сиял на ее шее так ярко, что невольно отвлекал внимание от содержимого глубокого фривольного выреза на платье.
   Сам хозяин накопителя сидел, с головой погрузившись в чтение толстого фолианта. Его черный плащ был небрежно брошен на стул, а покрой одежды был таков, какой в Северске уж пятьсот лет не носили, изредка он взлохмачивал черные волосы, падающие ему на глаза, или слюнявил пальцы, чтобы перевернуть страницу, но, вычитав то, что ожидал найти, улыбнулся и, отчеркнув это место свинцовым карандашом, аккуратно заложил ветхой, едва не рассыпающейся от времени и частых подчисток закладкой, закрыл книгу и, с улыбкой окинув взглядом сотрапезников, поинтересовался:
   – Ну и куда теперь?
   Рыжуха и черт вытаращились на него в немом удивлении, а Пантерий даже хлопнул по столу ладонью, рассмеявшись:
   – Ну ты даешь! Теперь будем искать учителя новорожденному. Кстати, он у нас до сих пор без имени. Есть какие-нибудь идеи у присутствующих? – И он так хитро прищурился на спутницу черноволосого, что та сразу фыркнула, задрала курносый нос и уставилась в окошко, заявив:
   – На меня даже не рассчитывайте! Я со своим-то именем намаялась, пока не сменила с «Нечистой» на «Пречистую», так что дураков нет.
   Пантерий чуть язык себе не откусил, когда услышал насчет дураков, так ему хотелось кой-чего ввернуть, и черноволосый, по достоинству оценив его усилия, спрятал улыбку в кулак, пообещав:
   – Ну с именем-то проблем не будет, а вот что касается учителей… – Он поспешно выглянул в окно, но два подходящих кандидата – ведьма и чернокнижник – уже скрылись в лесу. – Будем искать, да, будем искать…