Страница:
– Я не хотел, чтобы Аглая Марфушку принимала, четыре раза ее в лес уводил, в карты проигрывал. Зачем, говорю, нам брюхатая захребетница? – Не выдержав, он ухватился за голову и надсаженно взвыл: – Я папу вашего извести хотел!
На улице загомонил народ, и я, выглянув в окно, с удивлением обнаружила Серебрянского князя Гаврилу Спиридоновича. Велев черту подождать, я поторопилась во двор, а черт все не унимался и в пустом доме откровенничал о том, сколько раз он пытался сдать бабулю властям, как ссорил ее с Августой, воровал деньги и подсиживал нашу Марту, поскольку давно уже обещал ее место некой безвестной Белянке. Я о такой ведьме не слыхала, видимо, бабуля, став магистершей, лихо с ней посчиталась за все.
Вылетев на крыльцо, я едва не сбила уединившихся от народа князя и боярина. Гаврила Спиридонович с озабоченным лицом придерживал Мытного за локоток, а тот потерянно смотрел сквозь меня с таким скорбным выражением, словно отца только что схоронил.
– А вот и госпожа гроссмейстерша, – глянул на меня Серебрянский князь.
Я встала, словно на стену налетев, поежившись от дурных предчувствий.
Вся наша героическая компания, так лихо расправившаяся с Фроськой, потихоньку протискивалась в калитку, от которой осталось лишь два столба да петли с огрызками досок.
– Почему вы такой серьезный, Гаврила Спиридонович? – осторожно поинтересовалась я.
Обычно у князя было такое простодушно-изумленное выражение лица, какое было у дурневского головы в тот день, когда его беленькая, как сметана, невестка от такого же белобрысого муженька родила черненького, как закопченный котелок, мальчонку. На этот же раз Гаврила Спиридонович смотрел остро, чуть не колол взглядом. Черты лица его, обычно мягкие, закаменели, став гранитно-твердыми, резкими, разом выдав в нем человека властного и сильного.
– До меня дошла дурная весть, – отчеканил он, чуть не саму душу царапая взглядом, – что в столице при попытке мятежа арестован Яким Мытный.
– Это нелепо, – стиснул кулаки Адриан, и Серебрянский поспешил положить ему руку на плечо, уверив:
– Великий Князь чудом спасся. И если б не беспримерный героизм княгини Луговской, возможно, я бы сейчас вас брал уже под стражу, надеясь вашей головой выкупить жизни детей Великого Князя, ничуть не виновных в малодушии и слабохарактерности их отца.
– Нет. – Мытный попытался вырваться, сбросив руку князя, но бежать с крыльца ему уже было некуда, внизу стояло мое воинство, из открытых дверей дома несся непрерывный плач Пантерия.
Серебрянский вопросительно взглянул на меня, я отмахнулась, мол, не обращайте внимания на ерунду, спросив с досадой:
– Адриана Якимовича объявили папиным пособником?
– Не только его, – качнул головой Серебрянский. – Что для меня намного серьезней, пособниками Мытных объявлен весь Ведьмин Круг. Для Серебрянска это удар под дых, а для вас, – он испытующе окинул меня взором с головы до ног и вздохнул, – возможно, каторга, а возможно, и костер.
Я безвольно осела, подкошенная таким известием, и даже, кажется, оглохла на минуту, видела вытянутое лицо Маргоши, открывающего рот Серебрянского, Беленькую, в безмолвном ужасе прикрывшую пухлые щеки ладошками, а в голове стучала лесным дятлом заполошная мысль: «Вот я так и думала, так и знала, что этим закончится». Адриан и Гаврила Спиридонович пожали друг другу руки, Серебрянский спустился с крыльца, взобрался на своего каурого и потрусил из села, о чем-то переговариваясь на ходу с запрудившими улицу вершининцами, кивал головой и показывал рукой не то в сторону Серебрянска, не то в сторону Малгорода – в общем, за лес. Меня растормошили и кое-как привели в чувство. Теперь уж Мытный смотрел на меня с той же серьезностью, что недавно Гаврила Спиридонович. Я удивилась разительной в нем перемене. Ни следа в боярском сыне не осталось от пресыщенного барчука. Взгляд сделался тверд, скулы закаменели, и даже по-девичьи пухлые губы сейчас отнюдь не казались капризными. Куда-то пропала вся вальяжность и не раздражала красная епанча, делавшая его в этот миг похожим на богатыря из былинных сказов, такого, что голову дракону оторвет, не задумываясь, и на вражье войско кинется в одиночку, изрубит всех и победит. До меня не сразу дошло, что он требует немедленно разбудить бабулю и ведьм. Пришлось разочаровать его. Надя влила в них лошадиную дозу снотворного, поднять их, конечно, можно, но толку будет как от умертвий, дельного совета не дадут, это уж точно.
– В таком случае будущее вашего клана зависит исключительно от вас, – пугнул меня Мытный.
Я лишь испуганно уставилась на него, не понимая: чего мы такого натворили, почему нас к Якиму Мытному приписывают? Видя мое недоумение, боярин оглянулся на улицу и тяжело вздохнул:
– Давайте войдем хотя бы в дом, а то дурные вести, я смотрю, распространяются быстрее, чем хотелось бы. Гаврила Спиридонович благородно дал мне три дня, потом в Серебрянск войдут войска и я буду взят под стражу.
Я подивилась его спокойствию – он говорил о своем аресте как о деле решенном, но второстепенном, – вошла в горницу и нарвалась на умоляющие вопли Пантерия. Он каялся, что надеялся вырастить из нас с Ланкой кикимор и кормил в детстве тараканами и мокрицами. Я чиркнула каблуком, разрывая круг, и измученный Пантерий с деревянным стуком упал на пол, лишившись сознания. Растерянная Надя смотрела на черта, не зная, что с ним делать, зато Маргоша, достав кисет, по-хозяйски начала сгребать пыль плакуна, поглядывая на нас с боярином. Селуян и Васек сопели в дверях, воевода поглядывал недобро на разбойника, а вор делал вид, что караулит нас от недобрых людей, в упор не замечая ревнивого дурневца. Серьга и Сашко скромно сидели на лавочке, притихшие, как мыши, а за их спинами, явно выбрав парней себе в покровители, затаились Пантелеймон с Семкой. Мытный посмотрел на меня оценивающе, словно прикидывая, насколько я умна и смогу ли понять то, что он мне сейчас скажет. В этот миг куда более взрослая Марго и Надя казались ему предпочтительнее, но те упорно отводили глаза. Так что он, против воли, был вынужден беседовать со мной. Боярин вздохнул и заявил:
– Я думаю, вам надо немедленно бежать, всем, за пределы Северска, в Мирену или Златоград. Я со своей стороны обещаю, что приложу все усилия, чтобы обелить ваш… э-э… Круг. Только для этого необходимо время. Если вы сразу попадете в лапы ваших недругов – боюсь, расправа будет немедленной, закон будет попран, а раскаяние и прозрение будут запоздалыми.
– Да при чем здесь вообще мы? – в отчаянии прошептала я.
Он похлопал меня по ладошке успокаивающе:
– Давайте я вам расскажу, чтобы вы поняли. Я ведь не в полном неведении был, но малодушно позволял отцу строить его коварные планы. Надеялся, что тот будет разоблачен, лишен поста и я наконец избавлюсь от своего постыдного положения если не палача и тюремщика, то человека близкого к ним, вынужденного якшаться со сбродом ежедневно, что унизительно для человека благородного происхождения. Я и представить не мог, насколько далеко все зашло! А мой отец, оказывается, уже вступил в сговор с преступниками, сам, по сути, став наиглавнейшим разбойником. Терроризировал дворянство, убил трех вельмож, пытавшихся противостоять его растущим аппетитам, а когда и на него вздумали покуситься, вовсе начал творить что-то невообразимое. Теперь-то я понимаю, что за волна странных безумств и неизлечимых болезней прокатилась по Северску. По столице ходили слухи, что он душу продал нечисти, и теперь я знаю, что в какой-то мере это так и было. Наш Великий Князь, – он тяжело вздохнул, – увы, не самодержец. При его попустительстве дворянство распоясалось. Не знаю, как было в прошлые времена, но говорю вам, что нынешняя столица – это клоака и сборище всяческих душевных нечистот. И возможно, мой отец даже совершил благодеяние, встряхнув их ужасом и беспомощностью, показав, насколько Северск слаб перед лицом безжалостной и циничной силы. Но речь не об этом. Оказывается, отец везде в открытую заявлял, что опирается на мощь Ведьминого Круга. Понимаете, ВСЕГО Ведьминого Круга.
Я не нашлась, что ответить. В душе родилась уверенность, что, если я сейчас произнесу проклятие в адрес Мытного-старшего, оно непременно сбудется.
– Как же у них тогда смелости хватило повязать вашего папеньку? – цинично хмыкнула Марго.
Мытный улыбнулся, и я невольно восхитилась парнем, поняв, что вот так вот улыбаются настоящие мужчины, герои, знающие, что они обречены. Шло ему страдать. Нет чтобы вот так вот с самого начала, глядишь, и мы бы к нему по-другому относились.
– Моего папеньку сгубила женщина, – пояснил Мытный Турусканской, – что довольно символично. Благодаря одной ведьме он высоко поднялся, а благодаря сестре Великого Князя – пал. Гаврила Спиридонович мне рассказал в общих чертах, и я думаю, скоро эта история станет легендарной. Кроме двух сыновей Великого Князя, из рода Медведевских у нас только княгиня Анна Луговская, к ее дочери мой папенька и посватался месяц назад.
– Кобель, – опять хмыкнула Марго.
– Скорей властолюбец, – подарил ей ответную улыбку Адриан, и ревнивец Селуян задышал вдвое громче. – Союз этот предложил муж Анны – Дмитрий Луговской. И, как теперь стало понятно, это была часть антизаговора. Таким образом князь Дмитрий ожидал войти в доверие к моему папеньке, чтобы тот ослабил над ним свой контроль. Сейчас Дмитрий болен и в горячке, но говорят, сразу после заключения союза с отцом он направился куда-то в здешние места, возможно, хотел увериться, что Ведьмин Круг действительно на стороне Мытных, и, если это не так, просить, чтобы отца прокляли, отравили или, – он остро глянул на царька, – зарезали, на худой конец.
Царек хмыкнул, улыбка у него получилась нехорошая – волчья, и всем сразу стало ясно: доберись до него Луговской, Васек обязательно попытал бы разбойничьего счастья, поддавшись на уговоры.
– Так или иначе, князь Дмитрий и его сопровождающие неожиданно обезумели, кинулись по тонкому льду Синь-озера на конях и провалились под воду.
– Значит, свидетеля у нас нет, – тоскливо вздохнула я и, видя, что все на меня вопросительно смотрят, махнула рукой. – Да вы рассказывайте, рассказывайте…
– Это все, – пожал плечами Мытный. – Анна Луговская настояла на том, чтобы помолвка была публичной, отец согласился – это входило в его планы. Все же понимали, что следующим шагом будет умерщвление семьи Великого Князя, и своим присутствием словно давали ему молчаливое согласие. Отец не понял, что они и Анне давали согласие на его устранение. Ведь сорвись что, он бы никого не пощадил. Там, на пиру в честь помолвки, его и взяли. Всю его охрану опоили или зарезали, самого отволокли в Кремль. Телохранитель моего отца, Прок, сбежал и пытался вместе с егерями штурмовать резиденцию Великого Князя. Тоже, говорят, убит. А та сотня, что пришла со мной в Малгород, – в Серебрянске под стражей. Их тоже неизвестно что ждет. В общем, много невинных людей пострадает. Оттого я и хочу, чтобы вы бежали. Хоть часть вины с моей семьи снимете, поскольку уж в вашей невинности я убежден как никто, о чем и буду свидетельствовать.
– Боюсь, нам это не поможет, – вздохнула я. – Напротив, скажут – пособников выгораживает, надеясь на отместку.
Я закрыла глаза, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Ни одной умной среди них не было, кроме той, что бежать действительно надо. Можно, конечно, взять тело Фроськи и с ним в руках доказывать свою невиновность, в надежде, что старший Мытный покается и уверит Князя, что якшался и злоумышлял только с одной ведьмой. Хотя… какого черта! Он и так уже, наверное, все рассказал, не миндалем же в сахаре его Великий Князь кормит! Давно висит, голубчик, на дыбе и кается, как Пантерий, но раз Серебрянскому велели вязать всех, стало быть, Князь так напуган, что предпочитает сначала всех вырезать, а там разбираться. Я начала нервно барабанить пальчиками по столу, как бабушка, вперив взгляд в собеседника. Все замерли, не дыша, а я против воли затянула с бабулиными интонациями:
– Значит, так.
Маргоша вздрогнула, позабыв, что голоса у нас одинаковы.
– Бежать надо непременно. Главное – решить, каким составом и куда.
Все загомонили разом, но я хлопнула по столу:
– Тихо, развизжались, как порося! Надя, – я ткнула пальцем в Беленькую, – ты магистершу опоила, тебе и отвечать, чтобы она до самого Златограда не проснулась. Берешь Брюху, уложишь ведьм на телегу, вместе с сестрицей моей, и вслед за Чернушкой едешь в Боровичи. А там уж по реке до границы. Если за неделю управитесь, то сам черт вас не достанет. – Я покосилась на лежащего Пантерия. – А я займусь теми, кто остался, – подумала и чертыхнулась: – Много же нас осталось!
– За неделю вас могут и поймать, – попробовал предупредить Мытный, но я поджала губки, вздернув подбородок. Не объяснять же пропащему человеку, что это я для него речь произнесла.
Вот спросит палач в застенках: куда, дескать, девалась магистерша? А он ответит – в Златоград. И пусть они потом Широкую хоть сетями прочесывают в поисках бабули, потому что я никуда из Ведьминого Лога уезжать не собиралась. И Марта с меня бы шкуру спустила, вздумай я так поступить с ней, даже с мертвой. А умирать ох как не хочется! Я посмотрела на Маргошу, стоявшую за спиной Мытного с решительным и боевым видом, и затосковала, не понимая, куда я дену такую прорву народу? Интересно, аресты будут производить по спискам Мытного или как левая пятка захочет? Вот запалить бы архивы Разбойного приказа, ищи-свищи тогда ведьм… Я встрепенулась и попыталась представить, существует ли такое ведовство, способное выжечь все упоминания о ведьмах? Поежилась, представив, сколько пожаров прокатится по Северску, если я сумею это сделать, и хлопнула по столу:
– Ну ладно, чего расселись? – мотнула головой. – Марго, ты со мною.
Но неожиданно дорогу мне заступил Васек, качнув головой:
– Я думаю, Маргарите Марковне будет разумней отправиться со мной, заодно и вашу бабушку провожу до Боровичей, а там… – Он сделал неопределенный жест рукой, словно говоря, что все дороги для него открыты и ни в чем на этой дороге он нуждаться не будет.
Марго споткнулась от такого заявления. Я вздохнула, представляя, что сейчас начнется. Селуян у дверей крякнул и стал раздуваться, как мыльный пузырь.
– Нашли время, – укорила я Турусканскую. В ответ та захлопала глазами:
– А я-то тут при чем?
Коварный Васек, следя за собирающимся кинуться в драку Селуяном, шагнул к Маргарите и, нежно взяв ее за руку, улыбнулся, погладил по волосам:
– Ну не волнуйся так, это ж вредно для нашего ребенка.
Тут уж не только Марго рот открыла, а я подумала, что вот и Васек показал себя с новой стороны, он так преданно и нежно смотрел на Марго, что, скажи мне кто-нибудь, что он душегубец, – ни за что бы не поверила. Селуян шагнул вперед, и разбойник, повернувшись к нему, предупреждающе вытянул руку:
– Не надо, друг, я знаю, о чем ты сейчас думаешь, и о твоих чувствах. Мы тебя не обманывали, просто нашу любовь мы обязаны были хранить в тайне. Поверь, мы давно уже муж и жена, да что там – он махнул беззаботно рукой, – у нас и детишек-то уж четверо, просто я – разбойник, она – ведьма, сам понимаешь… – И он почему-то покосился на кузнеца.
У Марго от обиды и ненависти задрожали губы, а в глазах стояли крупные слезы. Селуян неверяще переводил взгляд с Васька на Маргошу, а потом остановился на мне. Я зажала рот, чтобы не расхохотаться, а Марго бросилась на Васька, ухватив его за вихры и визжа не своим голосом:
– Я тебе покажу жену, покажу четверо детей! Прокляну мерзавца!!! – Она хотела было наподдать еще и коленом, споткнулась и схватилась за живот, к чему-то прислушиваясь, просипела испуганно: – Ой! Зашевелился. Кабы раньше времени не родить с вами, уродами!
Дурневский воевода стал белее снега и качнулся. Кузнец не дал ему упасть, а разбойник пожал плечами:
– Прости, друг, – и самодовольно уставился на Марго.
В горле Турусканской родился нечеловеческий рык, тело сотряслось, и она взвыла:
– Чтоб ты окривел! – и ринулась на Васька.
Я едва успела наступить ей на подол, но разбойник уже отскочил, ударился сгоряча о раскрытую дверку шкафа и охнул, хватаясь за стремительно заплывающий глаз.
– Ага! – победно захохотала Маргоша. Этот хохот специалистка по проклятиям вырабатывала годами, и он произвел нужное впечатление.
Царек затравленно глянул на меня, но я покачала головой, показывая, что не собираюсь встревать в семейные дрязги. Женился на ведьме – расхлебывай.
– И ноги переломаешь! – с победным видом пообещала вошедшая в раж Маргарита.
Поверивший Васек шагнул от нее, а я закрыла глаза, видя, что он сейчас зацепится за половик. Грохот, мат и смех перекрыло обиженное мычание отрекающегося Селуяна:
– Не-э, мне этого не надо.
– А чего ж? – уперла руки в боки Маргоша. – Кто хотел, чтобы я его осчастливила?
– Цыц все! – топнула я ногой. – Устроили тут комедь и кловунов! А ну живо рыло в горсть и прыжками по болотам, каждый делает свое дело! Вы, – я ткнула пальцем в Сашко с Серьгой, – скачите в Ведьмин Лог, к бабулиной управляющей Лукерье. – Я притянула Сашко к себе и прошептала на ухо: – А по дороге всем ведьмам-десятницам скажете пароль «идем на Лысую гору», они поймут. – Ты… – Я уничижительно посмотрела на Маргошу, но потом все равно шепнула на ухо: – Как только выедете из села, вели Беленькой тайком разворачивать телегу домой, идем на Лысую гору.
У Марго азартно сверкнули глаза, ей как ненастоящей ведьме до сего дня на Лысой горе бывать не приходилось, и пути она не знала. Кривой на один глаз и растирающий коленку Васек тут же вылетел из ее головы. Я погрозила разбойнику пальцем и, повернувшись к боярину, произнесла:
– Ну а нам, Адриан Якимович, придется попытаться найти Фроськино тело. Не нравится мне, что ее до сих пор не нашли. С утра ведь, – а про себя я подумала, что еще и златоградец куда-то подевался – никак за деньгами в Малгород рванул. А что, формально-то он выиграл пари. Только как голове доказывать будет свое право? И я встала, потрясенная догадкой: а что, если это он Фроську спер, чтобы голове показать? С него станется. И тут же заинтересовалась, выскочив на улицу. Серого в яблоках коня нигде не оказалось. И никто не помнил, когда он пропал.
– Знаете, Адриан Якимович, а я, кажется, догадываюсь, где тело, – не веря самой себе, призналась я.
Выслушав меня, Мытный покачался с пятки на носок и как-то не к месту предложил:
– А называйте меня просто Адрианом.
Сзади мне на плечо легла рука, я обернулась и обнаружила сонную, как мышь, сестрицу.
– Маришка, я тобой горжусь! Ты настоящая магистерша. Забила это гноячище! – Она моргнула раз, другой, пытаясь прогнать сонную одурь, и кокетливо поинтересовалась у Мытного заплетающимся языком: – И куда теперь Адриан Якимович нас повезет?
Адриан ласково смотрел на исцарапанную и жеваную красавицу. На ней был широкий сарафан Нади Беленькой, который та пожертвовала, обтирая и переодевая сонную гроссмейстершу. На костоправше эта одежка трещала от натуги, с трудом сдерживая натиск ее форм. Она и сейчас стояла колом, бугрясь в тех же местах, я закусила губу, чтобы не хохотать. Как справлялся с собой Мытный, я не знаю, но в глазах его прыгали те же бесенята, что и при первой встрече.
– Мы едем за телом Подаренки, – обрадовала я Ланку для начала, решив все неприятные новости рассказать по дороге. Сестрица выразила свое решительное желание ехать с нами, кинувшись на ватных ногах переодеваться.
– Она довольно мила, – заметил Мытный, глядя ей вслед.
Оборотень лежал на перине из мха. Старая ель качала ветвями, и по лицу его прыгали то густые тени, то пятна солнца, а чудилось ему, что лежит он, маленький, дома и тятя, неразборчиво напевая, стругает в углу лошадку-качалку. Холодный низовой ветер леденил тело, заставляя Волка скукожиться. Он чуть шевельнулся, подтягивая колени к груди, и очнулся со стоном. Весь левый бок был разодран когтями и зубами. Рысь с поломанной спиной плакала, терзая лапами землю, и отползла уж шагов на десять. С утра они лежали почти в обнимку. Волк вздохнул тяжело, выныривать из сладкой грезы не хотелось совсем, но еще оставалась надежда, что, закрыв глаза, он снова вернется домой, к родному очагу, к живым еще родителям. Чем больше он терял крови, тем легче и спокойней становилось – не то что поначалу. Волк вздрогнул, снова вспомнив глаза закутанной в черное старухи, и, даже несмотря на слабость и боль, приподнял голову оглядеться. Ефросинья тоже умела наслать на человека безумие, но только теперь он понял, каково это изнутри. Наскакивая на сбившихся в кучу малгородских щенков, терзая коней иногда ради забавы, заставляя потерявших себя от страха животных налетать прямо на хозяев, он веселился вовсю, словно отбросив свою человеческую половину вместе с одеждой. Ему не было их жаль и безразличны были слезы их родителей, он был волком, а волку нужны кровь и забава. И он наслаждался, рвал, кидался, пел волчьи песни, упиваясь растерянностью, беспомощностью жертв.
Теперь он даже не мог вспомнить – убил он кого-нибудь или нет. Ночь и счастье кончились в тот миг, когда он, словно на рогатину брюхом, напоролся на взгляд старухи. Его отбросило назад, и Волк с удивлением понял, что он не только обернулся человеком, но еще и попал в какое-то незнакомое место. Серое ночное поле тонуло в мглистой дымке, а вокруг, сколько хватало глаз, молчаливо и осуждающе глядели на него седые волки. Он сразу узнал это место. Так тятенька описывал ему судное поле перед Ирием, где вожаки решали, достойно ли прожил свой век очередной волчонок. Свой приговор оборотень понял сразу и первым кинулся на стаю…
Несмотря на большую потерю крови, и на то, что тела он не чувствовал, и на то, что жизнь уходила, какие-то чувства все равно остались. Захотелось сесть так, чтобы солнце светило в лицо, чтобы ветер о чем-то нашептывал, перебирая волосы. Он усмехнулся. Старую ведьму он не осуждал, конечно, обморочила, а что ей оставалось? Но результат… Волк хмыкнул. Лесной ручеек, лет через сто обещавший прорыть в мягкой земле овражек, был завален телами зверья и нечисти. Последняя битва удалась Волку на славу. Не ожидал он, что сможет этак. Волк попробовал приподняться на локте и не сумел, слишком долго лежал, слишком много потерял крови.
Невдалеке хрустнул сучок, уши умирающего хищника против воли повернулись в ту сторону. День в лесу – время шумное, всяк спешит по своим делам. Сильный не таится – его издалека слыхать, осторожный – сучками не хрустит, а глупый… А из глупых в лесу только люди, вроде и осторожничают, а все равно таиться не умеют.
Их было дюжины две, одетых разномастно, но при этом неуловимо похожих друг на друга пружинной походкой, цепким взглядом, крепостью тел, словно все они родичи и пошли на охоту. Волк задумчиво прищурился, заметив в руках у некоторых сети. Он сам первый раз на каторгу попал, запутавшись вот в таких же, со стальной нитью. Да и после не раз приходилось уходить или, наоборот, устраивать облавы на серых побратимов, ведя тайными тропами загонщиков. Людей Мытного он знал, а этих видел впервые. У многих были бритые лица и следы на пальцах, словно они недавно сняли кольца. Стало быть, дворяне.
Забыв о том, что умирает, он стал с любопытством вглядываться, и точно – вскоре узнал в одном из охотников стольника Анны Луговской. Как нарочно, тот остановился около Волка, рассматривая побоище и не замечая под густыми лапами ели виновника.
– Это уж третий круг, – доложились ему, оглядев место, люди. – Что у них тут творилось?
– Во всяком случае, не кости волота, – нервно улыбнулся стольник.
– Да уж… – Кто-то из равных ему по чину перевернул сапогом шишковатое тело.
Волк узнал его, не то леший, не то уводна. [8]Это он разорвал оборотню бок. Зло свистнула сабля, прерывая страдания рыси, и Волк против воли постарался слиться с деревом, подтянуть ноги, чтобы не заметили, сам удивляясь – для чего? Подумаешь, добьют, он и так к вечеру на судную поляну попадет. Однако инстинкт был сильней.
– Туча, что там? – поинтересовался тем временем стольник Луговских.
Широкий в плечах малый действительно походил на тучу – хмурый и в жизни, видимо, неразговорчив. Вынырнув с той стороны, где, как предполагал Волк, была дорога на Вершинино, Туча огляделся вокруг, отгоняя хмурым взглядом лишних слушателей, и лишь после того доложил:
– Не стал его вязать Серебрянский, сейчас назад едет, с ним три гайдука и писарь.
– Думаешь, заговор? – озаботился стольник.
– Ничего я не думаю, – зло оскалился разведчик. – Там в деревне такое – волосы дыбом встают. Не разберешь – то ли это Гаврила Спиридонович не стал Мытного вязать, то ли Мытный его…
– Даже так? – присвистнули командиры.
Вдали закричала странная птица, все разом повернулись в ту сторону, вытягивая шеи, и стольник хищно улыбнулся:
– А вот сейчас и узнаем.
– На ловца и зверь бежит, – поддержали его.
Предводитель отряда беззлобно ткнул Тучу локтем в бок, велев:
– Не куксись, не тронем мы твоего Серебрянского, коль невиновен.
Туча ничего не ответил, пока весь отряд не скрылся, спеша на зов неведомой птицы, и только тогда, сплюнув себе под ноги, проворчал:
– А кто у вас, тварей, сейчас невиновен-то? Ладно, радуйтесь, волки. Только хрен вы нас без масла съедите! – и вразвалочку, неспешно пошел вдогонку.
На улице загомонил народ, и я, выглянув в окно, с удивлением обнаружила Серебрянского князя Гаврилу Спиридоновича. Велев черту подождать, я поторопилась во двор, а черт все не унимался и в пустом доме откровенничал о том, сколько раз он пытался сдать бабулю властям, как ссорил ее с Августой, воровал деньги и подсиживал нашу Марту, поскольку давно уже обещал ее место некой безвестной Белянке. Я о такой ведьме не слыхала, видимо, бабуля, став магистершей, лихо с ней посчиталась за все.
Вылетев на крыльцо, я едва не сбила уединившихся от народа князя и боярина. Гаврила Спиридонович с озабоченным лицом придерживал Мытного за локоток, а тот потерянно смотрел сквозь меня с таким скорбным выражением, словно отца только что схоронил.
– А вот и госпожа гроссмейстерша, – глянул на меня Серебрянский князь.
Я встала, словно на стену налетев, поежившись от дурных предчувствий.
Вся наша героическая компания, так лихо расправившаяся с Фроськой, потихоньку протискивалась в калитку, от которой осталось лишь два столба да петли с огрызками досок.
– Почему вы такой серьезный, Гаврила Спиридонович? – осторожно поинтересовалась я.
Обычно у князя было такое простодушно-изумленное выражение лица, какое было у дурневского головы в тот день, когда его беленькая, как сметана, невестка от такого же белобрысого муженька родила черненького, как закопченный котелок, мальчонку. На этот же раз Гаврила Спиридонович смотрел остро, чуть не колол взглядом. Черты лица его, обычно мягкие, закаменели, став гранитно-твердыми, резкими, разом выдав в нем человека властного и сильного.
– До меня дошла дурная весть, – отчеканил он, чуть не саму душу царапая взглядом, – что в столице при попытке мятежа арестован Яким Мытный.
– Это нелепо, – стиснул кулаки Адриан, и Серебрянский поспешил положить ему руку на плечо, уверив:
– Великий Князь чудом спасся. И если б не беспримерный героизм княгини Луговской, возможно, я бы сейчас вас брал уже под стражу, надеясь вашей головой выкупить жизни детей Великого Князя, ничуть не виновных в малодушии и слабохарактерности их отца.
– Нет. – Мытный попытался вырваться, сбросив руку князя, но бежать с крыльца ему уже было некуда, внизу стояло мое воинство, из открытых дверей дома несся непрерывный плач Пантерия.
Серебрянский вопросительно взглянул на меня, я отмахнулась, мол, не обращайте внимания на ерунду, спросив с досадой:
– Адриана Якимовича объявили папиным пособником?
– Не только его, – качнул головой Серебрянский. – Что для меня намного серьезней, пособниками Мытных объявлен весь Ведьмин Круг. Для Серебрянска это удар под дых, а для вас, – он испытующе окинул меня взором с головы до ног и вздохнул, – возможно, каторга, а возможно, и костер.
Я безвольно осела, подкошенная таким известием, и даже, кажется, оглохла на минуту, видела вытянутое лицо Маргоши, открывающего рот Серебрянского, Беленькую, в безмолвном ужасе прикрывшую пухлые щеки ладошками, а в голове стучала лесным дятлом заполошная мысль: «Вот я так и думала, так и знала, что этим закончится». Адриан и Гаврила Спиридонович пожали друг другу руки, Серебрянский спустился с крыльца, взобрался на своего каурого и потрусил из села, о чем-то переговариваясь на ходу с запрудившими улицу вершининцами, кивал головой и показывал рукой не то в сторону Серебрянска, не то в сторону Малгорода – в общем, за лес. Меня растормошили и кое-как привели в чувство. Теперь уж Мытный смотрел на меня с той же серьезностью, что недавно Гаврила Спиридонович. Я удивилась разительной в нем перемене. Ни следа в боярском сыне не осталось от пресыщенного барчука. Взгляд сделался тверд, скулы закаменели, и даже по-девичьи пухлые губы сейчас отнюдь не казались капризными. Куда-то пропала вся вальяжность и не раздражала красная епанча, делавшая его в этот миг похожим на богатыря из былинных сказов, такого, что голову дракону оторвет, не задумываясь, и на вражье войско кинется в одиночку, изрубит всех и победит. До меня не сразу дошло, что он требует немедленно разбудить бабулю и ведьм. Пришлось разочаровать его. Надя влила в них лошадиную дозу снотворного, поднять их, конечно, можно, но толку будет как от умертвий, дельного совета не дадут, это уж точно.
– В таком случае будущее вашего клана зависит исключительно от вас, – пугнул меня Мытный.
Я лишь испуганно уставилась на него, не понимая: чего мы такого натворили, почему нас к Якиму Мытному приписывают? Видя мое недоумение, боярин оглянулся на улицу и тяжело вздохнул:
– Давайте войдем хотя бы в дом, а то дурные вести, я смотрю, распространяются быстрее, чем хотелось бы. Гаврила Спиридонович благородно дал мне три дня, потом в Серебрянск войдут войска и я буду взят под стражу.
Я подивилась его спокойствию – он говорил о своем аресте как о деле решенном, но второстепенном, – вошла в горницу и нарвалась на умоляющие вопли Пантерия. Он каялся, что надеялся вырастить из нас с Ланкой кикимор и кормил в детстве тараканами и мокрицами. Я чиркнула каблуком, разрывая круг, и измученный Пантерий с деревянным стуком упал на пол, лишившись сознания. Растерянная Надя смотрела на черта, не зная, что с ним делать, зато Маргоша, достав кисет, по-хозяйски начала сгребать пыль плакуна, поглядывая на нас с боярином. Селуян и Васек сопели в дверях, воевода поглядывал недобро на разбойника, а вор делал вид, что караулит нас от недобрых людей, в упор не замечая ревнивого дурневца. Серьга и Сашко скромно сидели на лавочке, притихшие, как мыши, а за их спинами, явно выбрав парней себе в покровители, затаились Пантелеймон с Семкой. Мытный посмотрел на меня оценивающе, словно прикидывая, насколько я умна и смогу ли понять то, что он мне сейчас скажет. В этот миг куда более взрослая Марго и Надя казались ему предпочтительнее, но те упорно отводили глаза. Так что он, против воли, был вынужден беседовать со мной. Боярин вздохнул и заявил:
– Я думаю, вам надо немедленно бежать, всем, за пределы Северска, в Мирену или Златоград. Я со своей стороны обещаю, что приложу все усилия, чтобы обелить ваш… э-э… Круг. Только для этого необходимо время. Если вы сразу попадете в лапы ваших недругов – боюсь, расправа будет немедленной, закон будет попран, а раскаяние и прозрение будут запоздалыми.
– Да при чем здесь вообще мы? – в отчаянии прошептала я.
Он похлопал меня по ладошке успокаивающе:
– Давайте я вам расскажу, чтобы вы поняли. Я ведь не в полном неведении был, но малодушно позволял отцу строить его коварные планы. Надеялся, что тот будет разоблачен, лишен поста и я наконец избавлюсь от своего постыдного положения если не палача и тюремщика, то человека близкого к ним, вынужденного якшаться со сбродом ежедневно, что унизительно для человека благородного происхождения. Я и представить не мог, насколько далеко все зашло! А мой отец, оказывается, уже вступил в сговор с преступниками, сам, по сути, став наиглавнейшим разбойником. Терроризировал дворянство, убил трех вельмож, пытавшихся противостоять его растущим аппетитам, а когда и на него вздумали покуситься, вовсе начал творить что-то невообразимое. Теперь-то я понимаю, что за волна странных безумств и неизлечимых болезней прокатилась по Северску. По столице ходили слухи, что он душу продал нечисти, и теперь я знаю, что в какой-то мере это так и было. Наш Великий Князь, – он тяжело вздохнул, – увы, не самодержец. При его попустительстве дворянство распоясалось. Не знаю, как было в прошлые времена, но говорю вам, что нынешняя столица – это клоака и сборище всяческих душевных нечистот. И возможно, мой отец даже совершил благодеяние, встряхнув их ужасом и беспомощностью, показав, насколько Северск слаб перед лицом безжалостной и циничной силы. Но речь не об этом. Оказывается, отец везде в открытую заявлял, что опирается на мощь Ведьминого Круга. Понимаете, ВСЕГО Ведьминого Круга.
Я не нашлась, что ответить. В душе родилась уверенность, что, если я сейчас произнесу проклятие в адрес Мытного-старшего, оно непременно сбудется.
– Как же у них тогда смелости хватило повязать вашего папеньку? – цинично хмыкнула Марго.
Мытный улыбнулся, и я невольно восхитилась парнем, поняв, что вот так вот улыбаются настоящие мужчины, герои, знающие, что они обречены. Шло ему страдать. Нет чтобы вот так вот с самого начала, глядишь, и мы бы к нему по-другому относились.
– Моего папеньку сгубила женщина, – пояснил Мытный Турусканской, – что довольно символично. Благодаря одной ведьме он высоко поднялся, а благодаря сестре Великого Князя – пал. Гаврила Спиридонович мне рассказал в общих чертах, и я думаю, скоро эта история станет легендарной. Кроме двух сыновей Великого Князя, из рода Медведевских у нас только княгиня Анна Луговская, к ее дочери мой папенька и посватался месяц назад.
– Кобель, – опять хмыкнула Марго.
– Скорей властолюбец, – подарил ей ответную улыбку Адриан, и ревнивец Селуян задышал вдвое громче. – Союз этот предложил муж Анны – Дмитрий Луговской. И, как теперь стало понятно, это была часть антизаговора. Таким образом князь Дмитрий ожидал войти в доверие к моему папеньке, чтобы тот ослабил над ним свой контроль. Сейчас Дмитрий болен и в горячке, но говорят, сразу после заключения союза с отцом он направился куда-то в здешние места, возможно, хотел увериться, что Ведьмин Круг действительно на стороне Мытных, и, если это не так, просить, чтобы отца прокляли, отравили или, – он остро глянул на царька, – зарезали, на худой конец.
Царек хмыкнул, улыбка у него получилась нехорошая – волчья, и всем сразу стало ясно: доберись до него Луговской, Васек обязательно попытал бы разбойничьего счастья, поддавшись на уговоры.
– Так или иначе, князь Дмитрий и его сопровождающие неожиданно обезумели, кинулись по тонкому льду Синь-озера на конях и провалились под воду.
– Значит, свидетеля у нас нет, – тоскливо вздохнула я и, видя, что все на меня вопросительно смотрят, махнула рукой. – Да вы рассказывайте, рассказывайте…
– Это все, – пожал плечами Мытный. – Анна Луговская настояла на том, чтобы помолвка была публичной, отец согласился – это входило в его планы. Все же понимали, что следующим шагом будет умерщвление семьи Великого Князя, и своим присутствием словно давали ему молчаливое согласие. Отец не понял, что они и Анне давали согласие на его устранение. Ведь сорвись что, он бы никого не пощадил. Там, на пиру в честь помолвки, его и взяли. Всю его охрану опоили или зарезали, самого отволокли в Кремль. Телохранитель моего отца, Прок, сбежал и пытался вместе с егерями штурмовать резиденцию Великого Князя. Тоже, говорят, убит. А та сотня, что пришла со мной в Малгород, – в Серебрянске под стражей. Их тоже неизвестно что ждет. В общем, много невинных людей пострадает. Оттого я и хочу, чтобы вы бежали. Хоть часть вины с моей семьи снимете, поскольку уж в вашей невинности я убежден как никто, о чем и буду свидетельствовать.
– Боюсь, нам это не поможет, – вздохнула я. – Напротив, скажут – пособников выгораживает, надеясь на отместку.
Я закрыла глаза, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Ни одной умной среди них не было, кроме той, что бежать действительно надо. Можно, конечно, взять тело Фроськи и с ним в руках доказывать свою невиновность, в надежде, что старший Мытный покается и уверит Князя, что якшался и злоумышлял только с одной ведьмой. Хотя… какого черта! Он и так уже, наверное, все рассказал, не миндалем же в сахаре его Великий Князь кормит! Давно висит, голубчик, на дыбе и кается, как Пантерий, но раз Серебрянскому велели вязать всех, стало быть, Князь так напуган, что предпочитает сначала всех вырезать, а там разбираться. Я начала нервно барабанить пальчиками по столу, как бабушка, вперив взгляд в собеседника. Все замерли, не дыша, а я против воли затянула с бабулиными интонациями:
– Значит, так.
Маргоша вздрогнула, позабыв, что голоса у нас одинаковы.
– Бежать надо непременно. Главное – решить, каким составом и куда.
Все загомонили разом, но я хлопнула по столу:
– Тихо, развизжались, как порося! Надя, – я ткнула пальцем в Беленькую, – ты магистершу опоила, тебе и отвечать, чтобы она до самого Златограда не проснулась. Берешь Брюху, уложишь ведьм на телегу, вместе с сестрицей моей, и вслед за Чернушкой едешь в Боровичи. А там уж по реке до границы. Если за неделю управитесь, то сам черт вас не достанет. – Я покосилась на лежащего Пантерия. – А я займусь теми, кто остался, – подумала и чертыхнулась: – Много же нас осталось!
– За неделю вас могут и поймать, – попробовал предупредить Мытный, но я поджала губки, вздернув подбородок. Не объяснять же пропащему человеку, что это я для него речь произнесла.
Вот спросит палач в застенках: куда, дескать, девалась магистерша? А он ответит – в Златоград. И пусть они потом Широкую хоть сетями прочесывают в поисках бабули, потому что я никуда из Ведьминого Лога уезжать не собиралась. И Марта с меня бы шкуру спустила, вздумай я так поступить с ней, даже с мертвой. А умирать ох как не хочется! Я посмотрела на Маргошу, стоявшую за спиной Мытного с решительным и боевым видом, и затосковала, не понимая, куда я дену такую прорву народу? Интересно, аресты будут производить по спискам Мытного или как левая пятка захочет? Вот запалить бы архивы Разбойного приказа, ищи-свищи тогда ведьм… Я встрепенулась и попыталась представить, существует ли такое ведовство, способное выжечь все упоминания о ведьмах? Поежилась, представив, сколько пожаров прокатится по Северску, если я сумею это сделать, и хлопнула по столу:
– Ну ладно, чего расселись? – мотнула головой. – Марго, ты со мною.
Но неожиданно дорогу мне заступил Васек, качнув головой:
– Я думаю, Маргарите Марковне будет разумней отправиться со мной, заодно и вашу бабушку провожу до Боровичей, а там… – Он сделал неопределенный жест рукой, словно говоря, что все дороги для него открыты и ни в чем на этой дороге он нуждаться не будет.
Марго споткнулась от такого заявления. Я вздохнула, представляя, что сейчас начнется. Селуян у дверей крякнул и стал раздуваться, как мыльный пузырь.
– Нашли время, – укорила я Турусканскую. В ответ та захлопала глазами:
– А я-то тут при чем?
Коварный Васек, следя за собирающимся кинуться в драку Селуяном, шагнул к Маргарите и, нежно взяв ее за руку, улыбнулся, погладил по волосам:
– Ну не волнуйся так, это ж вредно для нашего ребенка.
Тут уж не только Марго рот открыла, а я подумала, что вот и Васек показал себя с новой стороны, он так преданно и нежно смотрел на Марго, что, скажи мне кто-нибудь, что он душегубец, – ни за что бы не поверила. Селуян шагнул вперед, и разбойник, повернувшись к нему, предупреждающе вытянул руку:
– Не надо, друг, я знаю, о чем ты сейчас думаешь, и о твоих чувствах. Мы тебя не обманывали, просто нашу любовь мы обязаны были хранить в тайне. Поверь, мы давно уже муж и жена, да что там – он махнул беззаботно рукой, – у нас и детишек-то уж четверо, просто я – разбойник, она – ведьма, сам понимаешь… – И он почему-то покосился на кузнеца.
У Марго от обиды и ненависти задрожали губы, а в глазах стояли крупные слезы. Селуян неверяще переводил взгляд с Васька на Маргошу, а потом остановился на мне. Я зажала рот, чтобы не расхохотаться, а Марго бросилась на Васька, ухватив его за вихры и визжа не своим голосом:
– Я тебе покажу жену, покажу четверо детей! Прокляну мерзавца!!! – Она хотела было наподдать еще и коленом, споткнулась и схватилась за живот, к чему-то прислушиваясь, просипела испуганно: – Ой! Зашевелился. Кабы раньше времени не родить с вами, уродами!
Дурневский воевода стал белее снега и качнулся. Кузнец не дал ему упасть, а разбойник пожал плечами:
– Прости, друг, – и самодовольно уставился на Марго.
В горле Турусканской родился нечеловеческий рык, тело сотряслось, и она взвыла:
– Чтоб ты окривел! – и ринулась на Васька.
Я едва успела наступить ей на подол, но разбойник уже отскочил, ударился сгоряча о раскрытую дверку шкафа и охнул, хватаясь за стремительно заплывающий глаз.
– Ага! – победно захохотала Маргоша. Этот хохот специалистка по проклятиям вырабатывала годами, и он произвел нужное впечатление.
Царек затравленно глянул на меня, но я покачала головой, показывая, что не собираюсь встревать в семейные дрязги. Женился на ведьме – расхлебывай.
– И ноги переломаешь! – с победным видом пообещала вошедшая в раж Маргарита.
Поверивший Васек шагнул от нее, а я закрыла глаза, видя, что он сейчас зацепится за половик. Грохот, мат и смех перекрыло обиженное мычание отрекающегося Селуяна:
– Не-э, мне этого не надо.
– А чего ж? – уперла руки в боки Маргоша. – Кто хотел, чтобы я его осчастливила?
– Цыц все! – топнула я ногой. – Устроили тут комедь и кловунов! А ну живо рыло в горсть и прыжками по болотам, каждый делает свое дело! Вы, – я ткнула пальцем в Сашко с Серьгой, – скачите в Ведьмин Лог, к бабулиной управляющей Лукерье. – Я притянула Сашко к себе и прошептала на ухо: – А по дороге всем ведьмам-десятницам скажете пароль «идем на Лысую гору», они поймут. – Ты… – Я уничижительно посмотрела на Маргошу, но потом все равно шепнула на ухо: – Как только выедете из села, вели Беленькой тайком разворачивать телегу домой, идем на Лысую гору.
У Марго азартно сверкнули глаза, ей как ненастоящей ведьме до сего дня на Лысой горе бывать не приходилось, и пути она не знала. Кривой на один глаз и растирающий коленку Васек тут же вылетел из ее головы. Я погрозила разбойнику пальцем и, повернувшись к боярину, произнесла:
– Ну а нам, Адриан Якимович, придется попытаться найти Фроськино тело. Не нравится мне, что ее до сих пор не нашли. С утра ведь, – а про себя я подумала, что еще и златоградец куда-то подевался – никак за деньгами в Малгород рванул. А что, формально-то он выиграл пари. Только как голове доказывать будет свое право? И я встала, потрясенная догадкой: а что, если это он Фроську спер, чтобы голове показать? С него станется. И тут же заинтересовалась, выскочив на улицу. Серого в яблоках коня нигде не оказалось. И никто не помнил, когда он пропал.
– Знаете, Адриан Якимович, а я, кажется, догадываюсь, где тело, – не веря самой себе, призналась я.
Выслушав меня, Мытный покачался с пятки на носок и как-то не к месту предложил:
– А называйте меня просто Адрианом.
Сзади мне на плечо легла рука, я обернулась и обнаружила сонную, как мышь, сестрицу.
– Маришка, я тобой горжусь! Ты настоящая магистерша. Забила это гноячище! – Она моргнула раз, другой, пытаясь прогнать сонную одурь, и кокетливо поинтересовалась у Мытного заплетающимся языком: – И куда теперь Адриан Якимович нас повезет?
Адриан ласково смотрел на исцарапанную и жеваную красавицу. На ней был широкий сарафан Нади Беленькой, который та пожертвовала, обтирая и переодевая сонную гроссмейстершу. На костоправше эта одежка трещала от натуги, с трудом сдерживая натиск ее форм. Она и сейчас стояла колом, бугрясь в тех же местах, я закусила губу, чтобы не хохотать. Как справлялся с собой Мытный, я не знаю, но в глазах его прыгали те же бесенята, что и при первой встрече.
– Мы едем за телом Подаренки, – обрадовала я Ланку для начала, решив все неприятные новости рассказать по дороге. Сестрица выразила свое решительное желание ехать с нами, кинувшись на ватных ногах переодеваться.
– Она довольно мила, – заметил Мытный, глядя ей вслед.
Оборотень лежал на перине из мха. Старая ель качала ветвями, и по лицу его прыгали то густые тени, то пятна солнца, а чудилось ему, что лежит он, маленький, дома и тятя, неразборчиво напевая, стругает в углу лошадку-качалку. Холодный низовой ветер леденил тело, заставляя Волка скукожиться. Он чуть шевельнулся, подтягивая колени к груди, и очнулся со стоном. Весь левый бок был разодран когтями и зубами. Рысь с поломанной спиной плакала, терзая лапами землю, и отползла уж шагов на десять. С утра они лежали почти в обнимку. Волк вздохнул тяжело, выныривать из сладкой грезы не хотелось совсем, но еще оставалась надежда, что, закрыв глаза, он снова вернется домой, к родному очагу, к живым еще родителям. Чем больше он терял крови, тем легче и спокойней становилось – не то что поначалу. Волк вздрогнул, снова вспомнив глаза закутанной в черное старухи, и, даже несмотря на слабость и боль, приподнял голову оглядеться. Ефросинья тоже умела наслать на человека безумие, но только теперь он понял, каково это изнутри. Наскакивая на сбившихся в кучу малгородских щенков, терзая коней иногда ради забавы, заставляя потерявших себя от страха животных налетать прямо на хозяев, он веселился вовсю, словно отбросив свою человеческую половину вместе с одеждой. Ему не было их жаль и безразличны были слезы их родителей, он был волком, а волку нужны кровь и забава. И он наслаждался, рвал, кидался, пел волчьи песни, упиваясь растерянностью, беспомощностью жертв.
Теперь он даже не мог вспомнить – убил он кого-нибудь или нет. Ночь и счастье кончились в тот миг, когда он, словно на рогатину брюхом, напоролся на взгляд старухи. Его отбросило назад, и Волк с удивлением понял, что он не только обернулся человеком, но еще и попал в какое-то незнакомое место. Серое ночное поле тонуло в мглистой дымке, а вокруг, сколько хватало глаз, молчаливо и осуждающе глядели на него седые волки. Он сразу узнал это место. Так тятенька описывал ему судное поле перед Ирием, где вожаки решали, достойно ли прожил свой век очередной волчонок. Свой приговор оборотень понял сразу и первым кинулся на стаю…
Несмотря на большую потерю крови, и на то, что тела он не чувствовал, и на то, что жизнь уходила, какие-то чувства все равно остались. Захотелось сесть так, чтобы солнце светило в лицо, чтобы ветер о чем-то нашептывал, перебирая волосы. Он усмехнулся. Старую ведьму он не осуждал, конечно, обморочила, а что ей оставалось? Но результат… Волк хмыкнул. Лесной ручеек, лет через сто обещавший прорыть в мягкой земле овражек, был завален телами зверья и нечисти. Последняя битва удалась Волку на славу. Не ожидал он, что сможет этак. Волк попробовал приподняться на локте и не сумел, слишком долго лежал, слишком много потерял крови.
Невдалеке хрустнул сучок, уши умирающего хищника против воли повернулись в ту сторону. День в лесу – время шумное, всяк спешит по своим делам. Сильный не таится – его издалека слыхать, осторожный – сучками не хрустит, а глупый… А из глупых в лесу только люди, вроде и осторожничают, а все равно таиться не умеют.
Их было дюжины две, одетых разномастно, но при этом неуловимо похожих друг на друга пружинной походкой, цепким взглядом, крепостью тел, словно все они родичи и пошли на охоту. Волк задумчиво прищурился, заметив в руках у некоторых сети. Он сам первый раз на каторгу попал, запутавшись вот в таких же, со стальной нитью. Да и после не раз приходилось уходить или, наоборот, устраивать облавы на серых побратимов, ведя тайными тропами загонщиков. Людей Мытного он знал, а этих видел впервые. У многих были бритые лица и следы на пальцах, словно они недавно сняли кольца. Стало быть, дворяне.
Забыв о том, что умирает, он стал с любопытством вглядываться, и точно – вскоре узнал в одном из охотников стольника Анны Луговской. Как нарочно, тот остановился около Волка, рассматривая побоище и не замечая под густыми лапами ели виновника.
– Это уж третий круг, – доложились ему, оглядев место, люди. – Что у них тут творилось?
– Во всяком случае, не кости волота, – нервно улыбнулся стольник.
– Да уж… – Кто-то из равных ему по чину перевернул сапогом шишковатое тело.
Волк узнал его, не то леший, не то уводна. [8]Это он разорвал оборотню бок. Зло свистнула сабля, прерывая страдания рыси, и Волк против воли постарался слиться с деревом, подтянуть ноги, чтобы не заметили, сам удивляясь – для чего? Подумаешь, добьют, он и так к вечеру на судную поляну попадет. Однако инстинкт был сильней.
– Туча, что там? – поинтересовался тем временем стольник Луговских.
Широкий в плечах малый действительно походил на тучу – хмурый и в жизни, видимо, неразговорчив. Вынырнув с той стороны, где, как предполагал Волк, была дорога на Вершинино, Туча огляделся вокруг, отгоняя хмурым взглядом лишних слушателей, и лишь после того доложил:
– Не стал его вязать Серебрянский, сейчас назад едет, с ним три гайдука и писарь.
– Думаешь, заговор? – озаботился стольник.
– Ничего я не думаю, – зло оскалился разведчик. – Там в деревне такое – волосы дыбом встают. Не разберешь – то ли это Гаврила Спиридонович не стал Мытного вязать, то ли Мытный его…
– Даже так? – присвистнули командиры.
Вдали закричала странная птица, все разом повернулись в ту сторону, вытягивая шеи, и стольник хищно улыбнулся:
– А вот сейчас и узнаем.
– На ловца и зверь бежит, – поддержали его.
Предводитель отряда беззлобно ткнул Тучу локтем в бок, велев:
– Не куксись, не тронем мы твоего Серебрянского, коль невиновен.
Туча ничего не ответил, пока весь отряд не скрылся, спеша на зов неведомой птицы, и только тогда, сплюнув себе под ноги, проворчал:
– А кто у вас, тварей, сейчас невиновен-то? Ладно, радуйтесь, волки. Только хрен вы нас без масла съедите! – и вразвалочку, неспешно пошел вдогонку.