Вересов Дмитрий. Крик ворона

   К тому возврата уж нет, теперь все будет иначе, иначе. Рядом с Таней, с Нюточкой — и .никакой провидец не сумел бы определить, что она не родная Танина дочка... Во время полета до Симферополя Нюточка радостно носилась по всему салону, терроризируя стюардесс, очаровывая пассажиров, не давая ни минуты покоя Тане. Лишь перед самой посадкой она утихла, забралась Тане на колени и задремала, да так, что Павлу пришлось выносить ее из самолета на руках. Тащиться через весь Симферополь на автовокзал они не стали, а тут возле аэропорта сговорили за двадцатку частника на «Жигулях» и покатили по шоссе на Феодосию, мимо тех знаменитых охотничьих угодий, где сам Никита Сергеевич во время оно охотился на услужливо привязанных к деревьям кабанов.
   — А море скоро? — в энный раз спросила Нюточка, когда они миновали Белогорск.
   Таня растерянно пожала плечами и переадресовала этот вопрос сидевшему впереди Павлу.
   — Часа через полтора, — не оборачиваясь, сказал он.
   — Тогда меня сейчас стошнит, — объявила Нюточка. Машина сделала резкий зигзаг. Таня охнула и полезла в сумку за заранее приготовленными полиэтиленовыми пакетиками.
   — Нет, — передумала Нюточка, получив пакетик. — Лучше яблочко.
   Скушав яблоко, она поскучнела, минут пять полюбовалась на однообразную картину за окном и задремала на коленях у Тани. Зато когда в просвете между горами показалось море, она взвизгнула от восторга.
   Бдительная тетка у входа в Дом творчества встретила их настороженно, но узнав, что они будут жить в служебном корпусе у Екатерины Семеновны, моментально смягчилась, пропустила их на охраняемый объект и: даже показала дорогу до внушительного по здешним меркам трехэтажного здания, фасадом выходящего на аллею.
   Екатерина Семеновна, крепкая проворная дамочка лет шестидесяти, оказалась дома, всплеснула руками, поахала на Нюточку, вручила ей липкую конфетку, показала жилье — на удивление цивильное, с ванной и кухонькой, оборудованной раковиной, плитой и холодильником, — тут же уговорила Таню приобрести курсовки, дающие право завтракать, обедать и ужинать в столовой Дома творчества, а заодно взяла плату за неделю вперед. Они не успели толком разложить вещи, а Екатерина Семеновна уже прибежала с курсовками и пропусками и объявила, что обед на сегодня они уже пропустили, но она с радостью покормит их со своего стола — и всего-то по два рублика с носа.
   — Сначала купаться! — категорически заявила Нюточка, и троим взрослым с трудом удалось отговорить ее, пообещав, что они пойдут на море сразу после обеда.
   Но, отведав в хозяйкиной комнате борща с бараньими ребрышками и баклажанами, оладий с медом и сладкого арбуза, Нюточка уснула прямо за столом. Перенеся малышку в свою комнатенку, Павел на минуточку прилег на диван... Короче, на пляж они попали только под вечер, на закатное солнышко, и чуть не опоздали на ужин: вытащить Нюточку из теплых голубых вод удалось отнюдь не сразу. А еще нужно было бежать переодеваться: на советских курортах не полагается приходить в места общественного питания в пляжных нарядах.
   В живописный павильончик, где расположилась столовая Дома творчества, они зашли, невольно озираясь в поисках известных лиц. Но из большого числа ужинающих узнали только драматурга Радзинского, оказавшегося на-. много рыжее, чем на телевизионном экране. Зато Таню, судя по выражениям лиц, узнали многие. Она не снималась уже два с половиной года, но в нашем прокате фильмы идут долго и забываются не скоро. Тем более, как выяснилось позднее, всего за два дня до их приезда в кинозале крутили «Особое задание».
   Их соседом по столу оказался умеренно нетрезвый здоровенный дядя лет сорока, представившийся барнаульским поэтом Луганюком. На протяжении ужина поэт все пытался зазвать их к себе в номер на бутылочку коньячку. Они отказались, сославшись на усталость после дороги. Тогда Луганюк, заручившись у них обещанием непременно заглянуть к нему завтра, извлек из находящейся при нем кожаной папочки тоненькую серую книжку, на обложке которой было коричневыми буквами напечатано: «Ромуальд Луганюк. ВСЕ ОТ ЛЮБВИ». Достав из пластмассового стаканчика с салфетками карандаш, которым полагалось отмечать завтрашнее меню, он нацарапал на титульном листе: «Дорогим Татьяне и Павлу от автора» — и, просительно глядя на Таню, вручил ей. Она вежливо поблагодарила.
   После ужина гуляли по прибрежному променаду, слушали цикад и шорох волн. Возвратившись, уложили Нюточку и, сидя на кухне, читали друг другу вслух творения товарища Луганюка, среди которых попадались истинные перлы:
   Выйду за околицу — всколыхнется грудь.
   Сердце беспокоится, ждет чего-нибудь -
   Ждет и беспокоится, схоронясь в груди -
   Что там за околицей, что там впереди?
   Но особенно их потрясли стихи «трудовой» тематики. Одно начиналось так:
   Приспели на уборку сроки,
   В степи грохочут трактора.
   Знать, оттого-то нынче строки
   Рядами лезут с-под пера...
   Тане вспомнились заказные опусы Ивана. «Нет, — подумала она. — Ванька так не смог бы. Искренности не хватает». Ей сделалось грустно.
   — Давай спать, — сказала она Павлу.
   Курортная жизнь шла своим чередом — купания, прогулки, послеобеденный сон, ленивое общение с разным народом. Павла это все начало тяготить примерно через неделю, но он старался не подавать виду, не желая расстраивать Таню и особенно Нюточку, наслаждавшуюся каждым мгновением. К его досаде, Карадаг с его бухтами, куда он давно уже обещал сводить Таню и дочку, оказался закрыт для посещения. Ни берегом, ни известной горной тропой пройти оказалось невозможно — путь перекрывали кордоны со скучающими, расхлябанными, малоприятными в общении ментами. Что делать, пришлось ограничиваться доступным: они сходили в Тихую бухту, побывали на могиле Максимилиана Волошина, прорвались в дом-музей и осмотрели расставленные во всех комнатах в большом количестве раскладушки для друзей директора дома-музея.
   Нередко они останавливались возле теннисного корта и следили за игрой. В Доме творчества была всего одна асфальтированная площадка, и время распределялось среди отдыхающих по предварительной записи. Будучи кур-совочником, Павел никакого права на эту площадку не имел, а жаль: вид играющих всколыхнул в нем былую любовь к игре. Хотя, в отличие от покойной сестры, теннисистом он был средненьким, а в последнее время не брал ракетку в руки, здесь он вполне мог бы стать чемпионом.
   Как-то в начале второй недели отдыха, хорошо поспав после обеда и пребывая поэтому в особенно энергичном настроении, они шли мимо корта на пляж и, как всегда, немного задержались посмотреть на игру. Спиной к солнцу играл пузатый мокрый гражданин с топорным фельдфебельским лицом, наряженный в сплошной белый «адидас». Его партнер был невысок ростом, поджар, лысоват и одет только в выцветшие армейские шорты, кеды и темные очки. Оценить класс его игры было нелегко — он лениво передвигался по корту, как бы нехотя отбивал те редкие мячи, которые пузатому удавалось перекинуть через сетку, не угодив при этом в глубокий аут, а при подаче явно старался смягчить ее. При взгляде на эту пару у Павла почему-то перехватило дыхание и предательски задрожали ослабевшие коленки. Непонятно откуда пришло липкое ощущение «дежа-вю». «Сейчас этот толстый запустит мячом в кусты, разозлится и бросит игру», — с тоской подумал Павел.
   Очередной мяч, отбитый пузатым, вихляясь, взвился над кортом, перелетел через заграждение и приземлился в кустах. Автор столь мастерски исполненного удара злобно хряпнул фирменной ракеткой об асфальт, развернулся и направился с корта прочь. По пути он кинул партнеру:
   — С меня хватит!
   — Устали, Алексей Львович? Но ведь еще полчаса законно наши, — спокойно ответил мужчина в темных очках.
   — Пригласите вон молодого человека или девушку, — сказал пузатый, ткнув ракеткой в направлении Тани с Павлом, и зашагал прочь.
   — А что? — как бы про себя спросил лысоватый и обратился к ним: — Молодые люди, не составите компанию?
   — Я не играю, — сказала Таня.
   — А у меня ракетки нет, — сказал Павел.
   — Это поправимо, — улыбнулся лысоватый, подошел к зеленой скамейке, на которой стояла длинная спортивная сумка, и достал из нее вторую ракетку — точную копию первой. — Всегда беру с собой две, на всякий случай, — пояснил он. — Прошу вас.
   — Можно? — спросил Павел.
   Таня с улыбкой кивнула, а вслед за ней с важным видом кивнула Нюточка. Павел крул на скамейку пляжное одеяло, взял предложенную ракетку и встал на корт.
   — Только я давно не играл, — предупредил он.
   — Я тоже, — приседая и размахивая руками, сказал человек в темных очках. — Ну-с, поехали!
   После пятиминутной перекидки тело и рука вспомнили позабытые навыки, Павел разогрелся и примерно оценил класс партнера. «Если и проиграю, то не позорно. Да и человеку со мной будет поинтересней, чем с тем толстопузым», — решил он и отошел на заднюю линию.
   — Давайте на счет! — крикнул он. — Подавайте первым. Человек в темных очках перекинул два мяча на сторону Павла.
   — Подает входящий, — пояснил он. — Поехали!
   Нюточка забралась на судейскую вышку. Таня, присевшая в тенечке с книгой, отложила ее в сторону и стала наблюдать за игрой — буквально накануне на этом самом месте Павел объяснил ей кой-какие правила.
   Начав как бы вразвалочку, соперники постепенно вошли в раж. Силы были абсолютно равны. Более молодой Павел лучше доставал трудные мячи, мощнее подавал и быстрее реагировал, но у лысоватого был лучше поставлен удар, да и технический арсенал побогаче. Игра шла мяч в мяч, за полчаса они успели сыграть четыре изнурительных гейма. Уставшая следить за игрой Нюточка сначала слезла с вышки и уселась рядом с Таней, а потом стала проситься на пляж.
   — Мы пойдем? — спросила Таня, дождавшись паузы между розыгрышами. — Подождем тебя на пляже.
   — Да-да, идите, — рассеянно сказал Павел, приготовившийся принимать подачу.
   Они ушли, а на их место тут же заявились две дамы средних лет и высокий сутулый мальчик лет пятнадцати.
   — Товарищи, — заявила одна из дам. — Сейчас наше время. Попрошу очистить.
   — Еще три минуты, — с намеком на поклон сказал партнер Павла и обратился к нему: — Досрочный тай-брейк при счете «два-два». Согласны?
   — А что делать? — покосившись на дам, ответил Павел.
   Тай-брейк он выиграл со счетом «шесть-четыре». Дамы тут же выскочили на корт и принялись перебрасываться через сетку высокими слабенькими свечками, ударяя по мячу снизу и при каждом ударе молодецки ухая.
   — Спасибо за игру, — сказал Павел, отдышавшись. — Хорошо вы меня загоняли.
   — Взаимно, — сказал лысоватый, растираясь полотенцем. — Проигравший платит. Приглашаю в свои апартаменты на «отверточку».
   — На что? — не понял Павел.
   — На «скрудрайвер». Так на гнилом Западе называют коктейль из водочки и апельсинового либо грейпфрутового сока со льдом. Вещь славная, особенно в такую жару, да и название колоритное. Только говорить язык сломаешь. Вот я и попросил одну добрую знакомую перевести на нашу мову... Так как?
   — Меня на пляже ждут, — пробормотал Павел, которому в общем-то идея «отверточки» показалась заманчивой.
   — Да мы на минутку только. А потом вместе на пляж махнем.
   — Уговорили.
   Мужчина в темных очках натянул выцветшую футболку, перебросил сумку через плечо и, жестом пригласив Павла следовать за собой, направился к главному корпусу.
   Его апартаменты представляли собой просторный двухместный номер на втором этаже, с холодильником, телевизором и лоджией, выходящей на северную, тенистую сторону. Туда и провел Павла хозяин. В лоджии стоял столик белой пластмассы и два таких же кресла.
   — Присаживайтесь, — сказал хозяин. — Я сейчас. Павел слышал, как в комнате хлопнула дверца холодильника, что-то забулькало, застучали кубики льда. И тут же вновь появился хозяин номера, держа в руках два высоких стакана, наполненных оранжевой жидкостью со льдом и снабженных красными соломинками.
   — Ну вот, — сказал он, усаживаясь в свободное кресло. — Попробуйте, по-моему недурно. — Он протянул Павлу стакан. — Со знакомством. Кстати, я Шеров. Вадим Ахметович Шеров.
   Павел невольно посмотрел собеседнику в лицо. Тот уже снял темные очки, и глаза его были хорошо видны — круглые, облачно-серые, нисколько не азиатские. Без очков он больше всего походил на дошедшие до нас изображения Юлия Цезаря.
   — Павел Дмитриевич Чернов, — сказал Павел и протянул руку. Шеров крепко пожал ее.
   — Да-да, — проговорил он. — А скажите-ка, Павел Дмитриевич, где я мог про вас слышать?
   — Пожалуй что и нигде, — ответил Павел. — Я личность малоизвестная, работаю в питерском ящике кем-то средним между переводчиком и архивариусом.
   — И все-таки... Чернов Павел Дмитриевич, — задумчиво проговорил Шеров.
   — Наверное, вы слышали про кого-то другого. Фамилия достаточно распространенная. Или, может быть, про моего отца, Дмитрия Дормидонтовича. Он много лет проработал в ленинградском обкоме, так что...
   — Нет-нет. Именно Павел Дмитриевич... Скажите, Павел Дмитриевич, вам не случалось работать с покойным академиком Рамзиным?
   Павел вздрогнул.
   — Случалось, — чуть слышно проговорил он и добавил уже погромче: — А вы, Вадим Ахметович, тоже по научной части?
   Шеров улыбнулся и махнул рукой.
   — Ну что вы, я умом не вышел. Просто, видите ли, хоть Москва и большой город, люди, принадлежащие к определенному кругу, неизбежно и неоднократно встречаются на всяких мероприятиях — юбилеях, торжественных заседаниях, приемах и прочее в таком роде. Встречаются, знакомятся, общаются... Андрей Викторович много о вас рассказывал. Отзывался как о надежде мировой науки, не меньше.
   Павел невесело усмехнулся.
   — Вы ведь, помнится, какими-то особыми минералами занимались, открыли уникальные свойства, так? — продолжил Шеров.
   Павел кивнул и сделал судорожный глоток. Стакан его опустел. Он поставил его на столик.
   — Тогда почему же переводчик-архивариус? — спросил Шеров.
   — Это больной вопрос, — со вздохом ответил Павел. — Оказалось, что мои разработки слишком опередили время.
   — Вот как? — Шеров, чуть склонив голову, внимательно посмотрел на Павла. — Но это было несколько лет назад. Возможно, теперь ситуация изменилась. Павел Дмитриевич, а вы не хотели бы вернуться к той своей работе?
   — Да разве это возможно? — Павел махнул рукой.
   — Ничего невозможного нет. Было бы желание. У вас оно есть.
   — Конечно.
   — Что ж, попробую что-нибудь предпринять. Мы еще вернемся к этому разговору. Договорились?
   Круглые глаза смотрели ободряюще. Павел кивнул.
   — Вот и прекрасно... Кстати, у вас уже емкость пустая. Непорядок.
   Шеров взял со стола стакан Павла, не спрашивая его согласия, удалился в комнату и занялся приготовлением второй порции. Павел смотрел на яркую клумбу за окном и слушал гулкие удары собственного сердца... Ну и ну! А вдруг и в самом деле получится, вдруг это курортное знакомство заново откроет путь, казалось бы, утраченный навек?.. Этот Шеров. Принадлежащий к одному кругу с нобелевским лауреатом...
   — По второй — и на море? Как вы смотрите, Павел Дмитриевич?
   Павел поднял голову. Улыбающийся Шеров протягивал ему второй стакан с «отверточкой».
   — Вадим Ахметович, позвольте встречный вопрос, — принимая стакан, сказал Павел. — Ваше имя я мог где-нибудь слышать?
   Шеров пожал плечами.
   — Едва ли. Я ведь тоже, в своем роде, личность малоприметная. Не писатель и даже не «мудопис».
   — Не, простите, кто?
   Шеров звонко и заразительно расхохотался.
   — Как, вы не знакомы с этой классификацией? Видите ли, все отдыхающие в домах творчества Литфонда делятся на несколько разрядов. Помимо собственно писателей, точнее говоря, членов Союза, есть жописы — это жены писателей, сыписы и дописы — это соответственно сыновья и дочери писателей, и, наконец, мудописы — это расшифровывается как «муж дочери писателя».
   Павел, прежде не слыхавший этой хохмы, смеялся до одышки.
   — А тот толстый дядя в «адидасе» — он вроде староват для мудописа, а на писателя не тянет. Он кто? — отсмеявшись, спросил Павел.
   — Ну а как по-вашему? По первому-то впечатлению?
   — Либо крупный милицейский чин, либо какой-нибудь министерский хозяйственник с большим блатом, — сказал Павел.
   Шеров усмехнулся.
   — Второе — это как раз про меня. Столичный чиновник-хозяйственник, занимающий этот двухместный номер исключительно по блату. Правда, я здесь ненадолго, вчера приехал, а уезжаю дня через три-четыре... А вот насчет моего партнера — тут вы того. Это же Алексей Львович Толстых, краса, так сказать, и гордость... Вы его эпопею «Братья Коромысловы» читали?
   — Не читал, — искренне ответил Павел.
   — Я тоже, — признался Шеров. — Но, с другой стороны, у нас всякий труд почетен.
   Он подмигнул Павлу, допил коктейль и поднялся.
   — Пойдем греть бока на вечернем солнышке? — предложил он.
   Павел тоже встал.
   — Спасибо за отверточки, — сказал он.
   — Приходите еще, — откликнулся Шеров из комнаты. — Милости просим.
 
   Они спустились и вышли из корпуса, не прерывая беседы.
   — Как вам здесь? — спросил Шеров уже на аллее.
   — Хорошо. Только скучновато немного. Карадаг закрыли. Поиграть вот сегодня в первый раз удалось, благодаря вам.
   — Не мне, — поправил Шеров, — а товарищу Толстых. Впрочем, все поправимо, было бы желание. Хотите, запишемся на утро, с семи до восьми. Мешать нам не будут, других претендентов нет — писатели рано вставать не любят. Согласны?
   — Согласен, — с радостью подтвердил Павел.
   — А что Карадаг закрыт, так это тоже не для всех. Хотите, завтра после завтрака в бухточки смотаемся? Вы там бывали прежде?
   — Да, студентом еще.
   — А супруга ваша?
   — Таня? Вроде нет.
   — Вот и отлично. И ей, и девочке вашей интересно будет...
   Суровый усатый отставник, дежуривший у калитки на закрытый для простой публики писательский пляж, пропусков у них не потребовал, а даже взял под козырек. На топчане у самого моря Павел заметил Таню, а Нюточка уже неслась к нему, и он еле успел наклониться, подхватить ее на руки и подбросить высоко в воздух.
   — Мама! — заверещала Нюточка. — Папа пришел. Можно я еще раз искупаюсь?
   — Потрясающе! — сказал Шеров. — Так вы и есть та самая Татьяна Ларина? Извините, что еще вчера не признал вас, но, поверьте, времени ходить в кино не остается, к тому же я теперь не так часто бываю на родине.
   — А я в последнее время не снимаюсь, — тихо сказала Таня.
   — Ну, что я могу сказать? — Шеров развел руками. — Только то, что режиссеры — дураки, но это вы и без меня знаете... Надо же, Татьяна Ларина! Мои друзья сейчас разыскивают вас в Ленинграде, в Москве, а вы — вот она. И как после этого не верить в судьбу?
   Они лежали на пустынном берегу Сердоликовой бухты, неспешно потягивая прямо из горлышка чешское пиво, доставленное сюда Шеровым в специальной сумке-холодильнике. Павел и Нюточка, нацепив маски и трубки, ныряли на мелководье в чистейшей воде, охотясь на рапанов и куриных богов. Таня время от времени поглядывала в их сторону, но не тревожилась: ведь Нюточка не одна, а с отцом, стало быть, в надежных руках.
   — И зачем они меня разыскивают? — спросила Таня.
   — По моей просьбе.
   — Вам-то я зачем, Вадим Ахметович?
   — Хочу сделать вам интереснее предложение.
   — Какое?
   — Ну, какое предложение можно сделать актрисе? Роль, конечно.
   — Но разве вы режиссер? Ведь сами вроде говорили, что не имеете к кино отношения.
   — Считайте меня полномочным представителем режиссера.
   — Так что же он сам?.. Впрочем, все пустое. — Таня обреченно махнула рукой. — Я свыклась с мыслью, что больше никогда не буду сниматься.
   — Почему? — чуть нахмурившись, спросил Шеров.
   — Потому что никто не утвердит меня даже на самую пустячную роль. Вам известно, почему я перестала сниматься?
   — В общих чертах... Послушайте, Татьяна... э-э-э...
   — Можно просто Таня.
   — Послушайте, Таня. Во-первых, про эту историю с Огневым уже давным-давно и думать забыли. Во-вторых, все информированные люди прекрасно знают, что вы в ней никаким боком, не виноваты. А в-третьих, на студии, где работает режиссер, попросивший меня разыскать вас, плевать хотели на все наши московские дрязги.
   — Прибалтика? — заинтересовавшись, спросила Таня.
   — Не совсем. Видите ли, я пару лет проработал в нашем торгпредстве в Братиславе, да и теперь нередко выезжаю туда по делам службы. Там живет мой добрый друг Иржи Биляк, кинорежиссер. Я беседовал с ним месяца два назад. Тогда Иржи в соавторстве с одним писателем как раз завершил работу над интереснейшим сценарием исторического плана и начал заниматься подбором исполнителей. Ваша игра в... ну, в этом фильме из пушкинских времен...
   — «Любовь поэта», — подсказала Таня.
   — Да, именно. Так вот, она произвела на Иржи сильное впечатление, и в одной из главных ролей он хочет видеть только вас, и даже сценарий под вас написан.
   — Странно, — задумчиво проговорила Таня. — Что же у них, своих актрис, что ли, не хватает? К тому же я слышала, что чехи нас последние пятнадцать лет не особенно любят.
   — То чехи, — возразил Шеров, — а Братислава в Словакии. Это совсем другой народ, православный, предпочитающий, кстати, не пиво, — он отхлебнул из бутылки, — а белое вино и очень тяготеющий к русской культуре. К тому же роль ваша — сугубо русская.
   — То есть?
   — Картина, задуманная Иржи, посвящена судьбе вдовы Пушкина, Натальи Николаевны, и ее сестер. Он много рассказывал мне о них, так что я в некотором роде специалист по семье Гончаровых. Натали будет играть их первая красавица Дана Фиалова, польская звезда Эльжбета Птах приглашена на роль несчастной Екатерины, жены Дантеса...
   — Что? — изумленно воскликнула Таня. — Сестра Натальи Николаевны была замужем за Дантесом?
   — Представьте себе. Уже сюжет, не так ли?.. А вот в роли Александры Николаевны Иржи видит исключительно вас... Я читал русский перевод сценария.
   — И все же непонятно. При чем здесь Словакия?
   — М-да, Танечка, на пушкиниста вам еще учиться и учиться, хотя этот ваш вопрос более оправдан, чем предыдущий. Поясняю: года через три после смерти Пушкина Александрина вышла замуж за австрийского дипломата барона Фризенгофа и уехала с ним в Вену, а еще через несколько лет Фризенгофы приобрели замок Бродяны, расположенный возле Братиславы, и долго там жили, там и похоронены. Напомню, что в девятнадцатом веке Чехословакия была частью Австро-Венгерской империи. От Братиславы полчаса езды до австрийской границы. Кстати, Иржи собирается часть фильма снимать в Вене, а часть — в Париже.
   — Как интересно! — невольно воскликнула Таня.
   — Это хорошо, что интересно, — заметил Шеров. — Надеюсь, вы не откажетесь. Иржи нужно бы видеть вас в Братиславе к двадцатому сентября.
   — Да как же я успею? — заволновалась Таня. — Все же заграница, одних бумажек, наверное, оформлять целый воз. Паспорт там, билеты, еще что-нибудь. Да и отпуск догулять хочется.
   — Догуливайте и не берите в голову, — сказал Шеров. — Я дам знать Иржи, он даст знать дяде своей жены — и все проблемы решатся за пять минут, К вашему возвращению все бумажки будут у вас нафтоле.
   — А что это за дядя? — спросила Таня.
   — Густав Гусак.
   Таня замолчала и посмотрела на море. Павел выходил из воды, таща под мышкой упирающуюся Нюточку.
   — Не знаю, — сказала Таня. — У меня теперь семья, работа.
   — С работой мы уладим, а семья, надеюсь, возражать не будет. Мы воздействуем на них нашим совместным обаянием.
   Таня усмехнулась.
   — Синяя вся, докупалась! — сказал подошедший Павел и принялся растирать Нюточку махровым полотенцем.
   — Еще купаться! — дрожащими губами лепетала Нюточка.
   — Нет, — строго сказала Таня. — Хватит.
   Нюточка надулась.
   — Ай, — сказал Шеров. — Что же делать? За нами скоро катер придет, а у нас тут шоколадка недоеденная осталась. Придется дельфинам отдать, наверное.