Вересов Дмитрий. Крик ворона

   — Я слушаю, — с суховатой почтительностью сказал он.
   — Вчера мне был очень интересный телефонный звонок, — столь же непринужденно, будто в продолжение светской прелюдии, заявила Таня. — От Колина Фитц-симмонса.
   Джулиан понимающе наклонил голову. Колин Фитц-симмонс был знаменитостью международной. Звезда его стремительно взошла три года назад, когда этого добротного профессионала средних лет, известного преимущественно по полицейским телесериалам, неожиданно пригласили на роль легендарного злодея Оуэна Глендауэра в исторической кинодраме из жизни средневекового Уэльса. Эту сильную, противоречивую личность Фитцсиммонс сыграл столь выразительно и страстно, что через каких-то три месяца после выхода фильма в прокат получил приглашение в Голливуд, где с тех пор успел сняться в трех эпических блокбастерах, получить «Оскара» и заключить прямо-таки фантастический контракт на пять лет. С Таней он познакомился, будучи еще относительно безвестным, скромным и молчаливым крепышом с обаятельной улыбкой и незадавшейся семейной жизнью. Жил-он тогда в Хэмпстеде и нередко заглядывал на огонек в новый «центр досуга». Добившись успеха, он не забыл дома, где ему было так хорошо, всякий раз, бывая в Лондоне, находил время зайти, и в зале висела огромная фотография кинозвезды с теплым посвящением «царице Тане».
   — И что Фитц? — поинтересовался Джулиан. Такой поворот, похоже, вернул ему спокойствие, несколько поколебленное странным началом аудиенции.
   — Лучше всех. Только по дому скучает. Но оттуда ему не вырваться, а потому решил обзавестись кусочком дома прямо у себя, на Лавровом Каньоне. У его менеджера есть на этот счет парочка идей, довольно заманчивых. Надо бы слетать туда, разобраться на месте, переговорить... У меня дел под завязочку, ты не мог бы?..
   Немного дернулось веко и пальцы сжали подлокотник — только и всего, но от Таниного внимания это не укрылось. Джулиан широко улыбнулся:
   — Но, дарлинг, ты же знаешь, что мне лучше страну не покидать.
   — Брось. Ты ж уважаемый бизнесмен, полезный член общества. Все бумаги в момент оформят и еще за честь почтут. К тому же, если бы у шве на этого Джулиана Д0бюссона что-нибудь было, давно бы тебя прихватили. Верно, Франсуа? Он вздрогнул.
   — Не бойся, «жучки» здесь не водятся... Между прочим, я беседовала о твоей ситуации с одним грамотным барристером — без имен, естественно, — так он говорит, что у тебя очень хороший шанс легализоваться вчистую. Все же прекрасно помнят, какие ужасы творились на вашем Гаити при Папе Доке. И историю твоего отца поднять несложно. А что столько жил по подложным документам — так ведь опасался преследований злых тонтон-макутов и их агентов. Но главное, человек ты зажиточный, не шантрапа какая, налоги платишь исправно... Отличный повод для англичан блеснуть хваленым гуманизмом, а? Как тебе такой вариант?
   Джулиан молчал.
   — Думаешь, начнут всякие вопросы задавать, подтверждений требовать? А мы им подтверждения предоставим, свидетелей кучу найдем. Профессоров сорбоннских, сокурсников. Вот этих, например.
   Таня придвинула к нему фотографию — улыбающийся, бородатый Джулиан в академической мантии и шапочке среди десятка молодых людей, одетых аналогично. Он взглянул на фотографию и тут же бросил. Руки его дрожали, взгляд заметался.
   — Никто не откажется подтвердить, что ты — это ты. Это ведь, знаешь ли, миф, что для белых все черные на одно лицо. Могут, правда, спросить, куда ты настоящего Франсуа Гайона дел — сам грохнул или шакалам гаитянским сдал, как папашу, — беспощадно продолжала Таня. — Только, пожалуйста, не стреляй глазками в поисках тяжелого предмета. Иначе придется лишить тебя жизни, а она мне еще пригодится. Тебе, надеюсь, тоже.
   На лбу Джулиана вздулись жилы. Он схватил едва тронутый коньяк и залпом выпил. Хрустальный стебелек треснул в его пальцах, и пустой шар бокала покатился по ковру. Таня до краев наполнила новый бокал и метнула по полированной поверхности в направлении Джулиана.
   — Угощайся, не стесняйся. А я тебе пока сказочку расскажу... Жил да был на белом свете один черный мальчик. Жил, обрати внимание, не в бедности и горе, а совсем наоборот. Папа у мальчика был преуспевающий адвокат, дедушка по маминой линии производил лосьон, который сильно курчавые волосы распрямляет, и на этом разбогател. А мальчику нашему хотелось жить еще богаче, много богаче. В школе и дома ему внушали, что для этого надо усердно учиться и прилежно работать. Поверил мальчик, школу закончил лучшим в классе, в колледж поступил, науки успешно грыз, в бейсболе блистал, с девочками тоже отличался. В общем, не мальчик, а прям американская мечта. И вот приметили мальчика добрые дяди, послали доучиваться аж в Париж, в саму Сорбонну. А как доучился мальчик, взяли в свою фирму, во французское ее представительство. Платили ему щедро, по службе продвигали. Только мальчику этого мало было, джекпот ему, болезному, грезился, спать не давал. И вот году в семьдесят втором объявился наш герой в солнечной Калифорнии... Ну, а про дальнейшее во всех газетах писали, по телевизору трубили. Ты позволь, я зачитаю небольшую выкладку.
   Не дожидаясь ответа, Таня нацепила очки в черепаховой оправе. В них она походила не на директора школы, а на американскую актрису Ким Бэссинджер, хоть та вроде и без очков. Открыла бархатную папочку и извлекла розовый листочек.
   — А. О. «Бонанза-Калифорния», прежде, кстати, совершенно неизвестное, занималось привлечением средств инвесторов для разработки нефтяных скважин в Калифорнии. Дивиденды, выплачиваемые по акциям компании, достигали небывалого уровня. Первые вкладчики, в числе которых было немало знаменитых деятелей кино, политиков, журналистов, получили за шесть месяцев по доллару и шестьдесят центов на каждый вложенный доллар. Деятельность «Бонанзы» сопровождалась агрессивной рекламой, что создало беспрецедентный ажиотаж... По просьбе отдельных вкладчиков «Бонанза» организовала поездки в пустыню, где желающим показывали нефтепровод. Позже следствие установило, что за нефтепровод выдавались ирригационные трубы с надлежащей окраской и маркировкой... Деятельность «Бонанзы» вызвала интерес комиссии сената штата по экономической политике, но еще до вынесения постановления о ревизии все руководство фирмы бесследно исчезло. Вместе с ними исчезло более ста миллионов долларов из тех ста тридцати, которые доверили «Бонанзе» акционеры... Непосредственно с клиентами работал молодой темнокожий юрист, выпускник Сорбонны Дуэйн Мак-Ферлин.
   — У меня тоже кое-что на тебя найдется, леди-босс, — замороженным голосом произнес Джулиан-Франсуа-Дуэйн. Таня трижды свела и развела ладони, обозначив иронические аплодисменты.
   — Браво. Далее по сценарию нам полагается, брызгая слюной, рычать страшные угрозы, а потом, успокоившись, ты начнешь разъяснять мне, что эти уворованные у честных заокеанских налогоплательщиков миллионы — суть финансовая основа нашего процветающего предприятия, которое со страшным треском рухнет в тот самый миг, когда кто-нибудь встанет на их след. А я должна, хлопая глазами и ушами, делать вид, будто верю каждому твоему слову.
   Джулиан остолбенел.
   — Но это правда.
   — Это неправда, бледнолицый брат мой, и ты прекрасно это знаешь. Вы же, голубчики, уже в самом начале нашей затеи с Хэмпстедом не могли не понимать, что я не сильно поверю в мудозвона полковника, которому вдруг взбрендило вложить сотни тысяч в предприятие, мягко говоря, рискованное, и тем более не удовлетворюсь той пургой, которую гнал мне Бенни насчет дополнительных источников финансирования, и начну интересоваться, что да как. И тогда Соне Миллер сливается горячая информация, которую она, падкая на сенсации, как любой журналист, начинает с энтузиазмом разрабатывать. Про Бенни вам ничего особенного и придумывать не надо было — банковский клерк, осужденный за растрату и после отсидки обосновавшийся в хозяйстве мамаши Поппи и потихонечку, на пару с тобой, прибравший его к рукам. То, что номинальной хозяйкой оставалась эта пропитая блядь, тоже вполне объяснимо: бордель, принадлежащий парочке бывших зэков, привлек бы излишнее и неблагосклонное внимание полиции.
   — Парочке? Ты не оговорилась? — спросил Джулиан сквозь стиснутые зубы.
   — Парочке, дорогой мои, парочке. Бедная Соня настолько увлеклась эффектной историей юриста-жулика, который нагрел клиентов на миллионы и теперь выдает себя за сына гаитянского министра, вынужденного жить по подложным документам, что даже не озаботилась заняться менее романтической версией твоей биографии. Зато это сделал по моей просьбе Эрвин, к тому же имеющий, как бывший полицейский, неофициальный доступ к информации, недоступной даже пронырливой Соне. Так вот, голубчик, отпечатки твоих пальчиков ни капельки не похожи на разосланные Интерполом отпечатки пальцев Дуэйна Мак-Ферлина, действительно очень на тебя похожего, зато полностью идентичны пальчикам некоего Джулиана Бишопа, манчестерского сутенера, осужденного в семьдесят втором на шесть месяцев за сводничество. Откинувшись, мистер Бишоп переехал в Лондон, женился на Глории д'Обюссон, родом как раз с Гаити, взял фамилию жены, через год развелся, и так далее. Срок свой смешной мотал, кстати, в одной тюрьме с мистером Бенни. Так что тысячи три на откуп бардака тети Поппи ты еще худо-бедно наскрести мог, но уж никак не восемь миллионов, с твоей подачи прокрученных через «Зарину» за пять с половиной лет ее существования.., Э, да ты так взмок, что смотреть жалко...
   Таня нажала на другую кнопочку. Тихо загудел кондиционер.
   — Сгубило киску любопытство, — пробормотал Джулиан.
   — Ты что-то сказал или мне послышалось?
   — Я сказал, что не рекомендую углубляться в эту тему. Тебе дали подняться, ничего взамен не требуют, условий не ставят. Живи и радуйся.
   — Видишь ли, твой совет чуть-чуть запоздал. Ровно на сутки.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Со сказочками мы уже разобрались. Теперь кино смотреть будем...
   От нажатия очередной кнопочки засветился большой кран видеомагнитофона.
   — Ты разверни кресло-то, чтобы обзор получше — предложила Таня, но сама собственному совету следовать не спешила: это, в своем роде, произведение искусства она уже видела, а наблюдать за реакцией Джулиана не в пример интереснее.
   В техническом отношении фильмец был ниже среднего. Стационарная, словно на заре кинематографа, камера страдала к тому же астигматизмом: некоторые участки расплывались, в других изображение искажалось, как будто съемка велась под несколько иным углом. В отличие от оператора художник-постановщик явно радел об эстетическом эффекте: площадка являла собой богатую, роскошно оформленную католическую часовню со всеми атрибутами — сводчатыми расписными потолками, нижняя граница которых попадала в поле обзора камеры, большим витражным окном, с которого благосклонно взирают лики неведомых зрителям святых, фигурка Мадонны в парче и жемчугах, резной алтарь, украшенный, как водится, барельефом Тайной вечери. На возвышении перед алтарем, между четырех длинных и толстых свечей на высоких резных подставках стоял, сверкая медными ручками, открытый полированный гроб. В гробу, утопая в цветах, покоилось нечто, напоминающее мастерски исполненную куклу в человеческий рост, обряженную в пышное белое платье. В течение минут полутора не происходило ничего, потом откуда-то сзади вынырнула черная спина, на мгновение закрывшая обзор. Спина потихонечку, кошачьим шагом, удалялась от камеры, и стало видно, что принадлежит она мужчине, крупному во всех измерениях, облаченному в черный фрак, наискось перевязанный атласной голубой лентой. Поверх плеча мужчины виднелась верхушка громадной корзины с крупными, кажется махровыми, белыми гладиолусами. Подойдя к возвышению, мужчина поставил цветы у изножья гроба и с некоторым трудом опустился на колени. С этой точки было не видно, чем он в этой позе занимается, но, судя по склоненной голове, человек молился.
   — Это довольно долго продлится, — сказала Тани и открутила пленку вперед.
   В ускоренном режиме мужчина, смешно подпрыгнул, показал профиль в черной маске, поверх которой блеснули очки, перебирая ножками, убежал вбок, за пределы досягаемости камеры, и тут же появился вновь. Таня поспешно переключила видик на воспроизведение.
   Мужчина был совершенно гол, и нагота этого абсолютно безволосого тучного тела уже сама по себе казалась запредельно непристойной. В таком виде он походил не на человека, даже не на млекопитающего зверя, а на отъевшегося мучного червя. Пританцовывая и колыхая телесами, существо вновь приблизилось к возвышению и принялось обходить гроб против часовой стрелки. Впервые зритель получил вбзможность увидеть героя в лицо. Лицо, как и следовало ожидать, было толстое, круглое. Даже в этой своеобразной обстановке черты этого лица невольно ассоциировались с простотой, добродушием, некоторой рассеянностью в сочетании с мудрым лукавством. Этакий круглоносенький, очкастенький мистер Пиквик.
   — Узнаешь? — Вопрос Тани был сугубо риторическим.
   — Откуда это... у тебя? — надтреснутым голосом выговорил Джулиан.
   Таня развела руками.
   — Интуиция. Ну, несимпатична мне была эта телекамера в левом притворе. Нацелена в голый угол, в тупик с пожарным шлангом, на монитор в дежурке не выводится. Лишняя, бесполезная. Но согласись, совсем уж бесполезных технических устройств не бывает — не люди, чай. Вот я, стало быть, и попросила установить напротив этой камеры другую, такую миниатюрную... Джулиан заскрипел зубами.
   — Вчера днем тебя в том углу засекли, со мной по горячей линии связались — и вот вам результат. Ты, дружок, нам и показал, как оно работает. Преломление лазерного луча, значит? Можно, значит, не просто из-за угла снимать, а из-за трех углов, лишь бы в каждой узловой точке ма-аленький такой, незаметный отражатель поставить?
   На экране тем временем набирало обороты зрелище, исключительное по своей мерзоцакостности. Нетерпеливо суча ножками по сброшенным на пол цветам, толстячок-добрячок брюхом навалился на гроб. Пальцы его елозили по платью куклы. Вот отдернул руку, затряс кистью в воздухе, — должно быть, на булавку какую-нибудь напоролся. Вот снова приложился, рванул с силой за укутанные кружевами плечи... По тому, как объект поддавался приложенной силе, как завалилась подкинутая толчком белокурая головка и упала рука, скинутая с груди, стало понятно, что в гроб положена не совсем кукла...
   — Выруби, — прошептал Джулиан. — Меня сейчас вырвет.
   — Сиди! — рявкнула Таня и вновь надавила на дистанционник. Что-то свистнуло, и Джулиан оказался пришпиленным к креслу неизвестно откуда выскочившими плотными пластмассовыми захватами. — Ты что ж, мразь, всех нас похоронить решил, а? Неужели ты не понимаешь, во что впутался? «Зарину» попросту раздавят, как клопа, даже не прилагая особых усилий, а наши с тобой бренные останки даже не выловят в верховьях Темзы с чулком на шее, если только этот Пиквик...
   — Какой Пиквик? — удивился Джулиан, гимназиев не кончавший. — Пиквик — это такой чай, а он...
   — Да знаю я, кто он, — Таня покосилась на экран, где предмет их разговора воодушевленно полосовал длинным ножиком содранное таки с «куклы» платье, натянув на голову черные кружевные трусики, добытые там же. — Значит, тебе, дураку, сказали, что он загорится желанием приобрести эксклюзивные права на этот кинематографический шедевр с собой в главной роли и расплатится не только большими денежками, но и гарантиями безопасности для творческой группы? Дескать, если господин глава дружественной державы захочет бяку сделать, то и господину главе бяка будет не меньшая. Так?
   Джулиан молчал. Таня обошла стол, склонилась над ним. В левое нижнее веко уперлось острое золотое перо «Картье».
   — Говори, а то без глаза останешься. Для начала... Таня слегка надавила на авторучку. Джулиан взвизгнул.
   — Говори, — устало повторила Таня.
   — Ну, Солидняк сказал, что дело чистое... — забормотал Джулиан.
   — Погоди, что еще за Солидняк?
   — Ну, который под полковника косит. Аферист знатный...
   — Полковник Паунд?
   Таня опустила ручку и расхохоталась.
   — Ты чего? — недоуменно спросил Джулиан.
   — Господи, ну какой же ты идиот!.. Солидняк... Вы что, даже не удосужились проверить, что это за птица, прежде чем с ним в дело входить?
   — А как?
   — Да хотя бы в юбилейный буклет заглянули. ."Восемьдесят лет Британским бронетанкам" или что-то вроде, сейчас не припомню. На сорок пятой странице групповой портретик старших; офицеров Ее величества Девятого, и Паунд наш в обнимочку с командиром, в полный рост. Полковник-то настоящий! И непростой к тому же. Военная контрразведка. А если учесть, что Девятый в Западной Германии расквартирован, такой дядя там сидел не просто для отчетности.
   — Про это что, тоже в буклете написано?
   — Он еще иронизирует... Нет, конечно. Но иногда полезно бывает пивка попить с ветеранами... Так что не будет ни угроз, ни наездов, а будет милая конфиденциальная беседа на высшем уровне, и в качестве ответной любезности за небольшие уступки политического и экономического свойства высокому зарубежному гостю будут вместе с пленкой сданы все, кто имел или мог иметь к ней какое-либо касательство — ты, я, весь персонал «Наннери», а может быть, и господин полковник. Он-то хоть за идею погибнет... Нет, я ошиблась...
   Джулиан резко поднял голову. Таня подбородком показала на экран. «Пиквик», покончив с платьем, принялся кромсать ничком лежащее у гроба тело.
   — Уступки будут крупными. Легко этот прозектор-любитель не отделается, не дадут. Хотелось бы, конечно, надеяться, что спецслужба не даст ходу этому убойному во всех отношениях материальчику и позволит нам пожить до следующего подобного раза, но, согласись, надежды мало. «Наннери», скорей всего, уцелеет — слишком уж ценная задумка, еще не раз пригодится, а вот смена караула будет полной... Эх, сколько учили, что для некрофилов есть Эстер, ну, Зулейка для разнообразия. Тогда еще был бы шанс отмазаться. Так ведь нет же, натуральную жмуру раздобыл...
   — Двадцать тысяч квидов... — пробубнил Джулиан. На него было жалко смотреть.
   — Очень они тебе на том свете пригодятся!
   От хлесткой пощечины голова Джулиана дернулась вбок. Он сплюнул кровавую слюну на ковер.
   — Ну ладно, концерт окончен. — Таня повысила голос: — Эмили, два кофе, пожалуйста!
   Дверь в приемную отворилась, но вместо Эмили вошел озираясь, полковник Паунд, а в руках у него был не поднос с кофе, а никелированный пистолет, глядящий Тане прямо в лоб.
   — Ай, да бросьте пушку, полковник, — спокойно сказала Таня. — Вам же не давали указания меня погасить.
   Полковник пожал плечами и отвел пистолет в сторону.
   — Вас — нет. — Он выразительно глянул на съежившегося в кресле Джулиана.
   — А, этот... Он никуда не денется.
   — Согласен. — Полковник отогнул полу пиджака и спрятал оружие. — Пленочку позвольте?
   Он сделал шаг к потухшему экрану.
   — Милости прошу. Цените — я ведь могла ее уничтожить... Вы, насколько я понимают получили мою записку?
   — Обе, — отвечал полковник, занятый извлечением мини-кассеты из магнитофона. — Хитрая вы бестия, мэм, вот что я скажу. И чертовски рисковая.
   — К вашим услугам... «Джонни Уокер», «Лафрейг», ирландское?
   — Благодарю, у нас мало времени.
   — Мне бы не хотелось оставлять его здесь...
   — О нем позаботятся... А что это?
   — Меня утомили длинные монологи, которые пришлось здесь произносить. Вот, чтобы не повторяться, я их записала.
   Полковник хмыкнул.
   — Думаю, это лишнее. Но все равно давайте. — Он положил Танину кассету в карман. — Вы уверены, что больше записей вашей беседы не имеется?
   Она ответила обезоруживающей улыбкой.
   — В чем нынче можно быть уверенным? Во всяком случае, я их не делала...
 
   Очнулась она, вероятно, ночью, долго и тупо разглядывала полумрак совершенно незнакомой ей комнаты, потом приметила по правую руку прикроватный столик с лампой, потянулась к шнурку, дернула. Не работает. Таня протерла глаза. Слабый свет исходил откуда-то снизу, со стороны, противоположной темному, занавешенному окну. В принципе, и его хватало, чтобы в общих чертах рассмотреть помещение. Пузатый комод напротив кровати, над ним — зеркало во всю стену. Около окошка — бюро, на пустой поверхности которого белеет какой-то листочек. Большое кресло в углу. Безликим комфортом комната напоминала ту, в гнездышке тети Поппи, где Тане довелось прожить первые месяцы своего британского периода. Чуть повыше классом, зато не хватает некоторых мелочей — телевизора, будильника, пепельницы, телефона...
   Таня сбросила ноги на пол, встала. Ее тут же повело, закружилась голова. Пошатнулась, но устояла. Дурная слабость во всем теле, прикрытом белой ночной рубашкой до пят, тупо ноет затылок и очень хочется пить. Состояние не блестящее, но терпимое. Подойдя к окну, Таня отдернула тяжелые шторы, посмотрела на подсвеченную далекими фонарями зелень, на край блестящей от недавнего дождя асфальтовой дорожки. Взялась за ручку на оконной раме, потянула вверх. Хлынул густой, влажный, свежий воздух. Мелкая стальная сетка, одновременно от комаров и от... Если приналечь, возможно, удастся выдавить... Но стоит ли торопиться?
   Одна дверь вела в ванную. Здесь выключатель работал, и в ярком свете видно было хорошо. Но особенно смотреть было не на что. Все обычно, практично, гигиенично. На полке над раковиной и в шкафчике за зеркалом — всякие необходимые принадлежности, на вешалке — три махровых полотенца одного цвета, но разных размеров. Любопытно, пожалуй, лишь то, что рядом с полотенцами — ее купальный халат, а в шкафчике — ее соли для ванны, пенки, притирания. Да еще красочная табличка с правилами мытья рук. Листочек, взятый с бюро, чтобы прочесть при свете, был украшен голубовато-золотым логотипом — неразборчивые затейливые руны в цветочной виньетке. Ниже текст: «Дорогой гость! Прачечная служба „Элвендейла“ работает по вторникам и пятницам. Вам достаточно лишь сложить ваше белье в специальный пластиковый мешок...» Мерси вам за заботу!
   В тамбуре, за дверцами встроенного шкафа Таня нашла часть своей одежки, аккуратно развешанной по плечикам и разложенной по полкам. Внизу стоял новенький чемоданчик с ее монограммой. Как оно сюда попало? В Саррей, что ли, заезжали? Ни черта не вспомнить — вырубили, сунули, как чурку... в самолет и на Третью улицу Строителей, и скоро явится Ипполит...
   К удивлению Тани, дверь в коридор оказалась незапертой. Более того, замка вообще не было. Что ж, есть разные способы гарантировать полную госбезопасность проживающих... Наспех одевшись, она выскользнула в коридор. Нормальный пустой гостиничный коридор, желтый ковер, лампы в круглых плафонах, даже кадки с фикусами и зеркало на повороте. А за поворотом — закрытое окошечко в стене, а над окошечком надпись: «Дежурная медсестра».
   Если и стало понятней, то ненамного.
   Коридор закончился просторным холлом. Мягкие кресла вокруг столиков, декоративной камин, чьи-то портреты на стенах. «Дар сэра Арчибальда Нахмансона, баронета». «Сия доска увековечивает щедрость леди Витцли-Путцли». «В память моего мужа, авиации генерала Корнелиуса ван дер Хер». А за холлом сквозь витринные стекла видны круглые столы с номерами. Таня огляделась, прошмыгнула в столовую, увидела выстроившийся вдоль стены сверкающий ряд автоматов. Газировка, соки, печенье, мороженое. И все бесплатно, как при коммунизме. Только старый сигаретный автомат нахально требовал денег. Таня немножко пошебуршала в раздолбанной щелке кстати подвернувшейся ложечкой, подергала за рычажки — и была вознаграждена пачкой мятных «Пикадилли». Не лучший вариант, но выбирать не приходится.
   Утолив жажду двумя стаканами ананасового сока, Таня возвратилась в пустынный холл и вышла через него в другой холл, побольше, с выходом на улицу и консьержкой за высокой стойкой — первым человеком, встреченным в этом непонятном месте. Таня приблизилась.
   — Привет! — с улыбкой прощебетала молодая, простоватая на вид консьержка. — Не спится, да?
   — Ага, — дублируя улыбку, ответила Таня. — Огонечку не найдется?
   — Не-а. Слева от столовой курилка, там спички есть... Новенькая, да? Сменщица говорила, вечером привезли одну, в нуль удолбанную. Это ты, что ли, она и есть? Быстро оклемалась... Сильно ломает?
   — Да так, — неопределенно ответила Таня. — А что, «Элвендейл» — это очень круто?
   — А то! Очередь на три месяца... Правильное место, подруга.
   — Дарлин! — окликнули сзади с ударением на последний слог, и Таня, не сразу поняв, что обращаются к ней, удивленно повернулась и посмотрела на высокую желтолицую женщину в белом сестринском костюме, шутливо грозящую ей пальцем. — Ай-яй, нехорошая девочка! Ночью бай-бай надо, а не гулять по корпусу. Ну-ка пойдем в кроватку.
   — Это обязательно? — осторожно осведомилась Таня.