Страница:
— Вадим Ахметович?
— Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.
— Где вы? Как она?
— Я в «Астории». Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.
— Я... я хотел бы вас видеть.
— Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.
— Я приду.
— Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?
— Да.
— А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?
— Да. — Голос у Павла дрогнул.
— Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?
— Нет.
— Отлично. Так я жду вас.
— Спасибо...
Шеров повесил трубку. Павел еще немного постоял, подышал в трубку и пошел курить на кухню.
В двадцать пять минут шестого Павел стоял у внушительного подъезда «Астории» и нервно курил, притопывая ногами от холода. Конечно, можно было бы войти в теплый вестибюль, но Павлу не хотелось появиться там даже на минуту раньше назначенного и тем самым показать свое нетерпение. Когда минутная стрелка на его часах встала прямо напротив цифры шесть, он бросил окурок, расправил плечи и толкнул дверь. Шерова он заметил сразу — тот непринужденно сидел в кресле за киоском и листал журнал. Павел взял курс на это кресло. Шеров оторвал взгляд от страницы, встал и двинулся навстречу Павлу.
— Вадим Ахметович! — сказал Павел, крепко пожимая протянутую руку.
Шеров был одет в добротную темно-серую «тройку», от него ненавязчиво пахло лимонным «Олд Спайсом».
— Вот что, Павел Дмитриевич, — Шеров взял Павла под локоть и повел его через вестибюль. — Не знаю, как вы, а я чертовски устал и проголодался. Давайте-ка зайдем перекусим. Пальтишко можно оставить вон там.
— Вы, Вадим Ахметович, говорили про одного человека. ..
— А-а, так он ждет нас за столиком, — сказал Шеров, толкая створку, высокой лакированной двери с резными стеклами. — Во-он за тем.
И деловито двинулся между столами. Павел последовал за ним, но медленнее, невольно задержав взгляд на роскошном интерьере ресторана, в котором он оказался впервые. Шеров обернулся и остановился, поджидая Павла.
— Впечатляет, да? — заметил он, обведя рукой зал. — Есть легенда, что зал этот сделан как точная копия знаменитого «Максима» в Париже. Только знающие люди говорят, что это вранье. Наоборот, это «Максим» содран с нашей «Астории». Так-то...
За угловым столом в нише на красном велюровом диванчике сидел мужчина в модном кожаном пиджаке. Увидев Шерова и Павла, он встал.
— Вот, Вячеслав Михайлович, это и есть тот самый Павел Дмитриевич Чернов, о котором я рассказывал.
Мужчина в кожаном пиджаке развел руки в стороны, сказал «О!» и протянул руку Павлу.
— Очень, очень приятно, Павел Дмитриевич. Я Лимонтьев, Вячеслав Михайлович Лимонтьев, замдиректора института имени академика Рамзина.
У Павла мгновенно участился пульс. Он порывисто сжал руку Лимонтьева.
— Значит, наконец присвоили имя Рамзина? Это правильно, правильно! — с чувством произнес он.
— Предлагаю сесть, — с чуть заметной усмешкой сказал Шеров и первым подал пример. — Меню уже изучили, Вячеслав Михайлович?
— Изучил, Вадим Ахметович, и более того, позволил себе сделать заказ — на свой вкус.
— Зная ваш вкус, возражать не стану, — ответил Шеров. — Ну-с, Павел Дмитриевич, что сначала — с Вячеславом Михайловичем о ваших делах или со мной о Тане?
— Да, Таня, — спохватился Павел. — Вы ее видели? Как она?
— Если позволите, Павел Дмитриевич, давайте в первую очередь о наших делах, — вмешался Лимонтьев и посмотрел на часы. — За мной через пятьдесят минут заедут.
— Да, да, разумеется.
У Лимонтьева была подчеркнуто интеллектуальная внешность: удлиненное лицо, высокий лоб, очки в солидной оправе. Общее впечатление несколько нарушалось золотыми коронками на передних зубах и массивным перстнем с топазом. Он уперся локтями в стол и наклонился поближе к Павлу.
— Насколько я понимаю, Павел Дмитриевич, та тема, которой вы столь успешно начали заниматься при Андрее Викторовиче, теперь закрыта?
— Да. Уже несколько лет.
— Почему, позвольте спросить?
— Объявлена неперспективной. Если точнее, то мне сказали, что под нее не готова технологическая база и неизвестно, когда ждать практических результатов.
— Да, — вздохнул Лимонтьев. — Все торопимся, все хотим прямо завтра результат, на тарелочке с голубой каемочкой, перспективно мыслить не умеем. Вот и доторопились. Слыхали, что американцы-то творят?
— Слыхал, — сказал Павел, глядя в стол.
— Откровенно скажу вам, Павел Дмитриевич, по этому поводу наверху имеется определенная озабоченность. Есть мнение, что эту тему следует открыть заново. Как, Павел Дмитриевич, есть желание поучаствовать... впрочем, что это я? — возглавить, конечно же?
Павел сжал кулаки под столом.
— Есть, — сказал он. — Только нужно, чтобы Просфорову были спущены четкие указания. Вы же нашего Ермолая Самсоновича знаете.
— Знаю, — подтвердил Лимонтьев. — Только Просфорова мы подключать не будем. Как и ваш институт в целом. Павел изумленно посмотрел на Лимонтьева.
— Видите ли, Павел Дмитриевич, мне думается, мы в свое время сделали большую ошибку, что вписали вас с вашим открытием в сугубо прикладное учреждение, к тому же подчиненное оборонке, — глубокомысленно произнес Лимонтьев. — Боюсь, если мы пойдем по второму кругу, история может повториться. База-то технологическая как тогда была не готова, так и сейчас.
— И не будет готова, — горячо сказал Павел. — Не подо что. Минералов не осталось, и пока я не получу возможность полноценной экспедиции...
К ним неслышно приблизился официант в черном смокинге с бабочкой и принялся выставлять на стол салаты, заливную осетрину, корзинку с булочками, бутылки с водой и запотевший графинчик. Павел замолчал, ожидая, когда официант уйдет.
— Вот и я считаю, что необходим комплексный подход, которого ваш институт обеспечить, извините, не сможет, — глядя в удаляющуюся черную спину, сказал Лимонтьев. — Должна быть, с одной стороны, группа квалифицированных геологов, геофизиков, кристаллографов, которая занималась бы минералами и только минералами. Генезис, химия, петрофизические и структурные свойства, возможности лабораторного воспроизведения, закономерности месторождений, перспективы изыскательских работ на других территориях Союза. А с другой стороны, электрофизики, электронщики, системотехники... Первая группа будет, естественно, под вами, а координацию работы обеих групп я, пожалуй, мог бы взять на себя. — Он придвинул к себе блюдо с осетриной и, налив в бокал минеральной, продолжил: — Только так можно рассчитывать на что-то реальное. У нашего института такие возможности есть.
— Но, понимаете, это очень неожиданно, — сказал Павел. — Переезд в Москву... Я должен посоветоваться с отцом, с... с Татьяной. Конечно, у нас здесь очень хорошая квартира, но все равно, обмен на Москву, переезд — это время, хлопоты...
— Которые при желании можно свести к минимуму, — закончил за него доселе молчавший Шеров. — Что же вы, Павел Дмитриевич, ничего себе не положили? Кормят тут неплохо, заявляю со всей ответственностью.
Он взял в руки блюдо и положил Павлу на тарелку осетрины, придвинул к нему квадратную мисочку с салатом, воду и рюмочку водки, заблаговременно наполненную официантом. Лимонтьев поднял свою рюмку.
— Предлагаю выпить за успех нашей научной инициативы! — торжественно и чуть иронично произнес он, сделал маленький глоток и поставил рюмку на стол. Павел просто поднял и поставил, не поднося ко рту.
— Что же вы, Павел Дмитриевич? — спросил Шеров.
— Простите, как-то не хочется голову туманить, — немного виновато сказал Павел.
— А второй, между прочим, и не предвидится, — сказал Шеров и перевернул пустой графин. — 0-пуант, как говорят французы. Трезвая голова никому не помешает.
— Я, правда, к куропатке мускателя заказал, — добавил Лимонтьев. — По это легкое вино.
— Мускат легкое? — удивленно спросил Павел.
— Не мускат, голубчик, а мускатель, — поправил Шеров. — Очень большая разница. Ну ничего, эти пробелы в вашем образовании мы с Вячеславом Михайловичем быстро заполним.
Лимонтьев довольно усмехнулся и отправил в рот кусок осетрины. Павел хлебнул из рюмки и запил водой.
— Особенно меня беспокоит отец, — сказал он. — Он полжизни здесь прожил, к дачке своей прикипел. И вообще в его возрасте перемены...
— Но я не настаиваю на вашем переезде в Москву, — сказал Лимонтьев. — Достаточно приезжать, скажем, на недельку в месяц. Жить будете в академической гостинице, за наш счет, разумеется. Ну там, суточные, билеты — тоже без проблем. Теорией вполне можно заниматься и в Ленинграде, библиотек здесь хватает. Лабораторная часть, анализы, приборы — это, конечно, у нас. Но, как я уже говорил, мы даем вам группу, она будет работать и в ваше отсутствие. Алгоритм возможен такой — вы приезжаете, собираете результаты, обобщаете, даете установку на следующий месяц, по мере готовности излагаете собственные гипотезы и наработки и уезжаете домой работать самостоятельно, оставив, так сказать, тактическое руководство группой на вашего порученца. В первый год нашего сотрудничества основной акцент будет на полевых работах. Сезон, полагаю, можно будет открыть в мае, а закрыть... Но это мы уточним ближе к лету. Мы даже можем, оставив за вами научное руководство экспедицией, полностью
снять с вас материальную ответственность. Мы располагаем опытными, проверенными работниками...
Павел с воодушевлением закивал. Господи, да о таком можно только мечтать!
— Отчитываться будете передо мной, — продолжал Лимонтьев. — Другого начальства над вами не будет никакого. Судя по всему, я для вас начальник самый подходящий: сам терпеть не могу мелочной опеки и мелких придирок, бюрократических проволочек и показушных инициатив. С собственным начальством берусь драться за вас, как лев. До вашего официального перехода к нам я попрошу вас сформулировать ваши пожелания — в этом не стесняйтесь, мы многое можем, а если чего-то и не сможем, то честно об этом скажем. На основе этого мы составим гибкий план-график, в рамках которого вы получаете полную свободу действий. Возникнут проблемы с кадрами, с техникой — сразу ко мне. Для меня главное — дело. Ну что, устраивает вас такой начальник? — Он улыбнулся.
— Устраивает, — сказал ошалевший от этого монолога Павел. — Вот только... как вы меня оформите? Нештатным сотрудником?
— Зачем нештатным? Несолидно. Вы, Павел Дмитриевич, о такой вещи, как докторантура, слыхали?
— Слыхал.
— Мы зачислим вас в трехгодичную докторантуру. Вас, конечно, интересует материальная сторона? Вы будете получать ставку старшего научного, то есть триста двадцать в месяц, плюс двадцатипроцентная надбавка за руководство группой и, как я уже говорил, гостиничные, транспортные — только уж, пожалуйста, сдавайте нам все счета и билеты. В экспедиционный период — командировочные и полевые как начальнику партии, естественно, с сохранением основной зарплаты. Квартальные и годовые премии по итогам работы...
Подали мускатель и куропаток в белом соусе. Разговор замер. Обсосав последнюю косточку, Лимонтьев обтер салфеткой руки и рот, посмотрел на часы и поднялся.
— Куда вы, Вячеслав Михайлович? — спросил Шеров. — А десерт?
— Десерт, товарищи, я завещаю вам, — с ноткой сожаления сказал Лимонтьев. — Мне пора. Павел Дмитриевич, если вас мое предложение устраивает, то чтобы не тянуть резину, напишите-ка прямо сегодня заявление на имя нашего директора, академика Бахтерцова Тэ-Эн. Прошу зачислить и так далее. С первого, пожалуй, февраля, с января уже не успеем. Я свяжусь с вами сразу после Нового года, сообщу, что да как, чтобы вы успели уволиться, как положено, и получить на руки трудовую. Заявление оставите у Вадима Ахметовича, он передаст.
— Сами вы, Вячеслав Михайлович, передаст, и дети ваши передасты будут! — сострил на прощание Шеров.
Сначала был небольшой прием, организованный в той самой гостиной, где тетя Поппи потчевала Таню мусакой. Приглашенных было двое — инженер из фирмы-подрядчика и прораб одного из участков. После обильного банкета гостям устроили бесплатную дегустацию услуг, предоставляемых заведением, уже переименованным в «Царицу Бромли». В ближайшую же пятницу специальным автобусом прибыла уже целая бригада строителей с Доклэндз.
Почти сразу стало понятно, что такая схема от идеальной далека. Во-первых, на обслуживание толпы оголодавших строителей катастрофически не хватало персонала, а привлекать на два-три вечера в неделю случайные, непроверенные кадры было рискованно и экономически нецелесообразно. Во-вторых, через неделю-другую непременно-зашевелятся конкуренты — та же мамаша Джонс из Степни, — начнут засылать к воротам стройгородка собственный транспорт. Нужно было срочно придумать что-нибудь эдакое...
После соответствующих приготовлений на месте Таня отправилась в командировку. Путь ее лежал в паршивенький, еще недавно шахтерский городок Уиггли, лежащий на торном перепутье в самом центре обширной кризисной зоны. В этом незамысловатом краю эффектная бирочка участника всебританской конференции «Будущее малых городов», раздобытая для Тани Соней Миллер, открывала перед ней почти все двери. После пары заходов в местные задрипанные кабачки и скучных бесед со словоохотливыми старичками, помнившими еще Ллойд-Джорджа и не отказывающихся угоститься ее сигареткой, она, кажется, набрела на то, что искала, — в одном из отсеков унылого, местами развалившегося таунхауса расположился местный «би-энд-би»* под предсказуемым названием «Ye Olde Picke», то бишь «Старая кирка». За стойкой пустого бара на четыре столика скучала, уставясь в телевизор, крашеная брюнетка — типичная уоннаби** с закосом под Лайзу Минелли. Таня подсела, заказала шенди — смесь светлого пива с лимонадом. Потолковали. Жизнь? Какая может быть жизнь в этой чертовой дыре? Никакой нет, да и не было никогда. При Джиме-то Кэллагане, хоть и мудак был первостатейный, еще как-то пырхались, а как Железная Сука пришла, и вовсе кранты настали. Мужики побузили-побузили, да в другие края на заработки подались, а бабам что делать? Женихов нет, работы нет, разве что некоторые на картонажку в Бэдмур устроились, это в двадцати милях, так ведь и ту к лету закрыть обещались. Сама Лайза — «вообще-то меня Полианной назвали, но с таким имечком только вешаться!» — вынуждена в дядином заведении за харчи горбатиться, считай, за просто так. Ну, горбатиться — это сильно сказано, скорее наоборот, только это ж еще противнее... А молодость проходит...
* В & В (bed and breakfast) — тип дешевой гостиницы. ** Подражалка (англ. и русск. сленг).
Тане понравились глаза Лайзы — умные, цепкие, жадные. Не упустили ни плоский «лонжин» на Танином запястье, ни данхилловскую зажигалку, ни новенький «Истмен-Кодак» на ремешке, накинутом на плечо, ни легкое пальтишко в тонах клана Мак-Трегор. Должно быть, навскидку, с точностью до фунта, определила количество денег в небрежно брошенном на стойку портмоне...
— Ты, должно быть, всех в округе знаешь?
— А то! Куда тут еще податься? Все тут и отираются. Добро бы хоть пили, а то так базарят или в снукерс дуются. — Лайза махнула рукой в сторону ободранного бильярдного стола.
— И девчонки?
— Естественно. Придут, одну колу на четверых закажут и сидят, кавалеров поджидают, может, винцом угостит кто. А кавалеры-то тю-тю...
— Ну, это дело поправимое... — Таня отхлебнула из стаканчика, затянулась, увидела, как блеснули хищные подведенные глаза барменши. — И девкам пособишь, и сама поднимешься...
Тему Лайза просекла мгновенно, загорелась, под расписку получила небольшой аванс и уже через три дня явилась на Грейс-стрит в сопровождении трех преисполненных энтузиазма землячек. И Таня, и Джулиан нашли материал сыроватым, но вполне добротным. Девочки остались на стажировку, а Лайза отправилась в Уиггли за пополнением.
Когда идея расширить предприятие только зарождалась, у компаньонов была мысль подобрать для филиала подходящее помещение поближе к Доклэндз, но с этим ничего не получалось. То, что предлагалось, было либо совершенно некондиционным, либо запредельно дорогим. И тут Таня нашла блистательное решение: зафрахтовать на полгода комфортабельный прогулочный пароход, приспособленный для двухдневных экскурсий в верховья Темзы, а потому оборудованный не только баром и салоном, но и спальными каютами. Посчитали — оказалось, что даже при интенсивной эксплуатации пароход обойдется чуть не вдвое дешевле самого захудалого дома. Владельцы судна, небольшая туристическая компания, получив такое предложение, не могли скрыть радости: только-только собрались «Балаклаву» до весны на прикол ставить, денежки за аренду дока готовили, а тут эти чудики... Готовились потратиться, а вышло наоборот, еще и подзаработали!
Чтобы сильно не тратиться, пригнанных Лайзой новобранок селили прямо на пароходе. Береговой же базой, где девочки могли хранить пожитки и отдыхать от трудов праведных, служил четырехкомнатный домик в Бермондси, что на южном берегу Темзы, аккурат напротив Доклэндз и совсем рядом с пирсом, где стояла «Балаклава».
К ноябрю все было готово. По всему Лондону полыхали фейерверки, и подвыпившие горожане, горланя песни, таскали по улицам соломенные чучела, долженствующие изображать легендарного злодея Гая Фокса, триста с гаком лет назад затеявшего взорвать то ли Тауэр, то ли Парламент, то ли еще что-то — ни Джулиан, ни Таня этого толком не помнили. Именно в этот торжественный день «Балаклава» с поднятым флагом — синяя шапка Мономаха на желтом фоне — пришвартовалась в Цапельной гавани под восторженные клики собравшихся.
Таня с головой ушла в новый бизнес, некоторые аспекты которого были, впрочем, для нее не так уж и новы. Она нередко с благодарностью вспоминала уроки Алевтины — несмотря на огромные культурные, экономические, правовые различия, кое-что очень пригодилось. Постепенно входила в обстановку, ликвидировала пробелы в знаниях, без стеснения засыпая вопросами Бенни, Джулиана, Соню Миллер.
Предприятие набирало обороты. Плавучий бордель пользовался бешеным спросом, и клиентура его строителями отнюдь не ограничивалась. Неплохой приварок давало и заведение на улице Благодати. К весне Джулиан надыбал где-то кредиты, и появилась возможность с концами откупить «Балаклаву», которая после смены хозяев была переименована в «Речную Царицу», и подмять под себя «пансион» мамаши Джонс в Степни. Параллельно множились и проблемы, по сути, а нередко и по форме сходные с проблемами, которыми была заполнена жизнь хозяюшек купринской «Ямы». Подчас бизнес напоминал хождение по натянутому канату над пропастью, и это даже стимулировало, но на душе было муторно от того, какой пакостной мелочевкой приходится заниматься почти ежедневно. Кого-то подмасливать, кому-то пудрить мозги, под кого-то подстилаться... Подстилаться, впрочем, не буквально, разве что девочек подкладывать — лично Таня, несмотря на обилие заманчивых предложений, платных эротических услуг не оказывала и постельных партнеров подбирала, руководствуясь какими-то внутренними критериями, озадачивающими всех, в том числе и самих избранников. За исключением Сони Миллер, сторонницы лесбийских отношений, это были мужчины немолодые и, как правило, небогатые, нрава спокойного и добродушного. Второго свидания она почти никогда не давала, не говоря уже о каких-то надеждах на будущее.
В число разовых счастливцев входил и Эрвин Брикстон, меланхоличного вида усач, бывший оперативник из Скотланд-Ярда, приглашенный по настоянию Тани на должность консультанта. Эрвин оказался истинной находкой. Настоящая ходячая энциклопедия лондонского Ист-Энда, разве только ходить охотник невеликий — предпочитал посиживать да полоскать усы лагерем девонширского разлива. Досконально знал обстановку и раскладку сил в каждом околотке, везде имел свои ходы и выходы на нужных людей, от полицейского и прочего начальства до криминальных «пап», доброе расположение которых было подчас важнее благоволения официальных властей. Во многом именно благодаря Эрвину все три цеха фабрики любви имени Зарины Дарлинг не только не стали местными криминогенными очагами, каковыми, как правило, являются заведения такого рода, а, напротив, очень скоро приобрели репутацию мест респектабельных, культурных, безопасных и не допускающих никакого «обсчета и обвеса» покупателей. Потянулся солидный клиент. Такая репутация дорогого стоила.
Естественно, совсем без пакостей не обходилось, но в целом дела шли на удивление гладко, прибыль росла и, по совету искушенного в этих вопросах Бенин, мелкими партиями вкладывалась в разные сторонние предприятия. Компаньоны имели долю в нескольких ресторанчиках, рекламном агентстве куда на второй по важности пост протащили Стива Дорки, и в новом оптовом супермаркете, где сами и затоваривались с большой скидкой.
Такое положение совершенно устраивало Бенни и, похоже, Джулиана. Но только не Таню. Ушел азарт первых месяцев, дело стало на поток, потеряв прелесть новизны. Не радовал ни округлившийся счет в банке, ни новенький, сверкающий красной эмалью «Эм-Джи», в силуэте которого отчетливо проступало нечто фаллическое, ни утопающий в экзотической зелени особнячок в Саррее, приобретенный в рассрочку на пятнадцать лет. Таня с грустью замечала, что постепенно превращается в банальную, пусть и процветающую, мелкобуржуазную лавочницу, и ни количество «торговых точек», ни специфичность предлагаемого в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно высокий свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще более высоким, первые поездки по Европе — все это лишь оттеняло второсорт-ность, если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные, мягко выражаясь, стартовые условия могли служить оправданием лишь до поры до времени.
Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро поняла, что поразительная незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на всю внешнюю динамику, проистекает еще и из того, что каждый здесь рождается с интуитивным, генетическим осознанием принадлежности к определенной социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой ячейке и еще более сложных правил перемещения в другую ячейку. Пресловутое «upward mobility» — агрессивное стремление наверх, столь ценимое заокеанскими «кузенами», — было здесь понятием едва ли не бранным, и большинство попыток такого рода блокировалось достаточно жестко.
С другой стороны, совершались же и успешные рывки. Вырвавшись из-под пресса социалистических заморочек лейбористов, оживало частное предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами и крупномасштабной приватизацией — главным экономическим козырем тори. И в безупречное социальное происхождение этих капиталов как-то не особенно верилось.
К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с ее жалкими финансами было соваться в эти игры. Зато приватизация малая, на уровне отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью и неторопливостью, и в муниципальной собственности оставалось еще немало лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на аукционы и конкурсы. Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям «Икаруса»!
— Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.
— Где вы? Как она?
— Я в «Астории». Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.
— Я... я хотел бы вас видеть.
— Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.
— Я приду.
— Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?
— Да.
— А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?
— Да. — Голос у Павла дрогнул.
— Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?
— Нет.
— Отлично. Так я жду вас.
— Спасибо...
Шеров повесил трубку. Павел еще немного постоял, подышал в трубку и пошел курить на кухню.
В двадцать пять минут шестого Павел стоял у внушительного подъезда «Астории» и нервно курил, притопывая ногами от холода. Конечно, можно было бы войти в теплый вестибюль, но Павлу не хотелось появиться там даже на минуту раньше назначенного и тем самым показать свое нетерпение. Когда минутная стрелка на его часах встала прямо напротив цифры шесть, он бросил окурок, расправил плечи и толкнул дверь. Шерова он заметил сразу — тот непринужденно сидел в кресле за киоском и листал журнал. Павел взял курс на это кресло. Шеров оторвал взгляд от страницы, встал и двинулся навстречу Павлу.
— Вадим Ахметович! — сказал Павел, крепко пожимая протянутую руку.
Шеров был одет в добротную темно-серую «тройку», от него ненавязчиво пахло лимонным «Олд Спайсом».
— Вот что, Павел Дмитриевич, — Шеров взял Павла под локоть и повел его через вестибюль. — Не знаю, как вы, а я чертовски устал и проголодался. Давайте-ка зайдем перекусим. Пальтишко можно оставить вон там.
— Вы, Вадим Ахметович, говорили про одного человека. ..
— А-а, так он ждет нас за столиком, — сказал Шеров, толкая створку, высокой лакированной двери с резными стеклами. — Во-он за тем.
И деловито двинулся между столами. Павел последовал за ним, но медленнее, невольно задержав взгляд на роскошном интерьере ресторана, в котором он оказался впервые. Шеров обернулся и остановился, поджидая Павла.
— Впечатляет, да? — заметил он, обведя рукой зал. — Есть легенда, что зал этот сделан как точная копия знаменитого «Максима» в Париже. Только знающие люди говорят, что это вранье. Наоборот, это «Максим» содран с нашей «Астории». Так-то...
За угловым столом в нише на красном велюровом диванчике сидел мужчина в модном кожаном пиджаке. Увидев Шерова и Павла, он встал.
— Вот, Вячеслав Михайлович, это и есть тот самый Павел Дмитриевич Чернов, о котором я рассказывал.
Мужчина в кожаном пиджаке развел руки в стороны, сказал «О!» и протянул руку Павлу.
— Очень, очень приятно, Павел Дмитриевич. Я Лимонтьев, Вячеслав Михайлович Лимонтьев, замдиректора института имени академика Рамзина.
У Павла мгновенно участился пульс. Он порывисто сжал руку Лимонтьева.
— Значит, наконец присвоили имя Рамзина? Это правильно, правильно! — с чувством произнес он.
— Предлагаю сесть, — с чуть заметной усмешкой сказал Шеров и первым подал пример. — Меню уже изучили, Вячеслав Михайлович?
— Изучил, Вадим Ахметович, и более того, позволил себе сделать заказ — на свой вкус.
— Зная ваш вкус, возражать не стану, — ответил Шеров. — Ну-с, Павел Дмитриевич, что сначала — с Вячеславом Михайловичем о ваших делах или со мной о Тане?
— Да, Таня, — спохватился Павел. — Вы ее видели? Как она?
— Если позволите, Павел Дмитриевич, давайте в первую очередь о наших делах, — вмешался Лимонтьев и посмотрел на часы. — За мной через пятьдесят минут заедут.
— Да, да, разумеется.
У Лимонтьева была подчеркнуто интеллектуальная внешность: удлиненное лицо, высокий лоб, очки в солидной оправе. Общее впечатление несколько нарушалось золотыми коронками на передних зубах и массивным перстнем с топазом. Он уперся локтями в стол и наклонился поближе к Павлу.
— Насколько я понимаю, Павел Дмитриевич, та тема, которой вы столь успешно начали заниматься при Андрее Викторовиче, теперь закрыта?
— Да. Уже несколько лет.
— Почему, позвольте спросить?
— Объявлена неперспективной. Если точнее, то мне сказали, что под нее не готова технологическая база и неизвестно, когда ждать практических результатов.
— Да, — вздохнул Лимонтьев. — Все торопимся, все хотим прямо завтра результат, на тарелочке с голубой каемочкой, перспективно мыслить не умеем. Вот и доторопились. Слыхали, что американцы-то творят?
— Слыхал, — сказал Павел, глядя в стол.
— Откровенно скажу вам, Павел Дмитриевич, по этому поводу наверху имеется определенная озабоченность. Есть мнение, что эту тему следует открыть заново. Как, Павел Дмитриевич, есть желание поучаствовать... впрочем, что это я? — возглавить, конечно же?
Павел сжал кулаки под столом.
— Есть, — сказал он. — Только нужно, чтобы Просфорову были спущены четкие указания. Вы же нашего Ермолая Самсоновича знаете.
— Знаю, — подтвердил Лимонтьев. — Только Просфорова мы подключать не будем. Как и ваш институт в целом. Павел изумленно посмотрел на Лимонтьева.
— Видите ли, Павел Дмитриевич, мне думается, мы в свое время сделали большую ошибку, что вписали вас с вашим открытием в сугубо прикладное учреждение, к тому же подчиненное оборонке, — глубокомысленно произнес Лимонтьев. — Боюсь, если мы пойдем по второму кругу, история может повториться. База-то технологическая как тогда была не готова, так и сейчас.
— И не будет готова, — горячо сказал Павел. — Не подо что. Минералов не осталось, и пока я не получу возможность полноценной экспедиции...
К ним неслышно приблизился официант в черном смокинге с бабочкой и принялся выставлять на стол салаты, заливную осетрину, корзинку с булочками, бутылки с водой и запотевший графинчик. Павел замолчал, ожидая, когда официант уйдет.
— Вот и я считаю, что необходим комплексный подход, которого ваш институт обеспечить, извините, не сможет, — глядя в удаляющуюся черную спину, сказал Лимонтьев. — Должна быть, с одной стороны, группа квалифицированных геологов, геофизиков, кристаллографов, которая занималась бы минералами и только минералами. Генезис, химия, петрофизические и структурные свойства, возможности лабораторного воспроизведения, закономерности месторождений, перспективы изыскательских работ на других территориях Союза. А с другой стороны, электрофизики, электронщики, системотехники... Первая группа будет, естественно, под вами, а координацию работы обеих групп я, пожалуй, мог бы взять на себя. — Он придвинул к себе блюдо с осетриной и, налив в бокал минеральной, продолжил: — Только так можно рассчитывать на что-то реальное. У нашего института такие возможности есть.
— Но, понимаете, это очень неожиданно, — сказал Павел. — Переезд в Москву... Я должен посоветоваться с отцом, с... с Татьяной. Конечно, у нас здесь очень хорошая квартира, но все равно, обмен на Москву, переезд — это время, хлопоты...
— Которые при желании можно свести к минимуму, — закончил за него доселе молчавший Шеров. — Что же вы, Павел Дмитриевич, ничего себе не положили? Кормят тут неплохо, заявляю со всей ответственностью.
Он взял в руки блюдо и положил Павлу на тарелку осетрины, придвинул к нему квадратную мисочку с салатом, воду и рюмочку водки, заблаговременно наполненную официантом. Лимонтьев поднял свою рюмку.
— Предлагаю выпить за успех нашей научной инициативы! — торжественно и чуть иронично произнес он, сделал маленький глоток и поставил рюмку на стол. Павел просто поднял и поставил, не поднося ко рту.
— Что же вы, Павел Дмитриевич? — спросил Шеров.
— Простите, как-то не хочется голову туманить, — немного виновато сказал Павел.
— А второй, между прочим, и не предвидится, — сказал Шеров и перевернул пустой графин. — 0-пуант, как говорят французы. Трезвая голова никому не помешает.
— Я, правда, к куропатке мускателя заказал, — добавил Лимонтьев. — По это легкое вино.
— Мускат легкое? — удивленно спросил Павел.
— Не мускат, голубчик, а мускатель, — поправил Шеров. — Очень большая разница. Ну ничего, эти пробелы в вашем образовании мы с Вячеславом Михайловичем быстро заполним.
Лимонтьев довольно усмехнулся и отправил в рот кусок осетрины. Павел хлебнул из рюмки и запил водой.
— Особенно меня беспокоит отец, — сказал он. — Он полжизни здесь прожил, к дачке своей прикипел. И вообще в его возрасте перемены...
— Но я не настаиваю на вашем переезде в Москву, — сказал Лимонтьев. — Достаточно приезжать, скажем, на недельку в месяц. Жить будете в академической гостинице, за наш счет, разумеется. Ну там, суточные, билеты — тоже без проблем. Теорией вполне можно заниматься и в Ленинграде, библиотек здесь хватает. Лабораторная часть, анализы, приборы — это, конечно, у нас. Но, как я уже говорил, мы даем вам группу, она будет работать и в ваше отсутствие. Алгоритм возможен такой — вы приезжаете, собираете результаты, обобщаете, даете установку на следующий месяц, по мере готовности излагаете собственные гипотезы и наработки и уезжаете домой работать самостоятельно, оставив, так сказать, тактическое руководство группой на вашего порученца. В первый год нашего сотрудничества основной акцент будет на полевых работах. Сезон, полагаю, можно будет открыть в мае, а закрыть... Но это мы уточним ближе к лету. Мы даже можем, оставив за вами научное руководство экспедицией, полностью
снять с вас материальную ответственность. Мы располагаем опытными, проверенными работниками...
Павел с воодушевлением закивал. Господи, да о таком можно только мечтать!
— Отчитываться будете передо мной, — продолжал Лимонтьев. — Другого начальства над вами не будет никакого. Судя по всему, я для вас начальник самый подходящий: сам терпеть не могу мелочной опеки и мелких придирок, бюрократических проволочек и показушных инициатив. С собственным начальством берусь драться за вас, как лев. До вашего официального перехода к нам я попрошу вас сформулировать ваши пожелания — в этом не стесняйтесь, мы многое можем, а если чего-то и не сможем, то честно об этом скажем. На основе этого мы составим гибкий план-график, в рамках которого вы получаете полную свободу действий. Возникнут проблемы с кадрами, с техникой — сразу ко мне. Для меня главное — дело. Ну что, устраивает вас такой начальник? — Он улыбнулся.
— Устраивает, — сказал ошалевший от этого монолога Павел. — Вот только... как вы меня оформите? Нештатным сотрудником?
— Зачем нештатным? Несолидно. Вы, Павел Дмитриевич, о такой вещи, как докторантура, слыхали?
— Слыхал.
— Мы зачислим вас в трехгодичную докторантуру. Вас, конечно, интересует материальная сторона? Вы будете получать ставку старшего научного, то есть триста двадцать в месяц, плюс двадцатипроцентная надбавка за руководство группой и, как я уже говорил, гостиничные, транспортные — только уж, пожалуйста, сдавайте нам все счета и билеты. В экспедиционный период — командировочные и полевые как начальнику партии, естественно, с сохранением основной зарплаты. Квартальные и годовые премии по итогам работы...
Подали мускатель и куропаток в белом соусе. Разговор замер. Обсосав последнюю косточку, Лимонтьев обтер салфеткой руки и рот, посмотрел на часы и поднялся.
— Куда вы, Вячеслав Михайлович? — спросил Шеров. — А десерт?
— Десерт, товарищи, я завещаю вам, — с ноткой сожаления сказал Лимонтьев. — Мне пора. Павел Дмитриевич, если вас мое предложение устраивает, то чтобы не тянуть резину, напишите-ка прямо сегодня заявление на имя нашего директора, академика Бахтерцова Тэ-Эн. Прошу зачислить и так далее. С первого, пожалуй, февраля, с января уже не успеем. Я свяжусь с вами сразу после Нового года, сообщу, что да как, чтобы вы успели уволиться, как положено, и получить на руки трудовую. Заявление оставите у Вадима Ахметовича, он передаст.
— Сами вы, Вячеслав Михайлович, передаст, и дети ваши передасты будут! — сострил на прощание Шеров.
III
Начало первой английской осени миссис Дарлинг ушло на внедрение новых порядков в изрядно подзапущеном предшественницей хозяйстве на Грейс-трит. (Улица Благодати, иногда усмехалась про себя Таня. А детство, отрочество, юность прошли, между прочим, в непосредственной близости от улицы Благодатной. Совпадение?) Но уже тогда мысли все чаще устремлялись на юг, в Доклэндз, где вовсю кипела «ударная стройка капитализма»: шла мощнейшая реконструкция знаменитых, но пришедших в полный упадок лондонских доков на Темзе. Параллельно там же и в соседнем Кэннинг-тауне возводились, по существу, новые районы. Да что там районы — целые города с деловыми центрами, фешенебельными жилыми кварталами, многоуровневыми транспортными развязками. Грандиозная стройка требовала множества рабочих рук. Традиционный лондонский пролетариат, избалованный и в значительной степени деклассированный, шел на стройку неохотно, да местных кадров в любом случае не хватало. Основную массу строительных рабочих составили бывшие шахтеры с закрытых и «реструктурируемых» шахт, прочувствовавшие, наконец, и брюхом и головой, что нынешних властей на понт не возьмешь — даже две лихие зимушки, когда по всей Англии, оставленной без отопления, пачками вымерзали старички и старушки, не подвигли премьер-министра Маргарет Тэтчер пойти навстречу их, откровенно говоря, довольно хамским требованиям. Оторванные от семей, неслабо пили, искали утешения в объятиях случайных подруг либо намыливались в городские ночные клубы, преимущественно ориентированные на идиотов-туристов и дерущие несусветные деньги за весьма посредственный сервис, а подчас практикующие и прямое надувательство. Традиционные же для этого портового района злачные местечки были давно ликвидированы. Таня чувствовала, что не успокоится, пока не поможет бедным работягам решить их проблемы.Сначала был небольшой прием, организованный в той самой гостиной, где тетя Поппи потчевала Таню мусакой. Приглашенных было двое — инженер из фирмы-подрядчика и прораб одного из участков. После обильного банкета гостям устроили бесплатную дегустацию услуг, предоставляемых заведением, уже переименованным в «Царицу Бромли». В ближайшую же пятницу специальным автобусом прибыла уже целая бригада строителей с Доклэндз.
Почти сразу стало понятно, что такая схема от идеальной далека. Во-первых, на обслуживание толпы оголодавших строителей катастрофически не хватало персонала, а привлекать на два-три вечера в неделю случайные, непроверенные кадры было рискованно и экономически нецелесообразно. Во-вторых, через неделю-другую непременно-зашевелятся конкуренты — та же мамаша Джонс из Степни, — начнут засылать к воротам стройгородка собственный транспорт. Нужно было срочно придумать что-нибудь эдакое...
После соответствующих приготовлений на месте Таня отправилась в командировку. Путь ее лежал в паршивенький, еще недавно шахтерский городок Уиггли, лежащий на торном перепутье в самом центре обширной кризисной зоны. В этом незамысловатом краю эффектная бирочка участника всебританской конференции «Будущее малых городов», раздобытая для Тани Соней Миллер, открывала перед ней почти все двери. После пары заходов в местные задрипанные кабачки и скучных бесед со словоохотливыми старичками, помнившими еще Ллойд-Джорджа и не отказывающихся угоститься ее сигареткой, она, кажется, набрела на то, что искала, — в одном из отсеков унылого, местами развалившегося таунхауса расположился местный «би-энд-би»* под предсказуемым названием «Ye Olde Picke», то бишь «Старая кирка». За стойкой пустого бара на четыре столика скучала, уставясь в телевизор, крашеная брюнетка — типичная уоннаби** с закосом под Лайзу Минелли. Таня подсела, заказала шенди — смесь светлого пива с лимонадом. Потолковали. Жизнь? Какая может быть жизнь в этой чертовой дыре? Никакой нет, да и не было никогда. При Джиме-то Кэллагане, хоть и мудак был первостатейный, еще как-то пырхались, а как Железная Сука пришла, и вовсе кранты настали. Мужики побузили-побузили, да в другие края на заработки подались, а бабам что делать? Женихов нет, работы нет, разве что некоторые на картонажку в Бэдмур устроились, это в двадцати милях, так ведь и ту к лету закрыть обещались. Сама Лайза — «вообще-то меня Полианной назвали, но с таким имечком только вешаться!» — вынуждена в дядином заведении за харчи горбатиться, считай, за просто так. Ну, горбатиться — это сильно сказано, скорее наоборот, только это ж еще противнее... А молодость проходит...
* В & В (bed and breakfast) — тип дешевой гостиницы. ** Подражалка (англ. и русск. сленг).
Тане понравились глаза Лайзы — умные, цепкие, жадные. Не упустили ни плоский «лонжин» на Танином запястье, ни данхилловскую зажигалку, ни новенький «Истмен-Кодак» на ремешке, накинутом на плечо, ни легкое пальтишко в тонах клана Мак-Трегор. Должно быть, навскидку, с точностью до фунта, определила количество денег в небрежно брошенном на стойку портмоне...
— Ты, должно быть, всех в округе знаешь?
— А то! Куда тут еще податься? Все тут и отираются. Добро бы хоть пили, а то так базарят или в снукерс дуются. — Лайза махнула рукой в сторону ободранного бильярдного стола.
— И девчонки?
— Естественно. Придут, одну колу на четверых закажут и сидят, кавалеров поджидают, может, винцом угостит кто. А кавалеры-то тю-тю...
— Ну, это дело поправимое... — Таня отхлебнула из стаканчика, затянулась, увидела, как блеснули хищные подведенные глаза барменши. — И девкам пособишь, и сама поднимешься...
Тему Лайза просекла мгновенно, загорелась, под расписку получила небольшой аванс и уже через три дня явилась на Грейс-стрит в сопровождении трех преисполненных энтузиазма землячек. И Таня, и Джулиан нашли материал сыроватым, но вполне добротным. Девочки остались на стажировку, а Лайза отправилась в Уиггли за пополнением.
Когда идея расширить предприятие только зарождалась, у компаньонов была мысль подобрать для филиала подходящее помещение поближе к Доклэндз, но с этим ничего не получалось. То, что предлагалось, было либо совершенно некондиционным, либо запредельно дорогим. И тут Таня нашла блистательное решение: зафрахтовать на полгода комфортабельный прогулочный пароход, приспособленный для двухдневных экскурсий в верховья Темзы, а потому оборудованный не только баром и салоном, но и спальными каютами. Посчитали — оказалось, что даже при интенсивной эксплуатации пароход обойдется чуть не вдвое дешевле самого захудалого дома. Владельцы судна, небольшая туристическая компания, получив такое предложение, не могли скрыть радости: только-только собрались «Балаклаву» до весны на прикол ставить, денежки за аренду дока готовили, а тут эти чудики... Готовились потратиться, а вышло наоборот, еще и подзаработали!
Чтобы сильно не тратиться, пригнанных Лайзой новобранок селили прямо на пароходе. Береговой же базой, где девочки могли хранить пожитки и отдыхать от трудов праведных, служил четырехкомнатный домик в Бермондси, что на южном берегу Темзы, аккурат напротив Доклэндз и совсем рядом с пирсом, где стояла «Балаклава».
К ноябрю все было готово. По всему Лондону полыхали фейерверки, и подвыпившие горожане, горланя песни, таскали по улицам соломенные чучела, долженствующие изображать легендарного злодея Гая Фокса, триста с гаком лет назад затеявшего взорвать то ли Тауэр, то ли Парламент, то ли еще что-то — ни Джулиан, ни Таня этого толком не помнили. Именно в этот торжественный день «Балаклава» с поднятым флагом — синяя шапка Мономаха на желтом фоне — пришвартовалась в Цапельной гавани под восторженные клики собравшихся.
Таня с головой ушла в новый бизнес, некоторые аспекты которого были, впрочем, для нее не так уж и новы. Она нередко с благодарностью вспоминала уроки Алевтины — несмотря на огромные культурные, экономические, правовые различия, кое-что очень пригодилось. Постепенно входила в обстановку, ликвидировала пробелы в знаниях, без стеснения засыпая вопросами Бенни, Джулиана, Соню Миллер.
Предприятие набирало обороты. Плавучий бордель пользовался бешеным спросом, и клиентура его строителями отнюдь не ограничивалась. Неплохой приварок давало и заведение на улице Благодати. К весне Джулиан надыбал где-то кредиты, и появилась возможность с концами откупить «Балаклаву», которая после смены хозяев была переименована в «Речную Царицу», и подмять под себя «пансион» мамаши Джонс в Степни. Параллельно множились и проблемы, по сути, а нередко и по форме сходные с проблемами, которыми была заполнена жизнь хозяюшек купринской «Ямы». Подчас бизнес напоминал хождение по натянутому канату над пропастью, и это даже стимулировало, но на душе было муторно от того, какой пакостной мелочевкой приходится заниматься почти ежедневно. Кого-то подмасливать, кому-то пудрить мозги, под кого-то подстилаться... Подстилаться, впрочем, не буквально, разве что девочек подкладывать — лично Таня, несмотря на обилие заманчивых предложений, платных эротических услуг не оказывала и постельных партнеров подбирала, руководствуясь какими-то внутренними критериями, озадачивающими всех, в том числе и самих избранников. За исключением Сони Миллер, сторонницы лесбийских отношений, это были мужчины немолодые и, как правило, небогатые, нрава спокойного и добродушного. Второго свидания она почти никогда не давала, не говоря уже о каких-то надеждах на будущее.
В число разовых счастливцев входил и Эрвин Брикстон, меланхоличного вида усач, бывший оперативник из Скотланд-Ярда, приглашенный по настоянию Тани на должность консультанта. Эрвин оказался истинной находкой. Настоящая ходячая энциклопедия лондонского Ист-Энда, разве только ходить охотник невеликий — предпочитал посиживать да полоскать усы лагерем девонширского разлива. Досконально знал обстановку и раскладку сил в каждом околотке, везде имел свои ходы и выходы на нужных людей, от полицейского и прочего начальства до криминальных «пап», доброе расположение которых было подчас важнее благоволения официальных властей. Во многом именно благодаря Эрвину все три цеха фабрики любви имени Зарины Дарлинг не только не стали местными криминогенными очагами, каковыми, как правило, являются заведения такого рода, а, напротив, очень скоро приобрели репутацию мест респектабельных, культурных, безопасных и не допускающих никакого «обсчета и обвеса» покупателей. Потянулся солидный клиент. Такая репутация дорогого стоила.
Естественно, совсем без пакостей не обходилось, но в целом дела шли на удивление гладко, прибыль росла и, по совету искушенного в этих вопросах Бенин, мелкими партиями вкладывалась в разные сторонние предприятия. Компаньоны имели долю в нескольких ресторанчиках, рекламном агентстве куда на второй по важности пост протащили Стива Дорки, и в новом оптовом супермаркете, где сами и затоваривались с большой скидкой.
Такое положение совершенно устраивало Бенни и, похоже, Джулиана. Но только не Таню. Ушел азарт первых месяцев, дело стало на поток, потеряв прелесть новизны. Не радовал ни округлившийся счет в банке, ни новенький, сверкающий красной эмалью «Эм-Джи», в силуэте которого отчетливо проступало нечто фаллическое, ни утопающий в экзотической зелени особнячок в Саррее, приобретенный в рассрочку на пятнадцать лет. Таня с грустью замечала, что постепенно превращается в банальную, пусть и процветающую, мелкобуржуазную лавочницу, и ни количество «торговых точек», ни специфичность предлагаемого в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно высокий свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще более высоким, первые поездки по Европе — все это лишь оттеняло второсорт-ность, если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные, мягко выражаясь, стартовые условия могли служить оправданием лишь до поры до времени.
Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро поняла, что поразительная незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на всю внешнюю динамику, проистекает еще и из того, что каждый здесь рождается с интуитивным, генетическим осознанием принадлежности к определенной социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой ячейке и еще более сложных правил перемещения в другую ячейку. Пресловутое «upward mobility» — агрессивное стремление наверх, столь ценимое заокеанскими «кузенами», — было здесь понятием едва ли не бранным, и большинство попыток такого рода блокировалось достаточно жестко.
С другой стороны, совершались же и успешные рывки. Вырвавшись из-под пресса социалистических заморочек лейбористов, оживало частное предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами и крупномасштабной приватизацией — главным экономическим козырем тори. И в безупречное социальное происхождение этих капиталов как-то не особенно верилось.
К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с ее жалкими финансами было соваться в эти игры. Зато приватизация малая, на уровне отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью и неторопливостью, и в муниципальной собственности оставалось еще немало лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на аукционы и конкурсы. Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям «Икаруса»!