Страница:
— Спасибо, Бенджи, непременно... Я, собственно, зашел поставить вас в известность, чтогоже получил положительный ответ на резюме, которое послал в Управление Национальных Парков. Меня приглашают на собеседование в Денвер, Колорадо.
— О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают... Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинэйджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, — и все это за гроши... К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.
— Готов рискнуть, Бенджи. Что я теряю, если не подойду им и сразу же вернусь?
— Только деньги на авиабилеты. Но это ваши деньги. Ха-ха-ха!
— Темнеет, мэм, вам пора спускаться, если не хотите ночевать на скале, — сказал Павел.
— А если мы именно этого и хотим? — с озорной улыбкой спросила женщина.
— В таком случае, мэм, правила обязывают выписать вам счет в пятьдесят долларов за суточное пребывание на территории национального парка и зачитать вам инструкцию по правилам поведения в национальном парке в ночное время.
— 0кэй! — Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: — Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!
Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.
— Miranda Writ? — недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. — Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?
— За непроходимый и клинический идиотизм, — брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.
Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.
— Да кто ты такой... ой!
— Незримый герой... ой-ой! — передразнил Павел. — А ты, Шурка, все такой же.
И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.
Так в жизни Павла сверкнула очередная судьбоносная встреча. Причем судьбоносная применительно не только к будущему: Аланна, — так звали эту женщину, Шуркииу американскую жену, — невольно прочертила для Павла значительный кусок его прошлого.
Ее история заслуживает отдельного рассказа, если не целого романа. Ее мать, Инга, родилась в семье инженера-горняка в украинском городе Краснодоне, жила в одном дворе с впоследствии легендарным Олегом Кошевым, училась в одном классе с Любой Шевцовой. Когда город заняли немцы, Инга бесстрашно и безрассудно включилась в подпольную борьбу, по ночам расклеивала антифашистские листовки, что-то химичила в сарае с зажигательными смесями и избежала страшной участи молодогвардейцев лишь потому, что была угнана на работы в Германию. Она попала в лагерь на востоке Франции. В октябре сорок четвертого лагерь был освобожден наступающим корпусом генерала Паттона и незамедлительно передан в ведение управления тыла. Ротой, под чьим началом оказался лагерь, командовал отпрыск семейства из «Светского Альманаха». Он был настолько импозантен в своей лейтенантской форме, сшитой на заказ у самих братьев Мосс, что больше уже ни на что не годился, и фактически ротой командовал мастер-сержант Алан Кайф, разбитной и оборотистый ирландец из Денвера, до войны служивший простым клерком в единственном городском супермаркете. Первым делом мастер-сержант Кайф распорядился помыть заключенных, переодеть в рабочие униформы со склада и накормить. Только после этого он скомандовал общее Построение и перекличку — и был сражен наповал внезапно открывшейся миру русалочьей красотой русской девушки Инги с непроизносимой фамилией Котляревская. Пока дальнейшая судьба «контингента» долго и нудно решалась в различных советских и американских инстанциях, бравый сержант сумел добиться ответного расположения Инги, и когда наспех переоборудованные товарные эшелоны увозили бывших невольников на Восток, в СССР, она одна осталась рыдать на перроне в окружении светло-серых «джи-ай». В эту минуту Инга всем сердцем рвалась туда, на далекую и милую Родину, — но не могла, поскольку была уже миссис Кайф. Она знала, что дома никто не ждет ее: земляки, попавшие в лагерь после нее, рассказали, что отца немцы расстреляли за саботаж, а мать нелепо погибла во время облавы. Но ей и в страшном сне не могло присниться, что чуть ли не все ее друзья и подруги по фашистской неволе, так радостно махавшие ей из открытых дверей вагонов шапками и платочками, из гитлеровских лагерей почти прямиком попадут в лагеря сталинские, без всякого суда и следствия. Об этом она узнала много позже и потом уже на родину не стремилась.
Аланна была у Алана и Инги третьим ребенком и, по всеобщему мнению, самым удачным. От матери она унаследовала внешность и ум, от отца — напористость и авантюрность. С отличием закончив школу, Аланна Кайф сразу же получила стипендию на физическом факультете престижного колледжа Брин-Мор, а по окончании вернулась домой и поступила в докторантуру к старому и чудаковатому профессору Джорджу Вилаи, выходцу из Венгрии, участнику пресловутого проекта «Манхэттен». Когда проект был успешно апробирован в Хиросиме и Нагасаки, профессор, тогда еще молодой, год лечился в швейцарском санатории, а вылечившись, с жаром взялся за новую тему. Он был из породы бегущих за горизонт, и его философским камнем, его вечным двигателем на долгие годы стала сверхпроводимость. Вилаи без устали экспериментировал с самыми разными материалами, терпел неудачу за неудачей, начинал снова. Правительство, признавая прошлые заслуги ученого и, видимо, ощущая перед ним некоторую вину, щедро финансировало его работы. Своим фанатическим упорством он заразил новую ученицу. Аланна неделями не вылезала из его лаборатории, а старик кричал на нее, топал ногами, драл три шкуры, но души в ней не чаял. И именно Аланна, с пеленок знавшая русский, обратила внимание профессора на краткую статью о сверхпроводимости в «Вестнике Академии Наук СССР» трехлетней давности. Автором этой во всех отношениях революционной статьи был некий П. Д. Чернов, и оставалось непонятным, почему мировому научному сообществу это имя совершенно неизвестно и почему никто не обратил внимания на однозначные практические выводы, вытекающие из этой статьи. Конечно, оставалась вероятность, что статья эта — просто надувательство, но Вилаи слабо в это верил: он привык доверять престижу советской физической школы. Профессор немедленно связался с минералогом, старым своим другом профессором Кепке, получил первые образцы, провел первые опыты, опубликовал первые, весьма обнадеживающие, результаты. Эти публикации вызвали фурор не только среди ученых, но и среди промышленников, почувствовавших феноменальные экономические перспективы открытия профессора Вилаи. Хотя сам он неоднократно ссылался на статью неведомого Чернова, никто на это не обратил внимания. Вот тогда и началась та гонка за голубыми алмазами, о которой прочел в научпоповском журнале Павел.
И сама Аланна не преминула принять участие в одной из экспедиций в Заир, откуда еле-еле унесла ноги после серии перестрелок и погонь.
Следующая ее экспедиция носила, на сторонний взгляд, куда более мирный характер. Аланна решила использовать свое право на «саббатикал» — годичный творческий отпуск для самостоятельной научной работы — и треть его провести в Москве, в Институте Геофизики. Ведь именно под грифом этого прославленного учреждения была когда-то опубликована статья Чернова, с которой все и началось. Алмазная тема была тогда на подъеме, имя Аланны Кайф было известно многим так или иначе причастным к ней людям, так что мгновенно нашлись влиятельные спонсоры, выразившие готовность весьма щедро оплатить Аланнину командировку. С другой стороны, Советский Союз, оказавшийся в начале восьмидесятых годов в политической изоляции из-за афганской войны, не мог себе позволить прежнюю капризность в отношении лиц, желающих посетить страну не просто в качестве туристов, и всем консульским отделам МИДа на Западе было дано негласное указание не чинить препонов иностранцам, запросившим въездную визу в СССР с деловой целью. Тем более американцам. Московские власти охотно пошли навстречу всем пожеланиям доктора Кайф. Провожая дочь, стареющая, но не утратившая привлекательности Инга перекрестила ее православным крестом, всплакнула и попросила привезти горсть родной земли и всячески оберегать себя от козней НКВД. Отец пожелал ей привезти домой огромного и волосатого русского мужа.
В Шереметьево Аланну встретил довольно стильный юноша, на ужасном английском языке представившийся Альбертом. На свою беду Аланна предложила перейти на русский, и всю дорогу до гостиницы Альберт приставал к ней со всякими сальностями, попытался подняться вместе с ней в ее номер. Аланна жестко попросила его подождать в вестибюле, пока она приведет себя в порядок с дороги. Он надулся и всю дорогу до института обиженно молчал. Один из руководителей института, доктор Лимонтьев принял ее со всей предупредительностью, лично показал отделы и лаборатории, познакомил с сотрудниками, обещал всякое содействие в изысканиях. Под конец встречи Аланна достала из сумочки несколько привезенных с собой минералов, показала Лимонтьеву и попросила разрешения поговорить с доктором Черновым, который занимается, или некоторое время назад занимался такими минералами. Лимонтьев озадаченно наморщил лоб: ни об алмазах такого типа, ни о докторе Чернове он не имел ни малейшего представления. Подумав, он пригласил Аланну на ланч, чтобы в неофициальной обстановке потолковать более обстоятельно. Возвратившись в институт, он распорядился немедленно принести ему в кабинет журнал со статьей Чернова. Лимонтьев внимательнейшим образом прочитал статью и погрузился в раздумья. При грамотном подходе это дело могло принести прямо-таки головокружительные дивиденды. А такой подход мог обеспечить только один человек.
С Вадимом Ахметовичем Шеровым Лимонтьев познакомился, когда руководил хоздоговорными работами для малоизвестной, но вполне платежеспособной организации, служившей ширмой для реального заказчика, каковым и был Шеров. Они встретились, поняли друг друга с полуслова, и с этого началось восхождение Лимонтьева — посредственного кандидата наук, которого терпели в институте только благодаря организаторским талантам и пробивной силе.
Через неделю после встречи с Аланной Лимонтьев сидел за длинным журнальным столиком в элегантной гостиной Вадима Ахметовича, положив перед собой фирменную кожаную папочку. В этой папочке были все сведения по голубым алмазам, которые можно было собрать за такой короткий срок. Лимонтьев доставал листок за листком, протягивал Шерову, объяснял, доказывал. Тот слушал, изредка задавал вопросы, время от времени обмениваясь короткими репликами и жестами с третьим участником беседы. Точнее, участницей: рядом с Шеровым сидела его роскошная молодая любовница, которая по странной прихоти Вадима Ахметовича часто присутствовала даже на самых конфиденциальных встречах.
Выслушав Лимонтьева, Шеров в очередной раз взглянул на нее.
— Оно?
Красавица кивнула.
— Покажи.
— А надо ли?
— Надо.
Она пожала плечами, дотронулась до золотого кулон-чика на шее, слегка нажала. На ладонь что-то выпало. Она протянула руку Лимонтьеву. На руке лежал крупный голубой алмаз.
— В пятницу вечером у меня скромный прием. Я была бы рада видеть вас, Вячеслав Михайлович, и непременно с вашей американской гостьей.
От ее улыбки у Лимонтьева закружилась голова. Аланна Кайф недаром была дочерью Алана Кайфа. При внешности и манерах типичной юной интеллектуалки не от мира сего она обладала отличным чутьем на хороший бизнес и железной хваткой. Через день после весьма интересной беседы с очаровательной хозяйкой изысканной квартиры на Кутузовском проспекте, куда пригласил ее Лимонтьев, и ее солидным «бойфрэндом», господином Шеровым из Министерства внешней торговли, она встретилась с сотрудником посольства мистером Майерсом — и еще через два дня получила от спонсоров все полномочия на ведение предварительных переговоров. Она слабо разбиралась в местной специфике и юридических нюансах; сам факт участия в переговорах двух официальных лиц казался ей достаточным подтверждением полной законности готовящейся сделки. Доктором Черновым она больше не интересовалась — ей сказали, что он работает в другом городе и давно бросил алмазную тему.
Пожив дней десять в дорогой и неуютной гостинице с крайне ненавязчивым сервисом, Аланна перебралась в аспирантское общежитие Академии наук. Ее поселили в двухкомнатном квартирном блоке. Вторую комнату занимала веселая и общительная русская девушка Диана. По первому же разговору Аланна поняла, что ее соседка работает на КГБ, но виду не подала, понимая, что на что-то иное рассчитывать было бы наивно. Диана часто приводила к себе молодых людей, закатывала вечеринки с вином и танцами и всякий раз зазывала Аланну. Иногда та приходила.
Аланна не была ни дурнушкой, ни дурой и всегда пользовалась успехом у парней. Некоторые из ее романов длились по несколько месяцев, но ничем, более серьезным не оборачивались. Во многом причиной тому была сама Аланна: личные отношения, любовь, секс были для нее чем-то третьестепенным, она брала то, что само катилось в руки, и ничего не старалась удержать.
Поначалу она была и польщена, и обескуражена тем убойным впечатлением, которое производила на здешних молодых людей. На ее появление они реагировали так, будто взорам их предстала не малоприметная девушка с прямыми распущенными волосами и миловидным личиком без намека на косметику, в очках и потертых джинсах, а сама богиня Афродита или, как минимум, голливудская секс-бомба. Кое-кто начинал краснеть и заикаться, большинство же немедленно принималось за примитивный кобеляж. Довольно быстро Аланна разобралась, что ухажеры и воздыхатели видят в ней не столько женщину, сколько средство передвижения на вожделенный Запад, или материал для отчетов в КГБ, или и то и другое одновременно.
Как-то утром она вышла на кухню приготовить себе завтрак и увидела там незнакомого бородатого парня. Парень сидел прямо на полу, облапив рыжую голову, раскачивался из стороны в сторону и жалобно стонал. Аланна, будучи наполовину ирландкой, а на другую — русской, на генетическом уровне знала, как надо поступать в таких случаях. Она разбила яйцо и вылила желток в стакан, добавила туда вустерского соуса из «Березки», плеснула джина, приобретенного там же, присыпала солью и перцем и дала парню выпить. Тот хлебнул, вылупил красные глаза, сказал непонятное слово «Умат!», запрокинул голову и влил в себя остаток.
После трех «луговых устриц» и трех чашек крепкого кофе он ожил, стал извиняться, объяснил, что накануне зашел с приятелем к другому приятелю, там немного перебрал, ошибся дверью и... Потом воодушевился и принялся, расхаживая по кухне, произносить проникновенный монолог... о компьютерах. Говорил он страстно, увлеченно, со знанием дела, и Аланна, тоже знающая толк в этих умных машинках, невольно подхватила тему. Проговорили они часа три, потом Аланна спохватилась, заторопилась в институт, он вызвался проводить ее, и всю дорогу они продолжали начатый разговор. Вечером он встретил ее, потащил в довольно задрипанное кафе, где, однако же, варили лучший в Москве кофе, потом с гордым видом извлек из недр куцего пальтишка мятые билеты в «Современник». После спектакля, провожая ее до общежития, он вновь оседлал любимого конька, принялся размахивать руками, чертить в воздухе схемы... Когда она попрощалась с ним у дверей, он состроил настолько уморительную удивленно-огорченную физиономию, что она усмехнулась и пригласила его подняться на чашечку кофе.
Он был совсем не похож на других русских мальчиков, с которыми она познакомилась здесь — чистеньких, ухоженных, хамоватых друг с другом и заискивающих перед нею. Они заболтались далеко за полночь, и Аланне пришлось извлечь легкий спальный мешок, который она всегда брала с собой в дорогу, и уложить парня спать на кухне. Она долго не могла уснуть, слышала, как он сопит и возится за стеной, кряхтит, шлепает по полу босыми ногами. Аланна накинула халат, вышла на кухню, включила свет и сказала:
— Пойдем в комнату. А то соседку разбудишь.
Утром они наконец-то сообразили представиться друг другу. Услышав ее фамилию, он на секунду застыл, а потом брякнул:
— Выходи за меня замуж. Я возьму твою фамилию. Был Неприятных — стану Кайф. Вот был бы кайф!
Аланна прекрасно знала это жаргонное русское словечко: здесь, в Москве, ее фамилия всякий раз вызывала оживление.
— Я бы согласилась, — с усмешкой сказала она. — Да только есть некоторые трудности. Во-первых, ты еще не признался мне в любви...
Он хлопнул себя по лбу.
— Ой, точно! Слушай, я люблю тебя. Ты классная девчонка, так сечешь в компьютерах...
Аланна расхохоталась, а Шура стоял красный как рак и искренне не понимал, чему она смеется.
— А во-вторых, могут быть сложности с регистрацией, — уже серьезно сказала она. Он насупился.
— Ты, что ли, замужем?
— Нет, но брак с иностранным гражданином...
— Да ты чего, мать?! Я ж наш, из Питера.
— Зато я из Денвера, штат Колорадо, США.
— Ты что, серьезно?! А я думал — эстонка...
Через мистера Майерса американская сторона сообщила о полном одобрении протокола о намерениях, составленного в Москве, и известила, что в ближайшее время высылает официального представителя для выработки окончательного соглашения. В честь этого события в квартире на Кутузовском был организован скромный банкет на четыре лица.
— Второй тост я хотел бы поднять за госпожу Кайф, — торжественно произнес Шеров. — Только благодаря ей стало возможным то, начало чему мы здесь отмечаем. Ваше здоровье, дорогая Аланна Алановна!
И они звонко соприкоснулись бокалами с коллекционным «Дом-Периньоном».
— Ваш вклад в наше общее дело бесценен, — продолжал Шеров, подцепив вилкой кусочек, осетрины. — Если есть что-нибудь, чем мы с Вячеславом Михайловичем могли бы быть вам полезны...
— Есть, — без всяких экивоков сказала Аланна. — Мне нужно до отъезда зарегистрировать брак.
Так у Алана Кайфа появился волосатый русский зять, а у Колорадского университета — новый программист.
— Ну ты даешь, а! — орал Шурка, приговорив примерно десятую бутылочку «Дос-Эквиса». — Рейнджер! Смотритель национального парка! Это с твоими-то мозгами?! Выходит, науку теперь совсем побоку?
— Ты, Шурка, не забывай, что доктора Чернова уже нет. Я теперь Розен, Павел Эмильевич Розен, выпускник Аральского индустриального техникума, которого, наверное, и в природе-то не существовало. Думаешь, ваши бюрократы с таким дипломом меня к науке подпустят?
Павел описал плавную дугу обглоданной куриной ножкой.
— Суки! — убежденно заявил Шурка и хлопнул кулаком по столу.
Блюдо с соленым арахисом подпрыгнуло, высыпалось несколько орешков.
— Ребята, надо идти к Джор... Джорджу, — запинающимся языком, проговорила Аланна. — И все рассказать. В-во такой мужик! — Известным римским жестом она показала, какой именно. — Для начала возьмет лаборантом, а дальше все в наших руках. Железно!
— Алька, дай я тебя поцелую! — не сговариваясь, откликнулись Шурка и Павел.
Ажиотаж вокруг голубых алмазов вскоре спал примерно по той же причине, по какой несколько раньше лопнул шеровский алмазный бизнес. Методом проб и ошибок было установлено, что голубизна, обусловленная наличием микроскопических примесей бора, отнюдь не гарантирует сверхпроводимости. Порядка восьмидесяти пяти процентов найденных алмазов обладали проводимостью не выше средней, причем процент этот постепенно нарастал, поскольку, естественно, те месторождения, где обнаружились сверх-проводимые алмазы, были разработаны первыми и уже истощились. Никаких закономерностей, кроме того, что алмазы, добытые в одних местах, сверхпроводимы, а в других — нет, выявить не удалось. В конечном счете вся затея была признана нерентабельной. Неугомонный профессор Вилаи добился прекрасных результатов с окислами железа и меди. Он разработал так называемые «сквиды» — разомкнутые колечки. Когда при определенных условиях по этим колечкам подавался слабый ток, натуге между кончиками возникал эффект сверхпроводимости. Разработки Вилаи были мгновенно запатентованы, и на основе этих патентов возникла проектно-конструкторская группа, административным директором которой стал сын Вилаи, Кристиан, напористый молодой бизнесмен, словно сошедший со страниц Карнеги. В течение неполного года группа, куда в числе прочих включили физика Аланну Кайф, программиста Алекса Кайфа и эксперта Поля Розена, стала коммерчески независимой, преобразовалась в частную компанию, а потом в акционерное общество «Информед». С расширением рынка у компании появились свои производства за рубежом. Акции «Информеда» росли как на дрожжах. По итогам двух лет учредители стали миллионерами.
Это приятное известие застало Павла в далекой знойной Кении. Получилось это так. Несмотря на столь внушительный успех со сквидами, Вилаи-старший, Аланна и Павел на достигнутом не остановились и снова занялись углеродной сверхпроводимостью. Финансовые успехи «Информеда» позволяли теперь не стесняться в средствах. Эксперименты с углеродными материалами выявили некоторые закономерности кристаллического строения — наличие микроскопических кластеров с особой структурой. Чем больше таких кластеров оказывалось в материале, тем более выраженной сверхпроводимостью он обладал. Такие кластеры получили название «фуллеренов». Наибольшей частотой фуллеренов отличались кенийские шунгиты. Павел, озверевший от непрерывного сидения в лабораториях, с удовольствием согласился возглавить экспедицию на шунгитовые разработки.
Земля, на которой эти разработки проводились, принадлежала могущественному племени, и все вопросы решались не только правительственными чиновниками, но и местной родовой знатью. Интересы племени, как сообщили Павлу, будет защищать некий Джошуа Амато, второй сын вождя. Павел, день назад прилетевший в Найроби, ожидал увидеть чуть ли не дикаря в набедренной повязке, но мистер Амато оказался вполне цивилизованным необъятных размеров молодым джентльменом в белом костюме, выпускником юридического факультета Гарварда. К тому времени английский язык Павла стал безупречен, но из разговора мистера Амато со вторым юрисконсультом «Информеда» он сумел понять лишь отдельные слова. И неудивительно — беседа велась на густейшем юридическом воляпюке. Выработка соглашения заняла почти неделю. Павел, изнывавший от безделья, про себя крыл въедливого черножопого крючкотвора. Спустя месяц он теми же словами поносил африканскую жару, назойливых мух, одиночество, теплую дистиллированную воду, тупость местных рабочих — и единственную отраду находил в обществе того же Джошуа Амато или попросту Джоша, который нередко залетал на разрезы на собственном вертолете, привозил свежие журналы и новости, а раза два в месяц забирал его с собой в свой особнячок, похожий на герцогский дворец и утопавший в зелени прямо-таки райских садов. Именно Джош и сообщил Павлу об изменении его имущественного положения.
Первой реакцией Павла была мысль, острая как бритва: «Вот теперь пора вытаскивать Таню!» Собственно, с этой мыслью он жил постоянно, и даже придумал варианты действий; теперь появлялась возможность эти действия осуществить.
— Спасибо, Джош, хватит, — сказал он, с трудом высвобождаясь из объятий черного гиганта. — Лучше скажи мне, у тебя случайно нет знакомого, надежного человека, который учился бы в Союзе?
— А тебе зачем? — недоуменно спросил Джош.
Павел объяснил.
— Стоит ли доверять такое деликатное дело постороннему лицу? Я сам давно мечтал побывать в России, посмотреть Москву, Ленинград...
— О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают... Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинэйджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, — и все это за гроши... К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.
— Готов рискнуть, Бенджи. Что я теряю, если не подойду им и сразу же вернусь?
— Только деньги на авиабилеты. Но это ваши деньги. Ха-ха-ха!
II
— Хай, рейнджер! — приветливо сказала молодая женщина, сидящая у костра. — Мы что-то нарушили?— Темнеет, мэм, вам пора спускаться, если не хотите ночевать на скале, — сказал Павел.
— А если мы именно этого и хотим? — с озорной улыбкой спросила женщина.
— В таком случае, мэм, правила обязывают выписать вам счет в пятьдесят долларов за суточное пребывание на территории национального парка и зачитать вам инструкцию по правилам поведения в национальном парке в ночное время.
— 0кэй! — Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: — Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!
Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.
— Miranda Writ? — недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. — Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?
— За непроходимый и клинический идиотизм, — брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.
Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.
— Да кто ты такой... ой!
— Незримый герой... ой-ой! — передразнил Павел. — А ты, Шурка, все такой же.
И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.
Так в жизни Павла сверкнула очередная судьбоносная встреча. Причем судьбоносная применительно не только к будущему: Аланна, — так звали эту женщину, Шуркииу американскую жену, — невольно прочертила для Павла значительный кусок его прошлого.
Ее история заслуживает отдельного рассказа, если не целого романа. Ее мать, Инга, родилась в семье инженера-горняка в украинском городе Краснодоне, жила в одном дворе с впоследствии легендарным Олегом Кошевым, училась в одном классе с Любой Шевцовой. Когда город заняли немцы, Инга бесстрашно и безрассудно включилась в подпольную борьбу, по ночам расклеивала антифашистские листовки, что-то химичила в сарае с зажигательными смесями и избежала страшной участи молодогвардейцев лишь потому, что была угнана на работы в Германию. Она попала в лагерь на востоке Франции. В октябре сорок четвертого лагерь был освобожден наступающим корпусом генерала Паттона и незамедлительно передан в ведение управления тыла. Ротой, под чьим началом оказался лагерь, командовал отпрыск семейства из «Светского Альманаха». Он был настолько импозантен в своей лейтенантской форме, сшитой на заказ у самих братьев Мосс, что больше уже ни на что не годился, и фактически ротой командовал мастер-сержант Алан Кайф, разбитной и оборотистый ирландец из Денвера, до войны служивший простым клерком в единственном городском супермаркете. Первым делом мастер-сержант Кайф распорядился помыть заключенных, переодеть в рабочие униформы со склада и накормить. Только после этого он скомандовал общее Построение и перекличку — и был сражен наповал внезапно открывшейся миру русалочьей красотой русской девушки Инги с непроизносимой фамилией Котляревская. Пока дальнейшая судьба «контингента» долго и нудно решалась в различных советских и американских инстанциях, бравый сержант сумел добиться ответного расположения Инги, и когда наспех переоборудованные товарные эшелоны увозили бывших невольников на Восток, в СССР, она одна осталась рыдать на перроне в окружении светло-серых «джи-ай». В эту минуту Инга всем сердцем рвалась туда, на далекую и милую Родину, — но не могла, поскольку была уже миссис Кайф. Она знала, что дома никто не ждет ее: земляки, попавшие в лагерь после нее, рассказали, что отца немцы расстреляли за саботаж, а мать нелепо погибла во время облавы. Но ей и в страшном сне не могло присниться, что чуть ли не все ее друзья и подруги по фашистской неволе, так радостно махавшие ей из открытых дверей вагонов шапками и платочками, из гитлеровских лагерей почти прямиком попадут в лагеря сталинские, без всякого суда и следствия. Об этом она узнала много позже и потом уже на родину не стремилась.
Аланна была у Алана и Инги третьим ребенком и, по всеобщему мнению, самым удачным. От матери она унаследовала внешность и ум, от отца — напористость и авантюрность. С отличием закончив школу, Аланна Кайф сразу же получила стипендию на физическом факультете престижного колледжа Брин-Мор, а по окончании вернулась домой и поступила в докторантуру к старому и чудаковатому профессору Джорджу Вилаи, выходцу из Венгрии, участнику пресловутого проекта «Манхэттен». Когда проект был успешно апробирован в Хиросиме и Нагасаки, профессор, тогда еще молодой, год лечился в швейцарском санатории, а вылечившись, с жаром взялся за новую тему. Он был из породы бегущих за горизонт, и его философским камнем, его вечным двигателем на долгие годы стала сверхпроводимость. Вилаи без устали экспериментировал с самыми разными материалами, терпел неудачу за неудачей, начинал снова. Правительство, признавая прошлые заслуги ученого и, видимо, ощущая перед ним некоторую вину, щедро финансировало его работы. Своим фанатическим упорством он заразил новую ученицу. Аланна неделями не вылезала из его лаборатории, а старик кричал на нее, топал ногами, драл три шкуры, но души в ней не чаял. И именно Аланна, с пеленок знавшая русский, обратила внимание профессора на краткую статью о сверхпроводимости в «Вестнике Академии Наук СССР» трехлетней давности. Автором этой во всех отношениях революционной статьи был некий П. Д. Чернов, и оставалось непонятным, почему мировому научному сообществу это имя совершенно неизвестно и почему никто не обратил внимания на однозначные практические выводы, вытекающие из этой статьи. Конечно, оставалась вероятность, что статья эта — просто надувательство, но Вилаи слабо в это верил: он привык доверять престижу советской физической школы. Профессор немедленно связался с минералогом, старым своим другом профессором Кепке, получил первые образцы, провел первые опыты, опубликовал первые, весьма обнадеживающие, результаты. Эти публикации вызвали фурор не только среди ученых, но и среди промышленников, почувствовавших феноменальные экономические перспективы открытия профессора Вилаи. Хотя сам он неоднократно ссылался на статью неведомого Чернова, никто на это не обратил внимания. Вот тогда и началась та гонка за голубыми алмазами, о которой прочел в научпоповском журнале Павел.
И сама Аланна не преминула принять участие в одной из экспедиций в Заир, откуда еле-еле унесла ноги после серии перестрелок и погонь.
Следующая ее экспедиция носила, на сторонний взгляд, куда более мирный характер. Аланна решила использовать свое право на «саббатикал» — годичный творческий отпуск для самостоятельной научной работы — и треть его провести в Москве, в Институте Геофизики. Ведь именно под грифом этого прославленного учреждения была когда-то опубликована статья Чернова, с которой все и началось. Алмазная тема была тогда на подъеме, имя Аланны Кайф было известно многим так или иначе причастным к ней людям, так что мгновенно нашлись влиятельные спонсоры, выразившие готовность весьма щедро оплатить Аланнину командировку. С другой стороны, Советский Союз, оказавшийся в начале восьмидесятых годов в политической изоляции из-за афганской войны, не мог себе позволить прежнюю капризность в отношении лиц, желающих посетить страну не просто в качестве туристов, и всем консульским отделам МИДа на Западе было дано негласное указание не чинить препонов иностранцам, запросившим въездную визу в СССР с деловой целью. Тем более американцам. Московские власти охотно пошли навстречу всем пожеланиям доктора Кайф. Провожая дочь, стареющая, но не утратившая привлекательности Инга перекрестила ее православным крестом, всплакнула и попросила привезти горсть родной земли и всячески оберегать себя от козней НКВД. Отец пожелал ей привезти домой огромного и волосатого русского мужа.
В Шереметьево Аланну встретил довольно стильный юноша, на ужасном английском языке представившийся Альбертом. На свою беду Аланна предложила перейти на русский, и всю дорогу до гостиницы Альберт приставал к ней со всякими сальностями, попытался подняться вместе с ней в ее номер. Аланна жестко попросила его подождать в вестибюле, пока она приведет себя в порядок с дороги. Он надулся и всю дорогу до института обиженно молчал. Один из руководителей института, доктор Лимонтьев принял ее со всей предупредительностью, лично показал отделы и лаборатории, познакомил с сотрудниками, обещал всякое содействие в изысканиях. Под конец встречи Аланна достала из сумочки несколько привезенных с собой минералов, показала Лимонтьеву и попросила разрешения поговорить с доктором Черновым, который занимается, или некоторое время назад занимался такими минералами. Лимонтьев озадаченно наморщил лоб: ни об алмазах такого типа, ни о докторе Чернове он не имел ни малейшего представления. Подумав, он пригласил Аланну на ланч, чтобы в неофициальной обстановке потолковать более обстоятельно. Возвратившись в институт, он распорядился немедленно принести ему в кабинет журнал со статьей Чернова. Лимонтьев внимательнейшим образом прочитал статью и погрузился в раздумья. При грамотном подходе это дело могло принести прямо-таки головокружительные дивиденды. А такой подход мог обеспечить только один человек.
С Вадимом Ахметовичем Шеровым Лимонтьев познакомился, когда руководил хоздоговорными работами для малоизвестной, но вполне платежеспособной организации, служившей ширмой для реального заказчика, каковым и был Шеров. Они встретились, поняли друг друга с полуслова, и с этого началось восхождение Лимонтьева — посредственного кандидата наук, которого терпели в институте только благодаря организаторским талантам и пробивной силе.
Через неделю после встречи с Аланной Лимонтьев сидел за длинным журнальным столиком в элегантной гостиной Вадима Ахметовича, положив перед собой фирменную кожаную папочку. В этой папочке были все сведения по голубым алмазам, которые можно было собрать за такой короткий срок. Лимонтьев доставал листок за листком, протягивал Шерову, объяснял, доказывал. Тот слушал, изредка задавал вопросы, время от времени обмениваясь короткими репликами и жестами с третьим участником беседы. Точнее, участницей: рядом с Шеровым сидела его роскошная молодая любовница, которая по странной прихоти Вадима Ахметовича часто присутствовала даже на самых конфиденциальных встречах.
Выслушав Лимонтьева, Шеров в очередной раз взглянул на нее.
— Оно?
Красавица кивнула.
— Покажи.
— А надо ли?
— Надо.
Она пожала плечами, дотронулась до золотого кулон-чика на шее, слегка нажала. На ладонь что-то выпало. Она протянула руку Лимонтьеву. На руке лежал крупный голубой алмаз.
— В пятницу вечером у меня скромный прием. Я была бы рада видеть вас, Вячеслав Михайлович, и непременно с вашей американской гостьей.
От ее улыбки у Лимонтьева закружилась голова. Аланна Кайф недаром была дочерью Алана Кайфа. При внешности и манерах типичной юной интеллектуалки не от мира сего она обладала отличным чутьем на хороший бизнес и железной хваткой. Через день после весьма интересной беседы с очаровательной хозяйкой изысканной квартиры на Кутузовском проспекте, куда пригласил ее Лимонтьев, и ее солидным «бойфрэндом», господином Шеровым из Министерства внешней торговли, она встретилась с сотрудником посольства мистером Майерсом — и еще через два дня получила от спонсоров все полномочия на ведение предварительных переговоров. Она слабо разбиралась в местной специфике и юридических нюансах; сам факт участия в переговорах двух официальных лиц казался ей достаточным подтверждением полной законности готовящейся сделки. Доктором Черновым она больше не интересовалась — ей сказали, что он работает в другом городе и давно бросил алмазную тему.
Пожив дней десять в дорогой и неуютной гостинице с крайне ненавязчивым сервисом, Аланна перебралась в аспирантское общежитие Академии наук. Ее поселили в двухкомнатном квартирном блоке. Вторую комнату занимала веселая и общительная русская девушка Диана. По первому же разговору Аланна поняла, что ее соседка работает на КГБ, но виду не подала, понимая, что на что-то иное рассчитывать было бы наивно. Диана часто приводила к себе молодых людей, закатывала вечеринки с вином и танцами и всякий раз зазывала Аланну. Иногда та приходила.
Аланна не была ни дурнушкой, ни дурой и всегда пользовалась успехом у парней. Некоторые из ее романов длились по несколько месяцев, но ничем, более серьезным не оборачивались. Во многом причиной тому была сама Аланна: личные отношения, любовь, секс были для нее чем-то третьестепенным, она брала то, что само катилось в руки, и ничего не старалась удержать.
Поначалу она была и польщена, и обескуражена тем убойным впечатлением, которое производила на здешних молодых людей. На ее появление они реагировали так, будто взорам их предстала не малоприметная девушка с прямыми распущенными волосами и миловидным личиком без намека на косметику, в очках и потертых джинсах, а сама богиня Афродита или, как минимум, голливудская секс-бомба. Кое-кто начинал краснеть и заикаться, большинство же немедленно принималось за примитивный кобеляж. Довольно быстро Аланна разобралась, что ухажеры и воздыхатели видят в ней не столько женщину, сколько средство передвижения на вожделенный Запад, или материал для отчетов в КГБ, или и то и другое одновременно.
Как-то утром она вышла на кухню приготовить себе завтрак и увидела там незнакомого бородатого парня. Парень сидел прямо на полу, облапив рыжую голову, раскачивался из стороны в сторону и жалобно стонал. Аланна, будучи наполовину ирландкой, а на другую — русской, на генетическом уровне знала, как надо поступать в таких случаях. Она разбила яйцо и вылила желток в стакан, добавила туда вустерского соуса из «Березки», плеснула джина, приобретенного там же, присыпала солью и перцем и дала парню выпить. Тот хлебнул, вылупил красные глаза, сказал непонятное слово «Умат!», запрокинул голову и влил в себя остаток.
После трех «луговых устриц» и трех чашек крепкого кофе он ожил, стал извиняться, объяснил, что накануне зашел с приятелем к другому приятелю, там немного перебрал, ошибся дверью и... Потом воодушевился и принялся, расхаживая по кухне, произносить проникновенный монолог... о компьютерах. Говорил он страстно, увлеченно, со знанием дела, и Аланна, тоже знающая толк в этих умных машинках, невольно подхватила тему. Проговорили они часа три, потом Аланна спохватилась, заторопилась в институт, он вызвался проводить ее, и всю дорогу они продолжали начатый разговор. Вечером он встретил ее, потащил в довольно задрипанное кафе, где, однако же, варили лучший в Москве кофе, потом с гордым видом извлек из недр куцего пальтишка мятые билеты в «Современник». После спектакля, провожая ее до общежития, он вновь оседлал любимого конька, принялся размахивать руками, чертить в воздухе схемы... Когда она попрощалась с ним у дверей, он состроил настолько уморительную удивленно-огорченную физиономию, что она усмехнулась и пригласила его подняться на чашечку кофе.
Он был совсем не похож на других русских мальчиков, с которыми она познакомилась здесь — чистеньких, ухоженных, хамоватых друг с другом и заискивающих перед нею. Они заболтались далеко за полночь, и Аланне пришлось извлечь легкий спальный мешок, который она всегда брала с собой в дорогу, и уложить парня спать на кухне. Она долго не могла уснуть, слышала, как он сопит и возится за стеной, кряхтит, шлепает по полу босыми ногами. Аланна накинула халат, вышла на кухню, включила свет и сказала:
— Пойдем в комнату. А то соседку разбудишь.
Утром они наконец-то сообразили представиться друг другу. Услышав ее фамилию, он на секунду застыл, а потом брякнул:
— Выходи за меня замуж. Я возьму твою фамилию. Был Неприятных — стану Кайф. Вот был бы кайф!
Аланна прекрасно знала это жаргонное русское словечко: здесь, в Москве, ее фамилия всякий раз вызывала оживление.
— Я бы согласилась, — с усмешкой сказала она. — Да только есть некоторые трудности. Во-первых, ты еще не признался мне в любви...
Он хлопнул себя по лбу.
— Ой, точно! Слушай, я люблю тебя. Ты классная девчонка, так сечешь в компьютерах...
Аланна расхохоталась, а Шура стоял красный как рак и искренне не понимал, чему она смеется.
— А во-вторых, могут быть сложности с регистрацией, — уже серьезно сказала она. Он насупился.
— Ты, что ли, замужем?
— Нет, но брак с иностранным гражданином...
— Да ты чего, мать?! Я ж наш, из Питера.
— Зато я из Денвера, штат Колорадо, США.
— Ты что, серьезно?! А я думал — эстонка...
Через мистера Майерса американская сторона сообщила о полном одобрении протокола о намерениях, составленного в Москве, и известила, что в ближайшее время высылает официального представителя для выработки окончательного соглашения. В честь этого события в квартире на Кутузовском был организован скромный банкет на четыре лица.
— Второй тост я хотел бы поднять за госпожу Кайф, — торжественно произнес Шеров. — Только благодаря ей стало возможным то, начало чему мы здесь отмечаем. Ваше здоровье, дорогая Аланна Алановна!
И они звонко соприкоснулись бокалами с коллекционным «Дом-Периньоном».
— Ваш вклад в наше общее дело бесценен, — продолжал Шеров, подцепив вилкой кусочек, осетрины. — Если есть что-нибудь, чем мы с Вячеславом Михайловичем могли бы быть вам полезны...
— Есть, — без всяких экивоков сказала Аланна. — Мне нужно до отъезда зарегистрировать брак.
Так у Алана Кайфа появился волосатый русский зять, а у Колорадского университета — новый программист.
— Ну ты даешь, а! — орал Шурка, приговорив примерно десятую бутылочку «Дос-Эквиса». — Рейнджер! Смотритель национального парка! Это с твоими-то мозгами?! Выходит, науку теперь совсем побоку?
— Ты, Шурка, не забывай, что доктора Чернова уже нет. Я теперь Розен, Павел Эмильевич Розен, выпускник Аральского индустриального техникума, которого, наверное, и в природе-то не существовало. Думаешь, ваши бюрократы с таким дипломом меня к науке подпустят?
Павел описал плавную дугу обглоданной куриной ножкой.
— Суки! — убежденно заявил Шурка и хлопнул кулаком по столу.
Блюдо с соленым арахисом подпрыгнуло, высыпалось несколько орешков.
— Ребята, надо идти к Джор... Джорджу, — запинающимся языком, проговорила Аланна. — И все рассказать. В-во такой мужик! — Известным римским жестом она показала, какой именно. — Для начала возьмет лаборантом, а дальше все в наших руках. Железно!
— Алька, дай я тебя поцелую! — не сговариваясь, откликнулись Шурка и Павел.
Ажиотаж вокруг голубых алмазов вскоре спал примерно по той же причине, по какой несколько раньше лопнул шеровский алмазный бизнес. Методом проб и ошибок было установлено, что голубизна, обусловленная наличием микроскопических примесей бора, отнюдь не гарантирует сверхпроводимости. Порядка восьмидесяти пяти процентов найденных алмазов обладали проводимостью не выше средней, причем процент этот постепенно нарастал, поскольку, естественно, те месторождения, где обнаружились сверх-проводимые алмазы, были разработаны первыми и уже истощились. Никаких закономерностей, кроме того, что алмазы, добытые в одних местах, сверхпроводимы, а в других — нет, выявить не удалось. В конечном счете вся затея была признана нерентабельной. Неугомонный профессор Вилаи добился прекрасных результатов с окислами железа и меди. Он разработал так называемые «сквиды» — разомкнутые колечки. Когда при определенных условиях по этим колечкам подавался слабый ток, натуге между кончиками возникал эффект сверхпроводимости. Разработки Вилаи были мгновенно запатентованы, и на основе этих патентов возникла проектно-конструкторская группа, административным директором которой стал сын Вилаи, Кристиан, напористый молодой бизнесмен, словно сошедший со страниц Карнеги. В течение неполного года группа, куда в числе прочих включили физика Аланну Кайф, программиста Алекса Кайфа и эксперта Поля Розена, стала коммерчески независимой, преобразовалась в частную компанию, а потом в акционерное общество «Информед». С расширением рынка у компании появились свои производства за рубежом. Акции «Информеда» росли как на дрожжах. По итогам двух лет учредители стали миллионерами.
Это приятное известие застало Павла в далекой знойной Кении. Получилось это так. Несмотря на столь внушительный успех со сквидами, Вилаи-старший, Аланна и Павел на достигнутом не остановились и снова занялись углеродной сверхпроводимостью. Финансовые успехи «Информеда» позволяли теперь не стесняться в средствах. Эксперименты с углеродными материалами выявили некоторые закономерности кристаллического строения — наличие микроскопических кластеров с особой структурой. Чем больше таких кластеров оказывалось в материале, тем более выраженной сверхпроводимостью он обладал. Такие кластеры получили название «фуллеренов». Наибольшей частотой фуллеренов отличались кенийские шунгиты. Павел, озверевший от непрерывного сидения в лабораториях, с удовольствием согласился возглавить экспедицию на шунгитовые разработки.
Земля, на которой эти разработки проводились, принадлежала могущественному племени, и все вопросы решались не только правительственными чиновниками, но и местной родовой знатью. Интересы племени, как сообщили Павлу, будет защищать некий Джошуа Амато, второй сын вождя. Павел, день назад прилетевший в Найроби, ожидал увидеть чуть ли не дикаря в набедренной повязке, но мистер Амато оказался вполне цивилизованным необъятных размеров молодым джентльменом в белом костюме, выпускником юридического факультета Гарварда. К тому времени английский язык Павла стал безупречен, но из разговора мистера Амато со вторым юрисконсультом «Информеда» он сумел понять лишь отдельные слова. И неудивительно — беседа велась на густейшем юридическом воляпюке. Выработка соглашения заняла почти неделю. Павел, изнывавший от безделья, про себя крыл въедливого черножопого крючкотвора. Спустя месяц он теми же словами поносил африканскую жару, назойливых мух, одиночество, теплую дистиллированную воду, тупость местных рабочих — и единственную отраду находил в обществе того же Джошуа Амато или попросту Джоша, который нередко залетал на разрезы на собственном вертолете, привозил свежие журналы и новости, а раза два в месяц забирал его с собой в свой особнячок, похожий на герцогский дворец и утопавший в зелени прямо-таки райских садов. Именно Джош и сообщил Павлу об изменении его имущественного положения.
Первой реакцией Павла была мысль, острая как бритва: «Вот теперь пора вытаскивать Таню!» Собственно, с этой мыслью он жил постоянно, и даже придумал варианты действий; теперь появлялась возможность эти действия осуществить.
— Спасибо, Джош, хватит, — сказал он, с трудом высвобождаясь из объятий черного гиганта. — Лучше скажи мне, у тебя случайно нет знакомого, надежного человека, который учился бы в Союзе?
— А тебе зачем? — недоуменно спросил Джош.
Павел объяснил.
— Стоит ли доверять такое деликатное дело постороннему лицу? Я сам давно мечтал побывать в России, посмотреть Москву, Ленинград...