Страница:
Маток прежде всего. Наружность у лучшей коровы
Грозная; и голова должна быть огромной, и шея –
Мощной; до самых колен свисает кожа подбрудка.
Бок чем длинней у нее, тем лучше корова; все крупно
55 В ней, и нога; рога же изогнуты, уши мохнаты,
В белых пежинах я предпочел бы корову, такую,
Чтобы терпеть не желала ярма и рогом грозила,
Мордою схожа была с быком, держалась бы прямо
И, как пойдет, следы концом хвоста заметала.
60 Срок Луцине служить и вступать своевременно в браки
Тянется до десяти, начавшись по пятому году, —
Возраст иной для отёлов негож, ненадежен для плуга.
В этот, стало быть, срок, пока молодо стадо и бодро,
Пустишь быков. Скотину знакомь с Венерой весною
65 Ранней, кровь обновляй, молодых примешивай к старым.
Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных
Ранее всех; подойдут болезни и грустная старость,
Скорби, – а там унесет безжалостной смерти немилость,
В стаде найдутся всегда, каких заменить ты захочешь.
70 Будешь их смело сменять. Чтобы впредь не жалеть о потерях
Исподволь заготовляй пополненье для старого стада.
Что до коней, то подбор и у них производится так же.
Тех, кого ты взрастить пожелал в надежде на племя,
С самых младенческих дней окружи особливой заботой.
75 Прежде всего, на лугу племенных кровей жеребенок
Шествует выше других и мягко ноги сгибает.
Первым бежит по дороге, в поток бросается бурный
И не боится шаги мосту неизвестному вверить.
Шумов пустых не пугается он; горда его шея,
80 Морда – точеная, круп налитой, и подтянуто брюхо.
Великолепная грудь мускулиста. Всех благородней
Серая масть иль гнедая; никто не отдаст предпочтенья
Белой иль сивой. Едва прогремит издалёка оружье,
Конь уже рвется вперед, трепещет, ушами поводит,
85 Ржет и, наполнясь огнем, ноздрями его выдыхает.
Грива густа; коль тряхнет, на плечо она падает вправо.
А между ребер – хребта ложбина глубокая. Оземь
Бьет он ногой, и звенит роговиной тяжелой копыто.
Был по преданью таким, амиклейцем смирённый Поллуксом,[269]
90 Киллар[270], также и те, что воспеты поэтами греков:
Марсовых пара коней и великого выезд Ахилла.[271]
Да и Сатурн, что спешил по конской шее рассыпать
Гриву, завидев жену, и, бегством поспешным спасаясь,
Зычным ржаньем своим огласил Пелиона высоты.[272]
95 Если болезнь изнурила коня иль от старости стал он
Слаб, то его удали; не щади этот возраст постыдный.
Старый, холоден он к Венере и неблагодарный
Труд понапрасну вершит, а коль дело доходит до схватки,
Словно в соломе пожар, который велик, но бессилен,
100 Тщетно ярится. Смотри особливо на нрав, и на возраст,
И на повадки коня, и на родословную тоже;
Как переносит позор, наблюдай, как пальмой гордится.
Или не видел ты? – вот безудержно кони лихие
Мчатся вскачь, и вослед из затворов гремят колесницы.[273]
105 Напряжены упованья возниц, и бьющийся в жилах
Страх их выпил сердца, но ликуют они, изгибают
Бич и вожжи, клонясь, отдают, и ось, разогревшись,
Их, пригнувшихся, мчит, а порой вознесенных высоко;
Что-то их гонит вперед – и несутся в пустое пространство.
110 Не отдохнуть ни на миг. Песок лишь взвивается желтый.
Мочит их пена, кропит дыханье несущихся сзади.
Это ль не жажда хвалы, не страсть к одержанью победы!
Первым посмел четверню в колесницу впрячь Эрихтоний[274]
И победителем встать во весь рост на быстрых колесах.
115 Повод и кругом езда – от пелефронийцев лапифов,[275]
И на коня, и с коня научивших наездника прыгать
В вооруженье, сгибать непокорные конские ноги.
Оба искусства трудны. Коневоды всегда молодого
Ищут коня, что нравом горяч и бегает быстро, —
120 Пусть другой и гнался за врагом, обратившимся в бегство,
Родиной пусть он Эпир называл и микенскую крепость,
Племя ж свое по прямой выводил из Нептунова рода.[276]
Если исполнено все, как срок настанет, заботы
Надо направить на то, чтоб от жира тугим становился
125 Тот, кто избран вождем и общим назначен супругом, —
Свежей травы нарезать и водой ключевой обеспечить,
Также мукой, чтобы смог он труд свой выполнить сладкий
И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве.
А кобылиц между тем худобой истощают нарочно,
130 Только лишь явится пыл и к первому совокупленью
Их устремит: им листвы не дают, от фонтанов отводят.
Часто их бегом еще растрясают, томят их на солнце
В зной, когда молотьба, и стоит над током тяжелый
Стон, и Зефир, налетев, пустую взвивает мякину.
135 Так поступают, чтоб жир не закрыл чересчур изобильный
Их детородных полей, не забухли бы борозды праздно,
Но чтоб ловили жадней и глубже внедряли Венеру.
Вот и на убыль опять об отцах забота, на прибыль –
О матерях. Как срок подойдет, жеребые бродят,
140 Пусть никто им тянуть не позволит тяжелых повозок,
Или дороги прыжком перемахивать, или по лугу
Быстрым галопом бежать, иль в быстром плавать потоке.
Пусть их привольно пасут на просторе, вдоль полноводных
Рек, где по берегу мох и самые злачные травы,
145 Где им в пещерах приют, и тень под утесом прохладна,
Возле Силарских лесов и Альбурна,[277] где падубов рощи,
Есть – и много его – насекомое с римским названьем
«Азилус» – греки его называют по-своему «ойстрон».
Жалит и резко жужжит; испуганный гудом, по лесу
150 Весь разбегается скот, оглашая неистовым ревом
Небо, и лес всполошив, и русло сухое Танагра[278].
В гневе ужасном своем применила когда-то Юнона,
Вздумав телицу сгубить Инахову,[279] чудище это.
Вот и его берегись – к полудню свирепее жалит –
155 И от покрытых коров отгоняй; паси же скотину,
Только лишь солнце взойдет или ночь приведут нам созвездья.
А как отелятся, вся на телят переходит забота.
Прежде всего выжигают тавро с названием рода.
Обозначают, каких на племя оставить желают
160 И для святых алтарей, каких – перепахивать землю
Иль на целинной земле крутые отваливать глыбы.
Весь остальной молодняк на лугах пасется со стадом.
Тех, кого приучить к полевым захочешь работам,
Сызмала ты упражняй, настойчиво их приручая,
165 Нрав доколь у юнцов податлив и возраст подвижен.
Раньше из тонких лозин сплетенный круг им на шею
Вешай. Потом, когда их свободная шея привыкнет
К рабству, им надевай хомуты из веревок, попарно
Соединяй и ходить приучай одинаковым шагом.
170 Пусть до срока они лишь порожние тянут повозки
И оставляют следы лишь на самой поверхности пыльной.
Пусть лишь потом заскрипит под грузом тяжелым телега
С буковой осью, таща вдобавок и медное дышло.
Для молодежи, еще не приученной, надо не только
175 И луговой, и болотной травы приносить, и шершавых
Листьев ветлы, но и злаков с полей. Отелившись, коровы
Впредь наполнять молоком белоснежным не станут подойник,
Новорождённым отдав целиком свое сладкое вымя.
Если ж тебя привлекает война и жизнь строевая,
180 Или ты хочешь скользить колесом по Алфею у Пизы[280],
Иль колесницы полет стремить у Юпитера в рощах,[281]
Первое дело – чтоб конь приучился к оружью и духу
Воинских схваток, привык и к трубному звуку, и к стону
Тяжеловесных колес, и к бряцанью удил на конюшне.
185 Чтобы все больше потом похвалам воспитателя нежным
Был бы он рад, чтобы тот его хлопал ладонью по шее.
Должен он это постичь, едва от сосцов материнских
Отнят. Пусть морду он сам в недоуздок мягкий просунет, —
Слабый, дрожащий еще, своих еще лет не сознавший.
190 Но как три года пройдет, тогда, по четвертому году,
Пусть он выделывать «круг» начинает и сдержанным шагом
Оземь звенеть и одну за другой вымахивать ноги.
Пусть это будет – как труд; пусть ветры на спор вызывает
И, по равнине летя на просторе, не сдержан вожжами,
195 Запечатляет следы на поверхности глади песчаной.
Крепкий так Аквилон налетает от Гиперборейских
Стран[282] и скифские к нам непогоды несет и сухие
Тучи, – нивы тогда волнами идут под дыханьем
Легким его, и шумят высокие леса вершины,
200 И широко в берега прибой ударяет вспененный,
Мчится он, бегом своим и поля и моря подметая.
Так подготовленный конь среди мет на ристаньях элейских,[283]
Взмыленный, будет из губ выпускать кровавую пену,
Выю под иго склонив, боевую возить колесницу.
205 Ежели конь укрощен, позволяй, чтоб от сытого корма
В весе он стал прибавлять. Строптивым норов бывает
Неукрощенных коней. Смиришь его будто, – не хочет
Хлесткой плети терпеть, удилам подчиняться железным.
Способ их мощь укреплять наилучший, однако, – Венеру
210 Вовсе от них отстранять, чтобы их не язвило желанье,
Предпочитает ли кто коров иль коней разведенье.
С этой целью быков уводят подальше, пастись их
Там оставляют одних, за горой иль рекою глубокой;
Или, в хлеву заперев, у наполненных держат кормушек,
215 Ибо их силы сосет постепенно, сжигает их видом
Самка и им не дает о лугах вспоминать и о рощах.
Сладки красоты ее, они заставляют нередко
Двух горделивых быков друг с другом рогами сражаться.
В Сильском обширном лесу[284] пасется красивая телка,
220 А в отдаленье меж тем с великой сражаются силой,
Ранят друг друга быки, обливаются черною кровью,
Рог вонзить норовят, бодают друг друга с протяжным
Ревом; гудят им в ответ леса на высоком Олимпе.
В хлеве одном теперь им не быть: побежденный соперник
225 Прочь уходит, живет неведомо где одиноко.
Стонет, свой помня позор, победителя помня удары
Гордого, – и что любовь утратил свою без отмщенья,
И, оглянувшись на хлев, родное селенье покинул.
С тщаньем сугубым теперь упражняет он силы, меж твердых
230 Скал всю ночь он лежит, простерт на непостланном ложе.
Только колючей листвой питаясь да острой осокой.
Он испытует себя и гневу рога свои учит.
Он на стволы нападает дубов, ударяется в ветер
Лбом и взрывает песок, и взвивает, к битве готовясь.[285]
235 После же, восстановив свою мощь, вновь силы набравшись,
Двигает рать, на врага, уже все позабывшего, мчится, —
Словно волна: далеко забелеется в море открытом,
И, удлинясь, свой пенит хребет, и потом, закрутившись,
Страшно гремит между скал, и, бросившись, рушится шумно,
240 Величиною с утес; и даже глубинные воды
В крутнях кипят, и со дна песок подымается черный.
Так-то всяческий род на земле, и люди, и звери,
И обитатели вод, и скотина, и пестрые птицы
В буйство впадают и в жар: вся тварь одинаково любит.
245 Львица, о львятах забыв, не станет иною порою
В бешенстве лютом бродить по равнине; медведь косолапый
Так не звереет в лесу и бед не творит без разбору,
Сколько тогда; грозны кабаны, и тигры опасны.
Горе! Плохо тогда заблудиться в пустыне Ливийской!
250 Разве ты не видал, как дрожат, напрягая все тело,
Кони, едва лишь до них донесется знакомый им запах?
Нет, тогда ни вожжам человека, ни плети жестокой,
Ни пропастям, ни скалам, ни встречным не удержать их
Рекам, крутящим в волнах каменья горных обвалов.
255 Так же свирепствует вепрь сабинский, точит он бивни,
Оземь копытцами бьет и боком о дерево трется,
С той и с другой стороны приучает плечи к увечьям.
А человек молодой, у которого в жилах струится
Пламя жестокой любви? В час поздний, в темень ночную,
260 В самую бурю плывет возмущенной пучиной. Грохочет
Неба огромная дверь. Гудят, разбиваясь о скалы,
Воды, и тщетно его родители бедные кличут
И злополучно вослед погибнуть готовая дева.[286]
А не покорны ль любви пестрошерстые Вакховы рыси?[287]
265 Волки свирепые? Псы? Даже смирные нравом олени
Битвы ведут. Но неистовей всех ярятся кобылы.
Пыл тот сама в них Венера влила, когда челюстями
Тех потнийских квадриг было сжевано Главково тело.[288]
Властно их гонит любовь за Гаргар и за Асканий[289]
270 Гулкий; взбегают они вскачь на гору, переплывают
Реки, едва лишь огонь разогреет их жадные недра, —
Больше весной, ибо жар о весне возвращается в кости.
Грудью встречают Зефир и стоят на утесах высоких,
Ветром летучим полны, – и часто вовсе без мужа
275 Плод зарождается в них от ветра – вымолвить дивно!
Тут по утесам они, по скалам, по глубоким долинам
Порознь бегут – нет, Эвр, не к тебе, не в пределы Востока,
Мчатся туда, где Кавр[290] и Борей, где темнейший родится
Австр, где он небеса омрачает стужей дождливой.
280 Тут-то тягучий течет, называемый меж пастухами
Верным названьем его, «гиппоман», из кобыльей утробы, —
Мачехи злые тот сок испокон веков собирали,
Всяческих трав добавляли к нему и слов не безвредных.
Так, – но бежит между тем, бежит невозвратное время,
285 Я же во власти любви по частностям всяким блуждаю.
Полно – о крупном скоте; еще остается забота –
Про руноносных овец рассказать и коз длинношерстых.
Вот над чем, селянин, потрудись и жди себе чести!
Не сомневаюсь я в том, как трудно все это словами
290 Преодолеть и почтенность придать невысоким предметам.
Но увлекает меня к высотам пустынным Парнаса
Некая нежная страсть. Мне любо на этих нагорьях,
Там, где ничья колея не вилась до криницы Кастальской.[291]
Чтимая Палес! Начнем петь ныне голосом полным.
295 Прежде всего, мой совет, чтобы в теплом хлеву насыщались
Овцы травою, доколь не вернется весеннее время.
Папоротник я велю и солому стелить, не жалея,
На земляные полы, чтобы стужа зимой не вредила
Нежной скотине, чтоб ей ни чесотки не знать, ни подгодов.
300 Перехожу к другим. Листвы земляничника надо
Козам давать и поить их свежей водой родниковой.
Оберегай от ветра хлева, пусть к югу выходят,
Чтобы без солнца не быть и зимой, доколе холодный
Не западет Водолей, оросив окончание года.
305 К этим другим отнестись с не меньшей должны мы заботой:
Столько же пользы от коз, хоть овечья милетская стоит
Дорого шерсть,[292] коль она проварена в пурпуре тирском.
Чаще потомство у коз, у них молока изобилье:
Сколько уж струй излило от дойки опавшее вымя, —
310 Жми лишь потуже сосцы, и пуще запенятся струи!
Бороды, кроме того, стригут не без пользы седые
У кинифийских козлов[293] и шерсть шелковистую козью, —
Для лагерей – на шатры, на плащи для рабов корабельных.
Козы пасутся в лесах, на высоких вершинах Ликея,
315 Между колючих кустов и зарослей, любящих кручи.
Сами приходят домой – не собьются – и младших приводят.
Столько несут молока, что насилу порог переступят.
Тщательно предохраняй их от зимних ветров и стужи;
Прочих забот от тебя почти не потребуют козы –
320 Весело им подноси их сытное пойло, а также
Ветви с листвой и не думай зимой запирать сеновалы.
Но лишь, явясь на призыв Зефиров, обильное лето
Коз и овец погонит пастись на луга и в ущелья,
Вместе с Денницей тогда выходи на простор и прохладу,
325 Утром пораньше, когда еще белы бывают лужайки
И на траве молодой – роса, любимая стадом.
После, в четвертом часу, когда уже зной накалится
И оглашают кусты однозвучным звоном цикады,
Стадо к колодцу веди иль к пруду глубокому – воду
330 Пить, которая к ним по долбленому желобу льется.
В самый же зноя разгар поищи потенистей долину,
Там, где с мощным стволом Юпитеров дуб на просторе
Ветви раскинул свои, где, черной темнея листвою,
Падубов роща густых священную тень простирает.
335 Чистой их снова водой напои и паси их, лишь только
Солнце зайдет, и опять прохладный Веспер умерит
Зной, и снова Луна оживит росою ущелья,
Чайками вновь берега огласятся, щеглами – дубравы.
Упомяну ли еще пастухов ливийских сухие
340 Пастбища, хижины их, где живут друг от друга далёко?
Часто весь день, и всю ночь, и целые месяцы кряду
Стадо пасется, бродя по широкой пустыне без крова
Вовсе, – там и краев не видать у равнины! С собою
Всё африканский пастух волочит: жилище, и лара[294],
345 И амиклейского пса, и оружье, и критский колчан свой, —
Бдительный римлянин так в привычном вооруженье
С грузом увесистым в путь отправляется, чтобы нежданно
Перед врагом оказаться в строю, раскинув свой лагерь.
Иначе – там, где скифы живут, близ вод Меотийских,[295]
350 Там, где желтый песок, взбаламученный, крутится в Истре,
Там, где Родопы загиб под самый полюс протянут.
Там в хлевах, взаперти, подолгу содержат скотину;
Нет там в поле травы и нет листвы на деревьях,
Но, безотрадна, лежит подо льдом глубоким, в сугробах
355 Снежных земля, и они в семь локтей высоты достигают.
Там постоянно зима, постоянно холодом дышат
Кавры. Смурую мглу там солнце рассеять не в силах,
Мчится ль оно на конях наивысшего неба достигнуть
Иль колесницу купать в румяных волнах Океана.
360 Вдруг на бегущей воде застывают нежданные корки,
И уж река на хребте железные держит ободья, —
Прежде приют кораблей, теперь же – разлатых повозок.
Трещины медь там нередко дает; каленеют одежды
Прямо на теле; вино не течет, топором его рубят.
365 Целые заводи вдруг обращаются в крепкую льдину,
И, в бороде затвердев непрочесанной, виснут сосульки.
Снег меж тем все идет и воздух собой заполняет;
И погибают стада; стоят неподвижно, морозом
Скованы, туши быков, под невиданным грузом олени
370 Стынут, сбившись толпой, – рогов лишь видны верхушки.
Не посылая собак, не трудясь расставлять и тенета,
Их, устрашенных уже, пробивающих снежную гору
Тщетно грудью своей, не пугая их красной метелкой,
Копьями бьют, подойдя к ним вплотную, и громко ревущих
375 Так добивают; потом уносят с радостным гиком.
Сами ж в землянках своих спокойно досуги проводят
Там, в глубине; натаскают полен дубовых и цельных
Вязов к своим очагам и жгут их в пламени дымном.
В играх зимнюю ночь проводят, вину подражая
380 Брагою или питьем из перебродившей рябины.
Так и живут дикари под Медведицей гиперборейской
Злобные. Тяжко терпеть им удары рифейского Эвра[296] —
И прикрывают тела звериною рыжею шкурой.
Если заботишься ты о руне, то колючего леса
385 Надо тебе избегать и волчца, и репья, но и злачных
Пастбищ. Овец выбирай тонкорунных, с белою шерстью.
Пусть у тебя заведется баран белоснежный, – но если
Черный язык у него и влажное нёбо, такого
Брось: чтобы темными он не испортил пятнами шерсти
390 Новорожденных ягнят, и высмотри в стаде другого.
Редкостным белым руном – коль тому позволительно верить,
Пан, Аркадии бог, обольстил тебя, Феба, обманно,
В лес густой заманив, – и просящего ты не отвергла![297]
Хочет ли кто молока, пусть дрок и трилистник почаще
395 Сам в кормушку несет, а также травы присоленной:
Будет милей им вода, и туже натянется вымя,
Соли же вкус в молоке останется еле заметный.
Многие вовсе ягнят, от вымени отнятых, к маткам
Не допускают, надев им на рыльца намордник железный.
400 То молоко, что они на заре или днем надоили,
Ночью творожат, а то, что потемну иль на закате
Выдоят, в город пастух уносит в плетеных корзинах,
Или, слегка присолив, запасают на зимнее время.
Но и собак не оставь заботой, выкармливай разом
405 Резвых спартанских щенят и молоссов, нравом горячих,[298]
Жирною сывороткой. При таких сторожах опасаться
Нечего будет хлевам ни волков, ни воров полуночных,
С тыла на них нападать не будет ибер несмирённый.[299]
Псами придется не раз преследовать робких онагров[300],
410 Зайцев псами травить, на коз охотиться диких,
Громким лаем вспугнув кабанов, из логов лесистых
Их выгонять; на горах с собаками будешь нередко
Криком своим заводить матерого в сети оленя.
Также учись и хлева ароматным окуривать кедром,
415 Духом гальбана[301] умей отвратную выгнать хелидру.
Чисть кормушки, – не то завестись в них может гадюка;
Трогать опасно ее. От света бежит она в страхе.
Или привыкшая жить в норе, под укрытьем, медянка, —
Худшая стада напасть! – чей яд молоко отравляет,
420 Там приживется – хватай, пастух, тут камни и палки!
Вставшую грозно беду, надувшую шею со свистом,
Смело рази! Побежит она, голову робкую пряча, —
Тела изгибы меж тем и хвост постепенно слабеют,
И уж последний извив по земле еле-еле влачится.
425 Водится злая змея еще в Калабрийских ущельях,[302] —
Грозная; и голова должна быть огромной, и шея –
Мощной; до самых колен свисает кожа подбрудка.
Бок чем длинней у нее, тем лучше корова; все крупно
55 В ней, и нога; рога же изогнуты, уши мохнаты,
В белых пежинах я предпочел бы корову, такую,
Чтобы терпеть не желала ярма и рогом грозила,
Мордою схожа была с быком, держалась бы прямо
И, как пойдет, следы концом хвоста заметала.
60 Срок Луцине служить и вступать своевременно в браки
Тянется до десяти, начавшись по пятому году, —
Возраст иной для отёлов негож, ненадежен для плуга.
В этот, стало быть, срок, пока молодо стадо и бодро,
Пустишь быков. Скотину знакомь с Венерой весною
65 Ранней, кровь обновляй, молодых примешивай к старым.
Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных
Ранее всех; подойдут болезни и грустная старость,
Скорби, – а там унесет безжалостной смерти немилость,
В стаде найдутся всегда, каких заменить ты захочешь.
70 Будешь их смело сменять. Чтобы впредь не жалеть о потерях
Исподволь заготовляй пополненье для старого стада.
Что до коней, то подбор и у них производится так же.
Тех, кого ты взрастить пожелал в надежде на племя,
С самых младенческих дней окружи особливой заботой.
75 Прежде всего, на лугу племенных кровей жеребенок
Шествует выше других и мягко ноги сгибает.
Первым бежит по дороге, в поток бросается бурный
И не боится шаги мосту неизвестному вверить.
Шумов пустых не пугается он; горда его шея,
80 Морда – точеная, круп налитой, и подтянуто брюхо.
Великолепная грудь мускулиста. Всех благородней
Серая масть иль гнедая; никто не отдаст предпочтенья
Белой иль сивой. Едва прогремит издалёка оружье,
Конь уже рвется вперед, трепещет, ушами поводит,
85 Ржет и, наполнясь огнем, ноздрями его выдыхает.
Грива густа; коль тряхнет, на плечо она падает вправо.
А между ребер – хребта ложбина глубокая. Оземь
Бьет он ногой, и звенит роговиной тяжелой копыто.
Был по преданью таким, амиклейцем смирённый Поллуксом,[269]
90 Киллар[270], также и те, что воспеты поэтами греков:
Марсовых пара коней и великого выезд Ахилла.[271]
Да и Сатурн, что спешил по конской шее рассыпать
Гриву, завидев жену, и, бегством поспешным спасаясь,
Зычным ржаньем своим огласил Пелиона высоты.[272]
95 Если болезнь изнурила коня иль от старости стал он
Слаб, то его удали; не щади этот возраст постыдный.
Старый, холоден он к Венере и неблагодарный
Труд понапрасну вершит, а коль дело доходит до схватки,
Словно в соломе пожар, который велик, но бессилен,
100 Тщетно ярится. Смотри особливо на нрав, и на возраст,
И на повадки коня, и на родословную тоже;
Как переносит позор, наблюдай, как пальмой гордится.
Или не видел ты? – вот безудержно кони лихие
Мчатся вскачь, и вослед из затворов гремят колесницы.[273]
105 Напряжены упованья возниц, и бьющийся в жилах
Страх их выпил сердца, но ликуют они, изгибают
Бич и вожжи, клонясь, отдают, и ось, разогревшись,
Их, пригнувшихся, мчит, а порой вознесенных высоко;
Что-то их гонит вперед – и несутся в пустое пространство.
110 Не отдохнуть ни на миг. Песок лишь взвивается желтый.
Мочит их пена, кропит дыханье несущихся сзади.
Это ль не жажда хвалы, не страсть к одержанью победы!
Первым посмел четверню в колесницу впрячь Эрихтоний[274]
И победителем встать во весь рост на быстрых колесах.
115 Повод и кругом езда – от пелефронийцев лапифов,[275]
И на коня, и с коня научивших наездника прыгать
В вооруженье, сгибать непокорные конские ноги.
Оба искусства трудны. Коневоды всегда молодого
Ищут коня, что нравом горяч и бегает быстро, —
120 Пусть другой и гнался за врагом, обратившимся в бегство,
Родиной пусть он Эпир называл и микенскую крепость,
Племя ж свое по прямой выводил из Нептунова рода.[276]
Если исполнено все, как срок настанет, заботы
Надо направить на то, чтоб от жира тугим становился
125 Тот, кто избран вождем и общим назначен супругом, —
Свежей травы нарезать и водой ключевой обеспечить,
Также мукой, чтобы смог он труд свой выполнить сладкий
И чтобы голод отцов не сказался на хилом потомстве.
А кобылиц между тем худобой истощают нарочно,
130 Только лишь явится пыл и к первому совокупленью
Их устремит: им листвы не дают, от фонтанов отводят.
Часто их бегом еще растрясают, томят их на солнце
В зной, когда молотьба, и стоит над током тяжелый
Стон, и Зефир, налетев, пустую взвивает мякину.
135 Так поступают, чтоб жир не закрыл чересчур изобильный
Их детородных полей, не забухли бы борозды праздно,
Но чтоб ловили жадней и глубже внедряли Венеру.
Вот и на убыль опять об отцах забота, на прибыль –
О матерях. Как срок подойдет, жеребые бродят,
140 Пусть никто им тянуть не позволит тяжелых повозок,
Или дороги прыжком перемахивать, или по лугу
Быстрым галопом бежать, иль в быстром плавать потоке.
Пусть их привольно пасут на просторе, вдоль полноводных
Рек, где по берегу мох и самые злачные травы,
145 Где им в пещерах приют, и тень под утесом прохладна,
Возле Силарских лесов и Альбурна,[277] где падубов рощи,
Есть – и много его – насекомое с римским названьем
«Азилус» – греки его называют по-своему «ойстрон».
Жалит и резко жужжит; испуганный гудом, по лесу
150 Весь разбегается скот, оглашая неистовым ревом
Небо, и лес всполошив, и русло сухое Танагра[278].
В гневе ужасном своем применила когда-то Юнона,
Вздумав телицу сгубить Инахову,[279] чудище это.
Вот и его берегись – к полудню свирепее жалит –
155 И от покрытых коров отгоняй; паси же скотину,
Только лишь солнце взойдет или ночь приведут нам созвездья.
А как отелятся, вся на телят переходит забота.
Прежде всего выжигают тавро с названием рода.
Обозначают, каких на племя оставить желают
160 И для святых алтарей, каких – перепахивать землю
Иль на целинной земле крутые отваливать глыбы.
Весь остальной молодняк на лугах пасется со стадом.
Тех, кого приучить к полевым захочешь работам,
Сызмала ты упражняй, настойчиво их приручая,
165 Нрав доколь у юнцов податлив и возраст подвижен.
Раньше из тонких лозин сплетенный круг им на шею
Вешай. Потом, когда их свободная шея привыкнет
К рабству, им надевай хомуты из веревок, попарно
Соединяй и ходить приучай одинаковым шагом.
170 Пусть до срока они лишь порожние тянут повозки
И оставляют следы лишь на самой поверхности пыльной.
Пусть лишь потом заскрипит под грузом тяжелым телега
С буковой осью, таща вдобавок и медное дышло.
Для молодежи, еще не приученной, надо не только
175 И луговой, и болотной травы приносить, и шершавых
Листьев ветлы, но и злаков с полей. Отелившись, коровы
Впредь наполнять молоком белоснежным не станут подойник,
Новорождённым отдав целиком свое сладкое вымя.
Если ж тебя привлекает война и жизнь строевая,
180 Или ты хочешь скользить колесом по Алфею у Пизы[280],
Иль колесницы полет стремить у Юпитера в рощах,[281]
Первое дело – чтоб конь приучился к оружью и духу
Воинских схваток, привык и к трубному звуку, и к стону
Тяжеловесных колес, и к бряцанью удил на конюшне.
185 Чтобы все больше потом похвалам воспитателя нежным
Был бы он рад, чтобы тот его хлопал ладонью по шее.
Должен он это постичь, едва от сосцов материнских
Отнят. Пусть морду он сам в недоуздок мягкий просунет, —
Слабый, дрожащий еще, своих еще лет не сознавший.
190 Но как три года пройдет, тогда, по четвертому году,
Пусть он выделывать «круг» начинает и сдержанным шагом
Оземь звенеть и одну за другой вымахивать ноги.
Пусть это будет – как труд; пусть ветры на спор вызывает
И, по равнине летя на просторе, не сдержан вожжами,
195 Запечатляет следы на поверхности глади песчаной.
Крепкий так Аквилон налетает от Гиперборейских
Стран[282] и скифские к нам непогоды несет и сухие
Тучи, – нивы тогда волнами идут под дыханьем
Легким его, и шумят высокие леса вершины,
200 И широко в берега прибой ударяет вспененный,
Мчится он, бегом своим и поля и моря подметая.
Так подготовленный конь среди мет на ристаньях элейских,[283]
Взмыленный, будет из губ выпускать кровавую пену,
Выю под иго склонив, боевую возить колесницу.
205 Ежели конь укрощен, позволяй, чтоб от сытого корма
В весе он стал прибавлять. Строптивым норов бывает
Неукрощенных коней. Смиришь его будто, – не хочет
Хлесткой плети терпеть, удилам подчиняться железным.
Способ их мощь укреплять наилучший, однако, – Венеру
210 Вовсе от них отстранять, чтобы их не язвило желанье,
Предпочитает ли кто коров иль коней разведенье.
С этой целью быков уводят подальше, пастись их
Там оставляют одних, за горой иль рекою глубокой;
Или, в хлеву заперев, у наполненных держат кормушек,
215 Ибо их силы сосет постепенно, сжигает их видом
Самка и им не дает о лугах вспоминать и о рощах.
Сладки красоты ее, они заставляют нередко
Двух горделивых быков друг с другом рогами сражаться.
В Сильском обширном лесу[284] пасется красивая телка,
220 А в отдаленье меж тем с великой сражаются силой,
Ранят друг друга быки, обливаются черною кровью,
Рог вонзить норовят, бодают друг друга с протяжным
Ревом; гудят им в ответ леса на высоком Олимпе.
В хлеве одном теперь им не быть: побежденный соперник
225 Прочь уходит, живет неведомо где одиноко.
Стонет, свой помня позор, победителя помня удары
Гордого, – и что любовь утратил свою без отмщенья,
И, оглянувшись на хлев, родное селенье покинул.
С тщаньем сугубым теперь упражняет он силы, меж твердых
230 Скал всю ночь он лежит, простерт на непостланном ложе.
Только колючей листвой питаясь да острой осокой.
Он испытует себя и гневу рога свои учит.
Он на стволы нападает дубов, ударяется в ветер
Лбом и взрывает песок, и взвивает, к битве готовясь.[285]
235 После же, восстановив свою мощь, вновь силы набравшись,
Двигает рать, на врага, уже все позабывшего, мчится, —
Словно волна: далеко забелеется в море открытом,
И, удлинясь, свой пенит хребет, и потом, закрутившись,
Страшно гремит между скал, и, бросившись, рушится шумно,
240 Величиною с утес; и даже глубинные воды
В крутнях кипят, и со дна песок подымается черный.
Так-то всяческий род на земле, и люди, и звери,
И обитатели вод, и скотина, и пестрые птицы
В буйство впадают и в жар: вся тварь одинаково любит.
245 Львица, о львятах забыв, не станет иною порою
В бешенстве лютом бродить по равнине; медведь косолапый
Так не звереет в лесу и бед не творит без разбору,
Сколько тогда; грозны кабаны, и тигры опасны.
Горе! Плохо тогда заблудиться в пустыне Ливийской!
250 Разве ты не видал, как дрожат, напрягая все тело,
Кони, едва лишь до них донесется знакомый им запах?
Нет, тогда ни вожжам человека, ни плети жестокой,
Ни пропастям, ни скалам, ни встречным не удержать их
Рекам, крутящим в волнах каменья горных обвалов.
255 Так же свирепствует вепрь сабинский, точит он бивни,
Оземь копытцами бьет и боком о дерево трется,
С той и с другой стороны приучает плечи к увечьям.
А человек молодой, у которого в жилах струится
Пламя жестокой любви? В час поздний, в темень ночную,
260 В самую бурю плывет возмущенной пучиной. Грохочет
Неба огромная дверь. Гудят, разбиваясь о скалы,
Воды, и тщетно его родители бедные кличут
И злополучно вослед погибнуть готовая дева.[286]
А не покорны ль любви пестрошерстые Вакховы рыси?[287]
265 Волки свирепые? Псы? Даже смирные нравом олени
Битвы ведут. Но неистовей всех ярятся кобылы.
Пыл тот сама в них Венера влила, когда челюстями
Тех потнийских квадриг было сжевано Главково тело.[288]
Властно их гонит любовь за Гаргар и за Асканий[289]
270 Гулкий; взбегают они вскачь на гору, переплывают
Реки, едва лишь огонь разогреет их жадные недра, —
Больше весной, ибо жар о весне возвращается в кости.
Грудью встречают Зефир и стоят на утесах высоких,
Ветром летучим полны, – и часто вовсе без мужа
275 Плод зарождается в них от ветра – вымолвить дивно!
Тут по утесам они, по скалам, по глубоким долинам
Порознь бегут – нет, Эвр, не к тебе, не в пределы Востока,
Мчатся туда, где Кавр[290] и Борей, где темнейший родится
Австр, где он небеса омрачает стужей дождливой.
280 Тут-то тягучий течет, называемый меж пастухами
Верным названьем его, «гиппоман», из кобыльей утробы, —
Мачехи злые тот сок испокон веков собирали,
Всяческих трав добавляли к нему и слов не безвредных.
Так, – но бежит между тем, бежит невозвратное время,
285 Я же во власти любви по частностям всяким блуждаю.
Полно – о крупном скоте; еще остается забота –
Про руноносных овец рассказать и коз длинношерстых.
Вот над чем, селянин, потрудись и жди себе чести!
Не сомневаюсь я в том, как трудно все это словами
290 Преодолеть и почтенность придать невысоким предметам.
Но увлекает меня к высотам пустынным Парнаса
Некая нежная страсть. Мне любо на этих нагорьях,
Там, где ничья колея не вилась до криницы Кастальской.[291]
Чтимая Палес! Начнем петь ныне голосом полным.
295 Прежде всего, мой совет, чтобы в теплом хлеву насыщались
Овцы травою, доколь не вернется весеннее время.
Папоротник я велю и солому стелить, не жалея,
На земляные полы, чтобы стужа зимой не вредила
Нежной скотине, чтоб ей ни чесотки не знать, ни подгодов.
300 Перехожу к другим. Листвы земляничника надо
Козам давать и поить их свежей водой родниковой.
Оберегай от ветра хлева, пусть к югу выходят,
Чтобы без солнца не быть и зимой, доколе холодный
Не западет Водолей, оросив окончание года.
305 К этим другим отнестись с не меньшей должны мы заботой:
Столько же пользы от коз, хоть овечья милетская стоит
Дорого шерсть,[292] коль она проварена в пурпуре тирском.
Чаще потомство у коз, у них молока изобилье:
Сколько уж струй излило от дойки опавшее вымя, —
310 Жми лишь потуже сосцы, и пуще запенятся струи!
Бороды, кроме того, стригут не без пользы седые
У кинифийских козлов[293] и шерсть шелковистую козью, —
Для лагерей – на шатры, на плащи для рабов корабельных.
Козы пасутся в лесах, на высоких вершинах Ликея,
315 Между колючих кустов и зарослей, любящих кручи.
Сами приходят домой – не собьются – и младших приводят.
Столько несут молока, что насилу порог переступят.
Тщательно предохраняй их от зимних ветров и стужи;
Прочих забот от тебя почти не потребуют козы –
320 Весело им подноси их сытное пойло, а также
Ветви с листвой и не думай зимой запирать сеновалы.
Но лишь, явясь на призыв Зефиров, обильное лето
Коз и овец погонит пастись на луга и в ущелья,
Вместе с Денницей тогда выходи на простор и прохладу,
325 Утром пораньше, когда еще белы бывают лужайки
И на траве молодой – роса, любимая стадом.
После, в четвертом часу, когда уже зной накалится
И оглашают кусты однозвучным звоном цикады,
Стадо к колодцу веди иль к пруду глубокому – воду
330 Пить, которая к ним по долбленому желобу льется.
В самый же зноя разгар поищи потенистей долину,
Там, где с мощным стволом Юпитеров дуб на просторе
Ветви раскинул свои, где, черной темнея листвою,
Падубов роща густых священную тень простирает.
335 Чистой их снова водой напои и паси их, лишь только
Солнце зайдет, и опять прохладный Веспер умерит
Зной, и снова Луна оживит росою ущелья,
Чайками вновь берега огласятся, щеглами – дубравы.
Упомяну ли еще пастухов ливийских сухие
340 Пастбища, хижины их, где живут друг от друга далёко?
Часто весь день, и всю ночь, и целые месяцы кряду
Стадо пасется, бродя по широкой пустыне без крова
Вовсе, – там и краев не видать у равнины! С собою
Всё африканский пастух волочит: жилище, и лара[294],
345 И амиклейского пса, и оружье, и критский колчан свой, —
Бдительный римлянин так в привычном вооруженье
С грузом увесистым в путь отправляется, чтобы нежданно
Перед врагом оказаться в строю, раскинув свой лагерь.
Иначе – там, где скифы живут, близ вод Меотийских,[295]
350 Там, где желтый песок, взбаламученный, крутится в Истре,
Там, где Родопы загиб под самый полюс протянут.
Там в хлевах, взаперти, подолгу содержат скотину;
Нет там в поле травы и нет листвы на деревьях,
Но, безотрадна, лежит подо льдом глубоким, в сугробах
355 Снежных земля, и они в семь локтей высоты достигают.
Там постоянно зима, постоянно холодом дышат
Кавры. Смурую мглу там солнце рассеять не в силах,
Мчится ль оно на конях наивысшего неба достигнуть
Иль колесницу купать в румяных волнах Океана.
360 Вдруг на бегущей воде застывают нежданные корки,
И уж река на хребте железные держит ободья, —
Прежде приют кораблей, теперь же – разлатых повозок.
Трещины медь там нередко дает; каленеют одежды
Прямо на теле; вино не течет, топором его рубят.
365 Целые заводи вдруг обращаются в крепкую льдину,
И, в бороде затвердев непрочесанной, виснут сосульки.
Снег меж тем все идет и воздух собой заполняет;
И погибают стада; стоят неподвижно, морозом
Скованы, туши быков, под невиданным грузом олени
370 Стынут, сбившись толпой, – рогов лишь видны верхушки.
Не посылая собак, не трудясь расставлять и тенета,
Их, устрашенных уже, пробивающих снежную гору
Тщетно грудью своей, не пугая их красной метелкой,
Копьями бьют, подойдя к ним вплотную, и громко ревущих
375 Так добивают; потом уносят с радостным гиком.
Сами ж в землянках своих спокойно досуги проводят
Там, в глубине; натаскают полен дубовых и цельных
Вязов к своим очагам и жгут их в пламени дымном.
В играх зимнюю ночь проводят, вину подражая
380 Брагою или питьем из перебродившей рябины.
Так и живут дикари под Медведицей гиперборейской
Злобные. Тяжко терпеть им удары рифейского Эвра[296] —
И прикрывают тела звериною рыжею шкурой.
Если заботишься ты о руне, то колючего леса
385 Надо тебе избегать и волчца, и репья, но и злачных
Пастбищ. Овец выбирай тонкорунных, с белою шерстью.
Пусть у тебя заведется баран белоснежный, – но если
Черный язык у него и влажное нёбо, такого
Брось: чтобы темными он не испортил пятнами шерсти
390 Новорожденных ягнят, и высмотри в стаде другого.
Редкостным белым руном – коль тому позволительно верить,
Пан, Аркадии бог, обольстил тебя, Феба, обманно,
В лес густой заманив, – и просящего ты не отвергла![297]
Хочет ли кто молока, пусть дрок и трилистник почаще
395 Сам в кормушку несет, а также травы присоленной:
Будет милей им вода, и туже натянется вымя,
Соли же вкус в молоке останется еле заметный.
Многие вовсе ягнят, от вымени отнятых, к маткам
Не допускают, надев им на рыльца намордник железный.
400 То молоко, что они на заре или днем надоили,
Ночью творожат, а то, что потемну иль на закате
Выдоят, в город пастух уносит в плетеных корзинах,
Или, слегка присолив, запасают на зимнее время.
Но и собак не оставь заботой, выкармливай разом
405 Резвых спартанских щенят и молоссов, нравом горячих,[298]
Жирною сывороткой. При таких сторожах опасаться
Нечего будет хлевам ни волков, ни воров полуночных,
С тыла на них нападать не будет ибер несмирённый.[299]
Псами придется не раз преследовать робких онагров[300],
410 Зайцев псами травить, на коз охотиться диких,
Громким лаем вспугнув кабанов, из логов лесистых
Их выгонять; на горах с собаками будешь нередко
Криком своим заводить матерого в сети оленя.
Также учись и хлева ароматным окуривать кедром,
415 Духом гальбана[301] умей отвратную выгнать хелидру.
Чисть кормушки, – не то завестись в них может гадюка;
Трогать опасно ее. От света бежит она в страхе.
Или привыкшая жить в норе, под укрытьем, медянка, —
Худшая стада напасть! – чей яд молоко отравляет,
420 Там приживется – хватай, пастух, тут камни и палки!
Вставшую грозно беду, надувшую шею со свистом,
Смело рази! Побежит она, голову робкую пряча, —
Тела изгибы меж тем и хвост постепенно слабеют,
И уж последний извив по земле еле-еле влачится.
425 Водится злая змея еще в Калабрийских ущельях,[302] —