Страница:
Настало время атаковать Валенсию. Эмпесинадо и Мина, первые герои испанской народности, старались помочь Блаку и ворвались в арагонские горы. Маршал Сюше отклонил опасность; выпросив подкрепления, перешел через Гвадалавиар, отбросил часть испанской армии в Мурсию, а другую загнал в Валенсию. Этот город не столько страшился покорителя Сарагосы, сколько боялся осады и приступа. Едва бомбы начали опустошать город, как жители заботились уже о капитуляции. Весь гарнизон, состоявший из восемнадцати тысяч человек, и главнокомандующий Блак взяты в плен.
10 января 1812 года французы вступили в Валенсию. 24 числа того же месяца император, имевший привычку вознаграждать подвиги немедленно, определил недвижимые имения на двести миллионов франков для раздачи генералам, офицерам и солдатам арагонской армии. Маршал Сюше получил титул герцога Альбуфера с доходами, которые доставляло это герцогство.
Пока Сюше действовал с таким блестящим успехом, маршал Сульт вторгся в Португалию, Ней завоевывал и усмирял Галисию и Астурию, а Виктор уничтожал эстремадурскую армию Куэсты.
Успехи Сульта в Португалии были блестящи и быстры, но непродолжительны. Он разбил генерала Роману на берегах Тамеги и постепенно занял Шавес, Брагу и Опорто. Опорто, второй город в Португалии, тщетно силился сопротивляться и вынужден был сдаться после первого приступа, 29 марта 1809 года.
Такие успехи начальников французской армии не имели, однако ж, влияния на дух жителей, которые не устрашились этим, а все более и более раздражались. Общее восстание последовало в Эстремадуре. Бадахосская хунта отвечала гордо и запальчиво маршалу Виктору. В то же время Веллингтон с тридцатью тысячами пошел из Лиссабона к Опорто с надеждою отнять этот важный пункт у Сульта, который, посредством эстремадурского восстания, был лишен помощи и содействия Виктора и должен был, с другой стороны, опасаться португальского генерала Сильвейры, подкрепляемого Бересфордом. В таком опасном положении французская армия, казалось, неминуемо будет разбита; но ею командовал искуснейший и ученейший полководец нашего времени: Сульт спас ее быстрыми и превосходными своими распоряжениями. Без колебаний пожертвовал он багажом, запасами, снарядами. Вся армия прошла через ущелья; под нею кипел Кавадо, разлившийся от дождей; над нею висели скалы, с которых непрерывно раздавались выстрелы. Сульт превозмог все препятствия, скрыл свое отступление от обоих неприятельских генералов и достиг границы. Это отступление, вовсе не похожее на отступление Мура, доставило Сульту новые права на славу.
Маршал Сульт, чудом спасшийся от Веллингтона, Бересфорда и Сильвейры, появился в Испании, снова напал на Роману и принудил его снять осаду Луго. Ней, устроив дела в Асгурии точно так, как Сюше в Арагонии, соединился с Сультом, и оба согласились принять меры для решительного уничтожения армии Романы и для усмирения бунтовщиков в Галисии. Но военные действия врагов в центре полуострова скоро принудили маршалов изменить соображения и намерения.
Веллингтон, не имевший успеха против Сульта, повернул к Эстремадуре и надеялся, что ему посчастливится против Виктора. Соединившись с Куэстою, Бересфордом, Романою, он решился напасть на Виктора и отнять столицу у короля Иосифа.
Иосиф понял опасность и приказал сосредоточить все отряды французской армии на Таге. Сульт не успел еще соединиться с Мортье, как Иосиф, предпочитая совет Виктора мнениям своего начальника штаба Журдана и не дождавшись даже Себастиани, решился на битву. Такое нетерпение спасло неприятельскую армию от совершенной гибели.
Англо-испанцы храбро защищали и удержали все свои позиции. Потеря их, равная потере французов, простиралась до восьми тысяч человек убитыми и ранеными. Враги Франции поздравляли Веллингтона с победой, но Сульт скоро показал, на чьей стороне была выгода. Он занял Пласенсию в то время, когда Веллингтон, получивший за Талаверскую битву титул генералиссимуса англо-испанских и португальских войск, думал найти его близ Бенавенте. Соединившись с Мортье и Виктором, Сульт напал на врагов 8 августа 1809 года при мосте Арцобиспо, и на этот раз никто не сомневался в победе. Испанцы были совершенно разбиты, и армия Веллингтона бежала среди горевших нив и лесов.
Испанское терпение не пало после столь частых поражений. Аризага, с армией в шестьдесят тысяч человек, двинулся на Мадрид.
Сульт командовал всей армией вместо маршала Журдана. Он призвал Виктора, Мортье и Себастиани и пошел на неприятеля, гнал его до Осаньи, и тут 18 ноября 1809 года уничтожил испанскую армию. Во время этой достопамятной битвы Аризага, оставив начальство над войском, взошел на городскую колокольню и смотрел оттуда, как простой зритель, на разрушение своей силы. Он лишился всей артиллерии, багажа и знамен. Победители взяли тридцать тысяч человек в плен.
В эту минуту можно было нанести последний, решительный удар испанской стойкости и английскому вмешательству. На севере мир был заключен, и император мог отправить часть своих войск на полуостров. В начале 1810 года французская армия в Испании увеличена до трехсот тысяч человек; она состояла под начальством короля Иосифа, но действительным, настоящим начальником был маршал Сульт, занимавший место начальника штаба.
Пока маршал Сульт с победами проходил по Андалузии, Массена, прибывший в Испанию с новыми эслингскими лаврами, вторгся в Португалию и шел на Мадрид. Он надеялся на помощь андалузской армии, но Сульт был удержан англо-испанцами, и Массена, опасаясь Веллингтона, вышел из Португалии. Отступление его имело печальные последствия. Веллингтон овладел Бадаиосом.
Сульт занялся усмирением Андалузии, а англо-испанцы шли между тем вперед, разбили центральную армию, заняли Мадрид и вынудили короля Иосифа удалиться в Валенсию под прикрытие маршала Сюше. С этой минуты занятие Андалузии стало невозможным. Бросили блокаду Кадикса. Сульт отступил через Гренаду и Мурсию, соединился с Сюше при Аликанте и потом пришел к центральной армии для похода к Мадриду и для нового завоевания этой столицы.
ГЛАВА XXXIV
[Разрыв с Россией]
Император Александр давно уже охладел в дружбе к Наполеону. От торжественной дружбы в Тильзите и от эрфуртских воспоминаний в душе русского монарха оставались только неудовольствие и неприятности, порождаемые увядшей привязанностью и несбывшейся надеждой. Пока русский император признавал полезным вести войну против Наполеона, он действовал сообща с английским кабинетом и вступил в 1805 и 1806 году в союз против Франции, помогая то Австрии, то Пруссии. Но Аустерлиц и Фридланд дали ходу дел новый оборот. Объемля проницательным умом положение Европы и ее действительные потребности, Александр во время неменского свидания решился на разрыв с Англией и на соединение с Наполеоном, который задумал разрушить силу Англии континентальной системой. Выгоднее было разделять силу Наполеона и помогать ему в общем деле, чем идти против стечения обстоятельств.
Однако ж Наполеон продолжал действовать в прежнем духе, пользовался всеми случаями и обстоятельствами для увеличения французского владычества и влияния, не думая, что нарушение политического равновесия в Европе не может быть приятно кроткому и справедливому монарху, царствовавшему в Петербурге. В 1809 году Наполеон отнял у Австрии некоторые ее части, что придвинуло Францию к русской границе. Такое соседство было небезопасно и не вполне вознаграждалось уступкой участка Галиции, отданного России по венскому трактату.
Кроме того, Наполеон поддерживал существование Варшавского герцогства. Шли переговоры об уничтожении его. Коленкур, очарованный милостивым обращением и снисходительностью императора Александра, готовился решить дело, как было угодно русскому императору, и 5 января 1810 года подписал проект трактата об этом предмете; но Наполеон не согласился на предложения своего посла. После многих бесполезных переговоров дело не подвинулось вперед и осталось в прежнем положении. Александр не мог уже ничего ожидать от союза с Францией, когда справедливые его желания не исполнялись. Наполеон даже в восточном вопросе склонился на сторону австрийской политики, и в наказание за свою неосторожность скоро узнал, что русский царь отступает от континентальной системы. 15 января 1811 года издан указ, налагавший запрет на некоторые французские произведения и покровительствовавший привозу колониальных товаров. Сверх того, в случае преступления законов повелевалось сжигать французские произведения, а колониальные только конфисковать.
Понятно, как это изумило Наполеона. Он немедленно приказал Коленкуру просить об отмене этого указа. Но император Александр, предвидевший все последствия своего распоряжения, не хотел и не мог исполнить подобного требования. Ответ его можно было предвидеть наперед. Указ остался в полной силе, и вооружение, начатое прежде его обнародования, деятельно продолжалась. Наполеон тоже готовился к войне. Данцигский гарнизон усилен; массы войск проходили по Германии. Император Александр потребовал объяснений; отвечали, что хотят принять меры против враждебных его намерений, изобличаемых военными приготовлениями. Император удостоверял, что не нарушит мира, если будут удовлетворены его требования касательно герцогства Варшавского и герцогства Ольденбургского, занятого французами, под предлогом, что оно стало центром европейской контрабанды, грозившей уничтожить всю континентальную блокаду.
Таким образом, разрыв начался в 1811 году. Оба императора не могли уже согласиться в главнейших статьях политики; стало быть, рано или поздно война должна была непременно возгореться. Однако ж Наполеон, всегда старавшийся возложить на неприятеля всю ответственность за бедствия войны, не хотел и на этот раз поднять знамя брани на союзника, не испытав последних средств к примирению, от которого зависело спокойствие Европы. Он писал несколько раз императору Александру с этой целью. "Ныне, говорил он в одном из своих писем, - повторяется то же, что я уже видел в Пруссии в 1806 году и в Вене в 1809. Я останусь другом Вашего Величества, если даже роковая судьба, увлекающая Европу, вооружит наши народы друг против друга. Буду соображаться с поступками Вашего Величества; никогда не подниму оружия первый; войска мои двинутся вперед, когда вы уничтожите Тильзитский трактат. Я первый прекращу вооружения, если вы покажете такую же доверенность. Раскаивались ли Вы когда-нибудь в доверии, мне оказанном?"
Русский император был тверд и, чувствуя справедливость своих требований и желаний, повторял их, не соглашаясь ни на какие уступки. Он даже потребовал еще очищения Данцига.
"Тогда я думал, что война объявлена, - говорит Наполеон в Мемориале; - я не имел привычки опаздывать. Я мог идти против России во главе всей остальной Европы; предприятие было народное, дело - европейское; в этом заключалось последнее усилие Франции; ее судьба и судьба новой европейской системы зависела от конца этой борьбы".
Пути Провидения ведут Наполеона в Москву... "Наполеон идет на Россию, во главе всей остальной Европы!.." В Кремле назначены границы его победам; туда влечет его мысль о всемирном преобладании Франции!..
ГЛАВА XXXV
[Поход в Россию (1812 год)]
Прежде отъезда из Парижа и официального объявления о разрыве с Россией и новой войне на севере Европы Наполеон принял несколько мер, которые должны были показать подвластным ему народам, что он снова замышляет огромное предприятие, что снова загорится война в странах отдаленных.
Двадцать третьего декабря 1811 года сенат предоставил в распоряжение военного министра сто двадцать тысяч человек рекрутов в счет конскрипции 1812 года. 13 марта следующего года другим сенатским декретом учреждена национальная гвардия, с разделением на три набора. Спустя несколько дней (17 марта) повелено произвести первый набор, в шестьдесят тысяч человек. Эта гвардия составляла внутреннюю армию, назначенную собственно для охраны границ, и, кроме того, издано повеление немедленно собрать всех рекрутов, назначенных по обыкновенной ежегодной конскрипции.
Не довольствуясь приготовлениями к войне в пределах своей империи, Наполеон задумал напасть на Россию с силами всей остальной Европы и занялся для этой цели заключением договоров с другими сильными державами. Трактат с Австрией подписан 24 февраля, а с Пруссией 14 марта 1812 года.
Наполеон, в сопровождении императрицы Марии-Луизы, оставил Париж 9 мая; почти не останавливаясь, проехал через Мец, Майнц и Франкфурт и 17-го прибыл в Дрезден. На это время в столице Саксонии собралось множество владетельных особ: звезда Наполеона сияла еще полным блеском. Император австрийский и король прусский, со своими министрами Меттернихом и Гарденбергом, находились тоже здесь. Наполеон занимал большие апартаменты королевского дворца, и ежедневно гостиная его наполнялась королями, маршалами и придворными.
Пребывание Наполеона в Дрездене было непродолжительно. Он поспешил к берегам Немана, через Прагу, где расстался со своей супругой. До открытия военных действий Наполеон посетил Кенигсберг и Данциг. В этом последнем городе начальствовал Рапп, которого император французов особенно уважал за его храбрость и откровенность. Мюрат и Бертье находились в это время при особе Наполеона. Король неаполитанский казался недовольным; Наполеон заметил это и сказал Раппу: "Не замечаете ли вы в Мюрате чего-то необыкновенного? Я вижу в нем какую-то перемену. Уж не болен ли он?" - "Ваше величество, - отвечал комендант Данцига, - Мюрат не болен, а печален". - "Печален! Это почему? - живо возразил император. - Или он не доволен, что король?" - "То-то и есть, ваше величеством - отвечал Рапп, - Мюрат говорит, будто он не король". - "Сам виноват, - сказал Наполеон. - Зачем он неаполитанец, а не француз?.. Когда он живет в своем королевстве, так то и дело делает глупости; благоприятствует торговле англичан, а я не хочу этого".
На другой день после этого разговора Наполеон пригласил к себе ужинать Раппа, Бертье и Мюрата, и, судя по их принужденному виду, подумал, что они опасаются разговора о настоящей кампании; это показалось ему безмолвным укором, и он сказал: "Я вижу, господа, что вы разлюбили войну. Король неаполитанский не хочет уже оставлять своих владений в прекрасном климате; Бертье спешит охотиться в своем Гробуаском поместье, а Раппа берет нетерпение жить в своем парижском отеле". Наполеон говорил сущую правду; но ни Мюрат, ни Бертье не смели сознаться; один только Рапп осмелился сказать, что император отгадал его мысли. Впрочем, Наполеон не мог винить никого, кроме себя, в изменении духа своих сподвижников. Конечно, посреди великолепия придворной жизни и сибаритства, в кругу удовольствий и обольщений величия, ни король неаполитанский, ни князь невшательский не могли сохранить своих лагерных привычек, своей неусыпной ревности и беззаботной отваги, которые отличали Мюрата и Бертье, солдат итальянской армии, при Монтенотте и Лоди.
Однако ж, каково бы ни было тайное мнение этих испытанных воинов о начинающейся кампании, последствий которой невозможно было предвидеть никакому человеческому разуму, они готовы были продолжать свое блестящее поприще и следовать за своим предводителем. "Мы жалеем о нарушении мира, - сказали они, - но все-таки предпочитаем открытую войну шаткой дружбе". - "Ваше величество, - подхватил данцигский комендант, - ваш Рапп все-таки довольно порядочно умеет владеть конем и саблей и не может оставаться здесь, как дряхлый инвалид, когда вы идете сражаться: позвольте же мне занять при вас прежнюю адъютантскую должность".
Рапп, во время начальствования своего в Данциге, приобрел общее расположение пруссаков нестрогим соблюдением правил континентальной блокады. Строгие требования этой политической меры не согласовались с привычками и откровенным характером храброго воина. Наполеон, умея ценить его, не делал ему за это никаких выговоров и замечаний, и когда в его приемной зале увидел бюст прусской королевы, то удовольствовался только тем, что с улыбкой сказал ему: "Мистер Рапп, предупреждаю вас, что извещу Марию-Луизу о вашей неверности".
Император выехал из Данцига 11 июня, по пути к Кенигсбергу, куда прибыл 12 числа, осмотрев на дороге войска корпуса Даву. В эту пору Наполеон чрезвычайно заботился об устройстве и продовольствии армии. "Его деятельность, - говорит господин де Сегюр, - была в тогдашнее время совершенно обращена на эти важные предметы. Он расточал замечания, повеления, даже деньги: это свидетельствуют сами письма императора. Дни проводил он за диктовкой различных инструкций и даже вставал по ночам для окончания работы. Один из генералов получил от императора в один и тот же день шесть депеш с инструкциями".
Узнав, что генерал Лористон, которому он поручил было сделать некоторые предложения императору всероссийскому, не был допущен к его величеству, Наполеон счел это достаточной причиной вступить в пределы России без предварительного объявления войны. "Побежденные, - сказал он, - хотят поступать, как победители. Судьба увлекает их. Перейдем Неман!"
Французская армия, состоявшая, по официальным известиям, из семисот тысяч человек, не имея в том числе ни отборных войск, ни гвардии, была разделена на тринадцать корпусов.
Первый корпус был вверен Даву, второй Удино, третий Нею, четвертый вице-королю Евгению, пятый Понятовскому, шестой Гувион-сен-Сиру, седьмой Ренье, восьмой Иерониму, королю вестфальскому, девятый Виктору, десятый Макдональду, одиннадцатый Ожеро, двенадцатый Мюрату, тринадцатый князю Шварценбергу.
Между тем русские войска, оставив неманскую линию, расположились по Днепру и Двине. Наполеон последовал за ними 11 июня старого стиля; прибыв в два часа утра на аванпосты в окрестностях Ковно, он накинул на себя плащ и надел польский картуз одного из солдат легкой кавалерии и, таким образом переодетый, лично обозрел часть берегов Немана, выискивая удобное место для переправы. Императору сопутствовал один генерал Гаксо.
Наполеон назначил переправу на изгибе реки, близ деревни Понемана, повыше Ковно. Вечером того же дня генерал Эбле навел три моста, по которым французская армия, разделенная на три колонны, переходила в продолжение целой ночи на противоположный берег реки и к рассвету следующего дня заняла его.
Овладев Ковно, Наполеон захотел сделать из него пункт опоры для тыла своих войск и потому оставил в нем гарнизон и устроил госпитали.
Казачий разъезд, находившийся в Ковно, отступая, сжег мост на Вилии, которая под Ковно впадает в Неман; но это не помешало французам переправиться через нее. Русских в виду не было, кроме нескольких казаков, которые по временам появлялись то в одном, то в другом месте.
Таким образом, французы приблизились к Вильно, и 16 июня в четыре часа утра атаковали перед этим городом арьергард корпуса генерала Тучкова. Последним выступил из Вильно генерал граф Орлов-Денисов с лейб-казачьим полком, который, выходя из города, произвел две удачных атаки на французскую конницу. Наполеон в полдень того же дня въехал в оставленный русскими Вильно, из которого они предварительно успели вывезти все, что только было можно.
Заняв Вильно, Наполеон немедленно захотел учредить в этом городе временное правительство, председателем которого назначил господина Биньона.
Главная квартира Наполеона все еще была в Вильно, хотя его армия подвигалась вперед. Он намеревался воспрепятствовать соединению двух русских армий, первой под командой Барклая-де-Толли, и второй, под начальством князя Багратиона, и в то же время перерезать путь, по которому должны были соединиться корпуса первой из этих армий; но он не успел пересечь отступления на сборные места ни одной части русских войск, кроме одного только отряда генерала Дорохова.
Император всероссийский еще раз пытался склонить Наполеона к миру и присылал к нему в Вильно Балашова с письмом и словесным предложением начать тотчас переговоры, но под непременным условием, чтобы французские войска сейчас же отступили за Неман. Предложение это было отвергнуто ослепленным императором французов.
Наполеон выехал из Вильно 16 июня, решившись избрать центр своей операционной линии между Двиной и Днепром. Вследствие этого намерения, оставляя наступление на Барклая-де-Толли и возложив на Даву, Иеронима и князя Шварценберга, маневрировавших на правом его крыле, попечение воспрепятствовать князю Багратиону достигнуть укрепленного лагеря русских под Дриссой, сам он двинулся по направлению к Витебску и Смоленску.
Однако же Наполеон решительно никому не сообщал своих планов о предположенных им действиях, и это было причиной, что в его главной квартире возникли недоумения и тайный ропот. Он не обращал на это ни малейшего внимания, потому что был уверен в превосходстве принятого плана и думал, что все пойдет успешно, если маршалы в точности исполнят его приказания. Он приказал своему брату, королю вестфальскому, идти вслед за князем Багратионом и беспрестанно тревожить его войска с тылу, между тем как Даву будет находиться впереди них и препятствовать соединению второй русской армии с первой.
Но Иероним медленностью своих движений до того возбудил негодование Наполеона, что тот, наконец, написал ему: "Невозможно маневрировать с большим неискусством; вы будете причиной, что Багратион успеет уйти: вы заставите меня потерять плоды самых искусных соображений и лишите лучшего случая, какого, может быть, нс представится более в продолжение всей настоящей войны".
Император французов не удовольствовался этим замечанием королю вестфальскому и, желая быть уверенным в более деятельном содействии вестфальских войск, приказал Иерониму состоять в непосредственной команде маршала Даву. Но Иероним, полагая, что такая подчиненность маршалу несовместна с его королевским титулом, не захотел повиноваться и вовсе оставил армию. Наполеон огорчился, но в молчании перенес оскорбительный поступок брата.
По отбытии Иеронима из армии вестфальские войска вверены Жюно, герцогу д'Абрантескому; но, тем не менее, главное начальство над восьмым корпусом осталось за Даву.
Корпусы Макдональда и Уднно были отражены против графа Витгенштейна, который беспокоил левый фланг французов и прикрывал Петербург. Барклай-де-Толли оставил укрепленный лагерь под Дриссой и, сообразно движению Наполеона на Витебск, перешел к этому городу, поручив корпусу Остермана удерживать напор французской армии.
Войска Остермана встретились с войсками принца Евгения и Мюрата под Островной и бились с ними 13 (25) июля. Многочисленная французская кавалерия вдруг атаковала русских, бывших впереди, и привела их в расстройство. Граф Остерман, услышав сильную канонаду, которой Мюрат встретил его конницу, приказал своей пехоте идти быстрым шагом и в десятом часу утра, немного не доходя до Островны, расположил свой корпус поперек дороги, упираясь флангами в болотистый лес. Весь день двадцать пятого числа французы делали беспрерывные атаки, но русские мужественно отражали их. Двадцать шестого графа Остермана сменил Коновннцын и стал в восьми верстах от Островны, при деревне Какувачина, куда граф Остерман отступил ночью. Первое крыло Коновницына примкнуло к Двине, левое к густому лесу, центр, прикрытый оврагом, стоял на большой дороге. Принц Евгений и Мюрат повели безуспешные атаки на русский левый фланг. На правом своем крыле Коновницын тоже не уступал ни шагу и, два раза отбив нападения французов, сам ударил на них, но не имел успеха, потому что к ним прибыли на помощь свежие войска и сам Наполеон. Коновницын начал в примерном порядке отступать перед превосходными силами французов, и Наполеон, не ранее как уже вечером этого дня, приобрел поле сражения, но не добыл никаких трофеев. Двадцать седьмого числа французская армия продолжала идти вперед, но русские, примкнув к армии Барклая-де-Толли, остановились и казались готовыми принять сражение.
Речка Лучица отделяла русских от французов. Наполеону для перехода через нее представлялся один только небольшой мост, который притом требовал починки, и он дал повеление генералу Брусье сделать его годным к переправе.
Однако же генеральное сражение, которого, казалось, так желали русские и французы, опять было отложено.
Барклай-де-Толли, получив от князя Багратиона уведомление, что Даву прежде него занял Могилев и потому он последует на Смоленск, не мог вступить в дело прежде соединения своего со второй армией, и сам в ночь отступил также к Смоленску. С рассветом дня французы изумились, не видя перед собой русских. Они немедленно перешли Лучицу и заняли позицию, оставленную Барклаем-де-Толли, также и Витебск, из которого, впрочем, жители удалились. Тут на несколько дней расположилась главная квартира Наполеона.
Между тем Россия успела заключить мир с турецким султаном и скрепить союз со Швецией. Наполеон узнал об этом в Витебске и был ужасно рассержен, потому что лишился сильной в свою пользу диверсии. - "Турки, - вскричал он, - дорого заплатят мне за эту ошибку! Это такая грубая ошибка, что я не мог даже предвидеть".
Несмотря на это, Наполеон настойчиво шел к своей цели, воображая, что его военное счастье поправит ужасный вред, нанесенный ему русской дипломатией.
С 3 на 4 августа Наполеон ночевал в семи верстах от Смоленска, занятого Раевским, то есть авангардом уже соединившихся армий Барклая-де-Толли и князя Багратиона; но Наполеон был уверен, что русская армия еще не близко, и что в Смоленске одна только дивизия генерала Неверовского.
10 января 1812 года французы вступили в Валенсию. 24 числа того же месяца император, имевший привычку вознаграждать подвиги немедленно, определил недвижимые имения на двести миллионов франков для раздачи генералам, офицерам и солдатам арагонской армии. Маршал Сюше получил титул герцога Альбуфера с доходами, которые доставляло это герцогство.
Пока Сюше действовал с таким блестящим успехом, маршал Сульт вторгся в Португалию, Ней завоевывал и усмирял Галисию и Астурию, а Виктор уничтожал эстремадурскую армию Куэсты.
Успехи Сульта в Португалии были блестящи и быстры, но непродолжительны. Он разбил генерала Роману на берегах Тамеги и постепенно занял Шавес, Брагу и Опорто. Опорто, второй город в Португалии, тщетно силился сопротивляться и вынужден был сдаться после первого приступа, 29 марта 1809 года.
Такие успехи начальников французской армии не имели, однако ж, влияния на дух жителей, которые не устрашились этим, а все более и более раздражались. Общее восстание последовало в Эстремадуре. Бадахосская хунта отвечала гордо и запальчиво маршалу Виктору. В то же время Веллингтон с тридцатью тысячами пошел из Лиссабона к Опорто с надеждою отнять этот важный пункт у Сульта, который, посредством эстремадурского восстания, был лишен помощи и содействия Виктора и должен был, с другой стороны, опасаться португальского генерала Сильвейры, подкрепляемого Бересфордом. В таком опасном положении французская армия, казалось, неминуемо будет разбита; но ею командовал искуснейший и ученейший полководец нашего времени: Сульт спас ее быстрыми и превосходными своими распоряжениями. Без колебаний пожертвовал он багажом, запасами, снарядами. Вся армия прошла через ущелья; под нею кипел Кавадо, разлившийся от дождей; над нею висели скалы, с которых непрерывно раздавались выстрелы. Сульт превозмог все препятствия, скрыл свое отступление от обоих неприятельских генералов и достиг границы. Это отступление, вовсе не похожее на отступление Мура, доставило Сульту новые права на славу.
Маршал Сульт, чудом спасшийся от Веллингтона, Бересфорда и Сильвейры, появился в Испании, снова напал на Роману и принудил его снять осаду Луго. Ней, устроив дела в Асгурии точно так, как Сюше в Арагонии, соединился с Сультом, и оба согласились принять меры для решительного уничтожения армии Романы и для усмирения бунтовщиков в Галисии. Но военные действия врагов в центре полуострова скоро принудили маршалов изменить соображения и намерения.
Веллингтон, не имевший успеха против Сульта, повернул к Эстремадуре и надеялся, что ему посчастливится против Виктора. Соединившись с Куэстою, Бересфордом, Романою, он решился напасть на Виктора и отнять столицу у короля Иосифа.
Иосиф понял опасность и приказал сосредоточить все отряды французской армии на Таге. Сульт не успел еще соединиться с Мортье, как Иосиф, предпочитая совет Виктора мнениям своего начальника штаба Журдана и не дождавшись даже Себастиани, решился на битву. Такое нетерпение спасло неприятельскую армию от совершенной гибели.
Англо-испанцы храбро защищали и удержали все свои позиции. Потеря их, равная потере французов, простиралась до восьми тысяч человек убитыми и ранеными. Враги Франции поздравляли Веллингтона с победой, но Сульт скоро показал, на чьей стороне была выгода. Он занял Пласенсию в то время, когда Веллингтон, получивший за Талаверскую битву титул генералиссимуса англо-испанских и португальских войск, думал найти его близ Бенавенте. Соединившись с Мортье и Виктором, Сульт напал на врагов 8 августа 1809 года при мосте Арцобиспо, и на этот раз никто не сомневался в победе. Испанцы были совершенно разбиты, и армия Веллингтона бежала среди горевших нив и лесов.
Испанское терпение не пало после столь частых поражений. Аризага, с армией в шестьдесят тысяч человек, двинулся на Мадрид.
Сульт командовал всей армией вместо маршала Журдана. Он призвал Виктора, Мортье и Себастиани и пошел на неприятеля, гнал его до Осаньи, и тут 18 ноября 1809 года уничтожил испанскую армию. Во время этой достопамятной битвы Аризага, оставив начальство над войском, взошел на городскую колокольню и смотрел оттуда, как простой зритель, на разрушение своей силы. Он лишился всей артиллерии, багажа и знамен. Победители взяли тридцать тысяч человек в плен.
В эту минуту можно было нанести последний, решительный удар испанской стойкости и английскому вмешательству. На севере мир был заключен, и император мог отправить часть своих войск на полуостров. В начале 1810 года французская армия в Испании увеличена до трехсот тысяч человек; она состояла под начальством короля Иосифа, но действительным, настоящим начальником был маршал Сульт, занимавший место начальника штаба.
Пока маршал Сульт с победами проходил по Андалузии, Массена, прибывший в Испанию с новыми эслингскими лаврами, вторгся в Португалию и шел на Мадрид. Он надеялся на помощь андалузской армии, но Сульт был удержан англо-испанцами, и Массена, опасаясь Веллингтона, вышел из Португалии. Отступление его имело печальные последствия. Веллингтон овладел Бадаиосом.
Сульт занялся усмирением Андалузии, а англо-испанцы шли между тем вперед, разбили центральную армию, заняли Мадрид и вынудили короля Иосифа удалиться в Валенсию под прикрытие маршала Сюше. С этой минуты занятие Андалузии стало невозможным. Бросили блокаду Кадикса. Сульт отступил через Гренаду и Мурсию, соединился с Сюше при Аликанте и потом пришел к центральной армии для похода к Мадриду и для нового завоевания этой столицы.
ГЛАВА XXXIV
[Разрыв с Россией]
Император Александр давно уже охладел в дружбе к Наполеону. От торжественной дружбы в Тильзите и от эрфуртских воспоминаний в душе русского монарха оставались только неудовольствие и неприятности, порождаемые увядшей привязанностью и несбывшейся надеждой. Пока русский император признавал полезным вести войну против Наполеона, он действовал сообща с английским кабинетом и вступил в 1805 и 1806 году в союз против Франции, помогая то Австрии, то Пруссии. Но Аустерлиц и Фридланд дали ходу дел новый оборот. Объемля проницательным умом положение Европы и ее действительные потребности, Александр во время неменского свидания решился на разрыв с Англией и на соединение с Наполеоном, который задумал разрушить силу Англии континентальной системой. Выгоднее было разделять силу Наполеона и помогать ему в общем деле, чем идти против стечения обстоятельств.
Однако ж Наполеон продолжал действовать в прежнем духе, пользовался всеми случаями и обстоятельствами для увеличения французского владычества и влияния, не думая, что нарушение политического равновесия в Европе не может быть приятно кроткому и справедливому монарху, царствовавшему в Петербурге. В 1809 году Наполеон отнял у Австрии некоторые ее части, что придвинуло Францию к русской границе. Такое соседство было небезопасно и не вполне вознаграждалось уступкой участка Галиции, отданного России по венскому трактату.
Кроме того, Наполеон поддерживал существование Варшавского герцогства. Шли переговоры об уничтожении его. Коленкур, очарованный милостивым обращением и снисходительностью императора Александра, готовился решить дело, как было угодно русскому императору, и 5 января 1810 года подписал проект трактата об этом предмете; но Наполеон не согласился на предложения своего посла. После многих бесполезных переговоров дело не подвинулось вперед и осталось в прежнем положении. Александр не мог уже ничего ожидать от союза с Францией, когда справедливые его желания не исполнялись. Наполеон даже в восточном вопросе склонился на сторону австрийской политики, и в наказание за свою неосторожность скоро узнал, что русский царь отступает от континентальной системы. 15 января 1811 года издан указ, налагавший запрет на некоторые французские произведения и покровительствовавший привозу колониальных товаров. Сверх того, в случае преступления законов повелевалось сжигать французские произведения, а колониальные только конфисковать.
Понятно, как это изумило Наполеона. Он немедленно приказал Коленкуру просить об отмене этого указа. Но император Александр, предвидевший все последствия своего распоряжения, не хотел и не мог исполнить подобного требования. Ответ его можно было предвидеть наперед. Указ остался в полной силе, и вооружение, начатое прежде его обнародования, деятельно продолжалась. Наполеон тоже готовился к войне. Данцигский гарнизон усилен; массы войск проходили по Германии. Император Александр потребовал объяснений; отвечали, что хотят принять меры против враждебных его намерений, изобличаемых военными приготовлениями. Император удостоверял, что не нарушит мира, если будут удовлетворены его требования касательно герцогства Варшавского и герцогства Ольденбургского, занятого французами, под предлогом, что оно стало центром европейской контрабанды, грозившей уничтожить всю континентальную блокаду.
Таким образом, разрыв начался в 1811 году. Оба императора не могли уже согласиться в главнейших статьях политики; стало быть, рано или поздно война должна была непременно возгореться. Однако ж Наполеон, всегда старавшийся возложить на неприятеля всю ответственность за бедствия войны, не хотел и на этот раз поднять знамя брани на союзника, не испытав последних средств к примирению, от которого зависело спокойствие Европы. Он писал несколько раз императору Александру с этой целью. "Ныне, говорил он в одном из своих писем, - повторяется то же, что я уже видел в Пруссии в 1806 году и в Вене в 1809. Я останусь другом Вашего Величества, если даже роковая судьба, увлекающая Европу, вооружит наши народы друг против друга. Буду соображаться с поступками Вашего Величества; никогда не подниму оружия первый; войска мои двинутся вперед, когда вы уничтожите Тильзитский трактат. Я первый прекращу вооружения, если вы покажете такую же доверенность. Раскаивались ли Вы когда-нибудь в доверии, мне оказанном?"
Русский император был тверд и, чувствуя справедливость своих требований и желаний, повторял их, не соглашаясь ни на какие уступки. Он даже потребовал еще очищения Данцига.
"Тогда я думал, что война объявлена, - говорит Наполеон в Мемориале; - я не имел привычки опаздывать. Я мог идти против России во главе всей остальной Европы; предприятие было народное, дело - европейское; в этом заключалось последнее усилие Франции; ее судьба и судьба новой европейской системы зависела от конца этой борьбы".
Пути Провидения ведут Наполеона в Москву... "Наполеон идет на Россию, во главе всей остальной Европы!.." В Кремле назначены границы его победам; туда влечет его мысль о всемирном преобладании Франции!..
ГЛАВА XXXV
[Поход в Россию (1812 год)]
Прежде отъезда из Парижа и официального объявления о разрыве с Россией и новой войне на севере Европы Наполеон принял несколько мер, которые должны были показать подвластным ему народам, что он снова замышляет огромное предприятие, что снова загорится война в странах отдаленных.
Двадцать третьего декабря 1811 года сенат предоставил в распоряжение военного министра сто двадцать тысяч человек рекрутов в счет конскрипции 1812 года. 13 марта следующего года другим сенатским декретом учреждена национальная гвардия, с разделением на три набора. Спустя несколько дней (17 марта) повелено произвести первый набор, в шестьдесят тысяч человек. Эта гвардия составляла внутреннюю армию, назначенную собственно для охраны границ, и, кроме того, издано повеление немедленно собрать всех рекрутов, назначенных по обыкновенной ежегодной конскрипции.
Не довольствуясь приготовлениями к войне в пределах своей империи, Наполеон задумал напасть на Россию с силами всей остальной Европы и занялся для этой цели заключением договоров с другими сильными державами. Трактат с Австрией подписан 24 февраля, а с Пруссией 14 марта 1812 года.
Наполеон, в сопровождении императрицы Марии-Луизы, оставил Париж 9 мая; почти не останавливаясь, проехал через Мец, Майнц и Франкфурт и 17-го прибыл в Дрезден. На это время в столице Саксонии собралось множество владетельных особ: звезда Наполеона сияла еще полным блеском. Император австрийский и король прусский, со своими министрами Меттернихом и Гарденбергом, находились тоже здесь. Наполеон занимал большие апартаменты королевского дворца, и ежедневно гостиная его наполнялась королями, маршалами и придворными.
Пребывание Наполеона в Дрездене было непродолжительно. Он поспешил к берегам Немана, через Прагу, где расстался со своей супругой. До открытия военных действий Наполеон посетил Кенигсберг и Данциг. В этом последнем городе начальствовал Рапп, которого император французов особенно уважал за его храбрость и откровенность. Мюрат и Бертье находились в это время при особе Наполеона. Король неаполитанский казался недовольным; Наполеон заметил это и сказал Раппу: "Не замечаете ли вы в Мюрате чего-то необыкновенного? Я вижу в нем какую-то перемену. Уж не болен ли он?" - "Ваше величество, - отвечал комендант Данцига, - Мюрат не болен, а печален". - "Печален! Это почему? - живо возразил император. - Или он не доволен, что король?" - "То-то и есть, ваше величеством - отвечал Рапп, - Мюрат говорит, будто он не король". - "Сам виноват, - сказал Наполеон. - Зачем он неаполитанец, а не француз?.. Когда он живет в своем королевстве, так то и дело делает глупости; благоприятствует торговле англичан, а я не хочу этого".
На другой день после этого разговора Наполеон пригласил к себе ужинать Раппа, Бертье и Мюрата, и, судя по их принужденному виду, подумал, что они опасаются разговора о настоящей кампании; это показалось ему безмолвным укором, и он сказал: "Я вижу, господа, что вы разлюбили войну. Король неаполитанский не хочет уже оставлять своих владений в прекрасном климате; Бертье спешит охотиться в своем Гробуаском поместье, а Раппа берет нетерпение жить в своем парижском отеле". Наполеон говорил сущую правду; но ни Мюрат, ни Бертье не смели сознаться; один только Рапп осмелился сказать, что император отгадал его мысли. Впрочем, Наполеон не мог винить никого, кроме себя, в изменении духа своих сподвижников. Конечно, посреди великолепия придворной жизни и сибаритства, в кругу удовольствий и обольщений величия, ни король неаполитанский, ни князь невшательский не могли сохранить своих лагерных привычек, своей неусыпной ревности и беззаботной отваги, которые отличали Мюрата и Бертье, солдат итальянской армии, при Монтенотте и Лоди.
Однако ж, каково бы ни было тайное мнение этих испытанных воинов о начинающейся кампании, последствий которой невозможно было предвидеть никакому человеческому разуму, они готовы были продолжать свое блестящее поприще и следовать за своим предводителем. "Мы жалеем о нарушении мира, - сказали они, - но все-таки предпочитаем открытую войну шаткой дружбе". - "Ваше величество, - подхватил данцигский комендант, - ваш Рапп все-таки довольно порядочно умеет владеть конем и саблей и не может оставаться здесь, как дряхлый инвалид, когда вы идете сражаться: позвольте же мне занять при вас прежнюю адъютантскую должность".
Рапп, во время начальствования своего в Данциге, приобрел общее расположение пруссаков нестрогим соблюдением правил континентальной блокады. Строгие требования этой политической меры не согласовались с привычками и откровенным характером храброго воина. Наполеон, умея ценить его, не делал ему за это никаких выговоров и замечаний, и когда в его приемной зале увидел бюст прусской королевы, то удовольствовался только тем, что с улыбкой сказал ему: "Мистер Рапп, предупреждаю вас, что извещу Марию-Луизу о вашей неверности".
Император выехал из Данцига 11 июня, по пути к Кенигсбергу, куда прибыл 12 числа, осмотрев на дороге войска корпуса Даву. В эту пору Наполеон чрезвычайно заботился об устройстве и продовольствии армии. "Его деятельность, - говорит господин де Сегюр, - была в тогдашнее время совершенно обращена на эти важные предметы. Он расточал замечания, повеления, даже деньги: это свидетельствуют сами письма императора. Дни проводил он за диктовкой различных инструкций и даже вставал по ночам для окончания работы. Один из генералов получил от императора в один и тот же день шесть депеш с инструкциями".
Узнав, что генерал Лористон, которому он поручил было сделать некоторые предложения императору всероссийскому, не был допущен к его величеству, Наполеон счел это достаточной причиной вступить в пределы России без предварительного объявления войны. "Побежденные, - сказал он, - хотят поступать, как победители. Судьба увлекает их. Перейдем Неман!"
Французская армия, состоявшая, по официальным известиям, из семисот тысяч человек, не имея в том числе ни отборных войск, ни гвардии, была разделена на тринадцать корпусов.
Первый корпус был вверен Даву, второй Удино, третий Нею, четвертый вице-королю Евгению, пятый Понятовскому, шестой Гувион-сен-Сиру, седьмой Ренье, восьмой Иерониму, королю вестфальскому, девятый Виктору, десятый Макдональду, одиннадцатый Ожеро, двенадцатый Мюрату, тринадцатый князю Шварценбергу.
Между тем русские войска, оставив неманскую линию, расположились по Днепру и Двине. Наполеон последовал за ними 11 июня старого стиля; прибыв в два часа утра на аванпосты в окрестностях Ковно, он накинул на себя плащ и надел польский картуз одного из солдат легкой кавалерии и, таким образом переодетый, лично обозрел часть берегов Немана, выискивая удобное место для переправы. Императору сопутствовал один генерал Гаксо.
Наполеон назначил переправу на изгибе реки, близ деревни Понемана, повыше Ковно. Вечером того же дня генерал Эбле навел три моста, по которым французская армия, разделенная на три колонны, переходила в продолжение целой ночи на противоположный берег реки и к рассвету следующего дня заняла его.
Овладев Ковно, Наполеон захотел сделать из него пункт опоры для тыла своих войск и потому оставил в нем гарнизон и устроил госпитали.
Казачий разъезд, находившийся в Ковно, отступая, сжег мост на Вилии, которая под Ковно впадает в Неман; но это не помешало французам переправиться через нее. Русских в виду не было, кроме нескольких казаков, которые по временам появлялись то в одном, то в другом месте.
Таким образом, французы приблизились к Вильно, и 16 июня в четыре часа утра атаковали перед этим городом арьергард корпуса генерала Тучкова. Последним выступил из Вильно генерал граф Орлов-Денисов с лейб-казачьим полком, который, выходя из города, произвел две удачных атаки на французскую конницу. Наполеон в полдень того же дня въехал в оставленный русскими Вильно, из которого они предварительно успели вывезти все, что только было можно.
Заняв Вильно, Наполеон немедленно захотел учредить в этом городе временное правительство, председателем которого назначил господина Биньона.
Главная квартира Наполеона все еще была в Вильно, хотя его армия подвигалась вперед. Он намеревался воспрепятствовать соединению двух русских армий, первой под командой Барклая-де-Толли, и второй, под начальством князя Багратиона, и в то же время перерезать путь, по которому должны были соединиться корпуса первой из этих армий; но он не успел пересечь отступления на сборные места ни одной части русских войск, кроме одного только отряда генерала Дорохова.
Император всероссийский еще раз пытался склонить Наполеона к миру и присылал к нему в Вильно Балашова с письмом и словесным предложением начать тотчас переговоры, но под непременным условием, чтобы французские войска сейчас же отступили за Неман. Предложение это было отвергнуто ослепленным императором французов.
Наполеон выехал из Вильно 16 июня, решившись избрать центр своей операционной линии между Двиной и Днепром. Вследствие этого намерения, оставляя наступление на Барклая-де-Толли и возложив на Даву, Иеронима и князя Шварценберга, маневрировавших на правом его крыле, попечение воспрепятствовать князю Багратиону достигнуть укрепленного лагеря русских под Дриссой, сам он двинулся по направлению к Витебску и Смоленску.
Однако же Наполеон решительно никому не сообщал своих планов о предположенных им действиях, и это было причиной, что в его главной квартире возникли недоумения и тайный ропот. Он не обращал на это ни малейшего внимания, потому что был уверен в превосходстве принятого плана и думал, что все пойдет успешно, если маршалы в точности исполнят его приказания. Он приказал своему брату, королю вестфальскому, идти вслед за князем Багратионом и беспрестанно тревожить его войска с тылу, между тем как Даву будет находиться впереди них и препятствовать соединению второй русской армии с первой.
Но Иероним медленностью своих движений до того возбудил негодование Наполеона, что тот, наконец, написал ему: "Невозможно маневрировать с большим неискусством; вы будете причиной, что Багратион успеет уйти: вы заставите меня потерять плоды самых искусных соображений и лишите лучшего случая, какого, может быть, нс представится более в продолжение всей настоящей войны".
Император французов не удовольствовался этим замечанием королю вестфальскому и, желая быть уверенным в более деятельном содействии вестфальских войск, приказал Иерониму состоять в непосредственной команде маршала Даву. Но Иероним, полагая, что такая подчиненность маршалу несовместна с его королевским титулом, не захотел повиноваться и вовсе оставил армию. Наполеон огорчился, но в молчании перенес оскорбительный поступок брата.
По отбытии Иеронима из армии вестфальские войска вверены Жюно, герцогу д'Абрантескому; но, тем не менее, главное начальство над восьмым корпусом осталось за Даву.
Корпусы Макдональда и Уднно были отражены против графа Витгенштейна, который беспокоил левый фланг французов и прикрывал Петербург. Барклай-де-Толли оставил укрепленный лагерь под Дриссой и, сообразно движению Наполеона на Витебск, перешел к этому городу, поручив корпусу Остермана удерживать напор французской армии.
Войска Остермана встретились с войсками принца Евгения и Мюрата под Островной и бились с ними 13 (25) июля. Многочисленная французская кавалерия вдруг атаковала русских, бывших впереди, и привела их в расстройство. Граф Остерман, услышав сильную канонаду, которой Мюрат встретил его конницу, приказал своей пехоте идти быстрым шагом и в десятом часу утра, немного не доходя до Островны, расположил свой корпус поперек дороги, упираясь флангами в болотистый лес. Весь день двадцать пятого числа французы делали беспрерывные атаки, но русские мужественно отражали их. Двадцать шестого графа Остермана сменил Коновннцын и стал в восьми верстах от Островны, при деревне Какувачина, куда граф Остерман отступил ночью. Первое крыло Коновницына примкнуло к Двине, левое к густому лесу, центр, прикрытый оврагом, стоял на большой дороге. Принц Евгений и Мюрат повели безуспешные атаки на русский левый фланг. На правом своем крыле Коновницын тоже не уступал ни шагу и, два раза отбив нападения французов, сам ударил на них, но не имел успеха, потому что к ним прибыли на помощь свежие войска и сам Наполеон. Коновницын начал в примерном порядке отступать перед превосходными силами французов, и Наполеон, не ранее как уже вечером этого дня, приобрел поле сражения, но не добыл никаких трофеев. Двадцать седьмого числа французская армия продолжала идти вперед, но русские, примкнув к армии Барклая-де-Толли, остановились и казались готовыми принять сражение.
Речка Лучица отделяла русских от французов. Наполеону для перехода через нее представлялся один только небольшой мост, который притом требовал починки, и он дал повеление генералу Брусье сделать его годным к переправе.
Однако же генеральное сражение, которого, казалось, так желали русские и французы, опять было отложено.
Барклай-де-Толли, получив от князя Багратиона уведомление, что Даву прежде него занял Могилев и потому он последует на Смоленск, не мог вступить в дело прежде соединения своего со второй армией, и сам в ночь отступил также к Смоленску. С рассветом дня французы изумились, не видя перед собой русских. Они немедленно перешли Лучицу и заняли позицию, оставленную Барклаем-де-Толли, также и Витебск, из которого, впрочем, жители удалились. Тут на несколько дней расположилась главная квартира Наполеона.
Между тем Россия успела заключить мир с турецким султаном и скрепить союз со Швецией. Наполеон узнал об этом в Витебске и был ужасно рассержен, потому что лишился сильной в свою пользу диверсии. - "Турки, - вскричал он, - дорого заплатят мне за эту ошибку! Это такая грубая ошибка, что я не мог даже предвидеть".
Несмотря на это, Наполеон настойчиво шел к своей цели, воображая, что его военное счастье поправит ужасный вред, нанесенный ему русской дипломатией.
С 3 на 4 августа Наполеон ночевал в семи верстах от Смоленска, занятого Раевским, то есть авангардом уже соединившихся армий Барклая-де-Толли и князя Багратиона; но Наполеон был уверен, что русская армия еще не близко, и что в Смоленске одна только дивизия генерала Неверовского.