Страница:
Роман объявил, что среди них уже находится писатель Колокольников – плеснули аплодисменты. Викуле стало совсем безоблачно. Он встал и раскланялся, чем усилил овацию.
– Я сейчас буду читать фрагменты повести, на мой взгляд – самой лучшей из написанных Викулой Селяниновичем. Скоро она увидит свет в журнале «Когда».
И начал читать. Викуле, как и недавно полковнику, было диковато слушать свой текст из чужих уст, и он переключился на хорошенькую Ирочку, благо никаких барьеров к общению не ощущал.
В повести описывалось прибытие экспедиции на Марс. За основу Викула взял Третью экспедицию из «Марсианских Хроник» Брэдбери, он вообще любил заимствования как литературный прием. Даже не саму экспедицию, а глюк одного из ее участников. Когда земляне обнаруживают на Марсе чудный американский городок, участник экспедиции высказывает предположение, что люди летали в космос еще в конце девятнадцатого столетия. У Викулы так и произошло. Для этого он позаимствовал у Вэлса «кейворит», переименовав в «антиграв». Переселенцы организовали на Марсе нечто вроде Города Солнца. Тип переселенцев Викула позаимствовал из велсовского же романа «Люди как боги». Вот только незадача – у него люди на Марсе постепенно превращались в оборотней. Дальше начиналась готика. По мере трансформации в оборотней готические мотивы усиливались. Прибывшие астронавты погружались в череду мрачных, лишенных логики и смысла событий, совершенно в духе Эдгара По.
Обитатели Марса вдруг проваливаются во вневременье. Марс же становится каким-то мистическим центром мироздания. В нем поселяются образы с разнообразных планет, особенно плотно – с Земли. Новоявленные марсиане блуждают в этих картинах-обиталищах потерянными тенями, мучая друг друга. Астронавты ощущают себя то древними киммерийцами, то нунциями лапы римского, то юпитерианцами. Быстро утрачивают рассудок и отдаются на волю психических волн безумной марсианской энергетики. Главным героем Викула сделал капитана. Тот оказывается крепким орешком, видя, что ни своих товарищей, ни марсиан ему не спасти, решает уничтожить поселение. Взрывает атомный реактор корабля и остается один на чуждой холодной планете, без достаточных запасов кислорода, пищи и воды. Вскоре у него, измученного жаждой и кислородным голоданием, начинаются видения. В видениях ему приходит откровение, названное незримым собеседником «второй попыткой». Капитан именуется «посланником Ужаса и Страха» и перебрасывается на Землю, наяву. Напоследок ему сообщают, что цель миссии откроется со временем. По правде сказать, Викула здесь закладывал возможность продолжения или раздувания в роман, если повесть понравится.
Во время чтения «Марсианских оборотней» в кафе вошел полковник. Он не был здесь давно, с того дня, когда они катались на колесе обозрения. Полковник искал Риту.
Он остановился в дверях, всмотрелся в зеленоватый полумрак. На помосте Роман. За «их» столиком, в кресле Риты сидит крупного телосложения усатый мужик и оживленно, топорща в улыбке усы, болтает со своей соседкой, Ритиной подружкой, за руку держит, чуть ли не целует. А самой Риты нет.
Полковник подошел к стойке бара, заказал стопку коньяку. Бармен, холеный мужик в белоснежной сорочке и с несчастным лицом, грустно глянул и выставил рюмку. Полковник поднял ее и, сделав приветственный жест, мол, «за тебя, парень», выпил. Какая-то искра понимания проскочила между ними. Но полковник не стал переходить к разговору, и молча расплатился и ушел.
На улице ему вдруг вообразилось, что наглый Роман прячет от него, полковника, прячет Риту. «Чуял, что приду. Пересажать бы вас всех, братцы, вместе с вашей «Цитаделью», и вся недолга».
Риту никто от полковника не прятал, сегодня ей было назначено в женскую консультацию. Там подтвердилось, что она беременна, и ей стало не до «Цитадели».
На следующий день полковник снова появился в кафе «Белый корабль». Заседания сегодня не было. Зал заседаний» потерял свою диковатую привлекательность напрочь. Звездные экраны были выключены, то, что казалось полковнику картинами в рамах, в обычном освещении оказалось окнами, забранными жалюзями. Ива росла во вмурованной в пол кадке, и сейчас ее освещали три кварцевые лампы, сообщая необходимый листьям ультрафиолет. Ручей тек по вполне обычному бетонному желобу и поглощался замаскированной под арку трубой.
Посетителей почти не было. За столиком пили пиво три юные девицы, и больше никого.
Степан Тимофеевич уселся за все тот же столик Риты и Романа. Тут же появилась официантка – предложила меню. Официанток на «Цитадели» никогда не было.
Полковник заказал какое-то рагу со -странным названием «Пожар 1812-го» и кофе. Пока девушка носила заказ, полковник приклеил к обратной стороне столешницы, где крепятся ножки, «жучка». Ради этого, собственно, и пришел
Рагу оправдало свое название – во рту от него горело, как русская земля у французов под ногами, и есть его можно было разве только на спор. Полковник отодвинул тарелку. Подошел к стойке бара – там скучал давешний бармен.
– Коньяк, пожалуйста. Смотрю, с посетителями у вас не густо.
– Да уж, – вздохнул бармен. – Хочу уйти, а куда? Где поприличнее – все места заняты. Лимончик?
– Без лимона, – полковник принял пузатую рюмку. – А вчера у вас людно было.
– Людно... А что толку? Чокнутые, спиртное не пьют. Без спиртного что за выручка? Слезы.
– А за аренду помещения?
Бармен почесал подбородок.
– Вот вы скажите...
– Степан Тимофеевич.
– Скажите, Степан Тимофеевич, я вчера заметил – не понравилось вам тут.
– Правильно заметили.
– А почему? Я скажу, почему. Главный их, руководитель, он их, дурачков молодых, крепко держит. Это ладно бы. Босса нашего охмурил. Не платит арендной платы – раз. Фигня вся эта, – бармен нехорошо глянул на «иллюминатор» в потолке, два. Босс из своего кармана проплатил всю эту реконструкцию. Эти плазменные экраны – двадцать, штук баксов. А ручей этот, там усилитель с динамиком, чтобы журчало сильнее – тысячи баксов. Архитектору за проект? Санстанции за все?
«Бедный парень – деньги босса, в свой убыток записал», – подумалось полковнику.
– Мне зарплату не повысит – выручка, понимаешь, маленькая.
Полковник мучил пузатую рюмку, двигая ее туда-сюда по стойке и не прикладываясь к содержимому.
– Я вам представился, позвольте узнать ваше имя?
– Да что там... Федор.
– Согласитесь, Федор, когда они включают плазменные экраны, светильники – выглядит впечатляюще. Стихи читают. Чем плохо такое общение? Водку не пьют, наркотики не употребляют. Не все ведь сводится к меркантильным интересам, а?
– Лучше бы они водку жрали и посуду били.
– Вот как. Скажите, Федор, что вы думаете об их руководителе, Романе? Вы сказали, что он всех охмуряет. А вас? Как, держитесь?
– Я – крепкий орешек. Правда, на баб западаю, а так – шиш.
– И давно они у вас здесь обретаются?
– Год уже.
– И все это время только стихи и проза? Никаких, эксцессов не было?
Бармен посмотрел на полковника с уважением.
– Мне почему-то кажется, что вы из органов.
– Правильно кажется.
– Приходил сюда один, из органов.
– Майор Батретдинов?
– Да, так представился.
– Знаете, есть у нас такая шутка. Твое имя – майор, а фамилия – товарищ, и забудь, что ты человек.
Бармен Федор хмыкнул.
– Насколько я знаю, Батретдинов интересовался иными вещами, – продолжал полковник. – Я же интересуюсь конкретно Романом, думается, мне в нем интересно то же, что и вам. Ведь вы заметили, что он как-то воздействует на людей. Вот эта обстановка, космическая, она ему помогает, как вы думаете?
– Да лажа все. Он босса без всякой обстановки охмурил.
– Хорошо. Вы видели все с самого начала. Какими были тогда эти люди, юноши, девушки? Изменились они с тех пор?
– Вот именно, – бармен сделал многозначительное лицо. – Нормальные пацаны были. Наглые, выпивали, девки их набирались так, что... Они здесь всегда собирались, шизанутые.
– В каком смысле – шизанутые?
– В смысле, стихи, на гитарах играли. Умничали.
– А потом?
– Потом появился Роман. Вот так же, как вы сейчас, стоял у стойки. Тоже коньяк заказал, без лимона. И пить не стал. Просто стоял и смотрел. Изучал он их, это ясно. На следующий день пришел, говорит – кто хочет бабок, типа, все ко мне.
– Из-за денег?
– Ну. А из-за чего? Когда книгу печатают – хорошие деньги платят.
– Понятно. Он предложил им возможность публиковаться.
– Типа того.
– Вы очень нам помогли, Федор. Многое стало понятным. Думаю, ваши муки скоро закончатся.
– В натуре? – обрадовался бармен.
– Да. Мы еще понаблюдаем некоторое время. А там, сами понимаете...
Полковник осушил рюмку.
– Бывайте, Федор.
Тот кивнул. Лицо снова сделалось скучающим и вялым.
V
– Я сейчас буду читать фрагменты повести, на мой взгляд – самой лучшей из написанных Викулой Селяниновичем. Скоро она увидит свет в журнале «Когда».
И начал читать. Викуле, как и недавно полковнику, было диковато слушать свой текст из чужих уст, и он переключился на хорошенькую Ирочку, благо никаких барьеров к общению не ощущал.
В повести описывалось прибытие экспедиции на Марс. За основу Викула взял Третью экспедицию из «Марсианских Хроник» Брэдбери, он вообще любил заимствования как литературный прием. Даже не саму экспедицию, а глюк одного из ее участников. Когда земляне обнаруживают на Марсе чудный американский городок, участник экспедиции высказывает предположение, что люди летали в космос еще в конце девятнадцатого столетия. У Викулы так и произошло. Для этого он позаимствовал у Вэлса «кейворит», переименовав в «антиграв». Переселенцы организовали на Марсе нечто вроде Города Солнца. Тип переселенцев Викула позаимствовал из велсовского же романа «Люди как боги». Вот только незадача – у него люди на Марсе постепенно превращались в оборотней. Дальше начиналась готика. По мере трансформации в оборотней готические мотивы усиливались. Прибывшие астронавты погружались в череду мрачных, лишенных логики и смысла событий, совершенно в духе Эдгара По.
Обитатели Марса вдруг проваливаются во вневременье. Марс же становится каким-то мистическим центром мироздания. В нем поселяются образы с разнообразных планет, особенно плотно – с Земли. Новоявленные марсиане блуждают в этих картинах-обиталищах потерянными тенями, мучая друг друга. Астронавты ощущают себя то древними киммерийцами, то нунциями лапы римского, то юпитерианцами. Быстро утрачивают рассудок и отдаются на волю психических волн безумной марсианской энергетики. Главным героем Викула сделал капитана. Тот оказывается крепким орешком, видя, что ни своих товарищей, ни марсиан ему не спасти, решает уничтожить поселение. Взрывает атомный реактор корабля и остается один на чуждой холодной планете, без достаточных запасов кислорода, пищи и воды. Вскоре у него, измученного жаждой и кислородным голоданием, начинаются видения. В видениях ему приходит откровение, названное незримым собеседником «второй попыткой». Капитан именуется «посланником Ужаса и Страха» и перебрасывается на Землю, наяву. Напоследок ему сообщают, что цель миссии откроется со временем. По правде сказать, Викула здесь закладывал возможность продолжения или раздувания в роман, если повесть понравится.
Во время чтения «Марсианских оборотней» в кафе вошел полковник. Он не был здесь давно, с того дня, когда они катались на колесе обозрения. Полковник искал Риту.
Он остановился в дверях, всмотрелся в зеленоватый полумрак. На помосте Роман. За «их» столиком, в кресле Риты сидит крупного телосложения усатый мужик и оживленно, топорща в улыбке усы, болтает со своей соседкой, Ритиной подружкой, за руку держит, чуть ли не целует. А самой Риты нет.
Полковник подошел к стойке бара, заказал стопку коньяку. Бармен, холеный мужик в белоснежной сорочке и с несчастным лицом, грустно глянул и выставил рюмку. Полковник поднял ее и, сделав приветственный жест, мол, «за тебя, парень», выпил. Какая-то искра понимания проскочила между ними. Но полковник не стал переходить к разговору, и молча расплатился и ушел.
На улице ему вдруг вообразилось, что наглый Роман прячет от него, полковника, прячет Риту. «Чуял, что приду. Пересажать бы вас всех, братцы, вместе с вашей «Цитаделью», и вся недолга».
Риту никто от полковника не прятал, сегодня ей было назначено в женскую консультацию. Там подтвердилось, что она беременна, и ей стало не до «Цитадели».
На следующий день полковник снова появился в кафе «Белый корабль». Заседания сегодня не было. Зал заседаний» потерял свою диковатую привлекательность напрочь. Звездные экраны были выключены, то, что казалось полковнику картинами в рамах, в обычном освещении оказалось окнами, забранными жалюзями. Ива росла во вмурованной в пол кадке, и сейчас ее освещали три кварцевые лампы, сообщая необходимый листьям ультрафиолет. Ручей тек по вполне обычному бетонному желобу и поглощался замаскированной под арку трубой.
Посетителей почти не было. За столиком пили пиво три юные девицы, и больше никого.
Степан Тимофеевич уселся за все тот же столик Риты и Романа. Тут же появилась официантка – предложила меню. Официанток на «Цитадели» никогда не было.
Полковник заказал какое-то рагу со -странным названием «Пожар 1812-го» и кофе. Пока девушка носила заказ, полковник приклеил к обратной стороне столешницы, где крепятся ножки, «жучка». Ради этого, собственно, и пришел
Рагу оправдало свое название – во рту от него горело, как русская земля у французов под ногами, и есть его можно было разве только на спор. Полковник отодвинул тарелку. Подошел к стойке бара – там скучал давешний бармен.
– Коньяк, пожалуйста. Смотрю, с посетителями у вас не густо.
– Да уж, – вздохнул бармен. – Хочу уйти, а куда? Где поприличнее – все места заняты. Лимончик?
– Без лимона, – полковник принял пузатую рюмку. – А вчера у вас людно было.
– Людно... А что толку? Чокнутые, спиртное не пьют. Без спиртного что за выручка? Слезы.
– А за аренду помещения?
Бармен почесал подбородок.
– Вот вы скажите...
– Степан Тимофеевич.
– Скажите, Степан Тимофеевич, я вчера заметил – не понравилось вам тут.
– Правильно заметили.
– А почему? Я скажу, почему. Главный их, руководитель, он их, дурачков молодых, крепко держит. Это ладно бы. Босса нашего охмурил. Не платит арендной платы – раз. Фигня вся эта, – бармен нехорошо глянул на «иллюминатор» в потолке, два. Босс из своего кармана проплатил всю эту реконструкцию. Эти плазменные экраны – двадцать, штук баксов. А ручей этот, там усилитель с динамиком, чтобы журчало сильнее – тысячи баксов. Архитектору за проект? Санстанции за все?
«Бедный парень – деньги босса, в свой убыток записал», – подумалось полковнику.
– Мне зарплату не повысит – выручка, понимаешь, маленькая.
Полковник мучил пузатую рюмку, двигая ее туда-сюда по стойке и не прикладываясь к содержимому.
– Я вам представился, позвольте узнать ваше имя?
– Да что там... Федор.
– Согласитесь, Федор, когда они включают плазменные экраны, светильники – выглядит впечатляюще. Стихи читают. Чем плохо такое общение? Водку не пьют, наркотики не употребляют. Не все ведь сводится к меркантильным интересам, а?
– Лучше бы они водку жрали и посуду били.
– Вот как. Скажите, Федор, что вы думаете об их руководителе, Романе? Вы сказали, что он всех охмуряет. А вас? Как, держитесь?
– Я – крепкий орешек. Правда, на баб западаю, а так – шиш.
– И давно они у вас здесь обретаются?
– Год уже.
– И все это время только стихи и проза? Никаких, эксцессов не было?
Бармен посмотрел на полковника с уважением.
– Мне почему-то кажется, что вы из органов.
– Правильно кажется.
– Приходил сюда один, из органов.
– Майор Батретдинов?
– Да, так представился.
– Знаете, есть у нас такая шутка. Твое имя – майор, а фамилия – товарищ, и забудь, что ты человек.
Бармен Федор хмыкнул.
– Насколько я знаю, Батретдинов интересовался иными вещами, – продолжал полковник. – Я же интересуюсь конкретно Романом, думается, мне в нем интересно то же, что и вам. Ведь вы заметили, что он как-то воздействует на людей. Вот эта обстановка, космическая, она ему помогает, как вы думаете?
– Да лажа все. Он босса без всякой обстановки охмурил.
– Хорошо. Вы видели все с самого начала. Какими были тогда эти люди, юноши, девушки? Изменились они с тех пор?
– Вот именно, – бармен сделал многозначительное лицо. – Нормальные пацаны были. Наглые, выпивали, девки их набирались так, что... Они здесь всегда собирались, шизанутые.
– В каком смысле – шизанутые?
– В смысле, стихи, на гитарах играли. Умничали.
– А потом?
– Потом появился Роман. Вот так же, как вы сейчас, стоял у стойки. Тоже коньяк заказал, без лимона. И пить не стал. Просто стоял и смотрел. Изучал он их, это ясно. На следующий день пришел, говорит – кто хочет бабок, типа, все ко мне.
– Из-за денег?
– Ну. А из-за чего? Когда книгу печатают – хорошие деньги платят.
– Понятно. Он предложил им возможность публиковаться.
– Типа того.
– Вы очень нам помогли, Федор. Многое стало понятным. Думаю, ваши муки скоро закончатся.
– В натуре? – обрадовался бармен.
– Да. Мы еще понаблюдаем некоторое время. А там, сами понимаете...
Полковник осушил рюмку.
– Бывайте, Федор.
Тот кивнул. Лицо снова сделалось скучающим и вялым.
V
Полковник «слушал» столик Романа и Риты долго, но ничего путного из этого извлечь не мог. Обычные разговоры обычных влюбленных, обычное обсуждение достоинств и недостатков очередных произведений очередных юных дарований. Количество публикуемых авторов «Цитадели» все росло. Впрочем, это у полковника удивления уже не вызывало.
Карнавал начался с новогоднего заседания «Цитадели». В этот день за столом у Романа оказалось лишь два человека. Девушек почему-то не было. Эти двое вели чудную беседу. Своего собеседника Роман называл «персом».
– Как на Земле, перс? Узнаешь?
– За двести лет здесь многое изменилось. А это, я понимаю, твое занятие, латин? Куда ведешь их?
– Неплохо, правда? Летим к зеленой звезде. Звезду можно назвать «Обретение себя». В них – дар, в каждом. А они ничего о себе понять не могут.
– Еще бы.
– Через творчество что-то начинают в себе прозревать.
– На мой взгляд, латин, на Земле изменилось много, но человек остался прежним. Низменное, по сути, существо. Не боишься, что они это в себе обнаружат?
– Пускай обнаружат, будет что преодолевать.
– Земляне себя не преодолевают. Если бы они себя преодолевали – сколько бы нас уже было!
– Ты, перс, – язычник и некоторые вещи не желаешь видеть. Скорее, не к нам пойдут они, а к своему богу.
– Он и наш бог.
– На Земле это понимают совсем не так. Ты же не изменился за три тысячи лет, остался язычником, хотя и признаешь Единого.
– Космос един.
– А я воспитан христианской эпохой. Я бы сказал, что космос един, потому что бог един. Но это все так далеко от здешних проблем. Ты уже был в своем институте?
– Был.
– Похоже то, чем там занимаются, на науку?
– Совершенно не похоже.
– А они именно это и называют наукой.
– По-моему, латин, ты что-то не то делаешь. По-моему, латин, ты их не ради Марса, а ради Земли ведешь. Зачем?
– Да, может быть. Почему бы и нет?
– Мне Земля нравится по другой причине. Я люблю, чтобы женщин много было вокруг. Красивых и ласковых. Латин, ответь мне, как одному из патриархов, что ты намерен делать со своей женщиной? Для Марса она не годится. Следовательно, ваш будущий ребенок тоже. Отвечай.
– У меня другое мнение.
– Ты заблуждаешься.
– Перс, мои дела – это мои дела.
– Конечно, свобода священна. Но готовься, придет момент возвращения на Марс, и ты их взять с собой не сможешь. Чего будет стоить твоя любовь?
– Что ты знаешь о любви? Ваша Персида не знала подлинной любви.
– Ничего не будет стоить твоя любовь. Ты вернешься на Марс. Ты – марсианец. И никогда уже не стать тебе землянином. Мы – марсианцы, и не важно, чем были наши земные прародины – моя Персида, твои Апеннины.
– Тогда, перс, я останусь здесь, состарюсь и умру.
– Не останешься. А будет вот что. Марс позовет тебя, и ты вернешься. И если, как говоришь, любишь свою женщину – будешь мучим своей любовью, и тоска твоя доведет тебя до того, что возьмешь ее и ребенка на Марс. И там они, обезумевшие, будут страдать. И ты ничего не сможешь изменить. Ты будешь смотреть на их страдания. И в один день ты их убьешь, из любви, Латин, ты сможешь удавить их своими руками? Если нет – значит, ты не любишь.
– Нет, наш Марс – место для счастья, для радости– Ты сдрашиваешь, куда я веду этих людец? Я хочу, чтобы они хоть на одну сотую ощутили ту,радость, которую мы на Марсе привыкли воспринимать как данность.
– А ты задумывался, латин, кто создал нам этот рай? Вы, пришедшие после, не любите думать об этом. А я все три тысячи лет только об этом думаю. Наш дорогой валлиец Герберт, кстати, тебе от него привет, этой темы, по-моему, боится как огня. В «Людях как богах» расписал, что Утопия, читай, наше марсианское общество, возникла из ниоткуда. Сама по себе.
– Я знаю, ты, перс, и другие патриархи верите, что марсиане никуда не уходили.
– Не упрощай. Наш город, само собой, оставлен ими, и все в нем поддерживается их автоматикой, которую мы активизировали и достаточно хорошо изучили. Но... Есть большое «но», латин. Люди как боги... Так самонадеянно. Почему вы, христиане, так самонадеянны? Ваша религия учит противоположному.
– Давай оставим этот спор. Я думал хотя бы здесь от него отдохнуть.
– Да, отдыхаешь ты славно, брат латин. Настолько славно, что потерял трезвость рассудка. Я твою женщину жалею больше, чем ты ее. Хотя, – перс коротко рассмеялся, – наш дорогой валлиец расписал, что жалость нам чужда. Эти протестанты слишком уж просты, не терпят загадок. Если мораль – то четкая как таблица умножения. Если мир человеческих чувств – то только полезных обществу. Вы, православные, намного интереснее. Я не ошибаюсь, в пору твоего младенчества Рим тоже был православным?
– Почему ты так любишь эти религиозные материи?
– А почему ты называешь меня язычником? Я ведь – зороастр, верный Агура Мазды. И за Единого глотки резал в свое время. Ты думаешь, я это забыл? Нет, все это осталось при мне, дремлет на дне души. Так-то. И любил я тоже одну женщину. И сошла она с ума. И что я сделал тогда с ней, думаю, ты догадываешься...
Наступила пауза. Потом перс вновь заговорил:
– Ты нашел кого-нибудь? Я понимаю, что поэтому ты меня сюда и пригласил.
– Нашел. Зовут Викула Селянинович Колокольников. Он писатель.
– Это само собой разумеется. Так значит, русс?
– Пускай будет русс. Хороший человек и повесть написал замечательную. Он уже чувствует Марс.
– Да?
– Да, перс. Мне кажется, что даже среди нас он станет незаурядной личностью, хотя здесь, на Земле, он ничтожен. Я принес тебе его повесть. Прочти. По-моему, он на твоей стороне.
– Что ты хочешь сказать?
– Он утверждает, что Марс кто-то контролирует; нами кто-то управляет. А мы – не славные жители Утопии, а марсианские оборотни.
– Давай, буду читать. Ты уже с ним говорил?
– Нет. Его интуиция слишком опередила его разум. Если ему все сообщить прямо – отвергнет. Поверить, может, поверит. Но отвергнет.
– Тертый калач?
– С виду, как всем здесь и представляется, как раз наоборот. Милый, слабовольный дядька. Сладострастный, жизнелюбивый, чревоугодливый, но добрый. На самом деле он уже побывал в такой передряге, в каких обычные земляне не выживают.
– Человек с двойным дном. Интересного марсианца ты нашел нам, латин. Это надо обдумать. Я сообщу друзьям-патриархам. Потом еще обсудим. Конечно, в случае положительного решения у нас останется не так уж много времени – судьба оставила ему немного земной жизни.
– Я знаю. Здесь он умрет двадцать второго марта. Ты сомневаешься в нем?
– Я сомневаюсь в тебе, латин. В Марсе я тоже сомневаюсь. Сегодня я тебя покидаю. Меня не разыскивай. Я тебя навещу через месяц.
Пятнадцать градусов – после зимней Москвы сущий рай. Можно было сидеть на открытой террасе кафе, дышать резким йодистым запахом водорослей, ароматным дымком, струившимся из многочисленных кафешек.
Она ковыряла вилкой салат, он заказал себе лишь красного вина. И почти не пил.
Она отложила вилку. Сложила на столе руки, как примерная ученица.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Думаю, что вечер хороший, море пахнет морем, альбатросы кричат, как альбатросы. Ты не боишься во мне разочароваться, королева? – сказал он.
Она промолчала.
– Что я не великий, не волшебник? Что мир держится вовсе не на моих плечах?
Она улыбнулась. Взяла его бокал и отпила.
– Сейчас я узнаю твои мысли. Есть такая примета, если выпьешь из бокала другого человека – узнаешь его мысли.
Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– Почему ты плачешь, мой король?
– Не плачу.
– Пойдем на берег.
Они спустились к морю и пошли по набережной, в сторону маяка. Ветер трепал ее волосы. Маяк равномерно взблескивал.
– Замерзнешь, королева. Надо взять шубу, шапку, тогда и гулять у моря.
– Не хочу, – она обхватила плечи руками. – Мне не холодно. А тебе?
– На Марсе минус шестьдесят – нормальная температура, – пошутил он.
– На Марсе... Ты должен туда вернуться?
– Так выходит.
– И ты не волшебник?
– Сегодня мне объяснили, что я буквальное ничто.
– Тогда зачем мы здесь, король? Где наше настоящее королевство?
– Наше королевство – Гармония. Мы, так долго в нем были с тобой. В изгнании, надо оставаться меньше.
– Изгнание – это Земля или Марс?
– Этот мир. Пойдем, королева, греться.
– От сессии до сессии живут студенты весело... Зачем мне быть журналисткой?
– Ты будешь необычной журналисткой. Тебя будут бояться и тебе не будут врать. Ты будешь спрашивать их о главном, и им придется заглядывать в себя по-настоящему.
– Буду, буду... И ты будешь. И он.
– Может, мне поднять бунт?
– А ты знаешь главное?
– Боюсь, что нет.
– Тогда никакого бунта. Мы все переживем, Роман. Раз есть Гармония, раз она наше королевство...
Он подхватил ее на руки.
– Я побегу. Не будешь возражать волшебнику?
– Не буду...
Он добежал до машины, почти не запыхавшись.
– Вот такой я сильный, моя королева. И выносливый.
А потом, уже серьезно, добавил: ,
– Но ты сильнее меня. Мне даже кажется, что не я к тебе пришел, а ты ко мне.
– Мне теперь ридется много терпеть? Терпеть и ждать?
– Еще ничего не произошло, моя королева.
– Но что-то произойдет. Я не могу, как ты, видеть будущее. Но сейчас мне кажется, я знаю – случится что-то ужасное. Не только с нами: тобой, мной и им. Со всеми.
– Осторожно, Кассандра. Тебе нельзя волноваться. Что будет, то будет. Поехали. По дороге обязуюсь только шутить и ни и коем случае слез не лить.
Он завел двигатель волги и сказал:
– Спешить не будем, поэтому полетим. А когда надоест – тогда прыгнем.
Волга величаво, как на воздушной подушке, приподнялась над землей и, плавно опрокинувшись на спину, стала подниматься в сумеречное небо.
Они сидели в кабине так, словно земля продолжала оставаться под их ногами. Она рассеянно посматривала в окно – вниз, лицом к небу. Вверху, над головой, неторопливо отодвигалось море, вытесняемое усеянной огоньками землей.
Машина перешла в горизонтальный полет, и начались горы. Приятна в использовании марсианская техника. Бешеная скорость, с которой мчалась машина, совершенно не была заметна в салоне. Никакого разрежения воздуха или охлаждения. Никакого сопротивления воздуха.
– А сейчас, королева, обещанные шутки. Смотри вперед. Видишь? Две красные точки. Это выхлопы реактивных двигателей. Нас почтили вниманием ВВС Италии. Я приторможу. Они нас видят на радаре. Поможем итальянским друзьям, – и он включил фары, мигалку поворота и свет в салоне.
Истребители начали действовать: они разделились и, описав несколько фигур высшего пилотажа – наверное, чтобы показать, какие они крутые итальянские парни, – продолжили сближение, оказавшись слева и справа от волги.
–Еще не все разглядели, – прокомментировал он. – Помаши им рукой, королева.
Истребители как раз уравняли свою скорость со скоростью волги и «висели» в нескольких десятках метров от нее.
– А высунуться можно? – смеясь, спросила она.
– Можно, – сказал он. – Опускай стекло.
Она опустила стекло – никакого встречного ветра.
– Эй! Эге-гей! Привет! – замахала рукой.
– Они тебя не слышат.
Она послала «правому» пилоту воздушный поцелуй, а потом показала язык. Было видно, как крестится в кабине пилот.
– Ты произвела на них впечатление. А теперь прыгнем, с сюрпризом для пилотов.
Истребители ощутимо качнуло, отбросило в стороны с боковым вращением. А волга исчезла. И визуально, и на радарах.
– «Лютик», «лютик», – раздались в шлеме пилота ведущего истребителя позывные базы. – Куда вас дьявол понес?
Пилот промолчал. Затем вызвал своего ведомого.
– Бенито, ты видел?
– Что, капитан? – прозвучало в ответ.
– Значит, ничего не видел?
– Я видел автомобиль.
– Бенито, я его тоже видел.
– Он был вверх тормашками, капитан. Клянусь моей мамой, прекрасная женщина посылала мне воздушный поцелуй. Ей-богу, она мне даже подмигнула и поманила пальцем. Она была прекрасна, как Матерь Божия!
– Бенито! Ты ври, да не завирайся!
– Клянусь, капитан, она мне послала воздушный поцелуй, не быть мне больше мужчиной, если вру!
– На базу. Не вздумай протрепаться начальству. Мы видели неопознанный летающий объект. Круглой формы.
И, покачав крыльями «следуй за мной», истребитель вошел в разворот.
Романа сейчас он жестоко ненавидел. Хотелось уничтожить, стереть с лица Земли. И не было никакой возможности это сделать.
Но более всего хотелось спасти Риту. От Романа. Риту было невыносимо жаль, и сердце сейчас колотилось из-за нее, из-за давно уже неиспытываемой, а теперь возникшей жалости. Он был как отец, узнавший, что его ребенок смертельно болен. Полковнику почудилось, что сейчас он лежит в могиле, а его дочь бредет по сумрачному, лишенному света пространству, среди живых. Но не замечают ее живые, они слепы, и лишь она, его дочь, видит, куда забрела. Могильная земля сковала члены, он хочет крикнуть, но голоса нет.
Полковник очнулся. И прослушал разговор в третий раз. Записал в блокнот: «Викула Колокольников, писатель. Позвонить Грязеву». Закрыл блокнот и стал медленно массировать лицо. Потом опять раскрыл блокнот на той же странице, добавил к записи: «22 марта» и дважды подчеркнул красным карандашом.
Он еще не успел всего осознать, но сработали профессиональные навыки: «если противник ограничен во времени, значит, его можно на этом поймать».
Наутро полковник проснулся совершенно разбитым. Не сразу даже и вспомнил, что за беда на него свалилась. Чувствовал он себя больным, словно поднялась температура.
Он лежал и восстанавливал в голове разговор двух марсианцев. А потом сказал себе: «Болезнь – не причина отменять запланированные мероприятия». Встал, полностью привел себя в порядок, – когда действуешь по заведенному порядку, это мобилизует, – нашел телефон Грязева. Тот оказался дома.
Полковник назвал себя, Эдуард ответил:
– Я узнал вас, Степан Тимофеевич. Чем могу служить?
– Скажите, Эдуард, вы, насколько я знаю, к тому же писатель?
– В некотором роде, – ответил Эдик.
– Вам ничего не говорит имя Викулы Колокольникова?
– Я его знаю. Зачем интересуетесь, Степан Тимофеевич?
– А насколько хорошо знаете?
– Вообще-то, он мой приятель.
– Вот как? Что ж, это одновременно и упрощает, и осложняет дело. Нам надо встретиться, майор. Хорошо бы – сегодня.
Грязев долго не отвечал. И тогда полковник добавил:
– Эдуард Самсонович, я уже пенсионер, и мой интерес – это интерес частного лица. Это срочное дело, потому что речь идет о жизни вашего друга.
– Я-ясно. Хорошо. Встретимся. Вы из дому?
– Да.
– Я позвоню через час.
Полковник не стал сразу вводить в курс дела, словно экономя силы или время для главного разговора.
– Пожалуйста, Эдуард, прослушайте запись. Запись подлинная.
Полковник включил компьютер, запустил программу воспроизведения и вышел на лоджию покурить. Запись он знал наизусть, а от голосов марсианцев уже тошнило.
Эдуард оказался явно не готов к такому повороту событий. Первый раз он воспринял запись как во сне – слова теряли обычный смысл, обретали новый.
Было непонятно, все казалось несерьезным, ненастоящим. Эдуард запустил запись по новой. Заставил себя сосредоточиться, воспринимать серьезно. Потом особо прокрутил концовку разговора, касающуюся Викулы.
Полковник все курил на лоджии. Эдуарду пришлось присоединиться.
– Ну и каковы будут объяснения, Степан Тимофеевич?
– Вы, кажется, фантастику пишете?
– Пишу.
– Тогда вам многое должно быть понятно.
– Надеюсь. Хотя фантасты не верят ни во что сверхъестественное. Тем более, в марсианцев, а не марсиан.
– Но вы ведь не только фантаст, но и майор?
– Да, и поэтому готов отнестись серьезно.
– Тогда слушайте. Первопричины моего интереса к литературному обществу «Цитадель» – именно там произведена запись, – я раскрывать не буду, они личного свойства и к делу не относятся. Общество собирается в кафе с довольно необычным интерьером. Космического свойства, что ли. Там звезды летят. Плазменные экраны стоят десятки тысяч долларов. Интерьер этот хозяину совершенно не выгоден с коммерческой точки зрения. Но между тем руководитель общества, в записи он фигурирует как «латин», сумел уговорить раскошелиться.
Карнавал начался с новогоднего заседания «Цитадели». В этот день за столом у Романа оказалось лишь два человека. Девушек почему-то не было. Эти двое вели чудную беседу. Своего собеседника Роман называл «персом».
– Как на Земле, перс? Узнаешь?
– За двести лет здесь многое изменилось. А это, я понимаю, твое занятие, латин? Куда ведешь их?
– Неплохо, правда? Летим к зеленой звезде. Звезду можно назвать «Обретение себя». В них – дар, в каждом. А они ничего о себе понять не могут.
– Еще бы.
– Через творчество что-то начинают в себе прозревать.
– На мой взгляд, латин, на Земле изменилось много, но человек остался прежним. Низменное, по сути, существо. Не боишься, что они это в себе обнаружат?
– Пускай обнаружат, будет что преодолевать.
– Земляне себя не преодолевают. Если бы они себя преодолевали – сколько бы нас уже было!
– Ты, перс, – язычник и некоторые вещи не желаешь видеть. Скорее, не к нам пойдут они, а к своему богу.
– Он и наш бог.
– На Земле это понимают совсем не так. Ты же не изменился за три тысячи лет, остался язычником, хотя и признаешь Единого.
– Космос един.
– А я воспитан христианской эпохой. Я бы сказал, что космос един, потому что бог един. Но это все так далеко от здешних проблем. Ты уже был в своем институте?
– Был.
– Похоже то, чем там занимаются, на науку?
– Совершенно не похоже.
– А они именно это и называют наукой.
– По-моему, латин, ты что-то не то делаешь. По-моему, латин, ты их не ради Марса, а ради Земли ведешь. Зачем?
– Да, может быть. Почему бы и нет?
– Мне Земля нравится по другой причине. Я люблю, чтобы женщин много было вокруг. Красивых и ласковых. Латин, ответь мне, как одному из патриархов, что ты намерен делать со своей женщиной? Для Марса она не годится. Следовательно, ваш будущий ребенок тоже. Отвечай.
– У меня другое мнение.
– Ты заблуждаешься.
– Перс, мои дела – это мои дела.
– Конечно, свобода священна. Но готовься, придет момент возвращения на Марс, и ты их взять с собой не сможешь. Чего будет стоить твоя любовь?
– Что ты знаешь о любви? Ваша Персида не знала подлинной любви.
– Ничего не будет стоить твоя любовь. Ты вернешься на Марс. Ты – марсианец. И никогда уже не стать тебе землянином. Мы – марсианцы, и не важно, чем были наши земные прародины – моя Персида, твои Апеннины.
– Тогда, перс, я останусь здесь, состарюсь и умру.
– Не останешься. А будет вот что. Марс позовет тебя, и ты вернешься. И если, как говоришь, любишь свою женщину – будешь мучим своей любовью, и тоска твоя доведет тебя до того, что возьмешь ее и ребенка на Марс. И там они, обезумевшие, будут страдать. И ты ничего не сможешь изменить. Ты будешь смотреть на их страдания. И в один день ты их убьешь, из любви, Латин, ты сможешь удавить их своими руками? Если нет – значит, ты не любишь.
– Нет, наш Марс – место для счастья, для радости– Ты сдрашиваешь, куда я веду этих людец? Я хочу, чтобы они хоть на одну сотую ощутили ту,радость, которую мы на Марсе привыкли воспринимать как данность.
– А ты задумывался, латин, кто создал нам этот рай? Вы, пришедшие после, не любите думать об этом. А я все три тысячи лет только об этом думаю. Наш дорогой валлиец Герберт, кстати, тебе от него привет, этой темы, по-моему, боится как огня. В «Людях как богах» расписал, что Утопия, читай, наше марсианское общество, возникла из ниоткуда. Сама по себе.
– Я знаю, ты, перс, и другие патриархи верите, что марсиане никуда не уходили.
– Не упрощай. Наш город, само собой, оставлен ими, и все в нем поддерживается их автоматикой, которую мы активизировали и достаточно хорошо изучили. Но... Есть большое «но», латин. Люди как боги... Так самонадеянно. Почему вы, христиане, так самонадеянны? Ваша религия учит противоположному.
– Давай оставим этот спор. Я думал хотя бы здесь от него отдохнуть.
– Да, отдыхаешь ты славно, брат латин. Настолько славно, что потерял трезвость рассудка. Я твою женщину жалею больше, чем ты ее. Хотя, – перс коротко рассмеялся, – наш дорогой валлиец расписал, что жалость нам чужда. Эти протестанты слишком уж просты, не терпят загадок. Если мораль – то четкая как таблица умножения. Если мир человеческих чувств – то только полезных обществу. Вы, православные, намного интереснее. Я не ошибаюсь, в пору твоего младенчества Рим тоже был православным?
– Почему ты так любишь эти религиозные материи?
– А почему ты называешь меня язычником? Я ведь – зороастр, верный Агура Мазды. И за Единого глотки резал в свое время. Ты думаешь, я это забыл? Нет, все это осталось при мне, дремлет на дне души. Так-то. И любил я тоже одну женщину. И сошла она с ума. И что я сделал тогда с ней, думаю, ты догадываешься...
Наступила пауза. Потом перс вновь заговорил:
– Ты нашел кого-нибудь? Я понимаю, что поэтому ты меня сюда и пригласил.
– Нашел. Зовут Викула Селянинович Колокольников. Он писатель.
– Это само собой разумеется. Так значит, русс?
– Пускай будет русс. Хороший человек и повесть написал замечательную. Он уже чувствует Марс.
– Да?
– Да, перс. Мне кажется, что даже среди нас он станет незаурядной личностью, хотя здесь, на Земле, он ничтожен. Я принес тебе его повесть. Прочти. По-моему, он на твоей стороне.
– Что ты хочешь сказать?
– Он утверждает, что Марс кто-то контролирует; нами кто-то управляет. А мы – не славные жители Утопии, а марсианские оборотни.
– Давай, буду читать. Ты уже с ним говорил?
– Нет. Его интуиция слишком опередила его разум. Если ему все сообщить прямо – отвергнет. Поверить, может, поверит. Но отвергнет.
– Тертый калач?
– С виду, как всем здесь и представляется, как раз наоборот. Милый, слабовольный дядька. Сладострастный, жизнелюбивый, чревоугодливый, но добрый. На самом деле он уже побывал в такой передряге, в каких обычные земляне не выживают.
– Человек с двойным дном. Интересного марсианца ты нашел нам, латин. Это надо обдумать. Я сообщу друзьям-патриархам. Потом еще обсудим. Конечно, в случае положительного решения у нас останется не так уж много времени – судьба оставила ему немного земной жизни.
– Я знаю. Здесь он умрет двадцать второго марта. Ты сомневаешься в нем?
– Я сомневаюсь в тебе, латин. В Марсе я тоже сомневаюсь. Сегодня я тебя покидаю. Меня не разыскивай. Я тебя навещу через месяц.
* * *
Они приземлились поужинать в Марселе. Ей хотелось запаха моря. В Марселе был вечер, с моря порывами налетал крепкий ветер, оно глухо рокотало, разбиваясь волнами о камни набережной.Пятнадцать градусов – после зимней Москвы сущий рай. Можно было сидеть на открытой террасе кафе, дышать резким йодистым запахом водорослей, ароматным дымком, струившимся из многочисленных кафешек.
Она ковыряла вилкой салат, он заказал себе лишь красного вина. И почти не пил.
Она отложила вилку. Сложила на столе руки, как примерная ученица.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Думаю, что вечер хороший, море пахнет морем, альбатросы кричат, как альбатросы. Ты не боишься во мне разочароваться, королева? – сказал он.
Она промолчала.
– Что я не великий, не волшебник? Что мир держится вовсе не на моих плечах?
Она улыбнулась. Взяла его бокал и отпила.
– Сейчас я узнаю твои мысли. Есть такая примета, если выпьешь из бокала другого человека – узнаешь его мысли.
Она внимательно посмотрела ему в глаза.
– Почему ты плачешь, мой король?
– Не плачу.
– Пойдем на берег.
Они спустились к морю и пошли по набережной, в сторону маяка. Ветер трепал ее волосы. Маяк равномерно взблескивал.
– Замерзнешь, королева. Надо взять шубу, шапку, тогда и гулять у моря.
– Не хочу, – она обхватила плечи руками. – Мне не холодно. А тебе?
– На Марсе минус шестьдесят – нормальная температура, – пошутил он.
– На Марсе... Ты должен туда вернуться?
– Так выходит.
– И ты не волшебник?
– Сегодня мне объяснили, что я буквальное ничто.
– Тогда зачем мы здесь, король? Где наше настоящее королевство?
– Наше королевство – Гармония. Мы, так долго в нем были с тобой. В изгнании, надо оставаться меньше.
– Изгнание – это Земля или Марс?
– Этот мир. Пойдем, королева, греться.
– От сессии до сессии живут студенты весело... Зачем мне быть журналисткой?
– Ты будешь необычной журналисткой. Тебя будут бояться и тебе не будут врать. Ты будешь спрашивать их о главном, и им придется заглядывать в себя по-настоящему.
– Буду, буду... И ты будешь. И он.
– Может, мне поднять бунт?
– А ты знаешь главное?
– Боюсь, что нет.
– Тогда никакого бунта. Мы все переживем, Роман. Раз есть Гармония, раз она наше королевство...
Он подхватил ее на руки.
– Я побегу. Не будешь возражать волшебнику?
– Не буду...
Он добежал до машины, почти не запыхавшись.
– Вот такой я сильный, моя королева. И выносливый.
А потом, уже серьезно, добавил: ,
– Но ты сильнее меня. Мне даже кажется, что не я к тебе пришел, а ты ко мне.
– Мне теперь ридется много терпеть? Терпеть и ждать?
– Еще ничего не произошло, моя королева.
– Но что-то произойдет. Я не могу, как ты, видеть будущее. Но сейчас мне кажется, я знаю – случится что-то ужасное. Не только с нами: тобой, мной и им. Со всеми.
– Осторожно, Кассандра. Тебе нельзя волноваться. Что будет, то будет. Поехали. По дороге обязуюсь только шутить и ни и коем случае слез не лить.
Он завел двигатель волги и сказал:
– Спешить не будем, поэтому полетим. А когда надоест – тогда прыгнем.
Волга величаво, как на воздушной подушке, приподнялась над землей и, плавно опрокинувшись на спину, стала подниматься в сумеречное небо.
Они сидели в кабине так, словно земля продолжала оставаться под их ногами. Она рассеянно посматривала в окно – вниз, лицом к небу. Вверху, над головой, неторопливо отодвигалось море, вытесняемое усеянной огоньками землей.
Машина перешла в горизонтальный полет, и начались горы. Приятна в использовании марсианская техника. Бешеная скорость, с которой мчалась машина, совершенно не была заметна в салоне. Никакого разрежения воздуха или охлаждения. Никакого сопротивления воздуха.
– А сейчас, королева, обещанные шутки. Смотри вперед. Видишь? Две красные точки. Это выхлопы реактивных двигателей. Нас почтили вниманием ВВС Италии. Я приторможу. Они нас видят на радаре. Поможем итальянским друзьям, – и он включил фары, мигалку поворота и свет в салоне.
Истребители начали действовать: они разделились и, описав несколько фигур высшего пилотажа – наверное, чтобы показать, какие они крутые итальянские парни, – продолжили сближение, оказавшись слева и справа от волги.
–Еще не все разглядели, – прокомментировал он. – Помаши им рукой, королева.
Истребители как раз уравняли свою скорость со скоростью волги и «висели» в нескольких десятках метров от нее.
– А высунуться можно? – смеясь, спросила она.
– Можно, – сказал он. – Опускай стекло.
Она опустила стекло – никакого встречного ветра.
– Эй! Эге-гей! Привет! – замахала рукой.
– Они тебя не слышат.
Она послала «правому» пилоту воздушный поцелуй, а потом показала язык. Было видно, как крестится в кабине пилот.
– Ты произвела на них впечатление. А теперь прыгнем, с сюрпризом для пилотов.
Истребители ощутимо качнуло, отбросило в стороны с боковым вращением. А волга исчезла. И визуально, и на радарах.
– «Лютик», «лютик», – раздались в шлеме пилота ведущего истребителя позывные базы. – Куда вас дьявол понес?
Пилот промолчал. Затем вызвал своего ведомого.
– Бенито, ты видел?
– Что, капитан? – прозвучало в ответ.
– Значит, ничего не видел?
– Я видел автомобиль.
– Бенито, я его тоже видел.
– Он был вверх тормашками, капитан. Клянусь моей мамой, прекрасная женщина посылала мне воздушный поцелуй. Ей-богу, она мне даже подмигнула и поманила пальцем. Она была прекрасна, как Матерь Божия!
– Бенито! Ты ври, да не завирайся!
– Клянусь, капитан, она мне послала воздушный поцелуй, не быть мне больше мужчиной, если вру!
– На базу. Не вздумай протрепаться начальству. Мы видели неопознанный летающий объект. Круглой формы.
И, покачав крыльями «следуй за мной», истребитель вошел в разворот.
* * *
Полковник слушал запись, когда уже наступила ночь. А потом долго сидел в темной комнате и смотрел куда-то в угол. Потом растер ладонями виски и принял нитроглицерин. Прослушал запись еще раз, словно приговор.Романа сейчас он жестоко ненавидел. Хотелось уничтожить, стереть с лица Земли. И не было никакой возможности это сделать.
Но более всего хотелось спасти Риту. От Романа. Риту было невыносимо жаль, и сердце сейчас колотилось из-за нее, из-за давно уже неиспытываемой, а теперь возникшей жалости. Он был как отец, узнавший, что его ребенок смертельно болен. Полковнику почудилось, что сейчас он лежит в могиле, а его дочь бредет по сумрачному, лишенному света пространству, среди живых. Но не замечают ее живые, они слепы, и лишь она, его дочь, видит, куда забрела. Могильная земля сковала члены, он хочет крикнуть, но голоса нет.
Полковник очнулся. И прослушал разговор в третий раз. Записал в блокнот: «Викула Колокольников, писатель. Позвонить Грязеву». Закрыл блокнот и стал медленно массировать лицо. Потом опять раскрыл блокнот на той же странице, добавил к записи: «22 марта» и дважды подчеркнул красным карандашом.
Он еще не успел всего осознать, но сработали профессиональные навыки: «если противник ограничен во времени, значит, его можно на этом поймать».
Наутро полковник проснулся совершенно разбитым. Не сразу даже и вспомнил, что за беда на него свалилась. Чувствовал он себя больным, словно поднялась температура.
Он лежал и восстанавливал в голове разговор двух марсианцев. А потом сказал себе: «Болезнь – не причина отменять запланированные мероприятия». Встал, полностью привел себя в порядок, – когда действуешь по заведенному порядку, это мобилизует, – нашел телефон Грязева. Тот оказался дома.
Полковник назвал себя, Эдуард ответил:
– Я узнал вас, Степан Тимофеевич. Чем могу служить?
– Скажите, Эдуард, вы, насколько я знаю, к тому же писатель?
– В некотором роде, – ответил Эдик.
– Вам ничего не говорит имя Викулы Колокольникова?
– Я его знаю. Зачем интересуетесь, Степан Тимофеевич?
– А насколько хорошо знаете?
– Вообще-то, он мой приятель.
– Вот как? Что ж, это одновременно и упрощает, и осложняет дело. Нам надо встретиться, майор. Хорошо бы – сегодня.
Грязев долго не отвечал. И тогда полковник добавил:
– Эдуард Самсонович, я уже пенсионер, и мой интерес – это интерес частного лица. Это срочное дело, потому что речь идет о жизни вашего друга.
– Я-ясно. Хорошо. Встретимся. Вы из дому?
– Да.
– Я позвоню через час.
* * *
Вечером Эдуард появился на квартире у полковника. Полковник выглядел неважно, совсем не тем крепким мужиком со здоровым цветом лица, что «сидел в засаде» на Банной.Полковник не стал сразу вводить в курс дела, словно экономя силы или время для главного разговора.
– Пожалуйста, Эдуард, прослушайте запись. Запись подлинная.
Полковник включил компьютер, запустил программу воспроизведения и вышел на лоджию покурить. Запись он знал наизусть, а от голосов марсианцев уже тошнило.
Эдуард оказался явно не готов к такому повороту событий. Первый раз он воспринял запись как во сне – слова теряли обычный смысл, обретали новый.
Было непонятно, все казалось несерьезным, ненастоящим. Эдуард запустил запись по новой. Заставил себя сосредоточиться, воспринимать серьезно. Потом особо прокрутил концовку разговора, касающуюся Викулы.
Полковник все курил на лоджии. Эдуарду пришлось присоединиться.
– Ну и каковы будут объяснения, Степан Тимофеевич?
– Вы, кажется, фантастику пишете?
– Пишу.
– Тогда вам многое должно быть понятно.
– Надеюсь. Хотя фантасты не верят ни во что сверхъестественное. Тем более, в марсианцев, а не марсиан.
– Но вы ведь не только фантаст, но и майор?
– Да, и поэтому готов отнестись серьезно.
– Тогда слушайте. Первопричины моего интереса к литературному обществу «Цитадель» – именно там произведена запись, – я раскрывать не буду, они личного свойства и к делу не относятся. Общество собирается в кафе с довольно необычным интерьером. Космического свойства, что ли. Там звезды летят. Плазменные экраны стоят десятки тысяч долларов. Интерьер этот хозяину совершенно не выгоден с коммерческой точки зрения. Но между тем руководитель общества, в записи он фигурирует как «латин», сумел уговорить раскошелиться.