Веров Ярослав. Хроники Вторжения

   Да уж, такая фантастика как раз в духе Эдика – махрового богоборца и воинствующего атеиста. Ему не просто надо о запредельном, а так чтобы по этому запредельному вволю потоптаться. «Боги – это даже не люди, это просто плохие персонажи», – так у него, кажется, в предисловии к сборнику молодых фантастов.
   – Ну что, парни, хлебнем? – И мы хлебнули за встречу.
   Только и со вкусом крякнул: хороша чертовка белоглазая – а за спиной комконовцы. «А за спиной эсэсовцы и шмайсер в грудь тычут – сдавайся, партизанен!» Раздвигают закуски и водружают небольшой такой приборчик. Мне этот приборчик не понравился. А Эдику не понравилось все сразу.
   – Мужички, вы эт' че? – рыкнул так, что мне захотелось почему-то попросить у него прощения, на всякий случай.
   Те опешили. Сеня же засиял и изрек:
   – Ну это, Эдуард, у них типа комиссия по контактам.
   – Чего? – все еще недобро разглядывал комконовцев Эдик.
   – А ты как думал, чтобы мы, обремененные семействами люди, просто так ночью в кабаке зависли? Ты за кого нас держишь, в натуре?
   Эдик добродушно улыбнулся и принялся раскуривать трубку:
   – Ну-ну, контактеры, валяйте.
   Сеня пустился рассказывать о наших чудных обстоятельствах. Между прочим, комконовцы все это время просто стояли и ждали.
   – Друг наш и коллега наш, Викула Селянинович, нонче в вечор засел писать большую вещь. И лишь взялся за перо, как пожаловали к нему в хоромы, на его хлеб-соль пришельцы, типа инопланетяне. Так, Викула?
   – В некотором роде.
   – Ну вот. И чисто конкретно пером по бумаге – ультиматум нам, типа человекам. Как там их? А, дефективными назвались. Ну вот. Что делать бедному писателю? У уважающего себя писателя всегда друг-коллега имеется. Звонит мне Викула, от жены в натуре отрывает. Я как реанимационная – тут как тут. Но пришельцы и мне ультиматум. Заметим, что вон тому типу, Игорю Мстиславовичу, в ультиматуме отказали. Не наш человек. Требуют, само собой, несусветное. Но нам не привыкать. Поэтому мы здесь, поэтому вон эти контактеры нас прибором осчастливили. Я прав, мужики? – обратился он к тем.
   – Это надевается на голову, – тут же сунул мне под нос какой-то обруч Игорь Мстиславович. – А браслеты – на запястья.
   – Э-э, – недоверчиво протянул Сеня, – проводов не вижу, пластмассовые финтиклюшки.
   – Современная техника, – обиделся за свое оборудование Игорь Мстиславович.
   – И что, в натуре работает?
   – Полная томограмма мозга, расшифровка энцефалоритмов...
   – Ну тогда я тебе вот что скажу, – продолжал гнуть свое Сеня. – Это у тебя типа или все сплошное шарлатанство, или внеземная технология.
   И значительно умолк, не отводя от комоконовца насмешливого взгляда. Тот уже нахлобучил на меня обруч, поместил на запястья браслеты.
   – Сдается мне, мил человек, что ты – инопланетянин! И этот, друг твой, – тоже. И фирма вся ваша – сплошь пришельцы!
   Эдик одобрительно крякнул и разлил нам по второй:
   – Давайте, парни. Я так понимаю, вывели вы их на чистую воду. Вот она – их инопланетная личина. Давайте за контакт цивилизаций! Как там их, дефективные?
   – А хрен их знает. Те, что на бумаге пишут, говорят, что их здесь больше тысячи, цивилизаций.
   – Ого. Лихо. – Эдик выпил и сурово обратился к инспектору: – Ты давай, с него это все снимай и на себя надевай. Иначе в грудину заряжу.
   – Правильно, Дюся, он тоже с дефективными контакт имел. Они его не-жильцом делали и на фотокарточку снимали. Предъявляй фотокарточку.
   Игорь Мстиславович с готовностью ответил:
   – В машине оставил.
   – Ты присаживайся, располагайся и вперед, – миролюбиво, но настоятельно посоветовал Эдик.
   – Представляешь, Дюся, заливает, что у них, в комконе, в каждом кабаке – свой человек. Прикинем – в Москве с полтыщи кабаков. Кто их финансирует? И куда власти смотрят – у них под носом орудует солидная секретная организация?
   – Жизнь такая наступила – всем на все насрать. И властям в том числе, – отвечал Эдик-авантюрист.
   – А финансово их богатые спонсоры могут обеспечить, которые всем этим увлекаются, – добавил я.
   – Не, инопланетяне! – гнул свое Сеня.
   – Нет, мужики. Они не инопланетяне, – веско возразил Эдик. – Они – покойники! Покойники намного лучше, они свои, они наши родственники – до нас жили, нас в муках рожали, и мы к ним движемся долгим путем в Темноту...
   – Изрядно! – оценил Сеня. – Разливай по этому поводу. Долгий путь в темноту – это изрядно! Это уже полромана!
   – Господа, обратите внимание на дисплей, – прервал пиршество идей нудный Игорь Мстиславович.
   – Ну че у тебя там, показывай, – великодушно разрешил Сеня.
   – Извольте видеть – нормальная человеческая энцефалограмма. В верхней части дисплея – томографическое отображение моего мозга. Как видите, никаких вживленных микрочипов, никаких органических поражений. Вот речевой центр – желтый цвет указывает на активность, в самом деле, я сейчас с вами разговариваю.
   Меня позабавило, как Сеня с нарочитым интересом рассматривает эти картинки, даже головой кивает сочувственно и языком цокает.
   – Так вот, – говорит, – как выглядит мозг пришельца. Занятно.
   – Вы что? Ну почему вы мне не верите? Нормальные человеческие альфа-ритмы.
   – А почем я знаю, какие они – человеческие?
   – Давайте сопоставим с вашими.
   – Свои я тебе показывать не стану. – Сеня посмотрел на меня, и я закашлялся.
   А инспектор уже протягивает мне свой обруч:
   – Пожалуйста, вы.
   Делать нечего, кто-то же должен был, да и потом, чем мне это грозило?
   По правде сказать, мы, писатели-фантасты, не верим ни в звездные перелеты, ни в инопланетян, ни во всякую мистику. Потому что художественно писать о том, во что веришь, – нельзя. Выйдет или скучный научно-популярный трактат, или религиозно-мистический бред. Свобода авторской фантазии не должна быть ограничена ничем. А тут вдруг такая волна пошла – что вроде все всерьез. И когда мы поддались на эту серьезность?
   Итак, на меня были водружены обруч и браслеты. Отметил с удовольствием – ожидаемого покалывания или жжения не было.
   – Ну вот, извольте видеть, господин Татарчук, – кивнул на дисплей комконовец. – Полное качественное совпадение картинок.
   С улыбкой заправского фокусника Игорь Мстиславович извлек из кармана мой «Кох-и-Нор», сложенный лист моей же бумаги и даже зеркальце. Как это он ловко успел спереть, паршивец? Вновь предложил мне поработать контактером. Если честно, мне и самому захотелось позабавить Эдика Дефективными. Правда, сомневался – получится ли не за моим столом?
   Развернул лист, взял карандаш, проскочила мыслишка – может, Дефективные побрезгуют контактировать в ресторанной среде? И вдруг резкий, визгливый выкрик комконовца:
   – Стойте, погодите!
   Что такое? Мы все трое вопросительно уставились на него, а он виновато улыбнулся и вытаскивает из чемоданчика неуклюжий футляр, а из него – массивные темные очки с темными стеклами.
   – Ага, типа секретные очки, – веско умозаключил Сеня, – чтобы пришельцев в лицо видеть!
   Молодец, Сеня. Он даже поднял со стола зеркальце и ткнул его прямо к физиономии инспектора:
   – На, полюбуйся!
   – Хорошо, черт меня раздери, – расхохотался Эдик. – Хорошо нынче сидим, мужики! Давайте еще по одной.
   Мы опрокинули еще по одной и в тот же миг, не сговариваясь, решили продолжить наш эксперимент.
   – Давай, инспектор, жми свои кнопки! – отдал приказ Сеня.
   – Все уже работает. – Инспектор в очках был похож на старого ослепшего филина.
   В этот момент заговорили Дефективные. Моя левая рука прервала свое движение к соуснице и, схватив карандаш, застрочила. Сеня тут же водрузил зеркало и подмигнул Эдику:
   – Ну вот, началось. Гляди, Дюся, что с нами, землянами, вытворяют!
   Дефективные передали: «Пьяный ублюдок! Ты на миг от неизбежности! Забыл про ультиматум, забыл про энтропийную бомбу, наложил на наши радикальные интересы! Больше с тобой, дубина, не разговариваем. Протрепался про нас, беспамятное теплокровное! Вот вам всем контакт!»
   Левая рука скрутила кукиш – при этом карандаш переломило надвое – и медленно обвела кукишем окружающее пространство, надолго задержавшись на инспекторе. А тот внимательно смотрел на этот кукиш через свои секретные очки.
   Питом рассеянно обронил:
   – Моторика руки отсутствует. Двигательный центр не задействован.
   Сеня с видом знатока пояснил Эдику:
   – Понимаешь, Дюся, выходит – не психотропное оружие, как нас стращал Игорь Мстиславович. Выходит, что Викулыч ничего не писал и фигу тебе под нос не совал, а все это нам коллективно мерещится.
   – Но ведь очки защищают от галлюцинаторного... – подал было голос из-за спины инспектора Савелий Карпович. Но инспектор вскинул руку, и администратор умолк на полуслове.
   – Вы, господа писатели, покуда посидите, может, еще горячего захотите заказать, спиртного...
   – Спиртное за счет заведения. Богатый выбор, – поддакнул Савелий Карпович.
   Инспектор поспешно сложил прибор в чемоданчик, и они с администратором, отойдя в сторону, стали о чем-то шептаться.
   – Глядите, мужики, что-то пришельцы замышляют, – предложил версию событий Сеня.
   – Или покойники нас к себе переманить собираются, – не остался в долгу Эдуард.
   А я промолчал. Мне, признаюсь, нехорошо как-то сделалось и неуютно. Предчувствие – не предчувствие, скорее, все-таки предчувствие. Коллеги пустились было обсуждать – чего бы еще такого дозаказать погорячее и покрепче. А я все за теми слежу. Вижу, администратор с чемоданчиком – в боковую дверь, а инспектор стал звонить по мобильному телефону. Мне почудилось даже, что я расслышал слова инспектора, но нет. Это Эдик выступает:
   – А что редактора? Редактора тоже люди. Ему в грудину зарядишь, потом в кабак пригласишь, накормишь стервеца – и он твой. А куда ему деться? Здесь тебе все на месте – и кнут, и пряник.
   – Ну, а ежели редактор – женщина? – вопрошал Сеня.
   – Га-га-га! Так я тебе и сказал! Нет, брат, этот секрет уйдет вместе со мной...
   – Ну что, еще по одной. Гляди, Викулыч заскучал...
   Не заскучал я, нет. Эти двое возвращались, и на лицах их было что-то другое написано. Я попытался вычислить, но не понадобилось. Игорь Мстиславович ледяным голосом произнес:
   – Попрошу внимания, господа. Сейчас сюда поднимутся наши люди, и вы тихо, без лишнего шума встанете и пойдете с нами.
   Эдик обернулся к лестнице:
   – Э-э. Шпагу мне. И коня.
   По лестнице поднимались трое, одинаково плечистые, в черных строгих костюмах и белых рубашках. Время для меня будто замедлилось. В голове возникла дурацкая мысль – зря я Стеллочке записку не оставил, куда я и с кем.
   Эти трое остановились у лестницы. Сеня побледнел, вижу – подняться не может. Очевидно, душа в пятки ушла. Эдик поднялся, вытряхнул из трубки пепел, спрятал ее в карман, разгладил рукой редкую шевелюру и предложил:
   – Ну что, мужики, надо сдаваться, – и подмигнул мне при этом. А глаз неулыбчивый, хитрый,
   Что-то у меня от этого подмигиванья взыграло, флейта надежды пропела, что ль? И мы с Эдиком пошли к лестнице. Я еще оглянулся – а инспектор с администратором Сеню под руки подхватили, правда с натугой, и ведут. Ноги Сенины ослабли. Будем думать – от водки.
   А когда я голову обратно повернул – Эдик одного уже вырубил и схватился с двумя другими. Откуда во мне силы обнаружились – не ведаю. Схватил стул, что под руку подвернулся, и швырнул в эту группу. Как-то так получилось, что стул угодил прямо в голову того, что Эдику как раз руку за спину заламывал. Тот осел, а Эдик с оставшимся кубарем покатились вниз по лестнице.
   Я рванул следом, на свободу, даже про Сеню забыл. Глядь, а на первом этаже их еще трое или четверо. И я сдался.
   Когда меня вывели на улицу, я застал чудную погоню: Эдик на спортивном «Шевроле» с открытым верхом, наверное, того, что в шортах у окна и с девицей, с ревом крутился на площадке – растолкал две легковушки, вывернул мимо черного мини-фургончика, едва не задавив одного в черном, и через клумбу сиганул на трассу. Вслед ринулось сразу пять или шесть джипов. А на пороге ресторана появился Игорь Мстиславович и крикнул вслед:
   – Осторожнее! Это не биомуляжи, это настоящие!..
   Кто настоящие – я так и не узнал. В глаза мне ударил слепящий свет фар, и меня не стало.

* * *

   М-да. Поставил в произведении последнюю точку; казалось бы, перечитать и – в редакцию. Чую, получилось неплохо – еще бы, все пережито лично, ничего не сочинил. Рассказ готов. Но в нем только часть нашей истории. Остальное хотел записать в виде второго рассказа. Два рассказа, как ни крути, – выходит два гонорара.
   Перечитал, отложил и задумался. И вижу, никуда ведь не денешься, – придется все рассказывать до конца, в ущерб гонорару, но на пользу исторической достоверности. Единственный раз наступаю на горло своим принципам.
   Итак.

III

   В лицо мне ударил слепящий свет фар – к дверям подавали авто, черный бронированный «Мерседес». Я на самом деле не в этот момент отключился и прекрасно слышал, как Игорь Мстиславович крикнул от дверей:
   – Осторожнее, это не биомуляжи, это настоящие пришельцы!
   И вот тут какой-то доброхот-чернокостюмник, должно быть, с перепугу, вырубил меня электрошокером. Поэтому я не помню, как нас с Сеней запаковали в «мерс» и отвезли на виллу.
   Да, бляха-муха, это была вилла-виллище, шикарный особняк. Вот, бляха-муха, и, как говорит Сеня, – в натуре не верится, что сижу снова в своем уютном кабинете, обласкав душу приятным коньячком. Вот только со Стеллочкой – все. Моя блудная бедняжка не захотела ждать, пока меня не было. А вот где я был...

* * *

   Особняк располагался в подмосковном лесу, где-то, как я понимаю, под Нарофоминском. Это и была, собственно, штаб-квартира пресловутого комкона.
   Я очнулся уже голым и лежащим на стерильном столе под сканирующим зевом какого-то их прибора, опутанный проводами и прихваченный к столу фиксирующими жгутами. Вот тут тебе, Сеня, они провода и влупили. Тут уж не скажешь – «пластмассовые финтиклюшки». И сам Сеня лежал рядом, на таком же чудо-столе, обреченно выпятив свое выдающееся пузо, сплошь облепленное черными присосками, увенчанными штырями антенн.
   Сеня гнусаво произносил похабные слова, ни к кому особенно не адресуясь. Произносил монотонно и безостановочно. Пузо вместе с присосками колыхалось и напоминало ползущего ежика, царя ежей.
   Мне подумалось – сейчас потрошить примутся. Потом подумал – а есть ли в помещении женщины? Убедил себя, что нет, потому как никого кроме нас с Сеней видно не было. Тогда подумал, что они наблюдают за нами через окно. Повертел головой насколько мог – окон вроде не было. Ну тогда точно, решил я, следят с помощью телекамер. Боятся нас как инопланетян.
   Лежать вот так было неуютно. Хмель куда-то выветрился, и очень хотелось пива. Я окликнул Сеню. Он обернулся и послал меня так, что я понял – Сеня неадекватен. Но я на него не обиделся, ведь это по моей милости он здесь.
   – Да, Сеня, мы с тобой теперь пришельцы. Ощущаешь?
   Сеня заохал и умолк.
   Прошло еще, наверное, полчаса. Или час – не сориентируешься. Задница одеревенела, поясница затекла и невыносимо ныла. Сеня стал матюгаться низким хриплым голосом. Но теперь в его нецензурщине появился смысл – он непреклонно требовал от неведомых непечатных гадов свободы и немедленных извинений. Сеня даже стал оперировать угрозами и аргументами юридического характера.
   Но вот сзади отворилась дверь, и к нам подошли четверо энергичных типов в белых халатах. Я зажмурился. Но потрошить они нас не собирались. Сноровисто отсоединили липучки и провода, освободили от жгутов и напоследок вернули нашу одежду.
   Мы принялись вяло одеваться, а в бокс вошел Игорь Мстиславович. Он сиял, был доволен и вообще вел себя как хозяин.
   – Ошибочка вышла, господа писатели, – признался он и радушно предложил Сене курить.
   Сеня в знак примирения принял от инспектора сигаретку и стал с жадностью заглатывать дым – весьма неаппетитное зрелище. Я же чувствовал себя совершенно ушибленно, мне хотелось в горячую ванну, в постель, мне невыносимо хотелось пива. Пива я и попросил.
   Игорь Мстиславович повел нас из подвала наверх. По пути не удержался, объявил, что мы им и такие нужны, и то, что мы не инопланетяне, для них даже много лучше. Зарвавшийся комконовец, конечно, благодушествовал, а меня его восторги насторожили – чего они еще придумали на наши бедные головы?
   Движемся мы с Сеней по винтовой лестнице никакие. Хочется сжаться, стать маленьким, приникнуть к мамкиному подолу, как в детстве. Детство: изумрудно-зеленые луга, по ним бродят коровы, мычат, щиплют траву. Мир царит и в небе голубом, и всюду под ним. Впрочем, в детстве я коров не видел. С этими милыми животными я познакомился уже в армии – любили они по полигону дефилировать. Смотрят на тебя добрыми, честными глазами, каких среди людей я не замечал, жвачку свою пережевывают – нега и нерушимое спокойствие. А ты, зачуханный солдатик, стоишь с лопатой, тебе надо землю копать, а тебе жарко, солнце палит... Подумалось: коровы – вот настоящие хозяева земли! А мы – разбойники и проходимцы, в смысле пришельцы, марсиане, неведомым ветром занесенные в эти палестины, на головы мирных аборигенов, вот этих самых, щиплющих травку.
   Это я описываю сумбур мыслей, медленно колыхавшийся во мне, когда мы никакие поднимались куда-то вверх, затем брели, пошатываясь, по коридору. Ни коридора я не видел, ни дверей в нем, не помню – стоял ли кто из охраны там. Произошло вытеснение моего испуга, страха и прочего ужаса в эти мелкие мыслишки и летние воспоминания то ли о детстве, то ли о больших армейских маневрах, когда было хорошо.
   Наконец нас ввели в залу. Она занимала весь третий этаж, была столь обширной, что в ней, не задумываясь, можно было проводить матчи по минифутболу, еще хватило бы места для зрителей. На всем этом пространстве полы устланы мягкими коврами; возле северной стены – камин, да такой, что в очаге можно уместить оленя на вертеле. За большими окнами наблюдается балкон, скорее даже не балкон, а терраса, опоясывающая по периметру все здание.
   В углах – светильники навроде разноцветных софитов, но с мягким светом. Имеется белый рояль, в другом углу на небольшом подиуме – электроаппаратура с приданными ей гитарами, ударной установкой и клавишными синтезаторами. Над одним из диванов – доспехи и мечи, а над другим – опять-таки гитары с разнообразным количеством струн. Надо думать, хозяин – меломан и разводит цветы; по крайней мере, в цветнике, разбитом тут же, под окном – довольно любопытные экземпляры орхидей и еще каких-то незнакомых ярких цветков; это их терпкий аромат я уловил, как только мы вошли.
   Стены, потолок и камин облицованы желтым мрамором. Скажете, такого зверя не бывает? Я знаю, да только фактура у этих стен вполне мраморная.
   Игорь Мстиславович предложил нам располагаться на диване, что вместе с пуфиками и низкой посадки столами проворные хлопцы в черных костюмах выстраивали в центре залы.
   Я сел и перевел дух. Рядом плюхнулся Сеня. Интересно, все-таки, как мягкие блага цивилизации способны действовать на психику – я как-то быстро успокоился. Уже через несколько минут я с любопытством озирался по сторонам, вновь ощутив себя писателем. Я был наблюдателем в центре небывалых событий.
   Сеня шумно сопел и тоже озирался, вполне скептически. Я обрадовался за него: человек релаксировал на глазах, в нем снова можно было узнать лауреата государственной премии писателя Татарчука. Наконец он хмыкнул и ткнул меня локтем:
   – Видал – желтый мрамор! Инопланетяне его с Венеры завозят, сволочи. Все здесь инопланетяне. Только мы с тобой – люди! Эй, как там тебя, Мстиславич, где моя мобилка? Вещь дорогая, спутниковая связь. В натуре.
   – Видите ли, – вежливо отвечал комконовец, – аппарат временно изъят у вас по соображениям вашей и нашей безопасности. Не надо бы, чтобы вы куда-нибудь отсюда звонили. Но вы не беспокойтесь...
   – Видал? – опять ткнул меня Сеня. – Нас, людей, боятся.
   Тут он изловчился и поймал за рукав чернокостюмника – тот как раз с хрустом разворачивал над столом накрахмаленную скатерть – и грозно вопросил:
   – Признавайся, ты инопланетянин?
   Ушлый Сеня уже смекнул, что нам ничего страшного не грозит.
   Молодой человек ловко освободил рукав и вновь сосредоточился на скатерти. Сеня тут же о нем позабыл. Он что-то уловил в поведении Игоря Мстиславовича и немедленно сообщил мне:
   – А комитетчик-то волнуется. Мелкая рыбешка. Жди серьезных акул, брат.
   Я же как-то отрешился от происходящего, наверное, даже задремал, потому что стол как-то незаметно оказался сервирован, а от распахнутой балконной двери потянуло холодком. Начинался рассвет, и предрассветный ветер колебал верхушки елей у самых окон.
   Передо мной на столе стояла запотевшая бутылка пива. Я глянул на Игоря Мстиславовича – тот ободряюще кивнул. Я с отвращением глотнул разок-другой, но потом пошло как по маслу. От пива меня отпустило по-настоящему, наплыла приятная дремота.
   Меня, наверное, разбудил шум двигателей: где-то внизу у стен особняка гудели двигатели авто. Похоже, это собирались гости, которых с таким волнением ждал наш инспектор.
   Первым в залу вошел хозяин виллы. Одет он был неуникально, так что его «прикид» описывать смысла нет – типичный набор нуворишей, включая перстень с брильянтом. Мое воображение поразил вид его розовых щечек. Таких пухлых, с нежной, почти детской кожей, аппетитных щечек я, по правде сказать, не видал. Даже не хотелось потрепать по щеке из опасения ей как-то повредить.
   Хозяин оказался радушным человеком. Он безразлично кивнул инспектору и, широко разведя руки, приветствовал нас с Сеней:
   – Друзья! Наконец-то! Наконец-то мы встретились! Рад, безмерно рад, дорогие мои! Что ж? Как нашли мои пенаты? Удобно ль вам, не стеснили вас тут чем? Дерьмо мой особняк, не так ли? Нуворишество и пижонство! Поверите ли, бросил бы все это к такой-то матери и – матросом на сейнер, в самую путину. А потом с геологической партией бродить по тайге, под звездами, и плевать на комаров и гнус. Да что ж вы не угощаетесь, все закуски – для вас. Выпьем по капушке, познакомимся поближе. Меня вы, надеюсь, знаете. Я – Осинский Митрофан Иосифович. Что, сильно не похож на того мудака, что в телевизоре? Ничего не попишешь – имидж, черт бы его побрал. Вот, – он вытянул руку и растопырил пальцы, – полюбуйтесь, какую гадость таскать приходится.
   Но перстней Осинский снимать не стал. Он все время говорил, причем все такое же сплошь розовое, как его щечки. А Сеня на моих глазах преображался. Сперва, при виде финансового воротилы и крупного промышленника он как-то стушевался, обмяк. А потом, гляжу, плечи расправились, живот подобрался, вальяжность в позе обозначилась, но не наглая, а именно такая, чтобы ощущалось в Сениной позе немалое внимание к собеседнику и чуть меньшее к самому себе – без последнего никак, надо же, чтобы и собеседник уважал тебя. Сеня ловил буквально каждое слово олигарха. И уже вижу – прикидывает, как бы подкатиться со своими проблемами. Я знаю, что у него на уме. Тираж у него на уме и выгодный контракт. А больше – ничего существенного.
   А я гляжу на Осинского и думаю – молодец ты все-таки, Викула-старина, молодец. Раскусил быстро, чьи уши торчат из-за вывески комкона. И так меня с похмелюги этот воротила расположил к себе, что я возьми да и брякни:
   – А я еще в ресторане понял, что это вы – спонсор комитета по контактам.
   Олигарх широко заулыбался, заметил в ответ:
   – Я рад, Викула Селянинович, я почему-то так и думал, что вы вельми сильны именно в психологических аспектах. Внимательно слежу за вашим творчеством. Жаль, что давненько не было ничего нового.
   Внезапно прорвало Сеню:
   – И ничего удивительного, Митрофан Йесич. Нового у нас – тьма, прорва всего нового. Да вот, скоты, не издают. Издательская политика у них, понимаешь, меняется. Вот взяли бы вы, Митрофан Йесич, да всех их – в Сибирь...
   Тут уж я ткнул Сеню локтем.
   – Положим, вам, Семен Валентинович, грех обижаться. Уж кого издают, так издают, – шутливо упрекнул Осинский.
   – Мало, – с обидой обронил Сеня. Да, развезло коллегу.
   И тут в дверях появляется до боли знакомое лицо, лицо генерального директора издательства «Большой Юго-Восток». Юрий Долгоруков-Самошацкий.
   – Ба! – кричит. – Писатели! Не чаял, не ждал увидеть. Митрофан Иосифович, мое почтение. Уже гудим?
   Бляха-муха! И этот тоже спонсор? Ну-ка, что дальше-то будет? Вот уж воистину ночь испытаний и утро чудес.
   Долгоруков-Самошацкий, не мешкая, ухватил со стола пару ложечек икорки паюсной, положил ее добрым слоем на изумительного вкуса домашние блины, приготовляемые на дрожжевом тесте из гречневой муки, добавил туда же несколько раковых нежных шеек, посыпал кинзой и базиликом, проложил кусочком сыра «сулгуни», свернул все это конвертиком и ласковым движением налил себе фужер водки.
   – Ребята, ничего, что я сам? Ваше здоровье, – и закусил выпитое блинным ассорти. Медленно, со знанием дела прожевал и попросил Осинского: – Сыграй-ка, брат Митя, что-нибудь наше.
   Осинский без лишних слов снял со стены двенадцатиструнку и принялся подтягивать колки и перебирать струны, взгляд его затуманился. Он смотрел куда-то за окно, наверное, погружался в бардовскую нирвану.
   И полилась песня. Теплая, нашенская, чувственным, несколько ломаным тенором – но в устах кого? Осинского! Песня про сырую тяжесть сапога, росу на карабине; «кругом тайга, одна тайга и мы посередине»...