Страница:
Мы разместились в просторном салоне «джипа». Уже темнело, тревожные сумерки манили неизвестностью, нас охватило шальное ожидание приключения.
– Эдик, – спросил я, – а что такое «хлопушка»?
С переднего сидения отозвался Серега:
– Армейский гранатомет «Муха».
Мне стало совсем весело. Неужели Эдик решил штурмовать Банную?
– Думаю, до этого не дойдет, – успокоил Эдик.
Никогда раньше я не думал, что доведется вот так, в «джипе», набитом оружием, мчаться по праздной вечерней Москве. Я буквально ощущал, как адреналин добирается аж до корней волос. Но страха не было.
Мы поставили «джип» в переулке, за квартал до института, и выгрузились. Ничего особенного в экипировке друзей Эдика не было – на обоих спортивные куртки; тот, который Леха, нес большую спортивную сумку. Ни дать ни взять – два «качка» идут на тренировку. Перед крыльцом института Эдик сказал:
– Подождите здесь.
Он прошел внутрь, к вахтерше. Дальше я реконструирую их диалог.
– Добрый вечер. Я – журналист.
– Ну, раз журналист, то проходи, – не было ей до него никакого дела.
– Спасибо. У вас тут сегодня нашего брата, наверное, перебывало. Телевидение, милиция...
– Чего вдруг? У нас вроде все спокойно.
– Как же так? Ведь два дня назад к вам сюда приходил известный писатель, Михаил Ефимович Дейншнизель. Вошел, да не вышел. Сегодня по телевизору сообщили, что больше в живых нет.
– Да ты что? Я-то тут при чем? Мало ли кто тут у нас ходит? Учреждений вон сколько – вывески видел?
– Я имею в виду одну лишь лабораторию выявления творческих способностей. Там такие Модест и Матвей работают. Вот я у вас вижу журнал посещений. – Эдуард взял этот самый журнал, листанул, припечатал ладонью: – Вот он, Дейншнизель М. Е., два дня назад записан. А отметки об уходе нет. Что ж вы так?
Нам повезло. Известный своей занудливой аккуратностью Шнизель полез расписываться в журнале, хотя давно уже никто не следил за режимом посещений, и журнал лежал скорее для проформы.
– Записан, не записан. А ну, дай сюда! – Она вырвала журнал из рук Эдика и спрятала в ящик стола.
– Ну что же вы так? – укоризненно покачал головой Эдик. – Не доверяете демократической прессе?..
– Посторонним журнал показывать не положено. Если бы из милиции...
– Поня-ятно. Что ж, не буду больше вас пытать. А вот этот телефон – городской? – Он показал на один из двух стоявших на столе телефонов. – Позвонить по нему можно?
– Городской, – буркнула вахтерша. – По городскому звонить не положено.
– Поня-ятно. Ну что ж, тогда до свидания.
Он пошел к двери. Вахтерша крикнула вслед:
– Ежели журналист – удостоверение показывать надо!
Эдик, не оборачиваясь, развел руками и вышел. На крыльце посмотрел назад – вахтерша звонила по внутреннему телефону. Эдик удовлетворенно улыбнулся и спустился к нам.
– Шнизель здесь точно был. Значит так, мужики, – обратился он к своим друзьям. – Ты, Леха, с артиллерией остаешься здесь. Отойдешь к тем деревьям и внимательно следи за входом. Возможно, выйдут двое. Узнать их легко – у одного седая косичка, под шапкой не спрячешь. Оба упакованы по разряду «люкс». Их надо повязать. А если попробуют уйди на машине – не стесняйся, аккуратно шмаляни из «хлопушки».
– А он их не взорвет? – спросил я.
– Не дрейфь, Викулыч, стрелять обучены. Все будут живые и здоровые, но с полными штанами. А мы – к черному ходу.
Мы обошли здоровенное здание института, обнаружили крылечко и устремились к нему. На дверях висел амбарный замок.
– Давай, Серега, – кивнул Эдик.
Серега расстегнул молнию куртки, извлек из-за пазухи самую обычную фомку. Р-раз, одно аккуратное движение – и замка как не было.
– Ну, предположим, – Эдик шагнул в темноту. И мы шагнули.
Зажглись два фонарика. Эдик произнес:
– Давай, Семен, веди.
– Да я здесь не ходил, я с центрального. С центрального я хорошо знаю, куда идти. А здесь... На верх нам надо.
– Этаж?
– Четвертый.
В общем, мы пришли. Вот она, табличка, горит зелеными буквами слово «Свободно». Наши спецназовцы переглянулись, из-под курток появились стволы «мухобоек».
– Викула, Сеня, держитесь сзади.
Я ожидал, что последует ритуал – кулак в кулак стукнут, как в фильмах, или амулет целовать будут, или произнесут что-нибудь сакраментальное, что-то типа «асталависта!», но вместо этого Эдик просто кивнул на дверь, и Серега высадил ее одним ударом ноги. Секунда – и мы ворвались в предбанник.
– Руки на стол! – страшно рявкнул Эдик. – Не рыпаться! Один рып – стреляем!
Я успел рассмотреть, что они и в самом деле играли в нарды. Успел рассмотреть, что рожи у них на редкость противные. А больше ничего рассмотреть не успел, потому что эти субчики, не успел даже Эдик закончить свою тираду, поопрокидывав стулья, кинулись в комнату с Машиной. Да так прытко – только их и видели. Дверь за ними захлопнулась на защелку.
Эта защелка задержала нас на целых десять секунд. Серега выломал фомкой косяк – сама дверь была обита железом, – рванул ручку на себя, и я впервые увидел Машину. Она была именно такая, как ее описывали – голый цилиндр под потолок, никаких приборов ни на нем, ни рядом, никаких лампочек, окошечек, стрелочек, кнопочек. Только массивная дверь со штурвалом посередине. И этот штурвал у нас на глазах повернулся и замер.
– Там они – Эдик подскочил и крутанул штурвал в обратную сторону, потянул Тяжелая гермодверь медленно, словно нехотя распахнулась.
Там никого не было. Посреди капсулы одиноко торчало металлическое кресло. Пульсировал оранжевый свет.
Пока мы с Сеней обалдело смотрели на это зрелище, Эдуард с Серегой обошли комнату и общупали, обстучали все стены и пол.
– Да нет, Эд, – сказал невозмутимый Серега, – кроме как туда, больше некуда.
Эдик залез в Машину, тоже все там обстучал, и даже «прозвонил» каким-то хитрым спецназовским приборчиком.
– Что ж, господа, надо думать, сбежали в другую реальность. Говоришь, Семен, тебя они до трусов раздевали?
Сеня кивнул
– Это потому, что ты не в свою реальность отправлялся. Там, понятно, тебя ждала чужая одежда. А эти к себе сбежали. Вопрос: что им у нас понадобилось? И зачем им нужны были именно писатели? – Эдик закурил. – Пошли, пошманаем в той комнате.
Ничего интересного в «предбаннике» не было. Нарды, конечно, шикарные, а так – ничего. За исключением того самого лабораторного журнала. В журнале обнаружились любопытные записи. Во-первых, в графе Татарчука, рядом с его подписью о прибытии на полях имел место быть знак вопроса, перечеркнутый красным карандашом. Во-вторых, в графе Дейншнизеля росписи о прибытии не было, а был прочерк. На полях же стояло слово «оформлен». Пролистали весь журнал – а ведь изрядно писателей перебывало, и знаменитые, и такие, о которых я не слышал, – и в начале нашли некоего Пистолетова – в колонке прибытие напротив него тоже стоял прочерк, слово «оформлен» присутствовало, зато рядом с фамилией стояло «не член». Значит, легенда о пропавшем молодом авторе была вовсе не легендой.
– Журнал мы изымем, – решил Эдик. – Используем в качестве приманки. Меня интересуют даже не эти двое, а тот, кому они отсюда звонили, с кем согласовывали. Короче, журнал я забираю. Спросят – переводите стрелки ни меня.
Еще один интересный факт обнаружился в результате обыска. Нигде в помещении не было верхней одежды. Во что эти Модест и Матвей одевались – непонятно. Общего гардероба в институте не было. Когда закончили, Эдик сказал:
– Сергей, с цилиндром надо что-то делать.
– Само собой, Эд, – понимающе откликнулся Сергей. – Заложим под днище и внутри.
– Согласен, а дверь Машины задраим. Вы, мужики, – обратился он к нам, – идите в коридор, мы тут быстро...
Что ж, я понимаю, профессионалы технику безопасности, соблюдают от и до. Хотелось, конечно, посмотреть, как это делается на самом деле – писателю нужно такие вещи знать. Но вышли. Вижу – Сеня нервничает. Да и мне тоже не по себе. Дошло до меня, наконец. Проняло.
Минут через пять к нам присоединились Эдик с Серегой, и тем же путем мы покинули здание на Банной.
Когда ехали обратно, я все, как дурачок, глазел в заднее стекло.
– Ты что там высматриваешь? – поинтересовался у меня Эдик.
– А взрыв?
– Уже давно. Не бойся, все в целости, только Машине конец.
– А ты не боишься?
– А чего именно я должен бояться? – пожал плечами Эдик.
Серега с Лехой переглянулись и хмыкнули.
– Ну-у... – Я даже опешил. – Взрыв, журнал... Разбираться ведь будут...
– Взрыва никто не слышал. Хлопок, и все дела.
Тут Эдик присовокупил интереснейшую лекцию о своих взаимоотношениях со спецслужбами. В свое время он входил в элитное подразделение «бета», впрочем, об этом я упоминал в своем романе «Вторжение: атака из ноосферы» настолько, насколько об этом разрешил упоминать Эдик.
Со слов Эдика выходило, что журналом может заинтересоваться «какая-нибудь ФСБ», а никакие не «пришельцы». Причин своей в этом убежденности он тогда не раскрыл, но, как выяснилось, оказался прав. «А с ФСБ у нас давно негласный паритет, политика сдерживания и противовесов». У кого это, у «нас», тоже как-то не пояснил, ведь группу «бета», якобы, давно расформировали. Я так и сказал, а Эдик снисходительно похлопал меня по колену и с непонятной мне иронией в голосе подтвердил:
– Расформировали, расформировали.
Потом вдруг выяснилось, что почему-то ФСБ раньше проявляла к ним необычайный интерес, не ко всем, а к которым удавалось вычислить. «Но у нас же, хотя мы никогда все вместе не собираемся, постоянная связь. И как только эфэсбэшники шли на жесткий контакт – их человек, как правило, куратор операции, исчезал. На какое-то время». Тут Эдик снова улыбнулся.
– А что мы можем до любого из них добраться – это, Викулыч, факт.
Серега и Леха согласно кивнули.
– Мы можем хоть на спор, хоть прямо сейчас, группой из трех человек войти в Кремль и изъять Президента с его ядерным чемоданом. Или один чемодан. Видишь ли, Викула, наши методики предполагают использование оружия только после захвата объекта. Когда мы захватываем стартовую позицию ядерной ракеты где-нибудь в Аризоне, то, пока президенты торгуются между собой, нас, понятное дело, в покое не оставляют. Их спецназ тоже кое-что умеет. А до этого – ни единого выстрела. Даже холодное оружие нельзя. Если бы нас послали в Буденновск тогда, – мы бы в эту злополучную больницу вошли даже без оружия – раз уж вы нас расформировали, то и не давайте оружия. Мы бы их голыми руками...
Сеня, доселе пребывавший в ступоре, саркастически хрюкнул:
– Ага. Щас же!
– Ты, дружок, лучше помолчи, – ласково откликнулся с водительского места невозмутимый Леха. Ласково, но Сеня заткнулся. Я плечом почувствовал, как он вздрогнул.
А Эдик, как ни в чем не бывало, сказал:
– Понимаешь, Сеня, Вольф Мессинг в свое время на спор незамеченным вошел в Кремль и вынес из кабинета Сталина чистый лист бумаги с его подписью. И это не легенда.
В общем, в том же духе мы разговаривали, пока Леха развозил нас по домам. Я даже забыл про эту дурацкую Машину и про Сенины проблемы.
Однако проблема Машины всплыла снова через несколько дней. И вновь благодаря Эдику. Собственно, он и поставил точку в этой истории. Хотя я, признаюсь, все же считаю эту точку запятой. Но все по порядку.
Как-то, прошло три дня, а может, и все четыре, Эдик позвонил мне и спросил, какие мои планы на вечер. Планы у меня были, я вообще стал в последнее время чаще бывать в обществе. Моя дама сердца театралка, любительница презентаций, словом, тянет ее, а вместе с ней и меня, к широкому общению. Но на этот раз я принял решение в пользу Эдика.
– А Семен? – спросил я.
– Если хочешь – зови, не помешает.
Собрались мы все, эдак, к девяти вечера. Я, еще с утра, сразу пошел по магазинам, закупил необходимое. Дама моя привела все это в удобоваримый вид – вид салатов, нарезок и прочих разносолов – и ушла. Она у меня женщина тонкая, чувствует момент.
Эдик явился последним. При виде накрытого стола поморщился, сказал «ну, предположим», а вот бутылки распорядился совсем убрать, мол, мы тут собрались поработать, помозговать. И тут же выставил на стол две поллитровки малороссийской «Горилки перцовой с медом».
– Вот это пить будем.
Я, конечно, не понял, чем настоящий армянский коньяк плох для умственного напряжения, но банковал сегодня Эдик. Так весь вечер и проскучал коньяк на столе инопланетным гостем.
К делу Эдуард перешел не сразу. Хотя и отнесся к моим приготовлениям скептически, но блюдам, как всегда, отдал должное. Незаметно выпили одну «Горилку». Сеня был сумрачен, я пытался создать атмосферу. Но какой из меня рассказчик анекдотов?
Наконец, Эдик решил перейти к делу:
– Я, парни, даром времени не терял. Выяснил-таки, Сеня, кому звонили твои вергилии. Но все по порядку. Во-первых. При обыске на Банной мы с Серегой обнаружили «пенал». О чем вам тогда не доложили.
– Пенал? – переспросил я.
– Устройство для прослушки. Выглядит как деревянный пенал. Закладывается в ручки, ножки мебели. Этот был в задней ножке стола. Тот, кто закладывал, действовал нагло – запитал аккумулятор устройства прямо от телефонной линии. Значит, был уверен, что искать никто не станет. Вергилии твои, Сенечка, по этой части лохи полные были, оно и понятно. Пенал был исполнен стандартно: подслушивающий микрофон, узконаправленный передатчик. Там же, на месте, мы засекли направление радиолуча, а потом по мощности прикинули расстояние. На местности выяснилось, что луч упирается в жилой дом, одноподъездную четырнадцатиэтажку. Очевидно, приемник в одной из квартир. Выяснили, какие квартиры арендуются. Три квартирки нормальные – народ все время кублится. А вот одна квартирка – наша. Тихая.
– Прямо детектив какой-то, – буркнул Сеня, наливая себе горилки.
– А ты как думал. Детектив, настоящий детектив. Оперативная работа на местности, если угодно. После нашей диверсии на Банной ясно было, что хозяин объявится в ближайшее время. Он и объявился. А мы его уже ждали. Познакомились. Мужик нормальный оказался. Ветеран. Его бы на пенсию давно отправили, да как-то откладывали, а сам он и не просился.
– Да кто – он?! – не утерпел Сеня.
– Он – офицер ФСБ. Полковник, куратор всего этого безобразия на Банной, если угодно. Викула, подай мне, пожалуйста, бутерброд. В начале девяностых поставили его курировать, да так и забыли. Государственного интереса Машина не представляла, да что для них вообще сейчас представляет государственный интерес? А тогда и подавно. Получил полковник синекуру. И сиди, в потолок плюй, отчеты пописывай. Но он, я же говорю, нормальный мужик, старой закалки волк. Сам, своими руками, установил прослушку. Обязал этих двоих держать по телефону контакт, уведомлять, кто пришел на машину, хотя бы для того, чтобы, в случае невозврата, он мог подготовить легенду несчастного случая с летальным исходом и оформить документы.
– Какие документы? – не понял я.
– Семен получал свидетельство о смерти?
– Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?
– А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.
Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:
– А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?
Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:
– Шнизеля.
– Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!
Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.
– Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.
В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.
О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:
– Контроль нулевой.
– Мировая линия универсума?
– Ослаблена.
– Перспектива?
– Нулевая. Снимаю с контроля.
И опять стук костей.
Иногда случался разговор незамысловатее:
– Контроль. Перспектива воздействия.
– Мировая линия универсума?
– Соединена. Воздействие накладывается на базис.
– Перспектива?
– Возможность положительная.
– Контроль?
– Усиливаю.
– Ожидание?
– Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.
– Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.
Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:
– Воздействие?
Ответ был или «успешно» или «без успеха».
У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.
Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:
– Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.
Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.
– Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.
– Мировая линия универсума?
– Ветвление. Перспектива неоднозначна.
– Возможность соединения с базисом, быстро?
– Имеется.
– Тяжесть паразитного соединения?
– Значительная. Усиливаю контроль. Захват!
– Мировая линия?
– Соединена. Воздействие наложено на базис.
– Перспектива?
– Возможность все еще неопределенная.
– Уточняй привязку. Быстрее.
– Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.
– Возможность организации фатального исхода?
– Усиливаю контроль. Возможность реальна.
– Ожидание?
– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.
– Принято.
Дальше пауза, и вдруг:
– Актуализация.
– Воздействие?
– Успешное.
– Объект?
– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.
Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:
– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.
Долгая пауза, и вдруг новый диалог:
– Активизация в параллельной линии.
– Объект?
– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.
– С кем?
– Объект Дейншнизель.
– Время?
– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.
– Тяжесть возмущения в общемировой линии?
– Пренебрежима.
– В параллельной линии?
– Абсолютная неопределенность.
Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:
– У Лингонов будут проблемы.
И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:
– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.
Опять «пик-пик-пик», пауза.
– Не отвечает.
– Отложим. Иду принимать объект...
Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.
На пленке Сенино возвращение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только «ну почему, почему мы все такие?!» – это он повторял несколько раз, потом – «ненавижу, с-су-ку!» и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило...
Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.
– Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?
Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.
– Что, нет соображений? – словно не замечая Сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой «Титаник»?
Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:
– Да хрен его знает... Не помню.
– Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?
– У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?
– Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.
Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.
– Слышишь, старик, может, Семену этого не говорить?
– Чего? – все еще не понимал я.
– Что его использовали, как «торпеду»?
– Какую торпеду?
– Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.
– Это что, правда?
– Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?
– Нет.
Эдуард вздохнул:
– Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.
Я протянул ему бутылку, Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.
– Давай, тебе открою.
Я подал свою.
– На, держи. Ну что, понял, наконец?
– Так что, он фээсбэшникам продался?
– Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому или тем, кто их сюда послал.
– На Землю?
– Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.
– От фантаста и слышу, – буркнул я.
– Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.
Сеня наполеоном расхаживал по комнате.
– Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали? Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы...
– Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?
– Так то в романе...
– Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.
– Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?
– Затем, что ты, засранец, людей погубил. Живых людей, понял? Ради сюжетика.
– Почему это живых? – вскинулся Сеня. Голос его зазвенел: – С чего это ты взял, что живых? Это все виртуальное.
– А куда ты исчезал из Машины? В чьей одежде вернулся? Куда мэмэмы исчезли? В тартарары?
– Эдик, – спросил я, – а что такое «хлопушка»?
С переднего сидения отозвался Серега:
– Армейский гранатомет «Муха».
Мне стало совсем весело. Неужели Эдик решил штурмовать Банную?
– Думаю, до этого не дойдет, – успокоил Эдик.
Никогда раньше я не думал, что доведется вот так, в «джипе», набитом оружием, мчаться по праздной вечерней Москве. Я буквально ощущал, как адреналин добирается аж до корней волос. Но страха не было.
Мы поставили «джип» в переулке, за квартал до института, и выгрузились. Ничего особенного в экипировке друзей Эдика не было – на обоих спортивные куртки; тот, который Леха, нес большую спортивную сумку. Ни дать ни взять – два «качка» идут на тренировку. Перед крыльцом института Эдик сказал:
– Подождите здесь.
Он прошел внутрь, к вахтерше. Дальше я реконструирую их диалог.
– Добрый вечер. Я – журналист.
– Ну, раз журналист, то проходи, – не было ей до него никакого дела.
– Спасибо. У вас тут сегодня нашего брата, наверное, перебывало. Телевидение, милиция...
– Чего вдруг? У нас вроде все спокойно.
– Как же так? Ведь два дня назад к вам сюда приходил известный писатель, Михаил Ефимович Дейншнизель. Вошел, да не вышел. Сегодня по телевизору сообщили, что больше в живых нет.
– Да ты что? Я-то тут при чем? Мало ли кто тут у нас ходит? Учреждений вон сколько – вывески видел?
– Я имею в виду одну лишь лабораторию выявления творческих способностей. Там такие Модест и Матвей работают. Вот я у вас вижу журнал посещений. – Эдуард взял этот самый журнал, листанул, припечатал ладонью: – Вот он, Дейншнизель М. Е., два дня назад записан. А отметки об уходе нет. Что ж вы так?
Нам повезло. Известный своей занудливой аккуратностью Шнизель полез расписываться в журнале, хотя давно уже никто не следил за режимом посещений, и журнал лежал скорее для проформы.
– Записан, не записан. А ну, дай сюда! – Она вырвала журнал из рук Эдика и спрятала в ящик стола.
– Ну что же вы так? – укоризненно покачал головой Эдик. – Не доверяете демократической прессе?..
– Посторонним журнал показывать не положено. Если бы из милиции...
– Поня-ятно. Что ж, не буду больше вас пытать. А вот этот телефон – городской? – Он показал на один из двух стоявших на столе телефонов. – Позвонить по нему можно?
– Городской, – буркнула вахтерша. – По городскому звонить не положено.
– Поня-ятно. Ну что ж, тогда до свидания.
Он пошел к двери. Вахтерша крикнула вслед:
– Ежели журналист – удостоверение показывать надо!
Эдик, не оборачиваясь, развел руками и вышел. На крыльце посмотрел назад – вахтерша звонила по внутреннему телефону. Эдик удовлетворенно улыбнулся и спустился к нам.
– Шнизель здесь точно был. Значит так, мужики, – обратился он к своим друзьям. – Ты, Леха, с артиллерией остаешься здесь. Отойдешь к тем деревьям и внимательно следи за входом. Возможно, выйдут двое. Узнать их легко – у одного седая косичка, под шапкой не спрячешь. Оба упакованы по разряду «люкс». Их надо повязать. А если попробуют уйди на машине – не стесняйся, аккуратно шмаляни из «хлопушки».
– А он их не взорвет? – спросил я.
– Не дрейфь, Викулыч, стрелять обучены. Все будут живые и здоровые, но с полными штанами. А мы – к черному ходу.
Мы обошли здоровенное здание института, обнаружили крылечко и устремились к нему. На дверях висел амбарный замок.
– Давай, Серега, – кивнул Эдик.
Серега расстегнул молнию куртки, извлек из-за пазухи самую обычную фомку. Р-раз, одно аккуратное движение – и замка как не было.
– Ну, предположим, – Эдик шагнул в темноту. И мы шагнули.
Зажглись два фонарика. Эдик произнес:
– Давай, Семен, веди.
– Да я здесь не ходил, я с центрального. С центрального я хорошо знаю, куда идти. А здесь... На верх нам надо.
– Этаж?
– Четвертый.
В общем, мы пришли. Вот она, табличка, горит зелеными буквами слово «Свободно». Наши спецназовцы переглянулись, из-под курток появились стволы «мухобоек».
– Викула, Сеня, держитесь сзади.
Я ожидал, что последует ритуал – кулак в кулак стукнут, как в фильмах, или амулет целовать будут, или произнесут что-нибудь сакраментальное, что-то типа «асталависта!», но вместо этого Эдик просто кивнул на дверь, и Серега высадил ее одним ударом ноги. Секунда – и мы ворвались в предбанник.
– Руки на стол! – страшно рявкнул Эдик. – Не рыпаться! Один рып – стреляем!
Я успел рассмотреть, что они и в самом деле играли в нарды. Успел рассмотреть, что рожи у них на редкость противные. А больше ничего рассмотреть не успел, потому что эти субчики, не успел даже Эдик закончить свою тираду, поопрокидывав стулья, кинулись в комнату с Машиной. Да так прытко – только их и видели. Дверь за ними захлопнулась на защелку.
Эта защелка задержала нас на целых десять секунд. Серега выломал фомкой косяк – сама дверь была обита железом, – рванул ручку на себя, и я впервые увидел Машину. Она была именно такая, как ее описывали – голый цилиндр под потолок, никаких приборов ни на нем, ни рядом, никаких лампочек, окошечек, стрелочек, кнопочек. Только массивная дверь со штурвалом посередине. И этот штурвал у нас на глазах повернулся и замер.
– Там они – Эдик подскочил и крутанул штурвал в обратную сторону, потянул Тяжелая гермодверь медленно, словно нехотя распахнулась.
Там никого не было. Посреди капсулы одиноко торчало металлическое кресло. Пульсировал оранжевый свет.
Пока мы с Сеней обалдело смотрели на это зрелище, Эдуард с Серегой обошли комнату и общупали, обстучали все стены и пол.
– Да нет, Эд, – сказал невозмутимый Серега, – кроме как туда, больше некуда.
Эдик залез в Машину, тоже все там обстучал, и даже «прозвонил» каким-то хитрым спецназовским приборчиком.
– Что ж, господа, надо думать, сбежали в другую реальность. Говоришь, Семен, тебя они до трусов раздевали?
Сеня кивнул
– Это потому, что ты не в свою реальность отправлялся. Там, понятно, тебя ждала чужая одежда. А эти к себе сбежали. Вопрос: что им у нас понадобилось? И зачем им нужны были именно писатели? – Эдик закурил. – Пошли, пошманаем в той комнате.
Ничего интересного в «предбаннике» не было. Нарды, конечно, шикарные, а так – ничего. За исключением того самого лабораторного журнала. В журнале обнаружились любопытные записи. Во-первых, в графе Татарчука, рядом с его подписью о прибытии на полях имел место быть знак вопроса, перечеркнутый красным карандашом. Во-вторых, в графе Дейншнизеля росписи о прибытии не было, а был прочерк. На полях же стояло слово «оформлен». Пролистали весь журнал – а ведь изрядно писателей перебывало, и знаменитые, и такие, о которых я не слышал, – и в начале нашли некоего Пистолетова – в колонке прибытие напротив него тоже стоял прочерк, слово «оформлен» присутствовало, зато рядом с фамилией стояло «не член». Значит, легенда о пропавшем молодом авторе была вовсе не легендой.
– Журнал мы изымем, – решил Эдик. – Используем в качестве приманки. Меня интересуют даже не эти двое, а тот, кому они отсюда звонили, с кем согласовывали. Короче, журнал я забираю. Спросят – переводите стрелки ни меня.
Еще один интересный факт обнаружился в результате обыска. Нигде в помещении не было верхней одежды. Во что эти Модест и Матвей одевались – непонятно. Общего гардероба в институте не было. Когда закончили, Эдик сказал:
– Сергей, с цилиндром надо что-то делать.
– Само собой, Эд, – понимающе откликнулся Сергей. – Заложим под днище и внутри.
– Согласен, а дверь Машины задраим. Вы, мужики, – обратился он к нам, – идите в коридор, мы тут быстро...
Что ж, я понимаю, профессионалы технику безопасности, соблюдают от и до. Хотелось, конечно, посмотреть, как это делается на самом деле – писателю нужно такие вещи знать. Но вышли. Вижу – Сеня нервничает. Да и мне тоже не по себе. Дошло до меня, наконец. Проняло.
Минут через пять к нам присоединились Эдик с Серегой, и тем же путем мы покинули здание на Банной.
Когда ехали обратно, я все, как дурачок, глазел в заднее стекло.
– Ты что там высматриваешь? – поинтересовался у меня Эдик.
– А взрыв?
– Уже давно. Не бойся, все в целости, только Машине конец.
– А ты не боишься?
– А чего именно я должен бояться? – пожал плечами Эдик.
Серега с Лехой переглянулись и хмыкнули.
– Ну-у... – Я даже опешил. – Взрыв, журнал... Разбираться ведь будут...
– Взрыва никто не слышал. Хлопок, и все дела.
Тут Эдик присовокупил интереснейшую лекцию о своих взаимоотношениях со спецслужбами. В свое время он входил в элитное подразделение «бета», впрочем, об этом я упоминал в своем романе «Вторжение: атака из ноосферы» настолько, насколько об этом разрешил упоминать Эдик.
Со слов Эдика выходило, что журналом может заинтересоваться «какая-нибудь ФСБ», а никакие не «пришельцы». Причин своей в этом убежденности он тогда не раскрыл, но, как выяснилось, оказался прав. «А с ФСБ у нас давно негласный паритет, политика сдерживания и противовесов». У кого это, у «нас», тоже как-то не пояснил, ведь группу «бета», якобы, давно расформировали. Я так и сказал, а Эдик снисходительно похлопал меня по колену и с непонятной мне иронией в голосе подтвердил:
– Расформировали, расформировали.
Потом вдруг выяснилось, что почему-то ФСБ раньше проявляла к ним необычайный интерес, не ко всем, а к которым удавалось вычислить. «Но у нас же, хотя мы никогда все вместе не собираемся, постоянная связь. И как только эфэсбэшники шли на жесткий контакт – их человек, как правило, куратор операции, исчезал. На какое-то время». Тут Эдик снова улыбнулся.
– А что мы можем до любого из них добраться – это, Викулыч, факт.
Серега и Леха согласно кивнули.
– Мы можем хоть на спор, хоть прямо сейчас, группой из трех человек войти в Кремль и изъять Президента с его ядерным чемоданом. Или один чемодан. Видишь ли, Викула, наши методики предполагают использование оружия только после захвата объекта. Когда мы захватываем стартовую позицию ядерной ракеты где-нибудь в Аризоне, то, пока президенты торгуются между собой, нас, понятное дело, в покое не оставляют. Их спецназ тоже кое-что умеет. А до этого – ни единого выстрела. Даже холодное оружие нельзя. Если бы нас послали в Буденновск тогда, – мы бы в эту злополучную больницу вошли даже без оружия – раз уж вы нас расформировали, то и не давайте оружия. Мы бы их голыми руками...
Сеня, доселе пребывавший в ступоре, саркастически хрюкнул:
– Ага. Щас же!
– Ты, дружок, лучше помолчи, – ласково откликнулся с водительского места невозмутимый Леха. Ласково, но Сеня заткнулся. Я плечом почувствовал, как он вздрогнул.
А Эдик, как ни в чем не бывало, сказал:
– Понимаешь, Сеня, Вольф Мессинг в свое время на спор незамеченным вошел в Кремль и вынес из кабинета Сталина чистый лист бумаги с его подписью. И это не легенда.
В общем, в том же духе мы разговаривали, пока Леха развозил нас по домам. Я даже забыл про эту дурацкую Машину и про Сенины проблемы.
Однако проблема Машины всплыла снова через несколько дней. И вновь благодаря Эдику. Собственно, он и поставил точку в этой истории. Хотя я, признаюсь, все же считаю эту точку запятой. Но все по порядку.
Как-то, прошло три дня, а может, и все четыре, Эдик позвонил мне и спросил, какие мои планы на вечер. Планы у меня были, я вообще стал в последнее время чаще бывать в обществе. Моя дама сердца театралка, любительница презентаций, словом, тянет ее, а вместе с ней и меня, к широкому общению. Но на этот раз я принял решение в пользу Эдика.
– А Семен? – спросил я.
– Если хочешь – зови, не помешает.
Собрались мы все, эдак, к девяти вечера. Я, еще с утра, сразу пошел по магазинам, закупил необходимое. Дама моя привела все это в удобоваримый вид – вид салатов, нарезок и прочих разносолов – и ушла. Она у меня женщина тонкая, чувствует момент.
Эдик явился последним. При виде накрытого стола поморщился, сказал «ну, предположим», а вот бутылки распорядился совсем убрать, мол, мы тут собрались поработать, помозговать. И тут же выставил на стол две поллитровки малороссийской «Горилки перцовой с медом».
– Вот это пить будем.
Я, конечно, не понял, чем настоящий армянский коньяк плох для умственного напряжения, но банковал сегодня Эдик. Так весь вечер и проскучал коньяк на столе инопланетным гостем.
К делу Эдуард перешел не сразу. Хотя и отнесся к моим приготовлениям скептически, но блюдам, как всегда, отдал должное. Незаметно выпили одну «Горилку». Сеня был сумрачен, я пытался создать атмосферу. Но какой из меня рассказчик анекдотов?
Наконец, Эдик решил перейти к делу:
– Я, парни, даром времени не терял. Выяснил-таки, Сеня, кому звонили твои вергилии. Но все по порядку. Во-первых. При обыске на Банной мы с Серегой обнаружили «пенал». О чем вам тогда не доложили.
– Пенал? – переспросил я.
– Устройство для прослушки. Выглядит как деревянный пенал. Закладывается в ручки, ножки мебели. Этот был в задней ножке стола. Тот, кто закладывал, действовал нагло – запитал аккумулятор устройства прямо от телефонной линии. Значит, был уверен, что искать никто не станет. Вергилии твои, Сенечка, по этой части лохи полные были, оно и понятно. Пенал был исполнен стандартно: подслушивающий микрофон, узконаправленный передатчик. Там же, на месте, мы засекли направление радиолуча, а потом по мощности прикинули расстояние. На местности выяснилось, что луч упирается в жилой дом, одноподъездную четырнадцатиэтажку. Очевидно, приемник в одной из квартир. Выяснили, какие квартиры арендуются. Три квартирки нормальные – народ все время кублится. А вот одна квартирка – наша. Тихая.
– Прямо детектив какой-то, – буркнул Сеня, наливая себе горилки.
– А ты как думал. Детектив, настоящий детектив. Оперативная работа на местности, если угодно. После нашей диверсии на Банной ясно было, что хозяин объявится в ближайшее время. Он и объявился. А мы его уже ждали. Познакомились. Мужик нормальный оказался. Ветеран. Его бы на пенсию давно отправили, да как-то откладывали, а сам он и не просился.
– Да кто – он?! – не утерпел Сеня.
– Он – офицер ФСБ. Полковник, куратор всего этого безобразия на Банной, если угодно. Викула, подай мне, пожалуйста, бутерброд. В начале девяностых поставили его курировать, да так и забыли. Государственного интереса Машина не представляла, да что для них вообще сейчас представляет государственный интерес? А тогда и подавно. Получил полковник синекуру. И сиди, в потолок плюй, отчеты пописывай. Но он, я же говорю, нормальный мужик, старой закалки волк. Сам, своими руками, установил прослушку. Обязал этих двоих держать по телефону контакт, уведомлять, кто пришел на машину, хотя бы для того, чтобы, в случае невозврата, он мог подготовить легенду несчастного случая с летальным исходом и оформить документы.
– Какие документы? – не понял я.
– Семен получал свидетельство о смерти?
– Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?
– А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.
Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:
– А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?
Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:
– Шнизеля.
– Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!
Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.
– Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.
В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.
О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:
– Контроль нулевой.
– Мировая линия универсума?
– Ослаблена.
– Перспектива?
– Нулевая. Снимаю с контроля.
И опять стук костей.
Иногда случался разговор незамысловатее:
– Контроль. Перспектива воздействия.
– Мировая линия универсума?
– Соединена. Воздействие накладывается на базис.
– Перспектива?
– Возможность положительная.
– Контроль?
– Усиливаю.
– Ожидание?
– Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.
– Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.
Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:
– Воздействие?
Ответ был или «успешно» или «без успеха».
У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.
Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:
– Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.
Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.
– Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.
– Мировая линия универсума?
– Ветвление. Перспектива неоднозначна.
– Возможность соединения с базисом, быстро?
– Имеется.
– Тяжесть паразитного соединения?
– Значительная. Усиливаю контроль. Захват!
– Мировая линия?
– Соединена. Воздействие наложено на базис.
– Перспектива?
– Возможность все еще неопределенная.
– Уточняй привязку. Быстрее.
– Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.
– Возможность организации фатального исхода?
– Усиливаю контроль. Возможность реальна.
– Ожидание?
– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.
– Принято.
Дальше пауза, и вдруг:
– Актуализация.
– Воздействие?
– Успешное.
– Объект?
– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.
Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:
– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.
Долгая пауза, и вдруг новый диалог:
– Активизация в параллельной линии.
– Объект?
– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.
– С кем?
– Объект Дейншнизель.
– Время?
– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.
– Тяжесть возмущения в общемировой линии?
– Пренебрежима.
– В параллельной линии?
– Абсолютная неопределенность.
Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:
– У Лингонов будут проблемы.
И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:
– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.
Опять «пик-пик-пик», пауза.
– Не отвечает.
– Отложим. Иду принимать объект...
Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.
На пленке Сенино возвращение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только «ну почему, почему мы все такие?!» – это он повторял несколько раз, потом – «ненавижу, с-су-ку!» и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило...
Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.
– Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?
Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.
– Что, нет соображений? – словно не замечая Сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой «Титаник»?
Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:
– Да хрен его знает... Не помню.
– Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?
– У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?
– Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.
Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.
– Слышишь, старик, может, Семену этого не говорить?
– Чего? – все еще не понимал я.
– Что его использовали, как «торпеду»?
– Какую торпеду?
– Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.
– Это что, правда?
– Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?
– Нет.
Эдуард вздохнул:
– Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.
Я протянул ему бутылку, Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.
– Давай, тебе открою.
Я подал свою.
– На, держи. Ну что, понял, наконец?
– Так что, он фээсбэшникам продался?
– Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому или тем, кто их сюда послал.
– На Землю?
– Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.
– От фантаста и слышу, – буркнул я.
– Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.
Сеня наполеоном расхаживал по комнате.
– Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали? Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы...
– Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?
– Так то в романе...
– Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.
– Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?
– Затем, что ты, засранец, людей погубил. Живых людей, понял? Ради сюжетика.
– Почему это живых? – вскинулся Сеня. Голос его зазвенел: – С чего это ты взял, что живых? Это все виртуальное.
– А куда ты исчезал из Машины? В чьей одежде вернулся? Куда мэмэмы исчезли? В тартарары?