Страница:
– Между прочим, в этом ты меня тоже обвиняла.
Верно, обвиняла, хотя Остин был здесь ни при чем. Погрузившись в скорбь о своем убитом на войне женихе, она совершенно перестала за собой следить и заботиться о своем здоровье. Это продолжалось много недель, даже месяцев. Если кого и можно было винить за эту утрату – так это ее, Молли.
Снова вернулись мысли о прошлом.
В тот день она была одна. И ей было так плохо. Когда Остин вернулся домой, то обнаружил, что она лежит на полу, свернувшись калачиком, и прижимает к животу ладони. Он отнес ее на руках в машину и отвез в ближайшую больницу. Но было что-то еще… чего она никак не могла припомнить.
Потом она увидела Остина. Он стоял у больничной кровати, и на рубашке у него была ее кровь…
О том злополучном дне, казалось бы, все… Но нет, было все-таки что-то еще. Было. Просто память сыграла с ней злую шутку и вычеркнула из ее сознания несколько минут… а может быть, часов?
Впрочем, тогда она находилась под действием сильного снотворного. Немудрено, что она кое-что подзабыла: снотворные препараты обладают свойством затемнять память.
– Хочешь посмеяться? – спросил Остин. – Когда мы поженились, я был девственником.
Молли с шумом втянула в себя воздух. Девственником? Это было смешно, очень смешно. До того смешно, что у нее защипало в глазах и она начала плакать.
– Не веришь? Но это правда. Я абсолютно ничего не знал о сексе и о том, как доставить женщине удовольствие. – Остин засунул руки в карманы и стал смотреть поверх ее головы в кухонное окно. – Мне тогда было очень страшно. Да еще ты расплакалась… – Он тяжело вздохнул. – Хочешь узнать еще одну смешную вещь?
Она прижала руку к губам и покачала головой. Слезы струились у нее из глаз, застилая ей взор.
– Нет, не хочу, не надо… – Она довольно уже наслушалась «смешных» вещей. Уж не от смеха ли она льет слезы?
– Я тебя любил.
Молли покачала головой, не желая этому верить. Вернее, она не хотела в это верить, не позволяла себе этого… Точно так же она старалась не воскрешать в памяти те моменты в их с Остином семейной жизни, когда эта самая семейная жизнь казалась ей вполне сносной.
Что же получается? Он рассказывает об их браке совершенно новую историю, буквально на глазах создает новых героев, короче говоря, ставит все с ног на голову, все путает. Нет, так дело не пойдет.
– Ты все переиначиваешь, – сказала она ему. – Пытаешься представить все так, будто это ты оказался жертвой. Но это неправда. Жертвой была я. Я!
– Жертвой?!
Остин смотрел на нее с недоумением.
– Не могу поверить, что ты такое сказала. Я всегда хотел, чтобы ты со мной поговорила, открыла мне свою душу. Но уж лучше бы все оставалось, как прежде. Черт, я никак не ожидал, что ты так меня ненавидишь.
– Ты неправильно меня понял. В моем сердце нет к тебе ненависти.
Остин саркастически усмехнулся.
– Как же ты назовешь то чувство, которое ко мне питаешь? Неприязнью или, того хуже, – отвращением?
Молли никогда не понимала, почему он остановил свой выбор на ней. Хотя, когда они поженились, особенно над этим не задумывалась. Внутри у нее была выжженная пустыня. Умер Джей, и ее собственная жизнь представлялась ей лишенной всякого смысла. Но тут на ее горизонте появился Остин и взял ее судьбу в свои руки.
Он сделал все, чтобы вернуть ее к жизни. Вывел из депрессии, заставил нормально питаться и ходить к врачу. Наконец, вернул ей чувство защищенности.
Уже много позже, когда их семейная жизнь начала рушиться, Молли внушила себе, что Остин женился на ней только потому, что она была тем самым человеком, которого он мог контролировать. Схема известная: он отдает команды, она – подчиняется. Все очень просто.
– Ты причинила мне боль, Молли.
Его слова ранили ее. Она в жизни никому не причинила зла, во всяком случае, намеренно. И мысль о том, что такое возможно, была ей нестерпима. Да как он смеет ее в этом обвинять?
– Это ты причинил мне боль! – крикнула она.
– Я, честно говоря, слабо верил в то, что ты со мной останешься. Но теперь с каждой минутой все больше убеждаюсь, что другого выхода нет и ты должна уехать. Уж слишком ты держишься за прошлое и никогда от воспоминаний о своем умершем возлюбленном не откажешься.
– Джей меня любил!
– Джей умер. А ты на протяжении двадцати лет наказываешь меня за его смерть.
Опять он все перекрутил и переиначил, как это ему свойственно. Белое он выкрасил черным – и наоборот.
– Я ни в чем не виновата!
Казалось, у нее в груди открылась какая-то плотина и все, накопившееся в ее душе за долгие годы, бурным потоком хлынуло наружу. Все ее страхи, сомнения, боль…
– Ты пытаешься выставить меня каким-то бессердечным чудовищем!
Она не такая! Она всегда заботилась о людях, любила их, вела себя по отношению к ним честно. Это ее обманывали, обводили вокруг пальца, ставили на место. И Остин не был в этом смысле исключением. Он лицемерно сочувствовал ей, помогал наконец, он на ней женился – и все для того, чтобы превратить ее в жалкое, бессловесное существо, безропотно исполняющее его приказы.
– Из нас двоих дурной человек – ты! – выкрикнула она.
Молли была ужасно огорчена тем, что произошло. Да что там огорчена – потрясена!
– По-твоему, значит, я – злодей?
Он был страшно на нее зол, и его руки, которые еще совсем недавно ласкали ее тело, сами собой сжимались в кулаки.
Остин в свое время показал ей, что значит гнев мужчины. До него на нее никто не повышал голоса. Сэмми, к примеру, был неизменно доброжелательно к ней настроен и все время с ней шутил. Джей тоже вечно смеялся и был, в общем, добродушным и ласковым парнем.
Но Остин… Остин всегда был человеком мрачным.
С грозным видом он сделал шаг в ее сторону.
Ей оставалось одно: бежать. Если ей удастся усыпить его бдительность и проскользнуть между ним и холодильником, то…
Она бросилась в спасительное пространство, но Остин словно дожидался этого момента. Молниеносно среагировав, он перекрыл Молли дорогу к отступлению и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, придавил к холодильнику.
– Ты что же, собираешься меня ударить? – закричала она ему прямо в лицо. – Это что-то новенькое. Решил перейти от словесных оскорблений к физическим? Или, быть может, ты собираешься меня изнасиловать? Сорвать с меня одежду и овладеть мной против моей воли? Ну, это уже было…
Остин побледнел.
Это была заведомая ложь, и Молли об этом знала. То, что он с ней проделывал, назвать изнасилованием было никак нельзя. Хотя бы по той причине, что она сама ему это позволяла. Просто она хотела сделать ему больно, отплатить за те душевные страдания, которые причиняли ей его слова. Ну и кроме того, она была сильно напугана.
Его хватка сразу же ослабла.
Она продолжала нападать на него, не желая и не умея остановиться.
– Ты никогда меня не любил! Тебе просто нравилась власть надо мной. Изо дня в день ты разрушал мою личность, низводил меня до уровня жалкого, подчиненного существа. Тебе нравилось надо мной насмехаться, особенно в присутствии других людей. Ты потешался над тем, как я одеваюсь, как причесываюсь. Так что не тяни, ударь меня! Побои снести куда легче, чем постоянные издевательства.
Он, не шевелясь, смотрел на нее в упор.
– Ну что? Станешь ты теперь отрицать, что вел себя по отношению ко мне низко? Станешь?
Остин закрыл глаза и запрокинул голову. Она видела, как судорожно – вверх-вниз – дернулось на его горле адамово яблоко. Потом он с шумом втянул в себя воздух и медленно, словно избавляясь от наваждения, покрутил из стороны в сторону головой. В этот момент она увидела его глаза.
В них больше не было гнева. Наоборот, в них проступило выражение, которое она уже видела у него в больнице. Беспомощное, несчастное, даже чуточку жалкое.
– Я знал, как ты любишь своего брата, как любишь Эми, – сказал он. – Как любила Джея. Разве мне было по силам с ними соперничать? Я не мог заставить тебя смеяться, как это делал Сэмми. Не мог, как Эми, сделаться неразрывной частью твоего существа. Не мог целовать тебя так, как целовал тебя Джей. Сжимать тебя в объятиях, как это делал он…
Когда Остин снова посмотрел на нее, его взгляд сделался далеким и отстраненным.
– Ты права, – сказал он, признавая то, что следовало признать многие годы назад. – Мне хотелось причинить тебе боль. – Он снял с ее плеч руки и сделал шаг назад. – Ты права.
– Да, права, – сказала Молли, смахивая с глаз слепившие ее слезы. – Еще бы.
Он оглядел тесную кухоньку, как если бы видел ее впервые.
– Итак, – сказал он, тяжело вздохнув. – Мы наконец добрались до финала. Жаль, конечно, что все так кончилось. Мне бы хотелось сохранить с тобой хотя бы дружеские отношения. Как думаешь, Молли, это возможно? Если не сейчас, то в будущем?
Итак, она его все-таки достала, пробила его толстую кожу, добралась до сердца. Но где же, спрашивается, радость победы? Или это особая победа – пиррова, которая дается только очень дорогой ценой? Неужели она, сбросив Остина с пьедестала, похоронила под обломками его жизни и свою собственную?
Глава 30
Глава 31
Верно, обвиняла, хотя Остин был здесь ни при чем. Погрузившись в скорбь о своем убитом на войне женихе, она совершенно перестала за собой следить и заботиться о своем здоровье. Это продолжалось много недель, даже месяцев. Если кого и можно было винить за эту утрату – так это ее, Молли.
Снова вернулись мысли о прошлом.
В тот день она была одна. И ей было так плохо. Когда Остин вернулся домой, то обнаружил, что она лежит на полу, свернувшись калачиком, и прижимает к животу ладони. Он отнес ее на руках в машину и отвез в ближайшую больницу. Но было что-то еще… чего она никак не могла припомнить.
Потом она увидела Остина. Он стоял у больничной кровати, и на рубашке у него была ее кровь…
О том злополучном дне, казалось бы, все… Но нет, было все-таки что-то еще. Было. Просто память сыграла с ней злую шутку и вычеркнула из ее сознания несколько минут… а может быть, часов?
Впрочем, тогда она находилась под действием сильного снотворного. Немудрено, что она кое-что подзабыла: снотворные препараты обладают свойством затемнять память.
– Хочешь посмеяться? – спросил Остин. – Когда мы поженились, я был девственником.
Молли с шумом втянула в себя воздух. Девственником? Это было смешно, очень смешно. До того смешно, что у нее защипало в глазах и она начала плакать.
– Не веришь? Но это правда. Я абсолютно ничего не знал о сексе и о том, как доставить женщине удовольствие. – Остин засунул руки в карманы и стал смотреть поверх ее головы в кухонное окно. – Мне тогда было очень страшно. Да еще ты расплакалась… – Он тяжело вздохнул. – Хочешь узнать еще одну смешную вещь?
Она прижала руку к губам и покачала головой. Слезы струились у нее из глаз, застилая ей взор.
– Нет, не хочу, не надо… – Она довольно уже наслушалась «смешных» вещей. Уж не от смеха ли она льет слезы?
– Я тебя любил.
Молли покачала головой, не желая этому верить. Вернее, она не хотела в это верить, не позволяла себе этого… Точно так же она старалась не воскрешать в памяти те моменты в их с Остином семейной жизни, когда эта самая семейная жизнь казалась ей вполне сносной.
Что же получается? Он рассказывает об их браке совершенно новую историю, буквально на глазах создает новых героев, короче говоря, ставит все с ног на голову, все путает. Нет, так дело не пойдет.
– Ты все переиначиваешь, – сказала она ему. – Пытаешься представить все так, будто это ты оказался жертвой. Но это неправда. Жертвой была я. Я!
– Жертвой?!
Остин смотрел на нее с недоумением.
– Не могу поверить, что ты такое сказала. Я всегда хотел, чтобы ты со мной поговорила, открыла мне свою душу. Но уж лучше бы все оставалось, как прежде. Черт, я никак не ожидал, что ты так меня ненавидишь.
– Ты неправильно меня понял. В моем сердце нет к тебе ненависти.
Остин саркастически усмехнулся.
– Как же ты назовешь то чувство, которое ко мне питаешь? Неприязнью или, того хуже, – отвращением?
Молли никогда не понимала, почему он остановил свой выбор на ней. Хотя, когда они поженились, особенно над этим не задумывалась. Внутри у нее была выжженная пустыня. Умер Джей, и ее собственная жизнь представлялась ей лишенной всякого смысла. Но тут на ее горизонте появился Остин и взял ее судьбу в свои руки.
Он сделал все, чтобы вернуть ее к жизни. Вывел из депрессии, заставил нормально питаться и ходить к врачу. Наконец, вернул ей чувство защищенности.
Уже много позже, когда их семейная жизнь начала рушиться, Молли внушила себе, что Остин женился на ней только потому, что она была тем самым человеком, которого он мог контролировать. Схема известная: он отдает команды, она – подчиняется. Все очень просто.
– Ты причинила мне боль, Молли.
Его слова ранили ее. Она в жизни никому не причинила зла, во всяком случае, намеренно. И мысль о том, что такое возможно, была ей нестерпима. Да как он смеет ее в этом обвинять?
– Это ты причинил мне боль! – крикнула она.
– Я, честно говоря, слабо верил в то, что ты со мной останешься. Но теперь с каждой минутой все больше убеждаюсь, что другого выхода нет и ты должна уехать. Уж слишком ты держишься за прошлое и никогда от воспоминаний о своем умершем возлюбленном не откажешься.
– Джей меня любил!
– Джей умер. А ты на протяжении двадцати лет наказываешь меня за его смерть.
Опять он все перекрутил и переиначил, как это ему свойственно. Белое он выкрасил черным – и наоборот.
– Я ни в чем не виновата!
Казалось, у нее в груди открылась какая-то плотина и все, накопившееся в ее душе за долгие годы, бурным потоком хлынуло наружу. Все ее страхи, сомнения, боль…
– Ты пытаешься выставить меня каким-то бессердечным чудовищем!
Она не такая! Она всегда заботилась о людях, любила их, вела себя по отношению к ним честно. Это ее обманывали, обводили вокруг пальца, ставили на место. И Остин не был в этом смысле исключением. Он лицемерно сочувствовал ей, помогал наконец, он на ней женился – и все для того, чтобы превратить ее в жалкое, бессловесное существо, безропотно исполняющее его приказы.
– Из нас двоих дурной человек – ты! – выкрикнула она.
Молли была ужасно огорчена тем, что произошло. Да что там огорчена – потрясена!
– По-твоему, значит, я – злодей?
Он был страшно на нее зол, и его руки, которые еще совсем недавно ласкали ее тело, сами собой сжимались в кулаки.
Остин в свое время показал ей, что значит гнев мужчины. До него на нее никто не повышал голоса. Сэмми, к примеру, был неизменно доброжелательно к ней настроен и все время с ней шутил. Джей тоже вечно смеялся и был, в общем, добродушным и ласковым парнем.
Но Остин… Остин всегда был человеком мрачным.
С грозным видом он сделал шаг в ее сторону.
Ей оставалось одно: бежать. Если ей удастся усыпить его бдительность и проскользнуть между ним и холодильником, то…
Она бросилась в спасительное пространство, но Остин словно дожидался этого момента. Молниеносно среагировав, он перекрыл Молли дорогу к отступлению и, навалившись на нее всей тяжестью своего тела, придавил к холодильнику.
– Ты что же, собираешься меня ударить? – закричала она ему прямо в лицо. – Это что-то новенькое. Решил перейти от словесных оскорблений к физическим? Или, быть может, ты собираешься меня изнасиловать? Сорвать с меня одежду и овладеть мной против моей воли? Ну, это уже было…
Остин побледнел.
Это была заведомая ложь, и Молли об этом знала. То, что он с ней проделывал, назвать изнасилованием было никак нельзя. Хотя бы по той причине, что она сама ему это позволяла. Просто она хотела сделать ему больно, отплатить за те душевные страдания, которые причиняли ей его слова. Ну и кроме того, она была сильно напугана.
Его хватка сразу же ослабла.
Она продолжала нападать на него, не желая и не умея остановиться.
– Ты никогда меня не любил! Тебе просто нравилась власть надо мной. Изо дня в день ты разрушал мою личность, низводил меня до уровня жалкого, подчиненного существа. Тебе нравилось надо мной насмехаться, особенно в присутствии других людей. Ты потешался над тем, как я одеваюсь, как причесываюсь. Так что не тяни, ударь меня! Побои снести куда легче, чем постоянные издевательства.
Он, не шевелясь, смотрел на нее в упор.
– Ну что? Станешь ты теперь отрицать, что вел себя по отношению ко мне низко? Станешь?
Остин закрыл глаза и запрокинул голову. Она видела, как судорожно – вверх-вниз – дернулось на его горле адамово яблоко. Потом он с шумом втянул в себя воздух и медленно, словно избавляясь от наваждения, покрутил из стороны в сторону головой. В этот момент она увидела его глаза.
В них больше не было гнева. Наоборот, в них проступило выражение, которое она уже видела у него в больнице. Беспомощное, несчастное, даже чуточку жалкое.
– Я знал, как ты любишь своего брата, как любишь Эми, – сказал он. – Как любила Джея. Разве мне было по силам с ними соперничать? Я не мог заставить тебя смеяться, как это делал Сэмми. Не мог, как Эми, сделаться неразрывной частью твоего существа. Не мог целовать тебя так, как целовал тебя Джей. Сжимать тебя в объятиях, как это делал он…
Когда Остин снова посмотрел на нее, его взгляд сделался далеким и отстраненным.
– Ты права, – сказал он, признавая то, что следовало признать многие годы назад. – Мне хотелось причинить тебе боль. – Он снял с ее плеч руки и сделал шаг назад. – Ты права.
– Да, права, – сказала Молли, смахивая с глаз слепившие ее слезы. – Еще бы.
Он оглядел тесную кухоньку, как если бы видел ее впервые.
– Итак, – сказал он, тяжело вздохнув. – Мы наконец добрались до финала. Жаль, конечно, что все так кончилось. Мне бы хотелось сохранить с тобой хотя бы дружеские отношения. Как думаешь, Молли, это возможно? Если не сейчас, то в будущем?
Итак, она его все-таки достала, пробила его толстую кожу, добралась до сердца. Но где же, спрашивается, радость победы? Или это особая победа – пиррова, которая дается только очень дорогой ценой? Неужели она, сбросив Остина с пьедестала, похоронила под обломками его жизни и свою собственную?
Глава 30
Они стали собирать вещи.
Остин притащил из леса отяжелевший от влаги спальный мешок, завернул его в пластиковую пленку и засунул в багажник. Они с Молли продолжали злиться друг на друга, но держали себя подчеркнуто вежливо – как два посторонних человека, которым пришлось делить жилье.
Когда вещи были упакованы и погружены в машину, они отправились в обратный путь.
По дороге на Молли неожиданно снизошло успокоение, которое скорее можно было назвать оцепенением. Пребывая в этом состоянии, она доехала вместе с Остином до дома и принялась за работу. Прежде чем улететь во Флориду, ей предстояло убрать дом, привести в порядок дела Остина, расплатиться по счетам и закупить для него продукты – на первое время.
– Тебе нужна эта штуковина? – Молли держала в руках «грибную» птицу, которую она нашла в корзине для бумаг.
На лице Остина проступило замешательство, но потом его черты приняли прежнее непроницаемое выражение, и он отрицательно помотал головой.
– Она была в корзине для бумаг, – сказала Молли.
– Ну и выброси ее к черту.
– Откуда она вообще взялась?
– Понятия не имею.
Молли, однако, выбрасывать птицу не стала. Вернувшись в кабинет, она положила ее на полку, где стояли книги.
Убирая в кабинете, Молли нашла в столе у Остина пачку акций и принесла ему.
– Что будешь с ними делать? Может, продашь? Посоветуйся со своим приятелем Стенли…
Остин забрал у нее бумаги.
– Разберемся, – буркнул он, выходя из комнаты.
Через несколько минут послышался звук мотора отъезжавшего от дома автомобиля. Остин сам, без чьей-либо помощи укатил в машине по каким-то своим делам.
Через пятнадцать минут он, впрочем, вернулся. Под мышкой у него был свежий номер «Уолл-стрит джорнел».
Он справится. Он сможет без нее жить.
Молли засела за телефон. Позвонила Эми, Мелинде и Крису, а потом Сэмми и Рейчел.
А под конец Габриэль. Поставила ее в известность о своем скором отъезде. Попросила приезжать время от времени к Остину и присматривать за ним.
– А я-то надеялась, что вы с Остином поладите…
– Как видишь, не поладили. Слишком много за годы брака у нас с ним всего произошло. Как говорится, поднакопилось…
– Догадываюсь… – протянула Габриэль, а потом сменила тему: – Ты собираешься перед отъездом заглянуть к Марку?
Молли говорила себе, что на это раз при отъезде она никакой спешки не допустит и со всеми попрощается. Но Марк… Марк – совсем другое дело. Встретиться с Марком означало вновь разбередить себе душу.
– Даже не знаю…
– По крайней мере, позвони ему, – сказала Габриэль. – Уж чего-чего, а телефонного звонка он заслуживает.
– Звоню, чтобы попрощаться, – сказала она.
– Мы можем поговорить? Могу я к тебе заехать или, может быть, сходим в кафе?
У Молли от слез защипало глаза. Как было бы хорошо опереться на надежное плечо Марка, поделиться с ним своими горестями… Но она, увы, не могла себе этого позволить. Это было бы несправедливо прежде всего по отношению к Марку. Она не имела права обременять его своими заботами, ничего не давая взамен.
– Думаю, встречаться нам не стоит, – сказала она, стараясь говорить спокойно.
– Я буду скучать по тебе, Молли.
– Я тоже буду по тебе скучать.
– Прежде чем ты повесишь трубку, я должен задать тебе один вопрос: скажи, я могу надеяться?
– Ох, Марк, не о том ты все говоришь…
Да, она любила его. Но любовь, как известно, бывает разная. Материнская, когда мать любит свое дитя. Сестринская – любовь сестры к брату. Есть еще чувство дружеской приязни, которое испытывают по отношению друг к другу друзья.
– Только ничего больше не говори, ладно? – взмолился Марк. – Не хочу слышать, что ты относишься ко мне как к другу.
– Скажи, ты по-прежнему… – Она помолчала. – Ты по-прежнему изображаешь Элвиса?
– Изображаю. К примеру, завтра вечером в Конрад-холле.
– Хотела бы на тебя посмотреть.
– Когда стану исполнять «Отель разбитых сердец», буду думать о тебе.
– Не говори так.
– Это же просто шутка…
Но она знала, что Марку в этот момент было не до шуток.
– Не хотелось бы, чтобы ты со временем во мне разочаровался или, не дай бог, стал испытывать ко мне неприязнь, – сказала она со вздохом. Общение с Марком придавало ей силы и повышало ее самооценку. Во многом благодаря его влиянию она снова превратилась в полноценного человека. – Надеюсь, мы останемся с тобой друзьями при любых обстоятельствах?
– До самой смерти. Что бы ни случилось.
Она не знала, что сказать ему еще, кроме «до свидания».
– Позагорай там за меня, ладно? – сказал Марк.
– Позагораю. – Она со всхлипом втянула в себя воздух. – Марк?..
– Что, Молли?
– Прощай…
Когда Молли повесила трубку, Марк еще какое-то время держал свою в руках, словно не веря, что разговор закончился и последняя нить, связывавшая его с Молли, прервалась. Потом, положив трубку, он шаркающей походкой отправился на кухню и достал из холодильника плоскую фляжку с виски, которую Габриэль в спешке забыла с собой захватить.
В дверь постучали.
Марк решил притвориться, что его нет дома.
Замяукал Киллер. Марк приложил палец к губам.
– Ш-ш-ш.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Рейчел. Милая, добрая старушка Рейчел. То есть доктор Рейчел. Его наставница. Женщина, на которую он положил глаз и которой уделял повышенное внимание, пока на его горизонте не появилась Молли.
Рейчел пересекла комнату и остановилась в шаге до того места, где на полу лежал Марк.
– По-моему, у тебя начинается деградация личности, – заметила она.
– Ты открыла мне глаза. Мерси. Впрочем, тебя мне случалось видеть и в худшем состоянии. – Марк помахал ей с пола рукой. – Если ты пришла повидать Габриэль, то она уже уехала.
– Я пришла повидать тебя.
– Очень мило с твоей стороны. Ну, вот он я. Любуйся.
– Зрелище не из приятных. Как думаешь, тебе удастся привести себя в порядок и завтра немного поработать? А то доктор Фонтана грозится тебя уволить.
– Что-то разонравилась мне эта бессмысленная работа. Никакого от нее толку. Пора сменить профиль. Слышал, что в ресторане у Дэнни появилась вакансия посудомойки.
Рейчел сжала губы и покачала головой.
– Ты перебьешь у них всю посуду, и тебя уволят за профнепригодность.
«Кажется, у старушки Рейчел прорезалось чувство юмора, – подумал Марк. – Хороший признак».
– Тогда я займусь пирсингом и нанесением татуировок. От клиентов отбоя не будет, – ухмыльнувшись, сказал Марк.
– Хватит трепаться. – Рейчел взяла его за руку и помогла подняться. – Лучше пойдем, я угощу тебя обедом. Похоже, о тебе уже очень давно никто не заботился.
– Ты обижаешь Киллера, – сказал Марк, посмотрев на своего кота.
Потом Марк перевел взгляд на Рейчел. У нее не раз бывали приступы хандры и сильнейшей депрессии, но сейчас она выглядела просто отлично.
Прежде чем выйти из квартиры, Марк отправился в ванную комнату. Стащив с себя пропахшую виски и потом футболку, Марк бросил ее на пол и взялся за бритву. Пока он брился, Рейчел стояла в дверях и рассказывала ему о новой пациентке, которой поставили диагноз агорафобия.
– Она где-нибудь работает? – спросил Марк, ведя лезвием бритвы по подбородку.
– У нее хорошее место. Она ночной ди-джей на местной радиостанции.
– Неужели это знаменитая Полуночница Мери? – спросил Марк, промывая бритву под струей воды.
– Ты что, слышал о ней?
– И о ней, и ее саму. От ее голоса мужики тают, как мороженое.
– Она говорит, что выходит из дому только по ночам, и, похоже, это чистая правда.
– Одно время я часто ее слушал, – сказал Марк, проявляя к пациентке все больше интереса. – Даже был заочно в нее влюблен.
Закончив бритье, Марк прошел к гардеробу и достал оттуда белую рубашку. Потом, пару раз проведя щеткой по волосам и глянув на себя в зеркало, он спросил:
– Куда пойдем?
– В пиццерию, если ты ничего не имеешь против.
Марк неожиданно понял, что чертовски голоден. Хорошо все-таки, что Рейчел к нему заглянула.
– Как насчет той пиццерии, где выступает группа?
– «Капитан Зигзаг», что ли? По мне, отличное местечко.
– Скажи, а эту девицу, новую пациентку, и вправду зовут Мери? – спросил Марк, направляясь к двери следом за Рейчел.
– Сам завтра у нее спросишь…
Листья на орешнике начали желтеть.
Осень.
Габриэль ненавидела осень. Осень была предвестницей зимы, а Габриэль любила лето и терпеть не могла носить тяжелые, грубые зимние шмотки.
– Когда-то я приводил сюда Эми, – заметил Остин, усаживаясь радом с сестрой на скамейку в парке. Потом, сменив тему, сказал: – Молли уезжает.
– Я знаю. И очень тебе сочувствую, – кивнула Габриэль, положив голову ему на плечо, чего она раньше никогда не делала. – Но я буду к тебе заглядывать. Чтобы прибраться, купить продуктов, по счетам заплатить… Да мало что еще может тебе понадобиться?
– Буду очень тебе признателен. И за помощь, а главным образом, за компанию. Одному-то тоскливо.
– Не горюй, найдешь себе кого-нибудь. Женщины всегда вокруг тебя увивались.
Остин криво улыбнулся. Эта его кривая улыбка, следствие инсульта, как ни странно, придавала ему очень сексуальный вид.
Проблема Остина заключалась в том, что он все еще любил Молли. В этой женщине было нечто такое, что притягивало к ней мужчин, как магнитом, и даже Габриэль вынуждена была это признать.
Габриэль очень хотелось курить, но она не отваживалась попыхивать сигаретой в присутствии Остина.
– Я должна сообщить тебе кое-что важное, – сказала она, теребя бахрому на своих джинсовых шортах. – Когда я говорила тебе, что закончила школу и собираюсь поступать в колледж, то самым бессовестным образом врала. Да и работа у меня далеко не престижная. Я – танцовщица стриптиза.
– Я знаю, – сказал Остин.
– Знаешь? Откуда?
– Несколько лет назад я был на конференции брокеров в Рокфорде и заблудился. Я колесил по городу, пытаясь отыскать нужную мне улицу, и, проезжая мимо одного сомнительного заведения, заметил афишу с твоим изображением.
– О господи!
– Не скрою, я жутко разозлился, – признался Остин. – Мне захотелось выскочить из машины и разорвать эту афишу в клочья. Я этого, конечно, не сделал, но неприятный осадок у меня остался. Потом я часто вспоминал эту афишку и всякий раз чувствовал себя премерзко: мной овладевала какая-то странная пустота – пустота и уныние.
– Извини, – промямлила Габриэль.
– Незачем извиняться. Я уже свыкся с этой мыслью. Но мне все равно хочется, чтобы ты нашла себе нормальную работу. Хотя бы потому, что работа в стриптиз-баре в ночное время рискованное дело. Стоит мне только подумать о всяких психах, которые шляются ночью по городу, как мне становится за тебя страшно.
Габриэль покачала головой. Все-таки Остин после инсульта сильно изменился. Казалось, болезнь заставила его пересмотреть свое отношение к людям и сделала его гораздо терпимее к их недостаткам и слабостям.
– Ты за меня не беспокойся, – сказала Габриэль, поправляя воротник водолазки, скрывавший от посторонних взглядов следы кровоподтеков у нее на шее. – Я – женщина крепкая и могу о себе позаботиться. Между прочим, сейчас я посещаю вечернюю школу. Честно. На этот раз я тебе не вру. Познакомилась как-то с одним парнем, который оказался преподавателем школы высшей ступени. Он-то меня на это дело и подбил.
Она не сказала, что этот парень постоянно делал ей комплименты и восторгался ее внешностью, а этого ей как раз и не хватало.
– Что ж, я этому рад.
Габриэль вспомнила о булочке, которую им вручила Молли перед тем, как они отправились на прогулку. Достав хлеб из сумочки, она откусила кусочек, а то, что осталось, раскрошила и стала скармливать голубям.
– Помнишь, что мы делали, когда были маленькими? – спросила она, глядя на носившуюся по парку детвору. – Ложились во дворе на траву и смотрели в звездное небо.
Остин рассмеялся.
– Помнится, ты как-то сказала, что хотела бы стать первой женщиной-космонавтом.
– А через два года первая женщина-космонавт уже облетела вокруг Земли.
– Это должна была быть ты.
– Ну как же… Мне предлагали, только я тогда была очень занята… – горько усмехнулась Габриэль. – Кстати, помнишь, как мы наблюдали за полетом космического корабля? Как он назывался, я сейчас уже и не вспомню.
– «Восток»?
– «Восток», точно. Все говорили, что мы живем в северной части страны и потому видеть его не можем. Но мы не поверили и полезли ночью на крышу. И, между прочим, все-таки его увидели. Ведь увидели же, верно?
Габриэль до сих пор хотелось, чтобы это было правдой, хотя в глубине души она полагала, что они скорее всего засекли посадочные огни самолета.
– Да, – тихо произнес Остин, – мы и вправду его увидели.
Сидя на скамейке, они вместе наблюдали за тем, как ветер поднимал с земли желтые осенние листья и гнал их по песчаным дорожкам парка. Потом ветер стихал, и листья желтым ковром ложились на землю…
Остин притащил из леса отяжелевший от влаги спальный мешок, завернул его в пластиковую пленку и засунул в багажник. Они с Молли продолжали злиться друг на друга, но держали себя подчеркнуто вежливо – как два посторонних человека, которым пришлось делить жилье.
Когда вещи были упакованы и погружены в машину, они отправились в обратный путь.
По дороге на Молли неожиданно снизошло успокоение, которое скорее можно было назвать оцепенением. Пребывая в этом состоянии, она доехала вместе с Остином до дома и принялась за работу. Прежде чем улететь во Флориду, ей предстояло убрать дом, привести в порядок дела Остина, расплатиться по счетам и закупить для него продукты – на первое время.
– Тебе нужна эта штуковина? – Молли держала в руках «грибную» птицу, которую она нашла в корзине для бумаг.
На лице Остина проступило замешательство, но потом его черты приняли прежнее непроницаемое выражение, и он отрицательно помотал головой.
– Она была в корзине для бумаг, – сказала Молли.
– Ну и выброси ее к черту.
– Откуда она вообще взялась?
– Понятия не имею.
Молли, однако, выбрасывать птицу не стала. Вернувшись в кабинет, она положила ее на полку, где стояли книги.
Убирая в кабинете, Молли нашла в столе у Остина пачку акций и принесла ему.
– Что будешь с ними делать? Может, продашь? Посоветуйся со своим приятелем Стенли…
Остин забрал у нее бумаги.
– Разберемся, – буркнул он, выходя из комнаты.
Через несколько минут послышался звук мотора отъезжавшего от дома автомобиля. Остин сам, без чьей-либо помощи укатил в машине по каким-то своим делам.
Через пятнадцать минут он, впрочем, вернулся. Под мышкой у него был свежий номер «Уолл-стрит джорнел».
Он справится. Он сможет без нее жить.
Молли засела за телефон. Позвонила Эми, Мелинде и Крису, а потом Сэмми и Рейчел.
А под конец Габриэль. Поставила ее в известность о своем скором отъезде. Попросила приезжать время от времени к Остину и присматривать за ним.
– А я-то надеялась, что вы с Остином поладите…
– Как видишь, не поладили. Слишком много за годы брака у нас с ним всего произошло. Как говорится, поднакопилось…
– Догадываюсь… – протянула Габриэль, а потом сменила тему: – Ты собираешься перед отъездом заглянуть к Марку?
Молли говорила себе, что на это раз при отъезде она никакой спешки не допустит и со всеми попрощается. Но Марк… Марк – совсем другое дело. Встретиться с Марком означало вновь разбередить себе душу.
– Даже не знаю…
– По крайней мере, позвони ему, – сказала Габриэль. – Уж чего-чего, а телефонного звонка он заслуживает.
* * *
Молли позвонила Марку.– Звоню, чтобы попрощаться, – сказала она.
– Мы можем поговорить? Могу я к тебе заехать или, может быть, сходим в кафе?
У Молли от слез защипало глаза. Как было бы хорошо опереться на надежное плечо Марка, поделиться с ним своими горестями… Но она, увы, не могла себе этого позволить. Это было бы несправедливо прежде всего по отношению к Марку. Она не имела права обременять его своими заботами, ничего не давая взамен.
– Думаю, встречаться нам не стоит, – сказала она, стараясь говорить спокойно.
– Я буду скучать по тебе, Молли.
– Я тоже буду по тебе скучать.
– Прежде чем ты повесишь трубку, я должен задать тебе один вопрос: скажи, я могу надеяться?
– Ох, Марк, не о том ты все говоришь…
Да, она любила его. Но любовь, как известно, бывает разная. Материнская, когда мать любит свое дитя. Сестринская – любовь сестры к брату. Есть еще чувство дружеской приязни, которое испытывают по отношению друг к другу друзья.
– Только ничего больше не говори, ладно? – взмолился Марк. – Не хочу слышать, что ты относишься ко мне как к другу.
– Скажи, ты по-прежнему… – Она помолчала. – Ты по-прежнему изображаешь Элвиса?
– Изображаю. К примеру, завтра вечером в Конрад-холле.
– Хотела бы на тебя посмотреть.
– Когда стану исполнять «Отель разбитых сердец», буду думать о тебе.
– Не говори так.
– Это же просто шутка…
Но она знала, что Марку в этот момент было не до шуток.
– Не хотелось бы, чтобы ты со временем во мне разочаровался или, не дай бог, стал испытывать ко мне неприязнь, – сказала она со вздохом. Общение с Марком придавало ей силы и повышало ее самооценку. Во многом благодаря его влиянию она снова превратилась в полноценного человека. – Надеюсь, мы останемся с тобой друзьями при любых обстоятельствах?
– До самой смерти. Что бы ни случилось.
Она не знала, что сказать ему еще, кроме «до свидания».
– Позагорай там за меня, ладно? – сказал Марк.
– Позагораю. – Она со всхлипом втянула в себя воздух. – Марк?..
– Что, Молли?
– Прощай…
Когда Молли повесила трубку, Марк еще какое-то время держал свою в руках, словно не веря, что разговор закончился и последняя нить, связывавшая его с Молли, прервалась. Потом, положив трубку, он шаркающей походкой отправился на кухню и достал из холодильника плоскую фляжку с виски, которую Габриэль в спешке забыла с собой захватить.
В дверь постучали.
Марк решил притвориться, что его нет дома.
Замяукал Киллер. Марк приложил палец к губам.
– Ш-ш-ш.
Дверь распахнулась, и на пороге показалась Рейчел. Милая, добрая старушка Рейчел. То есть доктор Рейчел. Его наставница. Женщина, на которую он положил глаз и которой уделял повышенное внимание, пока на его горизонте не появилась Молли.
Рейчел пересекла комнату и остановилась в шаге до того места, где на полу лежал Марк.
– По-моему, у тебя начинается деградация личности, – заметила она.
– Ты открыла мне глаза. Мерси. Впрочем, тебя мне случалось видеть и в худшем состоянии. – Марк помахал ей с пола рукой. – Если ты пришла повидать Габриэль, то она уже уехала.
– Я пришла повидать тебя.
– Очень мило с твоей стороны. Ну, вот он я. Любуйся.
– Зрелище не из приятных. Как думаешь, тебе удастся привести себя в порядок и завтра немного поработать? А то доктор Фонтана грозится тебя уволить.
– Что-то разонравилась мне эта бессмысленная работа. Никакого от нее толку. Пора сменить профиль. Слышал, что в ресторане у Дэнни появилась вакансия посудомойки.
Рейчел сжала губы и покачала головой.
– Ты перебьешь у них всю посуду, и тебя уволят за профнепригодность.
«Кажется, у старушки Рейчел прорезалось чувство юмора, – подумал Марк. – Хороший признак».
– Тогда я займусь пирсингом и нанесением татуировок. От клиентов отбоя не будет, – ухмыльнувшись, сказал Марк.
– Хватит трепаться. – Рейчел взяла его за руку и помогла подняться. – Лучше пойдем, я угощу тебя обедом. Похоже, о тебе уже очень давно никто не заботился.
– Ты обижаешь Киллера, – сказал Марк, посмотрев на своего кота.
Потом Марк перевел взгляд на Рейчел. У нее не раз бывали приступы хандры и сильнейшей депрессии, но сейчас она выглядела просто отлично.
Прежде чем выйти из квартиры, Марк отправился в ванную комнату. Стащив с себя пропахшую виски и потом футболку, Марк бросил ее на пол и взялся за бритву. Пока он брился, Рейчел стояла в дверях и рассказывала ему о новой пациентке, которой поставили диагноз агорафобия.
– Она где-нибудь работает? – спросил Марк, ведя лезвием бритвы по подбородку.
– У нее хорошее место. Она ночной ди-джей на местной радиостанции.
– Неужели это знаменитая Полуночница Мери? – спросил Марк, промывая бритву под струей воды.
– Ты что, слышал о ней?
– И о ней, и ее саму. От ее голоса мужики тают, как мороженое.
– Она говорит, что выходит из дому только по ночам, и, похоже, это чистая правда.
– Одно время я часто ее слушал, – сказал Марк, проявляя к пациентке все больше интереса. – Даже был заочно в нее влюблен.
Закончив бритье, Марк прошел к гардеробу и достал оттуда белую рубашку. Потом, пару раз проведя щеткой по волосам и глянув на себя в зеркало, он спросил:
– Куда пойдем?
– В пиццерию, если ты ничего не имеешь против.
Марк неожиданно понял, что чертовски голоден. Хорошо все-таки, что Рейчел к нему заглянула.
– Как насчет той пиццерии, где выступает группа?
– «Капитан Зигзаг», что ли? По мне, отличное местечко.
– Скажи, а эту девицу, новую пациентку, и вправду зовут Мери? – спросил Марк, направляясь к двери следом за Рейчел.
– Сам завтра у нее спросишь…
Листья на орешнике начали желтеть.
Осень.
Габриэль ненавидела осень. Осень была предвестницей зимы, а Габриэль любила лето и терпеть не могла носить тяжелые, грубые зимние шмотки.
– Когда-то я приводил сюда Эми, – заметил Остин, усаживаясь радом с сестрой на скамейку в парке. Потом, сменив тему, сказал: – Молли уезжает.
– Я знаю. И очень тебе сочувствую, – кивнула Габриэль, положив голову ему на плечо, чего она раньше никогда не делала. – Но я буду к тебе заглядывать. Чтобы прибраться, купить продуктов, по счетам заплатить… Да мало что еще может тебе понадобиться?
– Буду очень тебе признателен. И за помощь, а главным образом, за компанию. Одному-то тоскливо.
– Не горюй, найдешь себе кого-нибудь. Женщины всегда вокруг тебя увивались.
Остин криво улыбнулся. Эта его кривая улыбка, следствие инсульта, как ни странно, придавала ему очень сексуальный вид.
Проблема Остина заключалась в том, что он все еще любил Молли. В этой женщине было нечто такое, что притягивало к ней мужчин, как магнитом, и даже Габриэль вынуждена была это признать.
Габриэль очень хотелось курить, но она не отваживалась попыхивать сигаретой в присутствии Остина.
– Я должна сообщить тебе кое-что важное, – сказала она, теребя бахрому на своих джинсовых шортах. – Когда я говорила тебе, что закончила школу и собираюсь поступать в колледж, то самым бессовестным образом врала. Да и работа у меня далеко не престижная. Я – танцовщица стриптиза.
– Я знаю, – сказал Остин.
– Знаешь? Откуда?
– Несколько лет назад я был на конференции брокеров в Рокфорде и заблудился. Я колесил по городу, пытаясь отыскать нужную мне улицу, и, проезжая мимо одного сомнительного заведения, заметил афишу с твоим изображением.
– О господи!
– Не скрою, я жутко разозлился, – признался Остин. – Мне захотелось выскочить из машины и разорвать эту афишу в клочья. Я этого, конечно, не сделал, но неприятный осадок у меня остался. Потом я часто вспоминал эту афишку и всякий раз чувствовал себя премерзко: мной овладевала какая-то странная пустота – пустота и уныние.
– Извини, – промямлила Габриэль.
– Незачем извиняться. Я уже свыкся с этой мыслью. Но мне все равно хочется, чтобы ты нашла себе нормальную работу. Хотя бы потому, что работа в стриптиз-баре в ночное время рискованное дело. Стоит мне только подумать о всяких психах, которые шляются ночью по городу, как мне становится за тебя страшно.
Габриэль покачала головой. Все-таки Остин после инсульта сильно изменился. Казалось, болезнь заставила его пересмотреть свое отношение к людям и сделала его гораздо терпимее к их недостаткам и слабостям.
– Ты за меня не беспокойся, – сказала Габриэль, поправляя воротник водолазки, скрывавший от посторонних взглядов следы кровоподтеков у нее на шее. – Я – женщина крепкая и могу о себе позаботиться. Между прочим, сейчас я посещаю вечернюю школу. Честно. На этот раз я тебе не вру. Познакомилась как-то с одним парнем, который оказался преподавателем школы высшей ступени. Он-то меня на это дело и подбил.
Она не сказала, что этот парень постоянно делал ей комплименты и восторгался ее внешностью, а этого ей как раз и не хватало.
– Что ж, я этому рад.
Габриэль вспомнила о булочке, которую им вручила Молли перед тем, как они отправились на прогулку. Достав хлеб из сумочки, она откусила кусочек, а то, что осталось, раскрошила и стала скармливать голубям.
– Помнишь, что мы делали, когда были маленькими? – спросила она, глядя на носившуюся по парку детвору. – Ложились во дворе на траву и смотрели в звездное небо.
Остин рассмеялся.
– Помнится, ты как-то сказала, что хотела бы стать первой женщиной-космонавтом.
– А через два года первая женщина-космонавт уже облетела вокруг Земли.
– Это должна была быть ты.
– Ну как же… Мне предлагали, только я тогда была очень занята… – горько усмехнулась Габриэль. – Кстати, помнишь, как мы наблюдали за полетом космического корабля? Как он назывался, я сейчас уже и не вспомню.
– «Восток»?
– «Восток», точно. Все говорили, что мы живем в северной части страны и потому видеть его не можем. Но мы не поверили и полезли ночью на крышу. И, между прочим, все-таки его увидели. Ведь увидели же, верно?
Габриэль до сих пор хотелось, чтобы это было правдой, хотя в глубине души она полагала, что они скорее всего засекли посадочные огни самолета.
– Да, – тихо произнес Остин, – мы и вправду его увидели.
Сидя на скамейке, они вместе наблюдали за тем, как ветер поднимал с земли желтые осенние листья и гнал их по песчаным дорожкам парка. Потом ветер стихал, и листья желтым ковром ложились на землю…
Глава 31
Времени до отлета оставалось все меньше.
Старый чемодан Молли уже стоял у двери внизу, а билет покоился на дне ее сумочки. Через полчаса должно было подъехать такси и умчать ее в аэропорт.
Эми очень хотела отвезти мать сама, но Молли решительно воспротивилась.
– Терпеть не могу рвущих душу сцен прощания в аэропортах или на вокзалах, – сказала она дочери.
Итак, вместо того чтобы попрощаться с дочерью и внучкой в аэропорту, она перецеловала их в прихожей, а потом проводила до машины. Стояла на ступенях и наблюдала за тем, как они садились в автомобиль и трогались с места. А потом махала им вслед, пока их машина не скрылись из виду.
Оставалось сказать «до свидания» Остину.
В прошлый раз она оставила ему записку. Сейчас у нее доставало духу попрощаться с ним, глядя ему в глаза.
Молли отправилась искать Остина и обнаружила его на заднем дворе. Он, засунув руки в карманы джинсов, бродил как неприкаянный среди заброшенных клумб, где когда-то цвели ее розы.
«Он действительно изменился», – подумала Молли. В прежние времена увидеть Остина в джинсах было просто невозможно. Да и во двор он почти никогда не выходил – особенно осенью.
– Я вызвала такси, – сказала она.
Он поднял на нее глаза, вбирая в себя взглядом ее облик, потом кивнул, отвернулся и стал рассматривать разросшиеся на заброшенном участке земли сорняки.
Молли так ничего там и не посадила, но Остину было вполне по силам это исправить – выполоть сорняки и, на худой конец, засеять делянку травой.
Оглядев дворик, Молли сказала:
– Тебе, наверное, надоело возиться с кормушками? Тогда снеси их в подвал. Уверена, Габриэль тебе поможет.
– А я, знаешь ли, привык, что вокруг меня птицы, – сказал, пожимая плечами, Остин. – В этом есть что-то от доброго старого времени, когда люди посвящали много свободного времени наблюдению за пернатыми.
Молли вспомнила о птичьем корме, который она нашла в холодильнике, когда вернулась из Флориды, и улыбнулась.
– Если оставишь кормушки, помни, что их нужно регулярно чистить. Иначе птицы могут подцепить какую-нибудь инфекцию.
– Я позабочусь, чтобы этого не случилось.
Уж если Остин сказал, что позаботится, значит, так оно и будет.
Неожиданно Молли ощутила какой-то запах. Что-то очень знакомое – цветочный аромат с легчайшей примесью запаха весеннего леса. Это пробудило в ее душе какие-то неясные воспоминания – приятные и печальные одновременно.
– Что это? – пробормотала она, обращаясь в первую очередь к себе.
– Ты это о чем? – поинтересовался Остин.
– Запах! Такое ощущение, будто запахло цветами. – Молли никак не могла описать этот запах в точности. – Этот запах такой… такой… Нет, не могу сказать, что в нем такого особенного.
Казалось, этот цветочный аромат возник откуда-то из прошлого, из ставших уже далекими детства и юности.
Остин склонился над зарослями чертополоха и что-то сорвал. Когда он выпрямился и повернулся к ней, Молли заметила у него в руке цветок.
Розу.
Ее розу. Сорт «Нежность».
Остин понюхал цветок, а потом протянул его ей.
Старый чемодан Молли уже стоял у двери внизу, а билет покоился на дне ее сумочки. Через полчаса должно было подъехать такси и умчать ее в аэропорт.
Эми очень хотела отвезти мать сама, но Молли решительно воспротивилась.
– Терпеть не могу рвущих душу сцен прощания в аэропортах или на вокзалах, – сказала она дочери.
Итак, вместо того чтобы попрощаться с дочерью и внучкой в аэропорту, она перецеловала их в прихожей, а потом проводила до машины. Стояла на ступенях и наблюдала за тем, как они садились в автомобиль и трогались с места. А потом махала им вслед, пока их машина не скрылись из виду.
Оставалось сказать «до свидания» Остину.
В прошлый раз она оставила ему записку. Сейчас у нее доставало духу попрощаться с ним, глядя ему в глаза.
Молли отправилась искать Остина и обнаружила его на заднем дворе. Он, засунув руки в карманы джинсов, бродил как неприкаянный среди заброшенных клумб, где когда-то цвели ее розы.
«Он действительно изменился», – подумала Молли. В прежние времена увидеть Остина в джинсах было просто невозможно. Да и во двор он почти никогда не выходил – особенно осенью.
– Я вызвала такси, – сказала она.
Он поднял на нее глаза, вбирая в себя взглядом ее облик, потом кивнул, отвернулся и стал рассматривать разросшиеся на заброшенном участке земли сорняки.
Молли так ничего там и не посадила, но Остину было вполне по силам это исправить – выполоть сорняки и, на худой конец, засеять делянку травой.
Оглядев дворик, Молли сказала:
– Тебе, наверное, надоело возиться с кормушками? Тогда снеси их в подвал. Уверена, Габриэль тебе поможет.
– А я, знаешь ли, привык, что вокруг меня птицы, – сказал, пожимая плечами, Остин. – В этом есть что-то от доброго старого времени, когда люди посвящали много свободного времени наблюдению за пернатыми.
Молли вспомнила о птичьем корме, который она нашла в холодильнике, когда вернулась из Флориды, и улыбнулась.
– Если оставишь кормушки, помни, что их нужно регулярно чистить. Иначе птицы могут подцепить какую-нибудь инфекцию.
– Я позабочусь, чтобы этого не случилось.
Уж если Остин сказал, что позаботится, значит, так оно и будет.
Неожиданно Молли ощутила какой-то запах. Что-то очень знакомое – цветочный аромат с легчайшей примесью запаха весеннего леса. Это пробудило в ее душе какие-то неясные воспоминания – приятные и печальные одновременно.
– Что это? – пробормотала она, обращаясь в первую очередь к себе.
– Ты это о чем? – поинтересовался Остин.
– Запах! Такое ощущение, будто запахло цветами. – Молли никак не могла описать этот запах в точности. – Этот запах такой… такой… Нет, не могу сказать, что в нем такого особенного.
Казалось, этот цветочный аромат возник откуда-то из прошлого, из ставших уже далекими детства и юности.
Остин склонился над зарослями чертополоха и что-то сорвал. Когда он выпрямился и повернулся к ней, Молли заметила у него в руке цветок.
Розу.
Ее розу. Сорт «Нежность».
Остин понюхал цветок, а потом протянул его ей.