Страница:
Она закрыла за ним дверь и вздохнула.
– Держусь. Хотя, надо признать, мое пребывание здесь Остина не слишком радует.
– Возможно, тебе стоит все переиграть? Какого черта надрываться ради этого типа? Почему, к примеру, тебе не нанять какую-нибудь женщину?..
– Марк, прошу тебя… – сказала Молли, поднимая руку. – Я должна пройти через это сама.
Марк мог ее понять. В принципе, он хорошо понимал других людей – в этом-то и заключалась его главная проблема. Он был, что называется, всеобщей жилеткой, в которую плакались все кому не лень.
В холле хлопнула дверь, а потом послышался дробный перестук дамских каблучков. Марк повернул голову и увидел женщину в тесной, облегающей юбке, красном кожаном пиджаке и с большими, в виде колец, серьгами в ушах. Ее светлые волосы были особым образом подстрижены и спускались на плечи в виде неровных прядей. Беспорядок, впрочем, был кажущимся. Каждая из этих прядок была зафиксирована на нужном их обладательнице месте с помощью лака для волос. По мнению Марка, эта женщина относилась к разряду тех особ, которых его мать именовала шлюхами.
Как, интересно знать, подобная женщина оказалась в доме Молли? И что она здесь делает? Эта дама с вызывающей внешностью на фоне застилавших навощенные полы дорогих ковров и комнат, заставленных антикварной мебелью, казалась абсолютно чужеродным элементом.
Неожиданно он услышал прерывающийся от волнения голос Молли:
– Познакомься, Марк. Это сестра моего мужа Габриэль.
Сестра Остина? Удивлению Марка не было предела. Он не мог поверить, что у этого консервативного, наглухо застегнутого на все пуговицы бизнесмена такая сестра. Как говорится, полная его противоположность. За исключением имени, конечно. Габриэль – подумать только! Видимо, в роду у Беннетов существует традиция награждать своих отпрысков экзотическими, помпезными именами.
Некоторым женщинам ужасно нравится при знакомстве пожимать руки. И Габриэль, без сомнения, относилась к их числу. Марк обратил внимание, что кожа у нее на ладони горячая и сухая. От Габриэль пахло сигаретами. Этот неприятный, пропитавший ее одежду запах не мог отбить даже резкий и пряный аромат ее духов.
Габриэль не сразу отпустила его руку. Прежде она внимательно, с ног до головы его оглядела. Марк не мог отделаться от ощущения, что ее тяжелый, пристальный взгляд его раздевает. Этот откровенный взгляд заставил Марка содрогнуться от возбуждения, хотя в своей повседневной жизни он всячески стремился общения с похожими на Габриэль женщинами избегать.
Габриэль выпустила наконец руку Марка из плена.
– А я и не знал, что у Остина есть сестра, – сказал он и тут же пожалел о своих словах. Говорить такое невежливо и бестактно. Теперь она подумает, что в этом доме никогда не упоминали ее имени – по крайней мере, в его, Марка, присутствии. На самом деле так оно и было.
Она улыбнулась.
– Нельзя сказать, что все здесь от меня без ума. Правда, Молли?
Габриэль обладала низким, чуть хрипловатым голосом. По всей видимости, потому, что много курила. Марк ненавидел сигареты. Правду говорят, что люди, которые бросили курить, становятся ярыми противниками никотина. Марк сам бросил курить четыре года назад, а потому выступал за скорейшее запрещение курения по всей стране. Он считал, что если уж ему удалось покончить с этой привычкой, то и всем остальным это тоже вполне по силам.
Марк едва удержался от того, чтобы не спросить Габриэль, не пробовала ли она антиникотиновый пластырь или жевательную резинку с аналогичным наполнителем.
Молли переводила взгляд с одного нежданного гостя на другого.
– Хотите кофе? – спросила она, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Только не я, – сказала Габриэль, которой, казалось, прямо-таки не терпелось побыстрее убраться из дома ее брата, что она через секунду и подтвердила: – Мне пора идти. – Потом, звякнув украшавшими ее руку многочисленными браслетами, она взглянула на часы и добавила: – У меня назначена встреча с одним человеком.
Повернувшись на каблуках, она вышла из дома, оставив на память о себе резкий аромат духов и стойкий запах сигаретного дыма.
Марк оставался в доме, пока в гостевой комнате не завозился Остин, требуя к себе внимания.
Жаль все-таки, что его хватил удар. Это резко изменило не только его жизнь. Когда Молли сбежала из дому, Марк, хотя и скучал по ней, был очень рад, что она избавилась наконец от своего ублюдка-мужа. Он даже начал подумывать о том, чтобы съездить во Флориду и ее навестить. Несколько раз он представлял себе во всех подробностях, как они вместе лежат на пляже или плещутся в голубых волнах океана. Его мечты чем-то напоминали идиллическую сценку из известного романа «Отсюда – и в вечность». Там герои, удалившись от всех, тоже беззаботно плескались в океане и загорали.
Из комнаты донесся приглушенный дверью стук. Остин упал, что ли?
Молли вскочила с места.
– Пойду посмотрю, что там с Остином.
– Я пойду с тобой, – предложил Марк. – Тебе может понадобиться помощь.
– Пойдешь – только хуже сделаешь. Узнав, что ты все это время был здесь, он с ума сойдет от злости.
На самом деле Остин в открытую своего недовольства по поводу присутствия в их доме Марка никогда не выражал. С другой стороны, какому мужу понравится, если рядом с его женой вечно отирается какой-то парень?
– Ладно, – сказал Марк. – Но если что случится, звони.
Она согласно кивнула и, потрепав Марка по плечу, направилась к мужу. Марк же вышел из дома и едва не столкнулся с Габриэль. Она сидела на ступенях крыльца и плакала.
Он, воспользовавшись оставленным ею узким проходом, попытался осторожно ее обойти. Габриэль подняла на него глаза.
Что и говорить, зрелище было не из приятных. По лицу у нее была размазана тушь, а из глаз двумя ручьями текли слезы. Мгновенно от него отвернувшись, она открыла сумочку и стала шарить в ней рукой. Не сумев найти того, что искала, Габриэль, продолжая всхлипывать, высыпала содержимое сумки на заасфальтированный пятачок у себя под ногами.
Сам того не желая, Марк узрел тайны ее ридикюля. На асфальт вывалились губная помада, косметичка, какие-то таблетки, трусики в полиэтиленовом пакете, упаковка презервативов и бог знает что еще. Так и не обнаружив в этой куче нужной для себя вещи, Габриэль чертыхнулась себе под нос и стала укладывать свое барахлишко обратно.
Только в ту минуту, когда она вытерла нос рукавом, Марк наконец понял, что, собственно, она искала. Бросившись к своему автомобилю, он сунул руку в открытое окно, вынул из «бардачка» пакетик с бумажными носовыми платками и поспешил назад к крыльцу.
– Возьмите.
– Спасибо…
Положив пакет на колени, она извлекла из него два платка. С помощью первого высморкалась, а вторым стерла с лица размазанную по нему косметику. Пока Габриэль приводила себя в порядок, Марк расположился рядом с ней на ступеньках.
– Остин так ужасно выглядит… – объяснила она причину своих слез, швыряя использованные платки себе под ноги. – А ведь какой был в детстве озорник и выдумщик! Находил, к примеру, дождевого червя и делал при мне вид, будто разжевывает его и глотает. Доводил меня этим чуть ли не до истерики. Старшие братья все такие – любят поиздеваться над младшими сестрами…
Этот экскурс в прошлое, приоткрывший завесу над неизвестными прежде особенностями характера Остина, заставил Марка в изумлении покачать головой. Хотя, если разобраться, удивляться тут было нечему. Такое случалось с ним сплошь и рядом. Стоило только ему возомнить, что он знает о том или ином человеке все или почти все, как происходило нечто, напрочь перечеркивавшее его прежние представления, и ему оставалось только признать, что человеческая натура – вещь непостижимая, и он, Марк, ни черта в людях не смыслит.
Габриэль шмыгнула носом, подняла с асфальта скомканные бумажные платки и зажала их в кулаке.
– Наш отец работал преподавателем физики в колледже городка Сидар-Рэпидс. Работу свою он терпеть не мог и относился к разряду обозленных на весь свет непризнанных гениев, которым не удалось добиться признания и которые вследствие этого возлагали все свои надежды на отпрысков. Он хотел, чтобы его дети достигли блистающих вершин успеха, которых не было дано достичь ему. По этой причине он насел на Остина, желая сделать из него свое более удачливое подобие. Ценой больших усилий ему удалось вколотить в него кое-какие свои качества: брат стал самоуверенным, суровым и непреклонным человеком и оставался таким, по крайней мере, внешне, вплоть до самого последнего времени. Вот почему мне было так больно смотреть на него нынешнего. После инсульта Остин превратился в настоящую развалину, жалкое подобие того, кем он был…
Габриэль открыла сумку и стала запихивать в нее грязные, скомканные бумажные платки.
– Ну а вы сами? – спросил Марк. – Вы тоже стали суровой и непреклонной?
Габриэль хохотнула.
– Ну нет. Как говорится, бог миловал. Я старалась папаше не поддаваться, и он скоро понял, что тратить время и силы на мое перевоспитание не стоит. С тех пор я словно перестала для него существовать. Но Остину он основательно подпортил мозги.
Марк подумал, что попытка Габриэль отделаться от удушающей опеки отца далась ей не так-то просто и сильно на ней сказалась. Работая психиатром, он не уставал поражаться тому, какое количество людей было, по сути, лишено детства. Их было так много, что так называемое «нормальное» детство можно было посчитать отклонением от правила. Без сомнения, человеческая жизнь – это минное поле и никак не иначе.
Габриэль поднялась и одернула короткую юбку. Теперь, без косметики, она выглядела не в пример лучше. Казалась моложе и куда миловиднее, чем прежде.
Возвращая Марку мятую пачку с бумажными платками, она сказала:
– Большое вам спасибо.
Когда Марк был маленьким и ему случалось переживать обиду или какое-нибудь детское горе, мать всегда кормила его мороженым. Марк на собственном опыте убедился, что это лакомство – лучшее на свете успокаивающее средство.
– Не хотите ли сходить в «Дэйри Дилайт»? – спросил он, упомянув популярное кафе-мороженое.
Габриэль посмотрела на него с таким удивлением, что можно было подумать, будто ее ни разу в жизни в подобные заведения не приглашали. В следующую минуту, однако, она улыбнулась, продемонстрировав мелкие и довольно белые для заядлой курильщицы зубы.
– Почему бы и нет? Мне нравится ваша идея…
Глава 10
– Держусь. Хотя, надо признать, мое пребывание здесь Остина не слишком радует.
– Возможно, тебе стоит все переиграть? Какого черта надрываться ради этого типа? Почему, к примеру, тебе не нанять какую-нибудь женщину?..
– Марк, прошу тебя… – сказала Молли, поднимая руку. – Я должна пройти через это сама.
Марк мог ее понять. В принципе, он хорошо понимал других людей – в этом-то и заключалась его главная проблема. Он был, что называется, всеобщей жилеткой, в которую плакались все кому не лень.
В холле хлопнула дверь, а потом послышался дробный перестук дамских каблучков. Марк повернул голову и увидел женщину в тесной, облегающей юбке, красном кожаном пиджаке и с большими, в виде колец, серьгами в ушах. Ее светлые волосы были особым образом подстрижены и спускались на плечи в виде неровных прядей. Беспорядок, впрочем, был кажущимся. Каждая из этих прядок была зафиксирована на нужном их обладательнице месте с помощью лака для волос. По мнению Марка, эта женщина относилась к разряду тех особ, которых его мать именовала шлюхами.
Как, интересно знать, подобная женщина оказалась в доме Молли? И что она здесь делает? Эта дама с вызывающей внешностью на фоне застилавших навощенные полы дорогих ковров и комнат, заставленных антикварной мебелью, казалась абсолютно чужеродным элементом.
Неожиданно он услышал прерывающийся от волнения голос Молли:
– Познакомься, Марк. Это сестра моего мужа Габриэль.
Сестра Остина? Удивлению Марка не было предела. Он не мог поверить, что у этого консервативного, наглухо застегнутого на все пуговицы бизнесмена такая сестра. Как говорится, полная его противоположность. За исключением имени, конечно. Габриэль – подумать только! Видимо, в роду у Беннетов существует традиция награждать своих отпрысков экзотическими, помпезными именами.
Некоторым женщинам ужасно нравится при знакомстве пожимать руки. И Габриэль, без сомнения, относилась к их числу. Марк обратил внимание, что кожа у нее на ладони горячая и сухая. От Габриэль пахло сигаретами. Этот неприятный, пропитавший ее одежду запах не мог отбить даже резкий и пряный аромат ее духов.
Габриэль не сразу отпустила его руку. Прежде она внимательно, с ног до головы его оглядела. Марк не мог отделаться от ощущения, что ее тяжелый, пристальный взгляд его раздевает. Этот откровенный взгляд заставил Марка содрогнуться от возбуждения, хотя в своей повседневной жизни он всячески стремился общения с похожими на Габриэль женщинами избегать.
Габриэль выпустила наконец руку Марка из плена.
– А я и не знал, что у Остина есть сестра, – сказал он и тут же пожалел о своих словах. Говорить такое невежливо и бестактно. Теперь она подумает, что в этом доме никогда не упоминали ее имени – по крайней мере, в его, Марка, присутствии. На самом деле так оно и было.
Она улыбнулась.
– Нельзя сказать, что все здесь от меня без ума. Правда, Молли?
Габриэль обладала низким, чуть хрипловатым голосом. По всей видимости, потому, что много курила. Марк ненавидел сигареты. Правду говорят, что люди, которые бросили курить, становятся ярыми противниками никотина. Марк сам бросил курить четыре года назад, а потому выступал за скорейшее запрещение курения по всей стране. Он считал, что если уж ему удалось покончить с этой привычкой, то и всем остальным это тоже вполне по силам.
Марк едва удержался от того, чтобы не спросить Габриэль, не пробовала ли она антиникотиновый пластырь или жевательную резинку с аналогичным наполнителем.
Молли переводила взгляд с одного нежданного гостя на другого.
– Хотите кофе? – спросила она, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Только не я, – сказала Габриэль, которой, казалось, прямо-таки не терпелось побыстрее убраться из дома ее брата, что она через секунду и подтвердила: – Мне пора идти. – Потом, звякнув украшавшими ее руку многочисленными браслетами, она взглянула на часы и добавила: – У меня назначена встреча с одним человеком.
Повернувшись на каблуках, она вышла из дома, оставив на память о себе резкий аромат духов и стойкий запах сигаретного дыма.
Марк оставался в доме, пока в гостевой комнате не завозился Остин, требуя к себе внимания.
Жаль все-таки, что его хватил удар. Это резко изменило не только его жизнь. Когда Молли сбежала из дому, Марк, хотя и скучал по ней, был очень рад, что она избавилась наконец от своего ублюдка-мужа. Он даже начал подумывать о том, чтобы съездить во Флориду и ее навестить. Несколько раз он представлял себе во всех подробностях, как они вместе лежат на пляже или плещутся в голубых волнах океана. Его мечты чем-то напоминали идиллическую сценку из известного романа «Отсюда – и в вечность». Там герои, удалившись от всех, тоже беззаботно плескались в океане и загорали.
Из комнаты донесся приглушенный дверью стук. Остин упал, что ли?
Молли вскочила с места.
– Пойду посмотрю, что там с Остином.
– Я пойду с тобой, – предложил Марк. – Тебе может понадобиться помощь.
– Пойдешь – только хуже сделаешь. Узнав, что ты все это время был здесь, он с ума сойдет от злости.
На самом деле Остин в открытую своего недовольства по поводу присутствия в их доме Марка никогда не выражал. С другой стороны, какому мужу понравится, если рядом с его женой вечно отирается какой-то парень?
– Ладно, – сказал Марк. – Но если что случится, звони.
Она согласно кивнула и, потрепав Марка по плечу, направилась к мужу. Марк же вышел из дома и едва не столкнулся с Габриэль. Она сидела на ступенях крыльца и плакала.
Он, воспользовавшись оставленным ею узким проходом, попытался осторожно ее обойти. Габриэль подняла на него глаза.
Что и говорить, зрелище было не из приятных. По лицу у нее была размазана тушь, а из глаз двумя ручьями текли слезы. Мгновенно от него отвернувшись, она открыла сумочку и стала шарить в ней рукой. Не сумев найти того, что искала, Габриэль, продолжая всхлипывать, высыпала содержимое сумки на заасфальтированный пятачок у себя под ногами.
Сам того не желая, Марк узрел тайны ее ридикюля. На асфальт вывалились губная помада, косметичка, какие-то таблетки, трусики в полиэтиленовом пакете, упаковка презервативов и бог знает что еще. Так и не обнаружив в этой куче нужной для себя вещи, Габриэль чертыхнулась себе под нос и стала укладывать свое барахлишко обратно.
Только в ту минуту, когда она вытерла нос рукавом, Марк наконец понял, что, собственно, она искала. Бросившись к своему автомобилю, он сунул руку в открытое окно, вынул из «бардачка» пакетик с бумажными носовыми платками и поспешил назад к крыльцу.
– Возьмите.
– Спасибо…
Положив пакет на колени, она извлекла из него два платка. С помощью первого высморкалась, а вторым стерла с лица размазанную по нему косметику. Пока Габриэль приводила себя в порядок, Марк расположился рядом с ней на ступеньках.
– Остин так ужасно выглядит… – объяснила она причину своих слез, швыряя использованные платки себе под ноги. – А ведь какой был в детстве озорник и выдумщик! Находил, к примеру, дождевого червя и делал при мне вид, будто разжевывает его и глотает. Доводил меня этим чуть ли не до истерики. Старшие братья все такие – любят поиздеваться над младшими сестрами…
Этот экскурс в прошлое, приоткрывший завесу над неизвестными прежде особенностями характера Остина, заставил Марка в изумлении покачать головой. Хотя, если разобраться, удивляться тут было нечему. Такое случалось с ним сплошь и рядом. Стоило только ему возомнить, что он знает о том или ином человеке все или почти все, как происходило нечто, напрочь перечеркивавшее его прежние представления, и ему оставалось только признать, что человеческая натура – вещь непостижимая, и он, Марк, ни черта в людях не смыслит.
Габриэль шмыгнула носом, подняла с асфальта скомканные бумажные платки и зажала их в кулаке.
– Наш отец работал преподавателем физики в колледже городка Сидар-Рэпидс. Работу свою он терпеть не мог и относился к разряду обозленных на весь свет непризнанных гениев, которым не удалось добиться признания и которые вследствие этого возлагали все свои надежды на отпрысков. Он хотел, чтобы его дети достигли блистающих вершин успеха, которых не было дано достичь ему. По этой причине он насел на Остина, желая сделать из него свое более удачливое подобие. Ценой больших усилий ему удалось вколотить в него кое-какие свои качества: брат стал самоуверенным, суровым и непреклонным человеком и оставался таким, по крайней мере, внешне, вплоть до самого последнего времени. Вот почему мне было так больно смотреть на него нынешнего. После инсульта Остин превратился в настоящую развалину, жалкое подобие того, кем он был…
Габриэль открыла сумку и стала запихивать в нее грязные, скомканные бумажные платки.
– Ну а вы сами? – спросил Марк. – Вы тоже стали суровой и непреклонной?
Габриэль хохотнула.
– Ну нет. Как говорится, бог миловал. Я старалась папаше не поддаваться, и он скоро понял, что тратить время и силы на мое перевоспитание не стоит. С тех пор я словно перестала для него существовать. Но Остину он основательно подпортил мозги.
Марк подумал, что попытка Габриэль отделаться от удушающей опеки отца далась ей не так-то просто и сильно на ней сказалась. Работая психиатром, он не уставал поражаться тому, какое количество людей было, по сути, лишено детства. Их было так много, что так называемое «нормальное» детство можно было посчитать отклонением от правила. Без сомнения, человеческая жизнь – это минное поле и никак не иначе.
Габриэль поднялась и одернула короткую юбку. Теперь, без косметики, она выглядела не в пример лучше. Казалась моложе и куда миловиднее, чем прежде.
Возвращая Марку мятую пачку с бумажными платками, она сказала:
– Большое вам спасибо.
Когда Марк был маленьким и ему случалось переживать обиду или какое-нибудь детское горе, мать всегда кормила его мороженым. Марк на собственном опыте убедился, что это лакомство – лучшее на свете успокаивающее средство.
– Не хотите ли сходить в «Дэйри Дилайт»? – спросил он, упомянув популярное кафе-мороженое.
Габриэль посмотрела на него с таким удивлением, что можно было подумать, будто ее ни разу в жизни в подобные заведения не приглашали. В следующую минуту, однако, она улыбнулась, продемонстрировав мелкие и довольно белые для заядлой курильщицы зубы.
– Почему бы и нет? Мне нравится ваша идея…
Глава 10
Бам! Бам! Бам!
Остин с ожесточением колотил подносом по никелированной спинке кровати. Что называется, металлом о металл.
Вот оно! Свершилось. Все, как он предсказывал. В то время как он спит в комнате для гостей на узкой неудобной кровати, над которой нависает массивный антикварный гардероб, его жена развлекается с мужчинами!
Он мог выбраться в коридор и встретиться с незваным гостем лицом к лицу. Но мысль о том, что ему, лишенному речи больному человеку, придется так или иначе противостоять здоровому и сильному мужчине, была нестерпимой. Во-первых, это было крайне унизительно, а во-вторых, у него для подобного противостояния просто не было сил. Ни физических, ни моральных.
Ну и, кроме того, заявлять сейчас открыто свои претензии на главенство в доме в его планы не входило.
Размахнувшись, он снова врезал подносом по металлической спинке.
Бам! Бам! Бам!
Послышался звук шагов бежавшего по коридору человека. К нему спешила Молли.
Она распахнула дверь и просунула в комнату голову.
– Что случилось? Тебе что-нибудь нужно? – спросила она, переводя дух.
«Мне нужно, чтобы твой дружок ушел», – подумал Остин.
И прислушался.
Ничего! Потом, через несколько минут, с улицы до него донесся рокот мотора отъезжающего автомобиля.
«Убрался все-таки, – подумал Остин. – Вот и хорошо, вот и отлично».
После того как проблема разрешилась без всякого с его стороны вмешательства, он решил прибегнуть к более привычному средству общения. Сначала Молли посмотрела на табличку в его руках, а потом перевела взгляд на стоявший у изголовья на столике стакан с водой.
– Ты хочешь воды? Но у тебя есть вода!
Остин приписал к слову ВОДЫ слово СВЕЖЕЙ и продемонстрировал табличку жене.
Она прочитала, нахмурилась, но тем не менее послушно взяла стакан и отправилась менять воду.
Довольный Остин вынул из зажимов использованный бумажный лист, скомкал его и швырнул на пол, где уже лежало несколько таких же бумажных комков.
Каждому в этой жизни нужна цель. И генеральный план для ее достижения. Разве не об этом день и ночь говорят по радио и телевизору? Так вот: у него есть такая цель. И цель эта – вернуть себе свой дом.
Поначалу он мечтал поскорее достичь такого физического состояния, чтобы у него хватило сил вышвырнуть ее из дома. В прямом смысле этого слова. Выяснилось, однако, что он поправляется не так быстро, как ему бы хотелось. Но ждать несколько месяцев Остин не мог. Мысль о том, что все это время она будет жить с ним рядом и действовать ему на нервы, сводила его с ума. По этой причине он решил культивировать в себе те качества, которые вызвали бы у нее наибольшее отторжение и неприятие. И, разумеется, совершать соответствующие поступки. Он решил сделаться требовательным, капризным, придирчивым, мелочным – короче, совершенно непереносимым субъектом.
Кто-нибудь скажет, конечно, что он избрал самое простое решение.
Простое, зато действенное. Он провел дома всего два дня, а Молли уже выказывает признаки утомления и раздражения. Так что он ее победит. Он всегда ее побеждал.
Вчера он пытался спланировать, как использовать для достижения своей цели собственную немочь. Прежде всего необходимо добиться, чтобы она каждый день одевала его и раздевала. Умывала, брила, готовила ему еду, а потом кормила его с ложечки. Важно также, чтобы она надевала и снимала с него ботинки. Завязывала ему шнурки. Шнурки – это находка. Всегда есть возможность покапризничать: «слишком туго» или «слабовато, дорогуша, давай завязывай еще раз». И еще – она должна подавать ему устройство для хождения, помогать ему подниматься и ложиться в постель. С водой он тоже хорошо придумал. «Вода несвежая, подай свежей». «Принеси холодненькой». Или: «Я передумал. Не надо воды, дай кока-колы». Или: «Не надо кока-колы. Хочу молока».
Телевизор также в этом смысле очень удобен. Особенно если сделать его погромче или непрестанно переключать с канала на канал.
В комнате слишком холодно. Или слишком жарко. Простыни грубые, натирают. А эти совсем не накрахмалены – прямо, как тряпки. Одной подушки мало, хочу две. Мне вообще не нужны подушки. Буду спать без них.
От одежды тянет плесенью. Не смей хранить ее в этом гардеробе – там повышенная влажность!
А как насчет того, чтобы потребовать среди ночи перекусить? Отличная мысль: лежи себе на спине и звони. Пока она не проснется и не придет. Только звонить надо, по возможности, непрерывно – чтобы поторапливалась.
Хочу пирожное…
Не подержишь ли его у рта, чтобы я мог откусывать?
Дрянь какая! Совершенно никакого вкуса, будто жуешь бумагу. Что это за пирожное такое? Что – без крема и орехов? Не желаю!
После всего этого, моя милая, не захочешь, а взвоешь. С ума будешь сходить. На стену полезешь. Главное же, очень скоро тебе все это надоест и ты отсюда уберешься.
В тот вечер Остин неожиданно для Молли пришел к выводу, что слишком слаб, чтобы передвигаться с устройством для хождения. По его просьбе она чуть ли не на руках перетащила мужа в кресло-каталку, а потом, взявшись за металлические ручки, перевезла его на кухню.
Через минуту перед ним на столе появилась тарелка с едой. Это была специальная диетическая пища, которую Молли приготовила по совету доктора Хэнка. Остину предстояло проглотить несоленого лосося с зеленой фасолью, кусок зернового хлеба и выпить стакан обезжиренного молока.
Обслужив мужа, Молли в свою очередь уселась за стол, взяла вилку и приступила к трапезе.
Остин к пище не притронулся. Сидел и тупо смотрел в свою тарелку, время от времени переводя взгляд на жену.
Поскольку Молли не обращала на него внимания, он поднял здоровую руку, опустил ее на салфетку, поверх которой лежали вилка и нож, после чего потянул салфетку на себя, будто невзначай сбросив столовый прибор на пол.
Молли встала, положила на стол чистую вилку и снова вернулась на место.
Остин стал вынимать салфетку из зажимов, разворачивать ее и укладывать на колени. Поскольку он проделывал все чрезвычайно медленно, на эту операцию у него ушло не менее пяти минут.
Молли закончила есть лосося и подняла глаза на мужа.
– Если ты думаешь, что я собираюсь кормить тебя с ложечки, то сильно ошибаешься.
Она блефовала. Он точно об этом знал и не сомневался, что она придет к нему на помощь.
Через десять минут Молли покончила с ужином, взяла со стола свою тарелку и кружку и отправилась их мыть.
«Может быть, она все-таки меня покормит? – задавался вопросом Остин, с неприязнью глядя на склонившуюся над раковиной жену. – Хорошо бы привлечь ее внимание. Шум надо поднять – вот что».
Стиснув в пальцах вилку, что, надо сказать, далось ему с известным трудом, Остин громко звякнул ею о край тарелки, после чего словно в изнеможении уронил руку на стол.
Поскольку это на Молли не подействовало, Остин наколол на вилку кусок лосося и очень медленно потащил его ко рту, втайне надеясь, что Молли обернется и увидит, как это для него мучительно трудно.
Свидетельницей этого почти циркового трюка стала, впрочем, не Молли, а Эми. Она вошла на кухню в ту самую минуту, когда Остин, поднеся вилку с пищей к губам, неожиданно сбросил рыбу на тарелку. Со стороны это выглядело так, будто у него в это мгновение судорожно дернулась рука.
У Эми от возмущения расширились глаза. Подлетев к отцу, она выхватила у него из рук вилку и, обращаясь к матери, воскликнула:
– Мама, как ты можешь?!
Молли выключила воду, обтерла руки о передник и повернулась к дочери.
– Доктор сказал, что он должен обслуживать себя сам.
– Все хорошо в разумных пределах, – сказала Эми.
Остин думал, что Молли перечислит все то, что он должен был делать сам, но отказывался. Этого, однако, не произошло. Ябедничать и жаловаться было не в ее характере.
– Надеюсь, доктор не предлагал тебе морить отца голодом? – Эми наколола на вилку кусок лосося и поднесла ко рту Остина.
Тот наградил дочь благодарным взглядом, взял рыбу в рот и вдруг сморщился, как от зубной боли. Лосось успел остыть, а всякому известно, что холодная рыба – мерзость.
Если бы его кормила Молли, он бы обязательно этот кусок выплюнул. Но, поскольку им занялась Эми, Остин рыбу все-таки проглотил.
Эми нахмурилась, взглянула на рыбу, попробовала, после чего скорчила гримаску – точь-в-точь такую же, какая минуту назад была на лице у ее отца.
– Все уже остыло, – с раздражением сказала молодая женщина. Видно было, что ее гнев на мать с каждой минутой усиливается. Вскочив с места, она засунула тарелку в микроволновку.
Через минуту она извлекла тарелку из печи и снова поставила на стол.
– Он должен есть самостоятельно, – сказала Молли с металлическими нотками в голосе, каких Остин прежде у нее не слышал.
– А как, позволь узнать? Разве ты не видишь, что он устал?
Он и в самом деле очень устал, но не замечал этого, пока об этом не упомянула Эми. Чтобы заставить Молли ему услуживать, Остину пришлось основательно потрудиться.
Впрочем, усталость не помешала ему с укоризной посмотреть на Молли.
«Ну вот, а ты не верила, – говорил, казалось, его укоризненный взгляд. – Ты просто обязана была меня покормить».
Молли не заметила его взгляда. Она во все глаза смотрела на Эми, и выражение ее лица Остину очень не нравилось.
У нее на лице отражались недоверие, смущение и боль. Тут до Остина наконец дошло, что мать и дочь прежде никогда не ссорились. У них даже малейших расхождений во мнениях никогда не было. Они всегда держались вместе, а он, Остин, вроде бы в их компанию не вписывался и держался от них в стороне. Теперь в их с Эми компанию не вписывалась Молли.
Он видел, как она кусала губы, а потом отвернулась от Эми. Но не раньше, чем ему удалось заметить у нее на глазах слезы.
Неожиданно Остин подумал, что ему вовсе не хочется становиться причиной раздоров между матерью и дочерью.
Эми готовилась уже отправить ему в рот новую порцию лосося, как вдруг он положил ладонь ей на руку и остановил ее. После этого он вынул у нее из пальцев вилку и сделал попытку самостоятельно подцепить кусок рыбы с тарелки. Это и впрямь оказалось не так-то просто, особенно с его координацией движений.
«Держи вилку крепко и на одном уровне с линией рта, – говорил он себе. – А потом делай движение головой вперед. Главное – правильно рассчитать движение. В нем все дело».
В следующее мгновение рыба оказалась у него во рту, а рука с вилкой безвольно опустилась на край стола. Некоторое время Остин отдыхал и набирался сил перед тем, повторить всю серию движений снова.
Эми смутилась.
– Мама… – позвала она мать, повернув голову через плечо.
Молли переключила внимание на мужа и дочь в тот момент, когда Остин подносил ко рту вилку со вторым куском рыбы.
– Ты только посмотри, как хорошо у него получается! – с энтузиазмом воскликнула Эми. Определенно она считала, что ее присутствие вдохновило отца на подвиги.
Молли встретила взгляд Остина, ничуть не изменившись в лице. Она не собиралась обвинять его в нечестности и ни словом не обмолвилась Эми о том, что отец, по большому счету, ее разыгрывал.
– Это радует, – вот все, что она сказала.
Безоговорочно принимать ситуацию было вполне в духе Молли. Прежде Остин видел в этом проявление слабости. Главным образом, потому, что он сам всегда старался обратить любое жизненное обстоятельство себе на пользу. Теперь же, после стольких лет совместной жизни, он вдруг задался вопросом: не заключалось ли в ее молчаливом приятии судьбы куда больше мудрости и силы, нежели слабости?
Остин собирался сменить гнев на милость и не изводить Молли капризами, но потом, когда он подслушал, как она разговаривала по телефону – а разговаривала она, как ему показалось, очень тихо: секретничала, не иначе, – это его желание растаяло без следа.
Включив стоявшую на тумбочке лампу, он потянулся к звонку и с силой вдавил кнопку. Он звонил долго, настырно и оставил звонок в покое лишь в ту минуту, когда услышал в коридоре звуки приближающихся шагов.
Когда Молли, запыхавшись, влетела в комнату, он уже заканчивал выводить на листе бумаги слово СУДОРОГИ. Посмотрев на Молли, Остин вспомнил, как год назад сам носился вверх-вниз по лестнице, пытаясь выяснить, куда вдруг подевалась его жена. И выяснил: она от него ушла.
Отбросив ненужные воспоминания, он показал ей табличку, отметив про себя, что в зажиме осталось всего несколько листов, и для того, чтобы его с Молли общение продолжалось, туда необходимо вставить новую пачку.
– Где? Где у тебя судороги?
Остин коснулся левого плеча, парализованного после удара. В настоящий момент оно продолжало пребывать в неподвижности, но, помимо этого, никаких неприятностей ему не доставляло.
Молли поняла, что от массажа ей не отвертеться. Вздохнув, она подошла к мужу и стала расстегивать на нем пижаму.
Не зная хорошенько, зачем он это делает, Остин положил правую здоровую руку ей на запястье и остановил ее.
Она подняла глаза и вопросительно на него посмотрела. Ее лицо находилось от него на расстоянии фута. Свет лампы отражался в ее блестящих темно-рыжих волосах, придавая им золотистый оттенок.
Было далеко за полночь. Остин поднял Молли с постели, поэтому одета она была соответственно. Она набросила на себя старый белый пеньюар, открывавший ее ноги чуть выше колен. В этом халате ей было удобно: за годы носки она до такой степени с ним сроднилась, что он стал для нее чем-то вроде второй кожи. Зато и в стирке он за это время побывал миллион раз и местами совсем вытерся. Особенно на ее выпуклостях. Остин готов был поклясться, что видит под пеньюаром темные пятна ее сосков.
Руки и ноги у Молли были покрыты ровным южным загаром. Это лишний раз напомнило Остину, что они провели год в разлуке. Но разве они не существовали отдельно друг от друга, даже когда жили под одной крышей? Они и сексом занимались, как случайные знакомые, решившие провести вместе ночь.
– Остин?
Он продолжал стискивать пальцами ее запястье. Неожиданно ему пришло на ум, что он не хочет, чтобы она снимала с него пижаму. Он стеснялся своей бледной кожи, которая по сравнению с ее – загорелой и упругой – казалась еще более нездоровой.
Он покачал головой, выпустил ее руку из плена и кивком указал на дверь: уходи, дескать.
Молли, однако, успела разгадать его игру и уходить не торопилась. В самом деле, зачем ей было тащиться наверх в спальню, если она не сомневалась, что через минуту Остин снова поднимет трезвон?
– Раз уж я пришла, позволь мне все-таки заняться твоим плечом.
Она опять потянулась к пуговицам у него на пижаме.
Раньше он пижам не носил – считал, что это удел стариков. Однако после инсульта пижаму все-таки купил, поскольку стал мерзнуть. Кроме того, он сделался болезненно чувствительным даже к малейшим сквознякам и часто простужался. Это не говоря уже о том, что надеть футболку с его парализованной левой рукой было не так-то просто.
Остин с ожесточением колотил подносом по никелированной спинке кровати. Что называется, металлом о металл.
Вот оно! Свершилось. Все, как он предсказывал. В то время как он спит в комнате для гостей на узкой неудобной кровати, над которой нависает массивный антикварный гардероб, его жена развлекается с мужчинами!
Он мог выбраться в коридор и встретиться с незваным гостем лицом к лицу. Но мысль о том, что ему, лишенному речи больному человеку, придется так или иначе противостоять здоровому и сильному мужчине, была нестерпимой. Во-первых, это было крайне унизительно, а во-вторых, у него для подобного противостояния просто не было сил. Ни физических, ни моральных.
Ну и, кроме того, заявлять сейчас открыто свои претензии на главенство в доме в его планы не входило.
Размахнувшись, он снова врезал подносом по металлической спинке.
Бам! Бам! Бам!
Послышался звук шагов бежавшего по коридору человека. К нему спешила Молли.
Она распахнула дверь и просунула в комнату голову.
– Что случилось? Тебе что-нибудь нужно? – спросила она, переводя дух.
«Мне нужно, чтобы твой дружок ушел», – подумал Остин.
И прислушался.
Ничего! Потом, через несколько минут, с улицы до него донесся рокот мотора отъезжающего автомобиля.
«Убрался все-таки, – подумал Остин. – Вот и хорошо, вот и отлично».
После того как проблема разрешилась без всякого с его стороны вмешательства, он решил прибегнуть к более привычному средству общения. Сначала Молли посмотрела на табличку в его руках, а потом перевела взгляд на стоявший у изголовья на столике стакан с водой.
– Ты хочешь воды? Но у тебя есть вода!
Остин приписал к слову ВОДЫ слово СВЕЖЕЙ и продемонстрировал табличку жене.
Она прочитала, нахмурилась, но тем не менее послушно взяла стакан и отправилась менять воду.
Довольный Остин вынул из зажимов использованный бумажный лист, скомкал его и швырнул на пол, где уже лежало несколько таких же бумажных комков.
Каждому в этой жизни нужна цель. И генеральный план для ее достижения. Разве не об этом день и ночь говорят по радио и телевизору? Так вот: у него есть такая цель. И цель эта – вернуть себе свой дом.
Поначалу он мечтал поскорее достичь такого физического состояния, чтобы у него хватило сил вышвырнуть ее из дома. В прямом смысле этого слова. Выяснилось, однако, что он поправляется не так быстро, как ему бы хотелось. Но ждать несколько месяцев Остин не мог. Мысль о том, что все это время она будет жить с ним рядом и действовать ему на нервы, сводила его с ума. По этой причине он решил культивировать в себе те качества, которые вызвали бы у нее наибольшее отторжение и неприятие. И, разумеется, совершать соответствующие поступки. Он решил сделаться требовательным, капризным, придирчивым, мелочным – короче, совершенно непереносимым субъектом.
Кто-нибудь скажет, конечно, что он избрал самое простое решение.
Простое, зато действенное. Он провел дома всего два дня, а Молли уже выказывает признаки утомления и раздражения. Так что он ее победит. Он всегда ее побеждал.
Вчера он пытался спланировать, как использовать для достижения своей цели собственную немочь. Прежде всего необходимо добиться, чтобы она каждый день одевала его и раздевала. Умывала, брила, готовила ему еду, а потом кормила его с ложечки. Важно также, чтобы она надевала и снимала с него ботинки. Завязывала ему шнурки. Шнурки – это находка. Всегда есть возможность покапризничать: «слишком туго» или «слабовато, дорогуша, давай завязывай еще раз». И еще – она должна подавать ему устройство для хождения, помогать ему подниматься и ложиться в постель. С водой он тоже хорошо придумал. «Вода несвежая, подай свежей». «Принеси холодненькой». Или: «Я передумал. Не надо воды, дай кока-колы». Или: «Не надо кока-колы. Хочу молока».
Телевизор также в этом смысле очень удобен. Особенно если сделать его погромче или непрестанно переключать с канала на канал.
В комнате слишком холодно. Или слишком жарко. Простыни грубые, натирают. А эти совсем не накрахмалены – прямо, как тряпки. Одной подушки мало, хочу две. Мне вообще не нужны подушки. Буду спать без них.
От одежды тянет плесенью. Не смей хранить ее в этом гардеробе – там повышенная влажность!
А как насчет того, чтобы потребовать среди ночи перекусить? Отличная мысль: лежи себе на спине и звони. Пока она не проснется и не придет. Только звонить надо, по возможности, непрерывно – чтобы поторапливалась.
Хочу пирожное…
Не подержишь ли его у рта, чтобы я мог откусывать?
Дрянь какая! Совершенно никакого вкуса, будто жуешь бумагу. Что это за пирожное такое? Что – без крема и орехов? Не желаю!
После всего этого, моя милая, не захочешь, а взвоешь. С ума будешь сходить. На стену полезешь. Главное же, очень скоро тебе все это надоест и ты отсюда уберешься.
В тот вечер Остин неожиданно для Молли пришел к выводу, что слишком слаб, чтобы передвигаться с устройством для хождения. По его просьбе она чуть ли не на руках перетащила мужа в кресло-каталку, а потом, взявшись за металлические ручки, перевезла его на кухню.
Через минуту перед ним на столе появилась тарелка с едой. Это была специальная диетическая пища, которую Молли приготовила по совету доктора Хэнка. Остину предстояло проглотить несоленого лосося с зеленой фасолью, кусок зернового хлеба и выпить стакан обезжиренного молока.
Обслужив мужа, Молли в свою очередь уселась за стол, взяла вилку и приступила к трапезе.
Остин к пище не притронулся. Сидел и тупо смотрел в свою тарелку, время от времени переводя взгляд на жену.
Поскольку Молли не обращала на него внимания, он поднял здоровую руку, опустил ее на салфетку, поверх которой лежали вилка и нож, после чего потянул салфетку на себя, будто невзначай сбросив столовый прибор на пол.
Молли встала, положила на стол чистую вилку и снова вернулась на место.
Остин стал вынимать салфетку из зажимов, разворачивать ее и укладывать на колени. Поскольку он проделывал все чрезвычайно медленно, на эту операцию у него ушло не менее пяти минут.
Молли закончила есть лосося и подняла глаза на мужа.
– Если ты думаешь, что я собираюсь кормить тебя с ложечки, то сильно ошибаешься.
Она блефовала. Он точно об этом знал и не сомневался, что она придет к нему на помощь.
Через десять минут Молли покончила с ужином, взяла со стола свою тарелку и кружку и отправилась их мыть.
«Может быть, она все-таки меня покормит? – задавался вопросом Остин, с неприязнью глядя на склонившуюся над раковиной жену. – Хорошо бы привлечь ее внимание. Шум надо поднять – вот что».
Стиснув в пальцах вилку, что, надо сказать, далось ему с известным трудом, Остин громко звякнул ею о край тарелки, после чего словно в изнеможении уронил руку на стол.
Поскольку это на Молли не подействовало, Остин наколол на вилку кусок лосося и очень медленно потащил его ко рту, втайне надеясь, что Молли обернется и увидит, как это для него мучительно трудно.
Свидетельницей этого почти циркового трюка стала, впрочем, не Молли, а Эми. Она вошла на кухню в ту самую минуту, когда Остин, поднеся вилку с пищей к губам, неожиданно сбросил рыбу на тарелку. Со стороны это выглядело так, будто у него в это мгновение судорожно дернулась рука.
У Эми от возмущения расширились глаза. Подлетев к отцу, она выхватила у него из рук вилку и, обращаясь к матери, воскликнула:
– Мама, как ты можешь?!
Молли выключила воду, обтерла руки о передник и повернулась к дочери.
– Доктор сказал, что он должен обслуживать себя сам.
– Все хорошо в разумных пределах, – сказала Эми.
Остин думал, что Молли перечислит все то, что он должен был делать сам, но отказывался. Этого, однако, не произошло. Ябедничать и жаловаться было не в ее характере.
– Надеюсь, доктор не предлагал тебе морить отца голодом? – Эми наколола на вилку кусок лосося и поднесла ко рту Остина.
Тот наградил дочь благодарным взглядом, взял рыбу в рот и вдруг сморщился, как от зубной боли. Лосось успел остыть, а всякому известно, что холодная рыба – мерзость.
Если бы его кормила Молли, он бы обязательно этот кусок выплюнул. Но, поскольку им занялась Эми, Остин рыбу все-таки проглотил.
Эми нахмурилась, взглянула на рыбу, попробовала, после чего скорчила гримаску – точь-в-точь такую же, какая минуту назад была на лице у ее отца.
– Все уже остыло, – с раздражением сказала молодая женщина. Видно было, что ее гнев на мать с каждой минутой усиливается. Вскочив с места, она засунула тарелку в микроволновку.
Через минуту она извлекла тарелку из печи и снова поставила на стол.
– Он должен есть самостоятельно, – сказала Молли с металлическими нотками в голосе, каких Остин прежде у нее не слышал.
– А как, позволь узнать? Разве ты не видишь, что он устал?
Он и в самом деле очень устал, но не замечал этого, пока об этом не упомянула Эми. Чтобы заставить Молли ему услуживать, Остину пришлось основательно потрудиться.
Впрочем, усталость не помешала ему с укоризной посмотреть на Молли.
«Ну вот, а ты не верила, – говорил, казалось, его укоризненный взгляд. – Ты просто обязана была меня покормить».
Молли не заметила его взгляда. Она во все глаза смотрела на Эми, и выражение ее лица Остину очень не нравилось.
У нее на лице отражались недоверие, смущение и боль. Тут до Остина наконец дошло, что мать и дочь прежде никогда не ссорились. У них даже малейших расхождений во мнениях никогда не было. Они всегда держались вместе, а он, Остин, вроде бы в их компанию не вписывался и держался от них в стороне. Теперь в их с Эми компанию не вписывалась Молли.
Он видел, как она кусала губы, а потом отвернулась от Эми. Но не раньше, чем ему удалось заметить у нее на глазах слезы.
Неожиданно Остин подумал, что ему вовсе не хочется становиться причиной раздоров между матерью и дочерью.
Эми готовилась уже отправить ему в рот новую порцию лосося, как вдруг он положил ладонь ей на руку и остановил ее. После этого он вынул у нее из пальцев вилку и сделал попытку самостоятельно подцепить кусок рыбы с тарелки. Это и впрямь оказалось не так-то просто, особенно с его координацией движений.
«Держи вилку крепко и на одном уровне с линией рта, – говорил он себе. – А потом делай движение головой вперед. Главное – правильно рассчитать движение. В нем все дело».
В следующее мгновение рыба оказалась у него во рту, а рука с вилкой безвольно опустилась на край стола. Некоторое время Остин отдыхал и набирался сил перед тем, повторить всю серию движений снова.
Эми смутилась.
– Мама… – позвала она мать, повернув голову через плечо.
Молли переключила внимание на мужа и дочь в тот момент, когда Остин подносил ко рту вилку со вторым куском рыбы.
– Ты только посмотри, как хорошо у него получается! – с энтузиазмом воскликнула Эми. Определенно она считала, что ее присутствие вдохновило отца на подвиги.
Молли встретила взгляд Остина, ничуть не изменившись в лице. Она не собиралась обвинять его в нечестности и ни словом не обмолвилась Эми о том, что отец, по большому счету, ее разыгрывал.
– Это радует, – вот все, что она сказала.
Безоговорочно принимать ситуацию было вполне в духе Молли. Прежде Остин видел в этом проявление слабости. Главным образом, потому, что он сам всегда старался обратить любое жизненное обстоятельство себе на пользу. Теперь же, после стольких лет совместной жизни, он вдруг задался вопросом: не заключалось ли в ее молчаливом приятии судьбы куда больше мудрости и силы, нежели слабости?
Остин собирался сменить гнев на милость и не изводить Молли капризами, но потом, когда он подслушал, как она разговаривала по телефону – а разговаривала она, как ему показалось, очень тихо: секретничала, не иначе, – это его желание растаяло без следа.
Включив стоявшую на тумбочке лампу, он потянулся к звонку и с силой вдавил кнопку. Он звонил долго, настырно и оставил звонок в покое лишь в ту минуту, когда услышал в коридоре звуки приближающихся шагов.
Когда Молли, запыхавшись, влетела в комнату, он уже заканчивал выводить на листе бумаги слово СУДОРОГИ. Посмотрев на Молли, Остин вспомнил, как год назад сам носился вверх-вниз по лестнице, пытаясь выяснить, куда вдруг подевалась его жена. И выяснил: она от него ушла.
Отбросив ненужные воспоминания, он показал ей табличку, отметив про себя, что в зажиме осталось всего несколько листов, и для того, чтобы его с Молли общение продолжалось, туда необходимо вставить новую пачку.
– Где? Где у тебя судороги?
Остин коснулся левого плеча, парализованного после удара. В настоящий момент оно продолжало пребывать в неподвижности, но, помимо этого, никаких неприятностей ему не доставляло.
Молли поняла, что от массажа ей не отвертеться. Вздохнув, она подошла к мужу и стала расстегивать на нем пижаму.
Не зная хорошенько, зачем он это делает, Остин положил правую здоровую руку ей на запястье и остановил ее.
Она подняла глаза и вопросительно на него посмотрела. Ее лицо находилось от него на расстоянии фута. Свет лампы отражался в ее блестящих темно-рыжих волосах, придавая им золотистый оттенок.
Было далеко за полночь. Остин поднял Молли с постели, поэтому одета она была соответственно. Она набросила на себя старый белый пеньюар, открывавший ее ноги чуть выше колен. В этом халате ей было удобно: за годы носки она до такой степени с ним сроднилась, что он стал для нее чем-то вроде второй кожи. Зато и в стирке он за это время побывал миллион раз и местами совсем вытерся. Особенно на ее выпуклостях. Остин готов был поклясться, что видит под пеньюаром темные пятна ее сосков.
Руки и ноги у Молли были покрыты ровным южным загаром. Это лишний раз напомнило Остину, что они провели год в разлуке. Но разве они не существовали отдельно друг от друга, даже когда жили под одной крышей? Они и сексом занимались, как случайные знакомые, решившие провести вместе ночь.
– Остин?
Он продолжал стискивать пальцами ее запястье. Неожиданно ему пришло на ум, что он не хочет, чтобы она снимала с него пижаму. Он стеснялся своей бледной кожи, которая по сравнению с ее – загорелой и упругой – казалась еще более нездоровой.
Он покачал головой, выпустил ее руку из плена и кивком указал на дверь: уходи, дескать.
Молли, однако, успела разгадать его игру и уходить не торопилась. В самом деле, зачем ей было тащиться наверх в спальню, если она не сомневалась, что через минуту Остин снова поднимет трезвон?
– Раз уж я пришла, позволь мне все-таки заняться твоим плечом.
Она опять потянулась к пуговицам у него на пижаме.
Раньше он пижам не носил – считал, что это удел стариков. Однако после инсульта пижаму все-таки купил, поскольку стал мерзнуть. Кроме того, он сделался болезненно чувствительным даже к малейшим сквознякам и часто простужался. Это не говоря уже о том, что надеть футболку с его парализованной левой рукой было не так-то просто.