Виктор Барбара. Мозаика судеб

   – Может быть, потому что не существует такого идеала – красивый, милый, верный, сексуальный?
   Теперь Габриэла нахмурилась:
   – Я в этом не уверена, хотя, может быть, и заблуждаюсь.
   Опять наступила тишина. Габриэла думала о Нике, о Пите, об отношениях Адриены и Пита.
   – Вы собирались пожениться? – спросила она.
   – Вначале я верила, что он на это решится, потому что устанет от случайных связей и ему надоест врать мне. – Она взглянула на Габриэлу. – Иногда нам было очень хорошо; так мирно и спокойно становилось на душе, что я надеялась, что Пит не захочет потерять меня. – Адриена откинулась на спинку стула, чуть расслабилась. – Но вскоре я поняла, что мужчины женятся не ради покоя и мира в душе – их, собственно, это не очень-то волнует. Они женятся скорее по необходимости – в юности сгорая от страсти, припертые к стене обстоятельствами; постарше – ради денег…
   – Обо всех мужчинах я судить не берусь, у меня был только один муж, но, что касается Пита, он был совершенно непредсказуем.
   – Что и делало его таким обаятельным, – добавила Адриена. – Правда, лишь до той поры, пока не возникнет угроза для счастья в совместной жизни. Но в профессиональном смысле он был совершенно другим. Как будто в нем уживались два разных человека.
   – Вы долго с ним работали?
   – Нет. Мы стали вести совместные дела сразу после вашего развода. Я поздно получила юридическое образование, просто в один прекрасный день решила стать адвокатом.
   – А чем вы занимались до этого?
   – Работала консультантом – этакая толстая, несчастная консультантша, которая помогает другим найти свое счастье. – Она улыбнулась. – Потом пришла пора и я решила изменить свою жизнь – занялась бегом, сбросила пятьдесят шесть фунтов, однажды приняла участие в Большом яблочном марафоне и даже с первой попытки сдала экзамены и вступила в члены коллегии адвокатов. Один из моих профессоров предложил мне поискать работу в конторе окружного прокурора в Минеоле. – Она как-то сникла. – Там я и познакомилась с Питом. – Адриена слегка покраснела. – И влюбилась в него с первого взгляда.
   Габриэла кивнула – образ Пита, энергичного, обаятельного, приветливого, встал перед глазами.
   – Вы были замужем?
   – Нет.
   – И детей нет?
   – Нет. Я предпринимала столько попыток, но безуспешно.
   – Когда-нибудь вам повезет, вы такая упорная, – сказала Габриэла.
   – Надеюсь, – тихо, с горечью произнесла Адриена, – но вы-то испытали то, что не каждой из женщин дается.
   – У меня было много хорошего в жизни, но я испытала и много боли. И то, и другое я храню в памяти.
   – А на мою долю достались старые сезонки на метро и кипа неиспользованных судебных повесток.
   – Послушайте, – сказала Габриэла мягко и коснулась руки Адриены, – вы знаете то, чего не знаю я. Два последних года вы были с моей девочкой. Вы в курсе того, что случилось с нею за эти два года…
   – По правде говоря, мне приятно сознавать, что мы с Диной стали друзьями, – согласилась Адриена, подняв глаза. – В последнее время я вспоминаю Пита с радостью. Странно, – продолжила она, – но при всей непредсказуемости своего поведения Пит был очень душевным и щедрым. – Адриена слегка покраснела и, возможно, не осознавая, что своими словами ранит Габриэлу, добавила: – Как любовник он был просто превосходен.
   Хотя Габриэле поведение Пита в постели было знакомо от начала и до конца, известны были и приемы, которыми он пользовался, чтобы завлечь женщину туда, воспоминания, нахлынувшие на нее, заставили сердце гулко забиться в груди. «Превосходен!» Пит все делал превосходно – играл в теннис, занимался любовью, выступал в суде. Какую же пошлость сказала Адриена, неужели она не могла найти других слов, ведь речь идет об умершем человеке и бывшем муже Габриэлы. Как она могла допустить такую бестактность! Пит давно стал ей чужим человеком, но смерть переворачивает психологию людей, и Габриэле вдруг неожиданно захотелось бороться за свое законное место, которое она занимала когда-то в его жизни.
   Адриена, занятая своими мыслями, не обратила внимания на смятение Габриэлы.
   – Конечно, я была очень наивна, когда верила, что он по-настоящему любит меня и в конце концов сделает предложение, но так было. – Она положила руки на стол. – Я цеплялась за эту ложную надежду, вместо того чтобы попытаться найти кого-нибудь другого. Теперь-то я понимаю, что он вел себя недостойно, но я любила его и обманывала себя в тщетной надежде, что он скоро поймет, что без меня ему плохо, и что он хочет того же, что и я.
   – А чего вы хотели? – мягко спросила Габриэла, тронутая наивностью этой женщины и тем горем, которое они могли разделить вместе. – Вы надеялись создать дом, семью, иметь все, что не получилось у меня. Неужели вы думали, что с Питом это получится?
   – Надеялась, – тихо сказала Адриена, потом спросила: – Вы уже догадываетесь, почему Дина оставила вас?
   – Нет, даже ума не приложу, – сказала Габриэла и с некоторым подозрением взглянула на соседку, но решила продолжить разговор на эту тему: – Вы считаете, что мы можем помириться? Я никогда не верила до конца, что она окончательно порвала со мной. Мы были так близки.
   – Может быть, даже слишком близки.
   – Я не понимаю, как это мать может быть слишком близкой своему собственному ребенку.
   – Я говорю о том, что часто близость ребенка к матери может принести вред.
   Габриэла даже опешила:
   – Если вы думаете, что я мешала ей познать взрослую жизнь, то это не так.
   – Дети видят мир в ином свете, чем взрослые, – мягко сказала Адриена. – Особенно когда это мать и дочь. Дина говорила, что чувствовала вашу твердую руку всегда и во всем.
   – Но это неправда! – возразила Габриэла. – Я давала ей полную свободу, уважала ее мнение, поощряла ее самостоятельность.
   Адриена отрицательно покачала головой.
   – Я не об этом. Не о ваших поощрениях и запретах, а о том, что она не могла найти свое место в жизни. – Она помолчала немного, прищурила глаза. – Давайте взглянем в лицо фактам – вы не очень-то похожи на образцовую мать.
   Габриэла кивнула, зная, что Адриена внимательно наблюдает за ней.
   – Это Дина сказала вам? – спросила она и попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее.
   – Да.
   Габриэла настороженно взглянула на собеседницу.
   – Что мне оставалось делать? Как я могла узнать, что у нас что-то складывается не так, если она никогда не говорила мне об этом.
   – Вы не понимаете, – успокоила ее Адриена, – это не вопрос вины, правильности или ошибочности поступков. Всегда что-нибудь случается между матерями и дочерьми. Когда я работала консультантом, то почти каждый день сталкивалась с похожими конфликтами и поняла, что в подобном противостоянии не бывает ни начала, ни конца.
   – Значит, я ничего не могу поделать и мне остается только ждать?
   – Послушайте, Габриэла. – Теперь Адриена накрыла ее руку своей. – Я навидалась много чего похуже – детей, которые сбегают из дома и потом за дозу наркотиков продают себя на улицах; совсем молоденьких мальчишек и девчонок, которые кончали с собой или, наоборот, убивали других или умирали от подхваченного где-то СПИДа. Я встречала беременных девчонок, желающих продать своего ребенка за кусок хлеба. По крайней мере, ваша дочь убежала к отцу, я думаю, тут есть над чем задуматься такой счастливой женщине, как вы.
   Это уже было что-то совсем новенькое, Габриэла никогда не считала себя особо счастливой.
   – Я-то как раз думала, что не плохо бы переиначить мою жизнь, – сказала она с легкой иронией. – Я полагаю, что существуют люди, которые могут пройти по жизни без скандалов, разрывов, без бурных объяснений и слез.
   – Да, это верно, только они не всегда такие интересные личности, как вы или ваша дочь, – рассуждала Адриена. – Дина весьма неординарная натура, может, поэтому она и оказалась особенно подверженной влиянию, которое оказывал на нее отец, тоже яркая индивидуальность – этакий одиночка, кулаками прокладывающий себе дорогу в жизни. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Вам никогда не приходило в голову, что он слишком уж сильное влияние оказывал на Дину?
   – Тогда почему она не порвала с ним?
   – Потому что он мужчина, потому что он ее отец, потому что его больше нет на свете и она может теперь толковать его поступки так, как ей нравится.
   Габриэла долго смотрела в окно, прежде чем опять сосредоточить свое внимание на Адриене.
   – Вам легче рассуждать рационально, чем мне, ведь я не видела свою дочь два года. Встретилась на похоронах своего бывшего мужа и получила от нее достаточную порцию ненависти. Мне так больно!
   – Мне тоже, – тихо сказала Адриена. – Я ведь тоже любила его…
   – Как вы можете сравнивать страсть любовницы с материнской любовью? – воскликнула Габриэла, но тут же пожалела о своих словах.
   – Любовь не знает различий. Когда она приходит, ей трудно сопротивляться.
   Габриэла кивнула, встретившись взглядом с Адриеной, и согласилась:
   – Вы правы.
   – Все мои прекрасные планы остались в голове. Мне столько хотелось сделать хорошего, однако я лишь восстановила ее против вас. Она молода, прекрасна, но и несчастна.
   – И все-таки вас очень многое связывает с моей дочерью.
   – Нас всех объединяет много общего, – сказала Адриена. – Мы все принадлежим к одному клубу – женщин ярких, несчастных и нервных.
   – Я должна обидеться за такую характеристику? – засмеялась Габриэла.
   – Как хотите. – В глазах Адриены мелькнули лукавые искорки.

Больница. Ночь с воскресенья на понедельник

   Только после полудня Габриэле позволили посещение Дины, которая по-прежнему находилась в отделении интенсивной терапии. Габриэла с нетерпением ожидала доктора, который на основе рентгеновского обследования и проведенных тестов должен был сделать окончательные выводы о ее состоянии.
   Почти весь день Габриэла провела в приемном покое, время от времени отлучаясь в мотель вздремнуть или позвонить Сильвио и Рокко. В промежутках болтала с Адриеной о всяких пустяках, не теряя присущего ей чувства юмора, которое помогало держаться и не упасть окончательно духом.
   Теперь, войдя в палату, Габриэла обнаружила, что одна из кроватей пуста, но это не свидетельствовало о том, что соседка Дины по палате выздоровела и покинула больницу. Она тихо подошла к кровати, на которой лежала ее дочь, и несколько мгновений молча смотрела на свою девочку. Ей очень хотелось разбудить Дину и объяснить дочери, что она верит в то, что у них все образуется, обвинить Пита в его жестокости и в то же время умолять Дину, чтобы она поняла и простила своих родителей за все те глупости, которые они совершили.
   Несмотря на все еще заметную припухлость и лиловые, уже отливающие желтизной кровоподтеки, Дина выглядела значительно лучше, она не была уже такой бледной. Наконец Габриэла не выдержала, наклонилась и легонько поцеловала дочь в лоб.
   – Привет, моя радость, – прошептала она.
   Веки девушки затрепетали и открылись:
   – Где Адриена?
   – Недалеко, – мягко ответила Габриэла без всякой обиды, радуясь, что девочка задает вопросы, она явно пошла на поправку.
   Дина кивнула и спокойно сказала:
   – Они вырезали у меня селезенку.
   – Я знаю, – ответила Габриэла, лицо ее разгладилось, и выражение его смягчилось. – Доктор сказал, что завтра утром тебя переведут в другое отделение.
   Дина тихонько хмыкнула, сдерживаясь, чтобы не нагрубить:
   – Знаю.
   – И еще ты знаешь, что я очень люблю тебя?
   Дина, казалось, была готова к отпору и спросила совсем о другом:
   – От кого ты узнала об аварии?
   – От человека, который всегда приносит плохие известия. Клер позвонила Сильвио.
   – Подходяще. – Дина скорчила гримасу. – Ну, она определенно была очень занята на этой неделе. Столько всего случилось!
   Габриэла заколебалась – стоит ли сейчас хоть немного продвинуться вперед в их сближении.
   – Мне кажется, я теперь понимаю гораздо больше, – сказала она осторожно.
   – Сомневаюсь, – ответила девушка и отвернулась.
   – Прости, Дина, если я причинила тебе боль.
   – Это так просто.
   – Что «просто»? – не поняла Габриэла.
   – Извиняться. Это очень просто.
   – Я вовсе не собираюсь что-то упрощать. Я просто не знаю, как еще начать.
   – Мы и не будем начинать опять все сначала, – предостерегающе сказала Дина. – Не думай, что для меня все в прошлом. Я столько выстрадала из-за тебя.
   – Все, что я хочу понять, это может ли общее страдание объединить нас. – Это все, что она могла сказать, и замолчала, чтобы унять сильное сердцебиение.
   – Может быть, тебе пора идти? – спросила Дина, явно желая закончить разговор.
   Габриэла встала, на прощание нежно коснулась руки дочери, задержала взгляд на ее лице и, тяжело ступая, ссутулившись, словно под непосильной ношей, направилась к выходу.
   – Подожди, – позвала ее Дина.
   Габриэла помедлила, одной рукой оперлась на стену, ощутив внезапный приступ слабости, потом вернулась к кровати.
   Дина приподнялась в постели.
   – Ты не уйдешь, оставив меня с чувством вины, – предупредила она, – моей ошибки здесь нет. – Ее глаза сузились. – Для меня это еще тяжелее, чем для кого-то еще, – заявила она и попыталась сесть в кровати, позволив Габриэле помочь ей. – Ваш развод и папины объяснения потрясли меня, ввергли в такую депрессию! – Она выкрикнула: – Знаешь, я не просила рожать меня!
   Опять! Каждый раз, когда Габриэла слышала подобные слова, ей хотелось оказаться где-нибудь далеко, как будто расстояние могло стереть их из памяти. А что останавливает ее сейчас? Почему бы ей не повернуться и уйти, чтобы не выслушивать подобное?
   Наверное, она обманывает себя, рассчитывая, что дочь принадлежит ей всецело только потому, что Габриэла в течение шестнадцати лет растила ее, заботилась о ней, кормила, учила делать первые шаги.
   Дина выросла и ушла от нее. Вероятно, у Габриэлы теплилась надежда, что дочь навсегда останется с нею. Как могла она так заблуждаться? Она ушла от нее, они теперь чужие люди, с этим надо примириться. И нечего тешить себя иллюзией, что ты рожаешь родного тебе человека!
   Странно, но эти мысли вдруг принесли покой в исстрадавшуюся душу Габриэлы, и, когда она заговорила, глаза ее были сухи:
   – Верно, с тобой не советовались – рожать тебя или нет. Ну и что из этого? На что это дает тебе право?
   Дина, казалось, растерялась от ее холодных слов.
   – Теперь уже слишком поздно что-то менять, – пробормотала она.
   – Да, и ты оказалась здесь.
   – Я не имела в виду несчастный случай.
   – Тогда что же поздно?
   – Что-нибудь делать, – сказала Дина грустно, откинувшись на больничные подушки.
   – На это всегда можно найти время.
   – Ты придешь завтра? – спросила Дина.
   – Конечно. И завтра, и послезавтра, и каждый день, пока ты не выздоровеешь.
   Дина неожиданно снова ощетинилась:
   – Лучше не надо. Адриена побудет со мной.
   – Вот и хорошо, значит, о тебе будут заботиться два человека, – сказала Габриэла, обратив внимание, что лицо дочери приобрело спокойное, умиротворенное выражение.

Встреча

   Габриэла стремительно вышла в коридор, не останавливаясь, пересекла его и остановилась у лифта. Художественный редактор в журнале когда-то учил ее, что, сделав снимок, надо стараться как можно скорее покинуть место съемки, не ожидая, пока объект поймет, что его сняли без его ведома, что может стоить фоторепортеру засвеченной пленки, а то и разбитой камеры.
   В ожидании лифта Габриэла вышагивала взад-вперед, внимательно разглядывая зеленые плитки пола под ногами. Она спустилась вниз, двери лифта бесшумно открылись, и Габриэла совсем не удивилась, увидев Николаса Тресса, потому что секунду назад мысленно уже представила себе эту встречу. Она просто шагнула в его объятия.
   – Я потерял тебя, – шепнул он, его губы легко коснулись ее волос.
   Глубоко вздохнув, она отстранилась от него, взяла его руки в свои, взглянула прямо в глаза:
   – Это невероятно.
   – Что невероятно? – спросил Ник.
   Габриэла ничего не ответила, только улыбнулась своим мыслям.
   Они пошли – рука в руке – к автомобильной стоянке.
   – Как ты здесь очутился? – спросила она.
   – Твой отец на моей стороне, – ответил он и радостно улыбнулся. – Каждый раз, когда я звонил ему по телефону, он жаловался, как тяжело ты переносишь случившееся. – Ник прижал ее ближе к себе. – А я вижу, что ты не нуждаешься ни в чьей помощи и прекрасно справляешься сама.
   Она молчала, пока он проводил ее до своей машины. Она не возражала, когда он помог ей сесть. На его вопрос, где она остановилась, Габриэла назвала мотель и подсказала, куда ехать. Какая-то новая атмосфера воцарилась вокруг них.
   Они добрались до мотеля и поставили машину перед конторой, потом направились по дорожке вдоль ряда аккуратных домиков, построенных вокруг бассейна. Шли медленно, словно бесцельно прогуливались. Прохладный ветерок обдувал щеки Габриэлы, она теснее прижалась к Нику, когда они остановились у двери ее комнаты.
   Едва они вошли, как ей пришла в голову мысль, что все это ей знакомо, было с ней давным-давно. Но нервы ее были слишком напряжены, чтобы сейчас предаваться воспоминаниям.
   Ник стоял и смотрел на застывшую словно в беспамятстве Габриэлу, положив руку на телевизор, но так и не включив его. Но когда она подняла глаза, в ее взгляде он прочел то, что она хотела сказать словами. Казалось бы, он обыкновенный любовник, временный обладатель ее тела, человек, не претендующий на место в ее сердце. Все как обычно, все так и бывает между мужчинами и женщинами – быстро, бурно, бездушно. Но ей это не подходит. Она – другая! Она должна отрешиться от воспоминаний и рассуждений. Если она забудет о прошлом и бросится в его объятия, это будет совсем не так плохо и нечего предаваться пессимизму.
   Направляясь в душ, она, минуя Ника, задела его, явно выдавая свои намерения. Прижавшись к нему всем телом, она взяла его за руки и обвила ими себя, медленно, кругами она водила кончиком языка вокруг его губ. Габриэла почувствовала, что у нее слабеют колени – еще мгновение, и она потеряет сознание в его объятиях. Вот его руки коснулись спины, того места, где должна находиться застежка от бюстгальтера, если бы она его носила. В следующее мгновение она, раскрасневшаяся, прерывисто вздыхающая, выскользнула из его объятий и стремительно бросилась в ванную.
   Вскоре она вышла оттуда – совершенно обнаженная, капли воды стекали с волос на лицо.
   – Лови меня! – шепнула она, приближаясь к кровати.
   Он лежал одетый, сняв только пиджак и ботинки, положив руки за голову. На лице у него застыло незнакомое еще ей выражение.
   – Ну-ка иди сюда, – сказал он мрачно. Когда она выполнила это приказание, он крепко обхватил ее и подмял под себя, так что пряжка брючного ремня впилась в ее кожу.
   – Почему ты одет? – спросила Габриэла.
   Ник поцеловал ее в волосы, обнял за плечи:
   – Потому что я хочу поговорить с тобой.
   – О чем? – спросила она, уже зная, что именно его интересует с первой минуты их встречи.
   – О твоем отъезде и о нашем прощании в аэропорту, когда ты направишься к самолету, вылетающему в Париж.
   У нее уже был готов ответ:
   – Неужели ты думаешь, что я не оставлю тебе свои адрес и телефон. Мы вычислим время, когда тарифы самые низкие и…
   – Это меня не устраивает, – резко оборвал ее Ник.
   Габриэла сама удивлялась себе, как далеко она могла зайти в своих обещаниях. Как еще заверить его в своей любви? Она почувствовала, как его сильные руки приподняли ее, и машинально принялась расстегивать пуговицы на его рубашке. Иногда ее руки прерывали это занятие, чтобы коснуться его шеи, груди. Потом попыталась в поцелуе приникнуть к его рту. Но он опять слегка отстранился, словно давая понять, что время для того, чего она так жаждала, еще не наступило.
   – Ник, что ты еще требуешь от меня? – спросила она. – Остаться здесь, забросить работу, забыть о безрадостной жизни, проведенной здесь?
   Он не ответил ей прямо, но и не ушел от темы разговора:
   – Я хочу знать, какое место ты готовишь мне в своей жизни. Если мне предстоит увеселительная прогулка в Европу через океан, письма и телефонные разговоры по льготному тарифу, если я случайный парень, которого ты подхватила на похоронной церемонии, то это меня не устраивает. Слишком долго я был влюблен в твою фотографию.
   Ее глаза расширились от изумления:
   – В какое фото?
   – Которое Пит хранил в доме на берегу, на письменном столе, рядом со снимками Дины, своих родителей и сестры. Он шутил, что это его семейная портретная галерея. Я, правда, всегда подозревал, что другие фотографии были только прикрытием, чтобы держать твое изображение перед глазами и не выглядеть идиотом, потому что на каждом углу он клялся в ненависти к тебе.
   – Он сам сказал тебе об этом?
   – Он много чего рассказывал мне – как ты живешь в Париже, как бросила ребенка, какая ты была негодная мать, как ты изменила ему – много чего, что обычно говорит мужчина, сам не веря своим словам.
   – Знаешь, а большая часть из сказанного Питом – правда, – тихо проговорила она. Досада на саму себя уже начинала закипать в ней. А может быть, и на него…
   – Габриэла, я собираюсь сказать тебе кое-что, хотя это с моей стороны достаточно глупо, но что бы ты ни сказала мне в ответ, мое отношение к тебе не изменится. Единственное, что может остановить, это если ты скажешь, что ты ко мне равнодушна. – Он помолчал. – Только скажи мне об этом сейчас.
   Ее реакция на его слова была даже чересчур импульсивной. Зажав его голову руками, она целовала его с такой страстью, с таким огнем, словно стремилась возместить годы, потраченные без любви. Ее губы тянулись к его губам, язык к его языку, тело к его телу. Когда он по-прежнему не ответил на ее ласки, она освободила его, сердитая и смущенная.
   – Ну почему? Чего же ты хочешь от меня?
   – Тебя, – просто ответил он. – Только тебя.
   – А того, что я делала сейчас, недостаточно?
   – Нет.
   Она не стала искать слова, чтобы ответить ему. Молча она расстегнула пряжку ремня, молнию, стала на колени у кровати, стянула с него носки, брюки и отбросила их в угол комнаты. Вновь приподнявшись, она освободила его от рубашки, сначала одну руку, потом другую, только одна пуговица никак не поддавалась и вызывала ее раздражение. Ник не оказывал никакого сопротивления, но Габриэла почему-то не ощущала себя победительницей.
   – Я люблю тебя, – сказал он наконец, целуя ее. – Но не хочу, чтобы все кончилось расставанием в аэропорту.
   – Нет, – прошептала она, еще не осознавая, какую ответственность берет на себя. – Никаких аэропортов, никаких прощаний! – Она взяла его руку и стала водить по своему телу – от груди до бедер.
   – Я люблю тебя, – сказал он опять.
   – Я люблю тебя, – откликнулась Габриэла.
   И вновь, и вновь эти волшебные слова срывались с их уст. Они не могли остановиться, признаваясь друг другу в любви. Когда они соединились, Габриэлу затопило теплое чувство, он был ей более близок, чем любовник или старый друг. Даже если бы что-то разъединило их в будущем, это ощущение близости останется в ней навсегда.
   Момент тишины и покоя, наступивший после их любви, был полон невысказанных обещаний. Габриэла даже боялась подумать, что могла бы их не выполнить. Сможет ли она не потерять Ника, после того как потеряла мать, Пита, Дину?
   – После смерти Бони у меня не было женщин, – сказал Ник мягко, и голос его так красиво и нежно прозвучал в темноте.
   Ей стало немного неловко от этой его откровенности. Она попробовала отшутиться:
   – На тебя, наверное, устроили охоту. Многие хотели заманить тебя в ловушку.
   – Поначалу так и было.
   – Ник, – сказала она, снова целуя его глаза, щеки, нос, губы. – У нас с тобой было сумасшедшее начало, не правда ли?
   – Если ты разобьешь мне сердце, я это переживу, – пообещал он с кривой улыбкой. – Но зачем тебе упускать свой шанс? Может быть, последний? Только не рассказывай мне о своей любви, оставленной в Париже.
   – Однажды я поверила Питу… – словно защищаясь, сказала она.
   – Это совсем разные вещи. Мы стали старше…
   – Потом я доверилась Дине, – сказала Габриэла, сама понимая, что это неуместное замечание.
   – Когда Дина вернется домой?
   – Где ее дом?
   – В том-то и дело. Никто из вас не знает, где он.
   – Завтра мне обязательно надо быть в Нью-Йорке. Если я не покажусь в редакции и не свяжусь с Парижем, я вообще ничего не смогу решить, потому что лишусь работы, – сказала она, отвернувшись от Ника.
   – Я отвезу тебя.
   – У меня есть машина.
   – Я поеду следом.
   – Прежде всего я должна быть уверена, что Адриена сможет побыть здесь, пока я не вернусь. Я надеюсь, ничего не случится, если я задержусь на пару дней.
   – Ты думаешь, что Дину завтра переведут в общую палату?
   – Так сказал доктор. Если нет, я не смогу уехать. Но я оптимистка.
   – Не хочешь завтра вечером пообедать со мной?
   Она отрицательно покачала головой:
   – Я постараюсь больше никогда с тобой не видеться.
   – Теперь это не сработает, – тихо сказал Ник. – Значит, завтра мы обедаем, а на уик-энд я заберу тебя отсюда.
   Слезы отчаяния готовы были пролиться из ее глаз.
   – Что мне делать? Я боюсь!
   – Я тоже, – признался Ник, потом нежно обнял ее, прижал к себе, принялся успокаивающе поглаживать по спине. – Но это не навсегда, мы это переживем.