Виктор Барбара. Мозаика судеб

   – Иногда в такой печальной ситуации, как похороны, поговорить с кем-то, кто не так близок покойному, доставляет облегчение… – Его робкое, вежливое высказывание вдруг встретило неожиданный и достаточно холодный отпор:
   – С чего вы решили, что я буду раскрывать душу перед посторонним человеком?
   Ник чуть заметно усмехнулся:
   – Потому что я хорошо знаком с Питом и Диной, и выходит, что я не такой уж посторонний человек.
   Они замолчали, но Габриэла ждала от Ника откровений, и ее ожидания оправдались.
   – Я занимался перестройкой дома Пита на побережье. – Он опять помолчал, потом продолжил: – Одним словом, у меня фирма по строительным подрядам в Сэг-Харборе, это совсем рядом с Ист-Хэмптоном. Последнее лето я частенько приезжал туда на уик-энд, чтобы проверить, как идут работы. Зимой тоже наведывался, когда Пита там не было. Так что я там частый гость, и меня многие могли видеть…
   Ей показалось, что он ждет проявления заинтересованности с ее стороны. Но когда его ожидание не оправдалось, он продолжал свой рассказ:
   – Я живу в Сэг-Харборе, у самой воды. Там так красиво и спокойно!.. – Он вдруг резко оборвал себя и нервно сжал ее руку: – Что-то я разболтался! И совсем не на положенные в такой грустный день темы…
   Габриэла взглянула на него с благодарностью, ее глаза вдруг наполнились слезами.
   – Вы все равно ничего не поймете, даже если я все расскажу вам, потому что все настолько запутанно в этой истории. Я сама в ней ничего не понимаю и абсолютно уверена, что вам в этой истории разобраться тоже не под силу.
   В его ответе не было ни раздражения, ни обиды:
   – Почему?
   – Забудьте об этом!
   Они опять в молчании прошли еще полквартала. Вдруг лицо его дрогнуло, в глазах появилось жесткое выражение, и он спросил:
   – Не вернуться ли нам назад?
   Габриэла сделала паузу, собираясь с мыслями. Вдруг ей пришло в голову, что она может легко приобрести над ним власть.
   – Знаете, мистер Тресса…
   – Ник, – поправил он.
   – Мистер Тресса, – настойчиво повторила она. – Не думайте, что я не ценю вашу помощь с этим злосчастным чемоданом или не испытываю признательности за то, что вы так тактично сопровождаете меня сейчас. – Габриэла резким движением освободила свою руку, несмотря на его сопротивление, и во время этой легкой борьбы она заметила, что он не носит обручального кольца, и значит, она ошиблась в своих предположениях, что Ник муж итальянской дочки мафиози. Несмотря на, вероятно, нелегкие прожитые им годы, во всем его облике и поведении было что-то мальчишеское.
   – Я вам не навязываюсь, а то, что мы прохаживаемся с вами сейчас взад-вперед, может пойти вам на пользу… – немного свысока сказал Ник.
   – Я не в том настроении сейчас, чтобы думать о какой-то пользе для себя, мистер Тресса, – отрезала она.
   Он изобразил на лице величайшее изумление.
   – Послушайте, миссис Карлуччи-Моллой, вам никто раньше не говорил, что вы жуткая особа?
   Габриэла поджала губы и решительно зашагала вперед. Ник после мгновенного замешательства последовал за ней. Они миновали бакалейную лавку, кафе, витрины крайслеровского торгового автомобильного салона-магазина, где были выставлены последние модели «крайслера» 1990 года. Так могло продолжаться до бесконечности, если бы она не очнулась.
   Габриэла внезапно повернулась и попыталась высвободить свою руку из его руки, но это оказалось ей не по силам. Ник не отпускал ее.
   – Спасибо, я сама справлюсь, – стараясь придерживаться вежливого тона, сказала Габриэла. – Пожалуйста, отпустите меня.
   Ей показалось, что он не удивился ее словам, а скорее пожалел ее. Он повторил слова, которые ей запомнились:
   – Вы такая ужасная особа…
   Габриэла невольно остановилась, внимательно пригляделась к своему спутнику. Уж не ошиблась ли она, поторопившись так легко зачислить его в разряд «крутых» парней, подонков и негодяев, окружавших ее в молодости. Может быть, он простой симпатичный мужчина, не столь важно, чем он занимается. Главное, что он местный житель Лонг-Айленда, а она уже стала парижанкой, поэтому и понимает его.
   – Простите, что-то я действительно не в себе… Знаете, я так устала, еще ко всему этот долгий перелет из Парижа.
   – Сколько вы там прожили?
   Габриэла был удивлена:
   – Откуда вы знаете, что я там живу?
   – Во-первых, однажды проговорился Пит. Во-вторых, у нас все знают все друг о друге.
   – Вот поэтому я и уехала, чтобы не задохнуться в атмосфере маленького городка.
   Он помолчал, потом сказал:
   – Я знаком с вашими родными – отцом и дядей. По дороге я частенько заглядываю в «Вилла Наполи» выпить чего-нибудь или закусить…
   – Я ни на секунду не сомневалась, что вы знакомы с моим отцом и дядей, – холодно ответила она, потому что напоминание о ее семье не доставило ей ни малейшего удовольствия.
   – Вы на что-то намекаете? – В первый раз за это время она заметила, что выдержка начинает изменять ему, что он как-то сник, хотя вряд ли она чем-то его оскорбила. Вместо того чтобы разрядить внезапно возникшую напряженную атмосферу, она выплескивала на него накопившуюся горечь, как бы желая отомстить этому малознакомому человеку за то отчуждение, которое возникло между нею и ее ребенком.
   – Я намекаю на то, – сказала она, подчеркивая каждое слово, – что вы принадлежите к той группе граждан этого городка, которая заправляет тут всеми делами и делишками. Неважно, как вы себя называете – элита, сливки общества, – мне это все равно. Мой муж тоже принадлежал к вашему кругу. Я уже давным-давно порвала с этим окружением, еще до того, как улетела в Париж. Я больше не имею к этому никакого отношения и не хочу, чтобы кто-нибудь из подобных людей имел отношение ко мне.
   Он озадаченно посмотрел на нее:
   – Что-то я не совсем понял. Может быть, вы выразитесь яснее.
   – Я, мистер Тресса, здесь не для того, чтобы что-то вам объяснять.
   – А для чего вы тогда приехали, миссис Карлуччи-Моллой?
   Тон его был по-прежнему ровным, вежливым, успокаивающим.
   – Чтобы похоронить мужа… – ответила она уже более спокойно.
   – Некоторые из нас действительно скорбят по Питу, – прервал Ник ее на полуслове.
   – Что вы хотите этим сказать? – спросила Габриэла, хотя заранее знала ответ.
   – Когда я хоронил свою жену, то это была не бывшая моя супруга. – Он помолчал, потом добавил: – Я сказал это не для того, чтобы уколоть вас. Я понимаю вашу боль…
   Она опустила глаза, стараясь собраться с силами.
   – Простите. – На большее у нее не хватило слов.
   – Может, мы лучше вернемся, а то пропустим отпевание? – предложил Ник.
   – По правде говоря, я приехала сюда только ради моей девочки. – Она запнулась, голос ее дрогнул. – Не знаю, удастся ли мне справиться со всеми проблемами, но как только появится хотя бы какая-нибудь ясность, я хотела бы как можно быстрее вернуться в Париж. Если, конечно, еще можно что-нибудь исправить.
   Они стояли лицом к лицу под огромной плакучей ивой.
   – Тогда до свидания, – сказал он мягко и вытер пальцем слезу, покатившуюся по ее щеке.
   – До свидания… – едва слышно прошептала Габриэла.
 
   Дина ехала вместе с Адриеной по Центральному бульвару в машине, направляющейся на кладбище.
   – Не правда ли, отпевание было впечатляющим? – спросила Адриена. – Строго, торжественно…
   Дина кивнула – говорить сил уже не было, а когда попыталась что-то сказать, с губ сорвались приглушенные рыдания.
   Адриена повернулась к ней:
   – Прости, я понимаю, в это трудно поверить… Всего несколько дней назад мы с ним обедали, встречались в суде, играли в теннис…
   Дина никак не могла освободиться от впечатлений, обрушившихся на нее на похоронах отца: он, неподвижно застывший в гробу; крышка, опустившаяся и скрывшая навсегда его лицо, непонятная суета вокруг катафалка, как будто все вдруг вспомнили, что куда-то опаздывают… Распорядитель похорон руководил отправкой кортежа машин, процессия уже тронулась, и Дина, почему-то упрямо отказавшаяся сесть в первый лимузин вместе с Клер и Гарри, едва не осталась около церкви. Хорошо, что Адриена заметила ее и взяла в свою машину.
   – Почему ты не захотела ехать со своей тетей? – спросила Адриена, как будто прочитала ее мысли…
   – Не хочу слушать все те глупости, которые они обычно говорят друг другу. – Она выглянула в окно и заметила свою мать возле входа в похоронное бюро с большим чемоданом. Она казалась такой одинокой и беззащитной, пока Николас Тресса не подошел к ней и не наклонился над чемоданом, собираясь помочь ей. Но когда Дина вновь обернулась, Тресса уже не было, а мать по-прежнему стояла на том же месте.
   – Окончание похорон оказалось испорченным, – тихо сказала Адриена, – как-то торопливо и скомканно.
   – Что теперь говорить, когда все уже кончилось?
   Адриена выглядела так, как будто даже дыхание давалось ей с трудом.
   – Ты не хочешь говорить об этом?
   Девушка отрицательно покачала головой.
   – Я не имею в виду похороны…
   – Я знаю, что вы имеете в виду.
   – На эту тему ты тоже не желаешь разговаривать?
   Дина ответила не сразу, но, когда она заговорила, тон ее был скорее озлобленным, чем печальным.
   – Эта тема закрыта!
   – Закрыть ее невозможно, Дина. Она твоя мать.
   – Я решила, что все это время вы вели активную кампанию по замещению этой должности. Или я была вам безразлична – вы просто охотились за папиными деньгами?
   Адриена изменилась в лице:
   – Нет, конечно. Я просто хотела помочь тебе избавиться от тяжести в душе. Поверь, я очень хотела этого.
   – Ради кого?
   – Ради тебя, Дина, кого же еще? Единственный способ обрести душевный покой – это помириться с ней.
   – И вы считаете, что одна из нас будет счастливо жить после этого?
   – Боюсь, что нет, – печально заметила Адриена, однако Дина не собиралась сдаваться:
   – Зачем вы мне все это говорите?..
   – Затем, что мы с тобой как-то долго беседовали на эту тему. Помнишь, когда я приезжала к вам на побережье. Как раз после развода. – Она искоса глянула на Дину. – Еще до того, когда мы начали встречаться с твоим отцом из… – она помедлила, подбирая нужное слово, – личного интереса.

Фотография

   Все началось с того письма, адресованного просто Моллоям, которое было доставлено в загородный дом на побережье спустя две недели после начала летних каникул. Пит настаивал, чтобы Габриэла не досаждала Дине телефонными звонками и дала девочке приспособиться к новой жизни, и кто мог знать, что совершивший до этого долгий путь белый конверт без обратного адреса испортит ей все каникулы.
   Габриэла писала, что отправилась в Перу по заданию «Парижской хроники», чтобы сделать репортаж о каком-то революционном лидере, который скрывался в горах, вынашивая планы переворота.
   Из репортажа ничего не вышло, о причинах этого в письме было сказано невнятно, и журнал отозвал Габриэлу в Париж. На этом все могло бы и закончиться, если бы не фотография, вложенная в конверт.
   На снимке – сидящая на ступеньках вагона Габриэла, ее стройные ноги широко расставлены. Поезд проходит по ущелью меж тесно подступивших скалистых гор. За спиной Габриэлы стоит на коленях и улыбается в объектив черноволосый красавчик, обросший бородой. Летные очки скрывают его глаза, на шее болтаются золотые цепочки. Он скорее выглядел богатым южноамериканским плейбоем, чем революционером.
   Отец изучал фотографию, переданную ему Диной, куда дольше, чем дочь. Рассматривал, хмыкал, кривил губы… Потом бросил фотографию на стол.
   – Бедная мамочка, – насмешливо заметила Дина, – пропал такой репортаж.
   Пит сделал большой глоток из запотевшего стакана.
   – Я смотрю, это ее не очень-то огорчило. В этом путешествии, видимо, были свои приятные моменты… – Он оперся о перила террасы, стоя спиной к тихому заливу Ист-Хэмптон и сжимая в руке стакан джина с тоником.
   – Ты, кажется, ревнуешь! – поддела отца Дина. – Я знаю, почему. Потому что тебе никогда не удастся отрастить такую роскошную бороду.
   Пит выдавил из себя улыбку.
   – Ошибаешься, непременно сделаю это, – пошутил он, потом добавил более серьезно: – Но мне не нравится, что твоя мать околачивается возле этих революционеров.
   Дина вскинула голову:
   – Не знаю, что думаешь ты, папа, но мне ясно, зачем она это делает.
   Она повернулась к Адриене Фаст, коллеге отца, которая навестила их в этот уик-энд и прислушивалась к их разговору, сидя в шезлонге.
   – И к тому же это ее работа, правда, Адриена?
   Она ничего не ответила.
   – И совсем не похожа на мою работу, – отрезал Пит, направляясь к бару, чтобы наполнить свой стакан. – Это более смахивает на оплачиваемый отпуск.
   Дина подбежала к нему сзади и, шутя, обеими руками обняла его за талию.
   – Эй, поосторожней! – предупредил отец.
   – А мне кажется, что ты все-таки ревнуешь, – с усмешкой сказала Дина. – И это нечестно, потому что у тебя столько подружек…
   Адриена удивила их обоих:
   – Она права, Пит. Дине, должно быть, неприятно сознавать, что ты придерживаешься двойного стандарта в подобных вещах.
   Пит бросил в стакан кубик льда, потом примиряюще улыбнулся:
   – Здесь нет никакого двойного стандарта. Просто не надо смешивать мою личную жизнь с родительскими обязанностями.
   – Это относится и к маме? – поинтересовалась Дина.
   – Если она подвергает себя опасности, общаясь с подобными типами, несомненно. Зачем меня об этом спрашивать?
   – Ну, а как насчет других людей, с которыми ты имеешь дело?
   – Кого ты имеешь в виду?
   – Ну, всех этих преступников, гангстеров, которых ты стараешься посадить за решетку?
   – Это моя работа, – коротко ответил он.
   – Тоже двойной стандарт, – улыбнулась Адриена.
   – И потом, я не ввожу никого в заблуждение клятвами в любви каждой девице, с которой обедаю.
   – Выходит, что теперь ты больше никогда не влюбишься серьезно снова? – В глазах у Дины мелькнули искорки.
   – «Брак по любви» звучит так банально, что я, думая о будущем, предпочитаю строить отношения только на взаимном уважении и общих интересах.
   – В этом случае, – глубокомысленно заключила четырнадцатилетняя Дина, – вы с Адриеной – идеальная пара. Гостья покраснела:
   – Это не имеет отношения ко мне. Я ищу в браке нечто другое…
   – Что именно? – настаивала Дина. – Страсть?
   – Вот этого, – откликнулся Пит с натянутой улыбкой, – у меня осталось на самом донышке.
   – Бедный папочка, не испытывающий страстей!
   Адриена поднялась с места, подошла к перилам, задумчиво уставилась в пространство. Дина между тем вернулась к столу, взяла фотографию, долго изучала ее и с расчетливой жестокостью спросила:
   – Итак, ты считаешь, что у мамы с этим парнем общие интересы и взаимное уважение?
   Ее вопрос настиг Пита на полпути к двери, ведущей в дом.
   – Пойду, почитаю немного, – пробормотал он и вышел, хлопнув дверью.
   Дина вернулась к раскладному креслу, устроилась там, положила руки за голову, и оценивающе принялась следить за Адриеной. Красивая женщина, которую не портит даже какое-то поразительное чувство юмора. Дина заметила, что смеется Адриена редко и только тогда, когда папа брякнет что-нибудь, по его мнению, страшно остроумное. Шутки стоили Питу больших усилий, и Адриена, вероятно, была единственным человеком в мире, оценившим его чувство юмора по достоинству.
   – Так что вы думаете? – спросила девочка.
   Адриена потускнела, как быстро заходящее солнце.
   – Насчет чего? – откликнулась Адриена, скупо роняя слова.
   – Насчет того, что отец говорил о любви и страстях.
   – Почему это должно меня волновать?
   – Потому что вы имеете на него виды.
   – Почему бы тебе не спросить об этом у него самого, – сказала Адриена и неожиданно добавила: – И зачем ты мучаешь его?
   – О чем вы? – невинно спросила Дина, изучая свои ногти.
   – Ты знаешь, что я имею в виду.
   – Нет, не знаю. Даже не догадываюсь…
   Губы у Адриены задрожали, она подошла и села в соседнее кресло.
   – Послушай, я знаю, как ты переживаешь после этого развода, но ведь он тоже страдает, и его мучения нельзя использовать для того, чтобы делать то, что тебе вздумается.
   – Для того чтобы делать то, что я хочу, у меня впереди вся жизнь, а его никто не мучает. А вот вы вряд ли добьетесь того, на что рассчитываете.
   – Я бы хотела быть его другом, – тихо сказала Адриена.
   – Кем вы хотите быть, – холодно сказала Дина, – так это моей мачехой.
   В глазах у Адриены появился испуг.
   – Знаешь, что я хочу тебе сказать, – наконец проговорила она. – В трудных обстоятельствах, особенно когда человека гнетет какая-нибудь беда, случается, ему изменяет способность выбирать слова. Подобные проблемы – первый признак, что человек мечется, никак не может найти свое место.
   – Это как раз касается вас. Насчет поисков места в жизни…
 
   Когда небо чуть поблекло и над самым морем, там, где садилось солнце, порозовело, они закончили загорать и вошли в дом. Молча прошли на кухню, занялись обедом… Адриена готовила приправу к цыплятам с аппетитной золотистой корочкой, руки у нее были в красном перце, Дина принялась резать овощи для салата – лук, помидоры, огурцы.
   – Вы знаете, он до сих пор любит маму, – неожиданно заявила Дина.
   – Они так долго прожили вместе.
   – И она по-прежнему любит его.
   – Это твои фантазии.
   – Тогда почему он так сильно переживает из-за этой фотографии?
   – Ты еще слишком молода, чтобы понять, но со временем услышишь о территориальной неприкосновенности.
   Дина на мгновение замерла с ножом в руке:
   – Вы считаете, что они совершили ошибку, когда развелись?
   – Я не могу ничего утверждать. Одно знаю наверняка – они оба очень любят тебя.
   Дина вытерла слезы.
   – Что, такой горький? – улыбнулась Адриена, кивком указывая на недорезанную луковицу.
   – Иногда я чувствую себя той косточкой из грудки цыпленка, которую на спор тянет каждый к себе… Кому больше достанется…
   – Тогда почему ты не позволяешь мне помочь тебе? Стать твоим другом?
   – Он никогда не женится на вас, – вместо ответа сказала Дина и с силой хлопнула дверцей холодильника. – Он больше никогда ни на ком не женится.
   Адриена побледнела.
   – И как же мне теперь быть? – спросила она.
   – Да никак… – твердо сказала Дина. – Пока жив, не женится!
 
   Они почти добрались до кладбища, когда Адриена свернула на заправочную станцию. Подкатив к колонке, она опустила окно и попросила подбежавшего паренька заправить бак. Наблюдая за его работой, Адриена спросила Дину:
   – Теперь ты можешь объяснить, почему отказалась разговаривать со своей матерью?
   Дина неожиданно уткнулась лицом в ладони и заплакала. Адриена осторожно погладила девушку по голове, подождала, пока рыдания стихнут и она сможет говорить. Наконец Дина успокоилась.
   – Случилось столько всего, что, если я буду с ней общаться сейчас, все решат, что я предала папу, что не ценю всего того, что он сделал для меня.
   Парень, окончив заправку, приблизился к автомобилю, Адриена протянула ему свою кредитную карточку.
   – Я уверена, что как раз Пит и хотел бы, чтобы ты помирилась с мамой. Особенно теперь, – сказала Адриена и подняла окно. – Он никогда не настраивал тебя против нее.
   – Конечно, нет, – быстро ответила Дина. – Я ни в чем не могу упрекнуть его. Он всегда поступал честно, разговаривал со мной как со взрослой, не отказывался отвечать, какие бы вопросы я ему ни задавала. Отец никогда не уходил от темы, как предпочитала делать она.
   – Но ведь не поэтому ты отказалась разговаривать с матерью?
   Дина проявила несвойственную таким юным девушкам сдержанность, проигнорировала вопрос Адриены и в свою очередь спросила:
   – Неужели отец ни разу не рассказывал вам о причине развода? Может, скажете, что вы его даже не спрашивали?
   Адриена отвела взгляд:
   – Много раз, но он постоянно уходил от объяснений.
   – Тогда почему это должна сделать я?
   – Да потому, что у тебя осталась только мать, единственный близкий тебе человек, а ты не хочешь даже говорить с ней! И еще потому, что я чувствую ответственность за тебя.
   В этот момент обслуживающий клиентов парень вновь подошел к машине с квитанцией в руках. Адриена опустила стекло, мельком глянула на сумму, поставила свою подпись и закрыла окно.
   Когда они выехали на шоссе и набрали скорость, Дина начала:
   – Я не хочу разговаривать со своей матерью, потому что потеряла к ней всякое уважение, всякое доверие.
   – А ты ей об этом сказала? – Адриена увеличила скорость.
   – Она стала бы все отрицать или обвинять папу, что это он настраивал меня против нее.
   – Конечно, уйти от разговора гораздо легче.
   Дине трудно было осознать самой, а тем более объяснить Адриене причины ее отчуждения от матери. Постепенно превращаясь из девочки в женщину, Дина отдалялась от своей матери. Когда она заметила, что у нее бюст полнее, чем у матери, а размер ноги больше, она еще сильнее потянулась к отцу.
   – Мне и так было нелегко… – наконец выдавила из себя Дина.
   В этот момент Адриена резко вильнула, чтобы объехать сбитую кошку, Дину бросило на дверцу, и она замолчала. Потом, поерзав на сиденье, продолжила:
   – …после этого проклятого развода. Но теперь у меня собственная жизнь и мне нет дела до ее проблем.
   – Какого рода проблем?
   – Она постоянно боялась, что отец не сможет платить за мое обучение, что каждый чек может оказаться последним. Всякий раз, как я упоминала о деньгах, у нее на лице появлялось выражение ужаса.
   Адриена достала из сумочки носовой платок.
   – Как ты можешь так говорить? Может быть, у нее были на то причины.
   – Меня эти причины не интересуют. У меня достаточно своих проблем, – с горечью сказала Дина. – Все, в чем я нуждалась, так это в уверенности. Моей вины в их разводе нет, так почему я должна расплачиваться?
   – Тогда почему твой гнев направлен только на мать?
   – Отцу тоже доставалось до тех пор, пока я не узнала, что его вины в разводе нет.
   Адриена с силой нажала ногой на педаль газа, и машина резко рванулась вперед.
   – Во всяком конфликте участвуют две стороны.
   – Вы знаете, почему они развелись?!
   – По-видимому, нет.
   – Неужели не ясно, что всему причиной была измена.
   – То, как ты об этом говоришь, не вносит никакой ясности. Измены случаются почти во всех семьях, и не всегда в этом виноват лишь один из супругов. Твоей матери пришлось очень несладко, иначе бы она не оставила его.
   – Не мама оставила, а он ушел от нее. Это она изменила…
   Адриена взглянула на Дину:
   – Это он тебе так сказал?
   Девушка кивнула.
   – Тогда сразу возникает множество вопросов…
   – Что вовсе не дает права на измену.
   Адриена печально улыбнулась:
   – Люди совершают ошибки и не всегда понимают, что исправить их будет уже невозможно.
   – Она должна прежде всего думать обо мне, она же мать!
   Но где Дина могла узнать, что матери не застрахованы от ошибок. Матери – не святые, они тоже люди, со своими ошибками, страстями и горестями. Конечно, не в католической школе, где воспитательницы-монахини наставляли детей, что матери не совершают никаких грехов, кроме одного – сексуального, когда происходит зачатие ребенка, но этот единственный грех заранее прощается церковью. Телевидение внушало Дине уверенность, что матери – это существа, которые все знают, все прощают, жертвуют собой ради детей и которых не касаются проблемы секса. Женские журналы, которые попадали Дине в руки, воспевали женщину-хозяйку, помогающую мужу делать карьеру и воспитывающую кучу симпатичных ребятишек.
   – Вы можете говорить что угодно, но папа всеми силами пытался спасти брак.
   – Откуда ты знаешь?
   – Он так мне сказал.
   – А он не сказал, как он этого добивался и что происходило между ними перед разводом?
   – Конечно, нет, – заметила Дина с враждебностью. – Это меня не касалось…
   – Очень даже касалось, – мягко сказала Адриена, – потому что все кончилось разводом.
   – Который произошел по ее вине, – стояла на своем Дина.
   – Частично. Потому что твой отец далеко не святой.
   Но где Дина могла узнать, что отцы тоже далеко не безгрешны? Что они занимаются чем-то еще, кроме того, чтобы защищать свою семью от всех житейских бурь и невзгод. Конечно, не в католической школе, где воспитательницы-монахини внушали детям, что священники – это особые существа, стоящие всего на одну ступеньку ниже Господа Бога, что они стоят вне политики, они благословляют семейный очаг и покорность жены мужу и что никогда ни мать, ни отец не должны совершать никакого недостойного поступка, способного разрушить семейные узы.