Витич Райдо. Игры олигархов

   Ярослава встала у дверей и, глянув на него, буркнула:
   - Меня не выпускают.
   - Мы не договорили.
   Девушка прикусила губу, чтобы не сорваться на него и не накричать гадостей и грубостей, за которые ее могут поколотить его охранники.
   А что? Вполне станется.
   Нет, ну каков наглец! "Буржуин!"
   Ей вообще не нравилось происходящее: что человек не может выйти отсюда, когда хочет, что права здесь только у Алекса, и сам Алекс казался напыщенным болваном, самовлюбленным, избалованным дегенератом, и сама себе Ярослава казалась полной дурой, у которой от нехватки ума вот такие неприятности и случаются. Тревожило ее все и все сильней и сильней, даже спокойный, почти равнодушный взгляд
   Лешего будил одно желание - испариться.
   - Садись, - кивнул на место рядом с собой на диване. Быть рядом с ним не хотелось, но взгляд мужчины пресекал попытку выказать свое мнение и демонстративно выйти. Да и смысл? Остановят, вернут. А сядь она в кресло, а не на диван или не садись вовсе - то же все равно. В одной комнате с Лешим находиться, в одном доме - его. Захочет так достанет из любого угла.
   Ярослава вздохнула, справляясь с внутренней дрожью от страха и села на углу, подальше от Алекса, хоть и на один диван с ним.
   - Мы договорили - ты предложил, я отказалась. Смысл из пустого в порожнее лить?
   - Я допускаю мысль, что ты чего-то не поняла.
   "Да вот еще. Все я прекрасно поняла", - поморщилась.
   - Хочу пояснить. Ты будешь жить здесь, пользоваться всеми благами. Тебя будут обслуживать - никаких забот о хлебе насущном. Не надо думать есть ли что в холодильнике, чем заплатить за квартиру.
   Ты будешь иметь все что захочешь: наряды, украшения, машины. Войдешь в свет, увидишь мир. Год беззаботной, яркой жизни. Он значительно обогатит тебя: расширит кругозор, познакомит с влиятельными людьми, и конечно составит немалый капитал для тебя. Естественно, все что будет приобретено за год, ты заберешь себе. Подумай, какие перспективы откроются тебе через год? Ты сможешь открыть свое дело.
   Я даже помогу тебе, если ты правильно поведешь себя. Ты многому научишься за это время, гораздо большему, чем в институте, и более полезному для дальнейшей жизни. Наладишь связи, что в нашей жизни имеют важнейшее значение.
   "Гадалка мне год как раз и отмерила", - вспомнила Ярослава и замотала головой:
   - Нет!
   Алекс уставился на нее:
   - Почему? Аргументируй. Не устраивает цена? Но, дорогая моя, полмиллиона в европейской валюте для женщины их низших кругов более, чем колоссальный капитал. Больше ты просто не стоишь, как не стоят твои услуги. Я предлагаю очень хорошую, реальную сумму.
   Ярославе грустно стало, даже страх на минуту пропал: докатилась, в проститутки нанимают. Элитные, да, а разница?
   - Я же сказала: нет, Алекс. Сколько можно повторять?
   - Хорошо, - начал злиться мужчина. - Объясни внятно причину отказа.
   - Не понятно? - начала раздражаться и Ярослава. Обидно, черт возьми, когда тебя за какую-то прости Господи принимают, и все только потому что она не живет в таком доме! А человек без антуража роли уже не играет? - Я не проститутка! Нужна женщина - найди сговорчивых, думаю, проблем тебе это не составит.
   Алекс моргнул и фыркнул:
   - Каков вывод! С подобными особами контракты не заключают. Тебе предлагают содержание, не проституцию. Мне нужна ты. Только мне и только ты.
   Суздалева поморщилась: "до чего неприятный разговор. Послать бы этого Алекса… не пошлешь, раз в его берлоге сидишь".
   - За это содержание мне придется платить, и как - обоим понятно.
   - Но это адекватно. Ты будешь послушна, не станешь совать нос, куда не просят, как это делают жены. У тебя свое место и свои обязанности: твое дело удовлетворять мои прихоти, скрашивать мою жизнь. Отвлекать от проблем, избавлять от скуки и усталости. За это ты и получишь содержание и фиксированную сумму.
   Да что он ей объясняет очевидное?! Любя девица ее ниши прыгала бы от радости, получи такое предложение! Любая пуританка, закостенелая ханжа и светская львица - ухватились бы за него руками и ногами!
   Позвони он Ирме, она была бы уже здесь и мило ворковала у его ног!
   А эта? Эта!…
   - Не молчи.
   - А что говорить? Тебя заклинило на мне? Смысл что-то объяснять тому, у кого появилась мания?
   - Попытайся.
   - Алекс, сколько тебе лет? Много, а вопросы задаешь детские. Ну, не судьба нам с тобой, не судьба. Не подходим.
   - Я не нравлюсь тебе? - удивился своей догадке. Посмотрел на девушку внимательно и, встретившись с ее взглядом, понял - зря спросил. И что ему взбрело вообще интересоваться подобной мелочью?
   Да плевать ему, нравиться он ей или нет!
   - Издеваешься? Нет, не нравишься. Психолог был симпатичным дядькой, хоть странным и навязчивым. А этот Алекс просто отвратителен в своих рассуждениях. Омерзителен, если хочешь.
   Что она понимает?
   Попытался улыбнуться, но губы свело. Ярость поднялась, обида и уязвленное самолюбие напомнило ему, что он слишком заигрался с девушкой, слишком много ей позволяет. Видимо она не понимает ни кто он, ни что ей сулит связь с ним.
   Леший отвернулся и заговорил. Голос был холоден до озноба, и звук егопошел мурашками по телу Ярославы:
   - Так случилось, что я хочу тебя. Другая меня не устраивает. И ты будешь моей. Будешь делать, как я захочу, а свое нравится - не нравится оставишь для кого-нибудь другого на отдаленное будущее.
   После меня. И ты сама придешь ко мне, сама будешь умолять взять тебя. Я всегда получаю что хочу. Или - кого.
   - Ты больной, - прошептала, потерявшая голос девушка. Страх в ней смешался со смехом из-за сериальной картонности ситуации и неверия, что это вообще может происходить с ней, в ее жизни.
   Алекс кивнул с каменной физиономией и взял пульт от телевизора, занимающего полстены напротив:
   - Я даю тебе пять дней. Через пять дней твой круг уменьшиться еще на одну подругу…
   Ярослава побелела, сердце сжалось и во рту стало сухо. От смеха и тени не осталось.
   - … Я не имею к этой истории ни какого отношения, но я знаю кто за этим стоит и в моей власти сдержать желания этих людей или дать им волю. Одна твоя подруга перешла в руки шейха и будет жить в гареме, другая была прекрасной игрушкой в руках трех горячих самцов.
   Что будет с третьей, четвертой - не знаю. Если ты согласишься на контракт, у меня будет смысл хлопотать за них, а если нет - пальцем не пошевелю. Каждый развлекается, как может. У вас интересная компания. Приятные девушки: смазливые мордашки, красивые фигурки, сами чистенькие, умненькие. Таких приятно ломать. Вы пользуетесь заслуженным спросом. Правда, предложений, что я сделал тебе - им не поступит. Кто они такие? Обычный товар, на который есть спрос. Сырье для бизнеса - только.
   Ты хотела знать, что происходит? Сейчас я тебе покажу - ты поймешь сама. После подумай - кто же будет следующей? Гадалка здесь вряд ли поможет. Я не стану тебя держать. Как только ты посмотришь, ты будешь вольна уйти. Тебя отвезут домой и больше не потревожат. Но если ты не придешь сюда - тебе пришлют фильм, подобный тому, что ты сейчас посмотришь, правда главная героиня весьма интригующего сюжета, будет другой, но отлично знакомой тебе. И ты сама решишь, стоило ли платить твоим подружкам за мое желание и твое пренебрежение им. Пять дней Ярослава и уже ничего не изменишь.
   Никто, ничего не изменит. Однако пока срок не истек, в твоей власти спасти своих подруг - прийти ко мне и подписать контракт. И пойми, каждый день из этих пяти будет все дальше уносить желание от действительности. Может случиться так, что уже через день ты будешь мне не нужна и тем более, если сейчас мне плевать что будет с твоими подругами, то тогда я о них и на секунду не задумаюсь, даже не вспомню. Тебе придется очень постараться, чтобы я захотел что-то сделать для них. Все зависит от тебя. Посчитаешь, что гордость дороже - живи, как пожелаешь. И как сможешь. А теперь наслаждайся.
   Мужчина нажал кнопку на пульте и вспыхнувший экран показал из без того парализованной страхом Ярославе распятую на кровати Ларису.
   Девушка схватилась за горло, скрючилась, пытаясь закричать, но лишь хватала ртом воздух.
   - Шикарные кадры.
   Ларису насиловали трое. Ее лицо крупным планом, достояния насильников, входящие в нее. Крик и мольба Лысовой, скарабезности, смешки и сладкие стоны насильников, скрип кровати, хлюпанье.
   Ярослава потерялась.
   Уставилась на Алекса, что спокойно, будто шедевр мировой классики смотрел, как совершается преступление и, силилась сказать. Но что - не знала. Не было слов, не было мыслей - только ужас, пробирающий от макушки до пят, парализующий не то, что тело - личность.
   - Света смотрелась бы лучше, не находишь? - посмотрел на нее
   Леший. Взгляд - нега, лицо - мистер спокойствие.
   Ярослава размахнулась, желая ударить его, избить. Он перехватил ее кулачек, зажал ей руки и повалил на диван, придавил собой. Его близость, ощущение беспомощности и крики Ларисы с довольным смехом насильников, слышные из телевизора, ослепляли, лишали ума. Она забилась, как сумасшедшая и была спелената мужчиной так, что дышать свободно не могла. Алекс оказался много сильнее, чем она могла предположить.
   - Ты темпераментна, - прошептал ей в лицо и накрыл губы поцелуем. Девушка заплакала от бессилия и, Алекс выпустил ее.
   Встал, выключил запись и отошел к окну, пока Ярослава лежала и пыталась взять себя в руки, успокоиться хоть немного. Она была в шоке и расплывалась, не находя сил собраться.
   Леший смотрел в окно, слушал, как тихо, беспомощно плачет девушка и к собственному раздражению и удивлению, испытывал острое, щемящее чувство жалости. Паршивое чувство давило на сердце и мешало планы
   Алекса. Он не выдержал. Вместо того, чтобы как обычно наплевать на все, он плеснул в бокал коньяка и подошел к Ярославе. Усадил силой и заставил выпить.
   Только тогда взял себя в руки и отогнал не нужное чувство - вызвал Адама.
   - Сопроводи домой и оставь координаты.
   - Понял.
   Хотел подхватить девушку за плечи и вытолкать, но краем заметил взгляд Лешего и передумал. Указал Ярославе жестом на дверь:
   - Прошу.
   Та еле поднялась. Постояла, качаясь, слезы вытерла и посмотрела на Лешинского:
   - Сволочь.
   - Пять дней, - парировал он.
   - Думаешь, управы на тебя упыря нет?
   - Твоей подружке это без разницы. И другим через пять дней будет все равно, - выдал дежурную улыбку. - Все просто, Ярослава - или ты моя, или они - чьи угодно.
   Девушка сжала зубы и пошла к дверям. Остановилась:
   - Лучше под поезд, чем под тебя, урода, - обернувшись, процедила ему в лицо, и будто под дых дала. Свернуло Лешинского, даже лицо исказилось от ярости - схватил ее за грудки, к себе подтянул и хотел сказать: "сейчас я тебя отдам мальчикам и посмотрю, кого ты уродом назовешь", но передумал отчего-то, в глаз ее взглянув. Впился в губы, причиняя боль и зажав так, что не вырваться, как не рвись, выместил злость жадным и больным поцелуем и оттолкнул из дверей вон.
   - Я передумал! Три дня! - выставил ей три пальца. - У тебя только три дня - решай!
   Ярослава оскалилась и уже приготовилась ринуться на него, чтобы не избить, но хоть исцарапать его рожу, но он выставил в ее сторону палец и бросил:
   - Еще слово, один жест - у тебя не будет и суток на раздумья! А теперь - вон!
   Девушку заколотило от ярости, страха и ненависти к этому ублюдку.
   Не слезы - злость от бессилия проявилась в глазах, атакуя
   Лешинского. Он отвернулся и скрылся в глубине залы, уступая место
   Адаму.
   Тот молча подхватил девушку под руку и поволок на выход.
   Ее впихнули в машину на заднее сиденье, кинули куртку на колени и, заклинив дверцы, чтобы она не выпрыгнула, поехали прочь.
 
   Ярослава уткнулась лицом в колени и боялась даже дышать, чтобы не разрыдаться, не раскричаться. Она лихорадочно соображала что делать, но мысли вязли и скатывали ее в нервозную неразбериху. Ей просто хотелось выть и ничего больше. Выть так, чтобы ослепнуть, оглохнуть и умереть.
 
   Лешинский стоял на балкончике вне себя от злости и, потягивая вино, смотрел вслед удаляющейся машине.
   "Придет, куда денется. У нее нет другого выхода и она это понимает", - уверял себя. Но на сердце было тревожно.
   Но почему?
   Что запредельного он пожелал? Разве не четко и ясно сказал, что готов заплатить ей за свою прихоть?!
   С чего вдруг его крутит от какой-то несуразной девчонки?!
   Алекс со злости запустил ей вслед бокал с вином. И ушел с балкона, хлопнув дверью так, что стекла посыпались.
   Уже сегодня она могла быть его! Уже сегодня, в этот самый момент!!
   Черт бы ее побрал!
   Они бы чудесно провели время…
   Но вместо этого она заставила его пойти на крайнее меры, довела себя и его до белого каления!
   Ну, почему на свет рождаются такие идиотки?!!
 
   Ярославу высадили у подъезда, сунули в руки ее вещи и визитку с автографом Лешинского, и уехали. Девушка постояла, в прострации глядя на удаляющуюся машину и, осела на скамейку.
   Ей нужно было что-то решать, что-то срочно предпринимать, она не могла даже дойти до квартиры - ни сил, не желания.
   Странное это состояние, все понимаешь и одновременно ничего не понимаешь. Разрозненные фрагменты, один ужасней другого, плавают в тумане, как кошмары, и ты понимаешь, что можешь проснуться - есть выход, есть, но не знаешь, как проснуться - не видишь где он, этот выход.
   Позвонить девочкам?
   Ярослава закрыла лицо ладонями: Господи, как она может? Что она им скажет? Они и так живут в кошмаре, а она им добавит. Лучше одной, тонуть, так одной.
   Значит, согласиться, отдаться этому упырю и быть его игрушкой?
   Ярославу передернуло и затошнило. Если б тот Алекс, что с улыбкой рассказывал ей в кафе занимательные истории - она бы подумала. Но этот, монстр бесчувственный, калека моральный стал для нее прообразом самого Сатаны. И добровольно шагнуть в топку, отдаться ему? Лучше умереть.
   Девушка уставилась перед собой: мысль. Возможно, единственно здравая. Слезы покатились сами - кому хочется умирать в двадцать лет?
   Но это выход, решение. Убрать себя из расклада и тем не видеть, не слышать, не знать. Мертвым все равно, мертвые - это мертвые, им не больно, не страшно, не противно, ни совестно.
   Ярослава сгребла с колен выданное Адамом и, сунув в карман сотовый вместе с визиткой, сжала в руке ножик, пошла домой, грея его рукоять.
   Постояла посреди коридора, оглядывая квартиру, прощаясь с ней и со всем, что наполняло ее, наполняло жизнь Ярославы, и очнулась.
   Брякнула нож на тумбочку, осела у стены: как можно лишить себя жизни? А как же планы? Как история, ученики, что будут заслушиваться на уроках Суздалевой? Как же теплая уютная квартирка на краю света, из окон которой видны снежные торосы и пургу? Как папка? Как мама?
   Как Гришка? Они так и не помирятся?
   А где он? Где он был, когда Димка на нее напал? Где он был, когда она с ума сходила из-за Ларисы? Где он был, когда пропала Инна?
   Почему он появляется, когда надо ему, а не ей? Разве это любовь? И в чем он ее обвинил, из-за чего бросил? Если бы он был настоящим, если б у них было по-настоящему, он бы был здесь, с ней, и помог, снял хоть часть груза с ее плеч! А он может только винить!
   Да если бы не он, не появился бы этот паук -богатей, не стал бы тягать ее в сети!
   А вот никому! Ни Грише, ни себе, ни ему!
   Поднялась и решительно разделась, прошла в ванную, прихватив с собой нож. Постояла перед зеркалом, прикидывая как лучше это сделать? И прочь страх, прочь все! Пусть они, сволочи, умоются, пусть узнают! Надо еще записку написать и изложить суть дела, рассказать, кто замешан в похищении девушек. Точно!
   Ярослава кинула нож в раковину и пошла в комнату. Пока искала чистый лист бумаги и ручку, нашла сигареты. Закурила и расположилась за столом, принялась раздумывать над посмертной запиской.
   Слова не шли, фразы входили корявыми, пустыми, тупыми. Один лист был порван, второй, третий, но хоть плач, ничего не выходило.
   Ярослава раздраженно начеркала банальность: "в моей смерти прошу винить Александра Лешинского"! Посмотрела и перечеркнула "в моей".
   Вместо нее подписала " в изнасиловании Ларисы Лысовой, пропаже Инны
   Замятиной". Посмотрела и откинула ручку. Тупо, но хоть так. С другой стороны, кто такой Лешинский? Может он вовсе какой-нибудь Варфоломей
   Истопник, и паспортов у него, как мест жительства - миллионы и километры. И где доказательства? Попадется такой следователь, как
   Зверушкин и замрет все на его столе. Лешинские будут продолжать
   "скучать", насильники радовать себя, девушки пропадать.
   Нет, нужна четкость формулировки, нужны улики, а где они?
   Ярослава сжала кулачки, застонав от бессилия, смяла ненужный уже клочок бумаги. Взгляд упал на телефон и пришла мысль позвонить кому-нибудь, какому-нибудь мужчине. Папе? Он с ума сойдет. Нет, нельзя его впутывать, как и подруг. Хватит бед им. Тогда кому?
   Грише. Если он настоящий, он поймет, а нет… тогда ей действительно лучше умереть.
   Да, сейчас она может позвонить, имеет права как смертник на исполнение последнего желания, как утопающий на соломинку, как умирающий на исповедь и отпущение грехов.
   Девушка взяла телефон и набрала номер Григория.
   - Да? - послышалось бодрое сквозь смех и музыку. Рок гремел так, что можно было подпевать, четко повторяя текст.
   - Нам нужно поговорить, Гриша, - голос Ярославы дрогнул и она смолкла, глубоко вздохнула, смиряя нахлынувшие слезы. Обида, отчаянье, страх, гордость, все что крутит и мает - все потом.
   В трубке с минуту молчали.
   - О чем? - спросил, наконец, глухо и сухо.
   - Мне нужна помощь…
   - Так звони своему Алексу! - рыкнул парень и бросил трубку.
   Все.
   Ярослава сникла, закрыла глаз и выпустила телефон из рук. Он глухо брякнулся об пол и заныл.
   Девушка долго сидела в спустившейся в квартиру темноте, слушала его нытье и невидяще смотрела в ночь за окном.
 
   Самоубийство это грех.
   Самоубийство это слабость.
   Самоубийство это трусость.
   Простое решение самых сложных проблем и выход из тупиковых ситуаций. Ярослава это всегда понимала и в то же время отвергала.
   Такое ли это простое решение, такие тяжелые и безвыходные ситуации подталкивают к подобному решению, и трусость ли лежит в основе столь серьезного и рокового шага?
   Слабость ли проявляется в решении человека покинуть мир до срока?
   С одной стороны бесспорно да, но с другой… Сможет ли слабый человек молча приготовится к уходу, сможет ли облачится в новое и чистое совершая своеобразный ритуал подготовки и обдуманно ступить по ту сторону грани телесной жизни? Сколько сил нужно человеку, чтобы пилить себе вены далеко не острым лезвием? Крови нет, но есть боль. Дрожащая рука неумело, но упрямо водит лезвием по кожному покрову, калеча запястье, но нет того бесконечного, уносящего в небытие тихо, быстро и безболезненно, ручья, о котором словно в насмешку над самоубийцей часто можно услышать по телевидению или прочесть в газетках. До него нужно добраться через прочный кожный покров, жировой слой, мышечное мясо, превозмогая боль и сопротивление организма, который жаждет жить. Многие ли смогут это сделать, пилить себя по живому? Хватит ли слабому человеку на это сил и решимости?
   Не стоит брать в расчет истериков, тех, что готовы протестовать вот таким незайтеливым способом против любого "косяка" в их сторону, как не стоит брать в расчет неврастеников-шантажистов, воистину слабых людей, не желающих смотреть правде в лицо, и принять себя не очень хорошим, не очень удачливым человеком, а жену, подругу, друга человеком равным, а не рабским. Одни кидаются на амбразуру самоубийства, как восходят на Голгофу, с мученической маской на лице и обязательно показав ее во всех ракурсах всем кому можно, нужно, не нужно и нельзя, объявив в "рупор" о своем негасимом желании покинуть не понявших, оскорбивших или задевших его. Для таких это не прощание с жизнью, а лицедейство, афиша, личная постановка с не профессиональными актерами, которые загоняются рукой доведенного их
   "черствостью" режиссера до апокалипсиса нервной системы и психики.
   "Милая мстя" стоящая порой жизни совсем не того, кто желал с ней расстаться.
   Другие, искусно изображая жертву, как на струнах гитары играют на нервах декой угрозы залезть в петлю, исторгая нужные ноты из настоящей жертвы, надев на нее маску палача. И сыплются упреки и претензии, укрепляется чувство вины и зависимости, опутывается как муха паутиной, надуманной виной несчастная жертва. Сродняется с комплексами и страхами, и каков бы не был исход подобной интерлюдии в физическом плане, в моральном страдают две личности и умирают вместе, в связке, один накинув "лассо" специально, другой, не подозревая о том, что его тянут в пропасть, увлекая на гиблую дорогу против воли. Он уже смирен виной и долгом, страхом, вечным обязательством пред тем, кто не желая умирать, кричит о смерти, но убивает не себя.
   Речь не о них - о тех, кто потерялся в жизни, кто места не нашел себе, не видит смысла, запутался и сник, не видя выхода, не понимая к чему рожден на свет. Он чувствует себя ненужным, неуместным, но не сдается - борется, ищет, терпит, но словно бредет в темноте наугад по кругу, натыкается на одну и ту же стену из года в год. И вот решает - хватит.
   Он не кричит "помогите", не угрожает, не делится той тяжестью, что накопилась на душе с другим, не посвящает в планы. Он терпит раз и два и десять, но каждый раз желание уйти лишь крепнет. Наступает миг, когда сходятся все факторы и как плитой придавливают, отбирают силы на шаг следующий, оставляя только крупицу воли, чтобы закончить бег по кругу.
   Видно сейчас пришло ее время записаться в самоубийцы, потому что сил осталось ровно на роковой шаг.
   Она встала и пошла в ванную. Зажала нож в руке и не думая, полоснула лезвием по запястью левой руки. Боль, тонкая красноватая полоска и ничего.
   Суздалева разозлилась и, вдавив острие в кожу, морщась от боли, повела им вниз. Ранка получилась чуть больше, боли тоже, но крови чуть. А вот решимости меньше и меньше.
   Девушка собралась с духом и предприняла еще одну попытку, рванула сильнее по коже и вспорола ее. Края разошлись и, получилось какая-то несуразица, от которой боли больше, чем толку. Слава смотрела на рану, впервые узнав, что под кожей есть еще масса крепких покровов, и до вен добраться очень трудно, и не понимала как так? Ведь пишут
   "вскрыл вены" - как, чем? Почему у одних получается, у нее нет?
   Впрочем, римские патриции вскрывали себе вены в ванне с горячей водой.
   Девушка открыла кран с водой, сунула руку под поток и начала пилить по коже, пытаясь углубиться. От боли уши заложило, из горла невольно вырвался вой. Но кровь закапала, окрашивая ванну, воду в розовый цвет.
   Ярослава вытащила руку, боясь смотреть на рваные края ран и села на ванну, ожидая финала. Но ничего что сказало бы о нем, не произошло. Кровь посочилась и перестала, свернулась, спеклась, оставляя саднящее пощипывание внутри под корочкой.
   Девушка вовсе расстроилась - что за неумеха, что за некчемуха такая?! Даже вены вскрыть и то не может!
   Осела на пол и заплакала от бессилия. На второй раунд суицидной попытки ее просто не хватит.
 
   Вечером Лешинский решив избавиться от неприятного осадка на душе, взявшегося неизвестно откуда и непонятно по кому поводу, позвонил подружке Ирмы, не менее элитной, но столь же сговорчивой стервочке, чем та. За браслетик с изумрудами и поход на тусовку, она весь вечер ластилась к Алексу и ласкала самолюбие своим мурчанием. Вот только легче Лешинскому не становилось. Он все больше мрачнел, ворчал, колол насмешками, чувствуя, что не может ее больше слышать, не хочет и на йоту. Она терпела, ничем не выказав недовольства или осуждения.
   Вроде радуйся, а он взорвался. Наговорил кучу гадостей и выгнал ее к чертям.
 
   Ночью не спал, ворочался и гонял злобу с обидой, тревогу и нелепые страхи. И умилялся сам себе - эк его скрутило.
   А из-за чего, собственно?!
   Да пошла она!! - выкинул подушку с постели, как Ярославу из головы.
   Но во сне девушка вернулась.

Глава 11

   Трель будильника застала Ярославу в ванне, где она забылась ночью, убаюкивая руку и пытаясь справиться с отчаяньем. Девушка слушала привычную для утра трель и понимала, идти ей теперь не куда, потому что незачем. У нее осталось два дня, а потом за ее никчемность и бессилие будут расплачиваться подруги. Она не может тратить драгоценное время на учебу, болтовню, завтрак, поездку в транспорте. Нет у нее теперь лишнего времени, нет лишней минуты для себя, потому что платить за это будут другие.
   И горько усмехнулась - сбылись слова гадалки - она, наконец, поняла, чего стоит время, поняла как важно в жизни каждая минута, которую так бездумно тратят на всякую ерунду.
   Девушка умылась, прошла в кухню и, поставив чайник, достала из
   "заначки" последнюю пачку сигарет, что уже месяца три пылилась на кухонном шкафу вот на такой "пожарный" случай. Закурила и уставилась в окно, морщась от боли в руке.
   "Надо бы перевязать", - мелькнуло в голове и угасло. Взгляд выхватил стайку курсантов - милиционеров, что шагали через двор. То ли слет у них где-то рядом, то ли дело - не это было важно. Она смотрела на их лица, фигуры - неодинаковые, несмотря на одинаковую форму одежды, и подумала, что они все вроде бы похожи и все же абсолютно разные, как люди в толпе - масса однородная, но состоит из разных индивидуальностей. Вроде общий поток, все же состоит из единиц. И что в толпе полно проходимцев, уродцев, добряков, умниц, так и в милиции люди разные, а значит разные следователи, разный подход к обратившимся за помощью. Одни отправят восвояси, а другие посоветуют, третьи прислушаются, помогут.