Витковский Евгений. День пирайи (Павел II, Том 2)

   - Сам знаю, - буркнул маршал, нюхая рюмку. Не врал он, действительно, далекое почепское детство вправду берегло в недрах маршальской памяти какое-то такое похожее название.
   - Простите, товарищ маршал. Переговоры с самим патриархом они или уже провели...
   - Или уже не проведут... - маршал сказал это одними губами, но хотя подполковник и не видел его лица, натренированный слух все уловил. Подполковник хорошо читал по губам со спины. Он продолжил:
   - Или поручат их мне. Свиноматка, кроме того, добился, что Олух дописал и подписал чуть ли не собственной рукой, - а она, сами знаете, не действует у него с января, - приказ о награждении Павла Романова званием Героя Социалистического Труда...
   - Ужо... - выдохнул маршал.
   - И потребовал, чтобы я в два дня обеспечил его достойными рекомендациями для вступления в партию. Вся так называемая августейшая семья, уже очень увеличившаяся, расселяется мною по резервным дачам. В последние дни я вышел на след очередного родства. Во время войны перед наступлением на Почепском направлении Курской дуги...
   Маршала передернуло - такой бестактности он все-таки не ждал. Ну да ладно, недолго уже.
   - Покойный отец претендента сделал ребенка медсестре, Ларисе Борисовне Коломиец, ныне проживающей в Ногинске Московской области, на пенсии. Сын живет там же, работает мастером на керамическом заводе. Мать при этом категорически отрицает факт сожительства с Федором Романовым.
   - Не дура, - буркнул маршал почти вслух. - Не хочет связываться. Правильно делает. Но убрать, чтоб не забыл!
   - Как можно, товарищ маршал. И последнее. В Калининградский порт прибыл сухогруз "Генриэтта Акопян", доставил тысячу двести тонн свежемороженой рыбы пирайя из Южной Америки, коносаменты на этот фракт Свиноматка затребовал через меня, полагаю, это опять попытка завязать какие-то контакты с наиболее реакционными южноамериканскими режимами и хунтами, не исключаю даже выхода на самого Спирохета.
   - Сволочь, - буркнул маршал, которому доклад уже надоел до крайности. Все у тебя?
   - Так точно, товарищ маршал.
   Маршал молча подошел к буфету. Со спины можно было решить, что он безумно занят чтением грузинских букв на этикетках. Именно здесь, в биллиардном бункере, хранил маршал коллекцию грузинских коньяков - память о боевом грузинском друге и прочих славных сынах грузинского народа. Армянских он не держал принципиально, армян вообще по понятным причинам не переваривал, хотя и собирался как минимум одного в ближайшее время съесть. В верхнем ряду, словно выбитый зуб, зияла среди коньяков дырка, похоже было, что бутылку отсюда недавно вынули. Однако же маршал спиртного не пил почти вовсе, да и кто же пьет свою коллекцию? У маршала эта дырка в ряду, как и многое другое нынче, вызывала потепление на душе. Такая удача, как та, что выпала ему третьего дня, стоила не одной только жалкой бутылки, которую он в припадке щедрости подарил конюху. Тот сделал на складе совершенно исключительное открытие, и удачу эту маршал воспринял как доброе предзнаменование. Но не рассказывать же о своих радостях подполковнику. Еще зазнается, хоть и не успеет, надо полагать, слишком много знает, пора уже ему и честь знать.
   - На фига тогда внешний министр? - одними губами сказал маршал, не подозревая, что подполковник все ясно слышит. - Европа тогда наша будет, а прочие пикнуть побоятся. И сельскохозяйственный на фига? Мы ж возьмем всех, все у нас из Европы будет. И никто не нужен... И ты не нужен...
   Говорил маршал только для себя, но говорил явно лишнее. Сухоплещенко воспринял его слова как окончательную резолюцию на некоем документе, уже несколько лет составлявшемся в подполковничьей душе. В бессмертную душу у других людей он не верил, но о существовании таковой у себя знал точно и не собирался кому бы то ни было позволить ее загубить.
   - А как у нас?
   Сухоплещенко должен был ответить "не могу знать", но решил побаловать начальство безвредной информацией с перчиком:
   - Не все хорошо, товарищ маршал. Адмирал Докуков сочиняет челобитную на высочайшее имя.
   - На чье?
   - На высочайшее. Имени не проставил. Он просит разрешить ему выйти замуж за друга юности Ливерия. В свете разрешения на однополый брак племяннику высочайшей особы...
   - Ах... вот на какое высочайшее. Ну, хрен с ним, он в маразме. Уберешь и его тоже, сразу с прочими, кстати. Иди уж. До Троицка в багажнике, дальше сам. Живо!
   Подполковник почувствовал, что аудиенцией уже злоупотребил. Пожалуй, в другое время он подумал бы о возможных последствиях этого недосмотра. Но нынче было не до того, и даже плевать на все неудобства путешествия в багажнике. В конце концов, дел сегодня по горло, где еще их и обдумать, как в багажнике.
   Ивистал снова был один - если, конечно, не считать вовеки присутствующего собеседника, кровинушки, сына Фадеюшки. Лето было в разгаре, и клумба у памятника кровинушке уже трижды из положенных пяти загоралась радостными цветами. Оставались два траурных дня. Впрочем, маршал предполагал, что его в эти дни дома не будет, да и вообще, может быть, дни эти на сей раз покажутся не столь траурными, как обычно. Тем более, когда сейчас, буквально накануне выступления верных войск с валдайского плацдарма на столицу, приключилось счастливое событие.
   Третьего дня, сразу наутро после возвращения с Валдая, через старшую горничную попросил у Ивистала аудиенции неожиданный человек: конюх Авдей Васильев, тот, что при жеребцах Гобое и Воробышке кровинушкиных состоял, про которого маршал и не вспоминал годами. Ясно было, что не по пустяку, прислуга у маршала свое место знала, - ну, велел допустить. Конюх прямо с порога чистосердечно рухнул маршалу в ноги и застучал лбом об пол. Маршал такой способ разговора в душе одобрил и, как всегда, стоя к визитеру спиной, велел сию минуту доложить, какого черта. Конюх поведал, что накануне предпринял расчистку сарая, смежного с конюшнями, и там наткнулся на нераспакованные еще с сорок шестого года ящики. Маршал и сам знал, что там что-то из прежних коллекционных приобретений лежит нераспакованное, но заниматься ли такими пустяками накануне взятия власти? Оказалось, что заниматься этими пустяками самое время, ежели хочешь какую-нибудь положительную эмоцию наподобие кайфа словить в столь значительный момент. Из объяснений конюха следовало что-то столь невероятное, что маршал решил на находку все-таки взглянуть, мигом доехал до конюшен и увидел, что старый колпак говорит правду.
   В восьми ящиках, поднятых дворней Ивистала, помнится, из силезских штолен, лежала аккуратно упакованная и прекрасно сохранившаяся Императорская Царскосельская Янтарная Комната. Как тут не словить кайф даже самому хладнокровному коллекционеру, а Ивистал был не самым хладнокровным.
   Распаковывать Комнату и устанавливать - а маршал сразу решил занять ею биллиардный бункер, а если не поместится, то черт с ним, с бомбоубежищем, можно сломать перегородку и второй бункер занять, заодно и Буше туда всего, кроме двенадцати главных картин, перевесить, любоваться, словом, Комнатой маршал пока все же не стал. Ограничился тем, что поставил у конюшни дополнительную охрану, Авдею коньяк выдал и несколько безделушек в бункер к себе унес. Жаль, что и Авдея по случаю этой находки тоже пустить в расход придется. Образованный ведь человек, отец у него, помнится, где-то профессором служил. И честный тоже человек Авдей. И непьющий. Но оставлять нельзя.
   Непьющий маршал был сегодня почти пьян - и от неутихающей радости по поводу янтарной находки, и от предстоящего взятия власти, - а, быть может, еще и от очень долгого созерцания грузинских этикеток, чередуемого с нюханьем четырех рюмок вокруг биллиарда. Маршал тяжело опустился в кресло, закрыл глаза и ушел в свой нескончаемый, адресованный Фадеюшке внутренний монолог.
   После пятьдесят шестого, конечно, многое в жизни переменилось, и к лучшему, и к худшему. Журил себя внутренне маршал за то, что допустил он прежнего отца народов - себя он уже считал нынешним, - до того, что тот себя окружил неверными и ненадежными людьми. Он, Ивистал, себя вообще окружать не будет, и без того не все хорошо, так еще и окружение. Он будет один. Чтобы ни на кого не опираться, никого не бояться и ни от кого не зависеть. Власть - она власть и есть. Ее делить нельзя. Ее только начни делить - по волоконцам ее у тебя отберут, по ниточке растаскают, там деревушку, тут сельцо, глядишь, не царь ты, а одна фекалия. Нет! Вся, вся власть в государстве должна быть в одних руках! От самого верху до самого низу! Чтобы и правительства не было вовсе, вместо него пусть все рядовыми будут, только мнение Главного к сведению принимают. И чтоб на местах тоже никакого начальства не было: со всеми вопросами сразу ко мне. Да и какие вопросы особенно там быть могут, когда мы Европу уже возьмем, все довольны будут и всем из Европы по потребности? Чем не коммунизм? Ивистал решил, что в его новой России коммунизм состоится не позже будущей весны, потом вынул из кармана красное райское яблочко, не очень еще зрелое, нестерпимо кислое, и медленно съел его.
   Армия какая-то расплывчатая, заново все делать надо, размышлял Ивистал дальше. Не надо и в ней тоже начальников никаких. Все сам решу. На хрена бронетанковый маршал? Просто - маршал. Один - и больше нету! Простой чин, почти солдатский. Адмиралы зачем? Тоже справлюсь. Сухопутные войска - на хрена они нам вообще, когда Европу уже возьмем всю, а ведь дальше-то море? Вот разве маршала умораживания кем-нибудь оставить. Ивистал вспомнил недавние славные маневры на севере и сладко облизнулся. Хорошая это вещь - умораживание. Россия так всегда побеждала. Нет, Сухоплещенко все же придется в расход, жаль, но иначе нельзя.
   Маршал подумал еще о том, что можно бы второе райское яблочко съесть, но воздержался, очень уж кисло. А то вообще-то стоило бы кисленького откушать, за упокой, скажем, боевого друга Джанелидзе. В душе его можно помянуть, обойдется без яблока. Все эти грузины хорошие были, только очень доверчивые. Джанелидзе мемуары написал, но разве это хорошо - доверять широким массам обывателей все тайны жизни и сокровенные движения души? Издал бы - ну, два экземпляра, себе и мне. Ну, третий экземпляр - своей вдове, со мной посоветовавшись. Вон, предбывший отец народов даже и для себя мемуаров не написал. А ведь было чего, поди, сукину сыну грузинского народа вспомнить! Ой, было! Почитать... бы. Впрочем, когда уж тут читать, если вот-вот коронуюсь, сверху донизу всем заправлять буду. Пусть Сухоплещенко за меня читает, либо Авдей. Ах, да я же их в расход.
   Хотя вообще можно бы и почитать на досуге. Не мемуары Джанелидзе, конечно, а свои. Надо ж их все-таки прочесть когда-нибудь. Только ведь они, эти мемуары, и не врут ничего о военных тропках-перепутьях, только в них правда-матка и нарезана сочными ломтями. Соавторы старались, не кто-нибудь. Все свои мемуары маршал издавал в двух томах, искусно воруя полгонорара за второй том; коль скоро соавтор обозначен на первом томе, хрена ли ему платить за второй? Пусть или оглоблю сосет, или другого соавтора найду. Молодого и талантливого. Кстати, не забыть в расход и соавторов.
   Ивистал перевел глаза с коллекционного шкафа на соседнюю стену, посредине которой висела пустая багетная рама. В эту раму до сегодняшнего дня была вставлена фотография - сам Ивистал с Фадеюшкой, но сегодня, решив принять Сухоплещенко в биллиардной, он, лица своего не желая никому казать даже с фотографии, оттуда ее вырезал и спрятал. Совсем маленький на снимке Фадеюшка, года четыре ему там, не припомнить даже, то ли там он уже сиротка, то ли нет еще. О самой жене, кроме как насчет посмертных ей подарков, Ивистал почти уже не вспоминал, а вот именно свое собственное лицо рядом с бедным кровинушкой видеть Ивисталу было неприятно. Маршал не зря нынче во всероссийские цари собрался, но только в память Фадеюшки. Ведь это Фадеюшку, не кого-нибудь, звал он в былые годы Царевичем. Это ведь в память того, давнишнего прозвища Фадеюшки собирался нынче Ивистал Максимович Дуликов в императоры, в цари всея Руси!
   Кровинушка! Как отомстить за тебя, да и кому? Охране, тебя упустившей? Да ведь она вся тогда же, в том же году, во Вьетнам поехала и, конечно же, вся там и осталась, зря что ли работаем, трудно, что ли, нам в кусты, то есть в воду, то есть во Вьетнам концы заправить? Нет, будь у власти по-настоящему сильный человек, не топтались бы по проклятущей Африке ни носороги, ни зебры! На какого хрена они нужны, скажите, люди добрые? Нешто наши родные русские медведи слабже? На этом месте сознание Ивистала далекой зарницей осветила мысль, что кабы Фадеюшку наш русский медведь задавил, то и боль от утраты была бы не такая сильная. Из мысли этой возникла у Ивистала гордость своим диалектическим умом. И, покручивая в руке очередное яблочко, Ивистал размышления на государственные темы продолжил.
   Что в ней хорошего, в Европе этой сраной, зачем ее брать? Ну харч в ней знатный, это Ивистал с войны еще помнил, - но Ивисталу харчей и в России достаточно. Бронзы, конечно, много, драгоценности найдутся, особенно в Швейцарии, мрамор, еще любимое резное дерево, хоть немного, но есть, конечно. Надо ли вообще эту Европу брать? На хрена? То есть как на хрена? - рванулось в душе возмущение самой возможности постановки этого вопроса. А тогда зачем вообще в цари лезть, если Европу не брать? Все русские цари всегда либо Европу брали, либо Азию. Начиная с самого первого. Как, бишь, его звали? Владимир... Красный Нос, что ли? Надо будет у Сухоплещенко спросить, он парень башковитый, жаль, что в расход его придется с часу на час.
   Европу, словом, брать нужно, ну для расширения границ государства. Они, границы, конечно же, еще пока что недостаточно расширены, все самые производящие области пока что за границей. Пусть нам Европа все присылает, что в ней есть! Украинское сало, грузинский виноград, туркменскую баранину! Зря, что ли, мы в нее все это вывозим? Или что там вывозим? С познаниями по экономике у Ивистала было плоховато, он больше в бронзе разбирался. Ну да ладно.
   А Илья, кстати, подлец. Захапал три поста из четырех главных, пожаловал покойному генсеку титул "Еще..." - и радуется. Упоминает того только как "еще...", мол, такой-то говорил нам, - сам числится верным и несгибаемым, имеет добротную болезнь Паркинсона - а туда же, премьер. Дер-рьмо. А главное, гад, ворует без смысла, без плана, не думает о пользе для государства. "Миги" хрен знает какому государству попродавал, а о государственной пользе - ни одной задней мысли. Взял бы у этого самого Сальварсана в обмен броненосец-другой, говорят, у них там высококачественные, а нашей стране оружие, флот особенно, после того как в Европе все наше станет, - во как нужно окажется! Ивистал резанул себя ладонью по горлу и уверился, что и впрямь оружие нужно позарез. Мало его у нас, мало! Еще другим раздавать? Себе мало!
   Ивистал поглядел на часы: время было как раз идти, ужинать наверху, там уже стоит на голландской скатерти с инициалами кого-то из последних царей сервиз, тоже с инициалами царя, но какого-то другого. Там в фарфоровой супнице дымится молодая картошка, а в другой супнице икра - чего еще надо. Надо, чтобы картошка остыла, не люблю я горячего - вдруг ответил сам себе Ивистал. Не все еще продумано, хотя уже и почти все. Например, вопрос с происхождением. Уже давно наткнулся маршал на идею возвести свое происхождение к месту происхождения, так сказать, в историческом плане. Узнал он случайно, что родной его город Почеп представлял личное владение фельдмаршала Меньшикова. Зазорно ли маршалу происходить от почтенного фельдмаршала? Но потом узнал, что фельдмаршал в юности пирожками торговал, и решил подобрать себе происхождение получше. Хорошо, что отец весной как раз умер, мать тоже совсем плоха стала, из Почепа ни ногой. Пусть умрет сперва, тогда я себе происхождение подберу ужо. Или, может, ее тоже в расход, чего уж там лишнее дожидаться?
   И еще надо бы тронную речь для радио надиктовать наперед, когда Останкинский центр наш будет, чтобы сразу в эфир - и понеслась. Сказать там насчет того, что, мол, мы, император Ивистал Первый... Или лучше сразу уж и расшифровать, не Ивистал Первый, а И.В.Сталин Второй? Или перебор будет? Фиг с ним, обойдется покойник. Товарищи! Дочери и сыновья! Пекся я о вас многие годы, но желаю... пектись? Кажется, так правильно... о вашем благе пуще прежнего, и поэтому, принимая на свои плечи скипетр самодержца российского, назначаю себя сегодня для России верховным пекарем!.. Тьфу, опекуном. Провозглашаю себя вам отцом, другом, наставником, учителем и родным... кем бы "родным"? Отцом - уже было, надоело. Братом? Глупо. Сыном?.. Тьфу. Дедом? Ивистал разозлился на свой литературный дар и временно мысль об обращении к народам России в устной форме оставил. Обойдется народ пока что и мысленным обращением.
   Однако успокоился Ивистал быстро. Мог ли он забыть свою янтарную радость? В честь одной только этой находки и то уже стоило короноваться. Тем более что и короны у меня есть. Детские, правда. Ну вот я и назову себя все-таки "сын народа". Тогда и про детские короны все ясно будет. Тем более они романовские, наследные. Словом, проблем почти что и нет. Одна проблема - как бы Свиноматку живым взять, чтоб уж точно расстрелять, а то улетит к свиньям собачьим, лови потом. Хотя черт его знает, жиру столько, что еще и не расстреляешь сразу. Надо будет его... Ивистал, вспыхнув зрачками, сунул райское яблочко в рот и разгрыз его - расстрелять из противотанкового ружья! Из того, которое в руках у Фадеюшки бронзового! Символично чтобы!
   В душе как-то сразу похорошело, прояснились детали завтрашнего выступления на столицу. И поужинать тоже было уже пора: небось, остыло. Но для этого предстояло встать - а вставать очень не хотелось, очень уж в бункере было уютно. "Встать и пойти" - припомнилось ему название знаменитого романа из послевоенной жизни, - кажется, покойница-жена над ним плакала и все себя плохим словом называла. Но пришлось маршалу, обдумав все варианты невставания, все-таки впрямь встать и впрямь пойти.
   Вкусивши в полном одиночестве действительно совершенно холодной картошки с икрой и запивши их очень полезным для здоровья напитком - чайная ложка яблочного уксуса со своих угодий на стакан речной воды, - Ивистал понял, что ничего делать больше не хочет, что надо пораньше заснуть, чтобы не позже чем в шесть встать, побриться - из-за родинки на лице эта процедура занимала у него больше времени, чем у обыкновенных людей, - и вылетать на Валдай. Хорошо, что близко и что сила собрана - больше двух дивизий. Сила - с ним, с маршалом. Не с выродком Ливерием, тоже мне, будущая пригорошня праха для кремлевской стены. Не будет он пригорошней. В расход его. А себе - таблетку снотворного, или даже две. И - домой, в танк.
   Уже добравшись по вечерней росе до спрятанного в садово-парковых дебрях танка, решил маршал еще немного погрезить перед сном. Откинувшись на потертых кожаных подушках, он включил маленькую лампочку над пультом и привычно бросил взгляд на возвышающиеся слева от нее высокие, светло-фиолетового стекла песочные часы. В них Ивистал Дуликов оберегал прах своего кровинушки, ибо считал землю недостойной принятия такового священного праха. Раз в год, в день рождения сына, Ивистал эти часы переворачивал и долго следил затуманенным взором, как призрачно продолжается в часах жизнь Фадея, пересыпаясь струйкой в нижнюю колбу. Сегодня был, конечно, не рядовой день, но Ивистал безжалостно отогнал мысль о том, что мальчик мог бы трудиться и второй раз в год. Нечего! Мысленно маршал укорил себя за то, что ни разу не посмотрел сегодня фильм о последних минутах земного бытия сына, и попросил у него прощения. Сон стал всплывать мощными волнами из желудка, где дотаивали вместе с остатками ужина две таблетки убойного снотворного. Вместе с ним всплыла тревожная мысль: что же это никак по сию пору не разыщется невеста? Ведь какой выйдет из истринской дачи замечательный детский садик, то-то ребятишки Янтарной Комнате порадуются! Переломают всю, конечно, ну да ладно, Европа уже тогда наша будет, там янтаря навалом... Или это его у нас навалом?.. Или, может, Нинель, азиатка ведь она, не Европу брать скажет, а Азию? Ну уж нет, мы тогда их как-нибудь обе возьмем, в Азии, конечно, мало чего есть, там тебе не Европа, ну уж найдем чего-нибудь... Хороший будет детский садик... Не забыть, кстати, и горничную в расход... Ивистал выключил свет и почти мгновенно заснул здоровым, спокойным, глубоким искусственным сном.
   Летняя ночь быстро укутала истринский лесопарк черным, влажным, без единой звезды, непрозрачным войлоком. Обложные тучи, не в силах разразиться дождем, тяжко ползли на восток; к утру обещался быть густой туман, и воздух, в котором совсем немного дней назад еще грохотали раскаты и лешевы дудки привозных соловьев, - ибо маршал признавал только курских, - молчал, как стоячая вода. Тихо-тихо струилась через губчатые фильтры Истра, вовсе бесшумно вращались локаторы противовоздушной обороны, спал у себя на конюшне без задних ног вдоволь наопохмелившийся Авдей, не сознавая при этом своей обреченности, однако же пьяной грезой сжимая в объятиях главную горничную Светлану Филаретовну, - а та, в свою очередь, спала где-то в незримых застенных каморах Ивисталовой дачи, снов никаких не видя, но обреченность свою, хоть и смутно, но осознавая. Спали все десятки охранников, истопников, дрессировщиков и прочих жалких людишек, потаенно расквартированных по квадратным километрам угодий. Подремывал даже дежурный у главного пропускника, точно знавший, что автоматика работает на совесть и никого чужого не пропустит. Так что отдаленный рокот тяжелого армейского вертолета, зазвучавший в остывающем воздухе после полуночи, никого не встревожил. Свой вертолет - пусть летит, куда ему надо, а чужой - автоматика собьет в два счета, остатки утром уберем.
   Н-да. Дело в том, что недавний майор, а ныне уже подполковник Дмитрий Сухоплещенко был на редкость неглупым человеком. Шкура своя была ему дорога при этом в особенности, оттого и служил он так заботливо двум господам, оттого и вкладывал он каждую трудовую копейку во всякие нетленные ценности. Ценности тлеть не должны! - решил Сухоплещенко, поглядев на Ивисталовы деревянные скульптуры, они ему не понравились, не ровен час, сгорят. Несколько лет назад, когда знаменитому скульптору Оресту Непотребному требовались деньги на отъезд в Израиль, подполковник ухитрился через подставного человека заказать тому надгробный памятник для себя самого. Обошлось по тем временам очень недорого, глыба розового мрамора, из которой ракетообразно прямо в небо устремлялся атлетический полуобнаженный торс тогдашнего капитана; глыба надежно спрятана в сарай на потайной даче и дорожала не по дням, а по часам, радуя сердце Сухоплещенко неожиданностью, небанальностью решения вечной проблемы: куда девать деньги так, чтобы из них получилось возможно большее количество денег же? Теперь, когда Орест обслуживал одних только греческих миллиардерш, Сухоплещенко снисходительно посмеивался над тем, как неразумно помещает маршал денежки в резные деревяшки. Правда, знай он о находке Авдея, может быть, улыбался бы не столь снисходительно, даже предпринял бы кое-какие дополнительные меры, помимо тех, принятие коих запланировал он на сегодняшнюю ночь. Ибо на первом месте у подполковника стояло спасение своей бессмертной души, а также шкуры, потому что маршал, это и ежу понятно, сухоплещенковскую шкуру вместе с душой в ближайшие дни собрался пустить в расход, ибо и шкура и душа больно много знали.
   В те самые минуты, когда искусственный сон упал на маршала всей своей стопудовой, словно урожай со сталинского поля, тяжестью, элегантный подполковник, которому еще и сорока не стукнуло, отдал честь другому военному, старшему по званию начальнику резервной авиабазы Троицкого испытательного аэродрома, полковнику Гавриилу Бухтееву. С ним Сухоплещенко был связан очень тесно: и личной дружбой, и масонской ложей, - в которой, к слову сказать, их роли менялись, там Сухоплещенко был старше по званию, - и женой Бухтеева, с которой жил Сухоплещенко, и женой Сухоплещенко, с которой жил Бухтеев, и дочерью Бухтеева, с которой Сухоплещенко собирался начать жить через три-четыре года, - при этом у самого подполковника никаких детей не было, так что от ответного хода Бухтеева он был застрахован, - но, главное, крупными операциями по переброске опиума-сырца из Киргизии в Канаду. И это еще не считая мелкорозничной торговли апельсинами и чебуреками на южном берегу Крыма, маленького завода по производству улучшенного горноалтайского сыра - типа "Пармазан" - в юго-восточном Казахстане, артельки по производству тюля в Намангане, курильни-борделя для корейцев в Енотаевске, еще десятка-другого менее интересных предприятий. Ничего из этого трудового добра Сухоплещенко терять не хотел и справедливо полагал, что почти столь же оно дорого сердцу Бухтеева. Но и Бухтеев мог за свою жизнь не опасаться: отягощенный службой двум господам, да и страстной натурой бухтеевской жены, подполковник не мог должным образом присматривать за доходным функционированием всех своих предприятий, а Бухтеев эту обязанность исполнял прекрасно. Словом, когда Сухоплещенко явился к начальнику Троицкой резервной авиабазы, удивления он не вызвал. Однако требование подполковника повергло владыку авиабазы в уныние. У него такого, кажется, не было.