Влодавец Леонид. Адская рулетка (Black Box - 4)

   - Ты сам свою технику не проверил! - огрызнулся Глеб, впихивая аккумулятор в гнездо для источника питания. - Твои-то уже накрылись, точно!
   - Серега, - вмешался один из помощников Сорокина, - а если ту штуку попробовать, которую вы у меня на заводе взяли? Сорокин несколько секунд подумал и сказал:
   - Доставай! Он в другом диапазоне работает, его на той же волне не подавишь...
   Мужик снял рюкзак, вынул оттуда какую-то фигулину размером с фотоаппарат, подал Сарториусу. Тот щелкнул рычажком, покрутил какой-то верньерчик.
   - Полный нуль, - сконфуженно доложил Глеб. - Наш тоже не фурычит. АДЛ у вас откуда? Мы свой вроде не доставали...
   Ему, как видно, был знаком прибор, с которым возился Сарториус.
   - От верблюда! - пробурчал "компаньеро Умберто". - Вечная память Васе Лопухину! Работает, кажется... Молодчага, Фрол! Давай быстро к Ахмеду! А ты, Глеб, доставай свой и дуй к воротам. Валера - за ним, Борис - туда же. Ваня охранять и обслуживать раненого. Богдан - остаешься при связи... Дмитрий Петрович, а вы куда?
   - Воевать, наверно... - недоуменно сказал Лисов, уже прицепивший к "сайге" магазин.
   - Погодите малость. У вас в хозяйстве ножовка по металлу есть? Или шлицовка хотя бы?
   - И то и то есть. Мы люди моторизованные, нам без инструмента нельзя.
   - Несите и то, и другое. Поскорее.
   - Если чего пилить собрались, - сказал Петрович, - то лучше в мастерскую пошли. Там тисочки есть.
   - Пошли! Жора, давай цинк с большими...
   Жора вынул из рюкзака цинковую укупорку с 7,62-миллиметровыми патронами образца 1908 года. Сарториус взял ее под мышку.
   В мастерскую прошли через двор. Там, у бревенчатой ограды, уже разместились бойцы. Сорокинцы ждали атаки с любого направления. Собаки по-прежнему надрывались, лаяли, народ на своих точках нервничал. Но никого, должно быть, пока не замечал.
   - Вот она ножовочка, - сказал Лисов, пропустив нас в пристроенную к забору бревенчатую хибарку, примыкавшую к навесу, где стояли четыре "Бурана": два наших, Женькин и самого Петровича. - Вот тебе, Сергей, одна, вот другая, а вот шлицовка. Чего пилить хочешь?
   - Пули хочу распилить, - ответил тот. - Точнее, надпилить их крестиком.
   - Разрывные делать собрался? - озабоченно спросил Лисов, в то время как Сарториус вскрывал принесенную с собой укупорку с патронами. - Не порть! Толку не прибавит. Да и много ли таких наготовить успеешь?
   - Много не много, а с десяток сделаем. Может, и не нужно больше
   - Все-то вы странничаете, москвичи! Завороху тут в тайге разводите... Знал бы вчера, не пустил бы вас сюда ни в жисть! - плюнул Лисов
   Сорокин эти крики души проигнорировал и осторожно зажал в тиски верхнюю часть патрона так, чтоб тиски сдавили только длинную пулю, а не мяли гильзу. Чуть-чуть сточив острие пули напильником, Сергей Николаевич взялся за ножовку и осторожно надпилил пулю на глубину около полсантиметра. Потом переставил патрон и сделал второй пропил перпендикулярно первому.
   - Понял технологию? - спросил он у меня- - Становись к вторым тискам, делай сколько успеешь!
   - Все для фронта, все для победы! - вздохнул я, приступая к этой не очень понятной для меня работе. - Только вот на хрена - не пойму!
   - Пилите, Шура, пилите! - Сорокин классно изобразил покойного Гердта в роли Паниковского.
   Петрович, поглядев на нас, тоже взялся за дело. Он принялся спиливать острия пуль, чем заметно ускорил работу.
   Мне показалось, что патрон слишком уж сильно разогревается. Я не помнил, при какой температуре воспламеняется порох, но догадывался, что она не такая уж и высокая. И не дай Бог, пуля сидит неплотно, перекосишь. Или расшатаешь патрон в тисках, он вывалится, тюкнется капсюлем в какую-нибудь железяку, грохнет и пробуравит в тебе дыру от задницы до макушки...
   Но все обошлось. Во всяком случае, десять пуль мы успели распилить. Уложились до того момента, как рация Сарториуса издала тревожный хрюк.
   - "Чижик", они идут! Параллельно реке, от ручья.
   - Странно... - пробормотал Сорокин, вынимая из тисков патрон с распиленной пулей. - Дмитрий Петрович, очень прошу, наготовьте еще таких. А нам придется посмотреть, кто там собрался визит наносить.
   - А вы отсюда гляньте, - посоветовал Лисов. - Тут у меня амбразурка есть...
   "Амбразурка" действительно была. В одном из бревен имелась горизонтальная дыра, пробитая долотом. Длиной сантиметров двадцать и высотой пять-шесть. С внутренней стороны дыра была забита клиновидной плашкой. Лисов взял стамеску и подцепил плашку. Откупорив отверстие, он осторожно глянул наружу.
   - Чего это они? Дураки, что ли? - вырвалось у него. Сарториус довольно бесцеремонно отодвинул хозяина в сторону.
   - Не понимаю... - пробормотал он не менее удивленно, чем Петрович. Мне тоже захотелось глянуть.
   Сарториус отошел от "амбразурки", и мне удалось поглядеть в нее. Да, чего-чего, а такого я не ожидал.
   Совсем недалеко от стены заимки, у самой кромки леса, совершенно открыто стояли десять человек, одетых в теплые комбинезоны белого цвета. Вряд ли они не знали, что, приближаясь к месту, где, возможно, имеются вооруженные люди, надо меньше показываться на глаза. И вообще лучше было не высовываться из леса, а укрыться за стволами деревьев и открыть огонь. Не говоря уже о том, что следовало всю операцию, раз уж упустили Женьку, перенести на темное время суток.
   Я мог допустить, что пришедшие граждане могут вести себя так под влиянием обработки ГВЭПом. Но ГВЭПы не работали. И сам Сорокин сказал. "Не понимаю. ." Стало быть, что-то еще стряслось.
   - Фрол! - позвал Сорокин в рацию. - Что показывает ДЛ?
   - Ничего, - отозвались из эфира. - Это имитация, нет их тут. Кто-то нас грузит, по-моему... Проверить?
   - Не вздумай! И стрелять не моги!
   - "Чижик", Ахмед говорит. Собаки все на мой сектор перешли. Лают в сторону лыжни от "Бурана". Дешифратор ничего не показывает, а они лают. Что такое, слушай, а?
   - Смотри, если кто покажется, не торопись стрелять!
   - Хорошо, пожалуйста. Сначала мне голову отрежут, а потом я стрелять буду.
   - Пошли, - сказал Петрович, - эти, от леса, пошли! Действительно, цепочка людей в белых комбинезонах не спеша двинулась прямо на нас.
   - Чего не стреляешь? - озаботился Лисов.
   - Потому что их нет. Это обманка, одна видимость.
   - Сколько здесь живу, - хмыкнул Петрович, - всяких чудес насмотрелся, но такого не припомню. "Черный камень", бывает, балует, но не так...
   Лисов взял свою "сайгу" и приложился.
   Бах! Таежная тишина вздрогнула от раскатистого выстрела.
   Один из тех, кто подошел к заимке уже на полсотни метров, взмахнул руками и повалился в снег, задрав кверху одну из лыж.
   В ту же секунду откуда-то со стороны ворот послышался хлопок, потом грохот и треск. Протарахтела длинная автоматная очередь, затем другая, покороче, третья слилась с четвертой, пятая наложилась на шестую... Еще через несколько секунд поднялась отчаянная автоматная трескотня.
   Били, как мне показалось, со всех сторон и во все стороны. Бревна в стене, окружавшей заимку, были толстые, и мороз придал им солидную твердость. Но все же несколько пуль, штуки три, не меньше, влетели в амбразуру. Правда, мы трое как по команде успели нырнуть на пол. Бум-м! - деревянный пол мастерской тряхнуло. Цинк с патронами брякнулся с верстака, следом за ним свалилась и часть обработанных патронов. Похоже, взорвалась ручная граната. Длинная и острая щепка, отколотая от притолоки шальным осколком, упала неподалеку от моего валенка. Потянуло дымком - что-то загорелось, но, кажется, пока не в мастерской.
   - Сожгут! Сожгут, гады! - взревел Лисов. А тут что-то заскрипело и зашкрябало по тесовой, присыпанной снегом крыше мастерской. Дмитрий Петрович наугад бабахнул три раза в потолок, нам на головы посыпалась труха, сверху тоже кто-то бахнул через крышу из помпового ружья. Картечный заряд кучно долбанул в пол рядом с верстаком. Еще раз тряхнуло, и все плоды трудов наших патроны с надпиленными пулями - перекочевали на пол.
   - Патроны забери! - приказал мне Сорокин. - Зря, что ли, маялись... Ну-ка быстрее!
   И тут же послал очередь в потолок.
   - У-у-у! - взвыл кто-то, вниз с шорохом сыпанул снег, потом, где-то уже вне пределов мастерской, глухо шмякнулось тело. Я в это время собирал с пола в карман надпиленные патроны. Правда, при этом думалось, что ничего, во что можно эти патроны зарядить, поблизости нет. Автомат у меня был, но в него 7,62 образца 1908-го не пролез бы ни под каким видом.
   - Петрович! - заорал Сорокин. - Давай к дому, прикрою! Как раз в это время я уложил в карман последний патрон с надпиленной пулей. Грузный Лисов на моих глазах преобразился и, нырком выскочив из дверей, перекатился за какую-то железную бочку, накрепко примерзшую к обледенелому деревянному настилу внутреннего двора. Пули, посланные в Петровича, с визгом улетели в рикошет, хотя должны были эту бочку продырявить насквозь. Оттуда он трижды, не целясь, пальнул в направлении ворот. Туда же послал короткую очередь Сорокин. Стреканул - и обратно, за косяк двери мастерской.
   - Колька! - хрипло бросил он не оборачиваясь. - Как только Петрович выскочит - бегом за бочку!
   Моя бы воля - я б сидел в мастерской. Двор заимки был не такой уж просторный, а пуль летало черт-те сколько. Тарахтело с десяток автоматических стволов, резко грохали пистолетные одиночные выстрелы, то и дело бухали помпы. Двор уже заполнился желтоватым дымом, горела какая-то пристройка у ворот. Фиг поймешь, куда стрелять, но высунешься разглядывать - словишь в лобешник.
   Самое занятное, что перебежал я за бочку, еще не сняв автомат с предохранителя. Хорошо, что тому, кто лупил в меня от ворот, дым ел глаза и он не достал меня с двадцати метров. Очередь пришлась куда-то в изъязвленные осколками гранаты бревна. Петрович в это время успел перемахнуть за поленницу, от которой тут же полетели щепки и куски коры, потому что сразу два автомата лупанули по ней со стороны ворот. Обе створки валялись на земле, и поверх одной из них ничком лежал труп с вырванным затылком. Маскхалат на спине был весь в багровых пятнах. Это я только краем глаза увидел, потому что особо из-за бочки не высовывался.
   Бочка была заполнена льдом почти на две трети и неплохо защищала от пуль. Я сумел тут пару-другую секунд передохнуть. Заодно снял автомат с предохранителя и проверил его, дав короткую очередь в сторону разбитых ворот. За дымом я ни черта не видел, поэтому ни в кого конкретно не целился, но очередь позволила Лисову перескочить под защиту крыльца. Сарториус сменил магазин и, выставив из-за косяка только ствол автомата, высадил половину патронов в направлении ворот. Хотя и он не целился, но те, кто долбил оттуда в нашу сторону, на несколько секунд заткнулись, и я, по примеру Петровича, перебрался за поленницу. После этого два автомата от ворот с опозданием на пять секунд принялись молотить по поленнице. На меня, прижавшегося к настилу, посыпались щепки и куски коры. Карабин Лисова разразился пятью-шестью выстрелами подряд, я тоже пустил очередь в сторону ворот, и Сорокин в два прыжка очутился за бочкой. Сергей Николаевич вовремя выскочил из мастерской, потому что буквально через десять секунд после того, как он сменил позицию, внутри сверкнуло, грохнул взрыв и бревна частью разметало, частью перекосило. Из-под обломков строения повалил желтовато-белый дым, зашипел тающий и выкипающий от жара снег. А из пролома в бревенчатой стене полоснула трассирующая очередь. Бочка, за которой спрятался Сарториус, зазвенела и загудела от ударов пуль, но выдержала. Я стеганул туда, по пролому, длинной, больше чем в пол-рожка, очередью. Само собой, держа автомат за пистолетную рукоять и глаз не показывая из-за спасительных дров.
   Тем удивительнее было услыхать шепот Сорокина, который под прикрытием моего огня заскочил за поленницу.
   - Во сработал! - Он поощрительно поднял вверх большой палец. - Двоих завалил!
   Как эти двое подвернулись под шальные пули - хрен его знает. Наверно, не вовремя сунулись в пролом. Но Сарториуса это, прямо скажем, спасло. Если б тем двоим повезло больше, то они успели бы его изрешетить.
   - Сюда! - хрипло крикнул от крыльца Петрович. - Сюда давай! Прикрою!
   - Давай первый! - приказал мне Сарториус, указывая в сторону Петровича.
   Прыг-скок! Вжик! Вж-жик! Этот свист, точнее, шорох пуль, впившихся в стену избы на уровне моей головы, я услышал уже у крыльца в компании Лисова.
   - В подклет ползи! - скомандовал Петрович. - Втроем тут не укрыться. Вон дверца, туда лезь.
   Убравшись в подклет, то есть в пространство между уровнем почвы и полом избы, я поскорее откатился вбок от дверцы и правильно сделал. Кто-то засветил в нее короткую очередь. Три пули просверлили старую посеревшую сороковку, из которой была сколочена дверь, выломали из досок на выходе длинные острые щепки и наискось вонзились в пол. Примерно в метре от меня.
   Подклет занимал все пространство под избой и был разделен на несколько отсеков, над каждым из которых располагалась комната. Свет сюда поступал из нескольких отдушин. На высоте примерно полутора метров над землей были проложены лаги из солидных бревен, отесанных на четыре канта, а поверх них настлан пол, который тут служил потолком. Подклет, как и положено, был заполнен разным хламом. Валялись какие-то сети - звероловные или рыболовные, я не понял. Ящики, сундуки, бочки, бутыли, лавки, самодельный шкаф с отломанными дверцами, ручной ткацкий станок, плетенные из коры корзинки и заплечные пестери - одним словом, целый музей крестьянского быта начала XIX - конца XX века.
   Справа от меня в стене была прорублена отдушина, через которую можно было пострелять, но и получить пулю тоже, поэтому я постарался отодвинуться от нее подальше. Снаружи грохнуло несколько одиночных выстрелов из "сайги", потом автоматная очередь, выпущенная Сорокиным, а затем, с интервалом в десять секунд, в подклете очутились Лисов и Сорокин.
   - Теза! - позвал Петрович. - Дай-кося брус, заложим дверь. Брус пропихнули между коваными стальными скобами, вбитыми в косяки дверцы. Сарториус в это время поливал из автомата через отдушины.
   Сверху, откуда-то из избы, затарахтел пулемет. Очереди были уж слишком длинные, да и тарахтело погромче.
   - Дверь-то в избу мужики закрыли, додумались! - сказал Лисов. - Там бы не пройти. Надо через горницу лезть, там люк есть наверх.
   Пригибаясь, чтоб не чиркать головами по доскам пола-потолка, мы добрались до короткой приставной лестницы, упиравшейся в квадратную деревянную крышку, обитую войлоком, чтоб не поддувало в щели. Наверху по-прежнему стреляли, поэтому вылезали мы из-под пола с осторожностью. Прежде чем сунуться на лестницу, Сорокин вытащил рацию.
   - Фрол, Ахмед! Я - "Чижик", отзовитесь! - позвал он.
   - Я - Фрол, слышу тебя. Ты где?
   - Сначала сам скажи, где находишься.
   - В доме, где ж еще? Мы все тут собрались. Во дворе не удержаться.
   - Ахмед где?
   - Тут, в трехсотом состоянии.
   - Еще кто?
   - Жора. Ближе к двести, уловил?
   - А окончательно двухсотые есть?
   - Наших нет. Из московских - Борис.
   - Русаков и Соловьев в порядке?
   - Работают. Первый валит, второй лечит. Так где ты сам?
   - У тебя под полом. Будем проходить через люк в горнице. Как понял?
   - Нормально понял, ДЛ подключаю. Береженого Бог бережет.
   - Правильно. Короче, выходим.
   Вылезли мы в очень удобном месте - в промежутке между глухой стеной и печкой. Там стоял один из мужиков в белом, с нацеленным на люк автоматом, а другой наводил на нас прибор, похожий на фотоаппарат. Я уже несколько раз слышал аббревиатуру ДЛ и догадывался, что это означает что-нибудь вроде "дешифратор Лопухина". То есть прибор, предназначенный для того, чтобы распознавать всякие имитации, которые может создавать гвэп.
   - Все нормально, - сказал мужик, опуская ДЛ.
   - Слава Богу, - устало пробормотал Сарториус. Стрельба была уже не столь интенсивной. Не чаще, чем через минуту, кто-то обменивался короткими очередями.
   - Мы у них уже с десяток завалили, - доложил Фрол. - Осталось четыре точки, с которых они ведут огонь. Вообще-то впечатление, что они выдохлись. По-моему, уже поняли, что обломали зубы, и собираются драпать, только боятся, ждут, пока стемнеет...
   - Или пока пурга не начнется, - заметил Лисов. - За окнами-то уже снежок пошел, видишь? И задувает в окна... Небось все стекла побили? Хлебнете холодку!
   - Зато пожар притух, - сказал Фрол. - А то бы вообще сейчас на угольках сидели.
   В комнатах все было перевернуто, переломано и перекалечено. Окна с двойными рамами изрешечены пулями, и стекол в них действительно почти не осталось. Их заложили ящиками, подушками, поставленными на попа лавками и кроватями. Это только укрывало от прицела, но не спасало от пули. А потому, мимо окон следовало проскакивать побыстрее и желательно на карачках.
   Меня больше беспокоило наше оборудование. Но Богдан, оказывается, сумел перенести все хозяйство в очень удобную и относительно безопасную кладовку. Конечно, все было перетащено наспех, положено навалом, и связь пришлось бы налаживать долго, но видимых повреждений на аппаратуре не наблюдалось.
   Раненым в кладовке места не нашлось. Их устроили на лежанке, за печной трубой. Шансов, что их там добьют, было не много. Ахмед и Женька Лисов не подвергались и опасности замерзнуть, потому что печка не торопилась остывать. Хотя из-за выбитых окон температура в доме не намного отличалась от той, что была во дворе.
   Борис был уже не единственным мертвым. Жора, который передал нам цинк, тоже не дышал. Ваня аккуратно оттащил оба трупа в угол, чтобы они не мешались под ногами. Валет, то есть Валерка Русаков, скромно сидел в этом же углу со снайперской винтовкой. Глеб возился с ГВЭПом, пытался в нем разобраться.
   Бойцы Сорокина наблюдали за внешним миром и через окна, и через перископы типа "трубы разведчика", чтоб не выставляться лишний раз.
   - Что ж вы тут наворочали! - горестно вздохнул Петрович. Да, не хотелось бы мне когда-нибудь увидеть свою родную хату в таком уделанном состоянии. Даже заклятому врагу не пожелаешь. Бессмысленно объяснять все эти материальные и моральные издержки "суровыми законами войны" или "производственной необходимостью". И уж тем более не станешь утверждать, что ради защиты дома надо было его разорить. Слишком это сложно для человеческого понимания.
   Сарториус хотел что-то сказать, возможно, как-то оправдаться перед Лисовым, но потом раздумал. Все-таки сейчас он сражался не за мировую революцию, а потому высоких аргументов в свою пользу привести не мог. Ну а мне тем более было нечего вякать. Если б мы вчера сюда не прилетели, то и остальные вооруженные формирования здесь не появились бы. И Лисовы нормально продолжали бы свое сосуществование с природой и "Котловиной".
   - Извините нас, Дмитрий Петрович, - произнес я хоть и глупые, но искренние слова.
   И тут налетел первый мощный порыв ветра, хлестнувший в окна колючим, льдистым снегом. Началась пурга.
   - Окна! Окна заделывайте! - рявкнул Лисов. - Заметет нас! Заметет на хрен!
   Все пришло в движение. Позабыв о том, что снаружи могут угостить очередью, и наши, и сорокинцы принялись расшибать мебель и ящики, забивать окна фанерой, досками и тряпьем. Впрочем, тем, кто с нами воевал, пришлось куда хуже. Они встретили всю эту снежную круговерть либо во дворе, либо вовсе на поляне, где и укрыться негде. Если мы в доме получили удар стихии, ослабленный стенами, и не совсем осознали опасность этого ледяного шквала, то противники сразу поняли, что ни в лесу, ни за проломанным и прогоревшим забором им не переждать, а точнее - не пережить пургу.
   - Братаны! - послышался со двора истошный вопль. - Сдаюсь! Пустите в хату! Все! Кончаем войнушку!
   Часть четвертая. ТАЙНА "ЧЕРНОГО КАМНЯ"
   ВМЕСТЕ
   Мело ровно неделю. Мы стали забывать о том, что есть еще что-то, кроме снежных вихрей за окнами и двух десятков людей, набившихся в комнаты заметенного снегом дома. Правда, где-то в ручье продолжала крутиться мини-ГЭС и в доме горел свет. Но спутниковую антенну сдуло и устанавливать ее обратно до окончания пурги было бесполезно - через полчаса опять повалилась бы. Поэтому пришлось смотреть видак. У нас было всего пять кассет. С "Ну, погоди!" и его американским старшим братом "Томом и Джерри". Три дня из семи по несколько раз прокручивали, потом надоело. Радио тоже не хотело работать. Из приемника долетали звуки, похожие на вой пурги - и больше ничего. Поэтому последние четыре дня довольствовались тем, что травили анекдоты. В принципе, безделье - страшная штука. Как оказалось, даже недельку прожить, не имея какой-либо цели, кроме ожидания хорошей погоды, дело очень тоскливое.
   Единственный, кто чувствовал себя нормально, был старший Лисов. Он к таким случаям привык и жил по обычному для себя графику. Кормил скотину, топил печь, варил обед. Помощников у него было хоть отбавляй - многие мающиеся скукой были рады чем-то заняться. Иной раз даже спорили, кому идти к "деду" в подручные. Споры быстро прекращал Лисов, он внятно говорил, указуя перстом: "Ты сегодня пойдешь! А ты - завтра!" И ведь не забывал: на другой день брал с собой именно того, кого обещал.
   Лисов стал общим начальником. И Сорокин, и я на руководящую роль не претендовали. Тем более не выступал Гриша Середенко, который вместе с пятью товарищами сдался нам, как только началась пурга.
   Человеческая логика - вещь сложная, особенно в России. С точки зрения чисто формальной, впускать в дом тех, кто еще пару минут назад стрелял в тебя и даже убил двоих, - непростительная глупость. Само собой, впускали мы этих граждан по одному и без оружия. Среди них было двое легко раненных, а один сильно обморозился. Гриша Середенко был цел и невредим, но стучал зубами от холода. Он очень обрадовался, что Ваня Соловьев жив и не ранен, а потому был словоохотлив. К тому же ему, по случаю добровольной сдачи, налили два раза по 150 граммов спирта.
   Ни бить, ни тем более убивать этих ребят не хотелось. Хотя и палили друг в друга, но, в сущности, злиться было не на что. Может быть, если б дело дошло до рукопашной, достичь примирения было бы труднее. Потому что чья пуля мимо тебя швыркнула - наплевать, главное, что мимо. А вот если кто тебе замочил по роже прикладом, пырнул ножом или просто завез кулаком под дых - помнишь крепче.
   Не знаю, пустил бы я Середенко со товарищи, если б был только со своей группой, не в союзе с Сарториусом. Скорее всего не пустил бы. Расстреливать бы не стал, а не пустил бы. Замерзнут так замерзнут, нет так нет... Не от жестокости, я вообще-то совсем не жестокий, а из осторожности. Права была Таня-Вика, когда как-то сказала Вик Мэллори, что, мол, младший Баринов - это разумный трус. Права, права была, зараза. Слишком уж часто меня подставляли, путали и надували. Не думаю, что Сарториус был наивнее и доверчивее. Просто он был опытнее и умел читать мысли. Его нельзя было обмануть.
   Первые два дня Гришу и его бойцов воспринимали как военнопленных. Их развели по двое в разные комнаты, пристроили в окружении "наших", то есть моих и сорокинцев, которые, постреляв полчаса "из одного окопа", даже не вспоминали о том, что наше знакомство начиналось не очень по-дружески. Какое-то время я вполглаза присматривал - побаивался, не заключат ли Сорокин с Середенко какой-нибудь союз против меня. Но потом перестал. Потому что все время подозревать в условиях замкнутого пространства - ужасно тошно. Да и вообще, выражаясь языком покойного Васи Лопухина, на меня напал дофенизм. Мне жуть как тоскливо было от сидения в этом замкнутом пространстве. Если б не Петрович, обстановка напоминала бы тюрьму. Некоторые товарищи, имевшие подобный опыт такие были и у Середенко, и у Сарториуса, и у меня (Богдан, отбывший срок за спекуляцию радиодеталями еще в ранней юности), - говорили о том, что в тюрьме хоть прогулки разрешают.
   Потом все постепенно стали привыкать к середенковцам. Нашлись земляки, сослуживцы, общие знакомые... Разговоры стали продолжительнее, мягче. Если даже вояки разных наций во время перемирия находят общий язык, то уж нам-то грех было его не найти. Все были россияне, уж советские - точно.
   Гриша Середенко, которому исполнилось всего-то двадцать восемь лет, поведал нам с Сорокиным свою грустную историю. Кое-что из нее и раньше нам было известно, кое-что я лично услышал впервые. Сорокин, возможно, знал больше, но не давал этого понять. Про то, что папа Соловьев имел на Гришу зуб, считая ответственным за побег сына из армии и все последующие неприятности, произошедшие с Ваней, мне в общих чертах рассказывал Чудо-юдо. После того как в прошлом году все попытки освободить сынка из цепких лап моего отца потерпели провал и сам Соловьев угодил на несколько суток в плен к сорокинцам, Антон Борисович сильно обиделся. Середенко был наказан самым жутким образом, хотя Гриша не имел никакого касательства ни к нападению Сорокина, ни к сумме выкупа, которую папа Соловьев вынужден был выплатить Сергею Николаевичу за свое освобождение.
   Наказание состояло в том, что Гришу оставили служить прапорщиком в той самой войсковой части, где он до того исполнял обязанности дядьки Савельича (см. А.С. Пушкин "Капитанская дочка") при молодом барине, сиречь Ване Соловьеве. На общих основаниях, согласно прапорщицкому контракту, в должности старшины роты. За полгода такой службы у Середенко дважды появлялись мысли о самоубийстве, трижды он был готов кого-нибудь грохнуть и уйти в бега на манер Валерки Русакова. Месячную зарплату в течение этого полугода службы Гриша видел только один раз, накануне президентских выборов. Потом об этом необходимом элементе существования как-то опять позабыли. У Гриши, со времен работы в охранном подразделении фирмы Соловьева, были кое-какие накопления, лежавшие на счетах в Москве, но ехать за ними в столицу он боялся. Да и не так-то это было просто: получить хотя бы краткосрочный отпуск. Кроме того, чтобы съездить в этот самый отпуск, требовалось взять билет. А с воинскими требованиями как раз был напряг в связи с тем, что Министерство обороны не рассчиталось с транспортниками за какие-то дела. То есть надо было ехать за свои денежки, а их-то как раз и не было. Гриша продавал на толкучке все, что еще мог продать из гражданской одежки, и так с трудом дотянул до осени, когда о нем наконец-то вспомнил Соловьев. Антон Борисович все же сумел отделаться от обвинений в незаконном экспорте оборонных технологий, от подписки о невыезде и тут же отбыл за кордон, для отдыха и лечения нервов. А Середенко, уже готовый плюнуть на все и уволиться - определяя "наказание", его строго предупредили, что батька Соловьев до истечения контракта обратно не возьмет и может даже жизнь попортить, если Гриша весь контракт в армии не отслужит, - был условно-досрочно возвращен в Москву, как получивший амнистию. Радовался он рано, потому что ему, дав возможность немного потренироваться, откормиться и набрать форму, велели возглавить группу ребят и лететь в Сибирь вызволять Ванечку.