Влодавец Леонид. Атлантическая премьера

   — Вы правы, сэр. Хотя, осмелюсь напомнить, что в интересах нашего правительства дистанцироваться от этого проекта. И этот парень — одна из гарантий того, что участие нашего правительства в программе «Атлантическая премьера» не будет афишировано. В нужный момент он опять станет солдатом Коротковым. Более того, он сможет рассказать то, что даст нам фору в психологической войне. Впрочем, это мелочь по сравнению с тем, что даст эксперимент по интротрансформации.
   — Я думаю, мистер Хорсфилд, что в операциях, подобных той, которую вы намерены провести, нужно в минимальной степени использовать неотработанные элементы. В конце концов, ваш эксперимент можно было бы провести в
   полигонных, а не в боевых условиях.
   — Ну, полигонных испытаний было достаточно много. Но мы работали со своими. Мы представляем себе все процессы с точки зрения биофизики и биохимии достаточно адекватно. Пока никаких отклонений от прежнего опыта мы не имеем. Они могут возникнуть только в случае воздействия тех факторов, которые мы не предусмотрели. А где мы можем найти непредусмотренные факторы, кроме как в боевой обстановке?
   — Может быть, но я бы не стал подвергать риску успех операции.
   — Риска почти нет. Все, что он должен сделать — это превратиться в самого себя, когда на это придет команда. У него не будет возможности отказаться…
   — Наверно, Хорсфилд сказал это с улыбкой.
   — Тем не менее вы уверены, что Дик Браун будет достаточно комфортно чувствовать себя в этой шкуре?
   — На сто процентов. Он ведь начисто забыл, как выглядел до того момента, когда у него не раскрылся парашют. В конце концов, мы же не зря три дня поддерживали жизненные функции в его мозгу… Да, установка для считывания информации впервые была проверена не в лабораторных условиях. Конечно, мы записали все, но Короткову загрузили только то, что было до последнего дня Брауна. Он помнит лишь то, что лег спать и заснул. То, что на следующее утро он проснулся, отправился на тренировочный прыжок и разбился, в память Короткову не введено. Просто в одно прекрасное утро он проснется на другой базе, среди людей, которые с ним незнакомы. Они будут знать друг друга только по кличкам и проведут вместе достаточно времени, чтобы мы смогли убедиться, что Браун надежно работает на носителе-Короткове. Никаких контактов с внешним миром не будет до самого начала операции.
   — Кое в чем вы меня убедили, Джо. Но у меня есть еще одно сомнение. Этот покойный Браун имеет родственников?
   — И порядочное количество! — Должно быть, мистер Хорсфилд и тут оскалился. — У него живы и отец, и мать, и тетка, и еще кое-кто.
   — Вы не подумали, что они могут поинтересоваться судьбой своего Дикки? Вы же не сообщали им о его смерти, верно?
   — Ну, разумеется. Он с ними в весьма прохладных отношениях. Он с восемнадцати лет живет сам по себе. То есть жил… Впрочем, можно сказать, и живет. Им он вряд ли за чем-нибудь понадобится. Но я все же подстраховался. Всем людям, которые когда-либо виделись с Брауном, мы перенесли в мозг закодированный «спящий» опознаватель…
   — Так-таки каждому? — перебил мистер Х или Y.
   — Во всяком случае, всем родственникам, которых мы выявили, а также друзьям детства, то есть тем, кто помнит его достаточно хорошо. Так вот. До тех пор, пока они не увидят его в новом обличье, они будут держать в памяти образ настоящего Брауна. Как только кто-либо из них воочию столкнется с Коротковым, то тут же опознает в нем Брауна. Это сделано только для подстраховки, на случай, если новый Браун для чего-то понадобится здесь. В любой момент мы сможем снять этот опознаватель, и тогда никто из них не признает Короткова-Брауна.
   — Ваша «История Джекила и Хайда» отдает фантастикой, сэр. Те разработки, которые делаются у вас, меня пугают. Ведь если говорить откровенно, вы пересаживаете человеческие души… С одной стороны, мне все время кажется, что вы шарлатан и жулик. Я видел ваше досье — вы не должны ничего смыслить в этих проблемах. Вы случайно не посланец Сатаны, мистер Хорсфилд? Может быть, все эти штучки — черная магия?
   — Я прагматик, сэр. Я всегда считал, что неосуществимо только то, чего не хочет Господь Бог. Если он допускает, чтобы наши эксперименты удавались, значит, это Ему угодно. Поэтому не переживайте за наши души. У вас еще нет понимания того, что это может дать нам в руки?
   — Понимание есть, уверяю вас. Но… оно несколько двоякое, мистер Хорсфилд. С одной стороны, мне не трудно будет убедить людей, от которых зависит ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ МНОГОЕ, что ваша эта… интротрансформация — ключ к победе над антиамериканскими силами во всем мире. Вывернуть наизнанку противника, сделать его покорным слугой или даже рабом, превратить идеалиста в прагматика, русского — в янки, коренным образом заменить идеологию и психологию каждого индивидуума в отдельности и огромных масс в целом — это неплохо. Хотя и потребует, как видно, неких затрат, подотчетных Конгрессу. Никаких ядерных или обычных войн, никаких дорогостоящих кампаний по информационному прессингу, ни инвестиций в агентов влияния. Несколько медицинских компаний, фармацевтических поставок, вакцинаций — и все, контроль над миром обеспечен. Так?
   — Ну, не совсем, конечно, расходов потребуется достаточно много. Но в целом мы, кажется, находим общий язык.
   — Не спешите, я еще не закончил. То, о чем только что говорилось, — это официальная сторона дела. Да, с таким проектом в папке я могу пойти к президенту или госсекретарю. Но я думаю, что там, в их аппарате, сидят весьма неглупые аналитики. Они не откажут себе в удовольствии представить дело так, что у президента засохнут все чернила в «Паркере». «Где гарантия,
   — скажут эти ребята, — что первыми «зомби» не окажемся мы сами и вы, господин президент?» И будут правы. Ваш проект — палка о двух концах. Один конец вы держите в своих руках, а другим сможете дубасить кого угодно. Все ниточки намотаны на ваши пальцы. В том, что это не так, вам не убедить даже самого себя. Поэтому тот проект, который я держу в руках, подавать куда-то вверх нельзя. Это самоубийство. В лучшем случае вас возьмут под такой контроль, что вы не сможете и шагу сделать самостоятельно, причем управлять вами будут с нескольких точек, у которых будут или могут оказаться взаимоисключающие интересы. У кого-то хватит решимости вас убрать, поверьте мне, это очень легко, если очень хочется.
   — Как я уловил, все это преамбула к какому-то деловому предложению? Я вас верно понял, сэр?
   — Хм… Вам в проницательности не откажешь. Да, я, пожалуй, готов вам кое-что предложить. Ваш проект я оставляю у себя. Его перепишут на дискету и закодируют так, что мало кто сможет с ним ознакомиться. Все оригиналы и черновики мы уничтожим. Президент получит от меня что-нибудь достаточно безобидное и не имеющее ничего общего с вашей подлинной программой. Возможно, мы создадим какой-нибудь благотворительный фонд под ничего не значащим названием, в который будут поступать пожертвования от неких бескорыстных людей, от которых будет зависеть МНОГОЕ. Вас они интересовать не должны, с ними буду иметь дело я, а вы будете получать средства для финансирования той программы, которую задумали…
   — И вы будете контролировать ВСЕ? — осклабился — мне так представилось — Хорсфилд.
   — Я буду контролировать вас, мистер Хорсфилд. И только я! Это удобно, вам придется беспокоиться только о том, как не испортить отношений со мной. Если вам будут по каким-то каналам поступать иные, даже очень выгодные, предложения, вы должны будете немедленно информировать меня. Надеюсь, вы понимаете, что у меня будет возможность получать информацию и минуя вас, а потому рекомендую вам не проявлять забывчивость и неискренность. Думаю, что право прямого доклада президенту, которое вы получите на днях, должно будет убедить вас, что для меня в этой стране нет ничего невозможного.
   — Вы даете мне такое право?
   — Да. Для того, чтобы контролировать вашу искренность. Будьте уверены, мне это не повредит.
   — Вы оговариваете себе серьезные гарантии… А мне остается только поразмышлять о своих. Знаете, я даже не вижу, чем мои интересы могут быть защищены…
   — Ваши интересы могу гарантировать только я. И ваша полная готовность к честному сотрудничеству. Разве вы еще не поняли, Хорсфилд, что у меня достаточно возможностей в этом мире? Ваша деятельность в компаньонстве с мистером Купером-старшим дает мне столько козырей против вас и против него, что, если бы я пустил их в ход, с вашей карьерой было бы покончено. Эти компьютерные игры, как бы хорошо они ни были обставлены и замаскированы, уже засвечены. Вас совершенно легально можно стереть в порошок, засунуть в тюрьму и только там, в порядке милосердия, пристукнуть. Но я не намерен препятствовать вам. Пожалуйста, работайте. Сорок процентов — ваши, а остальным, уж извините, попробую распорядиться я. Двадцать вам, двадцать Куперу — это вполне достаточно.
   — Что ж… Выбора у меня нет. Я вынужден согласиться.
   …Не знаю, отчего этот разговор представился мне именно таким. Очень возможно, что ни фразы, ни обороты речи, ни интенсивность диалога не соответствовали тому, что было в действительности. Ведь все у меня в нашей общей с Брауном голове рождалось из догадок. Тем не менее смысл и суть разговора иными быть не могли. Когда он состоялся? Думаю, что накануне того, как Браун был вселен ко мне в башку, а я стал человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Визит лекарей

   Воображаемый диалог мистера X или Y с мистером Хорсфилдом выстроился у меня в голове за то время, пока я отдыхал после приема пищи. Браун, судя по всему, вообще проспал все это время. Те мозговые клетки, которые он себе отхапал, отдыхали, а мои исконные, коротковские, сочиняли, анализировали, придумывали. Изредка выдергивали из памяти Брауна нужный материал и цепляли его в свои логические построения. Тем не менее как целое, как индивидуум он дрых. На это время я был Коротковым. Однако Браун, проснувшись, уже знал о том, что я выдумал.
   Отдых нарушило появление целого кагала лекарей. Их было с десяток, не меньше. Дам среди них было немного, а вот в двух или трех точно угадывались армейские костоправы-костоломы. Это были ребята из той славной когорты, о которых в армиях всего мира ходят анекдоты, начиная со времени Швейка или даже древнее. «Доктор, вы мне здоровую руку пилите!» — «Ладно, сейчас отпилю и за другую возьмусь!» Или: «Доктор, у меня астма!» — «Поставить клистир!» — «Доктор, вы не поняли, у меня бронхиальная астма!» — «Бронхиальная?! Двойной клистир!» Ну, наконец, что-нибудь вроде: «Доктор, у меня мозги не в порядке!» — «Сейчас схожу за кувалдой!» К моему случаю, кажется, последняя шуточка могла иметь самое прямое отношение.
   Брайт смотрелся посреди этой эскулапии жутко интеллигентным человеком. Для начала, не обращая на меня внимания, лекари сгрудились у приборов. Я был весь облеплен датчиками, и все, что творилось у меня внутри, эти приборы регистрировали и записывали. Брайт давал малопонятные пояснения. Именно там я своими ушами услышал слово «интротрансформация», которое как-то непроизвольно послышалось мне в воображаемой беседе Хорсфилда с его патроном. Латынь вообще сыпалась как из мешка, к тому же доктора галдели, как стая ворон, и понять из их болтовни хоть что-то я не сумел. А вот Браун
   — смог.
   «Поздравляю тебя, парень, — сказал он Коле Короткову, — мы не в ЦРУ и не в КГБ. Сейчас эти парни решают, сколько нам еще жить. Думаю, что мне теперь лучше притихнуть. Не знаю, сумеем ли мы их надуть, но попробовать надо».
   «Мы у Хорсфилда?»
   «Во всяком случае, там, где все это начиналось. Хорсфилд скорее всего все-таки загнулся. Я слышал его голос на подлодке, хотя в лицо не видел ни разу. Его здесь нет».
   «А почему он должен быть здесь?»
   «Потому что без него не стали бы решать вопрос о прекращении эксперимента, если бы он был жив».
   «А этот… мистер X или Y — он здесь, как ты думаешь?»
   «Вот это вопрос! По идее он здесь, но вычислить его трудно. Вряд ли это Брайт — тот скорее ведущий исполнитель. Он сейчас больше отчитывается, как мне кажется. В таких случаях надо смотреть, кто больше задает вопросов».
   «Да они все, по-моему, только и делают, что спрашивают».
   «Нет, не все. Я уже кое-что разглядел. Вот те трое, что стоят чуть дальше от приборов — даже не врачи. Это охрана. Они, конечно, смахивают на полевых хирургов, но здесь им делать нечего. Здесь должны быть нейрофизиологи, психиатры, фармакологи, биофизики. Вон та леди, похоже, фармаколог. У нее на рукаве халата характерные дырки, прожженные кислотой. Во всяком случае, она имеет дело с химией. Те два, с бровями и мрачными глазами, — психиатры. У них идиотские лица, это тоже заметно. Больше всех спрашивают трое. Но два из них — явно настоящие врачи, нейрофизиологи. Они хорошо владеют терминологией и понимают, о чем говорит Брайт, с полуслова. А вот тот, что стоит спиной к мордоворотам, похожим на полевых хирургов, — это хозяин. Все его вопросы носят общий характер. Это не медик, а менеджер. Ему постоянно что-то объясняют, но он вряд ли врубается. Во всяком случае, до конца».
   «Значит, именно он — Х или Y?»
   «Во всяком случае, он тут главный. Сам Х или Y мог и не являться, а прислать доверенного парня. Хотя если дело обострилось, то мог явиться и сам».
   «А что значит: „обострилось“?»
   «Это значит, что за них кто-то взялся. Ведь если угробился посол, который имел с тобой какие-то контакты, или семья Куперов взялась расследовать историю исчезновения своего главы и его наследника, то может получиться нежелательный шум. Ты правильно придумал в своем диалоге между Хорсфилдом и этим Х или Y, когда последний понимает людей „бескорыстных“, от которых зависит МНОГОЕ. Эти люди прихлопнут Х или Y как муху, если он окажется нежелательным свидетелем. Ему надо убрать все концы в воду. Марселу, если ей не повезло, они уже убрали. А вот насчет нас у них нет единого мнения. Х или Y жаль бросать эксперимент, который сулит ему ОЧЕНЬ МНОГОЕ. Но себя ему жаль не меньше. Что пересилит — черт его знает. От нас НИЧЕГО не зависит. Пара капель какого-нибудь быстрорастворимого снадобья — и мистер Браун вкупе с товарищем Коротковым прекращают функционирование. Тело кремируется, а пепел смешивается с автомобильным гудроном или с минеральными удобрениями. Я уже давно мертв физически, хотя некоторое время об этом не знал, тебе это еще предстоит. Судя по всему, загробного мира не существует, так что бояться нечего. Душа — это всего лишь комплекс компьютерных программ, помещенных на элементную базу из каких-то биологических чипов».
   «Ты же верил в Бога», — заметил Коротков.
   «А теперь — нет. Бог не дал бы Хорсфилду спереть мою душу и записать ее на какую-нибудь дискету, чтобы потом впихнуть в твою полупустую башку».
   «Но ведь он успел сделать это, пока ты еще не умер. Она еще жила в твоем теле, эта душа. А если б она успела отделиться, то он не сумел бы ее захватить. Тут как раз наоборот получается, что раз душа может жить отдельно от тела… то ее могут и в рай и в ад унести… Если, допустим, у кого-то есть для этого оборудование».
   «Может быть. Ты тоже кое-что соображаешь. Тогда нам обоим плохо придется. В аду уже приготовили для нас подходящую сковородку. Я за время пребывания на Хайди наделал столько грехов, что мне их не отмолить за сто лет. Но при этом — в твоем теле. Ведь это ты перетрахал там кучу баб и убил целую толпу людей. Плюс крал, предавался чревоугодию и пьянству, лжесвидетельствовал… Что там еще?»
   «Я не знаю. У нас это не проходили».
   «Ну да, ты еще и нехристь. Прямая дорога к черту в зубы!»
   Консилиум между тем продолжался. Лекари наконец закончили галдеж у приборов и подошли к кровати.
   — Здравствуйте, — сказал тот, кого Браун определил как Х или Y.
   — А что, если ты ответишь ему по-русски? — Дик явно позабыл, что с сестрой и Брайтом мы мило говорили по-английски.
   Он услышал мое мнение и уточнил:
   — Пойми, он может не доверять Брайту. Если ты раскроешься как Коротков, то внесешь в них сумятицу. Это лишний шанс выжить.
   — Где я? — спросил Коротков на родном языке.
   — Что? — Х или Y выпучил шары. — Доктор Рабиновитц, он сказал по-русски, не так ли?
   Психиатр с идиотской рожей кивнул и произнес перевод:
   — Он спрашивает, где находится.
   — Скажите ему, что он в Германии, в американском госпитале.
   Рабиновитц перевел это на русский.
   «Скажи, что требуешь представителя посольства СССР», — подсказал Браун.
   Я выговорил это безо всякого акцента. Рабиновитц, у которого акцент был и в русском, и в английском, перевел.
   — Что вы тут полчаса болтали, Брайт? — грубо рявкнул Х или Y. — Он не осознает себя Брауном. Он даже не понимал, о чем мы тут рассуждали. Я специально наблюдал за его лицом. Оно ничего не выражало, хотя он явно был в сознании.
   — Я клянусь, сэр, — пузан стал медленно краснеть, — что он всего час-полтора назад прекрасно понимал и отвечал по-английски. Сестра Лэйн может это подтвердить. И сестра Терри тоже.
   — Да, да, сэр! Он говорил по-английски! — подтвердила сестра, жавшаяся где-то в уголке. — Он все понимал!
   — Вы для меня не свидетели, — проворчал Х или Y, — вы обе — подстилки Брайта. А он полчаса убеждал меня, что Коротков остался Брауном. И ни слова не сказал о том, что он говорит по-русски!
   — К тому же, — заметил Рабиновитц, — из рассуждений мистера Брайта было
   ясно, что этот индивидуум может осознавать себя только Брауном и никем больше.
   — Сэр, — явно в готовности напустить в штаны, пролепетал Брайт, — скажите на милость, неужели я стал бы вас обманывать? Ведь если он с самого начала осознавал себя Коротковым, то это все равно не удалось бы скрыть. Я просто не допускал мысли, что он может за полтора часа измениться…
   — И кроме того, — ядовито вставил Рабиновитц, — вы утверждали, что Коротков в нем подавлен окончательно. Вам это удалось убедительно доказать, не правда ли, леди и джентльмены?
   — Да, — сказала леди-фармаколог, — инъекция препарата «Зомби-6» должна была начисто подавить Короткова, стереть память, навыки, привычки — все, что характеризует психику этой личности. Только так он смог бы превратиться в Брауна. Иначе интротрансформация в Брауна просто не удалась бы.
   — После того, как вы предоставили мне этот препарат, — прошипел Брайт, — мне надо было не доверять вашим выводам. Ваши проверки на душевнобольных — это не аргумент. Надо было дождаться материалов с Хайди.
   — …Которые теперь исчезли бесследно, — съехидничал Рабиновитц.
   — Вы, Брайт, поставили нас в идиотское положение, — рявкнул Х или Y, — эксперимент вовсе не закончен. Мы не знаем в итоге, кто действовал на Хайди: Браун или Коротков?
   — Какая вам разница?! — неожиданно огрызнулся Брайт. — Все равно вы уберете его.
   — Вовсе нет, — прищурился Х или Y, — Браун уже давно мертв. Его могилу можно эксгумировать и показать властям. Любая экспертиза, хоть из ООН, хоть из Госдепартамента определит, что он мертв уже давно и умер от травм, которые получены при парашютном прыжке. Но если в Короткове живет Браун, то он может проинформировать излишних лиц о том, что творилось на Хайди. И покойный мистер Хорсфилд, и пока еще здравствующий мистер Брайт затратили немало сил, чтобы убедить меня и моих друзей в том, что после окончания операции легко можно будет провести обратную интротрансформацию. Я заверяю в этом наших друзей в Белом доме. Они очень спокойно реагируют на представление русского посла о том, что бывший министр соцобеспечения Революционного правительства Хайди Анхель Рамос, он же Анхель Родригес, въехавший в США с паспортом на имя гражданина США Ричарда Брауна, в действительности опознан как бывший солдат Советской Армии Коротков Николай Иванович. В полной убежденности, что у Короткова начисто стерта память и он по сути дела полный идиот, наши ребята из Белого дома намекают Госдепу, что есть повод поторговаться и предложить за выдачу Короткова выпустить из России двух неплохих парней, которые попались в Афганистане. Возможно, даже присовокупив к Короткову какого-нибудь русского солдата, взятого моджахедами. Желательно, конечно, наркомана или полуидиота. Предварительные условия оговорены, русские уже оповещены, что Коротков жив, хотя и не совсем вменяем… И тут вы звоните мне и орете, что все не так, что Коротков остался Брауном и выпускать его нельзя! Что вы вылупили глаза, Брайт? Мне пришлось пить успокоительное после вашего сообщения.
   Брайт часто моргал, глаза у него бегали из угла в угол.
   — Да, успокоительное! — прорычал Х или Y. — И хорошо, что я еще не успел отдать вам приказ немедленно ликвидировать Брауна, а примчался сюда. Здесь вы полчаса объясняете мне, что Браун уже никогда не станет Коротковым и что его надо либо прятать подальше, либо зарывать поглубже и желательно кремированным. А оказывается, в этом парне сидит Коротков? Что это за странности, а?
   — Никаких странностей нет, — гаденько ухмыльнулся Рабиновитц, — все очень просто. Мистер Брайт решил немножко поиграть в свою игру. Ручаюсь, что интротрансформацию Брауна в Короткова он провел успешно. И с самого начала у него все удалось. Но вся память Брауна, со всеми подробностями и деталями об операции «Атлантическая премьера» им переписана на искусственный носитель. Правда, воспроизвести ее без ввода в естественный мозг пока нельзя, но это детали. Можно взять любого пустоголового парня и с помощью все той же установки ввести ему в мозг память Брауна. Потом немножко гипноза, и Браун заговорит устами посредника…
   — Так… — зловеще произнес Х или Y. — Что вы можете сказать, мистер Брайт?
   — Все, что здесь сказано, — досужая выдумка мистера Рабиновитца.
   — Давайте будем корректнее, — улыбнулся психиатр. — Скажем лучше «предположение».
   — А я ему верю, — прищурился Х или Y, — и даже немного восхищаюсь тем, как лихо он собрался нас надуть. Психологический расчет был верен: после доклада о том, что обратная интротрансформация не прошла, совершенно естественно ожидать приказана ликвидацию. Ведь вы именно это имели в виду, когда рекомендовали «прекратить эксперимент»? Это ваши слова, Брайт! Я их слышал своими ушами. И чуть было не согласился, хотя это стоило бы мне нескольких миллионов долларов и уважения очень ценных ребят из Белого дома и Госдепа! Молю Господа, чтоб он и впредь меня вовремя вразумлял. В полной уверенности, что никаких концов не осталось, я оказываюсь легкой добычей для шантажиста… Вы рассчитывали, что Коротков не сможет отвечать вообще, не правда ли? А он ответил по-русски!
   — Все это фантазии. — Брайт стоял бледный и жалкий.
   — Теперь мне плевать, фантазия это или нет. Я выверну вас наизнанку, Брайт! С помощью вашей же техники я заставляю вас вспомнить, кто вам заказал это представление!
   — Попробуйте сперва в ней разобраться! — огрызнулся Брайт, понимая, что ему — крышка.
   — Вас это не должно беспокоить, — заметил мистер Рабиновитц, — у меня есть и опыт, и специалисты.
   Разговор принимал весьма неприятный оборот. Особенно для Брайта. Впрочем, он многим мог выйти боком — и нам в том числе, то есть Брауну-Короткову. Думается, для страховки Х или Y все-таки постарался бы ликвидировать и того, и другого. Однако, слава Богу, этого не случилось.
   Внезапно дверь в палату слетела с петель, затем послышалось несколько глухих хлопков, в которых можно было угадать стрельбу из бесшумного оружия. Мордовороты в белых халатах дружно шмякнулись на пол, но отстреливаться уже не могли, ибо головы у них оказались дырявыми. Всех остальных, оторопелых и побелевших, оттеснили от моей кровати, и я увидел каких-то мрачного вида ребятишек саженого роста в пятнистых комбинезонах и черных вязаных масках…
   «У меня такая же была», — заметил Браун, покопавшись в нашей общей памяти.
   — Всем не двигаться! — сказал тот, кто был главным у ребят в камуфляже. — Руки за голову! Лицом к стене! Ноги на ширину плеч!
   Двое парней вкатили каталку, сняли меня вместе с капельницей с кровати и, отделив от припертой к стене публики двух медсестер, указали им стволом автомата:
   — Вперед! С нами! Быстро!
   Наверно, любой человек на нашем месте полюбопытствовал бы, что это за шуточки. Возможно, будь я только Коротковым, то тоже задал бы дурацкий вопрос. Но Браун понимал, что на этот вопрос в лучшем случае не ответят. В конце концов мы были человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Гонка для сумасшедших

   Сестры, повизгивая, катили каталку с нашим двухместным телом. Ребятки в намордниках были свирепы и регулярно подбадривали девиц шлепками и пинками. Следом за ними другие черномордики гнали толпу лекарей во главе с Х или Y. Я ехал с комфортом, но не очень безмятежно. Коротков трусил откровенно, Браун пытался успокоить себя тем, что если человека крадут, то вовсе не за тем, чтобы тут же прихлопнуть.
   Каталку впихнули в лифт и спустили в подземный гараж. У самого выхода из лифта стояла «скорая» — фургон с открытыми задними дверцами и работающим мотором. Подскочили еще два парня и ловко перевалили меня с каталки на выдвижные носилки, а затем молниеносно задвинули в машину. Туда же затолкали и сестер, а следом за ними в фургон запрыгнули камуфляжники. Дверцы захлопнулись, машина рванула с места. Стекла были забелены, понять, куда меня везут и зачем, было трудно.
   Безликие мальчики велели сестрам сесть у моего изголовья и держать капельницу, хотя на потолке машины был специальный кронштейн для такого случая. Автоматы с глушителями были наведены на этих ангелочков весьма серьезно. Видимо, черномордики весьма переживали за мое здоровье. Непрерывно пищала сирена.