Страница:
— Значит, вы считаете, — спросила Лена, — что с нашими «афганцами» тоже что-то происходит?
— Я только предполагаю. К тому же, конечно, речь идет не обо всех, а об отдельных индивидуумах — ничтожном меньшинстве. Но их вполне могло охватить какое-то псевдорелигиозное чувство, потом оформиться в придуманные ими самими ритуалы. А они могут оказаться самыми омерзительными. Вот то, что вы мне рассказали, очень это напоминает…
— Вы думаете, что эти четверо — поклонники Сатаны? — Зина произнесла это с заметным страхом в голосе.
— Необязательно. И даже скорее всего, что нет. Ясно ведь, что ни в СССР, ни в Афганистане у них не было возможности ознакомиться с сатанизмом по литературе. Подозреваю, что они и по сей день не знают, что на Западе подобная литература свободно издается и даже существует такая наука, как демонология. Но стихийно выработать в своем кругу особые обряды и обычаи, похожие на сатанистские, они вполне могли.
— Разве можно такое придумать — раскапывать могилу, вытаскивать гроб и похищать труп?
Я прислушался повнимательней. С чего это Ленка взяла, что труп был похищен? Как я понял, присутствуя на месте события, «афганцы» вообще не нашли никого в гробу. Они, я догадывался, имели причины подозревать, что тете Кате привезли пустой гроб, но наверняка этого не знали, потому и пошли проверять.
— Я не могу сказать с уверенностью, что они это придумали, но вполне допускаю такое. Ведь как возникали ритуалы в примитивном, первобытно-коммунистическом обществе? Люди очеловечивали силы природы: ветер, грозу, морскую бурю, огонь, землю. Вырабатывалось и, условно говоря, «человеческое отношение» к этим силам, а известно, что человеческие отношения строятся по известному принципу: «Ты — мне, я — тебе» Вот, допустим, жил да был древний охотник, которому вдруг перестало везти на охоте. Три дня маялся, бегал по лесу с каменным топором, а ни одного приличного зверя не убил, только какую-нибудь крысу…
— Не надо про крысу! — запищала Зинка. — Я их боюсь и на дух не выношу!
— Хорошо, пусть будет заяц… Если Елена Иванна не заявит, что ей зайчика жалко. Вы охотника пожалейте — его ведь жена съест, как-никак матриархат на дворе. Стал, значит, наш охотник собираться в лес, решил изжарить зайчатинку на костре, зазевался, размышляя, как ему выполнить план по увеличению вылова дичи в свете решений очередного родоплеменного съезда — и уронил недожаренного зайчика в костер, отчего конечный продукт стал неудобоваримым, точнее — неудобоперевариваемым. Мало того, что в лес отправился голодным, так еще и супруга каменной поварешкой по лбу заехала. Но зато на охоте повезло. Завалил мамонта — сразу весь план по заготовке мяса выполнил досрочно. Получив от жены почетную берестяную грамоту и значок ударника примитивно-коммунистического труда, наш охотник начал думу думать. Обобщать свой передовой опыт, доискиваться причин резко возросшей производительности труда… Конечно, в наше время он подумал бы, что все произошло потому, что он, простой неандертальский парень, изучил в совершенстве труды классиков марксизма-ленинизма, проникся духом решений XXVI съезда КПСС, уловил ценные мысли в трудах Леонида Ильича Брежнева, царствие ему небесное. Но тогда, когда даже «Малая земля», как ни странно, еще не была написана — о чем он мог подумать? Да о том, что три дня был в немилости у какого-нибудь Великого духа Огня. А на четвертый, случайно уронив в костер свой скромный завтрак и дав его сожрать Огню, умилостивил эту вышестоящую инстанцию. А потому в следующий раз, собираясь на охоту, уже целенаправленно откромсал от мамонта полтора кило мяса и кинул в огонь, чтобы высокопоставленный товарищ правильно его понял. И поскольку ему вновь повезло с мамонтом, наш простой неандертальский или кроманьонский труженик стал повторять этот ритуал ежедневно. А если при этом еще что-то не клеилось, он просил супругу на прощанье треснуть его поварешкой — поскольку это сулило особую удачу.
Порадовавшись своему юмору, поскольку «прилипалы» заулыбались, Чудо-юдо продолжал несколько серьезнее:
— Так вот рождались верования и всяческая магия, а также иной опиум для народа. Я вполне могу допустить, что и у афганцев могли появиться свои обычаи, тайные ритуалы, хотя бы у каких-то групп. Ну, например, не бриться перед выполнением боевой задачи или, наоборот, обязательно идти в горы чисто выбритыми. Или брать «на счастье» пуговицу со штанов убитого душмана. Или сделать амулетом выбитый зуб какого-нибудь басмача. А то и отрезать поверженному врагу ухо, чтобы, засушив его, носить на шее. Я точно знаю, что американцы во Вьетнаме делали амулеты из высушенных ушей и других частей тела убитых партизан. У меня нет уверенности, что наши не поступали также…
— Не может быть!
— А почему, позвольте вас спросить? Только потому, что они «наши», а американцы — «ихние»?
— Не знаю почему, — упрямо сказала Лена, — но я этому верить не хочу, просто не могу. Наши — и такое?
— Но ведь могилу друга своего они раскопали, а труп куда-то спрятали, если я вас правильно понял? Значит, могли и на амулеты изрезать…
— Не знаю… — промямлила Лена.
Я слушал все это с самым серьезным интересом. Память Ричарда Брауна убеждала меня в том, что Чудо-юдо во многом прав. Во всяком случае, в том, что касалось американцев. Браун тоже с великой осторожностью ходил по открытому пространству, во всяком случае, в первые месяцы по возвращении в Штаты. Не раз и не два ему мерещилось, что где-то в траве, на газоне парка может находиться мина. Много раз возникало ощущение, что тебя кто-то выцеливает, и хотелось выстрелить первым. И о том, что уши вьетконговцев кое-кто засушивал и носил как амулеты, и про зубы, выбитые у трупов, Сергеевич вовсе не врал. Я… то есть, конечно, Браун видел это все своими глазами. Опыт того же Брауна напоминал и о том, какие «сувенирчики» вывозились наемниками из Анголы. Все это называлось «bodycount» — «подсчет трупов». Командование применяло какие-то запретительные меры, большинство нормальных солдат считало этих ребят бандитами, но побаивалось. Самое главное, что удерживало от подражания — возможность угодить вместе с «сувенирами» к Вьетконгу. Малыши-«чарли» вряд ли сочли бы нужным брать его надолго. Да и легкой смерти у такого молодца обычно не бывало. Чаще всего парни в черных рубашках тоже брали себе что-нибудь «на память». Хорошо еще, если это было только ухо или нос, и если при этом они не забывали пристрелить, ибо можно было провисеть в «волчьей яме» нанизанным на бамбуковый кол и сутки, и трое, прежде чем Господь соизволил бы принять душу грешника. За такие муки можно бы и в святые великомученики производить, если б уж очень много грехов не было сотворено…
Чудо-юдо встал и пошел еще раз окунуться, а я остался загорать.
Игорь сказал:
— Лихо он шпарит. Особенно насчет КПСС. Похоже, либо не боится ничего…
— Либо стукач, — с наивностью и простодушием отозвался Вовка.
— Да уж… — усмехнулся я. — Прямо-таки орден ему дадут, если узнают, что вы не проявили сознательности и не остановили его антисоветской агитации. Полстраны Брежнева ругает, тут всех не посадишь. А кроме того, Ильич уже дело прошлое…
— Но я бы с ним лишнего не болтал, — осторожно сказал Вовка. — То, что стучат — это я точно знаю. Брат говорил, что менты много про всех знают — и прежде всего от стукачей. Ну, а кагэбэшники — тем более.
— Ты бы сам поменьше трепался, — заметил я, — а то подставишь когда-нибудь брательника…
— Точно, — кивнул Игорь, — самое лучшее — про баб разговаривать. А политику — ну ее на хрен.
— Вот и давай, рассказывай, какие у вас тут самые удобные, — хихикнул Лосенок. — А то у меня с непривычки глаза разбегаются… Вон их сколько тут
— и все красивые…
— В купальниках они все красивыми кажутся.
— Вы ж на танцах вчера были, — хмыкнул я. — Неужели ничего не подобрали?
— Да-а… — обиженно протянул Лосенок. — Игорь меня за руку вытащил, а там их шесть или семь. «Знакомьтесь, — говорит, — это Юра!» А они как начали имена говорить все подряд, я и забыл… Потанцевал, правда, с каждой, но как зовут — не помню. Вон та — Ира?
— Нет, это Лариса, — поправил Игорь. — Лариса, кажется…
— Ты сам, что ли, не помнишь? — подозрительно спросил Лосенок.
— Вообще-то, плохо, — сознался Игорь. — Это ж все молодежь. Те, которые с нами лазили, за два года все замуж повыходили. Их и в поселке-то не осталось, разъехались. Москвичей с квартирами надыбали. А это вон Вовкины ровесницы. Или даже моложе, класса из девятого.
— У вас тут одна школа?
— Одна. На фига больше? Народу-то немного. Еще ПТУ есть, сельское. Но там парни учатся, девок нет. Тут скоро вообще одни дачники останутся. Москва под боком.
Плавки просохли, я встал и направился к воде…
…Чудо-юдо, вылезая, сказал:
— Ну как, Николай, не желаешь попробовать себя в изучении наук?
— В смысле иностранного?
— Почему? Тебе нужно, скорее, другие предметы вспоминать. Русский, литературу, историю… Я ведь думал на днях съездить с тобой в институт, подать документы. Паспорт есть, военный билет в наличии, аттестат имеется. Еще что надо? Медицинская справка по форме 286 и фотокарточки. Это мы успеем за полдня сделать. Что так невесел? На танцы небось охота сходить?
Я отрицательно мотнул головой. На танцы я не рвался, это точно. А невеселость у меня была в связи с «афганцами». Не нравилось мне отчего-то, что их в милицию забрали. И то, что им там начали всякие страсти-мордасти пришивать, тоже. Не те они были люди, чтоб из-за ерунды раскапывать могилу друга. Да и то, что им цепляют похищение трупа, было враньем. Я точно помнил, как Толян сказал, что там никого не было.
— Ну так как, идешь? — спросил Чудо-юдо, и я кивнул.
…Сергей Сергеевич усадил Зинку и Ленку в кресла, надел на них наушники с обручами, и близнецы погрузились в сон. А мне он указал на стул, стоящий перед телевизором.
— Сейчас ты посмотришь видеофильм, — сказал Чудо-юдо, вставляя кассету в видак. — Он называется «История СССР с древнейших времен до конца XVIII века», в нем — вся программа 7-го класса, которую ты, конечно, уже считаешь забытой. Я прокручу его три раза подряд, а потом подключу программу, и ты плавно перейдешь в гипнотическое состояние. Уловил?
— А это не больно? — спросил я, надевая точно такую же гарнитуру с наушниками, какие были на головах близнецов.
— Нет, — ухмыльнулся Сергей Сергеевич, — это полезно.
Экран засветился. На нем возникла чернота с множеством звезд, затем одна из звездочек стала быстро увеличиваться и превратилась в планету Земля. Словно бы пролетев мимо Луны, я оказался рядом с планетой, и она как-то незаметно преобразовалась в огромный глобус, на котором яркая мерцающая красная линия обрисовала границу родной Страны Советов. Тут же возникло множество точек, отмечающих места расположения стоянок первобытных людей. Каждая точка, как бы вылетая из экрана, увеличивалась до размеров широкого круга, и в этом круге начинали мелькать всякие там каменные топоры, кости, горшки, наконечники стрел и гарпунов, а также реконструированные черепа всех этих неандертальцев, питекантропов и кроманьонцев. Все это промелькнуло очень быстро, я даже и не думал, что успел хоть что-нибудь запомнить. Потом почти в том же духе и с той же скоростью показали ареалы обитании славянских племен, государство Урарту и эллинистические страны Средней Азии. Киевскую Русь и ее распад. Дальше замелькали изображения вторжения монголо-татар, пошли с космической скоростью проматываться сцены Куликовской битвы, объединения земель вокруг Москвы, на какие-то доли секунды показался портрет Ивана Грозного, Ермак в кольчуге бросился в реку, появился Лжедмитрий с поляками, Минин с Пожарским, Михаил Романов, избираемый на царство, Алексей Михайлович и Стенька Разин, стрельцы… Дальше Петр с топором на верфях, штурм Орешка, Полтава, Гангут, Гренгам, похороны Петра. XVIII век: Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна, Елизавета, Петр III, Екатерина II, Павел… Все шло быстро, но ярко, я не слыхал какого-либо звукового сопровождения — ни слов, ни музыки. Хотя там были и кадры из каких-то фильмов, и иллюстрации из книг, и фотографии уцелевших до наших дней зданий. Что-то я помнил из школьных времен, про что-то где-то читал, но вообще-то все в целом казалось сущей ахинеей.
Как и обещал Чудо-юдо, фильм пошел по второму кругу, а потом по третьему. Странно, но я не ощутил обычной в таких случаях скуки. Я почему-то увидел то, чего в первый раз не заметил, и запомнил то, что с первого раза в памяти не удержалось. Правда, уже к последним кадрам я стал ощущать сонливость, а когда фильм кончился и в наушниках зазвучал властный, но успокаивающий голос Сергея Сергеевича: «Спа-ать! Спа-ать! Спа-ать!» — то я этому распоряжению тут же подчинился.
Сначала все еще мелькали в моем дремотном сознании какие-то куски из фильма, а потом я увидел себя в роли экскурсовода, ведущего за собой группу экскурсантов по музею. Я даже узнал этот музей — Государственный Исторический, тот, что на Красной площади. Мы туда как-то ходили на экскурсию с ребятами из детдома.
Среди экскурсантов оказались Игорь, Вовка, Лосенок, еще какие-то здешние люди и сам Сергей Сергеевич. Удивительно, но я шел по музею так, будто всю жизнь там проработал и рассказывал бойко, не сбиваясь, и о первобытных, и о скифах, и об урартах, и о славянах. .
Все слушали, задавали вопросы, а я на эти вопросы отвечал. Оказывается, я
точно мог рассказать, как развивались события в битвах, знал, что Засадным полком на Куликовом поле командовал Боброк-Волынский, что Украина воссоединилась с Россией в 1654 году и даже то, что Переяслав-Хмельницкий — это не Переславль-Залесский… Я откуда-то знал, что, кроме Анны Иоанновны, была еще и Анна Леопольдовна с маленьким сынишкой-императором Иваном VI Антоновичем и мужем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люннебургским и что Иван Антонович двадцать с лишним лет просидел в Шлиссельбурге, пока его не попытался освободить Мирович, в результате чего этого бедного Антоновича шлепнули… Потом я очень толково рассказывал о Суворове, припомнил такие битвы, как Козлуджи и Рымник, и где, как и кого при этом били. Я не перепутал убийство Петра III с убийством Павла I и каждый раз говорил о том, что нужно… Затем я очнулся.
— Привет! — сказал Чудо-юдо. — Ну каково?
— Здорово… — Я восхитился совершенно искренне. — Неужели я действительно все так быстро выучил?
— Не выучил, а вспомнил, — поправил Сергей Сергеевич, — ты ведь в седьмом классе все это уже проходил, где-то в голове у тебя вся эта информация хранилась. Видеофильм обновил твои впечатления, сделал тебя более настроенным на внушение и одновременно мобилизовал твою память. Ничего сверхъестественного. Теперь этот раздел истории ты сможешь и через год ответить без запинки. Сегодня, наверно, не буду тебя перегружать, а завтра пройдем таким же образом весь XIX век, послезавтра — XX до 1917 года, потом довоенный период, и наконец — самый последний — до наших дней. Пять вечеров, и ты сможешь сдать историю на пять баллов.
— Лихо!
— «То ли еще будет», как поет почтенная Алла Пугачева. Главное — верить в свои силы. Идем чаевничать, сегодня у нас дамы хозяйничают. Чай прошел почти как в прошлый раз, то есть я опять слушал рассказки про посещение иноземных городов. Близнецы на сей раз побывали в Лондоне и Канберре. Зина повстречалась с неким мистером Коллинзом и получила от него свежий номер «Тайме» и тоже с объявлением компании «Джи энд Кей», из которого выписала на листочек цифры. Лена в Канберре встретилась с каким-то Бенксом и приобрела от него список телефонных номеров, которые, разумеется, тоже записала на листочке. Мне Чудо-юдо вопросов не задавал, но внимательно слушал то, о чем спрашивали девчонки.
Проводив близнецов до терраски, я взобрался в «мансарду» над курятником и завалился на тюфяк, благо Игорь с Лосенком опять уперлись на танцы. Честно говоря, я думал, что, наверно, мне стоит тоже показаться на этом культурно-массовом мероприятии, потому что время было детское и спать мне вроде бы не хотелось. Однако едва я улегся, как «руководящая и направляющая» приказала мне спать…
Дурацкий сон Короткова N 2
Халтурка
— Я только предполагаю. К тому же, конечно, речь идет не обо всех, а об отдельных индивидуумах — ничтожном меньшинстве. Но их вполне могло охватить какое-то псевдорелигиозное чувство, потом оформиться в придуманные ими самими ритуалы. А они могут оказаться самыми омерзительными. Вот то, что вы мне рассказали, очень это напоминает…
— Вы думаете, что эти четверо — поклонники Сатаны? — Зина произнесла это с заметным страхом в голосе.
— Необязательно. И даже скорее всего, что нет. Ясно ведь, что ни в СССР, ни в Афганистане у них не было возможности ознакомиться с сатанизмом по литературе. Подозреваю, что они и по сей день не знают, что на Западе подобная литература свободно издается и даже существует такая наука, как демонология. Но стихийно выработать в своем кругу особые обряды и обычаи, похожие на сатанистские, они вполне могли.
— Разве можно такое придумать — раскапывать могилу, вытаскивать гроб и похищать труп?
Я прислушался повнимательней. С чего это Ленка взяла, что труп был похищен? Как я понял, присутствуя на месте события, «афганцы» вообще не нашли никого в гробу. Они, я догадывался, имели причины подозревать, что тете Кате привезли пустой гроб, но наверняка этого не знали, потому и пошли проверять.
— Я не могу сказать с уверенностью, что они это придумали, но вполне допускаю такое. Ведь как возникали ритуалы в примитивном, первобытно-коммунистическом обществе? Люди очеловечивали силы природы: ветер, грозу, морскую бурю, огонь, землю. Вырабатывалось и, условно говоря, «человеческое отношение» к этим силам, а известно, что человеческие отношения строятся по известному принципу: «Ты — мне, я — тебе» Вот, допустим, жил да был древний охотник, которому вдруг перестало везти на охоте. Три дня маялся, бегал по лесу с каменным топором, а ни одного приличного зверя не убил, только какую-нибудь крысу…
— Не надо про крысу! — запищала Зинка. — Я их боюсь и на дух не выношу!
— Хорошо, пусть будет заяц… Если Елена Иванна не заявит, что ей зайчика жалко. Вы охотника пожалейте — его ведь жена съест, как-никак матриархат на дворе. Стал, значит, наш охотник собираться в лес, решил изжарить зайчатинку на костре, зазевался, размышляя, как ему выполнить план по увеличению вылова дичи в свете решений очередного родоплеменного съезда — и уронил недожаренного зайчика в костер, отчего конечный продукт стал неудобоваримым, точнее — неудобоперевариваемым. Мало того, что в лес отправился голодным, так еще и супруга каменной поварешкой по лбу заехала. Но зато на охоте повезло. Завалил мамонта — сразу весь план по заготовке мяса выполнил досрочно. Получив от жены почетную берестяную грамоту и значок ударника примитивно-коммунистического труда, наш охотник начал думу думать. Обобщать свой передовой опыт, доискиваться причин резко возросшей производительности труда… Конечно, в наше время он подумал бы, что все произошло потому, что он, простой неандертальский парень, изучил в совершенстве труды классиков марксизма-ленинизма, проникся духом решений XXVI съезда КПСС, уловил ценные мысли в трудах Леонида Ильича Брежнева, царствие ему небесное. Но тогда, когда даже «Малая земля», как ни странно, еще не была написана — о чем он мог подумать? Да о том, что три дня был в немилости у какого-нибудь Великого духа Огня. А на четвертый, случайно уронив в костер свой скромный завтрак и дав его сожрать Огню, умилостивил эту вышестоящую инстанцию. А потому в следующий раз, собираясь на охоту, уже целенаправленно откромсал от мамонта полтора кило мяса и кинул в огонь, чтобы высокопоставленный товарищ правильно его понял. И поскольку ему вновь повезло с мамонтом, наш простой неандертальский или кроманьонский труженик стал повторять этот ритуал ежедневно. А если при этом еще что-то не клеилось, он просил супругу на прощанье треснуть его поварешкой — поскольку это сулило особую удачу.
Порадовавшись своему юмору, поскольку «прилипалы» заулыбались, Чудо-юдо продолжал несколько серьезнее:
— Так вот рождались верования и всяческая магия, а также иной опиум для народа. Я вполне могу допустить, что и у афганцев могли появиться свои обычаи, тайные ритуалы, хотя бы у каких-то групп. Ну, например, не бриться перед выполнением боевой задачи или, наоборот, обязательно идти в горы чисто выбритыми. Или брать «на счастье» пуговицу со штанов убитого душмана. Или сделать амулетом выбитый зуб какого-нибудь басмача. А то и отрезать поверженному врагу ухо, чтобы, засушив его, носить на шее. Я точно знаю, что американцы во Вьетнаме делали амулеты из высушенных ушей и других частей тела убитых партизан. У меня нет уверенности, что наши не поступали также…
— Не может быть!
— А почему, позвольте вас спросить? Только потому, что они «наши», а американцы — «ихние»?
— Не знаю почему, — упрямо сказала Лена, — но я этому верить не хочу, просто не могу. Наши — и такое?
— Но ведь могилу друга своего они раскопали, а труп куда-то спрятали, если я вас правильно понял? Значит, могли и на амулеты изрезать…
— Не знаю… — промямлила Лена.
Я слушал все это с самым серьезным интересом. Память Ричарда Брауна убеждала меня в том, что Чудо-юдо во многом прав. Во всяком случае, в том, что касалось американцев. Браун тоже с великой осторожностью ходил по открытому пространству, во всяком случае, в первые месяцы по возвращении в Штаты. Не раз и не два ему мерещилось, что где-то в траве, на газоне парка может находиться мина. Много раз возникало ощущение, что тебя кто-то выцеливает, и хотелось выстрелить первым. И о том, что уши вьетконговцев кое-кто засушивал и носил как амулеты, и про зубы, выбитые у трупов, Сергеевич вовсе не врал. Я… то есть, конечно, Браун видел это все своими глазами. Опыт того же Брауна напоминал и о том, какие «сувенирчики» вывозились наемниками из Анголы. Все это называлось «bodycount» — «подсчет трупов». Командование применяло какие-то запретительные меры, большинство нормальных солдат считало этих ребят бандитами, но побаивалось. Самое главное, что удерживало от подражания — возможность угодить вместе с «сувенирами» к Вьетконгу. Малыши-«чарли» вряд ли сочли бы нужным брать его надолго. Да и легкой смерти у такого молодца обычно не бывало. Чаще всего парни в черных рубашках тоже брали себе что-нибудь «на память». Хорошо еще, если это было только ухо или нос, и если при этом они не забывали пристрелить, ибо можно было провисеть в «волчьей яме» нанизанным на бамбуковый кол и сутки, и трое, прежде чем Господь соизволил бы принять душу грешника. За такие муки можно бы и в святые великомученики производить, если б уж очень много грехов не было сотворено…
Чудо-юдо встал и пошел еще раз окунуться, а я остался загорать.
Игорь сказал:
— Лихо он шпарит. Особенно насчет КПСС. Похоже, либо не боится ничего…
— Либо стукач, — с наивностью и простодушием отозвался Вовка.
— Да уж… — усмехнулся я. — Прямо-таки орден ему дадут, если узнают, что вы не проявили сознательности и не остановили его антисоветской агитации. Полстраны Брежнева ругает, тут всех не посадишь. А кроме того, Ильич уже дело прошлое…
— Но я бы с ним лишнего не болтал, — осторожно сказал Вовка. — То, что стучат — это я точно знаю. Брат говорил, что менты много про всех знают — и прежде всего от стукачей. Ну, а кагэбэшники — тем более.
— Ты бы сам поменьше трепался, — заметил я, — а то подставишь когда-нибудь брательника…
— Точно, — кивнул Игорь, — самое лучшее — про баб разговаривать. А политику — ну ее на хрен.
— Вот и давай, рассказывай, какие у вас тут самые удобные, — хихикнул Лосенок. — А то у меня с непривычки глаза разбегаются… Вон их сколько тут
— и все красивые…
— В купальниках они все красивыми кажутся.
— Вы ж на танцах вчера были, — хмыкнул я. — Неужели ничего не подобрали?
— Да-а… — обиженно протянул Лосенок. — Игорь меня за руку вытащил, а там их шесть или семь. «Знакомьтесь, — говорит, — это Юра!» А они как начали имена говорить все подряд, я и забыл… Потанцевал, правда, с каждой, но как зовут — не помню. Вон та — Ира?
— Нет, это Лариса, — поправил Игорь. — Лариса, кажется…
— Ты сам, что ли, не помнишь? — подозрительно спросил Лосенок.
— Вообще-то, плохо, — сознался Игорь. — Это ж все молодежь. Те, которые с нами лазили, за два года все замуж повыходили. Их и в поселке-то не осталось, разъехались. Москвичей с квартирами надыбали. А это вон Вовкины ровесницы. Или даже моложе, класса из девятого.
— У вас тут одна школа?
— Одна. На фига больше? Народу-то немного. Еще ПТУ есть, сельское. Но там парни учатся, девок нет. Тут скоро вообще одни дачники останутся. Москва под боком.
Плавки просохли, я встал и направился к воде…
…Чудо-юдо, вылезая, сказал:
— Ну как, Николай, не желаешь попробовать себя в изучении наук?
— В смысле иностранного?
— Почему? Тебе нужно, скорее, другие предметы вспоминать. Русский, литературу, историю… Я ведь думал на днях съездить с тобой в институт, подать документы. Паспорт есть, военный билет в наличии, аттестат имеется. Еще что надо? Медицинская справка по форме 286 и фотокарточки. Это мы успеем за полдня сделать. Что так невесел? На танцы небось охота сходить?
Я отрицательно мотнул головой. На танцы я не рвался, это точно. А невеселость у меня была в связи с «афганцами». Не нравилось мне отчего-то, что их в милицию забрали. И то, что им там начали всякие страсти-мордасти пришивать, тоже. Не те они были люди, чтоб из-за ерунды раскапывать могилу друга. Да и то, что им цепляют похищение трупа, было враньем. Я точно помнил, как Толян сказал, что там никого не было.
— Ну так как, идешь? — спросил Чудо-юдо, и я кивнул.
…Сергей Сергеевич усадил Зинку и Ленку в кресла, надел на них наушники с обручами, и близнецы погрузились в сон. А мне он указал на стул, стоящий перед телевизором.
— Сейчас ты посмотришь видеофильм, — сказал Чудо-юдо, вставляя кассету в видак. — Он называется «История СССР с древнейших времен до конца XVIII века», в нем — вся программа 7-го класса, которую ты, конечно, уже считаешь забытой. Я прокручу его три раза подряд, а потом подключу программу, и ты плавно перейдешь в гипнотическое состояние. Уловил?
— А это не больно? — спросил я, надевая точно такую же гарнитуру с наушниками, какие были на головах близнецов.
— Нет, — ухмыльнулся Сергей Сергеевич, — это полезно.
Экран засветился. На нем возникла чернота с множеством звезд, затем одна из звездочек стала быстро увеличиваться и превратилась в планету Земля. Словно бы пролетев мимо Луны, я оказался рядом с планетой, и она как-то незаметно преобразовалась в огромный глобус, на котором яркая мерцающая красная линия обрисовала границу родной Страны Советов. Тут же возникло множество точек, отмечающих места расположения стоянок первобытных людей. Каждая точка, как бы вылетая из экрана, увеличивалась до размеров широкого круга, и в этом круге начинали мелькать всякие там каменные топоры, кости, горшки, наконечники стрел и гарпунов, а также реконструированные черепа всех этих неандертальцев, питекантропов и кроманьонцев. Все это промелькнуло очень быстро, я даже и не думал, что успел хоть что-нибудь запомнить. Потом почти в том же духе и с той же скоростью показали ареалы обитании славянских племен, государство Урарту и эллинистические страны Средней Азии. Киевскую Русь и ее распад. Дальше замелькали изображения вторжения монголо-татар, пошли с космической скоростью проматываться сцены Куликовской битвы, объединения земель вокруг Москвы, на какие-то доли секунды показался портрет Ивана Грозного, Ермак в кольчуге бросился в реку, появился Лжедмитрий с поляками, Минин с Пожарским, Михаил Романов, избираемый на царство, Алексей Михайлович и Стенька Разин, стрельцы… Дальше Петр с топором на верфях, штурм Орешка, Полтава, Гангут, Гренгам, похороны Петра. XVIII век: Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна, Елизавета, Петр III, Екатерина II, Павел… Все шло быстро, но ярко, я не слыхал какого-либо звукового сопровождения — ни слов, ни музыки. Хотя там были и кадры из каких-то фильмов, и иллюстрации из книг, и фотографии уцелевших до наших дней зданий. Что-то я помнил из школьных времен, про что-то где-то читал, но вообще-то все в целом казалось сущей ахинеей.
Как и обещал Чудо-юдо, фильм пошел по второму кругу, а потом по третьему. Странно, но я не ощутил обычной в таких случаях скуки. Я почему-то увидел то, чего в первый раз не заметил, и запомнил то, что с первого раза в памяти не удержалось. Правда, уже к последним кадрам я стал ощущать сонливость, а когда фильм кончился и в наушниках зазвучал властный, но успокаивающий голос Сергея Сергеевича: «Спа-ать! Спа-ать! Спа-ать!» — то я этому распоряжению тут же подчинился.
Сначала все еще мелькали в моем дремотном сознании какие-то куски из фильма, а потом я увидел себя в роли экскурсовода, ведущего за собой группу экскурсантов по музею. Я даже узнал этот музей — Государственный Исторический, тот, что на Красной площади. Мы туда как-то ходили на экскурсию с ребятами из детдома.
Среди экскурсантов оказались Игорь, Вовка, Лосенок, еще какие-то здешние люди и сам Сергей Сергеевич. Удивительно, но я шел по музею так, будто всю жизнь там проработал и рассказывал бойко, не сбиваясь, и о первобытных, и о скифах, и об урартах, и о славянах. .
Все слушали, задавали вопросы, а я на эти вопросы отвечал. Оказывается, я
точно мог рассказать, как развивались события в битвах, знал, что Засадным полком на Куликовом поле командовал Боброк-Волынский, что Украина воссоединилась с Россией в 1654 году и даже то, что Переяслав-Хмельницкий — это не Переславль-Залесский… Я откуда-то знал, что, кроме Анны Иоанновны, была еще и Анна Леопольдовна с маленьким сынишкой-императором Иваном VI Антоновичем и мужем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люннебургским и что Иван Антонович двадцать с лишним лет просидел в Шлиссельбурге, пока его не попытался освободить Мирович, в результате чего этого бедного Антоновича шлепнули… Потом я очень толково рассказывал о Суворове, припомнил такие битвы, как Козлуджи и Рымник, и где, как и кого при этом били. Я не перепутал убийство Петра III с убийством Павла I и каждый раз говорил о том, что нужно… Затем я очнулся.
— Привет! — сказал Чудо-юдо. — Ну каково?
— Здорово… — Я восхитился совершенно искренне. — Неужели я действительно все так быстро выучил?
— Не выучил, а вспомнил, — поправил Сергей Сергеевич, — ты ведь в седьмом классе все это уже проходил, где-то в голове у тебя вся эта информация хранилась. Видеофильм обновил твои впечатления, сделал тебя более настроенным на внушение и одновременно мобилизовал твою память. Ничего сверхъестественного. Теперь этот раздел истории ты сможешь и через год ответить без запинки. Сегодня, наверно, не буду тебя перегружать, а завтра пройдем таким же образом весь XIX век, послезавтра — XX до 1917 года, потом довоенный период, и наконец — самый последний — до наших дней. Пять вечеров, и ты сможешь сдать историю на пять баллов.
— Лихо!
— «То ли еще будет», как поет почтенная Алла Пугачева. Главное — верить в свои силы. Идем чаевничать, сегодня у нас дамы хозяйничают. Чай прошел почти как в прошлый раз, то есть я опять слушал рассказки про посещение иноземных городов. Близнецы на сей раз побывали в Лондоне и Канберре. Зина повстречалась с неким мистером Коллинзом и получила от него свежий номер «Тайме» и тоже с объявлением компании «Джи энд Кей», из которого выписала на листочек цифры. Лена в Канберре встретилась с каким-то Бенксом и приобрела от него список телефонных номеров, которые, разумеется, тоже записала на листочке. Мне Чудо-юдо вопросов не задавал, но внимательно слушал то, о чем спрашивали девчонки.
Проводив близнецов до терраски, я взобрался в «мансарду» над курятником и завалился на тюфяк, благо Игорь с Лосенком опять уперлись на танцы. Честно говоря, я думал, что, наверно, мне стоит тоже показаться на этом культурно-массовом мероприятии, потому что время было детское и спать мне вроде бы не хотелось. Однако едва я улегся, как «руководящая и направляющая» приказала мне спать…
Дурацкий сон Короткова N 2
Строго говоря, этот сон был не столько дурацким, сколько очень страшным. Наверно, более страшного сна до этого момента я не видел. Именно после того сна у меня появилось серьезное сомнение в том, что потусторонний мир — всего лишь вредное суеверие, распространяемое агентами империализма.
Во-первых, в этом сне мне явился человек, которого я никогда не видел живым. О том, кого я, собственно, вижу, мне удалось догадаться лишь минуту-две после начала сна.
Это был Санька Терентьев, точнее, ожившая черно-белая фотография, которую я видел на памятнике. Впрочем, тогда, наяву, я ее почти не запомнил. Однако во сне этот кусочек фотобумаги, прилепленный в рамке к фанерной пирамидке, вдруг ожил. Рамка со стеклом стала как бы экраном телевизора. Санька в гражданском пиджаке с галстуком оказался примерно там, где располагается диктор, объявляющий об очередной кончине члена Политбюро. Конечно, во сне мне не у кого было спросить, похож ли голос на тот, каким разговаривал Санька. Но одно я запомнил четко: Санька говорил с заметным придыхом и здорово окал, наподобие владимирца или нижегородца.
— Николай! — объявил он из своей рамки. — Пошли, покажу, где меня пристроили…
С этими словами он выплыл из «экрана» и, окруженный мутно-белым туманным овалом, по-прежнему видимый лишь по пояс, полетел над кладбищем от своей пирамидки.
У меня аж все заледенело от жути. Вроде бы было светло, даже, кажется, солнце светило, не было никаких ведьм, чертей, монстров и иных видаковых чудовищ, которых я помнил по фильмам, когда-то просмотренным Брауном. Страх можно бы назвать и беспричинным, если б я не знал, что Санька — мертвец.
Тем не менее я пошел туда, куда полетел Санька в своем овале-ореоле. Сначала — через кладбище, потом — через поселок. Все это было не чем-то абстрактным, а именно здешним, реальным. Я даже прошел мимо дома Чебаковых и мимо курятника, где дрых в это самое время. Санька держался где-то в пяти-шести метрах от меня. Ни догонять его, ни отставать от него я и не пытался.
Как пришитый, как нитка за иголкой, я следовал за ним и, наконец, очутился на берегу реки. Забыл сказать, что, пока Санька «вел» меня через кладбище и поселок, мы не встретили ни одного человека. И вообще — ничего живого. Уже позже, размышляя над тем, что же было самое страшное в этом сне, я пришел к выводу: тишина. Кроме той фразы, с которой началось мое путешествие, в течение всего пути я не услышал ни одного звука, ни одного шороха. Это была ЗАМОГИЛЬНАЯ тишина.
Конечно, и на берегу, на пляже, где наяву все с утра до вечера было забито купальщиками, оказалось абсолютно пусто. Санькин ореол поднялся над пляжем и переместился к обрыву. Здесь он завис над землей и остановился. Я приблизился к этому месту и увидел верхушку колышка, забитого в землю.
— Здесь! — коротко сказал Санька, и нижняя часть его ореола вытянулась, словно острие стрелы. Острие это уперлось в колышек. Я тут же заметил, что трава, растущая вокруг колышка, намного зеленей той, что расположена подальше. Колышек был забит в середину прямоугольника, выложенного из свежего дерна.
— Попробуй, выдерни! — провещал призрак, и я повиновался, в смысле, ухватился за колышек обеими руками. Однако я не сумел его вытащить, ибо это был не колышек, а целый кол, на полметра, не меньше, вбитый в землю.
— Я здесь! — объявил дух Саньки, рука его высунулась из ореола и легко выдернула не только кол, но и дерн, и верхний слой засыпки. Бр-р-р! Много лет спустя ничего более ужасного не припомню…
Скелет в уже изгнившем парадном мундире, объеденные до костей кисти рук, но самое страшное — череп с остатками полуразложившейся плоти на лице и жирными розовыми червями, шевелящимися в глазницах.
— Это я! — весело объявил Санька и исчез, а я, дико заорав, проснулся весь в холодном поту и едва ли не стуча зубами от страха.
Сон продолжается наяву Первым, что я увидел наяву, были выпученные от удивления глаза Лосенка.
— Ты что, офигел? — спросил он, крутя пальцем у виска. — Накурился, что ли? Орешь как резаный среди ночи.
— Да приснилась тут ерунда какая-то… — пробормотал я.
— Во-во, — хмыкнул Игорь, — небось тебя Сергеич вместе с девками заучили совсем. Они тоже иногда по ночам вскакивают и орут, мне мать рассказывала.
Судя по всему, они вернулись недавно и спать еще не ложились. Винишком пахло, но не сильно, видать, приняли немного.
— Тут, блин, такие дела, — сказал Лосенок, — очумеешь…
— Да… — вздохнул Игорь. — Ты не слышал?
— Чего? — я в это время неловко пытался чиркнуть спичкой, чтобы успокоить нервы сигаретой.
— Да про «афганов» этих. Вовка Рыжий на хвосте принес. Брат, говорит, рассказал. Оказывается, вчера днем, этот шрамоватый, Андрюха, раскололся. Сознался, короче, что они нашего Саньку сами в Афгане приложили. То ли он им задолжал что-то, то ли чарс какой-то заныкал. В общем, наркоту по типу анаши. Они, оказывается, все — анашисты. И как накурятся, то им под кайфом является Санька.
— Фигня какая-то, — пробормотал я, вновь ощутив ледяное дыхание сна, и мурашки побежали у меня по коже.
— Да, — поддержал Лосенок, — они ж вроде нормальные были.
— Когда не в кайфе, — зло хмыкнул Игорь, — все нормальные. А пыханут — и крыша едет. Короче, Саньку они решили выкопать и закопать в другом месте, проткнув осиновым колом. Дескать, смотрели по видаку фильм про вампиров, там так делали, чтобы из могилы не вылезали.
— Ну, суки! — прошипел Лосенок. — Мало мы им навешали!
— Их, подонков, убить надо было! — вскипел Игорь. — Если их не засудят -
я их сам поконаю. Сюда еще приехали, к тете Кате подмазались, наркота гребаная!
— А он сказал, где они Саньку — начал было я, но Игорь даже не дослушал вопрос.
— Все выложил, сука! Остальные, конечно, отнекивались, но их приперли. Отвели всех вечером на берег, на обрыв.
У меня похолодело аж в селезенке, дрожь в руках, которая едва успела уняться, опять вернулась.
— И там, на обрыве, — продолжил Игорь, — Андрюха показал, где они труп Саньки закопали. И кол — аж полтора метра вбили. Паскуды!
— Жуть такая! — поежился Лосенок. — Вовка говорит «Весь сгнил, червяки в глазах ползают.»
— Ну, это он и приболтнуть мог, — отмахнулся Игорь, — самого-то Вовки там не было. Но все равно — гадье эти четверо, а не люди. Точно, если они свой вышак не получат — я их под землей найду и обратно закопаю. Как они — Саньку.
Я понял, что если сейчас расскажу свой сон или хотя бы о том, что следом за «афганцами» ходил на кладбище, то отношения у меня с Игорем и Лосенком могут круто испортиться. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы после таких россказней не заподозрить меня в соучастии. Да и оказаться в ментовке у меня стремления не имелось. Даже ненадолго. Тем более, что кудесник Чудо-юдо уже открыл передо мной такие перспективы.
Мучила ли меня совесть? Черта с два. Она только немного пощипывала. Да, я знал, что «афганцы» ни при чем. Они искали пустой гроб потому, что знали или догадывались — нет там Саньки. Я хорошо помню, что они говорили тогда, ночью, над разрытой могилой. Но грош цена всем этим показаниям, если их хотят «утопить». Если б я был благополучным мальчиком из хорошо обеспеченной и не имеющей неладов с законом семьи, то, может быть, и поверил бы в справедливость. Но я был государственным ребенком Система — она и в детдоме система.
В общем, страх от кошмара все-таки унялся, я улегся на тюфяк и на сей раз проспал без всяких снов, приятных и неприятных, аж до десяти утра.
Во-первых, в этом сне мне явился человек, которого я никогда не видел живым. О том, кого я, собственно, вижу, мне удалось догадаться лишь минуту-две после начала сна.
Это был Санька Терентьев, точнее, ожившая черно-белая фотография, которую я видел на памятнике. Впрочем, тогда, наяву, я ее почти не запомнил. Однако во сне этот кусочек фотобумаги, прилепленный в рамке к фанерной пирамидке, вдруг ожил. Рамка со стеклом стала как бы экраном телевизора. Санька в гражданском пиджаке с галстуком оказался примерно там, где располагается диктор, объявляющий об очередной кончине члена Политбюро. Конечно, во сне мне не у кого было спросить, похож ли голос на тот, каким разговаривал Санька. Но одно я запомнил четко: Санька говорил с заметным придыхом и здорово окал, наподобие владимирца или нижегородца.
— Николай! — объявил он из своей рамки. — Пошли, покажу, где меня пристроили…
С этими словами он выплыл из «экрана» и, окруженный мутно-белым туманным овалом, по-прежнему видимый лишь по пояс, полетел над кладбищем от своей пирамидки.
У меня аж все заледенело от жути. Вроде бы было светло, даже, кажется, солнце светило, не было никаких ведьм, чертей, монстров и иных видаковых чудовищ, которых я помнил по фильмам, когда-то просмотренным Брауном. Страх можно бы назвать и беспричинным, если б я не знал, что Санька — мертвец.
Тем не менее я пошел туда, куда полетел Санька в своем овале-ореоле. Сначала — через кладбище, потом — через поселок. Все это было не чем-то абстрактным, а именно здешним, реальным. Я даже прошел мимо дома Чебаковых и мимо курятника, где дрых в это самое время. Санька держался где-то в пяти-шести метрах от меня. Ни догонять его, ни отставать от него я и не пытался.
Как пришитый, как нитка за иголкой, я следовал за ним и, наконец, очутился на берегу реки. Забыл сказать, что, пока Санька «вел» меня через кладбище и поселок, мы не встретили ни одного человека. И вообще — ничего живого. Уже позже, размышляя над тем, что же было самое страшное в этом сне, я пришел к выводу: тишина. Кроме той фразы, с которой началось мое путешествие, в течение всего пути я не услышал ни одного звука, ни одного шороха. Это была ЗАМОГИЛЬНАЯ тишина.
Конечно, и на берегу, на пляже, где наяву все с утра до вечера было забито купальщиками, оказалось абсолютно пусто. Санькин ореол поднялся над пляжем и переместился к обрыву. Здесь он завис над землей и остановился. Я приблизился к этому месту и увидел верхушку колышка, забитого в землю.
— Здесь! — коротко сказал Санька, и нижняя часть его ореола вытянулась, словно острие стрелы. Острие это уперлось в колышек. Я тут же заметил, что трава, растущая вокруг колышка, намного зеленей той, что расположена подальше. Колышек был забит в середину прямоугольника, выложенного из свежего дерна.
— Попробуй, выдерни! — провещал призрак, и я повиновался, в смысле, ухватился за колышек обеими руками. Однако я не сумел его вытащить, ибо это был не колышек, а целый кол, на полметра, не меньше, вбитый в землю.
— Я здесь! — объявил дух Саньки, рука его высунулась из ореола и легко выдернула не только кол, но и дерн, и верхний слой засыпки. Бр-р-р! Много лет спустя ничего более ужасного не припомню…
Скелет в уже изгнившем парадном мундире, объеденные до костей кисти рук, но самое страшное — череп с остатками полуразложившейся плоти на лице и жирными розовыми червями, шевелящимися в глазницах.
— Это я! — весело объявил Санька и исчез, а я, дико заорав, проснулся весь в холодном поту и едва ли не стуча зубами от страха.
Сон продолжается наяву Первым, что я увидел наяву, были выпученные от удивления глаза Лосенка.
— Ты что, офигел? — спросил он, крутя пальцем у виска. — Накурился, что ли? Орешь как резаный среди ночи.
— Да приснилась тут ерунда какая-то… — пробормотал я.
— Во-во, — хмыкнул Игорь, — небось тебя Сергеич вместе с девками заучили совсем. Они тоже иногда по ночам вскакивают и орут, мне мать рассказывала.
Судя по всему, они вернулись недавно и спать еще не ложились. Винишком пахло, но не сильно, видать, приняли немного.
— Тут, блин, такие дела, — сказал Лосенок, — очумеешь…
— Да… — вздохнул Игорь. — Ты не слышал?
— Чего? — я в это время неловко пытался чиркнуть спичкой, чтобы успокоить нервы сигаретой.
— Да про «афганов» этих. Вовка Рыжий на хвосте принес. Брат, говорит, рассказал. Оказывается, вчера днем, этот шрамоватый, Андрюха, раскололся. Сознался, короче, что они нашего Саньку сами в Афгане приложили. То ли он им задолжал что-то, то ли чарс какой-то заныкал. В общем, наркоту по типу анаши. Они, оказывается, все — анашисты. И как накурятся, то им под кайфом является Санька.
— Фигня какая-то, — пробормотал я, вновь ощутив ледяное дыхание сна, и мурашки побежали у меня по коже.
— Да, — поддержал Лосенок, — они ж вроде нормальные были.
— Когда не в кайфе, — зло хмыкнул Игорь, — все нормальные. А пыханут — и крыша едет. Короче, Саньку они решили выкопать и закопать в другом месте, проткнув осиновым колом. Дескать, смотрели по видаку фильм про вампиров, там так делали, чтобы из могилы не вылезали.
— Ну, суки! — прошипел Лосенок. — Мало мы им навешали!
— Их, подонков, убить надо было! — вскипел Игорь. — Если их не засудят -
я их сам поконаю. Сюда еще приехали, к тете Кате подмазались, наркота гребаная!
— А он сказал, где они Саньку — начал было я, но Игорь даже не дослушал вопрос.
— Все выложил, сука! Остальные, конечно, отнекивались, но их приперли. Отвели всех вечером на берег, на обрыв.
У меня похолодело аж в селезенке, дрожь в руках, которая едва успела уняться, опять вернулась.
— И там, на обрыве, — продолжил Игорь, — Андрюха показал, где они труп Саньки закопали. И кол — аж полтора метра вбили. Паскуды!
— Жуть такая! — поежился Лосенок. — Вовка говорит «Весь сгнил, червяки в глазах ползают.»
— Ну, это он и приболтнуть мог, — отмахнулся Игорь, — самого-то Вовки там не было. Но все равно — гадье эти четверо, а не люди. Точно, если они свой вышак не получат — я их под землей найду и обратно закопаю. Как они — Саньку.
Я понял, что если сейчас расскажу свой сон или хотя бы о том, что следом за «афганцами» ходил на кладбище, то отношения у меня с Игорем и Лосенком могут круто испортиться. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы после таких россказней не заподозрить меня в соучастии. Да и оказаться в ментовке у меня стремления не имелось. Даже ненадолго. Тем более, что кудесник Чудо-юдо уже открыл передо мной такие перспективы.
Мучила ли меня совесть? Черта с два. Она только немного пощипывала. Да, я знал, что «афганцы» ни при чем. Они искали пустой гроб потому, что знали или догадывались — нет там Саньки. Я хорошо помню, что они говорили тогда, ночью, над разрытой могилой. Но грош цена всем этим показаниям, если их хотят «утопить». Если б я был благополучным мальчиком из хорошо обеспеченной и не имеющей неладов с законом семьи, то, может быть, и поверил бы в справедливость. Но я был государственным ребенком Система — она и в детдоме система.
В общем, страх от кошмара все-таки унялся, я улегся на тюфяк и на сей раз проспал без всяких снов, приятных и неприятных, аж до десяти утра.
Халтурка
Разбудил нас Чебаков-старший.
— Ну, красноармейцы, — объявил он, грозно обдав нас похмельным духом. — Отдохнули? Пойдем, похалтурим маленько.
Я сразу вспомнил, что речь идет о бассейне на даче Чудо-юда.
— Почем сговорился, бать? — спросил Игорь.
— Вам — по два стольника, мне — остальное, — Иван Михалыч прикинулся шлангом. — Это только за разметку и котлован. Бетон, плитку — всю чуйню-муйню — отдельно. Счас пожрем, примем — и вперед!
Мамаша Игоря заправила нас капитально, хотя есть особо не хотелось, а Михалыч оделил нас «для веселья» стопариком каждого. Потом из какой-то сараюшки старший Чебаков вытащил нивелир, складную рейку, веревку, топор, лопаты и торжественно вручил нам это оборудование. Я нарядился в свой старый добрый комбез, а Игорь с Юркой в какие-то рваные спецуры из запасов Михалыча.
— Рабочий класс! — с беспощадным сарказмом аттестовали нас близнецы и, похихикивая, отправились загорать.
— Ну, красноармейцы, — объявил он, грозно обдав нас похмельным духом. — Отдохнули? Пойдем, похалтурим маленько.
Я сразу вспомнил, что речь идет о бассейне на даче Чудо-юда.
— Почем сговорился, бать? — спросил Игорь.
— Вам — по два стольника, мне — остальное, — Иван Михалыч прикинулся шлангом. — Это только за разметку и котлован. Бетон, плитку — всю чуйню-муйню — отдельно. Счас пожрем, примем — и вперед!
Мамаша Игоря заправила нас капитально, хотя есть особо не хотелось, а Михалыч оделил нас «для веселья» стопариком каждого. Потом из какой-то сараюшки старший Чебаков вытащил нивелир, складную рейку, веревку, топор, лопаты и торжественно вручил нам это оборудование. Я нарядился в свой старый добрый комбез, а Игорь с Юркой в какие-то рваные спецуры из запасов Михалыча.
— Рабочий класс! — с беспощадным сарказмом аттестовали нас близнецы и, похихикивая, отправились загорать.