Передняя фура пронеслась по дороге еще метров пятьдесят, потом лошади резко рванули в сторону. Дышло сломалось. Фура на полном ходу опрокинулась — и на землю вывалилась груда ящиков.
— Прекратить огонь! — крикнул Ян.
Партизаны бросились к обозу.
И в этот миг из кустов на противоположной стороне дороги застучал автомат. Бежавший впереди Ондрей Ткач схватился руками за живот и опустился на колени. Вторая очередь подрезала его, и он упал, ткнувшись лицом в землю.
— Назад! — закричал Ян, сообразив, что кто-то из фашистов остался жив.
Партизаны залегли.
Засевший в кустах автоматчик продолжал полосовать короткими очередями дорогу.
— Сволочь! — прошептал Ян. — Когда он успел?
В горячке схватки никто не заметил, как немец соскочил с фуры и скрылся в кювете на той стороне.
Потерять на таком простом деле бойца! Что теперь скажет Ленька?
Ян осторожно поднял голову, пытаясь определить, откуда идут очереди.
Автомат умолк.
Кусты на той стороне не шевелились.
Ян толкнул лежавшего слева Каминского:
— Ты его видишь?
— Нет.
— Уполз в лес. Наверное, уже бежит к своим, — предположил кто-то.
— Ян, надень на карабин шапку и подними вверх, будто встаешь, — попросил лежавший справа Станислав.
Косовский сдернул с головы капелюш, нацепил на ствол карабина и приподнял над кустами. Станислав всматривался в заросли на той стороне.
Никакого движения.
Тишина висела над дорогой. Понуро стояли лошади. Дымил подожженный воз.
Косовский повел капелюш в сторону — как будто переползал вдоль обочины.
Автоматчик молчал. Вероятно, он разгадал примитивный маневр.
— Собака! — выругался Каминский. — Что теперь, так и будем лежать, пока не наскочат мотоциклисты?
— Ян, я подползу ближе к возам, оттуда хорошо видно ту сторону, — сказал Станислав.
— Хватит одного убитого. Лежи!
Прошло несколько минут.
— А что, если чесануть по кустам из пулемета? По самому низу вдоль всей обочины? — сказал Каминский. — Не выдержит, обязательно ответит.
Косовский уполз к пулемету.
Через минуту длинная очередь подсекла кусты у самых корней. Полетели сбитые пулями ветви, брызнула мерзлая земля. И почти сразу же с той стороны ответил немец.
Станислав увидел вспышки ответной очереди, а потом и самого солдата, вернее его голову в каске. Ствол автомата закрывал большую часть его лица, и только часть щеки и плечо оставались незащищенными.
Станислав медленно поднял карабин, коснулся прицелом нижнего края стальной каски, задержал дыхание и нажал спуск.
Очередь оборвалась. Немец последним смертным рывком поднялся на колени, прижал ладони к лицу и опрокинулся навзничь.
Медленно, с опаской подошли партизаны к фурам. Казалось, снова брызнет из кустов или из-под колес раскаленная очередь. Но кругом было тихо.
— Кто-нибудь двое соберите оружие. Стефан, Радек и ты, Стась, поймайте лошадей. Януш и Марек, подберите Ткача, — распорядился Ян.
В обозе оказались рождественские подарки: сыр, колбаса, мясные консервы, несколько копченых окороков, коробки с настоящим кофе, коробки с конфетами, банки с джемом и домашними маринадами, и почти в каждой посылке — теплые вещи: вязанные из добротной толстой шерсти трехпалые перчатки для стрельбы на морозе, носки с двойными пятками, байковые и фланелевые портянки, шарфы, егерское белье, свитера.
Попадались открытки с изображением сусальных елок и краснощеких дедов-морозов, присыпанные по клею разноцветной слюдой. На открытках готикой были написаны стандартные пожелания скорейшей победы и возвращения домой.
В одной фуре лежало несколько коробок с медикаментами. Большие пакеты ваты, бинты, комплекты первой помощи, дезинфицирующие присыпки, средства от простуды, от обморожений, обезболивающие, жаропонижающие, антисептические.
Четыре фуры, нагруженные доверху, пять автоматов, шесть карабинов, больше тысячи патронов к ним и двадцать гранат — хорошие трофеи. Однако радости не было. В этом коротком бою погиб Ондрей Ткач, веселый молодой парень из Хелмека. Его похоронили здесь же в лесу, неподалеку от лагеря, насыпав неприметный могильный холмик.
— Вот что, друзья, — сказал Ленька, когда вечером обсуждали итоги боя. — Так больше воевать нельзя. То, что мы делаем сейчас, это не война. Это игра в войну. Нам просто везло. А везение не может продолжаться вечно. Помните шоссе на Сандомир? Наша разведка напоролась там на отряд армейского боевого охранения, от которого еле унесла ноги. Раньше мы натыкались только на отряды полицаев или карателей СД. Что это значит? Это значит, что немцы принялись серьезно укреплять тыл. Скоро они начнут действовать против нас не отдельными карательными акциями, а пустят по нашим следам армейские соединения. И тогда нам конец.
— Так что, забиться в леса и подыхать с голоду? — не выдержал кто-то из бойцов.
— Нет. Я думаю, нам прежде всего нужно наладить связь с другими отрядами, а также с надежными людьми в деревнях и на хуторах. Эти люди могли бы сообщать нам о всех передвижениях немцев, помогали бы доставать продукты и укрывали бы наших раненых.
— Как мы можем связаться с другими отрядами, если даже не знаем, где они? — спросил Големба.
— Через местных жителей, — сказал Ленька. — Есть у нас кто-нибудь в отряде из этих мест?
Выяснилось, что большинство бойцов из западных воеводств. С начала войны они отступали вместе с частями регулярной польской армии, надеясь, что где-нибудь на Висле или на Сане армия задержит врага. Но надежды рухнули, когда остатки армии были разгромлены в Свентокшиских горах.
— В ближайшие дни нужно завязать контакты с местными жителями и поддерживать с ними постоянную связь, — сказал Ленька.
Теплые вещи из рождественского обоза пришлись ко времени. Через неделю Борковицкие леса утонули в снегу. Ударил мороз.
БЕЛЫЕ У КРАСНЫХ СКАЛ
— Прекратить огонь! — крикнул Ян.
Партизаны бросились к обозу.
И в этот миг из кустов на противоположной стороне дороги застучал автомат. Бежавший впереди Ондрей Ткач схватился руками за живот и опустился на колени. Вторая очередь подрезала его, и он упал, ткнувшись лицом в землю.
— Назад! — закричал Ян, сообразив, что кто-то из фашистов остался жив.
Партизаны залегли.
Засевший в кустах автоматчик продолжал полосовать короткими очередями дорогу.
— Сволочь! — прошептал Ян. — Когда он успел?
В горячке схватки никто не заметил, как немец соскочил с фуры и скрылся в кювете на той стороне.
Потерять на таком простом деле бойца! Что теперь скажет Ленька?
Ян осторожно поднял голову, пытаясь определить, откуда идут очереди.
Автомат умолк.
Кусты на той стороне не шевелились.
Ян толкнул лежавшего слева Каминского:
— Ты его видишь?
— Нет.
— Уполз в лес. Наверное, уже бежит к своим, — предположил кто-то.
— Ян, надень на карабин шапку и подними вверх, будто встаешь, — попросил лежавший справа Станислав.
Косовский сдернул с головы капелюш, нацепил на ствол карабина и приподнял над кустами. Станислав всматривался в заросли на той стороне.
Никакого движения.
Тишина висела над дорогой. Понуро стояли лошади. Дымил подожженный воз.
Косовский повел капелюш в сторону — как будто переползал вдоль обочины.
Автоматчик молчал. Вероятно, он разгадал примитивный маневр.
— Собака! — выругался Каминский. — Что теперь, так и будем лежать, пока не наскочат мотоциклисты?
— Ян, я подползу ближе к возам, оттуда хорошо видно ту сторону, — сказал Станислав.
— Хватит одного убитого. Лежи!
Прошло несколько минут.
— А что, если чесануть по кустам из пулемета? По самому низу вдоль всей обочины? — сказал Каминский. — Не выдержит, обязательно ответит.
Косовский уполз к пулемету.
Через минуту длинная очередь подсекла кусты у самых корней. Полетели сбитые пулями ветви, брызнула мерзлая земля. И почти сразу же с той стороны ответил немец.
Станислав увидел вспышки ответной очереди, а потом и самого солдата, вернее его голову в каске. Ствол автомата закрывал большую часть его лица, и только часть щеки и плечо оставались незащищенными.
Станислав медленно поднял карабин, коснулся прицелом нижнего края стальной каски, задержал дыхание и нажал спуск.
Очередь оборвалась. Немец последним смертным рывком поднялся на колени, прижал ладони к лицу и опрокинулся навзничь.
Медленно, с опаской подошли партизаны к фурам. Казалось, снова брызнет из кустов или из-под колес раскаленная очередь. Но кругом было тихо.
— Кто-нибудь двое соберите оружие. Стефан, Радек и ты, Стась, поймайте лошадей. Януш и Марек, подберите Ткача, — распорядился Ян.
В обозе оказались рождественские подарки: сыр, колбаса, мясные консервы, несколько копченых окороков, коробки с настоящим кофе, коробки с конфетами, банки с джемом и домашними маринадами, и почти в каждой посылке — теплые вещи: вязанные из добротной толстой шерсти трехпалые перчатки для стрельбы на морозе, носки с двойными пятками, байковые и фланелевые портянки, шарфы, егерское белье, свитера.
Попадались открытки с изображением сусальных елок и краснощеких дедов-морозов, присыпанные по клею разноцветной слюдой. На открытках готикой были написаны стандартные пожелания скорейшей победы и возвращения домой.
В одной фуре лежало несколько коробок с медикаментами. Большие пакеты ваты, бинты, комплекты первой помощи, дезинфицирующие присыпки, средства от простуды, от обморожений, обезболивающие, жаропонижающие, антисептические.
Четыре фуры, нагруженные доверху, пять автоматов, шесть карабинов, больше тысячи патронов к ним и двадцать гранат — хорошие трофеи. Однако радости не было. В этом коротком бою погиб Ондрей Ткач, веселый молодой парень из Хелмека. Его похоронили здесь же в лесу, неподалеку от лагеря, насыпав неприметный могильный холмик.
— Вот что, друзья, — сказал Ленька, когда вечером обсуждали итоги боя. — Так больше воевать нельзя. То, что мы делаем сейчас, это не война. Это игра в войну. Нам просто везло. А везение не может продолжаться вечно. Помните шоссе на Сандомир? Наша разведка напоролась там на отряд армейского боевого охранения, от которого еле унесла ноги. Раньше мы натыкались только на отряды полицаев или карателей СД. Что это значит? Это значит, что немцы принялись серьезно укреплять тыл. Скоро они начнут действовать против нас не отдельными карательными акциями, а пустят по нашим следам армейские соединения. И тогда нам конец.
— Так что, забиться в леса и подыхать с голоду? — не выдержал кто-то из бойцов.
— Нет. Я думаю, нам прежде всего нужно наладить связь с другими отрядами, а также с надежными людьми в деревнях и на хуторах. Эти люди могли бы сообщать нам о всех передвижениях немцев, помогали бы доставать продукты и укрывали бы наших раненых.
— Как мы можем связаться с другими отрядами, если даже не знаем, где они? — спросил Големба.
— Через местных жителей, — сказал Ленька. — Есть у нас кто-нибудь в отряде из этих мест?
Выяснилось, что большинство бойцов из западных воеводств. С начала войны они отступали вместе с частями регулярной польской армии, надеясь, что где-нибудь на Висле или на Сане армия задержит врага. Но надежды рухнули, когда остатки армии были разгромлены в Свентокшиских горах.
— В ближайшие дни нужно завязать контакты с местными жителями и поддерживать с ними постоянную связь, — сказал Ленька.
Теплые вещи из рождественского обоза пришлись ко времени. Через неделю Борковицкие леса утонули в снегу. Ударил мороз.
БЕЛЫЕ У КРАСНЫХ СКАЛ
Они сидели в нукевап, слушали свист ночного ветра в лесу и наслаждались теплом костра после ужина.
— Вот так же свистит Кей-вей-кеен — северо-западный ветер — в наших чащах, — произнес Станислав. — Хорошее время. Осенью все в селении сыты, у каждого новая одежда и новые песни. Старики рассказывают о далеких временах и о славных битвах. У женщин в глазах радость.
— Ты скучаешь по своим?
— Да, Ян. Я хотел бы возвратиться к братьям по крови.
— Тебе не понравилось в Польше? Не сейчас, конечно, а в Польше, которая была до войны?
— Я не понимаю вашей жизни, Ян. Почему у вас у одних людей есть все — большие красивые дома, автомобили, много еды и много одежды, а у других очень мало? У нас община дает человеку то, что ну» га для жизни, если даже он не может работать. Ведь он работал раньше и тоже давал общине то, что ей нужно. Моя мать и ее друзья хотели, чтобы в вашей земле у каждого человека было то, что ему необходимо для жизни, но полиция схватила ее, объявила преступницей и посадила в тюрьму. Разве это справедливо? Ваши законы писали очень хитрые люди, а не те, кто хотел хорошей жизни для всего племени. Почему вы должны подчиняться несправедливым законам? Почему вы не можете сменить своих вождей, если они вам не нравятся?
— Знаешь, Стась, я сам многого не понимаю.
— А у нас понимают все. На Больших Советах говорят все. И вождь, и старейшины всех родов. Потом решают.
— Стась, ведь у вас маленькое племя, легче выслушать всех и решить все вопросы. А у нас…
— Русским было труднее. У них очень большое племя. Ленька мне рассказывал, что однажды люди его племени собрали на Большой Совет людей других племен, живущих в соседних землях, и на этом Совете решили сбросить великого вождя, которого называли Сарь. И они сделали это. Они убили своего Сарь, и с тех пор всеми их племенами управляет Большой Совет, который все делит по справедливости. Почему вы не могли сделать так?
— Я никогда не шел против правительства, Стась. Я не хотел попасть в тюрьму. Да и вообще я не думал о политике.
— У нас каждый воин думает обо всем племени. Если он начинает думать только о себе, он теряет лицо, понимаешь? И вожди тоже так. Если бы мой отец, Высокий Орел, ошибся или потерял уважение племени, собрался бы Совет старейшин всех родов и выбрали нового вождя.
— Значит, у вас политикой занимаются все, а у нас есть для этого специальные люди. Меня политика не интересовала. По мне, если человек одет, сыт, если у него есть свой дом, если он может прокормить и одеть свою жену и детей — значит, в стране все хорошо. Все в порядке. Л какое при этом правительство — наплевать.
— Неправильно, Ян. Очень многое зависит от вождя. Если вождь поведет племя в места хорошей охоты, у людей будут и одежда, и мясо. Если вождь не захочет войны, будет долгий мир и юноши будут петь песни радости. Если вождь справедлив, справедливость и покой поселятся в каждой типи.
— Может быть, ты и прав. Мне просто не приходилось думать об этом. Я работал на заводе металлистом. Знаешь, что такое металлист? Восемь часов за станком. Времени не то что читать — разговаривать-то с товарищами не было. Только разве по воскресеньям. Пойдешь в кавярню, закажешь чашечку-другую кофе, потолкуешь с соседями. О чем мы толковали? О ценах, о хозяевах, которые стараются выжать из тебя побольше, а заплатить поменьше. Ну, о девушках, конечно, какая кому нравится и почему. Просмотришь газету, в основном — заднюю страничку: спрос и предложение труда. Вот и все. Потом доплетешься до постели и — до утра как убитый. Иногда выпьешь немного, это когда получишь жалованье или на праздник… У вас-то в племени часто бывали праздники? Помнишь, ты говорил про праздник осени…
— Тану-Тукау, — улыбнулся Станислав. — О, Тану Тукау такой праздник, который запоминается навсегда. Для каждого юноши он бывает только один раз в жизни. Тану-Тукау бывает весной и осенью, за день до первого весеннего или осеннего полнолуния. Мой Тану-Тукау осенний. Тогда два дня гремели над лесом бубны. Кей-вей-кеен разносил их голоса над землей. Их слышали месяц на небе, и река, и медведь, и олень, и рысь, и воины танов, капотов, сампичей, сиу и сивашей…
Станислав закрыл глаза, и Духи Воспоминаний и Снов унесли его в чащу на берегу озера Большого Медведя.
…Вечер сделал воду озера темной и глубокой. Лесные тени выползли на берега. В песок отмели, недалеко от селения, с разгона врезались желтые, красные и белые каноэ. Молча выпрыгивали из них воины, вытаскивали лодки на берег, выбрасывали на песок тюки и связки жердей. Женщины волокли тюки на высокое место, распаковывали их и ловко ставили типи. Это была их работа, так же как работа мужчины — добывать мясо и защищать семью от врага.
Последние каноэ прибыли в ночной мгле.
Он видел все это издали. Он не встречал гостей. Он не имел права кому-либо показываться на глаза. Таков был обычай.
Три дня он не прикасался к еде и питью. Три дня он жил в нукевап, построенном в глуши леса далеко от селения. Все эти дни он молился Великому Духу, чтобы, тот помог ему пройти через испытание и стать на пороге своих новых дней.
Когда он засыпал, он видел во сне тени древних животных, которые, как его праотцы, говорили на одном языке. Его тень была между ними и говорила с тенями Волка, Оленя и Медведя, с тенями Вороны, Рыси и Бобра, с тенями Белки, Орла и Кролика. В такие моменты он понимал, почему рысь никогда не спит зимой, почему вороны любят блестящие камешки, почему дикие козы слепо идут за своим вожаком даже на смерть. Все было открыто ему. Все надо было запомнить и повторить.
Он перебирал перья птиц и сам задавал вопросы и отвечал на них:
— Почему воины в своем крау носят перья орла?
— Потому что орел — самая воинственная и величественная птица и его перья трудно добыть.
— Что означают перья в крау?
— Не думай, что каждое перо на голове мужчины означает убитого им врага. Перья носят в зависимости от заслуг, как боевое отличие или почетный знак. Каждый воин, носящий орлиное перо, должен доказать свое право на него.
— Что говорят глазу перья?
— Перо, опущенное концом вниз, говорит, что воин был ранен во время битвы, но все же нанес удар врагу. Если он был ранен, не успев нанести удара, край пера подрезается. Если конец пера окрашен в красный цвет, значит, воин убил своего врага. Если на пере есть зарубка с окрашенными в красный цвет краями, значит, воин завоевал скальп. Если воин участвовал в десяти победоносных битвах, он имеет право носить куп — султан из перьев. Куп с рогами бизона имеет право надевать великий вождь или колдун племени. Таков язык перьев, так они говорят.
Он вспоминал песни своего народа, шепотом повторял имена великих вождей и рассказы о их славных деяниях, которые слышал от учителя и отца своего.
Он представлял себе славного Метакома, который разрушил двенадцать селений белых и сам погиб на острове Род, даже мертвым не выпустив из рук томагавка.
Он мысленно следил за великим путем Понтиака, когда тот, вместе с отважной своей дочерью Паките, проплыл на каноэ по всему течению Отца Вод, поднимая племена против белых пришельцев.
Он дрожал от гнева и ненависти, вспоминая рассказ Оеасеса о битве под Данвиллом, на берегу Онтарио, где погиб дед отца его — Падающая Звезда,
— Я кровь от крови его, я такой же, как сам Текумзе! — шептал он, и слезы текли по его щекам — последние слезы юноши, ибо воины никогда не плачут.
Он молился Духу Животных — Нана-бошо, чтобы тот был благосклонен к нему и посылал на тропы его лучшую дичь.
Он просил черного Духа Смерти — Кен-Маниту, чтобы тот дал ему достойный воина конец жизни, когда придет пора уходить к своим предкам золотой Дорогой Солнца.
Он рисовал на речном песке концом стрелы озера и реки, поселения и охотничьи тропы своей родины, и, закрыв глаза, старался запомнить их навсегда.
Он снова и снова проверял точность полета своего метательного ножа, и упругость лука, и тяжесть и остроту томагавка.
И когда пришло утро третьего дня, он понял, что повторил то, что узнал в лагере Молодых Волков за двенадцать лет, и готов к Посвящению.
Едва рассвет красной щелью расколол небо над лесом, в лагере снова запели бубны и загремели трещотки.
Все шауни и прибывшие накануне вечером воины надели праздничные наряды. Даже самые маленькие ути были в куртках из белой оленьей кожи, с бахромой на груди и на рукавах.
Праздник, как всегда, открыли танцоры.
Сначала Маленький Ворон из рода капотов и Легкая Нога из рода танов рассказали об отлете диких гусей, об удачливых охотниках племени и о Стране Севера, откуда скоро должен прийти Кабинока и накрыть землю покрывалом снега.
Потом викминч 18 Три Звезды и Летящая Стрела показали, как борется с охотником и умирает серый медведь — мичи-мокве.
А затем из леса на поляну вышли они.
Их было трое: он, Сат-Ок, Длинное Перо, получивший имя свое за бой и победу над горным орлом; Неистовая Рысь, Нихо-тиан-або, убивший рысь в роще у озера Гануауте, когда ему было десять лет, и Черная Скала — Кускет, названный так за то, что в одну охоту у подножия Черных Скал он подстрелил сразу дикую козу и молодого оленя.
На коротких поводьях они вели за собою коней, а в руках держали луки и томагавки.
По знаку колдуна они перебросили луки за спины и вскочили на мустангов.
И началось состязание Силы и Ловкости…
— А у нас молодых людей, которым исполнилось по шестнадцать, родители ведут в костел, и там происходит миропомазание. Это называется конфирмацией, — услышал он голос Яна.
Цепь воспоминаний разорвалась. Исчезла поляна. Заглох стук копыт. Стерлись лица Неистовой Рыси и Черной Скалы. Снова нукевап в чужом лесу, в далекой стране. Слабеющий огонь костра. Глаза Яна Косовского. И его голос:
— Ты понимаешь… для меня все это вроде сказки. Знал, что на свете живут индейцы. А вот сейчас ты говоришь, а мне не верится. Неужели еще есть такое?
— Есть, — сказал Станислав. — Подожди. Не перебивай…
…Как трудно снова уйти на поляну Большого Костра, где сверкали лезвия томагавков и ножей, бросаемых в цель, и где каждый удачный удар сопровождался криками радости…
Свистели оперенные стрелы, вонзаясь в голову лося, сделанную из ивовых прутьев и шкур.
Они разгоняли мустангов на полный галоп и спускали тетиву луков в тот момент, когда конь круто поворачивал в сторону.
Они на скаку менялись конями. Свешиваясь с седла, подхватывали с земли упавший лук. Держась только ногами в деревянных стременах, круг за кругом пролетали у самых сосен, головой почти касаясь земли. Они вспрыгивали на коней и соскакивали с них, когда те неслись бешеным карьером.
Их глаза были внимательны, мысли быстры, движения точны, а тела упруги, как лезвия стальных ножей. Они могли бы состязаться так с утра до позднего вечера, не чувствуя усталости, показывая все новые боевые приемы, если бы только большой барабан громким голосом не приказал им остановиться.
«Слушайте! Слушайте! Слушайте! — гремел барабан. — Вы показали многое из того, что умеете. Вы показали, что лагерь Мугикоонс-Сит был хорошей школой для вас. Теперь наступило время показать, что вы — настоящие мужчины, не боящиеся боли и страданий. Вы должны пройти испытание крови. Воины! Собирайтесь у шасса-типи, у большой Красной типи, где будет идти Посвящение. Юноши, оставьте своих коней и приготовьтесь к испытанию. Вас ждут. Не медлите!»
Он привязал коня к дереву и сбросил на землю куртку.
Кровь еще кипела от возбуждения, туманила взгляд.
Рядом оказался Неистовая Рысь из его рода, рода Совы.
— Сат-Ок, мы знаем друг друга с той поры, когда нас маленькими, слабыми ути привезли в лагерь Молодых Волков, У нас был один учитель Овасес, которого мы называли отцом и который вел нас по тропам чащи и знаний. Так я говорю?
— Да, Рысь. Твои слова правильны.
— Сат-Ок, сегодня мы станем воинами. Поклянемся друг другу в вечной дружбе! Я всегда буду помнить тебя, и если тебе нужна будет помощь — позови. Я приду.
— Я тоже приду, Рысь. Пусть моя добыча будет твоей добычей, мой огонь твоим огнем. Мы знаем друг друга с детства. Я хочу, чтобы мы знали друг друга до смерти.
— Так будет! — сказали оба.
Потом они дали такую же клятву Черной Скале.
К нему подошел отец. Он держал в руке зажженный пучок сухих веточек можжевельника.
— Готов ли мой сын Сат-Ок принять Посвящение? Голос отца строг и холоден. Строго и холодно смотрят глаза.
— Да, отец. Я готов.
Высокий Орел окурил его терпким дымом можжевельника, отбросил тлеющие веточки и запел:
Пусть Гитчи-Маниту
Даст твоему телу отвагу и силу.
Ты должен не замечать боли.
Ты должен быть мужественным,
Иди же! Прими эту боль
И заглуши ее песней.
Сегодня ты станешь воином,
И дальше мы пойдем вместе
Плечом к плечу.
Иди же, мой сын,
И смело смотри вперед!
Сат-Ок склонил голову перед отцом, повернулся и, ведомый дробью трещоток и свистом орлиных рожков, медленным шагом направился к шасса-типи.
Внутри Красной типи много старых воинов стояло у стен, но он не узнал лиц. Он видел все как бы сквозь синий туман. Отчетливыми были только Горькая Ягода и тотемный столб племени. Вся история шауни вырезана магическими символами на этом столбе.
Сат-Ок отыскал глазами знак своего рода — Человека-Сову — и больше уже не видел ничего. Крылья Совы словно хотели обнять его, Огромные зрачки страшными черными дисками уставились в пространство. Лапы мертвой хваткой держали тело человека — Основателя Рода.
Он остановился в трех шагах от столба.
Умолкли рожки и трещотки.
Лица старых воинов — представителей всех семи родов племени — повернулись к нему.
И тогда он снова увидел колдуна.
Рога бизона торчали над его лбом, словно вырастая из перьев куп. Грозно блестели глаза. Плотно сжатые губы превратились в тонкую линию, пересекавшую нижнюю часть лица. Он был Духом Света и Духом Тьмы одновременно. Он словно вышел из тотемного столба, отделился от него, словно тень, и тенью приблизился к Сат-Оку.
Холодом повеяло в шасса-типи.
Тишина звенела, как тетива лука, из которого только что выпустили стрелу.
Сат-Ок увидел левую руку колдуна. Она протянулась к нему, как лапа хищного зверя. Он почувствовал, как сухие горячие пальцы Горькой Ягоды оттянули кожу на его груди над левым соском.
В правой руке Ягоды узко сверкнул нож.
Граненое лезвие пробило мышцу.
Ожог удара он почувствовал как бы со стороны,
Снова засвистели рожки.
Значит, все в порядке. Значит, спокойным осталось его лицо.
Он улыбнулся. Она даже приятна, эта длинная и жгучая боль, И она совсем не страшна!
Горькая Ягода продел тонкий сыромятный ремешок в двойную рану.
Вот он завязал его особой петлей у груди, а другой конец прикрепил к лапам Совы на тотемном столбе.
Сат-Ок чувствовал, как по груди и по животу его ползут горячие струйки.
Через минуту рядом с ним встали Неистовая Рысь и Черная Скала.
И когда колдун привязал к ногам всех троих священные медвежьи черепа, они запели Песню Молодых Воинов:
Пусть дорога через леса и степи
Будет для нас открыта.
Пусть наши руки станут сильнее,
А глаза быстрее и метче.
Когда слова песни кончились, все трое разом прянули назад от столба. Ремешки разорвали кожу на груди. С костяным стуком оторвались от ног священные черепа, и бывшие мугикоонс, подняв руки, выбежали из шасса-типи уже не юношами, а воинами, и громким трехкратным криком орла-победителя возвестили племени о том, что прошли Посвящение.
Прекрасна была ночь.
В небо летели языки пламени от четырех больших костров. Кружились звезды над лесом. Луна остановила свой ход и, как девушка, смотрелась в гладкую воду озера. А троих друзей впереди ждали дороги побед, удачные охоты, дни зимы, дни весны и счастливого лета…
— Уф-ф! — вздохнул Ян. — Ну и рассказываешь ты! Будто я сам прошел Посвящение и побывал на вашем… как ты назвал его? Тану…
— Тану-Тукау.
Станислав сдвинул угли костра к центру. Смотрел, как они рассыпаются с легким звоном на все более мелкие золотые осколки и покрываются пеплом.
— А дальше? — спросил Косовский. — Что было потом? Как начался твой путь в Европу?
— Летом тысяча девятьсот тридцать восьмого года я и Рысь охотились в каньоне Красных Скал. Ты видел когда-нибудь горных коз? Знаешь, как трудно к ним подобраться между голыми камнями! У них невероятно тонкий слух, и они так хорошо знают всякие звуки, что отличают падающий по скалам камень, который столкнула нога человека, от камня, который сам сорвался со склона. А их дикий бег по крутым обрывам? Я не один раз видел, как целое стадо бросалось вслед за своим вожаком в ущелье с отвесными стенами глубиною в полет стрелы, а то и больше. Кажется, что ни одна из коз не останется в живых. Но так только кажется. Перескакивая зигзагами со стены на стену, они падают все ниже и ниже и через несколько секунд уже убегают по дну ущелья.
Мы гонялись за ними полдня и не подстрелили ни одной.
Наконец Рысь сказал, что нужно отдохнуть и поесть, иначе мы не переплывем даже реку, когда будем возвращаться к своему нукевап.
Мы давно не были в племени и почти забыли тепло типи и голоса родных и друзей. Поэтому каждая минута, проведенная у костра, сближала нас с домом, и мы никогда не отказывались от такой возможности. Мы собрали хворост, зажгли огонь. У нас было немного мяса. Нанизав кусочки мяса на концы стрел, мы поджарили его. Мы поели и отдохнули, но не хотелось уходить от костра.
«Хочешь, расскажу историю про хвост вапити? — сказал Рысь. — Очень смешная история. Мне рассказывал ее мой отец».
«Расскажи», — сказал я и поудобнее улегся у огня.
Рысь хорошо умел рассказывать, я любил его слушать.
«Однажды отец шел по следам оленя и лани. В кустах у прогалины на берегу Стремительного Потока он присел отдохнуть. Кроме того, он надеялся, что какая-нибудь дичь придет на водопой. И не ошибся. Вскоре раздался топот — и появился великолепный вапити, но не один. За ним бежал охотник из племени сиу. Отец сразу узнал его. Это был Тамдока — Олень. Обеими руками он держался за хвост вапити, а свой нож он зажал в зубах.
Отец так удивился, что вскочил на ноги и закричал;
«Тамдока, зачем ты держишь его за хвост?»
Но Тамдока и вапити уже исчезли в лесу.
Отец долго стоял, не в силах прийти в себя от изумления. В жизни он еще не видел такого. «Что бы это значило?» — думал отец.
Через некоторое время вапити и Тамдока появились на прогалине снова, и отец мой захохотал и чуть не свалился на землю от смеха. Вапити выкидывал такие прыжки, каких не увидишь во сне, а Тамдока, все так же держась за хвост, несся за ним огромными шагами. Он скакал, как кузнечик. Его волосы цеплялись за ветки кустов, а лицо блестело, будто его облили водой. Ножа в зубах Тамдоки уже не было. Отец от смеха потерял силы и ничего не мог говорить, а Тамдока и вапити опять скрылись в зарослях.
Но вот они появились в третий раз, и отец мой повалился на землю. Когда он пришел в себя, Тамдока стоял над ним и поливал его голову водой. Взглянув на него, отец снова упал на землю от смеха и пришел в себя только к вечеру.
— Вот так же свистит Кей-вей-кеен — северо-западный ветер — в наших чащах, — произнес Станислав. — Хорошее время. Осенью все в селении сыты, у каждого новая одежда и новые песни. Старики рассказывают о далеких временах и о славных битвах. У женщин в глазах радость.
— Ты скучаешь по своим?
— Да, Ян. Я хотел бы возвратиться к братьям по крови.
— Тебе не понравилось в Польше? Не сейчас, конечно, а в Польше, которая была до войны?
— Я не понимаю вашей жизни, Ян. Почему у вас у одних людей есть все — большие красивые дома, автомобили, много еды и много одежды, а у других очень мало? У нас община дает человеку то, что ну» га для жизни, если даже он не может работать. Ведь он работал раньше и тоже давал общине то, что ей нужно. Моя мать и ее друзья хотели, чтобы в вашей земле у каждого человека было то, что ему необходимо для жизни, но полиция схватила ее, объявила преступницей и посадила в тюрьму. Разве это справедливо? Ваши законы писали очень хитрые люди, а не те, кто хотел хорошей жизни для всего племени. Почему вы должны подчиняться несправедливым законам? Почему вы не можете сменить своих вождей, если они вам не нравятся?
— Знаешь, Стась, я сам многого не понимаю.
— А у нас понимают все. На Больших Советах говорят все. И вождь, и старейшины всех родов. Потом решают.
— Стась, ведь у вас маленькое племя, легче выслушать всех и решить все вопросы. А у нас…
— Русским было труднее. У них очень большое племя. Ленька мне рассказывал, что однажды люди его племени собрали на Большой Совет людей других племен, живущих в соседних землях, и на этом Совете решили сбросить великого вождя, которого называли Сарь. И они сделали это. Они убили своего Сарь, и с тех пор всеми их племенами управляет Большой Совет, который все делит по справедливости. Почему вы не могли сделать так?
— Я никогда не шел против правительства, Стась. Я не хотел попасть в тюрьму. Да и вообще я не думал о политике.
— У нас каждый воин думает обо всем племени. Если он начинает думать только о себе, он теряет лицо, понимаешь? И вожди тоже так. Если бы мой отец, Высокий Орел, ошибся или потерял уважение племени, собрался бы Совет старейшин всех родов и выбрали нового вождя.
— Значит, у вас политикой занимаются все, а у нас есть для этого специальные люди. Меня политика не интересовала. По мне, если человек одет, сыт, если у него есть свой дом, если он может прокормить и одеть свою жену и детей — значит, в стране все хорошо. Все в порядке. Л какое при этом правительство — наплевать.
— Неправильно, Ян. Очень многое зависит от вождя. Если вождь поведет племя в места хорошей охоты, у людей будут и одежда, и мясо. Если вождь не захочет войны, будет долгий мир и юноши будут петь песни радости. Если вождь справедлив, справедливость и покой поселятся в каждой типи.
— Может быть, ты и прав. Мне просто не приходилось думать об этом. Я работал на заводе металлистом. Знаешь, что такое металлист? Восемь часов за станком. Времени не то что читать — разговаривать-то с товарищами не было. Только разве по воскресеньям. Пойдешь в кавярню, закажешь чашечку-другую кофе, потолкуешь с соседями. О чем мы толковали? О ценах, о хозяевах, которые стараются выжать из тебя побольше, а заплатить поменьше. Ну, о девушках, конечно, какая кому нравится и почему. Просмотришь газету, в основном — заднюю страничку: спрос и предложение труда. Вот и все. Потом доплетешься до постели и — до утра как убитый. Иногда выпьешь немного, это когда получишь жалованье или на праздник… У вас-то в племени часто бывали праздники? Помнишь, ты говорил про праздник осени…
— Тану-Тукау, — улыбнулся Станислав. — О, Тану Тукау такой праздник, который запоминается навсегда. Для каждого юноши он бывает только один раз в жизни. Тану-Тукау бывает весной и осенью, за день до первого весеннего или осеннего полнолуния. Мой Тану-Тукау осенний. Тогда два дня гремели над лесом бубны. Кей-вей-кеен разносил их голоса над землей. Их слышали месяц на небе, и река, и медведь, и олень, и рысь, и воины танов, капотов, сампичей, сиу и сивашей…
Станислав закрыл глаза, и Духи Воспоминаний и Снов унесли его в чащу на берегу озера Большого Медведя.
…Вечер сделал воду озера темной и глубокой. Лесные тени выползли на берега. В песок отмели, недалеко от селения, с разгона врезались желтые, красные и белые каноэ. Молча выпрыгивали из них воины, вытаскивали лодки на берег, выбрасывали на песок тюки и связки жердей. Женщины волокли тюки на высокое место, распаковывали их и ловко ставили типи. Это была их работа, так же как работа мужчины — добывать мясо и защищать семью от врага.
Последние каноэ прибыли в ночной мгле.
Он видел все это издали. Он не встречал гостей. Он не имел права кому-либо показываться на глаза. Таков был обычай.
Три дня он не прикасался к еде и питью. Три дня он жил в нукевап, построенном в глуши леса далеко от селения. Все эти дни он молился Великому Духу, чтобы, тот помог ему пройти через испытание и стать на пороге своих новых дней.
Когда он засыпал, он видел во сне тени древних животных, которые, как его праотцы, говорили на одном языке. Его тень была между ними и говорила с тенями Волка, Оленя и Медведя, с тенями Вороны, Рыси и Бобра, с тенями Белки, Орла и Кролика. В такие моменты он понимал, почему рысь никогда не спит зимой, почему вороны любят блестящие камешки, почему дикие козы слепо идут за своим вожаком даже на смерть. Все было открыто ему. Все надо было запомнить и повторить.
Он перебирал перья птиц и сам задавал вопросы и отвечал на них:
— Почему воины в своем крау носят перья орла?
— Потому что орел — самая воинственная и величественная птица и его перья трудно добыть.
— Что означают перья в крау?
— Не думай, что каждое перо на голове мужчины означает убитого им врага. Перья носят в зависимости от заслуг, как боевое отличие или почетный знак. Каждый воин, носящий орлиное перо, должен доказать свое право на него.
— Что говорят глазу перья?
— Перо, опущенное концом вниз, говорит, что воин был ранен во время битвы, но все же нанес удар врагу. Если он был ранен, не успев нанести удара, край пера подрезается. Если конец пера окрашен в красный цвет, значит, воин убил своего врага. Если на пере есть зарубка с окрашенными в красный цвет краями, значит, воин завоевал скальп. Если воин участвовал в десяти победоносных битвах, он имеет право носить куп — султан из перьев. Куп с рогами бизона имеет право надевать великий вождь или колдун племени. Таков язык перьев, так они говорят.
Он вспоминал песни своего народа, шепотом повторял имена великих вождей и рассказы о их славных деяниях, которые слышал от учителя и отца своего.
Он представлял себе славного Метакома, который разрушил двенадцать селений белых и сам погиб на острове Род, даже мертвым не выпустив из рук томагавка.
Он мысленно следил за великим путем Понтиака, когда тот, вместе с отважной своей дочерью Паките, проплыл на каноэ по всему течению Отца Вод, поднимая племена против белых пришельцев.
Он дрожал от гнева и ненависти, вспоминая рассказ Оеасеса о битве под Данвиллом, на берегу Онтарио, где погиб дед отца его — Падающая Звезда,
— Я кровь от крови его, я такой же, как сам Текумзе! — шептал он, и слезы текли по его щекам — последние слезы юноши, ибо воины никогда не плачут.
Он молился Духу Животных — Нана-бошо, чтобы тот был благосклонен к нему и посылал на тропы его лучшую дичь.
Он просил черного Духа Смерти — Кен-Маниту, чтобы тот дал ему достойный воина конец жизни, когда придет пора уходить к своим предкам золотой Дорогой Солнца.
Он рисовал на речном песке концом стрелы озера и реки, поселения и охотничьи тропы своей родины, и, закрыв глаза, старался запомнить их навсегда.
Он снова и снова проверял точность полета своего метательного ножа, и упругость лука, и тяжесть и остроту томагавка.
И когда пришло утро третьего дня, он понял, что повторил то, что узнал в лагере Молодых Волков за двенадцать лет, и готов к Посвящению.
Едва рассвет красной щелью расколол небо над лесом, в лагере снова запели бубны и загремели трещотки.
Все шауни и прибывшие накануне вечером воины надели праздничные наряды. Даже самые маленькие ути были в куртках из белой оленьей кожи, с бахромой на груди и на рукавах.
Праздник, как всегда, открыли танцоры.
Сначала Маленький Ворон из рода капотов и Легкая Нога из рода танов рассказали об отлете диких гусей, об удачливых охотниках племени и о Стране Севера, откуда скоро должен прийти Кабинока и накрыть землю покрывалом снега.
Потом викминч 18 Три Звезды и Летящая Стрела показали, как борется с охотником и умирает серый медведь — мичи-мокве.
А затем из леса на поляну вышли они.
Их было трое: он, Сат-Ок, Длинное Перо, получивший имя свое за бой и победу над горным орлом; Неистовая Рысь, Нихо-тиан-або, убивший рысь в роще у озера Гануауте, когда ему было десять лет, и Черная Скала — Кускет, названный так за то, что в одну охоту у подножия Черных Скал он подстрелил сразу дикую козу и молодого оленя.
На коротких поводьях они вели за собою коней, а в руках держали луки и томагавки.
По знаку колдуна они перебросили луки за спины и вскочили на мустангов.
И началось состязание Силы и Ловкости…
— А у нас молодых людей, которым исполнилось по шестнадцать, родители ведут в костел, и там происходит миропомазание. Это называется конфирмацией, — услышал он голос Яна.
Цепь воспоминаний разорвалась. Исчезла поляна. Заглох стук копыт. Стерлись лица Неистовой Рыси и Черной Скалы. Снова нукевап в чужом лесу, в далекой стране. Слабеющий огонь костра. Глаза Яна Косовского. И его голос:
— Ты понимаешь… для меня все это вроде сказки. Знал, что на свете живут индейцы. А вот сейчас ты говоришь, а мне не верится. Неужели еще есть такое?
— Есть, — сказал Станислав. — Подожди. Не перебивай…
…Как трудно снова уйти на поляну Большого Костра, где сверкали лезвия томагавков и ножей, бросаемых в цель, и где каждый удачный удар сопровождался криками радости…
Свистели оперенные стрелы, вонзаясь в голову лося, сделанную из ивовых прутьев и шкур.
Они разгоняли мустангов на полный галоп и спускали тетиву луков в тот момент, когда конь круто поворачивал в сторону.
Они на скаку менялись конями. Свешиваясь с седла, подхватывали с земли упавший лук. Держась только ногами в деревянных стременах, круг за кругом пролетали у самых сосен, головой почти касаясь земли. Они вспрыгивали на коней и соскакивали с них, когда те неслись бешеным карьером.
Их глаза были внимательны, мысли быстры, движения точны, а тела упруги, как лезвия стальных ножей. Они могли бы состязаться так с утра до позднего вечера, не чувствуя усталости, показывая все новые боевые приемы, если бы только большой барабан громким голосом не приказал им остановиться.
«Слушайте! Слушайте! Слушайте! — гремел барабан. — Вы показали многое из того, что умеете. Вы показали, что лагерь Мугикоонс-Сит был хорошей школой для вас. Теперь наступило время показать, что вы — настоящие мужчины, не боящиеся боли и страданий. Вы должны пройти испытание крови. Воины! Собирайтесь у шасса-типи, у большой Красной типи, где будет идти Посвящение. Юноши, оставьте своих коней и приготовьтесь к испытанию. Вас ждут. Не медлите!»
Он привязал коня к дереву и сбросил на землю куртку.
Кровь еще кипела от возбуждения, туманила взгляд.
Рядом оказался Неистовая Рысь из его рода, рода Совы.
— Сат-Ок, мы знаем друг друга с той поры, когда нас маленькими, слабыми ути привезли в лагерь Молодых Волков, У нас был один учитель Овасес, которого мы называли отцом и который вел нас по тропам чащи и знаний. Так я говорю?
— Да, Рысь. Твои слова правильны.
— Сат-Ок, сегодня мы станем воинами. Поклянемся друг другу в вечной дружбе! Я всегда буду помнить тебя, и если тебе нужна будет помощь — позови. Я приду.
— Я тоже приду, Рысь. Пусть моя добыча будет твоей добычей, мой огонь твоим огнем. Мы знаем друг друга с детства. Я хочу, чтобы мы знали друг друга до смерти.
— Так будет! — сказали оба.
Потом они дали такую же клятву Черной Скале.
К нему подошел отец. Он держал в руке зажженный пучок сухих веточек можжевельника.
— Готов ли мой сын Сат-Ок принять Посвящение? Голос отца строг и холоден. Строго и холодно смотрят глаза.
— Да, отец. Я готов.
Высокий Орел окурил его терпким дымом можжевельника, отбросил тлеющие веточки и запел:
Пусть Гитчи-Маниту
Даст твоему телу отвагу и силу.
Ты должен не замечать боли.
Ты должен быть мужественным,
Иди же! Прими эту боль
И заглуши ее песней.
Сегодня ты станешь воином,
И дальше мы пойдем вместе
Плечом к плечу.
Иди же, мой сын,
И смело смотри вперед!
Сат-Ок склонил голову перед отцом, повернулся и, ведомый дробью трещоток и свистом орлиных рожков, медленным шагом направился к шасса-типи.
Внутри Красной типи много старых воинов стояло у стен, но он не узнал лиц. Он видел все как бы сквозь синий туман. Отчетливыми были только Горькая Ягода и тотемный столб племени. Вся история шауни вырезана магическими символами на этом столбе.
Сат-Ок отыскал глазами знак своего рода — Человека-Сову — и больше уже не видел ничего. Крылья Совы словно хотели обнять его, Огромные зрачки страшными черными дисками уставились в пространство. Лапы мертвой хваткой держали тело человека — Основателя Рода.
Он остановился в трех шагах от столба.
Умолкли рожки и трещотки.
Лица старых воинов — представителей всех семи родов племени — повернулись к нему.
И тогда он снова увидел колдуна.
Рога бизона торчали над его лбом, словно вырастая из перьев куп. Грозно блестели глаза. Плотно сжатые губы превратились в тонкую линию, пересекавшую нижнюю часть лица. Он был Духом Света и Духом Тьмы одновременно. Он словно вышел из тотемного столба, отделился от него, словно тень, и тенью приблизился к Сат-Оку.
Холодом повеяло в шасса-типи.
Тишина звенела, как тетива лука, из которого только что выпустили стрелу.
Сат-Ок увидел левую руку колдуна. Она протянулась к нему, как лапа хищного зверя. Он почувствовал, как сухие горячие пальцы Горькой Ягоды оттянули кожу на его груди над левым соском.
В правой руке Ягоды узко сверкнул нож.
Граненое лезвие пробило мышцу.
Ожог удара он почувствовал как бы со стороны,
Снова засвистели рожки.
Значит, все в порядке. Значит, спокойным осталось его лицо.
Он улыбнулся. Она даже приятна, эта длинная и жгучая боль, И она совсем не страшна!
Горькая Ягода продел тонкий сыромятный ремешок в двойную рану.
Вот он завязал его особой петлей у груди, а другой конец прикрепил к лапам Совы на тотемном столбе.
Сат-Ок чувствовал, как по груди и по животу его ползут горячие струйки.
Через минуту рядом с ним встали Неистовая Рысь и Черная Скала.
И когда колдун привязал к ногам всех троих священные медвежьи черепа, они запели Песню Молодых Воинов:
Пусть дорога через леса и степи
Будет для нас открыта.
Пусть наши руки станут сильнее,
А глаза быстрее и метче.
Когда слова песни кончились, все трое разом прянули назад от столба. Ремешки разорвали кожу на груди. С костяным стуком оторвались от ног священные черепа, и бывшие мугикоонс, подняв руки, выбежали из шасса-типи уже не юношами, а воинами, и громким трехкратным криком орла-победителя возвестили племени о том, что прошли Посвящение.
Прекрасна была ночь.
В небо летели языки пламени от четырех больших костров. Кружились звезды над лесом. Луна остановила свой ход и, как девушка, смотрелась в гладкую воду озера. А троих друзей впереди ждали дороги побед, удачные охоты, дни зимы, дни весны и счастливого лета…
— Уф-ф! — вздохнул Ян. — Ну и рассказываешь ты! Будто я сам прошел Посвящение и побывал на вашем… как ты назвал его? Тану…
— Тану-Тукау.
Станислав сдвинул угли костра к центру. Смотрел, как они рассыпаются с легким звоном на все более мелкие золотые осколки и покрываются пеплом.
— А дальше? — спросил Косовский. — Что было потом? Как начался твой путь в Европу?
— Летом тысяча девятьсот тридцать восьмого года я и Рысь охотились в каньоне Красных Скал. Ты видел когда-нибудь горных коз? Знаешь, как трудно к ним подобраться между голыми камнями! У них невероятно тонкий слух, и они так хорошо знают всякие звуки, что отличают падающий по скалам камень, который столкнула нога человека, от камня, который сам сорвался со склона. А их дикий бег по крутым обрывам? Я не один раз видел, как целое стадо бросалось вслед за своим вожаком в ущелье с отвесными стенами глубиною в полет стрелы, а то и больше. Кажется, что ни одна из коз не останется в живых. Но так только кажется. Перескакивая зигзагами со стены на стену, они падают все ниже и ниже и через несколько секунд уже убегают по дну ущелья.
Мы гонялись за ними полдня и не подстрелили ни одной.
Наконец Рысь сказал, что нужно отдохнуть и поесть, иначе мы не переплывем даже реку, когда будем возвращаться к своему нукевап.
Мы давно не были в племени и почти забыли тепло типи и голоса родных и друзей. Поэтому каждая минута, проведенная у костра, сближала нас с домом, и мы никогда не отказывались от такой возможности. Мы собрали хворост, зажгли огонь. У нас было немного мяса. Нанизав кусочки мяса на концы стрел, мы поджарили его. Мы поели и отдохнули, но не хотелось уходить от костра.
«Хочешь, расскажу историю про хвост вапити? — сказал Рысь. — Очень смешная история. Мне рассказывал ее мой отец».
«Расскажи», — сказал я и поудобнее улегся у огня.
Рысь хорошо умел рассказывать, я любил его слушать.
«Однажды отец шел по следам оленя и лани. В кустах у прогалины на берегу Стремительного Потока он присел отдохнуть. Кроме того, он надеялся, что какая-нибудь дичь придет на водопой. И не ошибся. Вскоре раздался топот — и появился великолепный вапити, но не один. За ним бежал охотник из племени сиу. Отец сразу узнал его. Это был Тамдока — Олень. Обеими руками он держался за хвост вапити, а свой нож он зажал в зубах.
Отец так удивился, что вскочил на ноги и закричал;
«Тамдока, зачем ты держишь его за хвост?»
Но Тамдока и вапити уже исчезли в лесу.
Отец долго стоял, не в силах прийти в себя от изумления. В жизни он еще не видел такого. «Что бы это значило?» — думал отец.
Через некоторое время вапити и Тамдока появились на прогалине снова, и отец мой захохотал и чуть не свалился на землю от смеха. Вапити выкидывал такие прыжки, каких не увидишь во сне, а Тамдока, все так же держась за хвост, несся за ним огромными шагами. Он скакал, как кузнечик. Его волосы цеплялись за ветки кустов, а лицо блестело, будто его облили водой. Ножа в зубах Тамдоки уже не было. Отец от смеха потерял силы и ничего не мог говорить, а Тамдока и вапити опять скрылись в зарослях.
Но вот они появились в третий раз, и отец мой повалился на землю. Когда он пришел в себя, Тамдока стоял над ним и поливал его голову водой. Взглянув на него, отец снова упал на землю от смеха и пришел в себя только к вечеру.