Такими были они все, как позже узнала она.
В Месяц Цветущих Деревьев появилась Санка.
Станислава спустилась к ручью, втекавшему в озеро Ок-Ван-Ас. Шауни называли этот ручей О-ти-пи-сок-ва — «река с говорящей водой».
Река действительно говорила. Вода то тихо рокотала, переливаясь через гладкие камни, то звенела, как серебро, разбиваясь о ветви упавшего поперек течения дерева, то пела тихим, ускользающим голосом, взбивая легкую пену у зубцов выступающих со дна скал.
Особенно приятно было слушать песни О-ти-пи-сок-вы под вечер, когда подножия сосен уже тонули во мгле, а стволы еще горели расплавленной бронзой и облака с золотыми кромками плыли за уходящим на покой солнцем.
И сейчас тоже был вечер, и Станислава, опустив в воду берестяное ведро, прислушалась.
Шелестели кусты подлеска, лепетала вода, тонко посвистывал ветер в вершинах сосен.
Она услышала шлепки по воде и повернула голову вправо,
Ниже по течению, шагах в десяти, она увидела девочку — крохотную, смуглую, в стареньком шерстяном платье с выцветшим орнаментом.
Девочка сидела на корточках у камней и, зачерпывая ладошкой воду, плескала себе в лицо. Вода розовыми струйками стекала по подбородку, кровянила платье. У девочки были разбиты губы.
Подхватив наполнившееся ведро, Станислава подошла к ней, взяла за руку и, всю трепетную, испуганную, готовую в любой момент вырваться и убежать, привела в свою типи.
— Садись, — сказала она.
Девочка послушно опустилась на шкуру у огня.
— Тебя как зовут?
— Санка.
Станислава осторожно взяла голову индианки в ладони и осмотрела разбитые губы.
— Кто это тебя?
— Танана.
— Твоя сестра?
Станислава знала, что ни матери, ни отцы шауни никогда не поднимают руку на своих детей. Они считают, что воспоминание об унижении будет преследовать человека всю жизнь и исчезнет только со смертью обидчика. Ударить ребенка — значит сломить его неокрепший дух.
— Танана — это подруга, — ответила Санка.
— Нехорошо. Девочкам неприлично драться. Понимаешь?
Малышка кивнула.
— Давай-ка приведем тебя в порядок.
Станислава обмыла личико девочки теплой водой и приложила к разбитой губе лоскуток мягкой ткани.
— Подержи так немного.
Приготавливая болтушку из пеммикана, она искоса посматривала на маленькую индианку. Такая кроха, не больше пяти лет, ведь больно ей — вон как распух нос! — а не плачет! Они все никогда не плачут. Кажется, даже не знают, что такое слезы. Удивительное воспитание! А мальчишки? Едва научится ходить — и уже держится независимо, гордо, как настоящий воин. И не дай бог приласкать такого — наживешь врага на всю жизнь. Они не признают ласки, не любят опеки, ненавидят мягкость и слабость. Слишком сурова у них жизнь, чтобы заниматься сантиментами…
Когда кровь перестала течь из губы, Станислава подала Санке горшочек с похлебкой.
Санка вскочила:
— Нет. Не хочу.
— Надо домой?
— Да.
— Мы будем друзьями?
— Да, Та-ва.
— Приходи ко мне чаще. Хорошо? Уг?
— Уг.
Она убежала.
Откинув полог типи, Станислава проводила маленькую фигурку взглядом.
От коновязи через костровую площадь шел Высокий Орел, вождь племени, с недоуздком в руках. Он крикнул что-то Санке, посмотрел на Станиславу и улыбнулся.
Девочка пришла через день.
Она появилась в типи тихо, как мышка, и положила у костра маленький кожаный мешочек.
— Тебе.
Станислава распустила завязку. В мешочке были зерна дикого риса. Всего несколько горсточек. Но как дорог был этот подарок Станиславе!
— Я сама собирала! — с гордостью произнесла девочка.
— Спасибо, милая. Как у тебя губа?
— Губа? — Она потрогала струпик пальцем. — Хорошо губа. Как ты помнишь, Та-ва? Моя мама говорит, что ты не такая, как все. Что ты спустилась к нам с гор, где большие снега. Оттого у тебя такая светлая кожа. Это правда?
— Да, я была в горах. Но пришла к вам не оттуда. Я пришла из холодной земли, которая называется Аляской. А на Аляску я пришла из другой холодной земли — Чукотки.
Санка потерла пальцами лоб, соображая.
— Это там, откуда дует Кабинока и где живет Ка-пебоан-ка? 14
— Да, Санка.
— Ты очень долго жила в снегу, и оттого у тебя такие белые волосы?
Станислава засмеялась.
— Нет, нет! В страну Ка-пебоан-ка меня привезли злые люди. Они хотели, чтобы я умерла там. Но я ушла от них и пришла к вам, в Толанди. А волосы у меня были всегда такие.
— И глаза тоже такие синие?
— И глаза тоже.
— Ты хорошо сделала, что убежала от тех людей, — очень серьезно сказала Санка. — Летом у нас тепло и много ягод и сладких корней. А откуда тебя привезли злые люди? Где земля твоих отцов?
— Очень далеко, Санка. Моя земля тоже теплая. Она называется Польшей. Там много больших и красивых городов и короткая зима.
— И у всех людей вашего племени белые волосы?
— Нет, Санка. У многих волосы такие же, как у тебя.
— А люди, которые привезли тебя в страну Ка-пе-боан-ка, — это королевская конная?
— Нет. Это другие люди. У нас их называют жандармами. Но они очень похожи на королевскую конную
— А го-ро-да? Что это такое, Та-ва?
— Это большие поселения. Там типи строят из камней и в каждой типи живет столько людей, сколько во всем вашем племени, и еще больше.
Санка посмотрела на Станиславу с недоверием:
— Типи никогда не строят из камней. Ты говоришь неправду.
— Я не обманываю тебя. Здесь, в вашей стране, которая называется Канадой, тоже есть большие города, где типи построены из камня.
— Нет! — упрямо сказала Санка. — Наши типи хорошие. Они из теплых шкур. И внутри всегда горит огонь. И у нас нет го-ро-да. И наша земля называется Толанди, а не Ка-на-да. Ты рассказываешь интересные сказки, Та-ва.
Слова не имели силы.
Что можно сделать словами, когда понятия о жизни, о добре и зле устанавливались у шауни столетиями? И они были резко отличны от понятий белых.
Две культуры, разделенные временем и огромным пространством, случайно соприкоснувшись друг с другом, никогда не находят сразу общего языка. Они настороженно присматриваются друг к другу. И только годы спустя с трудом начинают вырабатываться общие понятия.
Если до этого одна из культур не уничтожит другую…
Неизвестно, что рассказала Санка своим родителям. Неизвестно, что передала мать Санки другим женщинам племени. По с того дня дети шауни, а затем и их матери перестали избегать Станиславу.
Иногда какой-нибудь малыш откидывал полог типи и просовывал внутрь головку. Глаза его блестели любопытством, когда он осматривал внутренность шатра и скромную утварь хозяйки. Но когда Станислава знаком приглашала его войти, он убегал. И долго потом в лагере слышался его смех.
Иногда по утрам Станислава находила у порога типи подарки: беличью шкурку, мех которой сверкал на солнце, будто каждая ворсинка была вытянута из червонного золота, берестяную корзиночку с ягодами, прут, унизанный сушеными грибами, или новые мокасины. Конечно, это были подарки матерей. Но они всегда передавались детьми.
Она знала уже многих охотников и их жен в лицо.
Вот высокий Непемус — Сильная Левая Рука. Он всегда раньше всех собирается в чащу. Долго возится с луком, то натягивая, то ослабляя тетиву, выравнивает перья у стрел, тщательно зашнуровывает мокасины. Лицо у него строгое и серьезное. Костюм ладно пригнан. Волосы всегда расчесаны аккуратным пробором и двумя черными прядями падают на грудь. Концы прядей заплетены и украшены беличьими хвостиками.
Спокойный и рассудительный Овасес. У него худощавое лицо с сильно выдающимися скулами, и ходит он всегда горбясь, подав тело вперед, будто в любой момент готов к прыжку. Наверное, за это ему и дали имя Дикий Зверь. На первый взгляд он кажется замкнутым и суровым. Однако Станислава знает, что он добр и любит детей.
Вот Гичи-Вапе — Большое Крыло, тот самый, который принес ее на своей широкой спине в охотничий лагерь. Когда он выходит из своей типи, вокруг него собираются собаки, повизгивая от нетерпения. Большое Крыло достает из кожаного мешочка куски сушеной рыбы и бросает собакам. Увидев Станиславу, вежливо поднимает руку. На Совете старейшин Гичи-Вапе сказал, что она бежала из Страны Белых, спасая жизнь. Он высказался за то, чтобы оставить ее в племени. И его поддержал Высокий Орел. Это передала ей Ва-пе-ци-са.
Рядом с типи Большого Крыла стоит типи Желтого Мокасина. Мокасину всего девятнадцать лет, прошлой осенью он прошел посвящение и стал воином. У нею красивое смуглое лицо и танцующая походка. И молодая жена Розовая Заря, Горкоганос. Горкоганос поет. Когда Мокасин дома, она поет веселые песни и порхает по лагерю, как листок ясеня, подхваченный ветром. Но если Мокасин долго не возвращается из чащи, она разводит у типи небольшой костер и, сидя на корточках, молча смотрит в огонь. Так она может просидеть всю долгую ночь…
А по земле уже идет Месяц Ягод, и тропа солнца на небе начинает укорачиваться.
Ушли вдаль тени прошлого.
И теперь кажется Станиславе, что никогда раньше она не жила так вольно. Даже там, в бухте Святого Лаврентия, когда дети зверобоев выводили на обратной стороне заячьих шкурок тонким угольком свои первые буквы, она чувствовала себя выброшенной из круга. Все главное осталось на родине, в Польше. А Чукотка была тюрьмой, и приговор висел над ней как вечное проклятие.
Здесь, на второй год жизни в Канаде, перед лицом больших лесов, прозрачных озер и синих гор, родилось новое чувство. Она еще не могла его объяснить, но оно постепенно смывало тоску, слезы бессилия и горечь. Здесь жизнь принадлежала только ей, и от самой Станиславы зависело, какой путь выбрать. Она сама подошла к границе и перешагнула ее.
В Месяц Ягод в селении обычно оставались только женщины, старики да малые дети. Мужчины на много дней уходили в чащу, которая начиналась сразу за последними типи у озера. Утром оттуда сползали к воде туманы, днем слышался разноголосый гомон птиц, а вечером текла тишина и ветер нес хмельные запахи живицы и смолы.
Чудесный уголок — этот кусочек берега у озера Ок-Ван-Ас.
Женщины поют за работой тихие песни радости, и Станислава уже хорошо понимает слова:
Прилетайте, орлы, из-за туч,
Прилетайте, садитесь рядом,
А потом войдите в типи,
Пусть она будет отныне вашей.
Я прошу вас об этом, орлы,
Опуститесь на землю, приблизьтесь,
Поселитесь в наших типи,
Пусть они будут вашим домом.
Когда над озером поднимается луна и чаща становится голубой и таинственной, кто-нибудь запевает Песню Вечернего Отдыха:
Как хочу я в типи приютить утомленное тело
И хотя бы одну только ночь отдохнуть!
Приведите, о ноги, меня поскорее к постели,
Пусть меня посетит Нана-бун, этот сладкий Дух Снов.
Ты завесу у входа откинь и на отдых к огню
Пригласи меня, брат мой любимый!
Постепенно селение затихает, закутываются в пепел угли костра, и остается лишь темный полег ночи над вершинами леса, над горами, над реками и озерами.
КЛЯТВА
ПЯТЬ ВОПРОСОВ ГОРЬКОЙ ЯГОДЫ
В Месяц Цветущих Деревьев появилась Санка.
Станислава спустилась к ручью, втекавшему в озеро Ок-Ван-Ас. Шауни называли этот ручей О-ти-пи-сок-ва — «река с говорящей водой».
Река действительно говорила. Вода то тихо рокотала, переливаясь через гладкие камни, то звенела, как серебро, разбиваясь о ветви упавшего поперек течения дерева, то пела тихим, ускользающим голосом, взбивая легкую пену у зубцов выступающих со дна скал.
Особенно приятно было слушать песни О-ти-пи-сок-вы под вечер, когда подножия сосен уже тонули во мгле, а стволы еще горели расплавленной бронзой и облака с золотыми кромками плыли за уходящим на покой солнцем.
И сейчас тоже был вечер, и Станислава, опустив в воду берестяное ведро, прислушалась.
Шелестели кусты подлеска, лепетала вода, тонко посвистывал ветер в вершинах сосен.
Она услышала шлепки по воде и повернула голову вправо,
Ниже по течению, шагах в десяти, она увидела девочку — крохотную, смуглую, в стареньком шерстяном платье с выцветшим орнаментом.
Девочка сидела на корточках у камней и, зачерпывая ладошкой воду, плескала себе в лицо. Вода розовыми струйками стекала по подбородку, кровянила платье. У девочки были разбиты губы.
Подхватив наполнившееся ведро, Станислава подошла к ней, взяла за руку и, всю трепетную, испуганную, готовую в любой момент вырваться и убежать, привела в свою типи.
— Садись, — сказала она.
Девочка послушно опустилась на шкуру у огня.
— Тебя как зовут?
— Санка.
Станислава осторожно взяла голову индианки в ладони и осмотрела разбитые губы.
— Кто это тебя?
— Танана.
— Твоя сестра?
Станислава знала, что ни матери, ни отцы шауни никогда не поднимают руку на своих детей. Они считают, что воспоминание об унижении будет преследовать человека всю жизнь и исчезнет только со смертью обидчика. Ударить ребенка — значит сломить его неокрепший дух.
— Танана — это подруга, — ответила Санка.
— Нехорошо. Девочкам неприлично драться. Понимаешь?
Малышка кивнула.
— Давай-ка приведем тебя в порядок.
Станислава обмыла личико девочки теплой водой и приложила к разбитой губе лоскуток мягкой ткани.
— Подержи так немного.
Приготавливая болтушку из пеммикана, она искоса посматривала на маленькую индианку. Такая кроха, не больше пяти лет, ведь больно ей — вон как распух нос! — а не плачет! Они все никогда не плачут. Кажется, даже не знают, что такое слезы. Удивительное воспитание! А мальчишки? Едва научится ходить — и уже держится независимо, гордо, как настоящий воин. И не дай бог приласкать такого — наживешь врага на всю жизнь. Они не признают ласки, не любят опеки, ненавидят мягкость и слабость. Слишком сурова у них жизнь, чтобы заниматься сантиментами…
Когда кровь перестала течь из губы, Станислава подала Санке горшочек с похлебкой.
Санка вскочила:
— Нет. Не хочу.
— Надо домой?
— Да.
— Мы будем друзьями?
— Да, Та-ва.
— Приходи ко мне чаще. Хорошо? Уг?
— Уг.
Она убежала.
Откинув полог типи, Станислава проводила маленькую фигурку взглядом.
От коновязи через костровую площадь шел Высокий Орел, вождь племени, с недоуздком в руках. Он крикнул что-то Санке, посмотрел на Станиславу и улыбнулся.
Девочка пришла через день.
Она появилась в типи тихо, как мышка, и положила у костра маленький кожаный мешочек.
— Тебе.
Станислава распустила завязку. В мешочке были зерна дикого риса. Всего несколько горсточек. Но как дорог был этот подарок Станиславе!
— Я сама собирала! — с гордостью произнесла девочка.
— Спасибо, милая. Как у тебя губа?
— Губа? — Она потрогала струпик пальцем. — Хорошо губа. Как ты помнишь, Та-ва? Моя мама говорит, что ты не такая, как все. Что ты спустилась к нам с гор, где большие снега. Оттого у тебя такая светлая кожа. Это правда?
— Да, я была в горах. Но пришла к вам не оттуда. Я пришла из холодной земли, которая называется Аляской. А на Аляску я пришла из другой холодной земли — Чукотки.
Санка потерла пальцами лоб, соображая.
— Это там, откуда дует Кабинока и где живет Ка-пебоан-ка? 14
— Да, Санка.
— Ты очень долго жила в снегу, и оттого у тебя такие белые волосы?
Станислава засмеялась.
— Нет, нет! В страну Ка-пебоан-ка меня привезли злые люди. Они хотели, чтобы я умерла там. Но я ушла от них и пришла к вам, в Толанди. А волосы у меня были всегда такие.
— И глаза тоже такие синие?
— И глаза тоже.
— Ты хорошо сделала, что убежала от тех людей, — очень серьезно сказала Санка. — Летом у нас тепло и много ягод и сладких корней. А откуда тебя привезли злые люди? Где земля твоих отцов?
— Очень далеко, Санка. Моя земля тоже теплая. Она называется Польшей. Там много больших и красивых городов и короткая зима.
— И у всех людей вашего племени белые волосы?
— Нет, Санка. У многих волосы такие же, как у тебя.
— А люди, которые привезли тебя в страну Ка-пе-боан-ка, — это королевская конная?
— Нет. Это другие люди. У нас их называют жандармами. Но они очень похожи на королевскую конную
— А го-ро-да? Что это такое, Та-ва?
— Это большие поселения. Там типи строят из камней и в каждой типи живет столько людей, сколько во всем вашем племени, и еще больше.
Санка посмотрела на Станиславу с недоверием:
— Типи никогда не строят из камней. Ты говоришь неправду.
— Я не обманываю тебя. Здесь, в вашей стране, которая называется Канадой, тоже есть большие города, где типи построены из камня.
— Нет! — упрямо сказала Санка. — Наши типи хорошие. Они из теплых шкур. И внутри всегда горит огонь. И у нас нет го-ро-да. И наша земля называется Толанди, а не Ка-на-да. Ты рассказываешь интересные сказки, Та-ва.
Слова не имели силы.
Что можно сделать словами, когда понятия о жизни, о добре и зле устанавливались у шауни столетиями? И они были резко отличны от понятий белых.
Две культуры, разделенные временем и огромным пространством, случайно соприкоснувшись друг с другом, никогда не находят сразу общего языка. Они настороженно присматриваются друг к другу. И только годы спустя с трудом начинают вырабатываться общие понятия.
Если до этого одна из культур не уничтожит другую…
Неизвестно, что рассказала Санка своим родителям. Неизвестно, что передала мать Санки другим женщинам племени. По с того дня дети шауни, а затем и их матери перестали избегать Станиславу.
Иногда какой-нибудь малыш откидывал полог типи и просовывал внутрь головку. Глаза его блестели любопытством, когда он осматривал внутренность шатра и скромную утварь хозяйки. Но когда Станислава знаком приглашала его войти, он убегал. И долго потом в лагере слышался его смех.
Иногда по утрам Станислава находила у порога типи подарки: беличью шкурку, мех которой сверкал на солнце, будто каждая ворсинка была вытянута из червонного золота, берестяную корзиночку с ягодами, прут, унизанный сушеными грибами, или новые мокасины. Конечно, это были подарки матерей. Но они всегда передавались детьми.
Она знала уже многих охотников и их жен в лицо.
Вот высокий Непемус — Сильная Левая Рука. Он всегда раньше всех собирается в чащу. Долго возится с луком, то натягивая, то ослабляя тетиву, выравнивает перья у стрел, тщательно зашнуровывает мокасины. Лицо у него строгое и серьезное. Костюм ладно пригнан. Волосы всегда расчесаны аккуратным пробором и двумя черными прядями падают на грудь. Концы прядей заплетены и украшены беличьими хвостиками.
Спокойный и рассудительный Овасес. У него худощавое лицо с сильно выдающимися скулами, и ходит он всегда горбясь, подав тело вперед, будто в любой момент готов к прыжку. Наверное, за это ему и дали имя Дикий Зверь. На первый взгляд он кажется замкнутым и суровым. Однако Станислава знает, что он добр и любит детей.
Вот Гичи-Вапе — Большое Крыло, тот самый, который принес ее на своей широкой спине в охотничий лагерь. Когда он выходит из своей типи, вокруг него собираются собаки, повизгивая от нетерпения. Большое Крыло достает из кожаного мешочка куски сушеной рыбы и бросает собакам. Увидев Станиславу, вежливо поднимает руку. На Совете старейшин Гичи-Вапе сказал, что она бежала из Страны Белых, спасая жизнь. Он высказался за то, чтобы оставить ее в племени. И его поддержал Высокий Орел. Это передала ей Ва-пе-ци-са.
Рядом с типи Большого Крыла стоит типи Желтого Мокасина. Мокасину всего девятнадцать лет, прошлой осенью он прошел посвящение и стал воином. У нею красивое смуглое лицо и танцующая походка. И молодая жена Розовая Заря, Горкоганос. Горкоганос поет. Когда Мокасин дома, она поет веселые песни и порхает по лагерю, как листок ясеня, подхваченный ветром. Но если Мокасин долго не возвращается из чащи, она разводит у типи небольшой костер и, сидя на корточках, молча смотрит в огонь. Так она может просидеть всю долгую ночь…
А по земле уже идет Месяц Ягод, и тропа солнца на небе начинает укорачиваться.
Ушли вдаль тени прошлого.
И теперь кажется Станиславе, что никогда раньше она не жила так вольно. Даже там, в бухте Святого Лаврентия, когда дети зверобоев выводили на обратной стороне заячьих шкурок тонким угольком свои первые буквы, она чувствовала себя выброшенной из круга. Все главное осталось на родине, в Польше. А Чукотка была тюрьмой, и приговор висел над ней как вечное проклятие.
Здесь, на второй год жизни в Канаде, перед лицом больших лесов, прозрачных озер и синих гор, родилось новое чувство. Она еще не могла его объяснить, но оно постепенно смывало тоску, слезы бессилия и горечь. Здесь жизнь принадлежала только ей, и от самой Станиславы зависело, какой путь выбрать. Она сама подошла к границе и перешагнула ее.
В Месяц Ягод в селении обычно оставались только женщины, старики да малые дети. Мужчины на много дней уходили в чащу, которая начиналась сразу за последними типи у озера. Утром оттуда сползали к воде туманы, днем слышался разноголосый гомон птиц, а вечером текла тишина и ветер нес хмельные запахи живицы и смолы.
Чудесный уголок — этот кусочек берега у озера Ок-Ван-Ас.
Женщины поют за работой тихие песни радости, и Станислава уже хорошо понимает слова:
Прилетайте, орлы, из-за туч,
Прилетайте, садитесь рядом,
А потом войдите в типи,
Пусть она будет отныне вашей.
Я прошу вас об этом, орлы,
Опуститесь на землю, приблизьтесь,
Поселитесь в наших типи,
Пусть они будут вашим домом.
Когда над озером поднимается луна и чаща становится голубой и таинственной, кто-нибудь запевает Песню Вечернего Отдыха:
Как хочу я в типи приютить утомленное тело
И хотя бы одну только ночь отдохнуть!
Приведите, о ноги, меня поскорее к постели,
Пусть меня посетит Нана-бун, этот сладкий Дух Снов.
Ты завесу у входа откинь и на отдых к огню
Пригласи меня, брат мой любимый!
Постепенно селение затихает, закутываются в пепел угли костра, и остается лишь темный полег ночи над вершинами леса, над горами, над реками и озерами.
КЛЯТВА
— Умеешь стрелять из автомата?
— Нет.
— Из карабина?
— Немного. У моего брата Танто было ружье, которое называлось «винчестер». Брат давал мне стрелять.
— Винчестер? Я даже не видел таких. Музейное старье, — сказал Ленька. — Надо научиться из автомата.
Он подошел к стене, где на деревянных колышках висели два карабина и автомат — из тех, что отбили у немцев на берегу Ниды, — и снял карабин.
— Возьми вот этот. Автомат я тебе сейчас не могу дать. У нас плохо с оружием. Попытайся добыть себе сам в бою.
— Спасибо, пан Ленька.
Станислав принял карабин и погладил вороненый ствол ладонью.
— Если хороший глаз и твердая рука, из него можно уложить человека за километр. Да, я забыл про запасные обоймы.
Он взял со стола коричневый парусиновый подсумок и передал его Станиславу.
— Здесь десять обойм. Завтра тебя кто-нибудь потренирует, научит разбираться что к чему. Пусть лучше Януш Големба — он отличный стрелок. А сейчас иди спи.
Станислав вышел из землянки, прижимая карабин к груди.
Он был великаном, подобным великану Айдахо из рассказов Овасеса. Он чувствовал себя так, как чувствовал два года назад, после Тану-Тукау — обряда Посвящения. Тогда впервые в жизни он получил из рук отца настоящий боевой лук и колчан со стрелами. Он стал в тот год воином, и впереди его ждали охоты и подвиги, и он получил право украшать свой головной убор — крау — перьями Совы и Орла. Он не помнил себя от счастья, хотя и держался спокойно. Теперь у него в руках оружие белых. И какое оружие! Пять смертей сидело в плоской черной коробке под стволом, которую Ленька назвал магазином. И еще пятьдесят смертей лежало в подсумке. Хоу! Теперь он может разговаривать со швабами на одном языке.
В рассветном тумане стыли деревья. Роса холодными брызгами кропила лицо. Чаща! Если бы не война, можно было подумать, что он в родных лесах Макензи. О Великий Дух, дай силы на этой тропе и помоги возвратиться в страну отцов!
Он долго шел, не разбирая дороги, перешагивая через упавшие стволы, углубляясь в лес. И когда голова стала спокойной и глаза снова увидели тени и свет утренних сумерек, он остановился. Карабин холодной тяжестью лежал на ладонях. Он поднял его над головой.
— О Маниту, великий и сильный! Ты сильнее, чем Канага, Дух Тьмы. Ты дал мне жизнь, ты можешь отнять ее у меня. Прошу, не делай этого здесь, на чужой земле. Мне нужна моя жизнь, чтобы отомстить. За муки моей матери Та-ва. За удары, которые я получал от швабов и следы которых ношу на себе. За то, что меня осквернили руки белых, прикоснувшись к моему телу. За горе и слезы, которые они сеют на этой земле. Я — свободный шауни и умру свободным! Так учил меня мой отец Высокий Орел. Так учил Дикий Зверь Овасес. О Маниту, тингав-сусима. Помоги победить!
Он сел на землю и положил карабин на колени,
Сидел долго, закрыв глаза, прислушиваясь к шорохам леса и шепотом повторяя слова священной Песни Воинов, идущих в бой:
Дай мне силу медведя,
Дай мне отвагу волка,
Дай мне ловкость рыси,
Бесшумный полет орла.
В полдень, замаскировав входы в подземные бункеры, отряд оставил свою базу в сердце Борковицкого леса и двинулся в направлении Сташува.
Нужно было добывать продукты.
— Нет.
— Из карабина?
— Немного. У моего брата Танто было ружье, которое называлось «винчестер». Брат давал мне стрелять.
— Винчестер? Я даже не видел таких. Музейное старье, — сказал Ленька. — Надо научиться из автомата.
Он подошел к стене, где на деревянных колышках висели два карабина и автомат — из тех, что отбили у немцев на берегу Ниды, — и снял карабин.
— Возьми вот этот. Автомат я тебе сейчас не могу дать. У нас плохо с оружием. Попытайся добыть себе сам в бою.
— Спасибо, пан Ленька.
Станислав принял карабин и погладил вороненый ствол ладонью.
— Если хороший глаз и твердая рука, из него можно уложить человека за километр. Да, я забыл про запасные обоймы.
Он взял со стола коричневый парусиновый подсумок и передал его Станиславу.
— Здесь десять обойм. Завтра тебя кто-нибудь потренирует, научит разбираться что к чему. Пусть лучше Януш Големба — он отличный стрелок. А сейчас иди спи.
Станислав вышел из землянки, прижимая карабин к груди.
Он был великаном, подобным великану Айдахо из рассказов Овасеса. Он чувствовал себя так, как чувствовал два года назад, после Тану-Тукау — обряда Посвящения. Тогда впервые в жизни он получил из рук отца настоящий боевой лук и колчан со стрелами. Он стал в тот год воином, и впереди его ждали охоты и подвиги, и он получил право украшать свой головной убор — крау — перьями Совы и Орла. Он не помнил себя от счастья, хотя и держался спокойно. Теперь у него в руках оружие белых. И какое оружие! Пять смертей сидело в плоской черной коробке под стволом, которую Ленька назвал магазином. И еще пятьдесят смертей лежало в подсумке. Хоу! Теперь он может разговаривать со швабами на одном языке.
В рассветном тумане стыли деревья. Роса холодными брызгами кропила лицо. Чаща! Если бы не война, можно было подумать, что он в родных лесах Макензи. О Великий Дух, дай силы на этой тропе и помоги возвратиться в страну отцов!
Он долго шел, не разбирая дороги, перешагивая через упавшие стволы, углубляясь в лес. И когда голова стала спокойной и глаза снова увидели тени и свет утренних сумерек, он остановился. Карабин холодной тяжестью лежал на ладонях. Он поднял его над головой.
— О Маниту, великий и сильный! Ты сильнее, чем Канага, Дух Тьмы. Ты дал мне жизнь, ты можешь отнять ее у меня. Прошу, не делай этого здесь, на чужой земле. Мне нужна моя жизнь, чтобы отомстить. За муки моей матери Та-ва. За удары, которые я получал от швабов и следы которых ношу на себе. За то, что меня осквернили руки белых, прикоснувшись к моему телу. За горе и слезы, которые они сеют на этой земле. Я — свободный шауни и умру свободным! Так учил меня мой отец Высокий Орел. Так учил Дикий Зверь Овасес. О Маниту, тингав-сусима. Помоги победить!
Он сел на землю и положил карабин на колени,
Сидел долго, закрыв глаза, прислушиваясь к шорохам леса и шепотом повторяя слова священной Песни Воинов, идущих в бой:
Дай мне силу медведя,
Дай мне отвагу волка,
Дай мне ловкость рыси,
Бесшумный полет орла.
В полдень, замаскировав входы в подземные бункеры, отряд оставил свою базу в сердце Борковицкого леса и двинулся в направлении Сташува.
Нужно было добывать продукты.
ПЯТЬ ВОПРОСОВ ГОРЬКОЙ ЯГОДЫ
Третью осень встречала Станислава в поселке шауни. Однажды утром, выйдя из своей типи, она увидела объемистый тюк, накрест перетянутый сыромятными ремнями. Он лежал у входа и явно предназначался ей.
Она уже знала манеру шауни — никогда не навязывать подарки. Индейцы всегда приносили свои дары незаметно, складывали их у типи и исчезали. У них не было принято благодарить за подарки, поэтому дарящий старался остаться неизвестным. Станислава до сих пор оставалась в неведении, кому она обязана за берестяную посуду, украшенную красивым рельефным орнаментом, шкуры карибу, мокасины и мешочки с пеммиканом, вяленой рыбой, жиром и рисом. Если бы она могла, она поблагодарила бы все племя сразу, когда оно собиралось у Большого костра, но и это не было принято.
Станислава втащила тюк в типи и развязала узлы ремней.
Из-под рук, словно живая, разворачиваясь сама собой, хлынула волна серебристо-серого меха, сразу затопившая почти все пространство между очагом и задней стенкой типи.
Пальцы тонули в густой шерсти, теплой и мягкой, с нежным, почти пуховым подшерстком. Она гладила ворс ладонью и пыталась определить, какому зверю принадлежала такая чудесная шкура.
Еще никогда она не получала такого большого и богатого подарка. От кого он? И за что?
В типи заглянула Ва-пе-ци-са, ахнула от восторга, засмеялась и опустилась на колени рядом со Станиславой.
— Уф! Какая ты счастливая, Та-ва! Великий Маниту благосклонен к тебе. Такие подарки женщина получает только один раз в жизни!
Погладив мех пальцами, Ва-пе-ци-са нащупала что-то в глубине, раздвинула густой ворс.
— Этот гризли убит ножом. Охотник дрался с ним один. И убил первым ударом. Он — очень смелый человек. В его душе нет страха.
— Гризли? Так значит это — гризли? — вскрикнула Станислава.
Еще там, в Польше, девочкой, она читала о серых канадских медведях. Трехметрового роста достигают эти гиганты, и страшнее их в ярости нет никого. Они — хозяева горных лесов Канады и Аляски. Все звери уступают дорогу гризли. Даже волки, почуяв его след, сворачивают со своей охотничьей тропы.
— Ци-са, почему мне? Человек рисковал жизнью… и вдруг — мне…
— Разве ты не такая же наша, как я, как Большое Крыло, как Черная Рука?
— Кто этот охотник?
Глаза индианки не хотят встречаться с ее глазами.
— Я не знаю, Та-ва. Ты очень счастливая…
И она заговорила о днях хорошей охоты, о доброте Духа Леса, о погоде, о том, что вчера нашла целый склад сушеных грибов, заготовленных белками.
— Ци-са, ты знаешь этого человека!
— Нет, Та-ва. Откуда я могу знать?
А через неделю появилась вторая шкура у входа в типи. Еще более мягкая, еще более красивая, чем первая. Ее теплые волны отливали вороненым серебром, и ноги тонули в глубине, когда Станислава прошлась босиком по бесценному ковру.
Но она не обрадовалась второму подарку. Она испугалась. Неведомый охотник играл со смертью, выслеживая гризли и вызывая его на бой. Для чего? Чем она заслужила этот риск? Ведь она ничего еще не сделала полезного для людей племени. Скоро три года, как она живет у шауни, но ее знания и умение не нужны этим людям. Так почему неизвестный охотник второй раз приносит к порогу ее типи такой богатый подарок?
На этот раз она не стала призывать на совет Ва-пе-ци-су. Она приняла шкуру в смятении и тревоге. Ровное течение дней разбилось. Теперь она стала присматриваться к воинам, стараясь угадать — кто? Но охотники оставались невозмутимыми и спокойными, как всегда. И, возвращаясь из чащи, никто не бросал взор в сторону ее типи, никто не приветствовал ее поднятой вверх рукой — знаком радости и удачи.
По вечерам, лежа у меркнущих углей очага, она перебирала в памяти лица. Желтый Мокасин… Красный Лис… Сломанный Нож… Легкая Нога… Большая Сова… Рваный Ремень… Черная Рука…
Сломанный Нож, например, очень любит рассказывать сам и слушать других. С ним никогда и нигде не скучно. И всегда у него в руках нож, и, разговаривая и слушая, он стругает, обтачивает что-то. А потом дарит малышам-ути фигурки оленей, орлов, диких коз и ящериц. Когда он идет по стойбищу, за ним тянется хвост детишек.
Большая Сова расчетлив, спокоен и старателен. Когда он ставил ей типи, он пробовал каждую жердь па прочность, каждую веревку на разрыв. Если жердь ломалась в его руках, он шел в заросли и долго и тщательно выбирал новую.
Красный Лис всегда озабочен. У него трое детей и старенькая, почти слепая мать. Жена умерла три года назад, и теперь ему приходится самому делать большую часть домашней работы.
Кто сделал этот подарок?
КТО?
В конце Месяца Падающих Листьев у входного полога типи появился новый тюк. Станислава сразу увидела его, когда выходила утром к реке.
И смятение ее переросло в страх.
Она задернула полог типи и долго сидела в темноте, не решаясь выйти наружу, и мысли, как суетливые белки, беспорядочно прыгали в голове.
Нет. Она не коснется нового подарка. Пусть лежит там, где его положили. Ей не нужны эти шкуры. Сейчас она свернет те две, первые, перевяжет их ремнями и вынесет из типи…
Нет. Она не свернет и не вынесет. Отказаться от уже принятого подарка — для шауни тяжкое оскорбление, оно равносильно плевку в лицо. Но не принять подарок она может, это ее воля, ее право.
Да, она так и сделает. Но прежде всего… Что прежде всего? Надо идти. Только не к Ва-пе-ци-се. Та, конечно, знает, но ничего не скажет. Надо идти… А! Вот кто может разрешить все ее сомнения.
Станислава поправила волосы, затянула ремешок у ворота платья и решительно вышла из типи.
Свет утра ослепил ее. Ветер коснулся горящих щек. Она глубоко вздохнула и направилась через костровую площадь к высокой типи, по белой покрышке которой раскинула крылья серая, искусно нарисованная сова с красными глазами.
Полог был приоткрыт, и, когда она подошла ближе, чья-то рука откинула его на всю ширину — и Высокий Орел встретил ее приветственным жестом:
— Войди, Та-ва. Пусть мой огонь будет твоим огнем.
Станислава вошла и нерешительно остановилась у порога.
— Сядь.
Она опустилась на шкуру волка недалеко от входа.
Высокий Орел обогнул костер, горевший ровным пламенем в очаге, и встал у противоположной стены типи.
Он молчал.
Молчала и Станислава, собирая мысли. Не следует говорить сразу, чтобы не показаться суетливой и легкомысленной. Кроме того, женщины племени никогда не начинали разговор с мужчинами первыми. Они ждали, когда мужчины сами начнут разговор. Таков обычай.
В просторной типи на жердях покрышки висели блестящие оленьи, медвежьи и волчьи черепа, томагавки с тонкой резьбой на рукоятках, украшенные перьями соек и орлов, луки, потемневшие от давности, головной убор из белых перьев, концы которых были выкрашены в алый цвет. На полу — шкуры медведя, благородного оленя и бобра. Терпкий запах сушеных трав стоял в воздухе.
Впервые она была в типи вождя и впервые после болезни видела Высокого Орла так близко — всего три шага через костер.
Он был высок, пожалуй, выше нее головы на две, хотя Станислава не считала себя низкой. Волевое лицо с резкими чертами, худощавое, покрытое густым загаром. Небольшой рот с губами красивой формы. Слегка выдающийся вперед подбородок. Широкие атлетические плечи. Узкие ладони с длинными пальцами. И черные волосы, как в тот, первый раз, схвачены ремешком на лбу.
На нем была куртка из шкурок выдры, вышитая понизу цветным бисером, серые легины из оленьей ровдуги и мягкие мокасины без украшений. Глаза его блестели в свете костра. Он смотрел на Станиславу, и на губах его теплилась едва заметная улыбка, словно он знал что-то, чего не знала она.
Наконец он шевельнулся, поднял с земли сухую ветку, бросил ее в огонь и произнес тихо:
— Что привело ко мне Та-ва?
— Вождь, — сказала она. — Я знаю, что ты всегда внимательно слушаешь и судишь по справедливости. Я пришла к тебе за советом.
Станислава старалась говорить так, как говорили с Высоким Орлом другие женщины племени, как говорила Ва-пе-ци-са, обращаясь к нему, — с достоинством и уважением. Ему, видимо, понравилось начало. Он улыбнулся:
— Мои уши открыты для твоих слов, Та-ва.
Он опустил веки и словно задремал в свете костра.
— Несколько дней назад кто-то подарил мне шкуру серого медведя. В вашем племени, Высокий Орел, мне дарят все, только я не могу подарить ничего. Мои руки не умеют делать то, что умеют руки женщин-шауни. А то, что умею делать я, вам не нужно… Мне остается только принимать подарки. Так и на этот раз. Я приняла подарок. Он дорог мне как внимание, хотя это очень большой подарок. Но прошло еще несколько дней, и мне подарили вторую шкуру. Я не знаю того, кто дарил, но приняла и этот подарок. Разве могла я обидеть человека, рисковавшего жизнью? Я знаю, как опасен серый медведь… Но сегодня, когда я вышла из типи, я увидела третью шкуру. Я не хочу ее принимать. Но я не хочу обидеть охотника. Что делать мне? Скажи свое слово, Леоо-карко-оно-маа.
Высокий Орел поднял веки.
Лицо его стало суровым. Он сделал какой-то неопределенный жест рукой, словно отгонял от себя нерешительность. Что это? Неужели он волнуется? И почему он молчит?
— Что делать мне? — повторила она.
Он заговорил, будто пересиливая себя:
— Ты должна принять этот дар. Он от чистого сердца. Это знак уважения к тебе, Та-ва.
— Но я не знаю того человека. Я не возьму шкуру, пока не узнаю его имя.
— Я дарю тебе эту шкуру, женщина. Этого серого мичи-мокве я убил в каньоне Прыгающей Козы три дня назад. А тех гризли — в прошлую луну…
— Ты?.. — вскрикнула Станислава.
Все вокруг ушло в туман, как во сне. Только лицо Высокого Орла видят глаза ее. Оно серьезно и немного грустно теперь. Отсветы горящей ветви пляшут на его щеках, на лбу, на иссиня-черных волосах.
…Ближе, ближе лицо, словно вырезанное из твердого красного дерева, и вот уже только глаза, темные, как грозовое небо, неподвижные, ждущие.
— Леоо… — говорит она и слышит свой голос чужим, как бы со стороны. — Такой подарок? Зачем?..
— Я хочу, чтобы моя типи была твоей типи и чтобы над ней всегда кружились голуби и пели песни любви. Хочешь ли ты этого, Та-ва? Мое сердце ждет.
Она медленно приходила в себя.
Померк огонь костра. Спрятались в темные закоулки тени. Запах трав стал густым и тяжелым. Жаркий трепет углей наполнял типи призрачным светом.
Молча стоял Высокий Орел.
Ждал.
Вырез куртки треугольником открывал его шею и грудь.
Мерцал бисер шитья, матово светился благородный мех выдры.
Станислава увидела то, чего не заметила раньше. Поднялась. Обошла красные угли очага и, протянув руку, коснулась пальцами грубой повязки, открывшейся в треугольном вырезе.
— Ты ранен?.. Скажи мне, Высокий Орел, ты ранен? Это из-за меня?
Ва-пе-ци-са ворвалась в типи, как порыв ветра. Защебетала, затормошила. Гладила ладонями по щекам.
— Мои мысли кружатся вокруг тебя, как птицы вокруг своих гнезд, Та-ва! Я хочу, чтобы ты навсегда стала такая, как мы, Та-ва. Великий Маниту услышал мою просьбу. Моя радость выше деревьев этого леса, выше облаков! Мне хочется петь, Та-ва!
Она уже знала манеру шауни — никогда не навязывать подарки. Индейцы всегда приносили свои дары незаметно, складывали их у типи и исчезали. У них не было принято благодарить за подарки, поэтому дарящий старался остаться неизвестным. Станислава до сих пор оставалась в неведении, кому она обязана за берестяную посуду, украшенную красивым рельефным орнаментом, шкуры карибу, мокасины и мешочки с пеммиканом, вяленой рыбой, жиром и рисом. Если бы она могла, она поблагодарила бы все племя сразу, когда оно собиралось у Большого костра, но и это не было принято.
Станислава втащила тюк в типи и развязала узлы ремней.
Из-под рук, словно живая, разворачиваясь сама собой, хлынула волна серебристо-серого меха, сразу затопившая почти все пространство между очагом и задней стенкой типи.
Пальцы тонули в густой шерсти, теплой и мягкой, с нежным, почти пуховым подшерстком. Она гладила ворс ладонью и пыталась определить, какому зверю принадлежала такая чудесная шкура.
Еще никогда она не получала такого большого и богатого подарка. От кого он? И за что?
В типи заглянула Ва-пе-ци-са, ахнула от восторга, засмеялась и опустилась на колени рядом со Станиславой.
— Уф! Какая ты счастливая, Та-ва! Великий Маниту благосклонен к тебе. Такие подарки женщина получает только один раз в жизни!
Погладив мех пальцами, Ва-пе-ци-са нащупала что-то в глубине, раздвинула густой ворс.
— Этот гризли убит ножом. Охотник дрался с ним один. И убил первым ударом. Он — очень смелый человек. В его душе нет страха.
— Гризли? Так значит это — гризли? — вскрикнула Станислава.
Еще там, в Польше, девочкой, она читала о серых канадских медведях. Трехметрового роста достигают эти гиганты, и страшнее их в ярости нет никого. Они — хозяева горных лесов Канады и Аляски. Все звери уступают дорогу гризли. Даже волки, почуяв его след, сворачивают со своей охотничьей тропы.
— Ци-са, почему мне? Человек рисковал жизнью… и вдруг — мне…
— Разве ты не такая же наша, как я, как Большое Крыло, как Черная Рука?
— Кто этот охотник?
Глаза индианки не хотят встречаться с ее глазами.
— Я не знаю, Та-ва. Ты очень счастливая…
И она заговорила о днях хорошей охоты, о доброте Духа Леса, о погоде, о том, что вчера нашла целый склад сушеных грибов, заготовленных белками.
— Ци-са, ты знаешь этого человека!
— Нет, Та-ва. Откуда я могу знать?
А через неделю появилась вторая шкура у входа в типи. Еще более мягкая, еще более красивая, чем первая. Ее теплые волны отливали вороненым серебром, и ноги тонули в глубине, когда Станислава прошлась босиком по бесценному ковру.
Но она не обрадовалась второму подарку. Она испугалась. Неведомый охотник играл со смертью, выслеживая гризли и вызывая его на бой. Для чего? Чем она заслужила этот риск? Ведь она ничего еще не сделала полезного для людей племени. Скоро три года, как она живет у шауни, но ее знания и умение не нужны этим людям. Так почему неизвестный охотник второй раз приносит к порогу ее типи такой богатый подарок?
На этот раз она не стала призывать на совет Ва-пе-ци-су. Она приняла шкуру в смятении и тревоге. Ровное течение дней разбилось. Теперь она стала присматриваться к воинам, стараясь угадать — кто? Но охотники оставались невозмутимыми и спокойными, как всегда. И, возвращаясь из чащи, никто не бросал взор в сторону ее типи, никто не приветствовал ее поднятой вверх рукой — знаком радости и удачи.
По вечерам, лежа у меркнущих углей очага, она перебирала в памяти лица. Желтый Мокасин… Красный Лис… Сломанный Нож… Легкая Нога… Большая Сова… Рваный Ремень… Черная Рука…
Сломанный Нож, например, очень любит рассказывать сам и слушать других. С ним никогда и нигде не скучно. И всегда у него в руках нож, и, разговаривая и слушая, он стругает, обтачивает что-то. А потом дарит малышам-ути фигурки оленей, орлов, диких коз и ящериц. Когда он идет по стойбищу, за ним тянется хвост детишек.
Большая Сова расчетлив, спокоен и старателен. Когда он ставил ей типи, он пробовал каждую жердь па прочность, каждую веревку на разрыв. Если жердь ломалась в его руках, он шел в заросли и долго и тщательно выбирал новую.
Красный Лис всегда озабочен. У него трое детей и старенькая, почти слепая мать. Жена умерла три года назад, и теперь ему приходится самому делать большую часть домашней работы.
Кто сделал этот подарок?
КТО?
В конце Месяца Падающих Листьев у входного полога типи появился новый тюк. Станислава сразу увидела его, когда выходила утром к реке.
И смятение ее переросло в страх.
Она задернула полог типи и долго сидела в темноте, не решаясь выйти наружу, и мысли, как суетливые белки, беспорядочно прыгали в голове.
Нет. Она не коснется нового подарка. Пусть лежит там, где его положили. Ей не нужны эти шкуры. Сейчас она свернет те две, первые, перевяжет их ремнями и вынесет из типи…
Нет. Она не свернет и не вынесет. Отказаться от уже принятого подарка — для шауни тяжкое оскорбление, оно равносильно плевку в лицо. Но не принять подарок она может, это ее воля, ее право.
Да, она так и сделает. Но прежде всего… Что прежде всего? Надо идти. Только не к Ва-пе-ци-се. Та, конечно, знает, но ничего не скажет. Надо идти… А! Вот кто может разрешить все ее сомнения.
Станислава поправила волосы, затянула ремешок у ворота платья и решительно вышла из типи.
Свет утра ослепил ее. Ветер коснулся горящих щек. Она глубоко вздохнула и направилась через костровую площадь к высокой типи, по белой покрышке которой раскинула крылья серая, искусно нарисованная сова с красными глазами.
Полог был приоткрыт, и, когда она подошла ближе, чья-то рука откинула его на всю ширину — и Высокий Орел встретил ее приветственным жестом:
— Войди, Та-ва. Пусть мой огонь будет твоим огнем.
Станислава вошла и нерешительно остановилась у порога.
— Сядь.
Она опустилась на шкуру волка недалеко от входа.
Высокий Орел обогнул костер, горевший ровным пламенем в очаге, и встал у противоположной стены типи.
Он молчал.
Молчала и Станислава, собирая мысли. Не следует говорить сразу, чтобы не показаться суетливой и легкомысленной. Кроме того, женщины племени никогда не начинали разговор с мужчинами первыми. Они ждали, когда мужчины сами начнут разговор. Таков обычай.
В просторной типи на жердях покрышки висели блестящие оленьи, медвежьи и волчьи черепа, томагавки с тонкой резьбой на рукоятках, украшенные перьями соек и орлов, луки, потемневшие от давности, головной убор из белых перьев, концы которых были выкрашены в алый цвет. На полу — шкуры медведя, благородного оленя и бобра. Терпкий запах сушеных трав стоял в воздухе.
Впервые она была в типи вождя и впервые после болезни видела Высокого Орла так близко — всего три шага через костер.
Он был высок, пожалуй, выше нее головы на две, хотя Станислава не считала себя низкой. Волевое лицо с резкими чертами, худощавое, покрытое густым загаром. Небольшой рот с губами красивой формы. Слегка выдающийся вперед подбородок. Широкие атлетические плечи. Узкие ладони с длинными пальцами. И черные волосы, как в тот, первый раз, схвачены ремешком на лбу.
На нем была куртка из шкурок выдры, вышитая понизу цветным бисером, серые легины из оленьей ровдуги и мягкие мокасины без украшений. Глаза его блестели в свете костра. Он смотрел на Станиславу, и на губах его теплилась едва заметная улыбка, словно он знал что-то, чего не знала она.
Наконец он шевельнулся, поднял с земли сухую ветку, бросил ее в огонь и произнес тихо:
— Что привело ко мне Та-ва?
— Вождь, — сказала она. — Я знаю, что ты всегда внимательно слушаешь и судишь по справедливости. Я пришла к тебе за советом.
Станислава старалась говорить так, как говорили с Высоким Орлом другие женщины племени, как говорила Ва-пе-ци-са, обращаясь к нему, — с достоинством и уважением. Ему, видимо, понравилось начало. Он улыбнулся:
— Мои уши открыты для твоих слов, Та-ва.
Он опустил веки и словно задремал в свете костра.
— Несколько дней назад кто-то подарил мне шкуру серого медведя. В вашем племени, Высокий Орел, мне дарят все, только я не могу подарить ничего. Мои руки не умеют делать то, что умеют руки женщин-шауни. А то, что умею делать я, вам не нужно… Мне остается только принимать подарки. Так и на этот раз. Я приняла подарок. Он дорог мне как внимание, хотя это очень большой подарок. Но прошло еще несколько дней, и мне подарили вторую шкуру. Я не знаю того, кто дарил, но приняла и этот подарок. Разве могла я обидеть человека, рисковавшего жизнью? Я знаю, как опасен серый медведь… Но сегодня, когда я вышла из типи, я увидела третью шкуру. Я не хочу ее принимать. Но я не хочу обидеть охотника. Что делать мне? Скажи свое слово, Леоо-карко-оно-маа.
Высокий Орел поднял веки.
Лицо его стало суровым. Он сделал какой-то неопределенный жест рукой, словно отгонял от себя нерешительность. Что это? Неужели он волнуется? И почему он молчит?
— Что делать мне? — повторила она.
Он заговорил, будто пересиливая себя:
— Ты должна принять этот дар. Он от чистого сердца. Это знак уважения к тебе, Та-ва.
— Но я не знаю того человека. Я не возьму шкуру, пока не узнаю его имя.
— Я дарю тебе эту шкуру, женщина. Этого серого мичи-мокве я убил в каньоне Прыгающей Козы три дня назад. А тех гризли — в прошлую луну…
— Ты?.. — вскрикнула Станислава.
Все вокруг ушло в туман, как во сне. Только лицо Высокого Орла видят глаза ее. Оно серьезно и немного грустно теперь. Отсветы горящей ветви пляшут на его щеках, на лбу, на иссиня-черных волосах.
…Ближе, ближе лицо, словно вырезанное из твердого красного дерева, и вот уже только глаза, темные, как грозовое небо, неподвижные, ждущие.
— Леоо… — говорит она и слышит свой голос чужим, как бы со стороны. — Такой подарок? Зачем?..
— Я хочу, чтобы моя типи была твоей типи и чтобы над ней всегда кружились голуби и пели песни любви. Хочешь ли ты этого, Та-ва? Мое сердце ждет.
Она медленно приходила в себя.
Померк огонь костра. Спрятались в темные закоулки тени. Запах трав стал густым и тяжелым. Жаркий трепет углей наполнял типи призрачным светом.
Молча стоял Высокий Орел.
Ждал.
Вырез куртки треугольником открывал его шею и грудь.
Мерцал бисер шитья, матово светился благородный мех выдры.
Станислава увидела то, чего не заметила раньше. Поднялась. Обошла красные угли очага и, протянув руку, коснулась пальцами грубой повязки, открывшейся в треугольном вырезе.
— Ты ранен?.. Скажи мне, Высокий Орел, ты ранен? Это из-за меня?
Ва-пе-ци-са ворвалась в типи, как порыв ветра. Защебетала, затормошила. Гладила ладонями по щекам.
— Мои мысли кружатся вокруг тебя, как птицы вокруг своих гнезд, Та-ва! Я хочу, чтобы ты навсегда стала такая, как мы, Та-ва. Великий Маниту услышал мою просьбу. Моя радость выше деревьев этого леса, выше облаков! Мне хочется петь, Та-ва!