Страница:
Через несколько лет Россия стала самым устойчивым общественным организмом во всей Солнечной системе и обрела самых преданных союзников… Сомов бывал и на Европе, и на Венере, он отлично понимал: иначе и быть не может. Там имелись ценные, исключительно ценные и даже уникальные минералы. Венера с незапамятной древности обзавелась очень густой атмосферой, а на Европе полным-полно льда, некоторые даже полагают, что весь планетоид аж до самого ядра – один сплошной лед разнообразных сортов и оттенков; более того, и еврорусские, и венерорусские, разумеется, оборудовали синтезаторные комплексы для получения воды, воздуха, продуктов и прочая, и прочая… Само собой, в первую голову поселенцы построили энергетические станции – как же без них? – обогревать города Европы и охлаждать подземные общины Венеры…
Но всего этого было меньше чем мало. Два исключительно бедных, но до крайности энергичных народа честно блюли союзнический долг по отношению к России: только Россия до поры до времени соглашалась поставлять им в долг или по ничтожным ценам и оборудование для синтезаторов, и блоки энергостанций, и космические корабли, и строительные материалы, и оружие, и еще тысячи мелочей, без которых – не прожить. Иной раз даже рожениц отправляли на Землю, «обновлять» родильные дома Империи. Далеко не все могли выходить и родить ребенка в условиях слабой силы тяжести.
На Венере тесно и скудно. Сомов не привык к такому. Терра – огромный, просторный мир, там все и всегда было в избытке… А на стене ремонтного дока Астры-4 когда-то, давным-давно специально для гостей светящейся краской вывели надпись: «Ты уже знаешь, парень, что на Венере нет ничего лишнего?» Впрочем, на Европе тоже любят говорить: «Толстый это одно из двух: либо больной, либо сумасшедший!» И ведь берутся же откуда-то Вяликовы… Дороже всего на Венере жилище и транспорт. Здесь Сомов ни разу не спускался на поверхность. Добрая половина территории Русской Венеры – это территория искусственных спутников, летающих платформ, дрейфующих по сложным орбитам жилых «сот»; cобственно, на поверхности почти никто не живет: венерианские ураганы способны выкорчевать целый город. Спуск в подземную общину имеет два тарифа. Во-первых, бесплатно, – для своих. Во-вторых, туристический минимум, – для миллионеров. Флотские офицеры из терран не попадают ни в первую, ни во вторую категорию.
Как обычно, кормят на венерианской базе несравнимо с Террой, сильно хуже, чем в рейде, и чуть хуже, чем на Европе. Зато у еврорусских сухой закон, и водка приравнивается к героину, а здесь гонят такое и из такого, что только держись… Капитан-лейтенанту обещаны были сутки отдыха – после того, как его вышибут с рейдера. И он ожидал от этих суток многого. Говорят, у печени с годами открывается второе дыхание…
Что собирать офицеру, покидающему корабль? На все сборы хватит пяти минут. С кем хотел попрощаться – уже попрощался. И сейчас ему осталось погладить пальцами пластиконовую переборку отсека, как гладят женщину. То ли на долгую память, то ли до скорой встречи.
В офицерский кубрик зашла Торрес. В глаза не смотрит.
– Витя, а пойдем-ка со мной. Есть разговор. Оставь свой скарб ненадолго.
Она привела Сомова в кают-компанию. Офицеры «Бентесинко ди Майо» мрачно шутили по поводу этого помещения: «Вот место, где давно вывелся кофе»… Кроме них с Торрес, здесь никого не было. Старпом посадила Виктора напротив себя и несколько раз пыталась начать разговор, но, едва открыв рот, сейчас же отворачивалась и не произносила ни слова. Выражение ее лица выдавало смущение и замешательство; кажется, предстоящая беседа пугала женщину. Сомов попытался ей помочь:
– Лена, да я ни в чем тебя не виню. Это мне не следовало…
– Помолчи!
Виктор пожал плечами. Его брови вывели знак удивленного согласия: мол, смысл неясен, но… воля твоя, госпожа старпомша.
Торрес, наконец, собралась с силами.
– Я люблю вас.
Она обратилась к нему на «вы» вместо обычного «ты» или «Витя». Начав строить между собой и Сомовым стену, Торрес моментально обрела равновесие духа. Во всяком случае, пропали все внешние признаки ее беспокойства, голос стал ровен, а лицо – безмятежно. Наверное, лед способен гореть, но сколь мучительна, тягуча и сокровенна должна быть страсть, зажигающая лед! Любовь льда – образцова, и жертва льда образцова не менее того. Никогда лед не позволит себе ни капли сумасшествия. Затем и признают в нем люди таинственную силу внутреннего покоя, твердости и упорядоченности.
– …Да. Я люблю вас. Простите мне мою слабость, Виктор. Я знаю, что нам сейчас предстоит расстаться и, быть может, мы никогда не встретимся. Я полагаю, расстояние, которое положит между нами служба, вернет мне спокойствие. Я надеюсь на это. Если вы вернетесь на «Бентесинко ди Майо», а вы ведь мечтаете вернуться, – не верю, что может быть иначе, – мне придется под любым предлогом покинуть корабль, попросив иного места у начальства.
– Но зачем же…
– Иного выхода я не вижу. Мне не удалось отказаться от признания, хоть я и понимаю всю безнадежность моего положения. Вы видите, из-за вас я утратила над собой власть. Так позвольте мне хотя бы это! – она схватила руку Сомова и с неженской силой стиснула его пальцы своими.
Виктор не мог вымолвить ни слова.
– Поверьте, мне достаточно нескольких минут вот так. Не сочтите меня некорректным человеком… вы ведь… никогда не изменяли своей жене?
– Никогда. И не собираюсь.
– Мне нравится ваша нелюбезная прямота. Поверьте, я не пытаюсь склонить вас на путь измены. Напротив, я считаю это мерзостью. Когда-то я поклялась самой себе никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делить того, кто будет мною избран. Поступив иначе, я изменю собственной сущности, а значит, такого быть не должно. Ваша жена дорога вам?
– Да.
– Вот и берегите чистоту вашего чувства к ней. А я на несколько минут вышла из тени, и довольно; теперь я опять возвращаюсь туда. Мне остается лишь просить у Господа, чтобы Он сохранил ваше счастье.
Она разжала пальцы.
Странная, древняя, принадлежащая каким-то далеким рыцарским временам любовь Елены Торрес была ему нимало не нужна. Женщина, сидевшая напротив него, умела любить, не снимая лат. Виктор – не умел и не желал учиться этому диковинному искусству. Он ощущал себя настоящим провинциальным увальнем в лавке кружевного рукоделья… но ему не хотелось оскорблять чувства Торрес. Сомов ответил, невольно копируя ее манеру объясняться:
– Для меня действительно немыслимо соединение с кем-либо, помимо одного-единственного человека. Моей Кати. Если бы не это, я бы, наверное, ответил вам. Дай вам Бог встретить другого человека, достойного стать вашим… избранником. Я преклоняюсь перед красотой вашей любви.
Торрес разглядывала его, как будто пытаясь насмотреться впрок, сохранить в памяти мельчайшие черточки. Неожиданно она воскликнула:
– Вот же… А!
Сделала паузу.
– Извините. Теперь, кажется, все. Надеюсь… наш разговор останется между нами и не станет предметом досужей болтовни?
– Разумеется.
– Прощайте.
– Прощайте, Лена.
Капитан-лейтенант забрал вещи и вышел через вакуум-створ на территорию базы. Конечно, он вернется на рейдер, сдохнет, а вернется. И, наверное, после такого ему не стоит служить на одном корабле с Еленой Торрес. Бог весть, как выпутываться из этой странной ситуации… а впрочем, Сомов твердо знал: когда его позовут на «Бентесинко ди Майо», он обязательно вернется и ни за что не уйдет оттуда.
Глава 4
Но всего этого было меньше чем мало. Два исключительно бедных, но до крайности энергичных народа честно блюли союзнический долг по отношению к России: только Россия до поры до времени соглашалась поставлять им в долг или по ничтожным ценам и оборудование для синтезаторов, и блоки энергостанций, и космические корабли, и строительные материалы, и оружие, и еще тысячи мелочей, без которых – не прожить. Иной раз даже рожениц отправляли на Землю, «обновлять» родильные дома Империи. Далеко не все могли выходить и родить ребенка в условиях слабой силы тяжести.
На Венере тесно и скудно. Сомов не привык к такому. Терра – огромный, просторный мир, там все и всегда было в избытке… А на стене ремонтного дока Астры-4 когда-то, давным-давно специально для гостей светящейся краской вывели надпись: «Ты уже знаешь, парень, что на Венере нет ничего лишнего?» Впрочем, на Европе тоже любят говорить: «Толстый это одно из двух: либо больной, либо сумасшедший!» И ведь берутся же откуда-то Вяликовы… Дороже всего на Венере жилище и транспорт. Здесь Сомов ни разу не спускался на поверхность. Добрая половина территории Русской Венеры – это территория искусственных спутников, летающих платформ, дрейфующих по сложным орбитам жилых «сот»; cобственно, на поверхности почти никто не живет: венерианские ураганы способны выкорчевать целый город. Спуск в подземную общину имеет два тарифа. Во-первых, бесплатно, – для своих. Во-вторых, туристический минимум, – для миллионеров. Флотские офицеры из терран не попадают ни в первую, ни во вторую категорию.
Как обычно, кормят на венерианской базе несравнимо с Террой, сильно хуже, чем в рейде, и чуть хуже, чем на Европе. Зато у еврорусских сухой закон, и водка приравнивается к героину, а здесь гонят такое и из такого, что только держись… Капитан-лейтенанту обещаны были сутки отдыха – после того, как его вышибут с рейдера. И он ожидал от этих суток многого. Говорят, у печени с годами открывается второе дыхание…
Что собирать офицеру, покидающему корабль? На все сборы хватит пяти минут. С кем хотел попрощаться – уже попрощался. И сейчас ему осталось погладить пальцами пластиконовую переборку отсека, как гладят женщину. То ли на долгую память, то ли до скорой встречи.
В офицерский кубрик зашла Торрес. В глаза не смотрит.
– Витя, а пойдем-ка со мной. Есть разговор. Оставь свой скарб ненадолго.
Она привела Сомова в кают-компанию. Офицеры «Бентесинко ди Майо» мрачно шутили по поводу этого помещения: «Вот место, где давно вывелся кофе»… Кроме них с Торрес, здесь никого не было. Старпом посадила Виктора напротив себя и несколько раз пыталась начать разговор, но, едва открыв рот, сейчас же отворачивалась и не произносила ни слова. Выражение ее лица выдавало смущение и замешательство; кажется, предстоящая беседа пугала женщину. Сомов попытался ей помочь:
– Лена, да я ни в чем тебя не виню. Это мне не следовало…
– Помолчи!
Виктор пожал плечами. Его брови вывели знак удивленного согласия: мол, смысл неясен, но… воля твоя, госпожа старпомша.
Торрес, наконец, собралась с силами.
– Я люблю вас.
Она обратилась к нему на «вы» вместо обычного «ты» или «Витя». Начав строить между собой и Сомовым стену, Торрес моментально обрела равновесие духа. Во всяком случае, пропали все внешние признаки ее беспокойства, голос стал ровен, а лицо – безмятежно. Наверное, лед способен гореть, но сколь мучительна, тягуча и сокровенна должна быть страсть, зажигающая лед! Любовь льда – образцова, и жертва льда образцова не менее того. Никогда лед не позволит себе ни капли сумасшествия. Затем и признают в нем люди таинственную силу внутреннего покоя, твердости и упорядоченности.
– …Да. Я люблю вас. Простите мне мою слабость, Виктор. Я знаю, что нам сейчас предстоит расстаться и, быть может, мы никогда не встретимся. Я полагаю, расстояние, которое положит между нами служба, вернет мне спокойствие. Я надеюсь на это. Если вы вернетесь на «Бентесинко ди Майо», а вы ведь мечтаете вернуться, – не верю, что может быть иначе, – мне придется под любым предлогом покинуть корабль, попросив иного места у начальства.
– Но зачем же…
– Иного выхода я не вижу. Мне не удалось отказаться от признания, хоть я и понимаю всю безнадежность моего положения. Вы видите, из-за вас я утратила над собой власть. Так позвольте мне хотя бы это! – она схватила руку Сомова и с неженской силой стиснула его пальцы своими.
Виктор не мог вымолвить ни слова.
– Поверьте, мне достаточно нескольких минут вот так. Не сочтите меня некорректным человеком… вы ведь… никогда не изменяли своей жене?
– Никогда. И не собираюсь.
– Мне нравится ваша нелюбезная прямота. Поверьте, я не пытаюсь склонить вас на путь измены. Напротив, я считаю это мерзостью. Когда-то я поклялась самой себе никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делить того, кто будет мною избран. Поступив иначе, я изменю собственной сущности, а значит, такого быть не должно. Ваша жена дорога вам?
– Да.
– Вот и берегите чистоту вашего чувства к ней. А я на несколько минут вышла из тени, и довольно; теперь я опять возвращаюсь туда. Мне остается лишь просить у Господа, чтобы Он сохранил ваше счастье.
Она разжала пальцы.
Странная, древняя, принадлежащая каким-то далеким рыцарским временам любовь Елены Торрес была ему нимало не нужна. Женщина, сидевшая напротив него, умела любить, не снимая лат. Виктор – не умел и не желал учиться этому диковинному искусству. Он ощущал себя настоящим провинциальным увальнем в лавке кружевного рукоделья… но ему не хотелось оскорблять чувства Торрес. Сомов ответил, невольно копируя ее манеру объясняться:
– Для меня действительно немыслимо соединение с кем-либо, помимо одного-единственного человека. Моей Кати. Если бы не это, я бы, наверное, ответил вам. Дай вам Бог встретить другого человека, достойного стать вашим… избранником. Я преклоняюсь перед красотой вашей любви.
Торрес разглядывала его, как будто пытаясь насмотреться впрок, сохранить в памяти мельчайшие черточки. Неожиданно она воскликнула:
– Вот же… А!
Сделала паузу.
– Извините. Теперь, кажется, все. Надеюсь… наш разговор останется между нами и не станет предметом досужей болтовни?
– Разумеется.
– Прощайте.
– Прощайте, Лена.
Капитан-лейтенант забрал вещи и вышел через вакуум-створ на территорию базы. Конечно, он вернется на рейдер, сдохнет, а вернется. И, наверное, после такого ему не стоит служить на одном корабле с Еленой Торрес. Бог весть, как выпутываться из этой странной ситуации… а впрочем, Сомов твердо знал: когда его позовут на «Бентесинко ди Майо», он обязательно вернется и ни за что не уйдет оттуда.
Глава 4
Партизанская миссия
11 мая 2125 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 29 лет и Дмитрий Сомов, 32 года.
Двойник, как обычно, явился в самое неудобное время.
Он попал на «десертный четверг». Чертовски обидно.
Вся жизнь Дмитрия Сомова была подчинена «календарю ответственного человека». Этот календарь специально для него шесть лет назад разработал участковый психоаналитик Грасс; прежде Сомов придерживался чуть более либерального расписания, – некоторые вольности ему позволял предыдущий участковый, Хейг… Впрочем, первый вариант отличался от второго не то, что бы уж очень радикально, и оба они сработаны были по стандартным интегральным таблицам. Иными словами, все сослуживцы, соседи, знакомые и родственники Дмитрия вели… как бы поточнее выразиться? конгруэнтную жизнь. Здоровую, социально ответственную, активную жизнь свободных людей, у которых имеются кое-какие средства.
В тридцатисуточном месяце семьсот двадцать часов. Из них сто сорок два приходится на рабочее время. Двадцать один час – на дорогу до офиса и обратно. Двести сорок часов отведено на сон, и здравомыслящий ответственный человек ни за что не позволит себе лечь спать позднее полуночи. Девяносто часов можно потратить на покупку еды, ее приготовление и потребление. Двадцать семь часов дается на гигиенические процедуры: душ, чистку зубов, стрижку ногтей и волос, бритье, уход за кожей, посещение уборной. Пять – на выбор и приобретение предметов первой необходимости. Итого 525. Остается 195. Устаревший термин, которым предки обозначали этот остаток – свободное время. Теперь его именуют словом вар – «время активной релаксации». В условиях всеобщей цивилизованности общество устами психоаналитика настоятельно рекомендуе потратить вар с умом. Не менее пятнадцати часов – на спорт, все равно какой, лишь бы он был подвижным. Как можно не заботиться о собственном теле? Это же безответственно! Еще пятнадцать часов следует отдать повышению квалификации. Хороший специалист – растущий специалист. Тридцать часов обязательно надо провести у инфоскона, потребляя новостные программы, и еще пять часов – у медиков, в профилактических целях. В «медицинское время» входит непременная консультация у психоаналитика. Не менее пяти часов уделить здоровому сексу, но лучше бы все пятнадцать. При отсутствии постоянного партнера государство обеспечивает страждущим услуги соответствующей федеральной службы. Любого профиля. Впрочем, Дмитрий не любил тратиться на казенных сотрудниц: Мэри обходилась дешевле и осуществляла любовь более энергично. При достаточно активной релаксации так или иначе на транспорт уйдет еще как минимум пятнадцать часов. Столь многое невозможно делать в собственной жилой кубатуре! Далее натекает совсем уж по мелочи. Десять часов – на религиозные практики, плюс еще пять на потребление легких наркотиков для расширения сознания. Наркотики недорого продаст другая федеральная служба, а любителей экзотики обслужат частные предприниматели. Пять часов – на посещение баров и ресторанов; предписано принимать внутрь не менее 0,5 литра алкогольных напитков в месяц. Пятнадцать часов – прогулки на свежем воздухе, например, в парке или на крыше жилого массива в специально оборудованных аллеях. Двадцать часов – интеллектуальное самосовершенствование. Отчитываясь по этой графе можно записать себе самостоятельное освоение информационных программ, чтение какой-нибудь литературы, прослушивание какой-нибудь музыки, просмотр какой-нибудь музейной экспозиции, логические игры, вольные фантазии в области дизайна и так далее. Двадцать часов – общение с другими членами общества. В целом рекомендуется провести беседу с родителями и потратить часть уикенда на визит к друзьям. Рациональный подбор друзей чаще всего берет на себя психоаналитик. Еще двадцать часов – творчество. Например, участие в коллективной игре, семинаре, танцы, написание текста, работа над художественной картиной, научные разыскания, а также хобби. Особо поощряется собирание редкостей. Из оставшихся пятнадцати часов правильно было бы десять уделить заботе о детях, если они есть, или истратить на секс. Пятью часами любой член общества волен распоряжаться, как ему заблагорассудится.
Каждый месяц Дмитрий писал участковому отчет о том, как он провел вар, а с недавнего времени – еще один краткий отчетик о приеме пищи и санитарно-гигиенических процедурах. Грасс устраивал обсуждение отчетов. Всякий раз он ставил оценки по 100-балльной шкале. За прошлый год Сомов набрал средний балл 73,8. Это считалось вполне приличной цифрой, хотя и без особого блеска…
Он знал, что участковые всегда входили в местную коллегию социальной ответственности, а потому имели право наводить справки, проверяя правильность отчетов каждого клиента. Если этого им казалось недостаточным, они могли на законном основании применить следящую технику. В экстренных случаях коллегия настоятельно просила кого-нибудь из коллег, знакомых или родственников стать негласным проверяющим. В самых экстренных случаях она брала средства из специального фонда и нанимала частное информационное агентство. Выше самых экстренных случаев могли быть только случаи известного рода. При первом же подозрении на случай известного рода дело моментально передавалось из местной коллегии в органы Министерства информации… А тамошние сотрудники носили форму, не делали ошибок и располагали возможностями получать сведения откуда угодно и как угодно. Дмитрий подозревал, что даже лучший союзник и друг, его собственный чип, установленный над переносицей, мог выполнить роль негласного проверяющего.
На территории Федерации нет тюрем и лагерей. Как и всякий ее гражданин, Сомов был с детства осведомлен: в его родном государстве люди не сидят, здесь они либо проходят курс лечения, либо, при худшем раскладе, теряют статус социально ответственного человека.
Бывало, он и сам чувствовал приближение крупных неприятностей. Однажды Грасс заподозрил его в параноидальном интеллектуализме. В месячном отчете Дмитрий декларировал десять часов чтения, а по сведениям участкового набиралось не менее двадцати пяти часов… Грасс, разумеется, не стал объяснять, откуда у него такие сведения. Грасс – как скала, и что ему за дело, сколько парусных скорлупок разобьется о его каменную грудь. Участковый просматривал какие-то бумаги и, не глядя на Сомова, равнодушно предложил: «Месяц-другой в стационаре пошли бы на пользу вашему здоровью. Вы ведь не против?» Дмитрий со стыдом припоминал впоследствии, как он пытался не выдать своего ужаса, а ужас хлестал его наотмашь, ужас находил волнами и не давал сосредоточиться… Что он ответил тогда? Кажется, едва-едва пролепетал: «Я… был бы искренне рад… любым профилактическим мерам… люблю свое дело… если можно… я бы совместил с обычным рабочим графиком… пожа-алуйста…» Точно-точно! Он жалобно потянул: «…пожа-алуйста…» Грасс резко повернулся к пациенту и моментально поймал его блуждающий взгляд; а у самого Грасса глаза были как два черных камня, как два ровных, чисто обкатанных голыша. «Что ж вы так тихо говорите со мной? Почему?» Дмитрий смутился и совсем замолчал. Психоаналитик рассматривал его изучающе, как энтомолог букашку, а потом смилостивился: «Пожалуй, ваше искреннее желание избавиться от недуга позволяет мне даровать вам шанс. Но… во-первых, я буду контролировать ваше выздоровление с особым вниманием, во-вторых, на протяжении полугода вы будете получать жалование на два разряда ниже положенного, и, в-третьих, мне не хочется даже обсуждать вопрос, куда вас может завести рецидив».
И был еще один казус, но о таком даже вспоминать боязно…
Итак, по календарю у него был «десертный четверг». Он собирался сходить в детский ресторан «Санта Клаус» и съесть там добрый кусок эрзац-торта. То есть все выглядит великолепно, совершенно как сливочный торт, избавлено от всяческих дишних жиров и углеводов, притом на вкус вполне съедобно, только самую малость горчит и крем слегка отдает морковкой… но зато и стоит недорого. А потом запить свою трапезу, как обычно, шипучим винным напитком… О, это одно из тех редких удовольствий, которые никогда не обманывают ожиданий. И, кстати, потом он честно запишет час или полтора в графу «бары/рестораны».
Но день как-то с самого начала не задался. С утра он встал с зубной болью и запланировал было пару медицинских часов на вечер, но затем с необыкновенной ясностью осознал: такую брешь в бюджете, как поход к дантисту, в этом месяце ему затянуть нечем. В офисе Дмитрия ожидала новая неприятность. Директор вернул ему с целой обоймой замечаний полугодовой отчет по юго-западной ветке монорельса. Ближе к вечеру с ним как будто хотел побеседовать Маркиш, представитель консорции «Вершина», и Сомов едва сумел избежать неприятного разговора: когда тобой интересуется самая слабая консорция из четырех, действующих в офисе, это может понизить твой статус в глазах окружающих… Неужели он стоит так мало? Почему им интересуется лишь безнадежные слабаки? Одним словом, очень плохой день. После работы мечтал развеяться в «Санта Клаусе», но теперь судьба ему отказала даже в такой малости.
Двойник сидит перед ним, мрачный, сосредоточенный, как видно, чем-то раздраженный. То ли огорченный… «Да какое мне дело до его огорчений! – С неожиданной для самого себя злостью подумал Дмитрий. – О, разум всемогущий! Хоть бы этот тип сгинул, распался на составляющие».
– …Дима! Одну вещь я понять никак не могу. Никак не надоумит Господь. Когда мы разошлись, ты как думаешь?
– Странные в вашем мире брачные обычаи…
– Э-э… А-а… Ага! Охломон ты. Брачные обычаи! Да я имею в виду твой мир и мой мир. Вроде мы с тобой определили, что когда-то была развилка, а дальше прошло сколько-то лет и появились два очень похожих человека, которые на самом деле – один, но в разных местах и в разное время. То есть мы. Но где эта самая развилка? В смысле, когда из одной России в разные стороны разошлись две России?
– Или из одного мира – два?
– Ну да.
Сколько бы доказательств существования своего мира ни приводил двойник, Дмитрий допускал, что его все-таки водят за нос. Как-то очень тонко и с невероятно правдоподобными оттенками натуральности, но… за нос. Может был там космос и Сатурн… а может, один сплошной гипноз. И от такого допущения у Дмитрия буквально раскалывалась голова. «Близнец» оказался живыми воротами в совершенно другой мир; но, возможно, фальшивыми воротами. Он же мог оказаться понаторевшим в своем деле провокатором, и только дай слабинку, – бац! – окажешься в неприятном положении; следовательно, распускать язык не стоит. Но и сторониться разговоров с ним не было сил. Где, когда, кто еще покрутит перед его глазами странную калейдоскопическую игрушку чужой сказочной жизни… Больше всего путаницы «пришелец» внес в отношение Дмитрия к собственному миру. Ведь все было хорошо, почему же ему круглые сутки страшно? Беспричинный ужас ласкал его мозг, кажется, даже во сне… Параноидальный интеллектуализм. О! Параноидальный интеллектуализм… «Куда вас может завести рецидив…» Но он же знает – все в порядке. Все логично. Все так и должно быть устроено. Или не так? Дмитрий знал, почему не стоит ему заводить подобные разговоры, но никак не мог понять, отчего даже самые робкие попытки думать в этом направлении оканчиваются диким сумбуром в голове, несносной кашей из обрывочных мыслей. Он все никак не мог выстроить систему… Что оставалось? Поддерживать беседу, полностью отдав инициативу двойнику, и сторониться опасных тем.
– Что ж, Витя, давай подумаем.
– Когда у вас запретили верить в Бога?
– Я бы не стал все-таки выражаться столь радикально…
– Когда?!
– Восемьдесят второй год.
– Так. Явно, нам надо бы копнуть поглубже… Российская империя у вас ведь так и не была восстановлена? Никогда? Даже попыток не предпринималось? А, брат?
– Нет. Никаких попыток, насколько я знаю. И даже разговоров таких я никогда не слышал.
– А у нас восстановили в 2039-м. Значит, раньше. А, допустим, когда пропала она у вас? Или это в учебные программы не входит?
– Извини, но ты недооцениваешь наше образование… мое образование. Напрасно ты наносишь мне обиду…
– Да извини ты. Вспомнил год?
– Их два, этих года. Сначала была просто Российская империя, и ее переименовали в 1917 году. С тех пор ее называли Российская-Советская империя. А в 1991-м она распалась на независимые государства.
– Российская Советская?
– Или как-то так. Прости, я не помню точно. Возможно, Советская-Союзная. В 17-м произошла смена династии или нечто в этом роде.
– Переворот.
– Не исключено.
– Горбачев у вас был? А Ельченко?
– Горбачева, кажется, припоминаю… Такой… политический деятель… А вот Ельченко… Может, Ельчин? Был какой-то Ельчин.
– Вызови по чипу, у тебя над переносицей бугорок – чип?
– Да.
– Так вызови. У меня там тоже чип, только у моего микробаза по истории начинается с 2000 года…
– Вызвал. Какой-то немыслимый Ыльцын.
– Это не Ыльцын, это ленивая тупая свинья вводила информацию в базу. Ерунда получается… Ни ты толком не помнишь, ни я толком не знаю. Я же все-таки не историк. Я технарь, друг, я технарь…
Двойник помолчал разочарованно минуту или две, а потом возобновил свои попытки разобраться в деле:
– Хорошо. Предположим, до 1991-го мы – либо одно, либо очень похожи, почти не расходимся. После 2039-го мы – две разных России.
– То есть мира.
– Ну да. Остальное к России прилагается. Выходит, где-то посередине. Давай-ка еще разок… Мы вступили в Женевскую федерацию в 2027 году, а вышли в 2034-м… А вы?
– Значит, вы все-таки были с… нами… в смысле, с Федерацией?
– Семь лет. Считается самым большим черным пятном в истории России… Ты не ответил.
– Тот же 2027-й. И мы, конечно, никогда не выходили оттуда… Хотя… был Московский путч тридцать второго года…
– Интересно, но путч мы обсудим как-нибудь потом. А сама Женевская федерация у вас когда появилась?
– Об этом знает каждый ребенок. 29 февраля 2021 года в Женеве был подписан исторический документ, согласно которому…
– Ясно. Здесь сходится. Все то же самое. Великий электронный кризис?
– С тридцатого по тридцать четвертый, причем последствия, Витя, если только я не ошибаюсь, чувствовались достаточно долго после того, как был остановлен государственный хаос… Чуть ли не полтора десятилетия..
– Последствия, брат, до сих пор налицо. У вас это называли «государственный хаос»? Хм… От женевцев иного ждать не приходится. Но это нам с тобой тоже лучше бы отложить на потом.
– Нда. Да-да. Конечно.
Дмитрий без конца выстраивал в голове рейтинги: какой поворот разговора опаснее и безответственнее, а какой… полегче. Эпоха большого электронного кризиса считалась темой почти неприличной. Во всяком случае, для людей, в полной мере сознающих свою ответственность. Почти четыре года над планетой мерно колыхалось марево нескончаемого кошмара. Научно-технический прогресс как будто получил оплеуху, пал на колени и долго не мог подняться. Предкам, наверное казалось, что на глазах у них рушится цивилизация, и ничего сделать уже не возможно… С тех пор у землян выработался устойчивый рефлекс: три четвертых людей и средств бросать на расчет и предотвращение вредный последствий буквально ото всего. В сущности, какая глупость! Все боялись момента, когда какие-нибудь эксперименты или просто очередной слабоконтролируемый наворот техники обернутся катастрофой, но притормозить не хватало ни сил, ни разумения… Началось все с мелочи: компьютерный вирус «Аш-8», милая игрушка, имя создателя так и осталось неизвестным. Сверхпроницаемость плюс отсутствие полноценной программы-«противоядия» дали убийственный эффект. Первыми «посыпались» системы связи и коммуникации, а потом буквально все, связанное с компьютерными сетями. Там был «черный февраль», когда за месяц превратились в абракадабру счета трехсот крупных банков. И был еще «красный июнь» – за четыре недели четыре ядерных залпа, санкционированных взбесившейся электроникой. Казалось бы, везде были дополнительные источники питания, изолированные резервные системы управления… Только они тоже оказались зараженными. Создатели вируса предусмотрели для него «инкубационный период», на протяжении которого «Аш-8» никак не проявлял себя, был фактически невидим. А потом электронная зараза активизировалась везде и сразу: в один день, в один час. Поезда блуждали по железным дорогам, спутники падали на поверхность планеты, полиция утратила досье уголовников, мегаполисы остались без электричества. Многие в ту пору посмели оставить Федерацию, наплевать на договор. Потом-то всех, разумеется, вернули… Так вот: именно тогда на территории бывшей России случился ужасный путч против гармонии, единства и демократии. «Коричневый январь», это называют сейчас «коричневый январь»… Еще в школе он с содроганием узнал: путч был с применением ядерного оружия, подводных лодок, ракет, авиации, словом, путч полного военного профиля. Его полностью подавили через полтора года после «дня икс». В регионах, бунтовавших всего упорнее и яростнее, появились первые на Земле резерваты. Сейчас-то из русских резерватов сохранился только один, да и он, признаться, выглядит как полный анахронизм на теле единой цивилизации… Сомов не стал уж говорить, что китайская Поднебесная империя здесь тоже существовала. Несколько месяцев… За какую фразу ни возьмись, тянет замогильным ужасом! Пусть лучше двойник сам ведет разговор, пусть о чем угодно говорит, ведь слова-то извергает его рот, его, а не сомовский!
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 29 лет и Дмитрий Сомов, 32 года.
Двойник, как обычно, явился в самое неудобное время.
Он попал на «десертный четверг». Чертовски обидно.
Вся жизнь Дмитрия Сомова была подчинена «календарю ответственного человека». Этот календарь специально для него шесть лет назад разработал участковый психоаналитик Грасс; прежде Сомов придерживался чуть более либерального расписания, – некоторые вольности ему позволял предыдущий участковый, Хейг… Впрочем, первый вариант отличался от второго не то, что бы уж очень радикально, и оба они сработаны были по стандартным интегральным таблицам. Иными словами, все сослуживцы, соседи, знакомые и родственники Дмитрия вели… как бы поточнее выразиться? конгруэнтную жизнь. Здоровую, социально ответственную, активную жизнь свободных людей, у которых имеются кое-какие средства.
В тридцатисуточном месяце семьсот двадцать часов. Из них сто сорок два приходится на рабочее время. Двадцать один час – на дорогу до офиса и обратно. Двести сорок часов отведено на сон, и здравомыслящий ответственный человек ни за что не позволит себе лечь спать позднее полуночи. Девяносто часов можно потратить на покупку еды, ее приготовление и потребление. Двадцать семь часов дается на гигиенические процедуры: душ, чистку зубов, стрижку ногтей и волос, бритье, уход за кожей, посещение уборной. Пять – на выбор и приобретение предметов первой необходимости. Итого 525. Остается 195. Устаревший термин, которым предки обозначали этот остаток – свободное время. Теперь его именуют словом вар – «время активной релаксации». В условиях всеобщей цивилизованности общество устами психоаналитика настоятельно рекомендуе потратить вар с умом. Не менее пятнадцати часов – на спорт, все равно какой, лишь бы он был подвижным. Как можно не заботиться о собственном теле? Это же безответственно! Еще пятнадцать часов следует отдать повышению квалификации. Хороший специалист – растущий специалист. Тридцать часов обязательно надо провести у инфоскона, потребляя новостные программы, и еще пять часов – у медиков, в профилактических целях. В «медицинское время» входит непременная консультация у психоаналитика. Не менее пяти часов уделить здоровому сексу, но лучше бы все пятнадцать. При отсутствии постоянного партнера государство обеспечивает страждущим услуги соответствующей федеральной службы. Любого профиля. Впрочем, Дмитрий не любил тратиться на казенных сотрудниц: Мэри обходилась дешевле и осуществляла любовь более энергично. При достаточно активной релаксации так или иначе на транспорт уйдет еще как минимум пятнадцать часов. Столь многое невозможно делать в собственной жилой кубатуре! Далее натекает совсем уж по мелочи. Десять часов – на религиозные практики, плюс еще пять на потребление легких наркотиков для расширения сознания. Наркотики недорого продаст другая федеральная служба, а любителей экзотики обслужат частные предприниматели. Пять часов – на посещение баров и ресторанов; предписано принимать внутрь не менее 0,5 литра алкогольных напитков в месяц. Пятнадцать часов – прогулки на свежем воздухе, например, в парке или на крыше жилого массива в специально оборудованных аллеях. Двадцать часов – интеллектуальное самосовершенствование. Отчитываясь по этой графе можно записать себе самостоятельное освоение информационных программ, чтение какой-нибудь литературы, прослушивание какой-нибудь музыки, просмотр какой-нибудь музейной экспозиции, логические игры, вольные фантазии в области дизайна и так далее. Двадцать часов – общение с другими членами общества. В целом рекомендуется провести беседу с родителями и потратить часть уикенда на визит к друзьям. Рациональный подбор друзей чаще всего берет на себя психоаналитик. Еще двадцать часов – творчество. Например, участие в коллективной игре, семинаре, танцы, написание текста, работа над художественной картиной, научные разыскания, а также хобби. Особо поощряется собирание редкостей. Из оставшихся пятнадцати часов правильно было бы десять уделить заботе о детях, если они есть, или истратить на секс. Пятью часами любой член общества волен распоряжаться, как ему заблагорассудится.
Каждый месяц Дмитрий писал участковому отчет о том, как он провел вар, а с недавнего времени – еще один краткий отчетик о приеме пищи и санитарно-гигиенических процедурах. Грасс устраивал обсуждение отчетов. Всякий раз он ставил оценки по 100-балльной шкале. За прошлый год Сомов набрал средний балл 73,8. Это считалось вполне приличной цифрой, хотя и без особого блеска…
Он знал, что участковые всегда входили в местную коллегию социальной ответственности, а потому имели право наводить справки, проверяя правильность отчетов каждого клиента. Если этого им казалось недостаточным, они могли на законном основании применить следящую технику. В экстренных случаях коллегия настоятельно просила кого-нибудь из коллег, знакомых или родственников стать негласным проверяющим. В самых экстренных случаях она брала средства из специального фонда и нанимала частное информационное агентство. Выше самых экстренных случаев могли быть только случаи известного рода. При первом же подозрении на случай известного рода дело моментально передавалось из местной коллегии в органы Министерства информации… А тамошние сотрудники носили форму, не делали ошибок и располагали возможностями получать сведения откуда угодно и как угодно. Дмитрий подозревал, что даже лучший союзник и друг, его собственный чип, установленный над переносицей, мог выполнить роль негласного проверяющего.
На территории Федерации нет тюрем и лагерей. Как и всякий ее гражданин, Сомов был с детства осведомлен: в его родном государстве люди не сидят, здесь они либо проходят курс лечения, либо, при худшем раскладе, теряют статус социально ответственного человека.
Бывало, он и сам чувствовал приближение крупных неприятностей. Однажды Грасс заподозрил его в параноидальном интеллектуализме. В месячном отчете Дмитрий декларировал десять часов чтения, а по сведениям участкового набиралось не менее двадцати пяти часов… Грасс, разумеется, не стал объяснять, откуда у него такие сведения. Грасс – как скала, и что ему за дело, сколько парусных скорлупок разобьется о его каменную грудь. Участковый просматривал какие-то бумаги и, не глядя на Сомова, равнодушно предложил: «Месяц-другой в стационаре пошли бы на пользу вашему здоровью. Вы ведь не против?» Дмитрий со стыдом припоминал впоследствии, как он пытался не выдать своего ужаса, а ужас хлестал его наотмашь, ужас находил волнами и не давал сосредоточиться… Что он ответил тогда? Кажется, едва-едва пролепетал: «Я… был бы искренне рад… любым профилактическим мерам… люблю свое дело… если можно… я бы совместил с обычным рабочим графиком… пожа-алуйста…» Точно-точно! Он жалобно потянул: «…пожа-алуйста…» Грасс резко повернулся к пациенту и моментально поймал его блуждающий взгляд; а у самого Грасса глаза были как два черных камня, как два ровных, чисто обкатанных голыша. «Что ж вы так тихо говорите со мной? Почему?» Дмитрий смутился и совсем замолчал. Психоаналитик рассматривал его изучающе, как энтомолог букашку, а потом смилостивился: «Пожалуй, ваше искреннее желание избавиться от недуга позволяет мне даровать вам шанс. Но… во-первых, я буду контролировать ваше выздоровление с особым вниманием, во-вторых, на протяжении полугода вы будете получать жалование на два разряда ниже положенного, и, в-третьих, мне не хочется даже обсуждать вопрос, куда вас может завести рецидив».
И был еще один казус, но о таком даже вспоминать боязно…
Итак, по календарю у него был «десертный четверг». Он собирался сходить в детский ресторан «Санта Клаус» и съесть там добрый кусок эрзац-торта. То есть все выглядит великолепно, совершенно как сливочный торт, избавлено от всяческих дишних жиров и углеводов, притом на вкус вполне съедобно, только самую малость горчит и крем слегка отдает морковкой… но зато и стоит недорого. А потом запить свою трапезу, как обычно, шипучим винным напитком… О, это одно из тех редких удовольствий, которые никогда не обманывают ожиданий. И, кстати, потом он честно запишет час или полтора в графу «бары/рестораны».
Но день как-то с самого начала не задался. С утра он встал с зубной болью и запланировал было пару медицинских часов на вечер, но затем с необыкновенной ясностью осознал: такую брешь в бюджете, как поход к дантисту, в этом месяце ему затянуть нечем. В офисе Дмитрия ожидала новая неприятность. Директор вернул ему с целой обоймой замечаний полугодовой отчет по юго-западной ветке монорельса. Ближе к вечеру с ним как будто хотел побеседовать Маркиш, представитель консорции «Вершина», и Сомов едва сумел избежать неприятного разговора: когда тобой интересуется самая слабая консорция из четырех, действующих в офисе, это может понизить твой статус в глазах окружающих… Неужели он стоит так мало? Почему им интересуется лишь безнадежные слабаки? Одним словом, очень плохой день. После работы мечтал развеяться в «Санта Клаусе», но теперь судьба ему отказала даже в такой малости.
Двойник сидит перед ним, мрачный, сосредоточенный, как видно, чем-то раздраженный. То ли огорченный… «Да какое мне дело до его огорчений! – С неожиданной для самого себя злостью подумал Дмитрий. – О, разум всемогущий! Хоть бы этот тип сгинул, распался на составляющие».
– …Дима! Одну вещь я понять никак не могу. Никак не надоумит Господь. Когда мы разошлись, ты как думаешь?
– Странные в вашем мире брачные обычаи…
– Э-э… А-а… Ага! Охломон ты. Брачные обычаи! Да я имею в виду твой мир и мой мир. Вроде мы с тобой определили, что когда-то была развилка, а дальше прошло сколько-то лет и появились два очень похожих человека, которые на самом деле – один, но в разных местах и в разное время. То есть мы. Но где эта самая развилка? В смысле, когда из одной России в разные стороны разошлись две России?
– Или из одного мира – два?
– Ну да.
Сколько бы доказательств существования своего мира ни приводил двойник, Дмитрий допускал, что его все-таки водят за нос. Как-то очень тонко и с невероятно правдоподобными оттенками натуральности, но… за нос. Может был там космос и Сатурн… а может, один сплошной гипноз. И от такого допущения у Дмитрия буквально раскалывалась голова. «Близнец» оказался живыми воротами в совершенно другой мир; но, возможно, фальшивыми воротами. Он же мог оказаться понаторевшим в своем деле провокатором, и только дай слабинку, – бац! – окажешься в неприятном положении; следовательно, распускать язык не стоит. Но и сторониться разговоров с ним не было сил. Где, когда, кто еще покрутит перед его глазами странную калейдоскопическую игрушку чужой сказочной жизни… Больше всего путаницы «пришелец» внес в отношение Дмитрия к собственному миру. Ведь все было хорошо, почему же ему круглые сутки страшно? Беспричинный ужас ласкал его мозг, кажется, даже во сне… Параноидальный интеллектуализм. О! Параноидальный интеллектуализм… «Куда вас может завести рецидив…» Но он же знает – все в порядке. Все логично. Все так и должно быть устроено. Или не так? Дмитрий знал, почему не стоит ему заводить подобные разговоры, но никак не мог понять, отчего даже самые робкие попытки думать в этом направлении оканчиваются диким сумбуром в голове, несносной кашей из обрывочных мыслей. Он все никак не мог выстроить систему… Что оставалось? Поддерживать беседу, полностью отдав инициативу двойнику, и сторониться опасных тем.
– Что ж, Витя, давай подумаем.
– Когда у вас запретили верить в Бога?
– Я бы не стал все-таки выражаться столь радикально…
– Когда?!
– Восемьдесят второй год.
– Так. Явно, нам надо бы копнуть поглубже… Российская империя у вас ведь так и не была восстановлена? Никогда? Даже попыток не предпринималось? А, брат?
– Нет. Никаких попыток, насколько я знаю. И даже разговоров таких я никогда не слышал.
– А у нас восстановили в 2039-м. Значит, раньше. А, допустим, когда пропала она у вас? Или это в учебные программы не входит?
– Извини, но ты недооцениваешь наше образование… мое образование. Напрасно ты наносишь мне обиду…
– Да извини ты. Вспомнил год?
– Их два, этих года. Сначала была просто Российская империя, и ее переименовали в 1917 году. С тех пор ее называли Российская-Советская империя. А в 1991-м она распалась на независимые государства.
– Российская Советская?
– Или как-то так. Прости, я не помню точно. Возможно, Советская-Союзная. В 17-м произошла смена династии или нечто в этом роде.
– Переворот.
– Не исключено.
– Горбачев у вас был? А Ельченко?
– Горбачева, кажется, припоминаю… Такой… политический деятель… А вот Ельченко… Может, Ельчин? Был какой-то Ельчин.
– Вызови по чипу, у тебя над переносицей бугорок – чип?
– Да.
– Так вызови. У меня там тоже чип, только у моего микробаза по истории начинается с 2000 года…
– Вызвал. Какой-то немыслимый Ыльцын.
– Это не Ыльцын, это ленивая тупая свинья вводила информацию в базу. Ерунда получается… Ни ты толком не помнишь, ни я толком не знаю. Я же все-таки не историк. Я технарь, друг, я технарь…
Двойник помолчал разочарованно минуту или две, а потом возобновил свои попытки разобраться в деле:
– Хорошо. Предположим, до 1991-го мы – либо одно, либо очень похожи, почти не расходимся. После 2039-го мы – две разных России.
– То есть мира.
– Ну да. Остальное к России прилагается. Выходит, где-то посередине. Давай-ка еще разок… Мы вступили в Женевскую федерацию в 2027 году, а вышли в 2034-м… А вы?
– Значит, вы все-таки были с… нами… в смысле, с Федерацией?
– Семь лет. Считается самым большим черным пятном в истории России… Ты не ответил.
– Тот же 2027-й. И мы, конечно, никогда не выходили оттуда… Хотя… был Московский путч тридцать второго года…
– Интересно, но путч мы обсудим как-нибудь потом. А сама Женевская федерация у вас когда появилась?
– Об этом знает каждый ребенок. 29 февраля 2021 года в Женеве был подписан исторический документ, согласно которому…
– Ясно. Здесь сходится. Все то же самое. Великий электронный кризис?
– С тридцатого по тридцать четвертый, причем последствия, Витя, если только я не ошибаюсь, чувствовались достаточно долго после того, как был остановлен государственный хаос… Чуть ли не полтора десятилетия..
– Последствия, брат, до сих пор налицо. У вас это называли «государственный хаос»? Хм… От женевцев иного ждать не приходится. Но это нам с тобой тоже лучше бы отложить на потом.
– Нда. Да-да. Конечно.
Дмитрий без конца выстраивал в голове рейтинги: какой поворот разговора опаснее и безответственнее, а какой… полегче. Эпоха большого электронного кризиса считалась темой почти неприличной. Во всяком случае, для людей, в полной мере сознающих свою ответственность. Почти четыре года над планетой мерно колыхалось марево нескончаемого кошмара. Научно-технический прогресс как будто получил оплеуху, пал на колени и долго не мог подняться. Предкам, наверное казалось, что на глазах у них рушится цивилизация, и ничего сделать уже не возможно… С тех пор у землян выработался устойчивый рефлекс: три четвертых людей и средств бросать на расчет и предотвращение вредный последствий буквально ото всего. В сущности, какая глупость! Все боялись момента, когда какие-нибудь эксперименты или просто очередной слабоконтролируемый наворот техники обернутся катастрофой, но притормозить не хватало ни сил, ни разумения… Началось все с мелочи: компьютерный вирус «Аш-8», милая игрушка, имя создателя так и осталось неизвестным. Сверхпроницаемость плюс отсутствие полноценной программы-«противоядия» дали убийственный эффект. Первыми «посыпались» системы связи и коммуникации, а потом буквально все, связанное с компьютерными сетями. Там был «черный февраль», когда за месяц превратились в абракадабру счета трехсот крупных банков. И был еще «красный июнь» – за четыре недели четыре ядерных залпа, санкционированных взбесившейся электроникой. Казалось бы, везде были дополнительные источники питания, изолированные резервные системы управления… Только они тоже оказались зараженными. Создатели вируса предусмотрели для него «инкубационный период», на протяжении которого «Аш-8» никак не проявлял себя, был фактически невидим. А потом электронная зараза активизировалась везде и сразу: в один день, в один час. Поезда блуждали по железным дорогам, спутники падали на поверхность планеты, полиция утратила досье уголовников, мегаполисы остались без электричества. Многие в ту пору посмели оставить Федерацию, наплевать на договор. Потом-то всех, разумеется, вернули… Так вот: именно тогда на территории бывшей России случился ужасный путч против гармонии, единства и демократии. «Коричневый январь», это называют сейчас «коричневый январь»… Еще в школе он с содроганием узнал: путч был с применением ядерного оружия, подводных лодок, ракет, авиации, словом, путч полного военного профиля. Его полностью подавили через полтора года после «дня икс». В регионах, бунтовавших всего упорнее и яростнее, появились первые на Земле резерваты. Сейчас-то из русских резерватов сохранился только один, да и он, признаться, выглядит как полный анахронизм на теле единой цивилизации… Сомов не стал уж говорить, что китайская Поднебесная империя здесь тоже существовала. Несколько месяцев… За какую фразу ни возьмись, тянет замогильным ужасом! Пусть лучше двойник сам ведет разговор, пусть о чем угодно говорит, ведь слова-то извергает его рот, его, а не сомовский!