Страница:
«Святой Филипп» и флагман Али Ходжи превратились в часть космоса.
13 минут…
В момент сквозного прохождения Сомов был очень занят. Непрерывно поступали данных о новых повреждениях. Их список пополнялся теперь ежесекундно. Ремонтный макет покрылся маленькими раковинками: тут и там взрывы ракет и удары излучателей вырывали куски из плоти «Святого Андрея».
Второй шлюпочный ангар… кормовой трюм… просто кусок брони без внутренних повреждений… еще раз одиннадцатый арткомплекс, и там сейчас мало что уцелело… рубка дальней разведки… второй батарейный марш… еще раз кормовой трюм… центральный пост…
– А! – вскрикнул Яковлев и засобирался спасать командора, пребывавшего как раз там.
– Стоять!
Сомов прервал его приготовления и связался с центральным постом. Молчание. Датчики показывают, что маршевые шлюзы изолировали отсек. Но старший корабельный инженер поберег мобильную группу: бой еще не закончен.
14 минут. Эскадры «расцепились».
На экране внешнего обзора траектории стрельбы русских кораблей утратили концентрацию и распределились между десятком аравийских линкоров.
– Господин капитан-лейтенант… люди гибнут…
– Молчать.
Еще раз второй батарейный марш… машинное отделение… топливный трюм… седьмой арткомплекс…
Сомов опять вызвал центральный пост. Молчание. Кажется, «Святой Андрей» превратился в летающий гроб. По-видимому, сейчас им не управлял никто. И вот еще: топливный трюм это плохо, очень плохо. Датчики показывали во всех соседних помещениях температуру, при которой люди не живут…
Виктор отправил туда все, что у него оставалось, кроме мобильной группы.
– Четвертый… – вяло откомментировал Яковлев.
И точно, экран внешнего обзора демонстрировал роскошную огненную клумбу посреди боевого порядка «буйных».
Маршевые шлюзы отрезали от окружающего мира седьмой арткомплекс. Он и так был поврежден, а тут до него добралось щупальце пожара из топливного трюма.
21 минута…
С аварийного пульта в резервной рубке управления вышел на связь капитан «Святого Андрея»:
– Капитан-лейтенант Сомов! Капитан-лейтенант Сомов! Вы слышите меня?
– Слышу отлично.
– Центральный пост разбит прямым попаданием. Приказываю немедленно заняться ремонтом и эвакуацией тех, кто остался в живых. Там командор Нифонтов со штабом… Примите все возможные меры!
– Так точно.
Возможно, там действительно кто-то уцелел. Возможно даже, если этих уцелевших не вытащить прямо сейчас, они умрут. Послать туда некого, кроме мобильной группы. Но между седьмым и двенадцатым кормовыми отсеками плескалось море огня. И оно триумфально запускало метастазы в соседние помещения, медленно пожирая корабль. В трех маршах от него аварийная команда латала дыру в машинном отделении: ракета «буйных» едва не умертвила «Святой Андрей». Если не остановить пожар, через четверть часа придется давать команду на всеобщую эвакуацию. Или, может быть, раньше. И дай Бог им всем после этого добежать до шлюпов и вовремя втопить пусковые клавиши… Сомов оценил положение дел в полминуты и решился:
– Яковлев! Давай-ка, мужик, сюда… – Он показал на ремонтном макете место между седьмым арткомплексом и машинным отделением. Хотел было добавить, что мобильной группе обязательно надо справиться, иначе кораблю хана. Но это все дурные эмоции, а потому старший корабельный инженер сказал совсем другое. – Резервов у меня больше нет. Если понадобится поддержка, свяжись, и я сам к вам приду.
– Не беспокойтесь, господин-капитан лейтенант…
Мобильная группа в ремонтных скафандрах понеслась по задымленным маршам.
24 минуты…
На разбитый корпус «Святого Андрея» продолжали обрушиваться удары. Кормовой кубрик нижних чинов… главный марш грузовой палубы… десятый арткомплекс… броневой лист над медицинским отсеком… Но искалеченный корабль все еще огрызался.
На пост зашел из коридора человек в мичманской форме, с лицом настолько белым, как будто на него наложили чудовищный слой грима… В правой руке он держал кисть левой – оторванную и кровоточащую. Он не кричал, не выл, не плакал. Он просто разглядывал обрубок. Удивленно и с обидой. Попытался приставить кисть к культе… Виктор не знал его: большой арткорабль – не рейдер, со всеми не перезнакомишься.
25 минут…
Кончено.
Эскадры разошлись на дистанцию, при которой артиллерийская дуэль неэффективна.
Раненый мичман рухнул у Сомова за спиной, поскользнувшись на собственной крови.
Сомова вновь вызвал капитан:
– …Доложите обстановку. Что делается на центральном посту?
Виктор бросил взгляд на список повреждений и кратко перечислил самое главное. Пока докладывал, ввел вызов одной из аварийных команд, работавших на одиннадцатом арткомплексе и перебросил ее к центральному посту. Вновь стрелять придется не раньше, чем через сорок минут. Комендоры подождут.
– Великий князь выясняет состояние кораблей. Он дал приказ на разворот… Виктор Максимович, скажите честно, насколько иы сейчас боеспособны? Дотянем ли до драки? Меня сейчас интересует не столько ваш доклад, сколько ваше мнение.
Сомов помедлил с ответом, прикидывая так и этак. Сложно оценить боеготовность лохани, побывавшей под прессом…
– Если в течение четверти часа не разлетимся в щепы, то… минуты две-три боя должны выдержать.
– Имеете в виду пожар в кормовых отсеках? – надо отдать капитану должное, голос у старичка ничуть не дрожал и никоим образом не выдавал испуг.
– Так точно.
– Насколько велика опасность?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Чем я могу вам помочь?
– Всех, без кого можно обойтись, посадите, по возможности, в шлюпы. Так будет спокойнее и мне, и вам.
Прозвучало почти как приказ. Нижестоящего вышестоящему. Но капитан не обратил на это ни малейшего внимания.
– Хорошо. Действуйте. Постоянно держите связь со мной. Если понадобится что-нибудь еще, немедленно сообщайте.
– Так точно.
Сомов вызвал медика и склонился над искалеченным мичманом. Тот был без сознания. Наверное, до смерти ему не хватало полшага: жизнь быстро выходила из него вместе с кровью. Виктор наложил ему жгут чуть выше локтя.
Через пять минут Яковлев рапортовал ему: еще один марш потерян. Там, где они сейчас находятся, без скафандра не проживешь и полминуты. В целом, шансы есть, хотя и немного.
– Что у тебя с голосом?
– Ерунда, господин капитан-лейтенант… Ерунда… времени нет, простите…
– Держи связь!
– Через пять ми…
Обрыв связь. Сомов попытался по чипу вызвать группу. Ничего.
Аварийные команды одна за другой присылали доклады: залатали шлюпочный ангар… рубку дальней разведки привели в порядок… ОМП-салон – никакой угрозы… центральный пост… На центральном посту – хуже некуда. Из маршевого шлюза вытащили полузадохшегося адмиральского адъютанта и одного из нижних чинов. Остальные мертвы с гарантией, хотя разобраться в каше из плоти, металла и пластикона, а потом доподлинно отличить, кому какой кусок мяса принадлежит, можно будет очень нескоро. Старший корабельный инженер сообщил капитану о гибели Нифонтова. Тот задал один-единственный вопрос:
– Как пожар?
– Делаем все возможное. В дальнейшем связь – с переносного пульта. Я иду туда…
– Удачи, Виктор Максимович. На всякий случай сообщаю: эскадра разворачивается, «Святой Андрей» пока остается в строю. Второй огневой контакт ожидается через час или около того. Если только нам не придется покинуть борт.
Сомов настроил переносной пульт и одел скафандр. Пока добирался до кормовых отсеков, снял аварийные команды отовсюду, где только можно было их снять, и бросил на борьбу с пожаром. Путь его был долог и извилист: то и дело дорогу преграждали запертые шлюзовые ворота, обозначая «мертвые зоны» в теле корабля. Старший корабельный инженер очень боялся опоздать, – если он окажется у машинного отделения позже огня и не успеет передать капитану словечко «бегите!», то выживут лишь редкие счастливчики…
Наконец, дошел. Впоследствии он вырезал из своей памяти примерно полчаса по прибытии на место. Помнил только факты: огню оставался всего один марш до реактора. Сомов потерял одного инженера и одного техника из мобильной группы. Яковлев заживо сгорел еще раньше, – скафандр не выдержал температуры. По идее, они там, все вместе, должны были не столько тушить пламя, сколько отрезать ему пути для дальнейшего наступления на корабельную плоть. И они, наверное, размонтировали переборки, резали кабели, отдирали фрагменты горючих материалов, вырубали вентиляцию… И еще, кажется, им пришлось спалить взбесившийся ремонтный автомат… прочие автоматы давно валялись бесформенными грудами, а этот работал дольше всех, и только в самом конце рехнулся от раскаленного дыхания пожара… И, быть может, он бил какого-то техника, попытавшегося удрать… Но у Сомова в голове остался лишь сухой протокол их драки за тот последний марш: сколько людей потеряно, сколько техники, кто участвовал, и главное, сам факт – остановили они все-таки огонь.
Когда Виктор проверил все возможные бреши, куда еще мог бы ткнуться огненный зверь, и убедился: нет, не пройдет, негде ему пройти, до мельчайшего кусочка выжрет все ему прежде отданное и издохнет в вакууме… – так вот, лишь тогда старший корабельный инженер доложил капитану, мол, пришло время выводить людей из шлюпов. И капитан ему ответил, мол, отлично, Виктор Максимович, откупориваю вас… – Не понял? – Виктор Максимович, чего тут не понять, шлюзовые ворота за вами давно закрылись, электроника сочла вашу зону «мертвой». А теперь открыть можно только вручную, резаками, механизм управления воротами спекся… – Мы, значит, вроде живых мертвецов? – Эмоции, Виктор Максимович. А вообще-то я вам очень благодарен. Если живы будем после второго огневого контакта с противником, сочтемся…
«Откупорили» быстро. Он успел дойти до главного инженерно-ремонтного поста. Лужа крови. Тело, наверное, унесли медики…
Подчиняясь еще не выветрившемуся страху, Виктор не стал снимать скафандр. Так. Результаты усилий аварийных команд… в целом удовлетворительны. «Святой Андрей» сохранил кое-кто от своей артиллерийской мощи и мог еще выдержать десяток-другой попаданий. Капитан-лейтенант вызвал на связь остатки своей армии. Уцелела половина людей и не больше трети автоматов. Он постарался оптимально распределить их по самым уязвимым точкам на корабле. Старший техник, лейтенант, теща пускай помнит его длинную фамилию, завизжал:
– Да что за идиотство! Мы же погибнем! Мы не боеспособны! Доложите капитану, надо выходить из боя! Мы все погибнем! Неужели этого никто не понимает! Нам конец! Конец! Конец! Идиоты!
Сомов призвал себе на помощь образ вечно корректного Вяликова. Подержал его перед мысленным взором. А потом не выдержал и гаркнул:
– Не ссы, придурок!
Старший техник моментально заткнулся. Рожа у него была расцвечена совершенно невообразимо. Ни раньше, ни после того, Сомов не видел, чтобы человеческое лицо пошло пятнами в шахматном порядке… Дурь какую-то на корабль пронес? Впрочем, с этим потом разберемся… Самым спокойным изо всех спокойных голосов Сомов сказал ему:
– Положитесь на Бога и займитесь делом. Вперед!
Буквально через минуту зазуммерил сигнал: «огневой контакт». Виктор повернул голову к экрану внешнего обзора и поразился. Ничего более удивительного он не видел за всю войну. Русская эскадра вновь построилась косой плоскостью; на изрядной дистанции от нее держался отряд из «Святого Александра», «Святого Андрея» и еще двух кораблей, по все видимости, получивших столь же серьезные повреждения. Они представляли собой нечто вроде последнего резерва. Остальным двадцати вымпелам противостояли всего три линкора «буйных».
Все они были уничтожены без особых хлопот между пятой и десятой минутами огневого контакта.
Пройдет много лет, война с Аравийской лигой останется в далеком прошлом, и лишь тогда Виктор узнает из мемуаров одного новоарабского офицера о сути происшедшего.
Во время первого огневого контакта погибли все три адмирала «буйных». Завершилась биография четырех новоарабских линкоров. Еще два были изуродованы до состояния полной небоеспособности. Но у эскадры Аравийской лиги оставалось двадцать четыре вымпела, способных драться, и если бы нашелся новый «владыка тигров», еще неизвестно, чем кончилось бы сражение за Весту… Тигров отыскалось немало, но владыка среди них не проявился. Капитаны спорили между собой, спорили, спорили… шестнадцать вымпелов отказались идти на разворот. Из оставшегося десятка еще семь покинули строй на курсе сближения с русской эскадрой. Не выдержали нервы. Тогда капитан одного из трех последних линкоров обратился к экипажам с речью: «Аллах велик! Кто может победить его? И он с нами. Братья, ждите, Аллах покажет свою силу: три волка разгонят отару овец… Если мало верите и не надеетесь на чудо, умрите, как подсказывает долг каждому правоверному». Выгрузив на шлюпы всех тех, кто убоялся грядущей битвы, смертники атаковали «неверных». Те, разумеется, разнесли их в щепы.
Война отчетливо выделяет из общей массы отчаянных трусов и отчаянных же смельчаков. Но решает дело не количество первых и вторых, а общая масса, оставшаяся за вычетом обеих групп и честно выполняющая свою работу в постоянной борьбе со страхом. Русская масса оказалась достаточно прочной, чтобы переломать хребты аравийским тиграм…
Тот давний бой понемногу размылся в памяти Сомова, но одна вещь засела в ней навсегда. Сколько тогда погибло людей… Яковлев и Нифонтов, молодой офицер и старый алмирал, оба кончили жизнь непередаваемо жутко. А тот мичман, потерявший руку, выжил. Слава Богу, повезло ему, выжил, с того света его вытащили. Нарастили ему биопротез, и через год Виктор, встретившись с ним, не сразу поверил своим глаза: рука и рука. Как собственная, от рождения данная, пальцы хватают, как надо, кожа, – так ему было сказано, – чувствует, как надо. От настоящей не отличить. Только дрожит слегка. Самую малость. Врачи говорят, мол, не должна дрожать. По технологии – не должна. А она, сволочь, дрожит против всех технологий, выпил ты, или не выпил, один хрен – дрожит… Потом Сомову неделю снилась чертова дрожащая рука.
Глава 8
13 минут…
В момент сквозного прохождения Сомов был очень занят. Непрерывно поступали данных о новых повреждениях. Их список пополнялся теперь ежесекундно. Ремонтный макет покрылся маленькими раковинками: тут и там взрывы ракет и удары излучателей вырывали куски из плоти «Святого Андрея».
Второй шлюпочный ангар… кормовой трюм… просто кусок брони без внутренних повреждений… еще раз одиннадцатый арткомплекс, и там сейчас мало что уцелело… рубка дальней разведки… второй батарейный марш… еще раз кормовой трюм… центральный пост…
– А! – вскрикнул Яковлев и засобирался спасать командора, пребывавшего как раз там.
– Стоять!
Сомов прервал его приготовления и связался с центральным постом. Молчание. Датчики показывают, что маршевые шлюзы изолировали отсек. Но старший корабельный инженер поберег мобильную группу: бой еще не закончен.
14 минут. Эскадры «расцепились».
На экране внешнего обзора траектории стрельбы русских кораблей утратили концентрацию и распределились между десятком аравийских линкоров.
– Господин капитан-лейтенант… люди гибнут…
– Молчать.
Еще раз второй батарейный марш… машинное отделение… топливный трюм… седьмой арткомплекс…
Сомов опять вызвал центральный пост. Молчание. Кажется, «Святой Андрей» превратился в летающий гроб. По-видимому, сейчас им не управлял никто. И вот еще: топливный трюм это плохо, очень плохо. Датчики показывали во всех соседних помещениях температуру, при которой люди не живут…
Виктор отправил туда все, что у него оставалось, кроме мобильной группы.
– Четвертый… – вяло откомментировал Яковлев.
И точно, экран внешнего обзора демонстрировал роскошную огненную клумбу посреди боевого порядка «буйных».
Маршевые шлюзы отрезали от окружающего мира седьмой арткомплекс. Он и так был поврежден, а тут до него добралось щупальце пожара из топливного трюма.
21 минута…
С аварийного пульта в резервной рубке управления вышел на связь капитан «Святого Андрея»:
– Капитан-лейтенант Сомов! Капитан-лейтенант Сомов! Вы слышите меня?
– Слышу отлично.
– Центральный пост разбит прямым попаданием. Приказываю немедленно заняться ремонтом и эвакуацией тех, кто остался в живых. Там командор Нифонтов со штабом… Примите все возможные меры!
– Так точно.
Возможно, там действительно кто-то уцелел. Возможно даже, если этих уцелевших не вытащить прямо сейчас, они умрут. Послать туда некого, кроме мобильной группы. Но между седьмым и двенадцатым кормовыми отсеками плескалось море огня. И оно триумфально запускало метастазы в соседние помещения, медленно пожирая корабль. В трех маршах от него аварийная команда латала дыру в машинном отделении: ракета «буйных» едва не умертвила «Святой Андрей». Если не остановить пожар, через четверть часа придется давать команду на всеобщую эвакуацию. Или, может быть, раньше. И дай Бог им всем после этого добежать до шлюпов и вовремя втопить пусковые клавиши… Сомов оценил положение дел в полминуты и решился:
– Яковлев! Давай-ка, мужик, сюда… – Он показал на ремонтном макете место между седьмым арткомплексом и машинным отделением. Хотел было добавить, что мобильной группе обязательно надо справиться, иначе кораблю хана. Но это все дурные эмоции, а потому старший корабельный инженер сказал совсем другое. – Резервов у меня больше нет. Если понадобится поддержка, свяжись, и я сам к вам приду.
– Не беспокойтесь, господин-капитан лейтенант…
Мобильная группа в ремонтных скафандрах понеслась по задымленным маршам.
24 минуты…
На разбитый корпус «Святого Андрея» продолжали обрушиваться удары. Кормовой кубрик нижних чинов… главный марш грузовой палубы… десятый арткомплекс… броневой лист над медицинским отсеком… Но искалеченный корабль все еще огрызался.
На пост зашел из коридора человек в мичманской форме, с лицом настолько белым, как будто на него наложили чудовищный слой грима… В правой руке он держал кисть левой – оторванную и кровоточащую. Он не кричал, не выл, не плакал. Он просто разглядывал обрубок. Удивленно и с обидой. Попытался приставить кисть к культе… Виктор не знал его: большой арткорабль – не рейдер, со всеми не перезнакомишься.
25 минут…
Кончено.
Эскадры разошлись на дистанцию, при которой артиллерийская дуэль неэффективна.
Раненый мичман рухнул у Сомова за спиной, поскользнувшись на собственной крови.
Сомова вновь вызвал капитан:
– …Доложите обстановку. Что делается на центральном посту?
Виктор бросил взгляд на список повреждений и кратко перечислил самое главное. Пока докладывал, ввел вызов одной из аварийных команд, работавших на одиннадцатом арткомплексе и перебросил ее к центральному посту. Вновь стрелять придется не раньше, чем через сорок минут. Комендоры подождут.
– Великий князь выясняет состояние кораблей. Он дал приказ на разворот… Виктор Максимович, скажите честно, насколько иы сейчас боеспособны? Дотянем ли до драки? Меня сейчас интересует не столько ваш доклад, сколько ваше мнение.
Сомов помедлил с ответом, прикидывая так и этак. Сложно оценить боеготовность лохани, побывавшей под прессом…
– Если в течение четверти часа не разлетимся в щепы, то… минуты две-три боя должны выдержать.
– Имеете в виду пожар в кормовых отсеках? – надо отдать капитану должное, голос у старичка ничуть не дрожал и никоим образом не выдавал испуг.
– Так точно.
– Насколько велика опасность?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Чем я могу вам помочь?
– Всех, без кого можно обойтись, посадите, по возможности, в шлюпы. Так будет спокойнее и мне, и вам.
Прозвучало почти как приказ. Нижестоящего вышестоящему. Но капитан не обратил на это ни малейшего внимания.
– Хорошо. Действуйте. Постоянно держите связь со мной. Если понадобится что-нибудь еще, немедленно сообщайте.
– Так точно.
Сомов вызвал медика и склонился над искалеченным мичманом. Тот был без сознания. Наверное, до смерти ему не хватало полшага: жизнь быстро выходила из него вместе с кровью. Виктор наложил ему жгут чуть выше локтя.
Через пять минут Яковлев рапортовал ему: еще один марш потерян. Там, где они сейчас находятся, без скафандра не проживешь и полминуты. В целом, шансы есть, хотя и немного.
– Что у тебя с голосом?
– Ерунда, господин капитан-лейтенант… Ерунда… времени нет, простите…
– Держи связь!
– Через пять ми…
Обрыв связь. Сомов попытался по чипу вызвать группу. Ничего.
Аварийные команды одна за другой присылали доклады: залатали шлюпочный ангар… рубку дальней разведки привели в порядок… ОМП-салон – никакой угрозы… центральный пост… На центральном посту – хуже некуда. Из маршевого шлюза вытащили полузадохшегося адмиральского адъютанта и одного из нижних чинов. Остальные мертвы с гарантией, хотя разобраться в каше из плоти, металла и пластикона, а потом доподлинно отличить, кому какой кусок мяса принадлежит, можно будет очень нескоро. Старший корабельный инженер сообщил капитану о гибели Нифонтова. Тот задал один-единственный вопрос:
– Как пожар?
– Делаем все возможное. В дальнейшем связь – с переносного пульта. Я иду туда…
– Удачи, Виктор Максимович. На всякий случай сообщаю: эскадра разворачивается, «Святой Андрей» пока остается в строю. Второй огневой контакт ожидается через час или около того. Если только нам не придется покинуть борт.
Сомов настроил переносной пульт и одел скафандр. Пока добирался до кормовых отсеков, снял аварийные команды отовсюду, где только можно было их снять, и бросил на борьбу с пожаром. Путь его был долог и извилист: то и дело дорогу преграждали запертые шлюзовые ворота, обозначая «мертвые зоны» в теле корабля. Старший корабельный инженер очень боялся опоздать, – если он окажется у машинного отделения позже огня и не успеет передать капитану словечко «бегите!», то выживут лишь редкие счастливчики…
Наконец, дошел. Впоследствии он вырезал из своей памяти примерно полчаса по прибытии на место. Помнил только факты: огню оставался всего один марш до реактора. Сомов потерял одного инженера и одного техника из мобильной группы. Яковлев заживо сгорел еще раньше, – скафандр не выдержал температуры. По идее, они там, все вместе, должны были не столько тушить пламя, сколько отрезать ему пути для дальнейшего наступления на корабельную плоть. И они, наверное, размонтировали переборки, резали кабели, отдирали фрагменты горючих материалов, вырубали вентиляцию… И еще, кажется, им пришлось спалить взбесившийся ремонтный автомат… прочие автоматы давно валялись бесформенными грудами, а этот работал дольше всех, и только в самом конце рехнулся от раскаленного дыхания пожара… И, быть может, он бил какого-то техника, попытавшегося удрать… Но у Сомова в голове остался лишь сухой протокол их драки за тот последний марш: сколько людей потеряно, сколько техники, кто участвовал, и главное, сам факт – остановили они все-таки огонь.
Когда Виктор проверил все возможные бреши, куда еще мог бы ткнуться огненный зверь, и убедился: нет, не пройдет, негде ему пройти, до мельчайшего кусочка выжрет все ему прежде отданное и издохнет в вакууме… – так вот, лишь тогда старший корабельный инженер доложил капитану, мол, пришло время выводить людей из шлюпов. И капитан ему ответил, мол, отлично, Виктор Максимович, откупориваю вас… – Не понял? – Виктор Максимович, чего тут не понять, шлюзовые ворота за вами давно закрылись, электроника сочла вашу зону «мертвой». А теперь открыть можно только вручную, резаками, механизм управления воротами спекся… – Мы, значит, вроде живых мертвецов? – Эмоции, Виктор Максимович. А вообще-то я вам очень благодарен. Если живы будем после второго огневого контакта с противником, сочтемся…
«Откупорили» быстро. Он успел дойти до главного инженерно-ремонтного поста. Лужа крови. Тело, наверное, унесли медики…
Подчиняясь еще не выветрившемуся страху, Виктор не стал снимать скафандр. Так. Результаты усилий аварийных команд… в целом удовлетворительны. «Святой Андрей» сохранил кое-кто от своей артиллерийской мощи и мог еще выдержать десяток-другой попаданий. Капитан-лейтенант вызвал на связь остатки своей армии. Уцелела половина людей и не больше трети автоматов. Он постарался оптимально распределить их по самым уязвимым точкам на корабле. Старший техник, лейтенант, теща пускай помнит его длинную фамилию, завизжал:
– Да что за идиотство! Мы же погибнем! Мы не боеспособны! Доложите капитану, надо выходить из боя! Мы все погибнем! Неужели этого никто не понимает! Нам конец! Конец! Конец! Идиоты!
Сомов призвал себе на помощь образ вечно корректного Вяликова. Подержал его перед мысленным взором. А потом не выдержал и гаркнул:
– Не ссы, придурок!
Старший техник моментально заткнулся. Рожа у него была расцвечена совершенно невообразимо. Ни раньше, ни после того, Сомов не видел, чтобы человеческое лицо пошло пятнами в шахматном порядке… Дурь какую-то на корабль пронес? Впрочем, с этим потом разберемся… Самым спокойным изо всех спокойных голосов Сомов сказал ему:
– Положитесь на Бога и займитесь делом. Вперед!
Буквально через минуту зазуммерил сигнал: «огневой контакт». Виктор повернул голову к экрану внешнего обзора и поразился. Ничего более удивительного он не видел за всю войну. Русская эскадра вновь построилась косой плоскостью; на изрядной дистанции от нее держался отряд из «Святого Александра», «Святого Андрея» и еще двух кораблей, по все видимости, получивших столь же серьезные повреждения. Они представляли собой нечто вроде последнего резерва. Остальным двадцати вымпелам противостояли всего три линкора «буйных».
Все они были уничтожены без особых хлопот между пятой и десятой минутами огневого контакта.
Пройдет много лет, война с Аравийской лигой останется в далеком прошлом, и лишь тогда Виктор узнает из мемуаров одного новоарабского офицера о сути происшедшего.
Во время первого огневого контакта погибли все три адмирала «буйных». Завершилась биография четырех новоарабских линкоров. Еще два были изуродованы до состояния полной небоеспособности. Но у эскадры Аравийской лиги оставалось двадцать четыре вымпела, способных драться, и если бы нашелся новый «владыка тигров», еще неизвестно, чем кончилось бы сражение за Весту… Тигров отыскалось немало, но владыка среди них не проявился. Капитаны спорили между собой, спорили, спорили… шестнадцать вымпелов отказались идти на разворот. Из оставшегося десятка еще семь покинули строй на курсе сближения с русской эскадрой. Не выдержали нервы. Тогда капитан одного из трех последних линкоров обратился к экипажам с речью: «Аллах велик! Кто может победить его? И он с нами. Братья, ждите, Аллах покажет свою силу: три волка разгонят отару овец… Если мало верите и не надеетесь на чудо, умрите, как подсказывает долг каждому правоверному». Выгрузив на шлюпы всех тех, кто убоялся грядущей битвы, смертники атаковали «неверных». Те, разумеется, разнесли их в щепы.
Война отчетливо выделяет из общей массы отчаянных трусов и отчаянных же смельчаков. Но решает дело не количество первых и вторых, а общая масса, оставшаяся за вычетом обеих групп и честно выполняющая свою работу в постоянной борьбе со страхом. Русская масса оказалась достаточно прочной, чтобы переломать хребты аравийским тиграм…
Тот давний бой понемногу размылся в памяти Сомова, но одна вещь засела в ней навсегда. Сколько тогда погибло людей… Яковлев и Нифонтов, молодой офицер и старый алмирал, оба кончили жизнь непередаваемо жутко. А тот мичман, потерявший руку, выжил. Слава Богу, повезло ему, выжил, с того света его вытащили. Нарастили ему биопротез, и через год Виктор, встретившись с ним, не сразу поверил своим глаза: рука и рука. Как собственная, от рождения данная, пальцы хватают, как надо, кожа, – так ему было сказано, – чувствует, как надо. От настоящей не отличить. Только дрожит слегка. Самую малость. Врачи говорят, мол, не должна дрожать. По технологии – не должна. А она, сволочь, дрожит против всех технологий, выпил ты, или не выпил, один хрен – дрожит… Потом Сомову неделю снилась чертова дрожащая рука.
Глава 8
О бабах
30 мая 2125 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 год.
– …Я сегодня пришел, чтобы хвастаться… – и двойник улыбнулся. Виновато и триумфально.
«Когда он последний раз спал?» – с благоговейным ужасом подумал Сомов.
Виктор выглядел омерзительно. Под глазами – два базальтовых круга, в глазах – меленькая красная сеточка, щеки ввалились, даже заготовки для будущих морщин стали как будто глубже…
– Я, брат, совершал геройские дела и нестерпимо желаю похвастаться. Там, у меня, сейчас – некому. Извини, брат, все достанется тебе. Ты не против? Очень хочется, чтобы ты был не против…
– Я не против… – пролепетал Сомов.
И «близнец» принялся рассказывать о недавнем космическом побоище, где они с товарищами «наказали» каких-то аравийцев. Сколь трудно это было и сколь ужасно. Сколь дорого стоило, и сколь необходимо было – заплатить… В голове у Дмитрия быстро перемешались святые андреи, главные калибры, взрывы, пожары и косые плоскости. И еще ремонты. Чудовищные ремонты, совершенно не оставляющие времени на сон. Счесть все оптом, и выйдет один непередаваемый ужас. Кошмар полночный. Разве может возвысить смертоубийство? Но, как ни странно, он почувствовал невольное уважение к двойнику, словно тот поднялся на более высокую ступеньку – невидимую, но вполне ощутимую.
Когда тот прервал похвальбу, Дмитрий спросил:
– Ты собирался говорить о себе. А выходит у тебя, Витя, все время не «я», а «мы». У вас там такой коллективизм?
– Нет. Но многие люди были рядом со мной, выполняли мои поручения, и делали это так, что я бывал потом приятно удивлен.
– До конца не понимаю. Ты ведь не обязан о них говорить. Или в твоем мире какие-то особенные отношения между людьми?
– Особенные? – «близнец» задумался ненадолго, – Да, я один раз почувствовал нечто особенное. Я понимаю суть братства.
Сомов вздрогнул. Звучит как пение наточенного лезвия у самого уха. Смертоносно и кощунственно. Суть братства… Знал бы уважаемый.
– Братство?
– Трудно, брат, такие вещи передать на словах. Это же все внутри. Ну вот, смотри. Например, года два назад я был на страстной неделе в соборе святого Александра Невского. Его, Дима, вся Терра обожает. Та-ак. Рожа у тебя сейчас очень характерная.
– Что?
– Да ничего. Написано на ней буквами в рост человека: знать не знаю страстную неделю, знать не знаю Александра Невского, но не стану перебивать парня. Я прав?
– В общем… отчасти… да.
– На страстную неделю в храмах собирается больше всего народу. Как тебе объяснить… Общее у всех переживание: две тыщи с лишком лет назад он учил, страдал у умер, а потом воскрес. Все как раз падает на одну неделю. Ты представь себе: в одной неделе уложена суть всего мира, и надо только вчувствоваться в нее как следует… – двойник прервался, бросил взгляд на Сомова и поморщился:
– Вижу я. Вижу. Не в коня корм. Одним словом, очень важная неделя, очень важный, стало быть, четверг, и очень хорошее место. Народу в собор набилось великое множество, как маринованных грибов в банке… И там есть такой момент с службе… в богослужении… все должны петь «Верую»…
– Мантра?
– Символ веры. Ну, наподобие молитвы. Притом, длинной такой молитвы. Так вот, многие, конечно, помнят ее от начала до конца, слово в слово. Так и нужно. Я, например, помню. Но не все ее знают в точности. Кто-то забыл немножко, кто-то забыл добрую половину, а у кого-то слова начисто из головы повылетали… Бывает. Петь, опять же говорю, следует всем, а не одному только церковному хору. Приходят эти несколько минут… Не знаю, поверишь ты, или нет, но я не видел ни одного закрытого рта. Все, кто был там, захотели участвовать хотя бы словом, хотя бы одним звуком. Вышло, как будто мы – основание у очень большой колонны, а сама колонна – мелодия нашего пения, и она стремится в самое небо, через свод, через купол, через облака… Тогда я ощутил всех нас, там собравшихся, одним целым. Больно было потом выходить из храма, и расставаться с остальными. Вот тебе настоящее братство.
Дмитрий молчал, потрясенный. «В сущности, что это? Заскорузлое агрессивное христианство. Нелепое варварство. Энергетическая слепота. Отстойник массовых фобий. Величайший тормоз прогресса. Манипулирование инстинктами толпы. Отрицание вселенского универсализма. Феодальный архаизм. Религия нищих и злых людей…» Его образование и воспитание предполагало необычайную длину информационной ленты, составленной в этом духе. И сейчас он подал своему мозгу команду на полный ее просмотр. Но даже из-под такой ковровой бомбардировки маленькими злобными язычками пламени пробивалась зависть; Дмитрию стоило чудовищных усилий не осознавать ее…
А Виктор в это время молол какую-то чепуху о сказочном корабле, корабле-мечте, невиданном корабле. Вот, лишь по чудовищному капризу судьбы он сам не участвовал в строительстве… Или это от Бога ему досталось за грехи? Ну, может и так, тогда хорошо бы знать, где он так крупно опростоволосился перед небесным судьей. Но до чего же досадно! Один-единственный корабль с актиниевым двигателем стоит, по его мнению, трех выигранных сражений… За своих, конечно, радостно: такое великое дело сделали! – Виктор совершенно не замечал, что собеседник его впал в ступор.
Какой-то у него там актиниевый двигатель… Что за чушь!
– Да! Да-да. Точно.
Виктор продолжал рассуждать в том же духе. Мол, радостью-радостью, но надо бы ждать большой заварухи. Мол, Женева захочет наложить лапу… и тому подобное.
Естественно, все им произнесенное пропускалось мимо ушей. Сначала Сомов боролся с завистью, не называя ее истинного имени. Впрочем, без особого успеха. Потом он попробовал отстраниться от ситуации. Да, видимо задета какая-то точка высокой психологической уязвимости. Или энергетической. Или даже астральной. Обнажен некий комплекс, избегший внимания психоаналитиков… Да. Нечто в этом роде. Определенно. Однако стоит ли уничтожать болезненный всплеск эмоций? Возможно, необычный опыт правильнее было бы пережить путем погружения в него и присоединения к базовым конструкциям личности? Легче Сомову от этой идеи не стало. Тогда он попробовал пойти от противного. Раз один нарыв вскрылся, не попробовать ли поработать и с другим? Возможно, одна болевая точка нейтрализует другую. Во всяком случае, у их беседы появится дополнительная ценность. Итак, что у нас болит? Видит Разум, прежде всего Мэри Пряхина. Да и все они вместе с ней.
От очередного посещения Обожаемой осталось у Дмитрия непривычное двойное послевкусие: если пробовать его напрямую, то горькое, но если прикасаться к нему со скользящей извращенной нежностью, то сладкое. Поделится им с Падмой, когда тот явится, или с двойником? Именно они вели с ним самые откровенные разговоры в жизни, они вызывали трепетное желание стать объектом допроса. Падма ткал узелки на самой изнанке его биографии, а Виктор носился сумасшедшим светлячком на головой… Ни с родителями, ни с Пряхиной Сомов не мог, да и не стремился открываться по-настоящему; и Падму, и Виктора он боялся до дрожи; но именно им хотел бы доверить свои маленькие тайны. Хотел и не решался…
Но горечь, пожалуй, стилистически соответствовала их фантастическим беседам с «близнецом». Ее можно было предъявить… как-нибудь вскользь.
– Витя… Не поговорить ли нам сегодня о женщинах? Как там… у вас… с ними?
– Обычно, – усмехнулся двойник, – они есть.
– Есть! Ты говоришь – есть! Конечно, есть. Но проблемы, происходящие от их власти, тоже, наверное, присутствуют?
– Власти? Проблемы?
По лицу было видно: у «близнеца» не осталось сил даже как следует задуматься на вопросом. Он проскочил над ним, подобно водомерке, носящейся по водной плоскости над рыбами и водорослями. Сомов на минуту задумался.
– Что же, если ты не против, я расскажу… Обозначу существующие неприятности.
– Ладно, слушаю тебя, брат.
– С чего бы начать… Витя, давай начнем с главного. У кого власть? У женщин. В выборных органах их большинство. Если не лжет статистика, то более семидесяти процентов на уровне риджн’ов и семьдесят пять на уровне всей Федерации. Еще пять-семь процентов приходится на существ, которых иногда сложно назвать… которые не очень похожи… – по традиции даже самый простецкий и безобидный разговор с двойником выкинул опасное коленце, – ээ… официально их зовут гандикаперы… одним словом, их тело не идентично человеческому и порой не несет признаков пола…
– Клоны? У вас вроде бы запрещено… Мутанты?
– Всего понемножку… гандикаперы их принято называть. Называй их так. Я мог бы поподробнее остановиться на них потом. А сейчас продолжу тему ээ…
– Баб.
– Собственно, да. Так вот, сам видишь, как мало места оставлено мужчинам для участия в законодательной власти. В администрации нас чуть больше, но общее преобладание опять-таки не за нами. А суды! Вот уже сорок лет как судьями и прокурорами могут быть только женщины. За мужчинами остался незначительный сектор адвокатуры, но и там их теснят. Почти все высшие офицеры силовых органов и а том числе гражданской милиции – женщины. Женщины быстрее продвигаются по службе в любом ведомстве. У женщин больше премиальных, которые выплачиваются сверх жалования, но по размеру нередко его перекрывают. Они располагают четырьмя дополнительными днями отдыха каждый месяц… В искусстве творец-мужчина вызывает недоверие и плохо скрываемые насмешки. «Как все это неуклюже, поспешно и по-мужски нелепо…» В конце концов, есть и чисто психологическая сторона дела. Видишь ли, они просто-напросто подавляют нас. Эта вечная самоуверенность, этот комплекс превосходства, эта показная неуязвимость, это неумеренная жажда властвовать! Порой с одной-то женщиной невероятно трудно ужиться… а когда все они вокруг тебя – подобие высших существ, каких-нибудь перворожденных, становится очень некомфортно. Прости, даже в чисто интимных вопросах… время от времени… Впрочем, я не должен так говорить. По большому счету, это не только неправильно, но и безответственно… Но… мне не с кем больше про… про…
– Опять же баб.
– Нда-да… Сущность проблемы относится скорее к философии, чем к социологии… Вот уже полтора столетия… или даже больше… две разных цивилизации пытаются как-то ужиться: мужская и женская. Не знаю, как было до того, но на протяжении этих полутора веков велась настоящая война, в которой мужчины отвечали одним ударом на десяток женских. И мы проиграли. Мы проиграли, Витя, как ни печально. Мы – под, они – над. Они… какая-то более молодая… и энергичная что ли… раса. Мы старше, печальнее и опустошеннее. Мы даже не уверены в собственной необходимости. Они видят смысл жизни… – в самой жизни. А мы не видим никакого смысла… Вообще никакого. Конечно же, постоянное совершенствование нашего общества, которое при наших отдаленных потомках приведет к…
– Пропусти.
– Но мы обязаны так думать. Любой ответственный человек, вне зависимости от половой принадлежности…
– Пропусти.
– Как скажешь. В целом, они, женщины, непреодолимо сильно отличаются от нас. Они, если, здраво рассуждать, чужие. И как чужие не могут не относиться к нам враждебно. Пока еще они не прочь использовать нас. Но когда-нибудь это желание в них угаснет. Возможно, лет через двадцать или тридцать женщины подсчитают все издержки, связанные с нашим существованием и примут совершенно законное и юридически обоснованное решение об ампутации такого атавизма, как мы. Технически не столь уж трудно выполнить такую операцию. Отсечь ненужное. Лишнее. Избавиться от хлопот, досаждавших целую вечность.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 29 лет, и Дмитрий Сомов, 32 год.
– …Я сегодня пришел, чтобы хвастаться… – и двойник улыбнулся. Виновато и триумфально.
«Когда он последний раз спал?» – с благоговейным ужасом подумал Сомов.
Виктор выглядел омерзительно. Под глазами – два базальтовых круга, в глазах – меленькая красная сеточка, щеки ввалились, даже заготовки для будущих морщин стали как будто глубже…
– Я, брат, совершал геройские дела и нестерпимо желаю похвастаться. Там, у меня, сейчас – некому. Извини, брат, все достанется тебе. Ты не против? Очень хочется, чтобы ты был не против…
– Я не против… – пролепетал Сомов.
И «близнец» принялся рассказывать о недавнем космическом побоище, где они с товарищами «наказали» каких-то аравийцев. Сколь трудно это было и сколь ужасно. Сколь дорого стоило, и сколь необходимо было – заплатить… В голове у Дмитрия быстро перемешались святые андреи, главные калибры, взрывы, пожары и косые плоскости. И еще ремонты. Чудовищные ремонты, совершенно не оставляющие времени на сон. Счесть все оптом, и выйдет один непередаваемый ужас. Кошмар полночный. Разве может возвысить смертоубийство? Но, как ни странно, он почувствовал невольное уважение к двойнику, словно тот поднялся на более высокую ступеньку – невидимую, но вполне ощутимую.
Когда тот прервал похвальбу, Дмитрий спросил:
– Ты собирался говорить о себе. А выходит у тебя, Витя, все время не «я», а «мы». У вас там такой коллективизм?
– Нет. Но многие люди были рядом со мной, выполняли мои поручения, и делали это так, что я бывал потом приятно удивлен.
– До конца не понимаю. Ты ведь не обязан о них говорить. Или в твоем мире какие-то особенные отношения между людьми?
– Особенные? – «близнец» задумался ненадолго, – Да, я один раз почувствовал нечто особенное. Я понимаю суть братства.
Сомов вздрогнул. Звучит как пение наточенного лезвия у самого уха. Смертоносно и кощунственно. Суть братства… Знал бы уважаемый.
– Братство?
– Трудно, брат, такие вещи передать на словах. Это же все внутри. Ну вот, смотри. Например, года два назад я был на страстной неделе в соборе святого Александра Невского. Его, Дима, вся Терра обожает. Та-ак. Рожа у тебя сейчас очень характерная.
– Что?
– Да ничего. Написано на ней буквами в рост человека: знать не знаю страстную неделю, знать не знаю Александра Невского, но не стану перебивать парня. Я прав?
– В общем… отчасти… да.
– На страстную неделю в храмах собирается больше всего народу. Как тебе объяснить… Общее у всех переживание: две тыщи с лишком лет назад он учил, страдал у умер, а потом воскрес. Все как раз падает на одну неделю. Ты представь себе: в одной неделе уложена суть всего мира, и надо только вчувствоваться в нее как следует… – двойник прервался, бросил взгляд на Сомова и поморщился:
– Вижу я. Вижу. Не в коня корм. Одним словом, очень важная неделя, очень важный, стало быть, четверг, и очень хорошее место. Народу в собор набилось великое множество, как маринованных грибов в банке… И там есть такой момент с службе… в богослужении… все должны петь «Верую»…
– Мантра?
– Символ веры. Ну, наподобие молитвы. Притом, длинной такой молитвы. Так вот, многие, конечно, помнят ее от начала до конца, слово в слово. Так и нужно. Я, например, помню. Но не все ее знают в точности. Кто-то забыл немножко, кто-то забыл добрую половину, а у кого-то слова начисто из головы повылетали… Бывает. Петь, опять же говорю, следует всем, а не одному только церковному хору. Приходят эти несколько минут… Не знаю, поверишь ты, или нет, но я не видел ни одного закрытого рта. Все, кто был там, захотели участвовать хотя бы словом, хотя бы одним звуком. Вышло, как будто мы – основание у очень большой колонны, а сама колонна – мелодия нашего пения, и она стремится в самое небо, через свод, через купол, через облака… Тогда я ощутил всех нас, там собравшихся, одним целым. Больно было потом выходить из храма, и расставаться с остальными. Вот тебе настоящее братство.
Дмитрий молчал, потрясенный. «В сущности, что это? Заскорузлое агрессивное христианство. Нелепое варварство. Энергетическая слепота. Отстойник массовых фобий. Величайший тормоз прогресса. Манипулирование инстинктами толпы. Отрицание вселенского универсализма. Феодальный архаизм. Религия нищих и злых людей…» Его образование и воспитание предполагало необычайную длину информационной ленты, составленной в этом духе. И сейчас он подал своему мозгу команду на полный ее просмотр. Но даже из-под такой ковровой бомбардировки маленькими злобными язычками пламени пробивалась зависть; Дмитрию стоило чудовищных усилий не осознавать ее…
А Виктор в это время молол какую-то чепуху о сказочном корабле, корабле-мечте, невиданном корабле. Вот, лишь по чудовищному капризу судьбы он сам не участвовал в строительстве… Или это от Бога ему досталось за грехи? Ну, может и так, тогда хорошо бы знать, где он так крупно опростоволосился перед небесным судьей. Но до чего же досадно! Один-единственный корабль с актиниевым двигателем стоит, по его мнению, трех выигранных сражений… За своих, конечно, радостно: такое великое дело сделали! – Виктор совершенно не замечал, что собеседник его впал в ступор.
Какой-то у него там актиниевый двигатель… Что за чушь!
– Да! Да-да. Точно.
Виктор продолжал рассуждать в том же духе. Мол, радостью-радостью, но надо бы ждать большой заварухи. Мол, Женева захочет наложить лапу… и тому подобное.
Естественно, все им произнесенное пропускалось мимо ушей. Сначала Сомов боролся с завистью, не называя ее истинного имени. Впрочем, без особого успеха. Потом он попробовал отстраниться от ситуации. Да, видимо задета какая-то точка высокой психологической уязвимости. Или энергетической. Или даже астральной. Обнажен некий комплекс, избегший внимания психоаналитиков… Да. Нечто в этом роде. Определенно. Однако стоит ли уничтожать болезненный всплеск эмоций? Возможно, необычный опыт правильнее было бы пережить путем погружения в него и присоединения к базовым конструкциям личности? Легче Сомову от этой идеи не стало. Тогда он попробовал пойти от противного. Раз один нарыв вскрылся, не попробовать ли поработать и с другим? Возможно, одна болевая точка нейтрализует другую. Во всяком случае, у их беседы появится дополнительная ценность. Итак, что у нас болит? Видит Разум, прежде всего Мэри Пряхина. Да и все они вместе с ней.
От очередного посещения Обожаемой осталось у Дмитрия непривычное двойное послевкусие: если пробовать его напрямую, то горькое, но если прикасаться к нему со скользящей извращенной нежностью, то сладкое. Поделится им с Падмой, когда тот явится, или с двойником? Именно они вели с ним самые откровенные разговоры в жизни, они вызывали трепетное желание стать объектом допроса. Падма ткал узелки на самой изнанке его биографии, а Виктор носился сумасшедшим светлячком на головой… Ни с родителями, ни с Пряхиной Сомов не мог, да и не стремился открываться по-настоящему; и Падму, и Виктора он боялся до дрожи; но именно им хотел бы доверить свои маленькие тайны. Хотел и не решался…
Но горечь, пожалуй, стилистически соответствовала их фантастическим беседам с «близнецом». Ее можно было предъявить… как-нибудь вскользь.
– Витя… Не поговорить ли нам сегодня о женщинах? Как там… у вас… с ними?
– Обычно, – усмехнулся двойник, – они есть.
– Есть! Ты говоришь – есть! Конечно, есть. Но проблемы, происходящие от их власти, тоже, наверное, присутствуют?
– Власти? Проблемы?
По лицу было видно: у «близнеца» не осталось сил даже как следует задуматься на вопросом. Он проскочил над ним, подобно водомерке, носящейся по водной плоскости над рыбами и водорослями. Сомов на минуту задумался.
– Что же, если ты не против, я расскажу… Обозначу существующие неприятности.
– Ладно, слушаю тебя, брат.
– С чего бы начать… Витя, давай начнем с главного. У кого власть? У женщин. В выборных органах их большинство. Если не лжет статистика, то более семидесяти процентов на уровне риджн’ов и семьдесят пять на уровне всей Федерации. Еще пять-семь процентов приходится на существ, которых иногда сложно назвать… которые не очень похожи… – по традиции даже самый простецкий и безобидный разговор с двойником выкинул опасное коленце, – ээ… официально их зовут гандикаперы… одним словом, их тело не идентично человеческому и порой не несет признаков пола…
– Клоны? У вас вроде бы запрещено… Мутанты?
– Всего понемножку… гандикаперы их принято называть. Называй их так. Я мог бы поподробнее остановиться на них потом. А сейчас продолжу тему ээ…
– Баб.
– Собственно, да. Так вот, сам видишь, как мало места оставлено мужчинам для участия в законодательной власти. В администрации нас чуть больше, но общее преобладание опять-таки не за нами. А суды! Вот уже сорок лет как судьями и прокурорами могут быть только женщины. За мужчинами остался незначительный сектор адвокатуры, но и там их теснят. Почти все высшие офицеры силовых органов и а том числе гражданской милиции – женщины. Женщины быстрее продвигаются по службе в любом ведомстве. У женщин больше премиальных, которые выплачиваются сверх жалования, но по размеру нередко его перекрывают. Они располагают четырьмя дополнительными днями отдыха каждый месяц… В искусстве творец-мужчина вызывает недоверие и плохо скрываемые насмешки. «Как все это неуклюже, поспешно и по-мужски нелепо…» В конце концов, есть и чисто психологическая сторона дела. Видишь ли, они просто-напросто подавляют нас. Эта вечная самоуверенность, этот комплекс превосходства, эта показная неуязвимость, это неумеренная жажда властвовать! Порой с одной-то женщиной невероятно трудно ужиться… а когда все они вокруг тебя – подобие высших существ, каких-нибудь перворожденных, становится очень некомфортно. Прости, даже в чисто интимных вопросах… время от времени… Впрочем, я не должен так говорить. По большому счету, это не только неправильно, но и безответственно… Но… мне не с кем больше про… про…
– Опять же баб.
– Нда-да… Сущность проблемы относится скорее к философии, чем к социологии… Вот уже полтора столетия… или даже больше… две разных цивилизации пытаются как-то ужиться: мужская и женская. Не знаю, как было до того, но на протяжении этих полутора веков велась настоящая война, в которой мужчины отвечали одним ударом на десяток женских. И мы проиграли. Мы проиграли, Витя, как ни печально. Мы – под, они – над. Они… какая-то более молодая… и энергичная что ли… раса. Мы старше, печальнее и опустошеннее. Мы даже не уверены в собственной необходимости. Они видят смысл жизни… – в самой жизни. А мы не видим никакого смысла… Вообще никакого. Конечно же, постоянное совершенствование нашего общества, которое при наших отдаленных потомках приведет к…
– Пропусти.
– Но мы обязаны так думать. Любой ответственный человек, вне зависимости от половой принадлежности…
– Пропусти.
– Как скажешь. В целом, они, женщины, непреодолимо сильно отличаются от нас. Они, если, здраво рассуждать, чужие. И как чужие не могут не относиться к нам враждебно. Пока еще они не прочь использовать нас. Но когда-нибудь это желание в них угаснет. Возможно, лет через двадцать или тридцать женщины подсчитают все издержки, связанные с нашим существованием и примут совершенно законное и юридически обоснованное решение об ампутации такого атавизма, как мы. Технически не столь уж трудно выполнить такую операцию. Отсечь ненужное. Лишнее. Избавиться от хлопот, досаждавших целую вечность.