Страница:
– Кажется у нас была какая-то теория… ээ… прямая проницаемость… чего-то там… Не столь важно. Она признана антинаучной, и будоражит умы одних только нелепых энтузиастов.
– Вот тебе и нелепые энтузиасты, брат. Похоже, у вас, как говорится, прикрыли темку… Дальше. Из Солнечной системы можно попасть в мир Терры-2. Это, собственно, мой родной мир… От нас – обратно с Солнечную систему и в очередной мир, там уже Терра-3. Оттуда – обратно к нам и в мир Терры-4. И так далее вплоть до Терры-9, ее недавно хозяева переименовали. Вальс называется. Я не знаю, ходили слухи, будто уже до Терры-10 добрались, то ли экспедицию собрали… на поиски перехода. Понимаешь?
– Да.
– Ну, что еще осталось… Каждый мир имеет два входа-выхода. То есть выходных «дверей», ОП’ов, может быть сколько угодно, хотя из любого из них можно выйти только в одной точке другого мира, ее еще именуют «фокусом» или «алефом»… Не важно. В общем… как бы тебе объяснить… Мир в лабиринте… он наподобие звено в цепи. Справа – соседнее звено, слева – еще одно соседнее звено, а больше никаких соединений нет. Ни сверху, ни снизу, ни спереди, ни сзади, нигде. К примеру, с Терры-6 можно либо на Пятую, либо на Седьмую, а больше никуда.
– А с Земли?
– Я ж говорил, на Терру-2, ко мне в гости.
– А… обратно? В другую сторону? Терра минус Вторая?
– Понимаешь! Хм. – Виктор оживился. Его странный почти-родственник, хотя и вялый какой-то человек. Но некоторые вещи схватывает быстро.
– Дима, тут загадка. Я сказал ведь, сколько в Солнечной системе нашли ОП’ов?
– Две тысячи.
– Точно. А в системе Терры-2 их известно 808. Это я безо всякой ошибки сказать могу. Данные на… на… ну. месяца четыре назад так было, сейчас если число и изменилось, то ненамного. Из них 510 – из Солнечной системы, а 298 – на Терру-3. На Терре-3 их знают где-то полторы сотни. Тех, что выводят на Терру-4… А вот в Солнечной системе еще никто не отыскал хотя бы один ОП обратно.
– Почему?
– Есть разные соображения… Может, сбой такой в Лабиринте. Отрезало нас от соседей. Может, есть закономерность, по которой у нас они, ОП’ы эти обратные, должны быть, но так их мало, что до сих пор найти не могут…
– Возможно… Лабиринт начинается от нас… и древние строители могли начать именно здесь… хотя я до сих пор не совсем верю в твои слова.
– Твое дело. И гипотезу твою уже высказывали. Что ж, я не спорю. Творение с нас начиналось. А где оно продолжилось… пути Его неисповедимы.
– Я не понимаю тебя. О чем ты пытаешься мне сейчас рассказать. Чье творение – древних архитекторов?
– Да какие древние архитекторы! В задницу всех древних архитекторов… Я про Бога говорю. Ах ты ж т-твою! Его ведь у вас запретили… Ладно. Не обращай внимания.
– Извини, сейчас я не способен сделать различие между тем, на что мне стоит обратить внимание, и тем, на чем не стоит сосредотачиваться. Я смогу разобраться лишь потом, после зрелого размышление и фундаментального медитативного опыта. С тобой рядом я могу лишь впитывать информацию, как губка впитывает воду… Я адекватно передал тебе основные параметры моего состояния?
– Да. Думай-думай. Лабиринт многих завораживает. А некоторые всю жизнь себе голову морочат, какая в нем подсказка и к чему намек.
Двойник заволновался. Вскочил, лицо бледное, руки себе никак место не найдут. Оказывается, бывают не только бессвязные фразы, но и бессвязные жесты.
– Витя! Подобное не может не завораживать. Какое величественное зрелище! Скажи мне, ради великого Разума, каковы они, миры Лабиринта?
– Всегда одно и то же.
– То есть как?!
– В каждом мире есть одна землеподобная планета и одна солнцеподобная звезда. Вокруг звезды может вертеться все, что угодно. Еще одна планета, еще десять, еще пятнадцать… притом, каких угодно. Ничего похожего на Юпитер или, скажем, на тот же Сатурн. У нас вот две – Фальстаф и Касарес… Не про то рассказываю. Ладно, в чем тут одно и то же… На таких планетах, а их – запомни – одна и только одна в каждом мире человеку жить уютно. И под такими солнцами тоже совсем не худо живется. В одном мире есть, там, скажем… зверюшки, рыбки, травка, а в другом они отсутствуют. Но нигде нет ничего, способного вести с людьми целенаправленную войну.
– Инопланетяне?
– Ни разу. И никаких следов пребывания в прошлом.
– Вам не одиноко?
– А вам?
Двойник промолчал.
– Дима, да нам очень хорошо. Нам мешает жить только одно – мы сами. Слава Богу, никакие зеленые человечки не усугубляют того, что мы сами творим… Был бы перебор. Дима, брат, нам подарили десять планет, одна прекраснее другой. Я на Терре-3 был, и на Терре-6, а саму Землю по информационным программам знаю. Везде такая красота! А порча только от нас…
Виктор посмотрел на «близнеца» и закрыл рот. Оказывается. Тот его не слушал. Вернее, слушал, но не слышал. Смотрел и не видел. Глаза его, наверное, пронизывали какие-нибудь экзотические джунгли на краю Вселенное, ощупывали тамошних невероятных красавиц, следили на невиданными зверями. Уши, надо полагать, разбирали шумы великих городов: там взлетел звездолет, а тут прошелестел вздох непредставимо романтической любви…
«Говорят, от ступора в мозгах отлично помогает терранский груздь бешеный… Если измельчить и пожевать», – машинальная какая-то мысль, ни к селу ни к городу. Пора бы приземлять эту беседу. Уж больно затянулась.
– Дима. Дима! Да очнись ты, черт осоловелый!
– А?
Очнулся…
– Давай к делу. В смысле, давай-ка вернемся к достижениям. Еще разок. А то петлями ходим… Короче, по космосу мы вас обогнали. По всем другим делам – сравнимое положение, никто особенно вперед не вырвался. Вот только насчет здоровья ваша взяла; одно я не понял: социально ответственные граждане – кто такие?
– Что?
– Да ты про социально ответственных граждан говорил, мол, живут по восемьдесят с гаком. А безответственные? Или какие у вас еще есть?
Глаза у двойника забегали. Видимо, скользкая для него тема. Виктор не стал облегчать ему жизнь. Чай, не маленький. Сам выпутается.
Тот выпутываться не стал. Просто сказал:
– Лучше мы с тобой про это потом. Если ты, разумеется, не настаиваешь.
– Не настаиваю, – времени у него не было настаивать. Но зарубочку старший корабельный инженер для себя сделал. Так, на всякий случай. – Вывод: нет у нас особых отличий. Не вырвались вы вперед с вашим контролем и с вашей концентрацией. Или я чего пропустил?
– Видел бы ты порядок на наших улицах! Нашу чистоту! Нам стоит побеседовать о гармонии цивилизованной жизни. Я имею в виду и ту гармонию, которая – внутри индивида, и ту, которая составляет основу общественного организма…
– А! Точь-в-точь как в военном училище. Порядок там железный. Чистота опять же. Полная санитария. Гармонии – полные карманы: каждый на своем месте, каждый работает до седьмого пота, и у всех полное единомыслие. Ну, в крайнем случае, двоемыслие: во-первых, сколько до обеда осталось, во-вторых, есть ли способ так пристукнуть сержанта-инструктора, чтоб никто не заметил.
– Ты просто не понимаешь нашей жизненной стратегии. У тебя нет информации, на основе чего ты можешь судить?
– Да чисто интуитивно… Ладно. Давай вашу жизненную стратегию – на следующий раз. Расскажешь.
– Ты поймешь, Витя, есть вещи позначительнее твоего космоса…
– Космос? Космос… Космос – вроде поля, на котором вперемешку закопаны клады и мины. Космос дорого просит, но он же бесконечно расширяет поле наших возможностей.
– Красиво говоришь.
– А ты послушай, послушай. Еще космос работает чем-то вроде предохранительного клапана… для нынешней сумасшедшей демографии… Если конечно, не стремиться делать некоторые вещи силой, как раньше… Нет, брат, это ты брось. Даешь звездную экспансию! Она мне мила. И… пора мне, Дима.
– Вот, еще последнее. Это на самом деле был Сатурн?
– Сатурнее не бывает.
– Разум всемогущий! И самое последнее… А будет ли у нас с тобой следующий раз, Витя?
– Жди как раньше, по вторникам и четвергам… Так. Домой. Слышите? Мне нужно домой, мне нужно обратно!
Белый кисель.
– …Что с рукой?
– Не знаю, господин капитан-лейтенант. Может быть, перелом.
Рука висела плетью. Из уха у Яковлева текла кровь.
– Левое ухо в норме?
– Нет. Не слышу ничего, наверное, какая-то ерунда с барабанной перепонкой. Но ничего такого страшного. А-а… кто там был с вами?
– Где?
– За пятнадцать секунд до взрыва с центрального поста запросили, кто зашел с вами в артпогреб. Там у них метка на приборах появилась… И кричал еще кто-то… потом.
– Ерунда. Датчики от взрыва испытали кратковременный свих. А кричал – я. Подумал, что от удара о переборку треснул череп.
– Понял, господин капитан-лейтенант.
Сомов обратился к Макарычеву:
– А вам, господин мичман, тоже что-нибудь померещилось… этакое призрачное?
По лицу видно было: очень даже померещилось. Куда отчетливее, нежели Яковлеву. Но Макарычев, немолодой и степенный человек, давно открыл для себя сверкающую истину: в армии от нездорового образа жизни любая дрянь может рядится под действительность, однако все заканчивается выплатой жалования. В дни выплаты жалования действительность решительно подтверждает свои полномочия…
– Не знаю. Нет, не помню, господин капитан-лейтенант.
– Понятненько. Так. Мичмана Яковлева на трое суток освобождаю от вахты. Первым заменяет мичман Макарычев, потом я сам. Больше дать не могу. Спечемся. Давай, парень, лечись.
– Да мне не надо, господин капитан-лейтенант. Она не болит особенно. Ерунда, господин капитан-лейтенант…
– Это приказ. Сейчас же галопом к врачу. Ясен приказ?
– Так точно.
– А вы, Макарычев, займитесь ремонтом этой груды металлического дерьма. – Он показал на развалины маршевого шлюза, а потом, широким жестом, и на весь отсек. Немедленно. Идите.
Макарычев козырнул и отправился добывать исправный и к тому же вменяемый ремонтный автомат. Они нынче в дефиците…
Только теперь старший корабельный инженер позволил себе подумать, до чего же им всем повезло сегодня. Прежде всего, цел корабль. Слава Богу. Целы все на корабле, хотя кое-кто и попорчен слегка. Ничего, до свадьбы заживет. Цел он сам. И, главное, спать ему осталось почти три часа. А для знающего человека это большое дело.
В месте, чрезвычайно отдаленном и от Терры-2, какую знает старший корабельный инженер Виктор Сомов, и от рейдера «Бентесинко ди Майо», и от Земли, какую знает транспортник Дмитрий Сомов, два заинтересованных наблюдателя вели неторопливую беседу.
– …Исключительно похожи. Расходятся лишь в частностях, по сути, – в мелочах.
– Сомневаюсь. Информации недостаточно.
– Я уверен, один непременно вытащит к другому миссию. Это уж как Бог свят.
– В любом случае, от нас уже ничего не зависит. Ведущий научился пользоваться каналом, а Ведомому это и не требуется. Все. В настоящий момент нам осталось только присматривать за ними.
– Да, конечно. Но поймите и вы меня! Ведь мы в двух шагах от реализации модели «Освободитель»… Ближе всех прочих, по-моему. Смежники что-то молчат о продвижении. Мы почти сняли банк, азарт необыкновенный, предвкушение кружит голову. Смотреть в затылок успеху и не иметь ни малейшего шанса – подтолкнуть дело…
– Уймитесь.
– Да… Да. Хорошо. Разумеется. Я попробую. Да.
– Лучше присмотритесь, ей-богу, в чем разница. Меня очень интересует точка расхождения.
– А что они в итоге получили – по сравнению с нашими?
– По сравнению с XX веком – ничего, абсолютно ничего. Просто вытащили все свои старые проблемы в космос. Но им досталась передышка, поскольку они миновали тупик. Где, когда им удалось получить такую возможность? Нашим-то не удалось…
Часть 2
Глава 1
– Вот тебе и нелепые энтузиасты, брат. Похоже, у вас, как говорится, прикрыли темку… Дальше. Из Солнечной системы можно попасть в мир Терры-2. Это, собственно, мой родной мир… От нас – обратно с Солнечную систему и в очередной мир, там уже Терра-3. Оттуда – обратно к нам и в мир Терры-4. И так далее вплоть до Терры-9, ее недавно хозяева переименовали. Вальс называется. Я не знаю, ходили слухи, будто уже до Терры-10 добрались, то ли экспедицию собрали… на поиски перехода. Понимаешь?
– Да.
– Ну, что еще осталось… Каждый мир имеет два входа-выхода. То есть выходных «дверей», ОП’ов, может быть сколько угодно, хотя из любого из них можно выйти только в одной точке другого мира, ее еще именуют «фокусом» или «алефом»… Не важно. В общем… как бы тебе объяснить… Мир в лабиринте… он наподобие звено в цепи. Справа – соседнее звено, слева – еще одно соседнее звено, а больше никаких соединений нет. Ни сверху, ни снизу, ни спереди, ни сзади, нигде. К примеру, с Терры-6 можно либо на Пятую, либо на Седьмую, а больше никуда.
– А с Земли?
– Я ж говорил, на Терру-2, ко мне в гости.
– А… обратно? В другую сторону? Терра минус Вторая?
– Понимаешь! Хм. – Виктор оживился. Его странный почти-родственник, хотя и вялый какой-то человек. Но некоторые вещи схватывает быстро.
– Дима, тут загадка. Я сказал ведь, сколько в Солнечной системе нашли ОП’ов?
– Две тысячи.
– Точно. А в системе Терры-2 их известно 808. Это я безо всякой ошибки сказать могу. Данные на… на… ну. месяца четыре назад так было, сейчас если число и изменилось, то ненамного. Из них 510 – из Солнечной системы, а 298 – на Терру-3. На Терре-3 их знают где-то полторы сотни. Тех, что выводят на Терру-4… А вот в Солнечной системе еще никто не отыскал хотя бы один ОП обратно.
– Почему?
– Есть разные соображения… Может, сбой такой в Лабиринте. Отрезало нас от соседей. Может, есть закономерность, по которой у нас они, ОП’ы эти обратные, должны быть, но так их мало, что до сих пор найти не могут…
– Возможно… Лабиринт начинается от нас… и древние строители могли начать именно здесь… хотя я до сих пор не совсем верю в твои слова.
– Твое дело. И гипотезу твою уже высказывали. Что ж, я не спорю. Творение с нас начиналось. А где оно продолжилось… пути Его неисповедимы.
– Я не понимаю тебя. О чем ты пытаешься мне сейчас рассказать. Чье творение – древних архитекторов?
– Да какие древние архитекторы! В задницу всех древних архитекторов… Я про Бога говорю. Ах ты ж т-твою! Его ведь у вас запретили… Ладно. Не обращай внимания.
– Извини, сейчас я не способен сделать различие между тем, на что мне стоит обратить внимание, и тем, на чем не стоит сосредотачиваться. Я смогу разобраться лишь потом, после зрелого размышление и фундаментального медитативного опыта. С тобой рядом я могу лишь впитывать информацию, как губка впитывает воду… Я адекватно передал тебе основные параметры моего состояния?
– Да. Думай-думай. Лабиринт многих завораживает. А некоторые всю жизнь себе голову морочат, какая в нем подсказка и к чему намек.
Двойник заволновался. Вскочил, лицо бледное, руки себе никак место не найдут. Оказывается, бывают не только бессвязные фразы, но и бессвязные жесты.
– Витя! Подобное не может не завораживать. Какое величественное зрелище! Скажи мне, ради великого Разума, каковы они, миры Лабиринта?
– Всегда одно и то же.
– То есть как?!
– В каждом мире есть одна землеподобная планета и одна солнцеподобная звезда. Вокруг звезды может вертеться все, что угодно. Еще одна планета, еще десять, еще пятнадцать… притом, каких угодно. Ничего похожего на Юпитер или, скажем, на тот же Сатурн. У нас вот две – Фальстаф и Касарес… Не про то рассказываю. Ладно, в чем тут одно и то же… На таких планетах, а их – запомни – одна и только одна в каждом мире человеку жить уютно. И под такими солнцами тоже совсем не худо живется. В одном мире есть, там, скажем… зверюшки, рыбки, травка, а в другом они отсутствуют. Но нигде нет ничего, способного вести с людьми целенаправленную войну.
– Инопланетяне?
– Ни разу. И никаких следов пребывания в прошлом.
– Вам не одиноко?
– А вам?
Двойник промолчал.
– Дима, да нам очень хорошо. Нам мешает жить только одно – мы сами. Слава Богу, никакие зеленые человечки не усугубляют того, что мы сами творим… Был бы перебор. Дима, брат, нам подарили десять планет, одна прекраснее другой. Я на Терре-3 был, и на Терре-6, а саму Землю по информационным программам знаю. Везде такая красота! А порча только от нас…
Виктор посмотрел на «близнеца» и закрыл рот. Оказывается. Тот его не слушал. Вернее, слушал, но не слышал. Смотрел и не видел. Глаза его, наверное, пронизывали какие-нибудь экзотические джунгли на краю Вселенное, ощупывали тамошних невероятных красавиц, следили на невиданными зверями. Уши, надо полагать, разбирали шумы великих городов: там взлетел звездолет, а тут прошелестел вздох непредставимо романтической любви…
«Говорят, от ступора в мозгах отлично помогает терранский груздь бешеный… Если измельчить и пожевать», – машинальная какая-то мысль, ни к селу ни к городу. Пора бы приземлять эту беседу. Уж больно затянулась.
– Дима. Дима! Да очнись ты, черт осоловелый!
– А?
Очнулся…
– Давай к делу. В смысле, давай-ка вернемся к достижениям. Еще разок. А то петлями ходим… Короче, по космосу мы вас обогнали. По всем другим делам – сравнимое положение, никто особенно вперед не вырвался. Вот только насчет здоровья ваша взяла; одно я не понял: социально ответственные граждане – кто такие?
– Что?
– Да ты про социально ответственных граждан говорил, мол, живут по восемьдесят с гаком. А безответственные? Или какие у вас еще есть?
Глаза у двойника забегали. Видимо, скользкая для него тема. Виктор не стал облегчать ему жизнь. Чай, не маленький. Сам выпутается.
Тот выпутываться не стал. Просто сказал:
– Лучше мы с тобой про это потом. Если ты, разумеется, не настаиваешь.
– Не настаиваю, – времени у него не было настаивать. Но зарубочку старший корабельный инженер для себя сделал. Так, на всякий случай. – Вывод: нет у нас особых отличий. Не вырвались вы вперед с вашим контролем и с вашей концентрацией. Или я чего пропустил?
– Видел бы ты порядок на наших улицах! Нашу чистоту! Нам стоит побеседовать о гармонии цивилизованной жизни. Я имею в виду и ту гармонию, которая – внутри индивида, и ту, которая составляет основу общественного организма…
– А! Точь-в-точь как в военном училище. Порядок там железный. Чистота опять же. Полная санитария. Гармонии – полные карманы: каждый на своем месте, каждый работает до седьмого пота, и у всех полное единомыслие. Ну, в крайнем случае, двоемыслие: во-первых, сколько до обеда осталось, во-вторых, есть ли способ так пристукнуть сержанта-инструктора, чтоб никто не заметил.
– Ты просто не понимаешь нашей жизненной стратегии. У тебя нет информации, на основе чего ты можешь судить?
– Да чисто интуитивно… Ладно. Давай вашу жизненную стратегию – на следующий раз. Расскажешь.
– Ты поймешь, Витя, есть вещи позначительнее твоего космоса…
– Космос? Космос… Космос – вроде поля, на котором вперемешку закопаны клады и мины. Космос дорого просит, но он же бесконечно расширяет поле наших возможностей.
– Красиво говоришь.
– А ты послушай, послушай. Еще космос работает чем-то вроде предохранительного клапана… для нынешней сумасшедшей демографии… Если конечно, не стремиться делать некоторые вещи силой, как раньше… Нет, брат, это ты брось. Даешь звездную экспансию! Она мне мила. И… пора мне, Дима.
– Вот, еще последнее. Это на самом деле был Сатурн?
– Сатурнее не бывает.
– Разум всемогущий! И самое последнее… А будет ли у нас с тобой следующий раз, Витя?
– Жди как раньше, по вторникам и четвергам… Так. Домой. Слышите? Мне нужно домой, мне нужно обратно!
* * *
Белый кисель.
– …Что с рукой?
– Не знаю, господин капитан-лейтенант. Может быть, перелом.
Рука висела плетью. Из уха у Яковлева текла кровь.
– Левое ухо в норме?
– Нет. Не слышу ничего, наверное, какая-то ерунда с барабанной перепонкой. Но ничего такого страшного. А-а… кто там был с вами?
– Где?
– За пятнадцать секунд до взрыва с центрального поста запросили, кто зашел с вами в артпогреб. Там у них метка на приборах появилась… И кричал еще кто-то… потом.
– Ерунда. Датчики от взрыва испытали кратковременный свих. А кричал – я. Подумал, что от удара о переборку треснул череп.
– Понял, господин капитан-лейтенант.
Сомов обратился к Макарычеву:
– А вам, господин мичман, тоже что-нибудь померещилось… этакое призрачное?
По лицу видно было: очень даже померещилось. Куда отчетливее, нежели Яковлеву. Но Макарычев, немолодой и степенный человек, давно открыл для себя сверкающую истину: в армии от нездорового образа жизни любая дрянь может рядится под действительность, однако все заканчивается выплатой жалования. В дни выплаты жалования действительность решительно подтверждает свои полномочия…
– Не знаю. Нет, не помню, господин капитан-лейтенант.
– Понятненько. Так. Мичмана Яковлева на трое суток освобождаю от вахты. Первым заменяет мичман Макарычев, потом я сам. Больше дать не могу. Спечемся. Давай, парень, лечись.
– Да мне не надо, господин капитан-лейтенант. Она не болит особенно. Ерунда, господин капитан-лейтенант…
– Это приказ. Сейчас же галопом к врачу. Ясен приказ?
– Так точно.
– А вы, Макарычев, займитесь ремонтом этой груды металлического дерьма. – Он показал на развалины маршевого шлюза, а потом, широким жестом, и на весь отсек. Немедленно. Идите.
Макарычев козырнул и отправился добывать исправный и к тому же вменяемый ремонтный автомат. Они нынче в дефиците…
Только теперь старший корабельный инженер позволил себе подумать, до чего же им всем повезло сегодня. Прежде всего, цел корабль. Слава Богу. Целы все на корабле, хотя кое-кто и попорчен слегка. Ничего, до свадьбы заживет. Цел он сам. И, главное, спать ему осталось почти три часа. А для знающего человека это большое дело.
В месте, чрезвычайно отдаленном и от Терры-2, какую знает старший корабельный инженер Виктор Сомов, и от рейдера «Бентесинко ди Майо», и от Земли, какую знает транспортник Дмитрий Сомов, два заинтересованных наблюдателя вели неторопливую беседу.
– …Исключительно похожи. Расходятся лишь в частностях, по сути, – в мелочах.
– Сомневаюсь. Информации недостаточно.
– Я уверен, один непременно вытащит к другому миссию. Это уж как Бог свят.
– В любом случае, от нас уже ничего не зависит. Ведущий научился пользоваться каналом, а Ведомому это и не требуется. Все. В настоящий момент нам осталось только присматривать за ними.
– Да, конечно. Но поймите и вы меня! Ведь мы в двух шагах от реализации модели «Освободитель»… Ближе всех прочих, по-моему. Смежники что-то молчат о продвижении. Мы почти сняли банк, азарт необыкновенный, предвкушение кружит голову. Смотреть в затылок успеху и не иметь ни малейшего шанса – подтолкнуть дело…
– Уймитесь.
– Да… Да. Хорошо. Разумеется. Я попробую. Да.
– Лучше присмотритесь, ей-богу, в чем разница. Меня очень интересует точка расхождения.
– А что они в итоге получили – по сравнению с нашими?
– По сравнению с XX веком – ничего, абсолютно ничего. Просто вытащили все свои старые проблемы в космос. Но им досталась передышка, поскольку они миновали тупик. Где, когда им удалось получить такую возможность? Нашим-то не удалось…
Часть 2
Зарайский джокер
Глава 1
Бог, семья, служба
16 апреля 2125 года.
На орбите Фебы.
Виктор Сомов, 29 лет, и Даниил Вяликов, 40 лет.
– Он тебя, дурака, просто убьет. Прихлопнет.
– Ты преувеличиваешь.
– Ну да, если пожалеет, обойдешься переломанными ногами.
– Я был чемпионом училища по самбо.
– Отшибут тебе рога, Хосе, и останешься безрогим чемпионом по самбо.
– Да ты еще издеваешься, Витя! Если не хочешь помочь, скажи, амиго, просто, без лишних слов: «Не буду!» И Хосе тебя поймет. И зла на тебя… по-русски… не помню… Не затаю?
– Да.
– Что – да? Ты согласен?
– Уймись, пентюх! Голова садовая! Она же играет с тобой! Ей приятно будет, когда два мужика из-за нее друг другу репы разобьют… А потом все равно тебе ни черта не обломится, неужели не понимаешь? И была бы любовь, так я бы понял, Хосе. Я бы понял! А тут одно тупое издевательство.
– Машечка обещала, что будет принадлежать победителю…
– Дурак. Нет, не согласен я.
– Послушай, Витя! Мы не можем без арбитра. Иначе это будет не дуэль, а простое… эээ…
– Мордобитие?
– Точ-чно!
– Да оно и так…
– Мужчина ты, или нет?
– Мужчина-мужчина. Потому и на дурь меня своротить непросто. А ты, взрослый человек, годов сколько, а ума не нажил…
– Оставь свои поучения для кого-нибудь другого. Поможешь?
– Нет.
– Тогда иди к черту.
– Эй! Дурень! Черт нерусский! Хосе! Да постой ты.
– Что? Мне надо уладить это дело, Виктор. Не можешь… ассистировать? ассистировать, да… то отцепись.
– Послушай. Ведь вы с Семенченко – боевые офицеры. Я не говорю уже, что о другом вам надо думать… а… грязь какая-то выходит.
Тогда Лопес вцепился Сомому в рукав и как-то нелепо, по-мальчишески дернул.
– Ты мне этого не говори! – а потом заглянул Виктору в глаза, как смотрит на хозяина давно не кормленая псина, и тоном ниже добавил, – Я же понимаю. Но переломить себя не могу. Мог бы – переломил бы давно. Витя! С тобой, или без тебя, а все равно это неизбежно. Я правильно сказал?
– Да.
– Да – в смысле правильно?
– Да – в смысле получите вы, бараны, арбитра. Будет калечить тебя этот амбал, так вытащу хотя бы…
– О нет! Мадонна! Обещай мне, что не полезешь! Дело чести, амиго.
– А ты не слишком до хрена просишь за один раз? Смотри, морда треснет и по швам пойдет…
Место выбрала Машенька. Шлюзовая камера на батарейной палубе. Здесь есть, где развернуться, а посторонние заглядывают сюда нечасто. У Сомова четыре мысли боролись на первенстве «Мисс Главная Неприятность». Во-первых, это его «отдыхающая» смена, и тик-так работает не в пользу здорового сна. Конец рейда. Спать хочется до того, что посреди боевого дежурства по визирам, табло и пультам управления начинает скакать какая-то шальная анимация… «Мультики» – верный признак: ты сточился, вроде ластика по наждаку, и вот-вот проворонишь нечто действительно важное. Во-вторых, формально рейд еще на завершился, хотя «Бентесинко ди майо» и болтается на орбите Фебы, а это территория анархических союзников с Русской Венеры. Вот когда они доберутся до собственной базы, и командор Вяликов отдаст приказ, тогда и рейду конец… Так что в настоящий момент вся их клятая дуэль состоится как бы в боевых условиях. Статья на утяжеление, так сказать… В-третьих, его другу, хотя и редкому кретину, Хосе Лопесу, сейчас штурмовик Семенченко, здоровый, как броненосный крейсер, свинтит башку. В-четвертых, над всей затеей витает ощущение глубокой неправильности…
Семенченко и Пряхина уже ждали их. И почудилось Сомову, будто Машенька едва-едва успела остановить свое движение в сторону от мужчины. Не то, что бы она дернулась, увеличивая расстояние между собой и ним, но качнулась – уж точно. Хосе, чуткий, как все влюбленные до безумия, вздрогнул. Или все-таки почудилось?
– Отлично, Хосе. Ты молодец, сумел раздобыть арбитра.
Лопес искательно улыбнулся Машеньке:
– Поверь, это было непросто.
– И ты поверь, все твои подвиги не забыты. У меня для них есть специальная копилка…
У штурмовика дрогнули губы. Сердится? Нет. Что-то другое.
Тут Пряхина подошла поближе:
– Витя, распоряжайся. Мы тут разработали определенные правила. Поражение засчитывается тому, кто сам сдастся, то есть постучит рукой, как в единоборствах принято, или совершит запрещенное действие, или потеряет сознание. Ну и, конечно, ты имеешь право засчитать поражение, если увидишь, что кто-то из них двоих уже не может разумно защищаться. Никому из нас не нужно тупое кровопролитие. Ты ведь сам видишь: состоится нечто рыцарское…
Сомов разглядел странную гримаску на Машенькином лице. «А ведь пожалуй, она изо всех сил сдерживает радость. Вот чертовка!» Шальные бесенята бегали в глазах у Пряхиной. Здесь-то старший корабельный инженер и разобрал суть дела. Обезумевший идиот Хосе думает, что главная роль принадлежит сегодня ему, ведь «режиссерша» даровала Лопесу амплуа рыцаря, чего ж искать выше? Мичман Семенченко полагает иначе. Он-то не сомневается в исходе нынешнего дела и, скорее всего, уверен: «У нас с Машкой все как надо сговорено. Плешивому так и так не обломится. Так кто здесь главный?». Но автор сегодняшней постановки рассчитала по-своему. И центральным персонажем, как ни странно, оказался он, Сомов. Именно ему предназначено стать свидетелем триумфа женской власти над мужской простотой. И не нужен Пряхиной ни Хосе, ни штурмовик, ни, по большому счету, он сам, Сомов. Но право повелевать ими ее интересует… Когда-то капитан-лейтенант не покорился бабским чарам Машеньки, так на тебе, родной: хотя бы иначе, но все равно придешь и послужишь, придешь и покоришься.
Тем временем Пряхина продолжала:
– …нельзя бить головой, нельзя выламывать пальцы, нельзя наносить удар ногой в лицо… эге… дружок, я так поняла, ты меня и не слушаешь вовсе? Тогда зачем пришел? А? Дружок?
– Командуй тут сама. Я посижу.
И он отошел в сторонку. На Машенькином лице отразилась борьба: с одной стороны, клиент не потерян окончательно, с другой, – не желает работать по полной программе… Что теперь? Удовлетвориться малым или добиваться большего?
– Хорошо. Но победителя объявишь ты.
И она отвернулась, стараясь не дать Сомову даже тень шанса оставить последнее слово за собой. Он, впрочем, и не искал такой возможности. Вернее, не нуждался в ней.
– Разденьтесь до пояса!
Мужчины выполнили ее команду. Мышцы штурмовика выглядели куда внушительнее мослов комендора. И еще был у молодой кожи Семенченко особый шелковистый блеск, какой появляется только в одном случае: если человек в течение нескольких лет каждый день подвергает свое тело тренировкам.
– Сходитесь!
Первым ударил Хосе. И еще. И еще разок. Два раза его кулак скользнул по плечу штурмовика. Третий удар пришелся в грудь. Кажется, Семенченко не обратил на него внимания. Более того, Сомов был уверен: он специально подставился под кулаки Лопеса. Возможно, приучал себя к тому, что боли опасаться нет резона. А может, делал противнику щедрый подарок. Когда тот, избитый, будет постанывать от пережитых мытарств и ощупывать сокрушенные ребра, останется у него доброе воспоминание, мол, все-таки дотянулся и вдарил, как мужик, не потерял лица.
«Жалеет, значит…»
Потом Семенченко ответил. Коротко и быстро. Дважды плоть Хосе ответила каким-то смачным глоканьем на удар. Комендор отшатнулся, но сейчас же ринулся вперед. Впрочем, этот его порыв пропал даром. Лопес не успел добраться до врага, штурмовик скрутил его немыслимо быстро выполненным замком. Теперь комендор мог только пошлепывать Семенченко по боку свободной левой рукой, в то время как правая рука и шея оказались в безнадежном капкане. Противник взял его на удушение, и конец дуэли стал делом одной минуты или даже нескольких десятков секунд. Штурмовик повернул голову и улыбнулся Машеньке. Мол, видишь, я же говорил…
Это архитектурное излишество его и подвело. Хосе отчаянно извернулся и вмазал коленом в солнечное сплетение штурмовику.
Он не мог придумать ничего хуже. Семенченко, как видно, на протяжении всей потасовки удерживал свои боевые рефлексы. Опасался зашибить всерьез. Тут они сработали сами собой, на мгновение выйдя из под контроля. Серия ударов, пришедшаяся на голову бедного комендора, оказалась столь сильной, что его оторвало от пола и пронесло через всю камеру к дальней переборке. Оказывается, мордобой в условиях слабенькой силы тяжести бесстыдно смешон… Стукнувшись, Хосе полетел обратно и лишь на полдороги магнитные полусапоги опять притянули его к полу. Он приземлился очень неудачно. Нога подвернулась, комендор потерял равновесие и упал.
Сомов поднялся, желая прекратить избиение младенцев. То есть младенеца. Однако Лопес в тот же миг зашевелился, отрывая от пола окровавленное лицо и наперекор ему крикнул:
– Не лезь, Витя! Мадонна, черт, не лезь!
Комендор встал и молча пошел на Семенченко, роняя красные брызги. Рыцарь? Да нет, просто человек, зло отравленный любовью. Штурмовик, порядком разозленный, медленно двинулся ему навстречу, каменея лицом. Сомов соображал, что лучше: встрять в драку и остановить сумасшедших, или просто засчитать Хосе поражение. Цел его друг останется, но другом, наверное, больше не будет… Надо решаться.
– Прекратить!
У входа в шлюзовую камеру стояла Торрес, образцовый старший помощник «Бентесинко ди Майо». Высокая, стройная, холодная, как забортный вакуум.
– Немедленно прекратить!
Две женщины взглянули друг на друга, так что искры посыпались. Пряхина:
– Опять ты, ледышка! Куда лезешь!
– Держите себя в руках, госпожа лейтенант. Вы не смеете повышать голос при старших по званию.
– Оставь это дело и уходи. Всем будет лучше! Побудь человеком разок, попробуй на вкус, как это: быть нормальным человеком…
Торрес отвела взгляд от Машеньки, та ее больше не интересовала. Поморщилась, оценив разбитую губу и отекающее веко у Лопеса. Потом, не теряя хладнокровия, задала вопрос мужчинам:
– Из-за чего вы затеяли драку?
Но Машенька не желала так просто отстраняться от разбирательства. В очередную реплику она вложила максимум чувства собственного превосходста:
– А такое слово как дуэль, вам знакомо, госпожа капитан?
Торрес не ответила ей ни слова. Помолчала, собираясь с мыслями. Перевела взгляд на Сомова.
– Этих петухов я понимаю. Ну а ты-то, Виктор, какого черта… Секундант? Рефери?
Сомов не счел возможным солгать. Он просто кивнул головой.
– Та-ак…
– …Господа офицеры, мне доложили о вашей драке в шлюзовой камере. Надеюсь, вы все понимаете, что должны понести достойное наказание.
Командор Вяликов говорил, повернувшись к ним спиной. Его речь лилась спокойно, ничуть не подтверждая слухов о гневливом характере капитана. Виктор прикинул, чем одарил бы он сам подчиненных за этакую потасовку. Ну, Машеньке – ничего, к дамам полагается проявлять снисходительность. На худой конец, выговор. Лопесу и Семенченко в мирное время грозил бы трибунал. Но сейчас, когда специалистов их профиля днем с огнем не сыскать, и военные педагоги до головной боли выясняют вопрос, как бы сделать очередной выпуск еще более ускоренным… в лучшем случае – гауптвахта, в худшем, наверное, понижение в должности. Ну, в крайнем случае, в звании. Ха! Машенька может получить от этой дуэли неожиданный дивиденд: кто, как не она, займет место Хосе в комендорской? Капитан-лейтенанту Сомову, свидетелю и почти что участнику, причитается долгое внеочередное дежурство по кораблю. В воспитательных целях…
– Очевидно, вы надеетесь на боевое братство, а также, прости Господи, на то, что в нынешней обстановке трудно найти вам достойную замену. Не стану скрывать, вы правы. Мне будет трудно найти вам замену.
Вяликов повернулся.
Виктор еще не успел до конца осознать смысл последней фразы командора. Но он глянул в черные от бешенства глаза Вяликова… Нет, гауптвахтой дело не обойдется. И даже не в этом дело. Именно сейчас Сомов понял: само участие в дуэли было недостойным делом. Он переступил какую-то невидимую, но очень важную черту.
– Для меня не важно, кто из вас был зачинщиком. Слушайте мой приказ: оба – под арест до конца рейда. Потом скинете по ромбу с погонов. И считайте себя списанными с моего корабля. Вам ясно?
– Так точно.
– Так точно.
– А теперь вон отсюда. Штатное оружие сдать старпому. В кают-компании появляться запрещаю.
Когда Лопес и Семенченко вышли из капитанской каюты, Машенько было попыталась возмутиться:
– Господин командор! Они не виновны. Это я…
– Совершенно верно. Это вы.
– Их честь не должна быть заде…
– Ма-алчать!
Пряхина густо покраснела и взглянула на Вяликова с дерзостью. Мол, да, ты тут старший, но правда все-таки за мной.
– Это действительно вы, и у меня к вам, госпожа лейтенант, всего один вопрос. Вы способны сделать так, чтобы из-за вас больше не дрались офицеры флота?
– Им решать: устав или… Разве должна женщина такие вещи объяснять мужчине?
– Достаточно. Вы списаны с корабля.
Пряхина поперхнулась. Ее переполняла ярость.
– Вы не можете! Как вам не стыдно!
– Более того, вы никогда не будете служить не рейдерах. В том числе, на рейдерах Терры, Русской Венеры и Российской империи. Поверьте, я позабочусь об этом.
– Я полагала, хотя бы на флоте остались настоящие мужики.
– Сверх того, вам будет сложно продолжать карьеру флотского офицера. Кроме служб, располагающихся на поверхности. Там – пожалуйста. Соответствующая пометка будет занесена вам в служебную карту.
На орбите Фебы.
Виктор Сомов, 29 лет, и Даниил Вяликов, 40 лет.
– Он тебя, дурака, просто убьет. Прихлопнет.
– Ты преувеличиваешь.
– Ну да, если пожалеет, обойдешься переломанными ногами.
– Я был чемпионом училища по самбо.
– Отшибут тебе рога, Хосе, и останешься безрогим чемпионом по самбо.
– Да ты еще издеваешься, Витя! Если не хочешь помочь, скажи, амиго, просто, без лишних слов: «Не буду!» И Хосе тебя поймет. И зла на тебя… по-русски… не помню… Не затаю?
– Да.
– Что – да? Ты согласен?
– Уймись, пентюх! Голова садовая! Она же играет с тобой! Ей приятно будет, когда два мужика из-за нее друг другу репы разобьют… А потом все равно тебе ни черта не обломится, неужели не понимаешь? И была бы любовь, так я бы понял, Хосе. Я бы понял! А тут одно тупое издевательство.
– Машечка обещала, что будет принадлежать победителю…
– Дурак. Нет, не согласен я.
– Послушай, Витя! Мы не можем без арбитра. Иначе это будет не дуэль, а простое… эээ…
– Мордобитие?
– Точ-чно!
– Да оно и так…
– Мужчина ты, или нет?
– Мужчина-мужчина. Потому и на дурь меня своротить непросто. А ты, взрослый человек, годов сколько, а ума не нажил…
– Оставь свои поучения для кого-нибудь другого. Поможешь?
– Нет.
– Тогда иди к черту.
– Эй! Дурень! Черт нерусский! Хосе! Да постой ты.
– Что? Мне надо уладить это дело, Виктор. Не можешь… ассистировать? ассистировать, да… то отцепись.
– Послушай. Ведь вы с Семенченко – боевые офицеры. Я не говорю уже, что о другом вам надо думать… а… грязь какая-то выходит.
Тогда Лопес вцепился Сомому в рукав и как-то нелепо, по-мальчишески дернул.
– Ты мне этого не говори! – а потом заглянул Виктору в глаза, как смотрит на хозяина давно не кормленая псина, и тоном ниже добавил, – Я же понимаю. Но переломить себя не могу. Мог бы – переломил бы давно. Витя! С тобой, или без тебя, а все равно это неизбежно. Я правильно сказал?
– Да.
– Да – в смысле правильно?
– Да – в смысле получите вы, бараны, арбитра. Будет калечить тебя этот амбал, так вытащу хотя бы…
– О нет! Мадонна! Обещай мне, что не полезешь! Дело чести, амиго.
– А ты не слишком до хрена просишь за один раз? Смотри, морда треснет и по швам пойдет…
* * *
Место выбрала Машенька. Шлюзовая камера на батарейной палубе. Здесь есть, где развернуться, а посторонние заглядывают сюда нечасто. У Сомова четыре мысли боролись на первенстве «Мисс Главная Неприятность». Во-первых, это его «отдыхающая» смена, и тик-так работает не в пользу здорового сна. Конец рейда. Спать хочется до того, что посреди боевого дежурства по визирам, табло и пультам управления начинает скакать какая-то шальная анимация… «Мультики» – верный признак: ты сточился, вроде ластика по наждаку, и вот-вот проворонишь нечто действительно важное. Во-вторых, формально рейд еще на завершился, хотя «Бентесинко ди майо» и болтается на орбите Фебы, а это территория анархических союзников с Русской Венеры. Вот когда они доберутся до собственной базы, и командор Вяликов отдаст приказ, тогда и рейду конец… Так что в настоящий момент вся их клятая дуэль состоится как бы в боевых условиях. Статья на утяжеление, так сказать… В-третьих, его другу, хотя и редкому кретину, Хосе Лопесу, сейчас штурмовик Семенченко, здоровый, как броненосный крейсер, свинтит башку. В-четвертых, над всей затеей витает ощущение глубокой неправильности…
Семенченко и Пряхина уже ждали их. И почудилось Сомову, будто Машенька едва-едва успела остановить свое движение в сторону от мужчины. Не то, что бы она дернулась, увеличивая расстояние между собой и ним, но качнулась – уж точно. Хосе, чуткий, как все влюбленные до безумия, вздрогнул. Или все-таки почудилось?
– Отлично, Хосе. Ты молодец, сумел раздобыть арбитра.
Лопес искательно улыбнулся Машеньке:
– Поверь, это было непросто.
– И ты поверь, все твои подвиги не забыты. У меня для них есть специальная копилка…
У штурмовика дрогнули губы. Сердится? Нет. Что-то другое.
Тут Пряхина подошла поближе:
– Витя, распоряжайся. Мы тут разработали определенные правила. Поражение засчитывается тому, кто сам сдастся, то есть постучит рукой, как в единоборствах принято, или совершит запрещенное действие, или потеряет сознание. Ну и, конечно, ты имеешь право засчитать поражение, если увидишь, что кто-то из них двоих уже не может разумно защищаться. Никому из нас не нужно тупое кровопролитие. Ты ведь сам видишь: состоится нечто рыцарское…
Сомов разглядел странную гримаску на Машенькином лице. «А ведь пожалуй, она изо всех сил сдерживает радость. Вот чертовка!» Шальные бесенята бегали в глазах у Пряхиной. Здесь-то старший корабельный инженер и разобрал суть дела. Обезумевший идиот Хосе думает, что главная роль принадлежит сегодня ему, ведь «режиссерша» даровала Лопесу амплуа рыцаря, чего ж искать выше? Мичман Семенченко полагает иначе. Он-то не сомневается в исходе нынешнего дела и, скорее всего, уверен: «У нас с Машкой все как надо сговорено. Плешивому так и так не обломится. Так кто здесь главный?». Но автор сегодняшней постановки рассчитала по-своему. И центральным персонажем, как ни странно, оказался он, Сомов. Именно ему предназначено стать свидетелем триумфа женской власти над мужской простотой. И не нужен Пряхиной ни Хосе, ни штурмовик, ни, по большому счету, он сам, Сомов. Но право повелевать ими ее интересует… Когда-то капитан-лейтенант не покорился бабским чарам Машеньки, так на тебе, родной: хотя бы иначе, но все равно придешь и послужишь, придешь и покоришься.
Тем временем Пряхина продолжала:
– …нельзя бить головой, нельзя выламывать пальцы, нельзя наносить удар ногой в лицо… эге… дружок, я так поняла, ты меня и не слушаешь вовсе? Тогда зачем пришел? А? Дружок?
– Командуй тут сама. Я посижу.
И он отошел в сторонку. На Машенькином лице отразилась борьба: с одной стороны, клиент не потерян окончательно, с другой, – не желает работать по полной программе… Что теперь? Удовлетвориться малым или добиваться большего?
– Хорошо. Но победителя объявишь ты.
И она отвернулась, стараясь не дать Сомову даже тень шанса оставить последнее слово за собой. Он, впрочем, и не искал такой возможности. Вернее, не нуждался в ней.
– Разденьтесь до пояса!
Мужчины выполнили ее команду. Мышцы штурмовика выглядели куда внушительнее мослов комендора. И еще был у молодой кожи Семенченко особый шелковистый блеск, какой появляется только в одном случае: если человек в течение нескольких лет каждый день подвергает свое тело тренировкам.
– Сходитесь!
Первым ударил Хосе. И еще. И еще разок. Два раза его кулак скользнул по плечу штурмовика. Третий удар пришелся в грудь. Кажется, Семенченко не обратил на него внимания. Более того, Сомов был уверен: он специально подставился под кулаки Лопеса. Возможно, приучал себя к тому, что боли опасаться нет резона. А может, делал противнику щедрый подарок. Когда тот, избитый, будет постанывать от пережитых мытарств и ощупывать сокрушенные ребра, останется у него доброе воспоминание, мол, все-таки дотянулся и вдарил, как мужик, не потерял лица.
«Жалеет, значит…»
Потом Семенченко ответил. Коротко и быстро. Дважды плоть Хосе ответила каким-то смачным глоканьем на удар. Комендор отшатнулся, но сейчас же ринулся вперед. Впрочем, этот его порыв пропал даром. Лопес не успел добраться до врага, штурмовик скрутил его немыслимо быстро выполненным замком. Теперь комендор мог только пошлепывать Семенченко по боку свободной левой рукой, в то время как правая рука и шея оказались в безнадежном капкане. Противник взял его на удушение, и конец дуэли стал делом одной минуты или даже нескольких десятков секунд. Штурмовик повернул голову и улыбнулся Машеньке. Мол, видишь, я же говорил…
Это архитектурное излишество его и подвело. Хосе отчаянно извернулся и вмазал коленом в солнечное сплетение штурмовику.
Он не мог придумать ничего хуже. Семенченко, как видно, на протяжении всей потасовки удерживал свои боевые рефлексы. Опасался зашибить всерьез. Тут они сработали сами собой, на мгновение выйдя из под контроля. Серия ударов, пришедшаяся на голову бедного комендора, оказалась столь сильной, что его оторвало от пола и пронесло через всю камеру к дальней переборке. Оказывается, мордобой в условиях слабенькой силы тяжести бесстыдно смешон… Стукнувшись, Хосе полетел обратно и лишь на полдороги магнитные полусапоги опять притянули его к полу. Он приземлился очень неудачно. Нога подвернулась, комендор потерял равновесие и упал.
Сомов поднялся, желая прекратить избиение младенцев. То есть младенеца. Однако Лопес в тот же миг зашевелился, отрывая от пола окровавленное лицо и наперекор ему крикнул:
– Не лезь, Витя! Мадонна, черт, не лезь!
Комендор встал и молча пошел на Семенченко, роняя красные брызги. Рыцарь? Да нет, просто человек, зло отравленный любовью. Штурмовик, порядком разозленный, медленно двинулся ему навстречу, каменея лицом. Сомов соображал, что лучше: встрять в драку и остановить сумасшедших, или просто засчитать Хосе поражение. Цел его друг останется, но другом, наверное, больше не будет… Надо решаться.
– Прекратить!
У входа в шлюзовую камеру стояла Торрес, образцовый старший помощник «Бентесинко ди Майо». Высокая, стройная, холодная, как забортный вакуум.
– Немедленно прекратить!
Две женщины взглянули друг на друга, так что искры посыпались. Пряхина:
– Опять ты, ледышка! Куда лезешь!
– Держите себя в руках, госпожа лейтенант. Вы не смеете повышать голос при старших по званию.
– Оставь это дело и уходи. Всем будет лучше! Побудь человеком разок, попробуй на вкус, как это: быть нормальным человеком…
Торрес отвела взгляд от Машеньки, та ее больше не интересовала. Поморщилась, оценив разбитую губу и отекающее веко у Лопеса. Потом, не теряя хладнокровия, задала вопрос мужчинам:
– Из-за чего вы затеяли драку?
Но Машенька не желала так просто отстраняться от разбирательства. В очередную реплику она вложила максимум чувства собственного превосходста:
– А такое слово как дуэль, вам знакомо, госпожа капитан?
Торрес не ответила ей ни слова. Помолчала, собираясь с мыслями. Перевела взгляд на Сомова.
– Этих петухов я понимаю. Ну а ты-то, Виктор, какого черта… Секундант? Рефери?
Сомов не счел возможным солгать. Он просто кивнул головой.
– Та-ак…
* * *
– …Господа офицеры, мне доложили о вашей драке в шлюзовой камере. Надеюсь, вы все понимаете, что должны понести достойное наказание.
Командор Вяликов говорил, повернувшись к ним спиной. Его речь лилась спокойно, ничуть не подтверждая слухов о гневливом характере капитана. Виктор прикинул, чем одарил бы он сам подчиненных за этакую потасовку. Ну, Машеньке – ничего, к дамам полагается проявлять снисходительность. На худой конец, выговор. Лопесу и Семенченко в мирное время грозил бы трибунал. Но сейчас, когда специалистов их профиля днем с огнем не сыскать, и военные педагоги до головной боли выясняют вопрос, как бы сделать очередной выпуск еще более ускоренным… в лучшем случае – гауптвахта, в худшем, наверное, понижение в должности. Ну, в крайнем случае, в звании. Ха! Машенька может получить от этой дуэли неожиданный дивиденд: кто, как не она, займет место Хосе в комендорской? Капитан-лейтенанту Сомову, свидетелю и почти что участнику, причитается долгое внеочередное дежурство по кораблю. В воспитательных целях…
– Очевидно, вы надеетесь на боевое братство, а также, прости Господи, на то, что в нынешней обстановке трудно найти вам достойную замену. Не стану скрывать, вы правы. Мне будет трудно найти вам замену.
Вяликов повернулся.
Виктор еще не успел до конца осознать смысл последней фразы командора. Но он глянул в черные от бешенства глаза Вяликова… Нет, гауптвахтой дело не обойдется. И даже не в этом дело. Именно сейчас Сомов понял: само участие в дуэли было недостойным делом. Он переступил какую-то невидимую, но очень важную черту.
– Для меня не важно, кто из вас был зачинщиком. Слушайте мой приказ: оба – под арест до конца рейда. Потом скинете по ромбу с погонов. И считайте себя списанными с моего корабля. Вам ясно?
– Так точно.
– Так точно.
– А теперь вон отсюда. Штатное оружие сдать старпому. В кают-компании появляться запрещаю.
Когда Лопес и Семенченко вышли из капитанской каюты, Машенько было попыталась возмутиться:
– Господин командор! Они не виновны. Это я…
– Совершенно верно. Это вы.
– Их честь не должна быть заде…
– Ма-алчать!
Пряхина густо покраснела и взглянула на Вяликова с дерзостью. Мол, да, ты тут старший, но правда все-таки за мной.
– Это действительно вы, и у меня к вам, госпожа лейтенант, всего один вопрос. Вы способны сделать так, чтобы из-за вас больше не дрались офицеры флота?
– Им решать: устав или… Разве должна женщина такие вещи объяснять мужчине?
– Достаточно. Вы списаны с корабля.
Пряхина поперхнулась. Ее переполняла ярость.
– Вы не можете! Как вам не стыдно!
– Более того, вы никогда не будете служить не рейдерах. В том числе, на рейдерах Терры, Русской Венеры и Российской империи. Поверьте, я позабочусь об этом.
– Я полагала, хотя бы на флоте остались настоящие мужики.
– Сверх того, вам будет сложно продолжать карьеру флотского офицера. Кроме служб, располагающихся на поверхности. Там – пожалуйста. Соответствующая пометка будет занесена вам в служебную карту.