Страница:
Тотчас же МИД Федерации получил до странности одновременный ответ… только не от Независимого государства Терра, а от Российской империи, Поднебесной и Латинского союза. С интервалом в четверть часа все они чуть ли не в одинаковых выражениях пообещали адекватную компенсацию. И на самом верху Федерации, там, куда можно заглянуть, если, запрокинув голову, смотреть почти что в самый зенит, решили: триста тысяч жизней – не фатальная потеря для дела гуманизма.
Терра впоследствии щедро расплатилась со своими союзниками. Поднебесной досталась первая промышленная партия актиния. Латинский союз получил первый корабль, работающий на актинии – тот самый, из-за которого все и началось. Благо, терранские корабелы достраивали еще четыре… России отдали половину Борхеса и договорились разделить с нею Пушкин – очень перспективный планетоид в системе Терры, спутник планеты Фальстаф, до сих пор не освоенный только из-за ничейности.
…Командование терранских Сил безопасности отдало командирам частей, брошенных на «зачистку», простенький приказ: «Пленных не брать, боезапас не жалеть!»
В течение недели этот приказ выполнялся неукоснительно. Пока дипломаты сшибались лбами, плели интриги и вели торг, тактические командиры делали свое дело. Их усилия сверху поддерживал терранский космический флот; командование Сил безопасности придерживалось того мнения, что людей тратить не стоит, – тем, где вместо них можно тратить боезапас. Десантников постепенно выкуривали из укрытий, травили химикатами, подвергали их позиции бомбардировкам, выводили их технику из строя направленными электромагнитными импульсами… Уцелели только те, кого, в нарушение приказа, терранские солдаты пожалели и не стали убивать. Мирное население проявило чуть меньше милосердия…
Через неделю десантного корпуса не стало. В окрестностях больших городов прятались разрозненные банды истощенных и напуганных людей. Только тогда командование Сил безопасности официально разрешило оказывать милость плена.
Еще через сутки из подземки Нового Кракова вылезли последние пятьсот десантников. Они атаковали провинциальный космодром и попытались захватить корабль для побега с планеты. Их «вычислили» заранее. Их ждали. В короткой, но яростной перестрелке десантников перебили всех, кроме одного.
Высокий мужчина атлетического телосложения с форме со знаками различия высшего офицерского корпуса бросил оружие и устало сел прямо на псевдолитовое покрытие космодрома. Мужественное лицо, умные глаза, из которых неудержимо текли слезы… Солдаты из подразделения, зачищавшего космодром, на всякий случай вызвали начальство – пускай оно решает, кончать мужика или оставить на развод. Лейтенант Семенченко узнал этого человека. О его ликвидации докладывали уже раз двадцать. Он числился по ведомству многократно убитых. И вот теперь, живой, даже не раненый, он сидит среди трупов своих солдат и размазывает слезы. Последний, кто уцелел в котле колоссальной бойни. Каким только чудом… Семенченко на минуту утратил дар речи, а потом поинтересовался, неуклюже подобрав слова из женевского эсперанто:
– Почему… м-м-м… вы плачете?
Чужак честно ответил:
– Вы истребили всех моих мальчишек.
– А нечего было соваться, – машинально прокомментировал Семенченко на русском.
– Наверное… – так же машинально ответил ему женевец на русском.
Семенченко обозлился и рявкнул:
– Встать! Кончай ломать комедию! Имя и звание?
– Вы же знаете…
– Назовите имя и звание как можно громче, чтобы их расслышал каждый мой солдат. Повторяю: каждый! Они имеют на это право.
– Хорошо. Вы победили. Вы имеете право. Я Юл Семецки, командующий экспедиционной группой армий, полный генерал федеральных десантных войск… и я сдаюсь.
Еще через двое суток премьер-министр Аравийской лиги подал полномочному посланнику Терры ноту, в которой новоарабское правительство выражало свое негодование по поводу несоблюдения терранцами Стокгольмской конвенции о сдающихся в плен. Посол, ожидавший чего-нибудь подобного, ответил моментально: «А мы эту конвенцию не подписывали». Тогда ему сообщили, что правительство лиги считает ошибкой официальное признание Независимого государства Терра и разрывает с ним отношения. Посол и к такому повороту событий был готов. Он вручил меморандум, где перечислялись государства, подтвердившие признание Терры, в том числе весь русский мир, Поднебесная империя, Латинский союз и еще десяток – помельче. А в самом конце добавлено было совершенно не-дипломатическое выражение, взятое из каких-то древних времен: «И без вас наше государство нескудно было».
28 января 2126 года Женевская Федерация официально признала Независимое государство Терра. Федерации не собиралась лишиться актиния.
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Терра впоследствии щедро расплатилась со своими союзниками. Поднебесной досталась первая промышленная партия актиния. Латинский союз получил первый корабль, работающий на актинии – тот самый, из-за которого все и началось. Благо, терранские корабелы достраивали еще четыре… России отдали половину Борхеса и договорились разделить с нею Пушкин – очень перспективный планетоид в системе Терры, спутник планеты Фальстаф, до сих пор не освоенный только из-за ничейности.
…Командование терранских Сил безопасности отдало командирам частей, брошенных на «зачистку», простенький приказ: «Пленных не брать, боезапас не жалеть!»
В течение недели этот приказ выполнялся неукоснительно. Пока дипломаты сшибались лбами, плели интриги и вели торг, тактические командиры делали свое дело. Их усилия сверху поддерживал терранский космический флот; командование Сил безопасности придерживалось того мнения, что людей тратить не стоит, – тем, где вместо них можно тратить боезапас. Десантников постепенно выкуривали из укрытий, травили химикатами, подвергали их позиции бомбардировкам, выводили их технику из строя направленными электромагнитными импульсами… Уцелели только те, кого, в нарушение приказа, терранские солдаты пожалели и не стали убивать. Мирное население проявило чуть меньше милосердия…
Через неделю десантного корпуса не стало. В окрестностях больших городов прятались разрозненные банды истощенных и напуганных людей. Только тогда командование Сил безопасности официально разрешило оказывать милость плена.
Еще через сутки из подземки Нового Кракова вылезли последние пятьсот десантников. Они атаковали провинциальный космодром и попытались захватить корабль для побега с планеты. Их «вычислили» заранее. Их ждали. В короткой, но яростной перестрелке десантников перебили всех, кроме одного.
Высокий мужчина атлетического телосложения с форме со знаками различия высшего офицерского корпуса бросил оружие и устало сел прямо на псевдолитовое покрытие космодрома. Мужественное лицо, умные глаза, из которых неудержимо текли слезы… Солдаты из подразделения, зачищавшего космодром, на всякий случай вызвали начальство – пускай оно решает, кончать мужика или оставить на развод. Лейтенант Семенченко узнал этого человека. О его ликвидации докладывали уже раз двадцать. Он числился по ведомству многократно убитых. И вот теперь, живой, даже не раненый, он сидит среди трупов своих солдат и размазывает слезы. Последний, кто уцелел в котле колоссальной бойни. Каким только чудом… Семенченко на минуту утратил дар речи, а потом поинтересовался, неуклюже подобрав слова из женевского эсперанто:
– Почему… м-м-м… вы плачете?
Чужак честно ответил:
– Вы истребили всех моих мальчишек.
– А нечего было соваться, – машинально прокомментировал Семенченко на русском.
– Наверное… – так же машинально ответил ему женевец на русском.
Семенченко обозлился и рявкнул:
– Встать! Кончай ломать комедию! Имя и звание?
– Вы же знаете…
– Назовите имя и звание как можно громче, чтобы их расслышал каждый мой солдат. Повторяю: каждый! Они имеют на это право.
– Хорошо. Вы победили. Вы имеете право. Я Юл Семецки, командующий экспедиционной группой армий, полный генерал федеральных десантных войск… и я сдаюсь.
Еще через двое суток премьер-министр Аравийской лиги подал полномочному посланнику Терры ноту, в которой новоарабское правительство выражало свое негодование по поводу несоблюдения терранцами Стокгольмской конвенции о сдающихся в плен. Посол, ожидавший чего-нибудь подобного, ответил моментально: «А мы эту конвенцию не подписывали». Тогда ему сообщили, что правительство лиги считает ошибкой официальное признание Независимого государства Терра и разрывает с ним отношения. Посол и к такому повороту событий был готов. Он вручил меморандум, где перечислялись государства, подтвердившие признание Терры, в том числе весь русский мир, Поднебесная империя, Латинский союз и еще десяток – помельче. А в самом конце добавлено было совершенно не-дипломатическое выражение, взятое из каких-то древних времен: «И без вас наше государство нескудно было».
28 января 2126 года Женевская Федерация официально признала Независимое государство Терра. Федерации не собиралась лишиться актиния.
Глава 5
Любитель сладкого
* * * января 2126 года.
Московский риджн, Центральный дистрикт.
Дмитрий Сомов, 33 года и директор Лопес, 50 лет.
Ксенофоб ли директор Лопес?
…Сначала у Сомова не было никаких зацепок. Кафе как кафе. Лопес как Лопес. Смотрит микроинфоскон, юмористическую программу, судя по смешкам… Отрывается только во время перемены блюд. Обычный человек. Спиртного не стал заказывать.
Да что на него смотреть? Лет пятьдесят пять, легкая полнота, залысины, лицо такое… живенькое. В офисе его считают как минимум неглупым администратором. Как минимум. Сколько ни сверли его глазами, новой информации не добавится.
Ксенофоб он или нет?
Настоящий ксенофоб – да, это очень плохо. Подлежит моментальному искоренению, да и просто некрасиво, отвратительно чисто по-человечески, помимо всяких законов. Но ксенофоб ли директор Лопес? Сомову ужасно не хотелось обвинять незнакомого человека в столь страшном грехе безо всякого основания.
Два дня назад к Сомову подходил авторитетный консортир из «Черной звезды» Ксавье Тарро. Без лишних предисловий он сразу же перешел к делу:
– Господин Сомов, хотите ли вы присоединиться к организации, которую я представляю?
О! Еще бы он не знал! Полжизни Дмитрий мечтал вступить в мощную консорцию, да и кто из нормальных людей не мечтает об этом! Консорции создаются, чтобы совместными усилиями продвигаться наверх. Деньги, связи, информация, любые ценные качества каждого консортира используются на благо всех. Консорция – не та организация, которая может быть официально зарегистрирована. Консортиры не ограничивают себя в выборе методов борьбы за власть. Если один попался на какой-нибудь уголовщине, например, на нелегальном сборе информации или физическом воздействии, вся консорция вытаскивает его, но никогда не открывает перед дознавателями своей роли. Впрочем, люди власти отлично знают о существовании консорций, поскольку сами чаще всего бывали подняты к административным вершинам их усилиями. На деятельность консорций смотрят сквозь пальцы. И никто, пребывая в здравом уме и твердой памяти, в одиночку не встанет на пути у консортиров. Просто надо выбрать организацию посильнее и постараться заинтересовать ее…
– Да.
– С вами должны были обговорить условия. В свою очередь, я уполномочен подтвердить: мы рады будем видеть вас в нашем сообществе. Вопрос решиться в течение недели после того, как вы… покажете свою исполнительность. Надеюсь, мы понимаем друг друга.
– Да.
…И все же, ксенофоб ли директор Лопес?
Вот он сидит, жует, смотрит улыбается… Как это определить по одному внешнему виду?!
Но потом Лопесу принесли десерт, и у Дмитрия появилась маленькая зацепка. Впрочем, не такая уж маленькая. Разумеется, ничего личного. Просто некоторые вещи надо видеть в свете социальной ответственности. Например, потребление. Что ему принесли? Кусок макового торта с ликерной пропиткой и коктейль с кусочками настоящих тропических фруктов и настоящими взбитыми сливками. Сомов прекрасно помнил меню. Двадцать евродолларов за торт и двадцать пять за коктейль! Это безответственно. Разумеется, кое-кто может себе позволить такую роскошь, в то время как менеджеры среднего звена просто не имеют лишних денег. Не существует никаких запретов на подобного рода траты. Формально – все в рамка закона и приличий. Но разве так можно! Ведь это немолодой уже человек, естественно, он должен заботиться о своем здоровье, поддерживать себя в форме. Спорт ему нужен, а не взбитые сливки! И он обязан показывать пример сотрудникам низших звеньев, а вместо этого – постыдно распустил себя. На виду у всего учреждения обжирается сладостями, не чувствуя никаких угрызений совести. Судя по его довольному виду, понятие «стыд» улетучилось из его головы очень давно.
Как там говорил Падма? «Образ мыслей»… У человека, способного на такие фокусы, должна быть неустойчивая психика. Он явно не может удержаться перед соблазнами материальных наслаждений. Теперь все становится на свои места. Конечно, привыкнув потакать себе во всем, нетрудно потерять правильное видение социальной ответственности. И образ мыслей самым естественным образом подчинится вседозволенности. А вседозволенность, по сути, и есть безответственность. Не зря им заинтересовались. Не зря видят в нем ксенофоба. Индивид, бесстыдно жрущий торты на виду у всех, – готовый ксенофоб. Такие люди – заноза в теле нашего общества. И нормальный человек обязан помочь тем, кто вытаскивает подобные занозы.
Дмитрий бросил на Лопеса взгляд, полный гневного презрения, расплатился и вышел. Теперь он знал, как поступить. Стоит только овладеть сутью дела, и сразу становится светлее… Ксенофоб ли директор Лопес? Можно уверенно сказать: да!
Московский риджн, Центральный дистрикт.
Дмитрий Сомов, 33 года и директор Лопес, 50 лет.
Ксенофоб ли директор Лопес?
…Сначала у Сомова не было никаких зацепок. Кафе как кафе. Лопес как Лопес. Смотрит микроинфоскон, юмористическую программу, судя по смешкам… Отрывается только во время перемены блюд. Обычный человек. Спиртного не стал заказывать.
Да что на него смотреть? Лет пятьдесят пять, легкая полнота, залысины, лицо такое… живенькое. В офисе его считают как минимум неглупым администратором. Как минимум. Сколько ни сверли его глазами, новой информации не добавится.
Ксенофоб он или нет?
Настоящий ксенофоб – да, это очень плохо. Подлежит моментальному искоренению, да и просто некрасиво, отвратительно чисто по-человечески, помимо всяких законов. Но ксенофоб ли директор Лопес? Сомову ужасно не хотелось обвинять незнакомого человека в столь страшном грехе безо всякого основания.
Два дня назад к Сомову подходил авторитетный консортир из «Черной звезды» Ксавье Тарро. Без лишних предисловий он сразу же перешел к делу:
– Господин Сомов, хотите ли вы присоединиться к организации, которую я представляю?
О! Еще бы он не знал! Полжизни Дмитрий мечтал вступить в мощную консорцию, да и кто из нормальных людей не мечтает об этом! Консорции создаются, чтобы совместными усилиями продвигаться наверх. Деньги, связи, информация, любые ценные качества каждого консортира используются на благо всех. Консорция – не та организация, которая может быть официально зарегистрирована. Консортиры не ограничивают себя в выборе методов борьбы за власть. Если один попался на какой-нибудь уголовщине, например, на нелегальном сборе информации или физическом воздействии, вся консорция вытаскивает его, но никогда не открывает перед дознавателями своей роли. Впрочем, люди власти отлично знают о существовании консорций, поскольку сами чаще всего бывали подняты к административным вершинам их усилиями. На деятельность консорций смотрят сквозь пальцы. И никто, пребывая в здравом уме и твердой памяти, в одиночку не встанет на пути у консортиров. Просто надо выбрать организацию посильнее и постараться заинтересовать ее…
– Да.
– С вами должны были обговорить условия. В свою очередь, я уполномочен подтвердить: мы рады будем видеть вас в нашем сообществе. Вопрос решиться в течение недели после того, как вы… покажете свою исполнительность. Надеюсь, мы понимаем друг друга.
– Да.
…И все же, ксенофоб ли директор Лопес?
Вот он сидит, жует, смотрит улыбается… Как это определить по одному внешнему виду?!
Но потом Лопесу принесли десерт, и у Дмитрия появилась маленькая зацепка. Впрочем, не такая уж маленькая. Разумеется, ничего личного. Просто некоторые вещи надо видеть в свете социальной ответственности. Например, потребление. Что ему принесли? Кусок макового торта с ликерной пропиткой и коктейль с кусочками настоящих тропических фруктов и настоящими взбитыми сливками. Сомов прекрасно помнил меню. Двадцать евродолларов за торт и двадцать пять за коктейль! Это безответственно. Разумеется, кое-кто может себе позволить такую роскошь, в то время как менеджеры среднего звена просто не имеют лишних денег. Не существует никаких запретов на подобного рода траты. Формально – все в рамка закона и приличий. Но разве так можно! Ведь это немолодой уже человек, естественно, он должен заботиться о своем здоровье, поддерживать себя в форме. Спорт ему нужен, а не взбитые сливки! И он обязан показывать пример сотрудникам низших звеньев, а вместо этого – постыдно распустил себя. На виду у всего учреждения обжирается сладостями, не чувствуя никаких угрызений совести. Судя по его довольному виду, понятие «стыд» улетучилось из его головы очень давно.
Как там говорил Падма? «Образ мыслей»… У человека, способного на такие фокусы, должна быть неустойчивая психика. Он явно не может удержаться перед соблазнами материальных наслаждений. Теперь все становится на свои места. Конечно, привыкнув потакать себе во всем, нетрудно потерять правильное видение социальной ответственности. И образ мыслей самым естественным образом подчинится вседозволенности. А вседозволенность, по сути, и есть безответственность. Не зря им заинтересовались. Не зря видят в нем ксенофоба. Индивид, бесстыдно жрущий торты на виду у всех, – готовый ксенофоб. Такие люди – заноза в теле нашего общества. И нормальный человек обязан помочь тем, кто вытаскивает подобные занозы.
Дмитрий бросил на Лопеса взгляд, полный гневного презрения, расплатился и вышел. Теперь он знал, как поступить. Стоит только овладеть сутью дела, и сразу становится светлее… Ксенофоб ли директор Лопес? Можно уверенно сказать: да!
Глава 6
Каждому – свое
30 января 2126 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
– …Извини меня. Напрасно я тебя обозвал.
– Ничего-о…
– Так ты, брат, зла на меня не дежишь?
– Не-ет…
Виктор присмотрелся к двойнику. Тот был какой-то вялый, ко всему безразличный, странно тянул слова, сидел, сгорбившись и… о! глаза!
– Ты что это, наркоту потребляешь? А?
– Да-а…
Виктор присвистнул.
На Терре-2 с наркоманами обходились круто: за единичный факт хранения любого наркотика из спецреестра полагалось два года каторги, за хранение – три, а за производство и распространение – четыре. Если деятель попадался во второй раз, ему грозило лишение гражданства и принудительная высылка за пределы планетоида. Без особых шансов на возвращение. Принимали «выселенцев» исключительно на территории Женевской федерации: ничего не поделаешь, по статусу патрона подмандатной территории – обязаны принимать… Им живо находили «общественные работы» в самом грязном, вонючем и безнадежном месте. Никакой профилактики терранцы не признавали. Свербит – держись, не выходит – отчаливай. Впрочем, терранский закон считался в русском мире относительно милосердным. Конечно, это не Русская Венера, где травкой баловались чуть ли не с младенческого возраста, а невинные героиновые радости приравнивалось к мелкому хулиганству. Но и не Русская Европа. Там в конце любой наркостатьи уголовного кодекса стояло словосочетание «смертная казнь». И тоже – никакой профилактики… Русский мир вообще славился как почва для экстремалий: здесь самое чудовищное рабство на терранских рудниках, здесь самая пьянящая свобода в общинах анархистов, здесь железный порядок на Европе и здесь же гениально-сумасшедшие идеи по поводу переустройства Внеземелья, рожденные в Имперском институте стратегических исследований… Как будто народу, медленно растекавшемуся по космосу, свыше установлено было жалование за внутренний непокой.
Впрочем, тут иные порядки.
– Витя-а… Ты, наверное, хочешь спроси-ить, зачем я-а… Нам поло-ожено-о…
– Какого рожна вам в дури понадобилось?
– О-ой… Ну-удный… Надое-эда-а… Созна-ание расширя-аем…
– Водкой здоровее.
– Ва-арварство како-ое…
– Ты как, в уме, брат, можешь разговаривать или?
– Или-и… Да-ай табле-эточку приму-у…
– У вас тут что, таблетками от дури спасаются?
– В одном компле-экте… Синто-онарко-отик «Тусана-ада сатэлара-а» [9 – Tusanada satelara – тысяча звезд (женевское эсперанто).] и… что?.. и… нейтрализа-атор… А-а! Все равно-о поко-ою не да-ашь вре-эдина…
Двойник пошарил рукой на столе, нашел таблетку и проглотил ее.
– Ну-у… жди-и…
– Чего?
– Того-о… Пять мину-ут отхожу потихо-онечку… а потом рывко-ом… рраз! – и в поря-адке…
Как видно, у нейтрализатора был побочный эффект: «близнец» ни с того ни с сего меленько захихикал. Раскачивался и хихикал, как сумасшедший. Точнее, как полный идиот.
– Смотри-ишь?
– Смотрю.
– А я тебя-я тут чуть не э…
– Э? Отдохни, не дребезжи. Придешь в мозги – все скажешь по-человечески.
– Не-эт… Все. Не скажу-у…
И опять испустил квакающую трель.
– Э! Да-а. Э! Я не как ты-ы… Я не как вы-ы… Я не как… ва-аш… Я не такой…
– Да ты наш. Наш, конечно. А как же иначе. Только вот какой-то… малохольный.
– Да-а… Не крепкий… не дубо-овый… Как… как… я как гриб… с сопля-ами…
Двойник перестал хихикать и заныл, как ребенок за несколько мгновений до штормового эпического плача.
– Ви-итя! Порушь ту-ут все…
– А сами?
– Ника-ак…
Покатились слезы. «Крепкая штука этот нейтрализатор. Эко пробирает! Интересно, а насекомых им травить можно?» Плачущий «близнец» показался Сомову более вменяемым, чем смеющийся. Виктор обратился к двойнику со словами, которые давно хотел высказать:
– Друг! Дима! Да ты о чем мечтаешь? Есть два способа жить. Один – сидеть на скамейке и смотреть, как другие катаются на карусели. Другой – заплатить за входной билет и позабавиться самому. И дело не в том, что дорого. Просто за так тебе не выдадут страховочный ремень… И, конечно, есть шанс вылететь и разбить репу о железный заборчик или даже переломать ноги-руки. Что лучше? Да для кого как… Но нет способа кататься даром и с полной страховкой. Это тебе не аттракцион для маленьких детишек.
– Не понима-аю… Мы… ничего не мо-ожем… и все тут…
«Напрасно, значит, я старался» – с сожалением подумал Сомов.
Слезы – в три ручья…
Вдруг Дмитрия скрутила судорога. Он рухнул на пол, перекатился, выгнулся по-звериному, сделал несколько жутковатых, совершенно нечеловеческих движений. Затих.
Виктор:
– Ты… что это? Помощь нужна?
Собеседник ответил ему совершенно спокойным голосом:
– Я же говорил, Витя: подожди. Отходить от синтетических наркотиков через нейтрализатор – довольно болезненная процедура. Зато быстро.
– Да-а…
– О чем я тут болтал?
– У него… у нейтрализатора еще один побочный эффект – амнезия?
– А-а… какой был первым?
– Хохот, слезы…
– Слезы? – двойник сделался краснее красного. – Не знал…
– Так – амнезия?
– Частично… – с явной неохотой признался Дмитрий. – О чем я… все-таки…
– Порядок ты просил ваш тутошний порушить.
У «близнеца» разом застыли все лицевые мышцы. Как если бы поверхность пруда в ветреный день чудесным образом превратилась в стекло.
– Я?!
– Моя бабуля-покойница. Говорил, мол, сами не можете. И я тебе верю, черт. Может оно и на самом деле невозможно. По крайней мере, с твоих слов я не вижу – как. Запустили. Обратно не воротишь… Но одного понять не могу, хоть убей.
– Чего, Витя?
– Ну, допустим, силой вы решить ничего не можете. Но почему тогда не сбежать? Лабиринт – рядом. Вот он, можно сказать, под боком. И были у вас, ты говорил, попытки во Внеземелье освоиться, значит, знания кое-какие имеются. Да и протоколонизация…
– Я этого факта не признал.
– Ну да. И после семерки восьмерка не идет, и для диалога собеседник не нужен, и девок журавли брюхатят. Ладно. Не о том сейчас речь. Неужто никто удрать не пытался?
Дмитрий опустил глаза. По лицу было видно, о чем он думает. Есть факты, само существование которых не надо бы признавать. Да к чему это приведет? Очередной подкоп под основы общества? Но зачем? Иной раз можно натурально свихнуться, стоит лишь даровать некоторым вещам жилую кубатуру на территории собственного мозга… Гораздо естественнее и проще допустить в качестве факта их небытие; более того, их принципиальную невозможность; найдутся доказательства и на уровне простого здравого смысла, и на уровне научного анализа… если чему-то не следует быть, его и нет, ведь правда? И дело здесь не в чьем-то желании, ни в чьем-то злом умысле. Мы все – цивилизованные люди…
– Что? Есть что-то? А?
– Не сказал бы. Имеется совершенно призрачный намек… и мои субъективные предположения. Не более того, Витя. Скорее нет, чем да… К этому не стоит относиться серьезно.
– Да не тяни ты резину. Давай.
И он привычно сдался двойнику. Память, обижаясь и сопротивляясь, вернула то, чему быть не следует…
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
– …Извини меня. Напрасно я тебя обозвал.
– Ничего-о…
– Так ты, брат, зла на меня не дежишь?
– Не-ет…
Виктор присмотрелся к двойнику. Тот был какой-то вялый, ко всему безразличный, странно тянул слова, сидел, сгорбившись и… о! глаза!
– Ты что это, наркоту потребляешь? А?
– Да-а…
Виктор присвистнул.
На Терре-2 с наркоманами обходились круто: за единичный факт хранения любого наркотика из спецреестра полагалось два года каторги, за хранение – три, а за производство и распространение – четыре. Если деятель попадался во второй раз, ему грозило лишение гражданства и принудительная высылка за пределы планетоида. Без особых шансов на возвращение. Принимали «выселенцев» исключительно на территории Женевской федерации: ничего не поделаешь, по статусу патрона подмандатной территории – обязаны принимать… Им живо находили «общественные работы» в самом грязном, вонючем и безнадежном месте. Никакой профилактики терранцы не признавали. Свербит – держись, не выходит – отчаливай. Впрочем, терранский закон считался в русском мире относительно милосердным. Конечно, это не Русская Венера, где травкой баловались чуть ли не с младенческого возраста, а невинные героиновые радости приравнивалось к мелкому хулиганству. Но и не Русская Европа. Там в конце любой наркостатьи уголовного кодекса стояло словосочетание «смертная казнь». И тоже – никакой профилактики… Русский мир вообще славился как почва для экстремалий: здесь самое чудовищное рабство на терранских рудниках, здесь самая пьянящая свобода в общинах анархистов, здесь железный порядок на Европе и здесь же гениально-сумасшедшие идеи по поводу переустройства Внеземелья, рожденные в Имперском институте стратегических исследований… Как будто народу, медленно растекавшемуся по космосу, свыше установлено было жалование за внутренний непокой.
Впрочем, тут иные порядки.
– Витя-а… Ты, наверное, хочешь спроси-ить, зачем я-а… Нам поло-ожено-о…
– Какого рожна вам в дури понадобилось?
– О-ой… Ну-удный… Надое-эда-а… Созна-ание расширя-аем…
– Водкой здоровее.
– Ва-арварство како-ое…
– Ты как, в уме, брат, можешь разговаривать или?
– Или-и… Да-ай табле-эточку приму-у…
– У вас тут что, таблетками от дури спасаются?
– В одном компле-экте… Синто-онарко-отик «Тусана-ада сатэлара-а» [9 – Tusanada satelara – тысяча звезд (женевское эсперанто).] и… что?.. и… нейтрализа-атор… А-а! Все равно-о поко-ою не да-ашь вре-эдина…
Двойник пошарил рукой на столе, нашел таблетку и проглотил ее.
– Ну-у… жди-и…
– Чего?
– Того-о… Пять мину-ут отхожу потихо-онечку… а потом рывко-ом… рраз! – и в поря-адке…
Как видно, у нейтрализатора был побочный эффект: «близнец» ни с того ни с сего меленько захихикал. Раскачивался и хихикал, как сумасшедший. Точнее, как полный идиот.
– Смотри-ишь?
– Смотрю.
– А я тебя-я тут чуть не э…
– Э? Отдохни, не дребезжи. Придешь в мозги – все скажешь по-человечески.
– Не-эт… Все. Не скажу-у…
И опять испустил квакающую трель.
– Э! Да-а. Э! Я не как ты-ы… Я не как вы-ы… Я не как… ва-аш… Я не такой…
– Да ты наш. Наш, конечно. А как же иначе. Только вот какой-то… малохольный.
– Да-а… Не крепкий… не дубо-овый… Как… как… я как гриб… с сопля-ами…
Двойник перестал хихикать и заныл, как ребенок за несколько мгновений до штормового эпического плача.
– Ви-итя! Порушь ту-ут все…
– А сами?
– Ника-ак…
Покатились слезы. «Крепкая штука этот нейтрализатор. Эко пробирает! Интересно, а насекомых им травить можно?» Плачущий «близнец» показался Сомову более вменяемым, чем смеющийся. Виктор обратился к двойнику со словами, которые давно хотел высказать:
– Друг! Дима! Да ты о чем мечтаешь? Есть два способа жить. Один – сидеть на скамейке и смотреть, как другие катаются на карусели. Другой – заплатить за входной билет и позабавиться самому. И дело не в том, что дорого. Просто за так тебе не выдадут страховочный ремень… И, конечно, есть шанс вылететь и разбить репу о железный заборчик или даже переломать ноги-руки. Что лучше? Да для кого как… Но нет способа кататься даром и с полной страховкой. Это тебе не аттракцион для маленьких детишек.
– Не понима-аю… Мы… ничего не мо-ожем… и все тут…
«Напрасно, значит, я старался» – с сожалением подумал Сомов.
Слезы – в три ручья…
Вдруг Дмитрия скрутила судорога. Он рухнул на пол, перекатился, выгнулся по-звериному, сделал несколько жутковатых, совершенно нечеловеческих движений. Затих.
Виктор:
– Ты… что это? Помощь нужна?
Собеседник ответил ему совершенно спокойным голосом:
– Я же говорил, Витя: подожди. Отходить от синтетических наркотиков через нейтрализатор – довольно болезненная процедура. Зато быстро.
– Да-а…
– О чем я тут болтал?
– У него… у нейтрализатора еще один побочный эффект – амнезия?
– А-а… какой был первым?
– Хохот, слезы…
– Слезы? – двойник сделался краснее красного. – Не знал…
– Так – амнезия?
– Частично… – с явной неохотой признался Дмитрий. – О чем я… все-таки…
– Порядок ты просил ваш тутошний порушить.
У «близнеца» разом застыли все лицевые мышцы. Как если бы поверхность пруда в ветреный день чудесным образом превратилась в стекло.
– Я?!
– Моя бабуля-покойница. Говорил, мол, сами не можете. И я тебе верю, черт. Может оно и на самом деле невозможно. По крайней мере, с твоих слов я не вижу – как. Запустили. Обратно не воротишь… Но одного понять не могу, хоть убей.
– Чего, Витя?
– Ну, допустим, силой вы решить ничего не можете. Но почему тогда не сбежать? Лабиринт – рядом. Вот он, можно сказать, под боком. И были у вас, ты говорил, попытки во Внеземелье освоиться, значит, знания кое-какие имеются. Да и протоколонизация…
– Я этого факта не признал.
– Ну да. И после семерки восьмерка не идет, и для диалога собеседник не нужен, и девок журавли брюхатят. Ладно. Не о том сейчас речь. Неужто никто удрать не пытался?
Дмитрий опустил глаза. По лицу было видно, о чем он думает. Есть факты, само существование которых не надо бы признавать. Да к чему это приведет? Очередной подкоп под основы общества? Но зачем? Иной раз можно натурально свихнуться, стоит лишь даровать некоторым вещам жилую кубатуру на территории собственного мозга… Гораздо естественнее и проще допустить в качестве факта их небытие; более того, их принципиальную невозможность; найдутся доказательства и на уровне простого здравого смысла, и на уровне научного анализа… если чему-то не следует быть, его и нет, ведь правда? И дело здесь не в чьем-то желании, ни в чьем-то злом умысле. Мы все – цивилизованные люди…
– Что? Есть что-то? А?
– Не сказал бы. Имеется совершенно призрачный намек… и мои субъективные предположения. Не более того, Витя. Скорее нет, чем да… К этому не стоит относиться серьезно.
– Да не тяни ты резину. Давай.
И он привычно сдался двойнику. Память, обижаясь и сопротивляясь, вернула то, чему быть не следует…
Глава 7
Призрак побега
30 июня 2124 года.
Московский риджн, Центральный и Чеховский дистрикты.
Дмитрий Сомов, 31 год.
В тот день злобно палило солнце, офис благоухал разогретой синтетикой, форменные (синтетические, шелк натуральный током не бьет) шелковые блузки на женщинах во всю били током, стояла смертельная духота. Место над переносицей ныло, боль отдавалась в висках: магнитная буря, что тут сделаешь! Вся техника чуть подглючивает, в том числе и такая тонкая, как персональный чип… Кто-то сидел с отрешенным взглядом, кто-то сжимал голову, будто желая выдавить из нее чужеродное металлическое тело, кто-то сострадательно улыбался. Всем им, департаментским менеджерам, ставили чипы в разное время и разных, соответственно, моделей. Так что теперь кому-то приходилось хуже, кому-то лучше, а некоторые совсем скисли.
В туалете Сомов обнаружил неровно процарапанную на уровне глаз надпись: «74 канал»…
Придя домой он, разумеется, включил инфоскон, на всякий случай, для конспирации, прошелся по спортивным каналам, потом забрел на медицинский, потом новости. Сеть штормило. Помехи полосовали изображение, звук доходил огрызочно, голоса звучали как из плохо отрегулированного синтезатора. Магнитная буря портила все. Один из каналов был перекрыт ею наглухо.
Дмитрий добрался до 74-го. Это произошло через полчаса после того, как он подключился к инфоскону, не раньше. Необъяснимый, иррациональный страх заставлял маскироваться: «А вдруг они обратят внимание… Я скажу, мол, забрел совершенно случайно, в режиме свободного поиска».
74-й – какой-то Разумом забытый независимый канал – оказался перекошен до полной невнятицы. Иногда до слуха Сомова долетало одно-единственное неискаженное слово. Иногда на секунду-другую прояснялась картинка. Но все это – в виде исключения. Плотная серая вуаль превращала работу на канале в мучительную угадайку.
Оп! Неожиданное сквозь кромешную серость проглянуло «ясное солнышко». Он смог разобрать два отрывка какой-то странной передачи. С перерывом в полминуты.
Сначала: «…понесли серьезные потери. Около двух тысяч человек и до пятидесяти единиц бронетехники…»
И потом: «…корабле…взлетело не менее семи сотен добровольцев… их лидер Андрей Маслов… заявление… лучше погибнуть, чем не совершить… этой попытки…»
Все. Дальше канал перешел в состояние глубокой комы.
И тогда Сомов, не сдержавшись крикнул: «Наши!».
А потом закусил губу. Нельзя себе этого позволять. А вдруг у них есть звуковые датчики? Даже мыслей таких нельзя себе позволять: потом обязательно ляпнешь какую-нибудь опасную чушь в ненужном месте. Он стиснул зубами тыльную сторону ладони. Так, чтобы пошла кровь. Но изнутри все рвалась на волю неистовая радость: «Наши! Удрали! Молодцы! Какие молодцы, а? Наши!».
…Поздно вечером Сомов принял на чип солидный блок новостей в режиме «всеобщее принудительное оповещение». Оказывается, проклятая магнитная буря привела в совершеннейшую негодность тонкие приборы метеорологов и астрономов. В результате случилось большое несчастье. Службы наблюдения за Внеземельем и околоземным пространством упустили очень, очень большой метеорит, настоящее чудо природы. Метеорит не догорел в атмосфере Земли и безнаказанно упал на границе Уральского резервата и Пермского риджн’а. Ужасный камень взорвался от удара о поверхность планеты, нанеся колоссальный ущерб. Там как раз стояла воинская часть гражданской милиции. В результате погибло 1773 военнослужащих, более четырех тысяч местных жителей (уточняется), сгорел ангар с полусотней танков и десятком бронеамфибий. Населенные пункты Екатеринбург, Первоуральск и Нижний Тагил стоят в развалинах, будто после многодневных боевых действий. Урон нанесен также центральной информационной сети. Частные компании, обслуживавшие каналы 28, 74 и 75, понесли невосполнимые потери. Они больше не смогут работать на информрынке. Названные каналы временно заблокированы… Все ответственные люди должны эмоционально разделить горечь уральской трагедии с теми, кто от нее непосредственно пострадал… Пожертвования… по счету… соболезнования… не повторится ни при каких обстоятельствах…
Сомов не спал всю ночь. А затем отправился на работу в Департамент с дикой головной болью. Никогда он не видел большего количества людей с бледными лицами, чем в тот день.
Но потом память о «чуде природы» сошла на нет под гнетом пугающих обстоятельств. 24-й год богат был на сужения нормы. В августе «сузили» всех, кто оказался тяжелее девяноста двух килограммов, – за безответственное отношение к собственному здоровью. В рустику загремел толстый Макс из отдела долгосрочной аналитики. Месяцем позже прошлись по феминисткам – за избыточное внимание к проблемам пола. Выкосило Марину Нестерову, прямую начальницу Сомова. А в декабре он чуть было сам не попал под раздачу. Декабрьская колотушка была самая страшная. Брали за гипертрофированный интеллектуализм. Знакомый парень из коллегии по социальной ответственности под большим секретом сообщил: Сомову не хватило каких-то сотых долей балла до роковой черты… Сам же Дмитрий думал иначе. Какие там сотые доли! Наверное, Братство повлияло. Потому что вынесли тогда и Монахову, и Бракка, и Вяликова, и Гонсалеса, и даже Бергершу, хотя весь Департамент знал про нее: тупее только домашние тапочки…
Он запретил своим мыслям останавливаться на странном, одновременно пугающем и манящем дне, когда кто-то взлетел и погиб, не смея отказаться от попытки. Теперь Сомов твердо знал о своем трайбализме. Молчать, не думать, не помнить! Только так. И за меньшее людей «сужали» безо всякой милости.
Московский риджн, Центральный и Чеховский дистрикты.
Дмитрий Сомов, 31 год.
В тот день злобно палило солнце, офис благоухал разогретой синтетикой, форменные (синтетические, шелк натуральный током не бьет) шелковые блузки на женщинах во всю били током, стояла смертельная духота. Место над переносицей ныло, боль отдавалась в висках: магнитная буря, что тут сделаешь! Вся техника чуть подглючивает, в том числе и такая тонкая, как персональный чип… Кто-то сидел с отрешенным взглядом, кто-то сжимал голову, будто желая выдавить из нее чужеродное металлическое тело, кто-то сострадательно улыбался. Всем им, департаментским менеджерам, ставили чипы в разное время и разных, соответственно, моделей. Так что теперь кому-то приходилось хуже, кому-то лучше, а некоторые совсем скисли.
В туалете Сомов обнаружил неровно процарапанную на уровне глаз надпись: «74 канал»…
Придя домой он, разумеется, включил инфоскон, на всякий случай, для конспирации, прошелся по спортивным каналам, потом забрел на медицинский, потом новости. Сеть штормило. Помехи полосовали изображение, звук доходил огрызочно, голоса звучали как из плохо отрегулированного синтезатора. Магнитная буря портила все. Один из каналов был перекрыт ею наглухо.
Дмитрий добрался до 74-го. Это произошло через полчаса после того, как он подключился к инфоскону, не раньше. Необъяснимый, иррациональный страх заставлял маскироваться: «А вдруг они обратят внимание… Я скажу, мол, забрел совершенно случайно, в режиме свободного поиска».
74-й – какой-то Разумом забытый независимый канал – оказался перекошен до полной невнятицы. Иногда до слуха Сомова долетало одно-единственное неискаженное слово. Иногда на секунду-другую прояснялась картинка. Но все это – в виде исключения. Плотная серая вуаль превращала работу на канале в мучительную угадайку.
Оп! Неожиданное сквозь кромешную серость проглянуло «ясное солнышко». Он смог разобрать два отрывка какой-то странной передачи. С перерывом в полминуты.
Сначала: «…понесли серьезные потери. Около двух тысяч человек и до пятидесяти единиц бронетехники…»
И потом: «…корабле…взлетело не менее семи сотен добровольцев… их лидер Андрей Маслов… заявление… лучше погибнуть, чем не совершить… этой попытки…»
Все. Дальше канал перешел в состояние глубокой комы.
И тогда Сомов, не сдержавшись крикнул: «Наши!».
А потом закусил губу. Нельзя себе этого позволять. А вдруг у них есть звуковые датчики? Даже мыслей таких нельзя себе позволять: потом обязательно ляпнешь какую-нибудь опасную чушь в ненужном месте. Он стиснул зубами тыльную сторону ладони. Так, чтобы пошла кровь. Но изнутри все рвалась на волю неистовая радость: «Наши! Удрали! Молодцы! Какие молодцы, а? Наши!».
…Поздно вечером Сомов принял на чип солидный блок новостей в режиме «всеобщее принудительное оповещение». Оказывается, проклятая магнитная буря привела в совершеннейшую негодность тонкие приборы метеорологов и астрономов. В результате случилось большое несчастье. Службы наблюдения за Внеземельем и околоземным пространством упустили очень, очень большой метеорит, настоящее чудо природы. Метеорит не догорел в атмосфере Земли и безнаказанно упал на границе Уральского резервата и Пермского риджн’а. Ужасный камень взорвался от удара о поверхность планеты, нанеся колоссальный ущерб. Там как раз стояла воинская часть гражданской милиции. В результате погибло 1773 военнослужащих, более четырех тысяч местных жителей (уточняется), сгорел ангар с полусотней танков и десятком бронеамфибий. Населенные пункты Екатеринбург, Первоуральск и Нижний Тагил стоят в развалинах, будто после многодневных боевых действий. Урон нанесен также центральной информационной сети. Частные компании, обслуживавшие каналы 28, 74 и 75, понесли невосполнимые потери. Они больше не смогут работать на информрынке. Названные каналы временно заблокированы… Все ответственные люди должны эмоционально разделить горечь уральской трагедии с теми, кто от нее непосредственно пострадал… Пожертвования… по счету… соболезнования… не повторится ни при каких обстоятельствах…
Сомов не спал всю ночь. А затем отправился на работу в Департамент с дикой головной болью. Никогда он не видел большего количества людей с бледными лицами, чем в тот день.
Но потом память о «чуде природы» сошла на нет под гнетом пугающих обстоятельств. 24-й год богат был на сужения нормы. В августе «сузили» всех, кто оказался тяжелее девяноста двух килограммов, – за безответственное отношение к собственному здоровью. В рустику загремел толстый Макс из отдела долгосрочной аналитики. Месяцем позже прошлись по феминисткам – за избыточное внимание к проблемам пола. Выкосило Марину Нестерову, прямую начальницу Сомова. А в декабре он чуть было сам не попал под раздачу. Декабрьская колотушка была самая страшная. Брали за гипертрофированный интеллектуализм. Знакомый парень из коллегии по социальной ответственности под большим секретом сообщил: Сомову не хватило каких-то сотых долей балла до роковой черты… Сам же Дмитрий думал иначе. Какие там сотые доли! Наверное, Братство повлияло. Потому что вынесли тогда и Монахову, и Бракка, и Вяликова, и Гонсалеса, и даже Бергершу, хотя весь Департамент знал про нее: тупее только домашние тапочки…
Он запретил своим мыслям останавливаться на странном, одновременно пугающем и манящем дне, когда кто-то взлетел и погиб, не смея отказаться от попытки. Теперь Сомов твердо знал о своем трайбализме. Молчать, не думать, не помнить! Только так. И за меньшее людей «сужали» безо всякой милости.
Глава 8
Отложенный завтрак
30 января 2126 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
– Жаль. Как жаль, что у них не получилось…
– А думаешь, это на самом деле был побег?
– Нет, брат, это у них коллективная примерка вставной челюсти была. С жертвами и разрушениями.
Оба помолчали с минуту. Дмитрий никак не мог отделаться от мысли: «Слишком неразумно, слишком нерасчетливо. И – напрасно в конечном итоге. Им не следовало… Что мы все по большому счету теряем? Чуть-чуть побаиваемся каждый день, да. Но к этому не столь уж трудно привыкнуть. Все-таки им не следовало…» Мысль крутилась, как собака, кусающая себя за хвост, наворачивала цикл за циклом, и с каждой секундой Сомов все больше утверждался в ее правильности. Но тут Виктор прервал его размышления:
– Но они хоть напоследок воли нюхнули. Побыли людьми.
– Ты думаешь? – дипломатично осведомился Дмитрий. Двойник раздражал его. Двойник его нестерпимо раздражал.
– Да, разумеется. Впрочем, Дима, раз одним хватило ума попробовать, найдутся и другие. И когда-нибудь кому-то из них, может быть, не второму, не пятому и не двадцатому, все удастся. Обязательно.
– К чему ты призываешь? Поощрять психопатов и самоубийц?
– Вот что я тебе скажу: приведи в сумасшедший дом нормального человека, и психи будут считать его безумцем.
На лице Дмитрия отразилось глубокое сомнение по поводу того, что следует считать нормой с точки зрения собеседника. Виктор в ответ усмехнулся.
– Дима… Нам бы произвести рокировку на недельку или вроде того. Я бы пожил здесь, хотя предчувствую: кроме дерьма не увижу ровным счетом ничего… А тебя – к нам. Посмотришь наше житье. Потом сравним впечатления, кому увиденное в большей степени показалось сумасшедшим домом…
Дмитрия неожиданно прорвало:
– Спаси нас! Спаси всех, кого еще можно спасти! – вскрикнул двойник. И почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу. Теперь ему никуда нельзя идти, ни с кем нельзя разговаривать и, наверное, даже всемогущий Падма не спасет в случае чего. Министерство информации? Упаси Разум всемогущий! Одной фразой, вырвавшейся неведомо как, против всех правил, приличий и простого здравомыслия, он подписал себе верный выездной билет в рустику… И зачем он сказал такое? К чему? Разве это правильно? Мало ли какая грязь шевелится у него в самом темном трюме сознания!
Сомов отрицательно покачал головой, и на лицо ему поставила свое отвратительное клеймо печальная неизбежность.
– Дима… прости… так не будет. Я думал о вторжении. Еще в прошлый раз, когда ты мне про Мэйнарда рассказывал, я прикинул, как было бы хорошо втащить прямо сюда, в город Москву большой артиллерийский корабль «Святой Андрей» и разнести тут все к едреням. Такая мысль сладкая, аж душа затрепетала. И два месяца потом маялся: может, поговорить с начальством, мол, не вдарить ли всей совокупной силой русского мира? Ты не подумай, я сумел бы сделать так, чтобы меня восприняли серьезно. Конечно, я не отец клана, не адмирал и не имперский министр… Но не в этом дело. Не только в этом. Я в конце концов понял: нет, нельзя! Нельзя! Ни в коем случае, и даже соблазнять других людей не следует.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
– Жаль. Как жаль, что у них не получилось…
– А думаешь, это на самом деле был побег?
– Нет, брат, это у них коллективная примерка вставной челюсти была. С жертвами и разрушениями.
Оба помолчали с минуту. Дмитрий никак не мог отделаться от мысли: «Слишком неразумно, слишком нерасчетливо. И – напрасно в конечном итоге. Им не следовало… Что мы все по большому счету теряем? Чуть-чуть побаиваемся каждый день, да. Но к этому не столь уж трудно привыкнуть. Все-таки им не следовало…» Мысль крутилась, как собака, кусающая себя за хвост, наворачивала цикл за циклом, и с каждой секундой Сомов все больше утверждался в ее правильности. Но тут Виктор прервал его размышления:
– Но они хоть напоследок воли нюхнули. Побыли людьми.
– Ты думаешь? – дипломатично осведомился Дмитрий. Двойник раздражал его. Двойник его нестерпимо раздражал.
– Да, разумеется. Впрочем, Дима, раз одним хватило ума попробовать, найдутся и другие. И когда-нибудь кому-то из них, может быть, не второму, не пятому и не двадцатому, все удастся. Обязательно.
– К чему ты призываешь? Поощрять психопатов и самоубийц?
– Вот что я тебе скажу: приведи в сумасшедший дом нормального человека, и психи будут считать его безумцем.
На лице Дмитрия отразилось глубокое сомнение по поводу того, что следует считать нормой с точки зрения собеседника. Виктор в ответ усмехнулся.
– Дима… Нам бы произвести рокировку на недельку или вроде того. Я бы пожил здесь, хотя предчувствую: кроме дерьма не увижу ровным счетом ничего… А тебя – к нам. Посмотришь наше житье. Потом сравним впечатления, кому увиденное в большей степени показалось сумасшедшим домом…
Дмитрия неожиданно прорвало:
– Спаси нас! Спаси всех, кого еще можно спасти! – вскрикнул двойник. И почувствовал, как холодный пот выступает у него на лбу. Теперь ему никуда нельзя идти, ни с кем нельзя разговаривать и, наверное, даже всемогущий Падма не спасет в случае чего. Министерство информации? Упаси Разум всемогущий! Одной фразой, вырвавшейся неведомо как, против всех правил, приличий и простого здравомыслия, он подписал себе верный выездной билет в рустику… И зачем он сказал такое? К чему? Разве это правильно? Мало ли какая грязь шевелится у него в самом темном трюме сознания!
Сомов отрицательно покачал головой, и на лицо ему поставила свое отвратительное клеймо печальная неизбежность.
– Дима… прости… так не будет. Я думал о вторжении. Еще в прошлый раз, когда ты мне про Мэйнарда рассказывал, я прикинул, как было бы хорошо втащить прямо сюда, в город Москву большой артиллерийский корабль «Святой Андрей» и разнести тут все к едреням. Такая мысль сладкая, аж душа затрепетала. И два месяца потом маялся: может, поговорить с начальством, мол, не вдарить ли всей совокупной силой русского мира? Ты не подумай, я сумел бы сделать так, чтобы меня восприняли серьезно. Конечно, я не отец клана, не адмирал и не имперский министр… Но не в этом дело. Не только в этом. Я в конце концов понял: нет, нельзя! Нельзя! Ни в коем случае, и даже соблазнять других людей не следует.