– Может быть, ты и прав, Арман. Погляди, что у меня с бедром. Что-то уж сильно болит…
– Мессир, у вас оно распорото дюймов на десять тесаком, это случилось почти одновременно с ударом по голове. Рана еще кровоточит. Перевязать бы, да…
Тут к ним подошел полуголый араб и с неприятной улыбкой на грязном усатом лице уставился на пленных. Потом он сказал что-то, чего Пьер не сумел понять, показал на рану на бедре, которая кровоточила, пропитывая ткань штанины.
Араб присел, оглядел расползшиеся края, покачал головой, достал пороховницу, насыпал немного пороха в рану. Пьер с недоверием и ожиданием чего-то ужасного наблюдал за ним, пока не понял, что именно тот собирается делать. А араб высек огонь кресалом и поднес тлеющий фитиль к пороху на ране. Он вспыхнул, потом зашипел, и Пьер от боли потерял сознание.
Очнувшись, он заметил, что рана грубо перевязана тряпицей и уже не так сильно болит. И боль в голове уменьшилась, но совсем немного.
Пиратские суда ставили паруса и начинали медленно двигаться, покачиваясь на пологой волне. Одна шебека шла с довольно сильным креном, остальные были изрядно потрепаны и выглядели, как только что вышедшие из жестокого шторма.
Подошел еще какой-то араб, грубо повернул почти бесчувственные тела французов, распутал веревки и забормотал что-то себе под нос, потом показал рукой на фок-мачту, давая понять, что можно расположиться там.
– Он думает, что мы в состоянии доползти туда, – со злой гримасой процедил Арман.
Это был еще довольно молодой человек лет тридцати с черной шевелюрой слегка вьющихся волос, с бородкой и усами, в которых просвечивала рыжина. Он был несколько худоват, жилист, но чувствовалось, что человек этот ловок, быстр и достаточно силен. Его длинные пальцы постоянно были в движении, глаза смотрели пристально, пытливо, долго не останавливаясь на каком-то одном предмете. Он был среднего роста, но длинноногий.
Раненую руку он придерживал левой и слегка ее покачивал. Видимо, она не успокаивалась, небрежно перевязанная какой-то полоской нечистой ткани. Пьер заметил его бледность и спросил:
– Что, сильно болит?
– Болит, собака! Спасу нет! И двинуть не могу.
– Что делать, Арман. Теперь надо запасаться терпением, больше нам ничего не остается.
– Да уж, мессир, это точно так. Предстоит нам хлебнуть горя. Сколько времени пройдет, пока нас выкупят?! Да и выкупят ли вообще? Вы и вправду готовы за меня заплатить, мессир?
– Успокойся, Арман. Я же сказал, а у меня нет привычки не выполнять своих обещаний, к тому же мы с тобой теперь одной веревочкой связаны, повенчаны, так сказать, несчастьем. Как я могу тебе отказать в таком малом для меня деле? Это просто мой долг.
– Я так надеюсь на это, мессир.
– Хватит меня называть мессиром, Арман. Теперь мы с тобой совершенно одинаковые люди. Пленники, рабы. Так что зови меня на «ты» и по имени. Так будет проще и справедливее. Согласен?
– Согласен, но как-то неудобно, мессир…
– Привыкнешь, к тому же ты обещал не выдавать моего положения, а если будешь и дальше обращаться ко мне так почтительно, то всяк поймет, что я за птица.
– Да, вы… ты прав, Пьер. Я постараюсь.
– Ладно… Мне вроде стало чуть лучше. Нужно добраться до мачты, а то здесь не очень-то удобно лежать. Полезли на свое место. Надо привыкать подчиняться победителям.
– Да разве они победители? Мы же спасли все достояние, и призы с нами, вернее, с ними, – и он кивнул на море, в ту сторону, где уже исчезли из виду очертания родных парусов. – Вот жалость, люди будут получать доли от призов, а я тут в плену мыкаться! Не сбыться моим надеждам, Пьер.
– Погоди травить душу. Не отчаивайся. Коли Господу будет угодно, мы выберемся отсюда, и я награжу тебя по заслугам. Ведь мне пришлось бы намного хуже, попади я в плен один, а вдвоем нам будет полегче, Арман. Надо только ждать и надеяться.
– Интересно, куда нас привезут? В Алжир, да?
– Кто его знает, Арман. Надо послушать пиратов. Я когда-то немного знал арабский, так, совсем немного, слов около ста. Может, и услышу что интересное.
Солнце клонилось к закату. Вечер обещал быть тихим и теплым. Но товарищам по несчастью легче не становилось. Их бил озноб, жар разлился по телу, в головах шумело, а раны отвратительно пульсировали и болели.
Пиратские корабли один за другим медленно тащились на юг, слегка покачиваясь. На палубах шли интенсивные работы по устранению полученных в бою повреждений. На пленных никто не обращал внимания, полагая, что им с их ранениями в открытом море некуда бежать.
Пьер, превозмогая боль, внимательно прислушивался к разговорам матросов, но что-либо существенное выяснить для себя не мог. Он только и сумел понять, что арабы сильно удивляются своему столь неожиданному поражению. Они ругались, сетовали на отсутствие добычи и невозможность продолжать охоту на европейские корабли.
– Пока, Арман, ничего интересного я не услышал, – заметил Пьер, морщась от саднящей боли в ноге. – Хоть бы попить дали, а то страшно мучает жажда.
Он окликнул проходящего мимо пожилого араба:
– Раис, воды бы нам. Пить ужасно охота, – и он показал жестом, чего они хотят.
Араб остановился, сморщил смуглую рожу в презрительной гримасе, но сделал успокаивающее движение рукой и отошел. Вскоре он вернулся с ковшиком воды.
Пьер протянул руку за ковшиком, но араб выплеснул воду ему в лицо и громко захохотал. Его поддержали еще некоторые, и утоление жажды этим закончилось.
Тут к матросам подскочил какой-то алжирец, по одежде и повадкам – не простой матрос. Он зашипел на них, размахивая руками, толкнул в грудь матроса с ковшиком и прокричал ему вслед явные ругательства.
– Чего он там разошелся? – спросил Арман у Пьера.
– Да вроде защищает нас. Хорошо бы, Аллах сжалился над нами и надоумил его приказать принести воды.
– Пьер, ну ты прямо как неверный заговорил!
– Надо привыкать к этим условиям, Арман. Среди неверных жить придется.
– Гляди-ка! Вода появилась! С чего бы это? Но спасибо Господу и за это!
Подошедший матрос протянул раненым ковш воды, и те по очереди с жадностью ее выпили. Отдавая ковш, Пьер сказал, глядя прямо в злые темные глаза матроса:
– Инша-аллах, абу!
Араб подозрительно глянул на Пьера, что-то пробормотал и ушел.
– Что это ты ему сказал, Пьер?
– Я сказал, что да будет так угодно Аллаху.
Они постарались укрыться в тени мачты. Солнце пекло нещадно, а тела их и так пылали в жару лихорадки.
На заходе солнца, когда матросы помолились, пленным принесли миску с вареным кускусом, это что-то вроде манной крупы, и по три финика на брата. Дали и кувшин воды. Пьер сказал товарищу по несчастью:
– Ешь, Арман. Нам нельзя терять силы. Теперь это будет главным нашим желанием – побольше поесть. Так что жуй, пока дают.
– Я вижу, Пьер, что с головой у тебя получше, да?
– Чуток лучше. Не так трещит, но еще болит чертовски, места себе не нахожу, а вот с ногой дела совсем пропащие. Как бы не загноилась.
– И не говори. Вот попали в историю!
Ночью им почти не пришлось поспать. Раны не давали успокоения, а прохладный ветерок не охлаждал внутреннего жара. Легкая дремота овладевала ими на некоторое время, потом опять возвращалась боль, и стон иногда срывался с их губ.
Утром какой-то лекарь, сухой молчаливый араб в белой замызганной джелабе, осмотрел раны, бесцеремонно, невзирая на стоны, отодрал грязные повязки. Он, предварительно промыв раны какой-то коричневой жидкостью, от которой страдальцы застонали еще сильнее, смазал их мазью и наложил новые повязки чистого полотна, потом дал попить горького травяного отвара. Пощупал пульс, потрогал лоб, встал и молча отошел.
– С чего это нас вздумали лечить, Пьер?
– Так и должно быть, Арман. Зачем им дохлые пленники? Им нужно содержать нас в достаточно хорошем состоянии, а то подохнем, и не получат они хорошего выкупа.
– И долго нам придется ждать этого выкупа?
– Кто его знает, Арман. Может, месяц, а может, и год. Один Господь все это знает.
– Неужели и год?! С ума можно сойти!
– Не расстраивайся раньше времени. Приучай себя к мысли, что все могло быть и хуже. Мы живы, раны хоть и слегка, но успокаиваются. А это уже кое-что. Молись и уповай на Всевышнего. Пока большего нам не дано.
– Как ты можешь так спокойно обо всем этом говорить?
– А к чему зря бередить душу? Этим только хуже сделаешь сам себе, а помочь не удастся. Будем ждать.
– Так куда нас везут? Ты не узнал?
– А какая нам разница? Всюду нас ждет одно и то же.
Три судна медленно, переваливаясь с боку на бок, тащились по спокойному морю, и Пьер легко определил, что курс они держат на юг. Да и куда им плыть, как не к Африке, где пираты гнездились чуть ли не в каждом городке.
Еще два дня спустя показались желтые берега, покрытые пятнами зелени и квадратами ярко-желтых посевов.
– Вот и подходим к берегу, Арман. Скоро узнаем, где мы находимся. Я думаю, что это Аннаба. Во всяком случае, так я слышал от матросов, которые разговаривали между собой.
– Я вот о чем думаю, Пьер. Чего это нас держат на палубе? Обычно же пленных заталкивают в трюм. Однако мне это нравится.
– Вот и благодари Бога за такое, Арман. Видишь, бывает и хуже, а нам, значит, еще повезло.
– Может, ты и прав, Пьер. Поживем – увидим.
За час до захода солнца суда отшвартовались у причалов. Толпа любопытных тут же собралась рядом, поднимая тонкую пыль босыми ногами. Крики, приветствия и причитания сливались в общий гвалт. Лица толпы были оскалены злобой, рты изрыгали проклятия на головы неверных. В руках некоторых сверкали обнаженные ханджары – обоюдоострые кинжалы с тонким клинком.
– Что это они так свирепо встречают своих? – спросил Арман, поеживаясь при виде такого скопища обозленных арабов.
– А чего им радоваться, Арман? Добычи нет, погибших много, корабль потеряли. С чего им радоваться-то? Того и гляди, на нас набросятся. С них станется! Фанатики!
Тут матросы стали грубо поднимать их и заталкивать в люк, ведущий в трюм. Пьер не мог наступить на ногу и прыгал на одной, цепляясь за фальшборт. Арман его поддерживал здоровой рукой. Очутившись в темноте, Пьер сказал:
– Вот мы и в трюме. А ты радовался…
Они устроились на каких-то мешках и тюках, но духота и жара так на них подействовали, что им стало дурно. В головах стучали молотки, раны сильно заныли от пульсирующей в жилах крови. Пленники обливались липким потом и гадали, скоро ли их выпустят на свежий воздух. Обоих стала мучить жажда, но о них, казалось, забыли.
Беготня на палубе продолжалась до темноты, после чего шум помаленьку стал затихать. Прохлада ночи почти не проникала сквозь густую решетку люка, лишь к утру стало немного легче, но без воды Пьер и Арман чувствовали себя настолько плохо, что перестали разговаривать. Языки не помещались во ртах, а гортань стала шершавой и болезненной.
Наконец решетка открылась, и почти черная рука протянула кувшин с водой и черствую заплесневевшую лепешку.
С большим трудом пленным удалось сделать по паре глотков, после чего Пьер сказал, едва ворочая языком:
– Сразу не удастся напиться. Горло так пересохло, что глотать невозможно. Подержи воду во рту, а уж потом постарайся проглотить.
Их мучения продолжались еще целый день. Лишь когда солнце перестало калить палубу, их вытащили из трюма. Ночь сверкала крупными звездами и веяла прохладным, по сравнению с трюмным, воздухом.
Их повели на берег, где, подгоняя палками, погнали по кривым темным переулкам вверх по склону. Пьер с трудом передвигался, морщился от боли, пока кто-то не сунул ему в руки толстую палку. Теперь он мог на нее опираться, и боль в ноге несколько поутихла.
Полчаса такой медленной ходьбы – и они очутились возле довольно длинного здания. Как потом оказалось, они попали в бент – тюрьму для рабов. Их втолкнули в подвальное помещение, где было относительно прохладно, но спертый от множества грязных вонючих тел воздух делал жизнь в этом смрадном помещении совершенно жуткой.
Глава 8
Новое общество
Почти две недели прошли как в кошмарном сне, а вернее, почти без сна. Мучительно болели раны, спертый воздух подвала, насыщенный влагой, испарениями грязных тел, вонью нечистот, – все это представлялось молодым пленникам настоящим адом, о котором им часто напоминали священники.
Но, проснувшись глубокой ночью, Пьер вдруг ощутил что-то необычное в своем теле. Он чувствовал себя как-то необыкновенно легко, прислушался к самому себе и только тут понял, что все дело в том, что рана совсем не болит, а в теле не ощущается жара. Голова была ясной – головные боли уже прошли и лишь изредка напоминали о себе коротким всплеском.
Он лежал и радовался покою. И адские условия их существования теперь не казались такими страшными и невыносимыми. Он посмотрел на лежащего рядом Армана. Ему хотелось разбудить товарища и сообщить тому радостную весть, но он не решился беспокоить парня.
Пьер лежал, прислушиваясь к бормотанию, храпу, стонам во сне и кряхтению уставших за день пленников. Тут находились девятнадцать мужчин разного возраста и национальностей. Пьер уже знал, что среди них четверо испанцев, семеро французов, два мальтийца, один из которых был рыцарем ордена, пятеро итальянцев и один голландец.
Мало кто знал язык другого, но долгое общение породило какую-то смесь, похожую на тарабарщину, с преобладанием французских слов. На таком жаргоне и изъяснялись между собой несчастные, ожидающие поступления выкупа. Некоторые, правда, ничего не ждали, ибо далеко не все могли рассчитывать на деньги родственников. А благотворительные общества не всех могли выкупить.
Пьер поудобнее устроился на полусгнившей соломе и закрыл глаза. Он не заметил, как проспал до сигнала надсмотрщика, который ударом бича, звучащего громче пистолетного выстрела, поднимал всех в считанные секунды.
– Арман, как ты? – с надеждой в голосе спросил Пьер.
– А что такое, Пьер?
– Мне значительно лучше, Арман. Я выздоравливаю!
– Это радостная весть, только кричать об этом не стоит. Помолчи лучше.
– Понятно… – протянул Пьер и напустил на лицо привычное уже скорбное выражение.
– Еще успеем спину наломать, так что лучше не спешить с этим.
Когда после торопливого, но скудного завтрака все разошлись на работы, в подвале осталось трое больных. Кроме Пьера и Армана на соломе лежал старый священник – его не мог поднять даже красноречивый щелчок бича.
– Отец Бонифаций! – сказал Арман, поворачивая голову к больному. – Вам плохо?
– Да, сын мой. Сегодня я совсем немощен. Видно, Господу нашему угодно за грехи мои наслать на меня еще и эту напасть…
– Да Господа ли это деяния, отец Бонифаций? – подал голос Пьер. – Годы ваши дают себя знать. Ведь седьмой десяток – не очень приятная штука.
– И то верно, сын мой. Но от этого мне не легче.
– Всем тяжело, отец Бонифаций, – успокаивал того Арман. – А что у вас болит? И что слышно про выкуп?
– Видимо, Пьер прав. Просто старость свое берет, и так угодно Господу. А про выкуп за меня ничего не слышно. Да и откуда взяться слухам, коли платить за меня некому…
– А как же ваш храм, а приход? – возмутился Пьер.
– Все в руках Господа! Ничего не слышно. Наверное, мои братья по храму не считают меня таким ценным человеком, чтобы выкладывать за меня триста золотых.
– Стало быть, скуповаты ваши монастырские, – Пьер радовался хотя бы тому, что может теперь поговорить, не морщась от боли.
– Видимо, не достоин я их снисхождения.
– И Господь наш не заступается за вас, отец?
– Наверное, так угодно Богу, сын мой.
Наступила тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание отца Бонифация.
Мучительно хотелось есть. Заживление раны сильно повысило аппетит Пьера, но приходилось ждать до возвращения всех с работ. Тогда всем давали жидкую похлебку, апельсин, кружку воды. Приходилось терпеть, иначе можно было вызвать ярость надсмотрщиков, и тогда уже битья не избежать. Проходили дни, и Пьеру казалось, что лучше было бы отправляться на работы, чем сидеть в этой вонючей дыре. Они ждали, когда им предложат написать письма родным с требованием выкупа, но пока никто им ничего об этом не говорил. Приятели нервничали и ждали.
За те две недели, что пленники пребывали в подвале, один их товарищ уже получил возможность покинуть тюрьму – был прислан выкуп, и пленник, радостный и счастливый, покинул темницу.
Острая зависть сверкала в глазах оставшихся, когда он покидал их общество, не в силах удержать рвавшуюся на лицо улыбку. Ему давали десятки поручений, он обещал их все выполнить, и каждый полагал, что уж про него-то тот не забудет и поможет вызволить из плена у неверных.
– Скоро к нам опять заглянет мулла, – сказал как-то испанец по имени Хосе.
– Опять будет склонять принять их веру? – спросил его приятель Диего, почесывая спину грязными ногтями.
– Вероятно. Чего же еще ему тут делать.
– И что, выпадает ему удача? – спросил Пьер, поворачивая голову в сторону говоривших. – Вы ведь давно здесь и уже многое знаете.
– А почему бы и нет! Не всякий может выдержать такие мучения, особенно если подворачивается возможность избежать их.
– Да, но после принятия ислама этот человек должен будет оставаться здесь на всю жизнь, – отозвался Диего.
– Не всякого тянет домой, друг мой. Многим нет там места. Разве мало народу ушло за последние несколько десятилетий в разные дальние страны? Многие оказались довольными, разбогатели и вернулись грандами.
– А сколько их осталось в тех землях гнить? Ты об этом подумал, Хосе? По мне, так лучше умереть на родине в бедности и нищете, чем скитаться на чужбине в поисках счастья и подохнуть, как собака.
– Ну, это кому как повезет. Я и говорю, что многим везет. А к тому же и жизнь какая интересная у них получается, Диего, не то что у нас, горемычных. Вот не пришлют выкупа, и придется тебе на галерах сидеть за веслами. Вот тогда и подумаешь, где лучше.
– Господь с тобой, Хосе! Не пугай! Уж лучше сразу помереть, чем к веслу быть прикованным. Это куда хуже скорой смерти!
– Молитесь, дети мои, и Господь смилуется над вами! – Голос отца Бонифация едва проникал в сознание пленных, так он был тих и скорбен.
– Да мы уж и так молимся, отец, да что-то забыл о нас Господь Бог. Видно, грехи наши тяжкие не дают нашим молитвам дойти до Господа!
Пленники зашумели, наперебой высказывая свои суждения на этот счет. Пьер спросил у Хосе:
– Скажи, сеньор, как долго нам придется ждать, пока предложат написать письмо с просьбой о выкупе?
– Ты что? Тут, братец, надо постоянно просить об этом самим. Неверные редко предлагают писать. Им выгоднее измочалить нас на работах, а потом продать на галеры.
– То есть нам самим надо о себе беспокоиться?
– А кто же о вас будет беспокоиться, сеньор! На Бога надейся, а сам не плошай! Понял?
– Спасибо за совет, сеньор.
– Ха! Сеньор! Мы тут такие сеньоры, что обхохочешься!
– Слыхал, Арман? Надо нам пробовать обратить на себя внимание.
– Слыхал, Пьер. Но удастся ли?
– Попытка – не пытка, Арман. Завтра же попробую сказать об этом надсмотрщику. Пусть передаст своим начальникам нашу просьбу.
Утром, получив легкий удар бичом за непослушание, Пьер кое-как сумел объяснить надсмотрщику свою просьбу. Тот коварно ухмыльнулся в черные усы и согласно закивал, даже спросил имена.
– Пьер Блан и Арман Фрутар, раис.
Шли дни, но ничего не изменялось. Никто не подавал никаких знаков и не предлагал писать письма. Друзья волновались, но вскоре их стали, как и всех, выгонять на работы, и времени думать об этом уже не было.
Постоянная усталость так их выматывала, что они едва доплетались до своего подвала и валились на солому. Болезнь и бездействие в течение многих недель так подорвали их силы, что, казалось, еще один день таких работ – и им крышка.
Однако ничего такого не произошло. Уже дней через десять им стало легче. Они втянулись и уже без ужаса ожидали следующего дня, лишь отвращение заполняло их груди.
Постепенно их дела стали улучшаться. Арман стал подрабатывать по дороге в каменоломни своими фокусами и ужимками. Ему стали подавать куски лепешки, финики, апельсины, а потом, когда уже хорошо узнали, то иной раз доставалась и полуобглоданная кость. Он честно делился всем этим с Пьером, иногда и другим пленникам перепадало от него. Так что силы к ним постепенно возвращались. Охранники тоже забавлялись его представлениями и смотрели сквозь пальцы на отлынивание от работы. Иногда к нему присоединялся и Пьер, что давало ему лишние минуты передышки.
– Видишь, Пьер, жизнь налаживается, – частенько говаривал Арман, уплетая сочный апельсин. – Если и дальше так пойдет, то, глядишь, мы откормимся, как капуцины.
– Меня другое беспокоит, Арман. Почему никто не дает нам возможность написать письмо о выкупе? И я постоянно думаю о Ивонне и детях. Как они там переживают обо мне! Сколько горя для Ивонны! Она так протестовала против моего участия в походе. Как будто предчувствовала!
– Понимаю, Пьер, но что можно сделать? Надо попытаться еще раз попросить надсмотрщика передать наши просьбы.
– Может, попросить тех, что нас охраняют в каменоломнях?
– Те вряд ли смогут нам помочь, Пьер. Хотя можно и так и этак попытать счастья.
В один из перерывов, когда Арман за горсть фиников забавлял охранников, Пьер попытался объяснить одному из них свою просьбу. Охранник выслушал, потом медленно сказал:
– Если бы у тебя, собака, были деньги, это можно было бы устроить. А так – не стоит и пытаться.
Пьер разочарованно развел руками. Мол, при пленении его оставили почти голым и теперь у него ничего нет.
Охранник равнодушно отвернулся, похлопывая себе по ладони гибкой палкой.
– Ничего не получается, Арман, – сказал Пьер упавшим голосом. – Охранник без взятки ничего не соглашается делать.
– Значит, только через своего надсмотрщика надо действовать.
Вскоре Пьер, постоянно запоминающий все новые арабские слова, опять обратился к надсмотрщику, и тот пообещал ускорить дело. При этом он многозначительно подмигнул, на что Пьер ответил:
– Конечно, раис! Я не останусь в долгу! За мной не заржавеет!
Араб довольно поцокал языком. А Пьер, окрыленный надеждой, радостно обнял Армана, делясь с ним своими радостями.
Прошло еще несколько дней. И вот, вместо того чтобы гнать наших пленников на работы, им предложили подняться в комнату начальника. Пожилой араб в легком льняном плаще джелабе и в красивых туфлях-бабушах без задников встретил пленников, сидя на подушках и попивая шербет из запотевшего кувшина. Рядом стоял кальян, тут же слуга, готовый исполнить любое желание хозяина.
Вдруг Пьер обернулся на голос, говоривший прекрасным провансальским говором:
– Мессир, вас пригласили для написания письма на предмет передачи выкупа. Начальник соблаговолил принять вас и тем оказал вам честь. Станьте на колени и слушайте, что вам будет говорить ваш господин.
Пьер с Арманом бухнулись на колени и склонились перед арабом.
– Ваш господин очень недоволен тем, что вы хотите выкупиться, мессир, – продолжал голос человека, стоящего прежде несколько в тени, но теперь выступившего на свет. – Разве вы не хотите приобщиться к лону единственно праведной религии, провозглашенной великим Мухаммедом, посланцем Аллаха на земле? Это сразу же могло бы изменить всю вашу жизнь, мессиры.
– Разве для выплаты выкупа необходим обряд принятия новой веры? – спросил Пьер, с недоумением и интересом поглядывая на говорившего.
– Нет, конечно, но это весьма желательно, мессир.
– Но тогда нам пришлось бы остаться здесь навсегда, не так ли?
– Вполне возможно, мессир. Но это решает ваш господин.
– Скажите ему, что мы настаиваем на выкупе. У нас дома семьи, они сильно беспокоятся о нас, да и мы не можем без них, сударь.
Говоривший тихо переговорил с арабом, тот немного рассердился, но потом закивал и потянулся за кальяном.
– Мессиры, ваш милостивый господин отпустит вас за выкуп в четыреста золотых за каждого. Если вы согласны, то пишите письма, мы их доставим вашим родным. Прошу вас подойти к столику, там приготовлено все необходимое для письма.
Пьер с Арманом, прямо на коленях, боясь вставать в присутствии начальника, добрались до столика. Пьер с волнением посмотрел на Армана, выбрал гусиное перо, оглядел его со всех сторон и подвинул к себе лист бумаги. Глянул вопросительно на Армана и задумался.
Стараясь написать побольше, он сливал буквы, описывая свои бедствия, извиняясь перед Ивонной. И лишь в конце просил выслать через отправленного к ней человека восемьсот золотых для выкупа и сотню или две на дорогу им с Арманом. Поставив подпись, он поглядел на Армана, на француза-переводчика и спросил:
– Сударь, все ли я правильно написал? И достаточно ли этого?
Толмач взял письмо, прочитал его, улыбнулся Пьеру и сказал:
– Я завидую вам, сударь. Вы так любите свою супругу, и, судя по всему, она вас тоже. Так вы платите и за своего товарища? Это ваше дело, но достаточно ли ваше состояние для внесения столь большого выкупа?
– Сударь, моя жена постарается достать все необходимые деньги и не заставит вас ждать долго. Я в этом уверен. У нее достаточно богатые родственники. Назначьте срок, и деньги будут у вас.
– Что ж, я вам верю, хотя и сомневаюсь. Ведь плата достаточно высока. Но, повторяю, это ваше дело.