Вольски Пола. Наваждение

   Кинц глядел на нее пустыми глазами, она даже не могла сказать, понял ли он ее.
   – Дядюшка, попытайтесь!
   Никакой реакции.
   – Дядюшка Кинц, умоляю, вставайте!
   Элистэ подтолкнула его, он в ответ лишь вопросительно хмыкнул, но не пошевелился. В беспамятстве – если не хуже. Она, как ни странно, до этой минуты сохраняла почти детскую веру в неуязвимость своего родича чародея – и была дурой. Кинц ранен, и в этом отчасти виновата она – не нужно было помогать Дрефу сын-Цино втягивать дядюшку в эту историю, так что теперь ее прямой долг – спасти его. Элистэ быстро огляделась, проникнув натренированным взглядом сквозь клубящийся мрак наваждения. На прогалине не осталось ни одного народогвардейца, но сады Авиллака, несомненно, кишели ими. Их крики доносились со всех сторон; враги были повсюду. Каким-то образом ей предстояло протащить Кинца через это окружение. А дальше? Впрочем, она и дядюшка по-прежнему замаскированы под народогвардейцев. Тут ее осенило – почему бы не заставить солдат им помочь? Уж своему-то раненому лейтенанту они не откажут в помощи. Пусть Народный Авангард и спасет Кинца во Дерриваля. Удачный план, он должен сработать, обязательно сработает…
   Дядюшка Кинц глубоко вздохнул и закрыл глаза. Шапка черных волос и усы мгновенно исчезли. Мускулистый торс ссохся, военная форма превратилась в серую мантию, он стал самим собой. То же самое произошло и с Элистэ: в мгновение ока она обернулась девушкой с медовыми локонами и в длинном платье. А в нескольких футах от них исчезло чудовищное подобие Чувствительницы, оставив после себя настоящую Глориэль – маленькую, дрожащую, в ореоле беспорядочно мигающих, огоньков, словно запоздалых рыданий по своему создателю, которому она причинила зло. В тот же миг клубы дыма бесследно рассеялись, и все встало на свои места. Средоточие Света и те, кто в нем находились, предстали в их истинном виде.
   Умер. Умер? Нет! Узкая грудь Кинца продолжала слабо подниматься и опускаться. Элистэ перевела дыхание.
   – Увы, он не может его поддерживать, – произнес невыразительный голос с ярко выраженным ворвским акцентом.
   Элистэ очнулась и посмотрела на говорившую.
   – Наваждение. Оно исчезло. А жаль – у него дивно получилось.
   Флозина. Элистэ о ней напрочь забыла. Почему-то полноватую сестрицу Уисса Валёра с ее грустным взглядом она выпустила из виду – и напрасно: ведь та обладала чародейным даром.
   – Вы способны его восстановить? Или хотя бы наши мундиры? – с надеждой в голосе спросила Элистэ.
   – Ну… м-м-м… думаю… приблизительно… не так совершенно… но нечто похожее… полагаю… вероятно…
   – А вы сами сможете вырядиться под народогвардейца?
   – Ну… м-м-м… вырядиться? Вы имеете в виду обман восприятия окружающими по методу Абсолютного Знания во Нескьерра? Что ж… вероятно… полагаю… у меня должно получиться…
   – Сколько времени вам потребуется?
   – Ну… немного… минут двадцать… быть может, даже шестнадцать…
   – Слишком долго!
   Флозина виновато потупилась.
   – Простите. – Элистэ постаралась взять себя в руки. – Но послушайте, Флозина Валёр, мой дядюшка пришел вас освободить, а теперь ему самому нужна помощь. Если его арестуют, он погиб. Вы сделаете все возможное, чтобы вывести нас из Садов?
   – Ну, еще бы… я постараюсь… надеюсь… то есть…
   – Раз вы согласны, давайте до возвращения народогвардейцев унесем дядю с этого открытого места и где-нибудь спрячем.
   Флозина робко кивнула. Элистэ не знала, дошли ли ее слова до сознания чародейки, но, вероятно, та была гораздо умнее, чем выглядела.
   Дядюшка Кинц оказался почти невесомым, и они легко поставили его на ноги. Больше того, в нем еще тлело какое-то сознание и он мог переступать. Женщинам удалось увести его с прогалины, поддерживая под руки с обеих сторон. Они провели его по узкой кривой дорожке и через несколько ярдов свернули, углубившись в тень под деревьями. Шли они медленно, часто спотыкались о корни и камни, но этот участок садов Авиллака выглядел относительно тихим; под сенью старых деревьев народогвардейцев слышно не было. Добравшись до густых кустов, обещающих надежное укрытие, женщины решили остановиться.
   Кинца уложили на землю, Флозина тяжело осела рядом. Свет луны едва пробивался сквозь заросли. Опустившись на колени, Элистэ с трудом различала бледное дядюшкино лицо и хрупкие белые руки на черной земле. От Флозины остался всего лишь бесформенный силуэт и едва очерченный смутный профиль. Она нервно переплетала свои короткие пальцы, изготовившись, судя по всему, напустить чары. Элистэ знала, что когда она приступит, прерывать ее нельзя, а ей еще нужно было сказать одну вещь.
   – Флозина, прежде чем начинать, послушайте… Флозина, вы меня слышите?
   Та слабо кивнула.
   – Если случится непредвиденное… если мы потеряем друг друга и вы останетесь с дядюшкой одни, доставьте его в дом номер сто шесть, тупик Слепого Кармана, что в Крысином квартале. А там – в квартиру мастера Ренуа на четвертом этаже. Ренуа наш друг, он о вас позаботится. Запомнили?
   Еще один кивок. Теперь оставалось лишь положиться на сестру Уисса Валёра. Элистэ затихла и принялась наблюдать. Флозина съежилась, уйдя в себя. Она опустила голову, так что даже профиля ее не было видно, и стала что-то бормотать.
   Элистэ ждала. Поначалу она пыталась прислушиваться, но это было бессмысленно: речь Флозины казалась ей сплошной тарабарщиной. Тогда она стала глядеть на хрупкое лицо дядюшки, застывшее в жуткой неподвижности, и ловить посторонние звуки. В садах Авиллака царил мрак, но слышались голоса народогвардейцев – и слышались близко.
   А Флозина все бормотала – очень тихо, себе под нос, но Элистэ казалось, что бродящие по Садам народогвардейцы могли услышать ее. И как же долго она бормочет! Если у нее что-то и получалось, то пока этого не было видно.
   «Похоже, она не торопится, а между тем солдаты уже рядом». Элистэ встала, осторожно огляделась и различила между деревьями мелькание приближающихся фонарей.
   «Ну скорей же!» Она не решилась произнести это вслух, побоявшись нарушить сосредоточенность Флозины. Но у той что-то явно не клеилось – сколько можно тянуть?! Секунды убегали, а народогвардейцы были уже в двух шагах. Теперь они, конечно, сообразили, что подпали под влияние чар Возвышенных, а самые умные догадались, для чего все это было разыграно; сейчас они прочесывали сады Авиллака в поисках Флозины Валёр. И вот-вот схватят ее, а в придачу – неожиданная удача – еще и покалеченного чародея-Возвышенного, который пытался ее вызволить.
   Флозине требовалось время, и нужно было что-то срочно предпринять, чтобы дать ей возможность закончить.
   Элистэ бесшумно вышла из кустов. Флозина, скорее всего, не обратила на нее внимания, потому что продолжала сосредоточенно бормотать. Элистэ остановилась – ее так и подмывало нырнуть обратно в кусты. Она глубоко вздохнула и заставила себя двинуться вперед, навстречу свету и голосам, скользя, как призрак, и прячась за деревьями. Солдаты должны заметить ее лишь тогда, когда она достаточно удалится от Флозины и Кинца.
   Народогвардейцы, однако, оказались сноровистей и бдительней, чем она ожидала. При всей осторожности она смогла отойти от кустов лишь на три или четыре дюжины ярдов, когда фонарь, которым размахивали во все стороны, выхватил из темноты ее белое фишу, лицо и золотистые волосы. Элистэ знала, что это случится, но не думала, что так скоро. Она развернулась и побежала, мелькнув во мраке белой нижней юбкой. Народогвардейцы – их было четверо – с улюлюканьем пустились в погоню, продираясь сквозь заросли с таким треском, будто это стадо овец или волчья стая. Элистэ бежала легко. Она была молода, быстронога, и ей совсем не хотелось умирать. Она пустилась на опасную, но отнюдь не безнадежную хитрость: у нее оставался шанс исчезнуть под покровом тьмы. Оторвавшись от преследователей, девушка на секунду остановилась и сбросила фишу вместе с нижней юбкой. Ночной ветерок погладил ее обнаженную шею легким дыханием весны, что в других обстоятельствах доставило бы ей наслаждение. Теперь на ней не осталось ничего белого. Она нырнула в заросли и пригнулась, услышав пронзительную трель свистка, каким преследователи подзывали друг друга. Элистэ стало страшно, но она хотя бы увела врагов подальше от дядюшки Кинца.
   Первым ее желанием было затаиться. Зарыться в валежник, спрятаться, застыть, как загнанный кролик, доверившись мраку, тишине и безмолвию – они-то спасут! Нет, она должна действовать. Ей нужно еще до рассвета бежать из садов Авиллака, и не просто бежать, но при этом привлечь к себе внимание народогвардейцев.
   Шаги в кустах, луч света. Элистэ съежилась от ужаса, потом набрала полную грудь воздуха и рванулась из укрытия.
   Легкое чавканье сырой весенней земли под подошвами, удары гибких ветвей, по лицу и вскинутой руке. Метания вслепую. Металлическая трель свистка за спиной и громкие голоса словно пришпорили ее, заставив кинуться в тень под черными деревьями. Бежать стало труднее, она задыхалась, поврежденная Глориэлью нога плохо слушалась.
   Голоса окружали ее – сколько их доносится со всех сторон? И давно ли она бежит? Кажется – целую вечность, но, может быть, этого мало? Она снова совершила ошибку, притаившись во мраке, и снова ее вспугнули оглушительные крики и свет. Она бросилась в другом направлении, где было темно, но через миг и тут замелькали фонари, рассекая своими лучами густой от влаги воздух. Метнувшись через прогалину, Элистэ угодила в объятия второго отряда народогвардейцев, выбежавших со стороны просеки.
   Им не составило никакого труда задержать ее и скрутить. Она почти не сопротивлялась – в этом уже не было смысла.
   – Кого повязали?
   К ее лицу поднесли фонарь. Элистэ зажмурилась, отвернулась от яркого света, но кто-то – неизбежное свершилось! – произнес:
   – Где-то я ее видел.
   Где именно, поняли быстро.
   Ее доставили на Средоточие Света; разбежавшиеся было народогвардейцы вновь собрались вокруг разоблаченной и беспомощной Глориэли. Элистэ подвели к белокурому молодому человеку. Тот, словно врач, подверг ее бесстрастному осмотру и равнодушно молвил:
   – Вы Элистэ во Дерриваль. Это ваш преступный родственник Кинц во Дерриваль учинил нынче нападение на народных представителей?
   Элистэ наградила его взглядом, каким, по ее мнению, могла бы наградить кого-то только Цераленн во Рувиньяк, – так смотрят на нечто неприятное, однако не заслуживающее особого внимания, скажем, на таракана или кучу лошадиных «яблок» на мостовой.
   – Вы сообщите нам о местонахождении предателя Кинца во Дерриваля?
   Элистэ и бровью не повела.
   – Доставьте ее в «Гробницу», – распорядился депутат Пульп. – Пусть ею займется Бирс.
   Дальнейших указаний не последовало, да они были и не нужны. Ее провели садами Авиллака до Кольца, где ждали закрытые кареты, затолкали в одну из них и увезли в ночь.
   Элистэ оставалось только надеяться, что Флозина Валёр воспользовалась теми несколькими драгоценными минутами, которые она смогла подарить ей, завладев вниманием преследователей.

* * *

   И Флозина не подвела.
   Вернувшись домой поздно ночью, Дреф сын-Цино обнаружил у себя в спальне двух народогвардейцев. Один – дюжий черноволосый малый в мундире лейтенанта – ничком лежал на постели. Голова у него была перебинтована окровавленной тряпкой, а сам он, видимо, находился без сознания. Второй солдат, полный и какой-то непатриотически франтоватый, сидел в кресле у кровати.
   В правой руке Дрефа словно из воздуха возник пистолет.
   Франтоватый народогвардеец вздрогнул и удивленно воззрился на него, потом забормотал в том духе, что, дескать, «забыл» и «потерял осторожность». Он опустил голову, шепнул что-то нечленораздельное, и все переменилось. В своей постели Дреф обнаружил Кинца во Дерриваля, раненного и без сознания. В кресле же оказалась виноватого вида женщина с пухлыми пальцами, неопределенного возраста и весьма заурядной внешности.
   Дреф убрал пистолет и спросил:
   – Мастерица Валёр?
   – Я… м-м-м… я… как бы лучше сказать… вы мастер Ренуа? Она наказала обратиться к мастеру Ренуа.
   Дреф утвердительно кивнул и спросил:
   – Что случилось?
   По ходу ее рассказа лицо его покрывалось смертельной бледностью.

30

   Многие опасались, что, узнав о бегстве сестры, Уисс Валёр окончательно спятит. На людях Защитник Республики не выказывал своих чувств. Если он и бесился, так за плотно закрытыми дверями кабинета, а Шеррину являл свой привычно бесстрастный лик. Однако же то, что он делал и как вел себя в последующие сутки, слишком явно отдавало безумием.
   Исчезновение Флозины, несомненно, укрепило веру Защитника в существование некоего разветвленного заговора с целью его убийства. Это было доказано самым недвусмысленным образом: вооруженная гвардия стала охранять его круглые сутки. Из скромного домика на улице Нерисант он перебрался в роскошно обставленные неприступные покои на верхнем этаже «Гробницы», вековую резиденцию Главного смотрителя темницы; а с единственного оставшегося у него пленника-чародея, Хорла Валёра, тюремщики не спускали глаз. Старику запретили разгуливать по дому на улице Нерисант, получать и отправлять письма. Его перевели в «Гробницу» – разумеется, в теплую, светлую и хорошо обставленную камеру, но с решетками на окнах и засовами на двери, у которой несли караул двое вооруженных гвардейцев; ему было отказано во всяком общении с внешним миром.
   Страхи Защитника не ограничились усилением охраны – они затронули всех и вся. Комитет Народного Благоденствия еще раньше подвергся чистке. Теперь пришла очередь Конституционного Конгресса. На другой день после исчезновения Флозины Валёр Народный Авангард обрушился на Старую Ратушу. На глазах у охваченных тошнотворным страхом депутатов человек двадцать, не меньше, из их числа изобличили, арестовали и грубо выволокли из зала заседаний. Народных избранников ужаснула не столько внезапность этой зловещей акции или даже ее вопиющая противозаконность, сколько выбор жертв, среди которых оказались многие, пользовавшиеся до тех пор симпатией и безоговорочным доверием Защитника. Кто бы мог подумать, что Рендурси, депутат от Жерюндии, один из первых проголосовавший за суд над монархом, последует по стопам Дунуласа? И в страшном сне никому не привиделось бы падение столь рьяных экспроприационистов, как Клессу, Данво или Женор. И уж подавно никто не мог и помыслить о том, что гвардейцы выведут из зала приближеннейшего из приближенных – депутата Пульпа. Сей юный политик, несомненно, был ошеломлен более всех прочих, однако не расстался со своей привычной невозмутимостью. Видимо, он считал, что арест племянницы Кинца во Дерриваля вкупе с захватом в садах Авиллака малой Чувствительницы, которую он лично преподнес Уиссу Валёру, полностью искупят бегство Флозины. Как выяснилось, он жестоко ошибся.
   На сей раз судебного фарса не понадобилось. Поскольку сам Защитник Республики заверил своей подписью и печатью документ, изобличающий преступных депутатов, требовалось всего лишь установить личности – и приговор воспоследовал молниеносно. К трем часам пополудни все бывшие члены Конгресса, раздетые донага и со связанными руками, оказались на площади Равенства. Шерринцы были потрясены этой казнью, но обошлось без эксцессов. Судя по всему, жертвы не успели опомниться, – внезапное падение и смертный приговор их подкосили. Они приняли смерть покорно, как овцы. И только юный Пульп, как рассказывали очевидцы, до конца сохранивший невозмутимость и достоинство, поднимаясь на эшафот, произнес: «Революция, как безумное божество древних мифов, в конце концов пожирает собственных детей».
   Все надеялись, что по завершении Весенней Бойни – так назвали чистку Конгресса – Уисс Валёр на какое-то время угомонится. Однако это оказалось не так. Ликвидация надуманных врагов не успокоила его – напротив, посеяла в его душе новый, еще больший ужас. Страх Защитника явно сказывался в его нервозной дергающейся походке, в хроническом дрожании рук и, главное, в подозрительном взгляде, несущем гибель тем, на ком он останавливался. Зеленые глаза, горящие негасимым огнем и казавшиеся огромными на высохшем лице, неустанно шарили по сторонам – и те несчастные, на которых задерживался их взгляд, могли считать себя обреченными: от них все шарахались. Уцелевшие депутаты как могли скрывали свой ужас, а некоторые, самые отчаянные, начали объединяться в интересах самосохранения. Если до Весенней Бойни подозрения Уисса Валёра были совершенно беспочвенны, то теперь против Защитника и впрямь назревал заговор.
   Тем временем до шерринцев дошло, что казнь двадцати депутатов отнюдь не умиротворила Защитника. Пошли аресты – массовые, непредсказуемые, то был откровенный произвол. Народный Авангард забросил широкие сети, в которые попадались люди уже и вовсе случайные. По слухам, после бегства Флозины Валёр за двое суток арестовали несколько сотен. Жертвам, конечно, не вели строгий счет, но одно не вызывало сомнений: все столичные тюрьмы оказались опять переполнены – как в те времена, когда Кокотта еще только приступила к своей великой трапезе.
   Понять, чем руководствуются власти в выборе жертв, было невозможно, однако насчет конечной цели повальных арестов сомнений не оставалось. Во всех трех тюрьмах Шеррина задержанных подвергали допросам и пыткам, от которых наиболее слабые умирали на месте. Увы, лишь немногим счастливцам выпала удача мгновенной смерти; большинству арестованных предстояли неизбежный суд и казнь.
   Допрашивали круглосуточно, но вопросы оставались все те же. Знай хотя бы один из истязуемых что-то о неуловимом Кинце во Дерривале, его планах и местонахождении, рьяные народогвардейцы не преминули бы «расколоть» жертву. Но никто, решительно никто не имел ни малейшего представления о чародейном враге Защитника. Народному Авангарду так и не удалось ничего выяснить. Время шло, и Уисс Валёр тихо сходил с ума: Кинц во Дерриваль по-прежнему оставался загадочным невидимкой. Правда, ретивым сыщикам не дано было знать, что теперь он далеко не так опасен, как раньше.

* * *

   Лежащий на постели старик пошевелился и открыл глаза.
   – Вам полегчало, мастер Кинц? – спросил Дреф сын-Цино.
   – Голова просто раскалывается. Это ты, мой мальчик? Ох, в глазах все плывет. – Кинц говорил еле слышно. Он поднял дрожащую руку к лицу: – А где очки?
   – Вероятно, остались в садах Авиллака.
   Дрожащая рука потянулась ко лбу, коснулась повязки.
   – А это?..
   – Вам угодили камнем в голову. Рассечен висок, большая потеря крови.
   – Я ничего не помню.
   – Не удивительно. Вы пролежали без сознания целые сутки.
   – Да? Неужто? Ну и ну. Как же я здесь очутился, мой мальчик? Не иначе, как меня притащили сюда малышка Элистэ и мастерица Валёр. Верно?
   – Нет, только одна Флозина.
   – Прекрасно. Позовите ее, я хочу сказать ей спасибо.
   – Она отбыла. Полагаю, в провинцию Ворв. Сорвалась, как испуганная голубка. Я ее уговаривал, но не сумел удержать.
   – И не стоило, ей требуется побыть в одиночестве, чтобы залечить раны. Разве можно ее винить?
   – Можно и нужно. Ей следовало остаться, она перед вами в неоплатном долгу. Меня так и подмывало ее задержать.
   – Ни-ни! Забудьте и думать об этом, мой мальчик. Вы поступили бы очень жестоко, а она и без того настрадалась сверх меры.
   – Переживания сестрицы Уисса Валёра меня не волнуют. Есть заботы поважнее – например, судьба Элистэ.
   – Элистэ? Ах да, пусть девочка навестит меня, мне нужно ее за многое поблагодарить.
   – Вряд ли она сможет вас навестить. Она исчезла. Так и не вернулась из садов Авиллака. Я жду подтверждения, но, судя по тому, что мне стало известно, прошлой ночью она наверняка попала в лапы Народного Авангарда.
   Дреф говорил спокойно и ровно – как всегда, когда сообщал о большом несчастье.
   Кинц отнюдь не отличался подобной выдержкой.
   – Не может быть! Ох, быть такого не может!
   Старик попытался встать, но тут же, задыхаясь, упал на подушки.
   – Успокойтесь, сударь. Вам предписано лежать. Вставать на ноги вам еще рано.
   – Как же такое могло случиться?
   – Флозина так толком и не объяснила – ей тогда было не до того. Когда вы потеряли сознание, наваждение с народогвардейскими мундирами рассеялось. По просьбе Элистэ Флозина принялась его восстанавливать, и тут появился отряд Народного Авангарда. Флозина лишь краем сознания отметила, что Элистэ куда-то исчезла. По всей видимости, она отвлекла на себя внимание народогвардейцев. Но какой ценой!
   – Это моя вина, только моя! – У Кинца на глазах выступили слезы. – Зачем я ее туда привел?! Но я и мысли не допускал об опасности – считал, что мое искусство надежно нас защитит. Самонадеянный дурак! И вот теперь Элистэ страдает из-за моей неосмотрительности, моей самоуверенности, моей чудовищной глупости! Как же мне ей помочь?!
   – Тише, мастер Кинц. Успокойтесь, соберитесь с мыслями. Бесполезно корить себя, да и бессмысленно – только силы напрасно потратите.
   – Как вы можете рассуждать так спокойно, так сдержанно? Разве вам безразлична судьба моей племянницы? Неужели вы за нее не переживаете?
   – Сейчас не время предаваться переживаниям – ни мне, ни вам. Лучше подумаем, как ее вызволить.
   – Верно, мой мальчик, вы, как всегда, правы. Простите старика, я ведь понимаю – вам она так же дорога, как и мне. Если б у меня в голове прояснилось! А то все спуталось и перемешалось, как в тумане. Я ничего не вижу, это так мне мешает…
   – Последствия травмы, но вы оправитесь и, будем надеяться, скоро. Что до очков, то найдем вам другие, это проще простого. А вы тем временем постарайтесь собраться с силами и сосредоточиться па самом главном. Флозина Валёр бежала вместе с моими надеждами использовать ее чародейный дар для освобождения Элистэ и Шорви Нирьена. Флозины нет, но вы-то остались. До сих пор «Гробница» считалась неприступной. Но после того, как я узнал, что вы можете менять внешний вид человека, у меня возникли кое-какие идеи. Вы в силах изменить мой облик, мастер Кинц? Придать мне внешность и голос другого лица?
   – Из ныне живущих, мой мальчик? Но кого именно?
   – Скажем, Уисса Валёра.
   – О, понимаю. Блестящая мысль! Раньше у меня бы, конечно, получилось, но не уверен, что справлюсь с этим в моем нынешнем состоянии. Однако попробуем. Будьте добры, помогите мне подняться.
   Дреф подхватил Кинца во Дерриваля под мышки, осторожно приподнял, подсунул под спину подушки и поднес стакан воды. Кинц немного посидел, собираясь с силами, затем опустил голову и начал вполголоса бормотать что-то непонятное. Он бормотал и бормотал; от губительного для магических чар напряжения он даже охрип, на лбу у него выступили предательские капельки пота.
   Наконец он замолк, поднял голову и открыл полные слез глаза.
   – Не получается, – прошептал он. – Волшебство не дается, все усилия тщетны. Дар покинул меня.
   – Вернется вместе с новыми силами, – успокоил Дреф сын-Цино, не позволив прорваться наружу и малейшей тени охватившего его сомнения и глубочайшего разочарования.
   – Что будет с Элистэ? Я так боюсь за нее! – расплакался Кинц, и крупные слезы покатились по его серым щекам. – Простите меня, мой мальчик. Ох, как же я виноват!

* * *

   «Гробница» обманула ее ожидания. Из перешептываний, какие в свое время Элистэ удалось подслушать, явствовало, что заключенные там имеют возможность общаться друг с другом почти без помех. Для многих Возвышенных, которым приходилось скрываться долгие страшные месяцы, отказываясь от имени и от наследия предков, заключение отчасти позволяло расслабиться, перевести дух. Оно хотя бы клало конец неопределенности, страхам, притворству и одиночеству. Тут гибель последних надежд освобождала несчастных от кромешного ужаса, и жертвы революции нередко проводили отпущенные им перед смертью часы в относительном мире, ободряя и поддерживая друг друга.
   Но Элистэ была уготована иная участь.
   Ее провели в тюрьму через боковую дверь, незаметную, если не тайную. В нос ей ударила неимоверная вонь – тошнотворная смесь кислой грязи, потного страха, дыма, чадящего масла и прежде всего неизбывной застоявшейся сырости. Пахло куда хуже, чем в «Сундуке», – вероятно, потому, что «Гробница» была древнее и ее миазмы вызревали на протяжении веков. Элистэ чуть не задохнулась.
   – Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.
   Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.
   Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.