Страница:
Was gone to sea, and he was left alone,
The little colour that he had was soon
Stolen from his cheek; he drooped, and pined, and pined -
Leonard.
But these are all the graves of full-grown men!
Priest.
Ay, Sir, that passed away: we took him to us;
He was the child of all the dale - he lived
Three months with one, and six months with another,
And wanted neither food, nor clothes, nor love:
And many, many happy days were his.
But, whether blithe or sad, 'tis my belief
His absent Brother still was at his heart.
And, when he dwelt beneath our roof, we found
(A practice till this time unknown to him)
That often, rising from his bed at night,
He in his sleep would walk about, and sleeping
He sought his brother Leonard. - You are moved!
Forgive me, Sir: before I spoke to you,
I judged you most unkindly.
Leonard.
But this Youth,
How did he die at last?
Priest.
One sweet May-morning,
(It will be twelve years since when Springs returns)
He had gone forth among the new-dropped lambs,
With two or three companions, whom their course
Of occupation led from height to height
Under a cloudless sun-till he, at length,
Through weariness, or, haply, to indulge
The humour of the moment, lagged behind.
You see yon precipice; - it wears the shape
Of a vast building made of many crags;
And in the midst is one particular rock
That rises like a column from the vale,
Whence by our shepherds it is called, THE PILLAR.
Upon its aery summit crowned with heath,
The loiterer, not unnoticed by his comrades,
Lay stretched at ease; but, passing by the place
On their return, they found that he was gone.
No ill was feared; till one of them by chance
Entering, when evening was far spent, the house
Which at that time was James's home, there learned
That nobody had seen him all that day:
The morning came, and still he was unheard of:
The neighbours were alarmed, and to the brook
Some hastened; some ran to the lake: ere noon
They found him at the foot of that same rock
Dead, and with mangled limbs. The third day after
I buried him, poor Youth, and there he lies!
Leonard.
And that then is his grave! - Before his death
You say that he saw many happy years?
Priest.
Ay, that he did -
Leonard.
And all went well with him? -
Priest.
If he had one, the Youth had twenty homes.
Leonard.
And you believe, then, that his mind was easy? -
Priest.
Yes, long before he died, he found that time
Is a true friend to sorrow; and unless
His thoughts were turned on Leonard's luckless fortune,
He talked about him with a cheerful love.
Leonard.
He could not come to an unhallowed end!
Priest.
Nay, God forbid! - You recollect I mentioned
A habit which disquietude and grief
Had brought upon him; and we all conjectured
That, as the day was warm, he had lain down
On the soft heath, - and, waiting for his comrades,
He there had fallen asleep; that in his sleep
He to the margin of the precipice
Had walked, and from the summit had fallen headlong:
And so no doubt he perished. When the Youth ,
Fell, in his hand he must have grasped, we think,
His shepherd's staff; for on that Pillar of rock
It had been caught mid-way; and there for years
It hung; - and mouldered there.
The Priest here ended -
The Stranger would have thanked him, but he felt
A gushing from his heart, that took away
The power of speech. Both left the spot in silence;
And Leonard, when they reached the churchyard gate,
As the Priest lifted up the latch, turned round, -
And, looking at the grave, he said, "My Brother!"
The Vicar did not hear the words: and now,
He pointed towards his dwelling-place, entreating
That Leonard would partake his homely fare:
The other thanked him with an earnest voice;
But added, that, the evening being calm,
He would pursue his journey. So they parted.
It was not long ere Leonard reached a grove
That overhung the road: he there stopped short
And, sitting down beneath the trees, reviewed
All that the Priest had said: his early years
Were with him: - his long absence, cherished hopes,
And thoughts which had been his an hour before,
All pressed on him with such a weight, that now,
This vale, where he had been so happy, seemed
A place in which he could not bear to live:
So he relinquished all his purposes.
He travelled back to Egremont: and thence,
That night, he wrote a letter to the Priest,
Reminding him of what had passed between them;
And adding, with a hope to be forgiven,
That it was from the weakness of his heart
He had not dared to tell him who he was.
This done, he went on shipboard, and is now
A Seaman, a grey-headed Mariner.
"Туристам этим, Господи прости,
Должно быть, хорошо живется: бродят
Без дела день-деньской - и горя мало,
Как будто и земли под ними нет,
А только воздух, и они порхают,
Как мотыльки, все лето. На скале
С карандашом и книжкой на коленях
Усядутся и что-то строчат, строчат.
За это время можно было б смело
Пройти миль десять или у соседа
На поле выжать целый добрый акр.
А этот вот ленивец, что он ищет?
Чего ему еще там нужно? Право,
У нас на кладбище нет монументов,
Нет надписей надгробных, - только дерн
Да бедные могилы".
Так заметил
Своей жене священник в Эннерделе.
Был летний вечер, у крыльца спокойно
На каменной приступке он сидел
И занят был работой мирной. Тут же
Сидела и его жена на камне
И шерсть чесала, он же подавал
Сквозь зубья двух гребней блестящих пряжу
На прялку младшей дочери своей,
Которая работала с ним рядом,
И колесо под ловкими руками,
Послушное ее ступне проворной,
Вертелось мерно. Много раз подряд
С недоуменьем взгляд бросал священник
Туда, где за стеною, мхом поросшей,
Виднелась церковь. Наконец он встал,
Заботливо сложил все инструменты
На кучу белоснежной мягкой шерсти,
Им заготовленной, и по тропинке,
Ведущей к церкви от крыльца, пошел,
Чтоб расспросить, что нужно незнакомцу,
Который все не уходил оттуда.
Тому давно он знал его отлично,
То был пастух. В шестнадцать лет покинул
Он край родной, чтоб вверить воле ветра
Свою судьбу. Назвали моряки
Его товарищем, и с ними двадцать лет
Скитался он, но все ж недаром вырос
Он здесь, в горах. По-прежнему остался
На море бурном пастухом в душе.
Да! Леонарду чуялись невольно
Сквозь скрип снастей родные отголоски
Деревьев, водопадов. В те часы,
Когда все тот же непрестанный ветер
Под тропиками целые недели
С одним и тем же вечным постоянством
Им раздувал надежный крепкий парус
И долгий путь в безбрежном океане
Еще длинней казался, - часто он
В безделии томительном и скучном
Глядел подолгу за борт корабля;
Бежали мимо волны голубые,
И с брызгами и пеной гребней белых
Знакомые картины проплывали,
В душе рождалось страстное желанье,
И в глубине морской он ясно видел
Гор очертанья, видел он стада
Овец пасущихся, холмы, деревья
И пастухов в одежде домотканой,
Которую носил и он.
Теперь,
Покинув жизнь опасную на море
И кое-как скопив немного денег
В далекой Индии, к родным местам
Вернулся он, чтоб снова, как в те годы,
Зажить в тиши. Ведь здесь остался брат,
С которым он и в зной, и в непогоду
Когда-то пас стада среди холмов
Всегда вдвоем и о котором часто
Он вспоминал в скитаниях своих.
Другой родни они не знали вовсе.
У Леонарда сердце сжалось больно,
Когда он к дому тихо подходил.
И вот, о брате расспросить не смея,
На кладбище прошел он прямо к церкви.
Он помнил, где лежат его родные,
И по числу могил узнать он думал,
Жив или нет любимый брат. Увы,
Одной могилой стало больше. Долго
Стоял он здесь, но в памяти его
Смешалось все, он начал сомневаться,
Надеяться, быть может, он ошибся.
Быть может, этот холмик был и раньше
И он забыл его. Ведь нынче в полдень
Он посреди полей давно знакомых
С дороги чуть не сбился... И в душе
Воспоминанья ожили. Казалось,
Что все кругом теперь глядит иначе,
Что изменились как-то лес и поле,
Что даже прежних скал как будто нет.
Меж тем священник подошел к ограде
И незаметно отворил калитку,
Смеясь в душе, окинул Леонарда
Лукавым взглядом с головы до ног.
"Ну так и есть, - подумал он с улыбкой, -
Один из тех скитальцев нелюбимых,
Кому до нашей жизни дела нет,
Чьи руки вечно празднуют. Конечно,
Зашел сюда, дорогой размечтавшись,
И будет слезы лить в уединеньи
И до заката дураком стоять".
Почтенный пастырь мог бы очень долго
Так рассуждать один с самим собою,
Остановившись у ворот, когда бы
Не подошел к нему сам незнакомец.
Викария узнал тотчас же он,
Но поклонился, будто бы впервые
Его он видел, и заговорил.
Леонард
Вам, верно, здесь живется беззаботно,
Проходят годы мирной чередою,
Встречаете вы их приход радушно,
Их провожаете без сожаленья
И забываете. Едва ль за целый год
Похоронить кого-нибудь придется.
И все-таки не вечно все кругом,
И мы, которым здесь досталось жизни
Шесть или семь десятков лет, не боле,
Мы не единственные здесь подвластны
И времени и смерти. Проходил я
Когда-то раньше этими местами,
И помнится, что здесь была тропинка
Вдоль по ручью - ее уже не видно,
И эта вот расселина, по-моему,
Теперь глядит иначе...
Священник
Что вы, нет,
Она все та же, что была.
Леонард
Быть может,
Вот та?
Священник
Вы правы. Видно, ваша память,
Товарищ добрый, вам не изменяет.
На тех холмах (глухие там места)
Там два ручья текли почти что рядом,
Как будто бы велела им природа
Быть спутниками вечно. В ту скалу
Ударила раз молния. Расселась
Она глубоко, и один ручей
Иссяк с тех пор, - другой журчит поныне.
Событья все у нас наперечет.
Вдруг буря с ливнем полгоры подмоет,
Уж то-то радости таким, как вы,
Глядеть, как целый акр земли несется
С камнями вниз. Иль майская гроза
Все занесет январским белым снегом,
И в одну ночь достанется воронам
На растерзанье сотни две овец.
Умрет пастух в горах случайной смертью,
Весною ледоходом мост снесет,
Лес вырубят для наших же построек,
Родины иль крестины, поле вспашут,
Отправят дочь куда-нибудь служить,
Ткать кончат, старые часы починят,
Все это помнится отлично всеми,
И по событьям счет годам ведется
Всегда двойной - один для всей долины,
Другой свой собственный в хозяйстве каждом.
А обо мне судили вы неверно,
Я летописцем здесь считаюсь.
Леонард
Все же,
Простите, я на кладбище не вижу
Особенной заботы об ушедших,
Могилы матери дитя не сыщет.
Ни памятников нет, ни плит надгробных,
Нет черепов с костями, говорящих
О том, что все здесь в нашей жизни бренно,
Нет символов бессмертья, будто здесь
И не приют последний для умерших,
А так, простое поле или луг.
Священник
От первого от вас я это слышу.
Не спорю, если б в Англии повсюду
Похожи были бы кладбищи на наше,
Каменотесы по миру пошли бы.
Но вы неверно судите о нас.
Нам надписей надгробных и не надо,
У очага мы мертвых вспоминаем,
И нас бессмертьем утешать излишне,
Ведь тот, кто здесь, в горах, как мы, родился,
Тот так спокойно думает о смерти,
Что для него все ясно и без слов.
Леонард
Как видно, здесь живут второю жизнью
В воспоминаньях люди. Верно,
Вы рассказать могли бы очень много
Об этих вот могилах.
Священник
Ну еще бы!
За восемьдесят лет немало слышал
И видел я кругом. Когда бы могли мы
У моего камина зимний вечер
В беседе провести, мы верно б с вами,
Перебирая эти вот могилы
И странствуя так от одной к другой,
Немало с чем столкнулись бы в дороге.
Вот эта вот у самых ваших ног,
Она по виду как и все другие,
А человек, схороненный под нею,
Погиб с разбитым сердцем.
Леонард
Это случай
Довольно частый. Лучше расскажите
Про ту могилу вот на возвышенье,
Последнюю из трех почти что рядом
С куском скалы в стене.
Священник
Ах, это Вальтер.
Да, Вальтер Ибанк. В восемьдесят лет
Седой как лунь, но моложавый видом,
Он был душой на юношу похож.
Пять поколений предков потрудилось
Над хижиной и тем клочком земли,
Который Вальтеру потом достался.
Работали не покладая рук,
Стремясь хоть что-нибудь к нему прибавить,
Внук продолжал оставленное дедом,
Но им борьба досталась нелегко,
И Вальтер унаследовал немного:
Все ту же страсть к работе, это поле,
А с ним долги и вечный недород.
Немало лет держался старый Вальтер,
Всегда был бодр и весел, не взирая
На все повинности и закладные,
Но все-таки не выдержал вконец
И раньше времени сошел в могилу.
Да, бедный Вальтер. Ведает Господь,
Как жизнь ему давалась трудно; все же
Такой походки легкой в Эннерделе
Не помню я, и как сейчас я вижу,
Как быстро он идет вниз по тропинке
И двое внуков следом...
Вам, однако,
По крайней мере, если наш владелец
Вам не окажет здесь гостеприимства,
Далекий путь сегодня предстоит.
А здесь места глухие даже летом.
Леонард
А двое сирот?
Священник
Сирот? Здесь лежат
Бок о бок их родители, но Вальтер,
Пока был жив, им заменял обоих,
Вдвойне им был отцом; а если слезы
И нежность сердца старого, с которой
Он говорил о них, назвать к тому же
Любовью материнской - право, Вальтер
Был матерью наполовину им.
Вот вы чужой, а как родного, видно,
Вас мой рассказ заставил прослезиться.
И эта вот могила тоже стоит
Вниманья вашего.
Леонард
Надеюсь,
Что мальчики любили старика.
Священник
И как еще! Но меж собою тоже
Они всегда душа с душою жили.
Их из пеленок старый Вальтер взял,
Единственной родней для них остался,
Любил их всею старческой любовью,
Но все ж у мальчиков осталось в сердце
Довольно чувства, чтобы уделить
Друг другу. Был, должно быть, Леонард
На полтора лишь года старше брата,
Но выше был, и разница казалась
Заметней. Верите ль, при виде их
И на душе отрадней становилось.
Им от дому, должно быть, мили три
Идти до нашей школы нужно было,
А в дождь у нас дорога - не пройти.
Видали сами - каждая речонка
Потоком бурным разольется сразу.
В такие дни никто не выходил,
А Леонард сажал на плечи брата
И отправлялся вброд шагать. Я видел
Довольно часто, как переплавлялись
Через ручей они. Вода иной раз
Была им по колено, а их книги
На камне были сложены сухом.
И, помнится, однажды я подумал,
Взглянув на наши скалы и холмы,
Что Бог, который создал эту книгу,
Вознаградит заботливость такую.
Леонард
Быть может...
Священник
Право, Англия вскормила
Себе вполне достойных сыновей.
Поверите ль, но их и в воскресенье
Под осень гроздья спеющих орехов
И солнечные дни не отвлекали
От церкви и от долга христьянина.
Да! Леонард и Джемс! Бьюсь об заклад,
Что им в горах знаком был каждый камень,
Что каждую ложбину, каждый выступ,
Куда проникнуть только можно, знали
Они ничуть не хуже резвых ланей,
Сроднились с ними, как цветы с землею,
Как воронята, по скалам резвились,
И все-таки и в чтенье и в письме
От сверстников они не отставали.
Перед отъездом самым Леонард
Зашел ко мне. Я Библию в дорогу
Тогда ему на память подарил,
И голову даю на отсеченье,
Что если жив он - эта книга с ним.
Леонард
Но не пришлось, как видно, братьям вместе
Жить до конца!
Священник
Нам всем хотелось страшно,
И старикам, и молодым, чтоб оба
У нас остались жить, и я молился
В душе о том же самом. Леонард...
Леонард
Так Джемс еще остался здесь?
Священник
О старшем
Я говорю сейчас. У них был дядя
Богач, как раз в ту пору занимался
Морской торговлей. Если бы не он,
То Леонард не взялся б за канаты.
Но старый Вальтер был уж слишком слаб,
Чтобы работать. После его смерти
Все было продано - и дом, и поле,
И стадо, одевавшее семейство
Из рода в род, быть может, сотни лет,
Все с молотка пошло, всего лишились.
И вздумал ради брата Леонард
В морях далеких испытать удачи.
Двенадцать лет не шлет он нам вестей.
Когда б о нем заслышали мы только,
Что он вернулся и идет сюда, -
Мы в тот же день устроили бы праздник,
И эти вот колокола тогда бы
Они - увы! мне страшно и подумать,
Что не придется им звонить о нем,
Ни о живом, ни даже об умершем.
Последний раз передавали нам,
Что в Африке он неграм в плен попался.
Немало там он испытал, должно быть,
Несчастный мальчик! Расставаясь, он
Взял за руку меня и обещал мне,
Что, если только он разбогатеет,
Он вновь сюда вернется кончить жизнь
И лечь в могилу с нами.
Леонард
Если только
Настанет этот день когда-нибудь,
Счастливей всех он сам, конечно, будет.
Священник
Еще бы!
Леонард
Вы сказали мне сейчас,
Что вся родня его лежит в могиле,
Но у него был брат еще.
Священник
О да,
Но это тоже повесть из печальных.
Джемс смолоду здоровьем нежен был,
И горца дух сказался в нем слабее,
Хотя и робким тоже не был он.
Брат окружал его своей заботой.
Когда ж с его отъездом Джемс остался
Совсем один, он на глазах стал чахнуть,
Сошел румянец быстро с юных щек.
Леонард
Но детских здесь могил я не заметил.
Священник
Да, верно. Он оправился потом,
Его к себе мы взяли. Наш поселок
Усыновил его, и так он жил
Где месяц, два, где даже и полгода.
Он был одет, накормлен и любим,
Быть может, даже счастлив был отчасти,
Но мне всегда казалось, что в душе
О брате он тоскует непрестанно.
Джемс долго жил под кровом у меня,
И я заметил, как он часто ночью
(Чего до сей поры с ним не бывало)
Вставал с постели и во сне ходил
По комнате и брата звал к себе.
Вас тронул мой рассказ? Простите, сударь,
Несправедливо я судил о вас.
Леонард
А как же умер юноша?
Священник
Однажды
(С тех пор прошло двенадцать лет, не меньше)
Он майским утром пас в горах ягнят
С товарищами вместе. Солнце ярко
В безоблачных светило небесах.
С холма на холм они перебирались.
Устал ли он иль просто отдал дань
Случайной лени, только он отстал
От них дорогой. Видите обрыв?
Над ним поднялись скалы, точно замок,
И высится утес посередине,
Его Столпом прозвали пастухи.
Товарищи заметить не успели,
Как Джемс остался на его вершине
И там в кустах улегся отдохнуть.
Когда они обратно проходили,
Его там не было. Беды не чая,
Они в село вернулись. Но один
Зашел случайно в дом, где в это время
Жил бедный мальчик. Он не возвращался.
Весь день его никто нигде не видел.
Настало утро. Джемса нет как нет.
Все бросились на поиски тотчас же,
Кто к озеру, кто к речке. Только в полдень
Его нашли под этим же утесом.
Он не дышал, он весь был искалечен,
Три дня спустя я хоронил его.
Бедняжка, право, вот его могила.
Леонард
Так вот его могила! Вы сказали,
Что он был счастлив?
Священник
Счастлив? Да, ручаюсь.
Леонард
И все его любили?
Священник
Он повсюду
Всегда был встречен точно сын родной.
Леонард
В душе его ничто не тяготило?
Священник
О нет. Имел он случай убедиться,
Что время лучший врач для сердца. Правда,
Он до конца о брате Леонарде
Всегда с любовью прежней говорил.
Леонард
И страшный грех не мог он взять на совесть?
Священник
Избави Боже! Я вам говорил,
Что у него привычка появилась,
От горя или просто так случайно,
Бродить во сне. И мы решили все,
Что он, пригретый солнцем на траве,
Уснул, друзей прихода дожидаясь.
И сонный встал и подошел к обрыву
И вниз сорвался. Здесь сомнений нет.
Должно быть, он за посох ухватился
И падал с ним. Висел потом он долго
Над пропастью - так и истлел в кустах.
Священник кончил свой рассказ, и путник
Благодарить хотел его, но сердце
Так больно сжалось, что не стало силы
Сказать хоть слово. Молча к воротам
Направились они. Пока священник
Отодвигал засов, в последний раз
Окинул взглядом Леонард могилы
И вымолвил чуть слышно: "Милый брат!"
Священник этих слов его не слышал
И, указав на дом свой незнакомцу,
Гостеприимно предложил ночлег.
Но Леонард сказал ему учтиво,
Что вечер тих и он предпочитает
Пуститься в путь, - и быстро прочь пошел.
До ближней рощи было недалеко,
И там в тени развесистых деревьев
Присел несчастный путник. Перед ним
Рассказ недавний ожил вдруг невольно,
Он детство вспомнил, долгие скитанья.
Он вспомнил все. Теснились перед ним
Надежд и мыслей прежних вереницы,
Которые он так лелеял нежно
В душе всего лишь час тому назад.
И в этот миг ему так ясно стало,
Что для него теперь уж невозможно
Вернуться снова в мирную долину,
Где протекли все лучшие года.
В душе созрело новое решенье,
И он, дойдя опять до Эннердела,
Священнику отправил в ту же ночь
Письмо, где он просил его прощенья,
Что вечером во время их беседы
По слабости душевной не назвался
И имя скрыл свое. Потом он снова
На свой корабль вернулся и теперь,
Седой моряк, навек сроднился с морем.
A Pastoral Poem
If from the public way you turn your steps
Up the tumultuous brook of Greenhead Ghyll,
You will suppose that with an upright path
Your feet must struggle; in such bold ascent
The pastoral mountains front you, face to face.
But, courage! for around that boisterous brook
The mountains have all opened out themselves,
And made a hidden valley of their own.
No habitation can be seen; but they
Who journey thither find themselves alone
With a few sheep, with rocks and stones, and kites
That overhead are sailing in the sky.
It is in truth an utter solitude;
Nor should I have made mention of this Dell
But for one object which you might pass by
Might see and notice not. Beside the brook
Appears a straggling heap of unhewn stones!
And to that simple object appertains
A story-unenriched with strange events,
Yet not unfit, I deem, for the fireside,
Or for the summer shade. It was the first
Of those domestic tales that spake to me
Of shepherds, dwellers in the valleys, men
Whom I already loved; not verily
For their own sakes, but for the fields and hills
Where was their occupation and abode.
And hence this Tale, while I was yet a Boy
The little colour that he had was soon
Stolen from his cheek; he drooped, and pined, and pined -
Leonard.
But these are all the graves of full-grown men!
Priest.
Ay, Sir, that passed away: we took him to us;
He was the child of all the dale - he lived
Three months with one, and six months with another,
And wanted neither food, nor clothes, nor love:
And many, many happy days were his.
But, whether blithe or sad, 'tis my belief
His absent Brother still was at his heart.
And, when he dwelt beneath our roof, we found
(A practice till this time unknown to him)
That often, rising from his bed at night,
He in his sleep would walk about, and sleeping
He sought his brother Leonard. - You are moved!
Forgive me, Sir: before I spoke to you,
I judged you most unkindly.
Leonard.
But this Youth,
How did he die at last?
Priest.
One sweet May-morning,
(It will be twelve years since when Springs returns)
He had gone forth among the new-dropped lambs,
With two or three companions, whom their course
Of occupation led from height to height
Under a cloudless sun-till he, at length,
Through weariness, or, haply, to indulge
The humour of the moment, lagged behind.
You see yon precipice; - it wears the shape
Of a vast building made of many crags;
And in the midst is one particular rock
That rises like a column from the vale,
Whence by our shepherds it is called, THE PILLAR.
Upon its aery summit crowned with heath,
The loiterer, not unnoticed by his comrades,
Lay stretched at ease; but, passing by the place
On their return, they found that he was gone.
No ill was feared; till one of them by chance
Entering, when evening was far spent, the house
Which at that time was James's home, there learned
That nobody had seen him all that day:
The morning came, and still he was unheard of:
The neighbours were alarmed, and to the brook
Some hastened; some ran to the lake: ere noon
They found him at the foot of that same rock
Dead, and with mangled limbs. The third day after
I buried him, poor Youth, and there he lies!
Leonard.
And that then is his grave! - Before his death
You say that he saw many happy years?
Priest.
Ay, that he did -
Leonard.
And all went well with him? -
Priest.
If he had one, the Youth had twenty homes.
Leonard.
And you believe, then, that his mind was easy? -
Priest.
Yes, long before he died, he found that time
Is a true friend to sorrow; and unless
His thoughts were turned on Leonard's luckless fortune,
He talked about him with a cheerful love.
Leonard.
He could not come to an unhallowed end!
Priest.
Nay, God forbid! - You recollect I mentioned
A habit which disquietude and grief
Had brought upon him; and we all conjectured
That, as the day was warm, he had lain down
On the soft heath, - and, waiting for his comrades,
He there had fallen asleep; that in his sleep
He to the margin of the precipice
Had walked, and from the summit had fallen headlong:
And so no doubt he perished. When the Youth ,
Fell, in his hand he must have grasped, we think,
His shepherd's staff; for on that Pillar of rock
It had been caught mid-way; and there for years
It hung; - and mouldered there.
The Priest here ended -
The Stranger would have thanked him, but he felt
A gushing from his heart, that took away
The power of speech. Both left the spot in silence;
And Leonard, when they reached the churchyard gate,
As the Priest lifted up the latch, turned round, -
And, looking at the grave, he said, "My Brother!"
The Vicar did not hear the words: and now,
He pointed towards his dwelling-place, entreating
That Leonard would partake his homely fare:
The other thanked him with an earnest voice;
But added, that, the evening being calm,
He would pursue his journey. So they parted.
It was not long ere Leonard reached a grove
That overhung the road: he there stopped short
And, sitting down beneath the trees, reviewed
All that the Priest had said: his early years
Were with him: - his long absence, cherished hopes,
And thoughts which had been his an hour before,
All pressed on him with such a weight, that now,
This vale, where he had been so happy, seemed
A place in which he could not bear to live:
So he relinquished all his purposes.
He travelled back to Egremont: and thence,
That night, he wrote a letter to the Priest,
Reminding him of what had passed between them;
And adding, with a hope to be forgiven,
That it was from the weakness of his heart
He had not dared to tell him who he was.
This done, he went on shipboard, and is now
A Seaman, a grey-headed Mariner.
"Туристам этим, Господи прости,
Должно быть, хорошо живется: бродят
Без дела день-деньской - и горя мало,
Как будто и земли под ними нет,
А только воздух, и они порхают,
Как мотыльки, все лето. На скале
С карандашом и книжкой на коленях
Усядутся и что-то строчат, строчат.
За это время можно было б смело
Пройти миль десять или у соседа
На поле выжать целый добрый акр.
А этот вот ленивец, что он ищет?
Чего ему еще там нужно? Право,
У нас на кладбище нет монументов,
Нет надписей надгробных, - только дерн
Да бедные могилы".
Так заметил
Своей жене священник в Эннерделе.
Был летний вечер, у крыльца спокойно
На каменной приступке он сидел
И занят был работой мирной. Тут же
Сидела и его жена на камне
И шерсть чесала, он же подавал
Сквозь зубья двух гребней блестящих пряжу
На прялку младшей дочери своей,
Которая работала с ним рядом,
И колесо под ловкими руками,
Послушное ее ступне проворной,
Вертелось мерно. Много раз подряд
С недоуменьем взгляд бросал священник
Туда, где за стеною, мхом поросшей,
Виднелась церковь. Наконец он встал,
Заботливо сложил все инструменты
На кучу белоснежной мягкой шерсти,
Им заготовленной, и по тропинке,
Ведущей к церкви от крыльца, пошел,
Чтоб расспросить, что нужно незнакомцу,
Который все не уходил оттуда.
Тому давно он знал его отлично,
То был пастух. В шестнадцать лет покинул
Он край родной, чтоб вверить воле ветра
Свою судьбу. Назвали моряки
Его товарищем, и с ними двадцать лет
Скитался он, но все ж недаром вырос
Он здесь, в горах. По-прежнему остался
На море бурном пастухом в душе.
Да! Леонарду чуялись невольно
Сквозь скрип снастей родные отголоски
Деревьев, водопадов. В те часы,
Когда все тот же непрестанный ветер
Под тропиками целые недели
С одним и тем же вечным постоянством
Им раздувал надежный крепкий парус
И долгий путь в безбрежном океане
Еще длинней казался, - часто он
В безделии томительном и скучном
Глядел подолгу за борт корабля;
Бежали мимо волны голубые,
И с брызгами и пеной гребней белых
Знакомые картины проплывали,
В душе рождалось страстное желанье,
И в глубине морской он ясно видел
Гор очертанья, видел он стада
Овец пасущихся, холмы, деревья
И пастухов в одежде домотканой,
Которую носил и он.
Теперь,
Покинув жизнь опасную на море
И кое-как скопив немного денег
В далекой Индии, к родным местам
Вернулся он, чтоб снова, как в те годы,
Зажить в тиши. Ведь здесь остался брат,
С которым он и в зной, и в непогоду
Когда-то пас стада среди холмов
Всегда вдвоем и о котором часто
Он вспоминал в скитаниях своих.
Другой родни они не знали вовсе.
У Леонарда сердце сжалось больно,
Когда он к дому тихо подходил.
И вот, о брате расспросить не смея,
На кладбище прошел он прямо к церкви.
Он помнил, где лежат его родные,
И по числу могил узнать он думал,
Жив или нет любимый брат. Увы,
Одной могилой стало больше. Долго
Стоял он здесь, но в памяти его
Смешалось все, он начал сомневаться,
Надеяться, быть может, он ошибся.
Быть может, этот холмик был и раньше
И он забыл его. Ведь нынче в полдень
Он посреди полей давно знакомых
С дороги чуть не сбился... И в душе
Воспоминанья ожили. Казалось,
Что все кругом теперь глядит иначе,
Что изменились как-то лес и поле,
Что даже прежних скал как будто нет.
Меж тем священник подошел к ограде
И незаметно отворил калитку,
Смеясь в душе, окинул Леонарда
Лукавым взглядом с головы до ног.
"Ну так и есть, - подумал он с улыбкой, -
Один из тех скитальцев нелюбимых,
Кому до нашей жизни дела нет,
Чьи руки вечно празднуют. Конечно,
Зашел сюда, дорогой размечтавшись,
И будет слезы лить в уединеньи
И до заката дураком стоять".
Почтенный пастырь мог бы очень долго
Так рассуждать один с самим собою,
Остановившись у ворот, когда бы
Не подошел к нему сам незнакомец.
Викария узнал тотчас же он,
Но поклонился, будто бы впервые
Его он видел, и заговорил.
Леонард
Вам, верно, здесь живется беззаботно,
Проходят годы мирной чередою,
Встречаете вы их приход радушно,
Их провожаете без сожаленья
И забываете. Едва ль за целый год
Похоронить кого-нибудь придется.
И все-таки не вечно все кругом,
И мы, которым здесь досталось жизни
Шесть или семь десятков лет, не боле,
Мы не единственные здесь подвластны
И времени и смерти. Проходил я
Когда-то раньше этими местами,
И помнится, что здесь была тропинка
Вдоль по ручью - ее уже не видно,
И эта вот расселина, по-моему,
Теперь глядит иначе...
Священник
Что вы, нет,
Она все та же, что была.
Леонард
Быть может,
Вот та?
Священник
Вы правы. Видно, ваша память,
Товарищ добрый, вам не изменяет.
На тех холмах (глухие там места)
Там два ручья текли почти что рядом,
Как будто бы велела им природа
Быть спутниками вечно. В ту скалу
Ударила раз молния. Расселась
Она глубоко, и один ручей
Иссяк с тех пор, - другой журчит поныне.
Событья все у нас наперечет.
Вдруг буря с ливнем полгоры подмоет,
Уж то-то радости таким, как вы,
Глядеть, как целый акр земли несется
С камнями вниз. Иль майская гроза
Все занесет январским белым снегом,
И в одну ночь достанется воронам
На растерзанье сотни две овец.
Умрет пастух в горах случайной смертью,
Весною ледоходом мост снесет,
Лес вырубят для наших же построек,
Родины иль крестины, поле вспашут,
Отправят дочь куда-нибудь служить,
Ткать кончат, старые часы починят,
Все это помнится отлично всеми,
И по событьям счет годам ведется
Всегда двойной - один для всей долины,
Другой свой собственный в хозяйстве каждом.
А обо мне судили вы неверно,
Я летописцем здесь считаюсь.
Леонард
Все же,
Простите, я на кладбище не вижу
Особенной заботы об ушедших,
Могилы матери дитя не сыщет.
Ни памятников нет, ни плит надгробных,
Нет черепов с костями, говорящих
О том, что все здесь в нашей жизни бренно,
Нет символов бессмертья, будто здесь
И не приют последний для умерших,
А так, простое поле или луг.
Священник
От первого от вас я это слышу.
Не спорю, если б в Англии повсюду
Похожи были бы кладбищи на наше,
Каменотесы по миру пошли бы.
Но вы неверно судите о нас.
Нам надписей надгробных и не надо,
У очага мы мертвых вспоминаем,
И нас бессмертьем утешать излишне,
Ведь тот, кто здесь, в горах, как мы, родился,
Тот так спокойно думает о смерти,
Что для него все ясно и без слов.
Леонард
Как видно, здесь живут второю жизнью
В воспоминаньях люди. Верно,
Вы рассказать могли бы очень много
Об этих вот могилах.
Священник
Ну еще бы!
За восемьдесят лет немало слышал
И видел я кругом. Когда бы могли мы
У моего камина зимний вечер
В беседе провести, мы верно б с вами,
Перебирая эти вот могилы
И странствуя так от одной к другой,
Немало с чем столкнулись бы в дороге.
Вот эта вот у самых ваших ног,
Она по виду как и все другие,
А человек, схороненный под нею,
Погиб с разбитым сердцем.
Леонард
Это случай
Довольно частый. Лучше расскажите
Про ту могилу вот на возвышенье,
Последнюю из трех почти что рядом
С куском скалы в стене.
Священник
Ах, это Вальтер.
Да, Вальтер Ибанк. В восемьдесят лет
Седой как лунь, но моложавый видом,
Он был душой на юношу похож.
Пять поколений предков потрудилось
Над хижиной и тем клочком земли,
Который Вальтеру потом достался.
Работали не покладая рук,
Стремясь хоть что-нибудь к нему прибавить,
Внук продолжал оставленное дедом,
Но им борьба досталась нелегко,
И Вальтер унаследовал немного:
Все ту же страсть к работе, это поле,
А с ним долги и вечный недород.
Немало лет держался старый Вальтер,
Всегда был бодр и весел, не взирая
На все повинности и закладные,
Но все-таки не выдержал вконец
И раньше времени сошел в могилу.
Да, бедный Вальтер. Ведает Господь,
Как жизнь ему давалась трудно; все же
Такой походки легкой в Эннерделе
Не помню я, и как сейчас я вижу,
Как быстро он идет вниз по тропинке
И двое внуков следом...
Вам, однако,
По крайней мере, если наш владелец
Вам не окажет здесь гостеприимства,
Далекий путь сегодня предстоит.
А здесь места глухие даже летом.
Леонард
А двое сирот?
Священник
Сирот? Здесь лежат
Бок о бок их родители, но Вальтер,
Пока был жив, им заменял обоих,
Вдвойне им был отцом; а если слезы
И нежность сердца старого, с которой
Он говорил о них, назвать к тому же
Любовью материнской - право, Вальтер
Был матерью наполовину им.
Вот вы чужой, а как родного, видно,
Вас мой рассказ заставил прослезиться.
И эта вот могила тоже стоит
Вниманья вашего.
Леонард
Надеюсь,
Что мальчики любили старика.
Священник
И как еще! Но меж собою тоже
Они всегда душа с душою жили.
Их из пеленок старый Вальтер взял,
Единственной родней для них остался,
Любил их всею старческой любовью,
Но все ж у мальчиков осталось в сердце
Довольно чувства, чтобы уделить
Друг другу. Был, должно быть, Леонард
На полтора лишь года старше брата,
Но выше был, и разница казалась
Заметней. Верите ль, при виде их
И на душе отрадней становилось.
Им от дому, должно быть, мили три
Идти до нашей школы нужно было,
А в дождь у нас дорога - не пройти.
Видали сами - каждая речонка
Потоком бурным разольется сразу.
В такие дни никто не выходил,
А Леонард сажал на плечи брата
И отправлялся вброд шагать. Я видел
Довольно часто, как переплавлялись
Через ручей они. Вода иной раз
Была им по колено, а их книги
На камне были сложены сухом.
И, помнится, однажды я подумал,
Взглянув на наши скалы и холмы,
Что Бог, который создал эту книгу,
Вознаградит заботливость такую.
Леонард
Быть может...
Священник
Право, Англия вскормила
Себе вполне достойных сыновей.
Поверите ль, но их и в воскресенье
Под осень гроздья спеющих орехов
И солнечные дни не отвлекали
От церкви и от долга христьянина.
Да! Леонард и Джемс! Бьюсь об заклад,
Что им в горах знаком был каждый камень,
Что каждую ложбину, каждый выступ,
Куда проникнуть только можно, знали
Они ничуть не хуже резвых ланей,
Сроднились с ними, как цветы с землею,
Как воронята, по скалам резвились,
И все-таки и в чтенье и в письме
От сверстников они не отставали.
Перед отъездом самым Леонард
Зашел ко мне. Я Библию в дорогу
Тогда ему на память подарил,
И голову даю на отсеченье,
Что если жив он - эта книга с ним.
Леонард
Но не пришлось, как видно, братьям вместе
Жить до конца!
Священник
Нам всем хотелось страшно,
И старикам, и молодым, чтоб оба
У нас остались жить, и я молился
В душе о том же самом. Леонард...
Леонард
Так Джемс еще остался здесь?
Священник
О старшем
Я говорю сейчас. У них был дядя
Богач, как раз в ту пору занимался
Морской торговлей. Если бы не он,
То Леонард не взялся б за канаты.
Но старый Вальтер был уж слишком слаб,
Чтобы работать. После его смерти
Все было продано - и дом, и поле,
И стадо, одевавшее семейство
Из рода в род, быть может, сотни лет,
Все с молотка пошло, всего лишились.
И вздумал ради брата Леонард
В морях далеких испытать удачи.
Двенадцать лет не шлет он нам вестей.
Когда б о нем заслышали мы только,
Что он вернулся и идет сюда, -
Мы в тот же день устроили бы праздник,
И эти вот колокола тогда бы
Они - увы! мне страшно и подумать,
Что не придется им звонить о нем,
Ни о живом, ни даже об умершем.
Последний раз передавали нам,
Что в Африке он неграм в плен попался.
Немало там он испытал, должно быть,
Несчастный мальчик! Расставаясь, он
Взял за руку меня и обещал мне,
Что, если только он разбогатеет,
Он вновь сюда вернется кончить жизнь
И лечь в могилу с нами.
Леонард
Если только
Настанет этот день когда-нибудь,
Счастливей всех он сам, конечно, будет.
Священник
Еще бы!
Леонард
Вы сказали мне сейчас,
Что вся родня его лежит в могиле,
Но у него был брат еще.
Священник
О да,
Но это тоже повесть из печальных.
Джемс смолоду здоровьем нежен был,
И горца дух сказался в нем слабее,
Хотя и робким тоже не был он.
Брат окружал его своей заботой.
Когда ж с его отъездом Джемс остался
Совсем один, он на глазах стал чахнуть,
Сошел румянец быстро с юных щек.
Леонард
Но детских здесь могил я не заметил.
Священник
Да, верно. Он оправился потом,
Его к себе мы взяли. Наш поселок
Усыновил его, и так он жил
Где месяц, два, где даже и полгода.
Он был одет, накормлен и любим,
Быть может, даже счастлив был отчасти,
Но мне всегда казалось, что в душе
О брате он тоскует непрестанно.
Джемс долго жил под кровом у меня,
И я заметил, как он часто ночью
(Чего до сей поры с ним не бывало)
Вставал с постели и во сне ходил
По комнате и брата звал к себе.
Вас тронул мой рассказ? Простите, сударь,
Несправедливо я судил о вас.
Леонард
А как же умер юноша?
Священник
Однажды
(С тех пор прошло двенадцать лет, не меньше)
Он майским утром пас в горах ягнят
С товарищами вместе. Солнце ярко
В безоблачных светило небесах.
С холма на холм они перебирались.
Устал ли он иль просто отдал дань
Случайной лени, только он отстал
От них дорогой. Видите обрыв?
Над ним поднялись скалы, точно замок,
И высится утес посередине,
Его Столпом прозвали пастухи.
Товарищи заметить не успели,
Как Джемс остался на его вершине
И там в кустах улегся отдохнуть.
Когда они обратно проходили,
Его там не было. Беды не чая,
Они в село вернулись. Но один
Зашел случайно в дом, где в это время
Жил бедный мальчик. Он не возвращался.
Весь день его никто нигде не видел.
Настало утро. Джемса нет как нет.
Все бросились на поиски тотчас же,
Кто к озеру, кто к речке. Только в полдень
Его нашли под этим же утесом.
Он не дышал, он весь был искалечен,
Три дня спустя я хоронил его.
Бедняжка, право, вот его могила.
Леонард
Так вот его могила! Вы сказали,
Что он был счастлив?
Священник
Счастлив? Да, ручаюсь.
Леонард
И все его любили?
Священник
Он повсюду
Всегда был встречен точно сын родной.
Леонард
В душе его ничто не тяготило?
Священник
О нет. Имел он случай убедиться,
Что время лучший врач для сердца. Правда,
Он до конца о брате Леонарде
Всегда с любовью прежней говорил.
Леонард
И страшный грех не мог он взять на совесть?
Священник
Избави Боже! Я вам говорил,
Что у него привычка появилась,
От горя или просто так случайно,
Бродить во сне. И мы решили все,
Что он, пригретый солнцем на траве,
Уснул, друзей прихода дожидаясь.
И сонный встал и подошел к обрыву
И вниз сорвался. Здесь сомнений нет.
Должно быть, он за посох ухватился
И падал с ним. Висел потом он долго
Над пропастью - так и истлел в кустах.
Священник кончил свой рассказ, и путник
Благодарить хотел его, но сердце
Так больно сжалось, что не стало силы
Сказать хоть слово. Молча к воротам
Направились они. Пока священник
Отодвигал засов, в последний раз
Окинул взглядом Леонард могилы
И вымолвил чуть слышно: "Милый брат!"
Священник этих слов его не слышал
И, указав на дом свой незнакомцу,
Гостеприимно предложил ночлег.
Но Леонард сказал ему учтиво,
Что вечер тих и он предпочитает
Пуститься в путь, - и быстро прочь пошел.
До ближней рощи было недалеко,
И там в тени развесистых деревьев
Присел несчастный путник. Перед ним
Рассказ недавний ожил вдруг невольно,
Он детство вспомнил, долгие скитанья.
Он вспомнил все. Теснились перед ним
Надежд и мыслей прежних вереницы,
Которые он так лелеял нежно
В душе всего лишь час тому назад.
И в этот миг ему так ясно стало,
Что для него теперь уж невозможно
Вернуться снова в мирную долину,
Где протекли все лучшие года.
В душе созрело новое решенье,
И он, дойдя опять до Эннердела,
Священнику отправил в ту же ночь
Письмо, где он просил его прощенья,
Что вечером во время их беседы
По слабости душевной не назвался
И имя скрыл свое. Потом он снова
На свой корабль вернулся и теперь,
Седой моряк, навек сроднился с морем.
A Pastoral Poem
If from the public way you turn your steps
Up the tumultuous brook of Greenhead Ghyll,
You will suppose that with an upright path
Your feet must struggle; in such bold ascent
The pastoral mountains front you, face to face.
But, courage! for around that boisterous brook
The mountains have all opened out themselves,
And made a hidden valley of their own.
No habitation can be seen; but they
Who journey thither find themselves alone
With a few sheep, with rocks and stones, and kites
That overhead are sailing in the sky.
It is in truth an utter solitude;
Nor should I have made mention of this Dell
But for one object which you might pass by
Might see and notice not. Beside the brook
Appears a straggling heap of unhewn stones!
And to that simple object appertains
A story-unenriched with strange events,
Yet not unfit, I deem, for the fireside,
Or for the summer shade. It was the first
Of those domestic tales that spake to me
Of shepherds, dwellers in the valleys, men
Whom I already loved; not verily
For their own sakes, but for the fields and hills
Where was their occupation and abode.
And hence this Tale, while I was yet a Boy