Воробьев Евгений Захарович. Земля, до восстребования

   В е р н ы й  д р у г".
   По словам Орнеллы, передача записки прошла преотлично. "Третьим лишним" при их свидании оказался сонливый, нелюбопытный толстяк, которого все время клонит ко сну; боишься, как бы толстяк не упал со стула.
   О самом заветном Орнелла разговаривала с Ренато взглядами и намеками, а во всеуслышание - о разных пустяках.
   - Я почти ничего не помню из последнего разговора с Ренато, призналась Орнелла. - Мы сидели на скамье, тесно прижавшись друг к другу, со сдвинутыми локтями, а мое плечо таяло под сильной рукой Ренато... Мне так мешала неотвязная мысль, что минуты бегут, бегут, бегут. Все время мысленно считала - сколько минут осталось до того, как я унесу на губах его прощальный поцелуй? Мысль, что свидание вот-вот кончится, мешала насладиться им вполне... Мне кажется, я только слушала его голос, сама говорила мало. А прощальный поцелуй помогает дожить до следующего свидания...
   При расставании, полном немой боли, вся жизнь души может быть выражена страстным, долгим поцелуем. И в это мгновение Орнелла успела втолкнуть в рот Ренато липкий секретный комочек; каждую секунду свидания она ощупывала его языком.
   - Долго, долго стояла я потом за воротами тюрьмы, - вздохнула Орнелла. - Стояла, как тумба, как пень, и не могла сдвинуться с места.
   Скарбек смерил Орнеллу взглядом профессионального фотографа, синьорину с такой фигурой, с такими красивыми ногами надо было снять во весь рост и вывесить ее фотографию в витрине. Не одна сотня прохожих задержится на дню у витрины "Моменто", и все будут пялить глаза на такую тумбу, на такой пень...
   Открытка Джаннине с просьбой о продаже личных вещей и присылке денег пришла из тюрьмы через пять дней - подтверждение того, что записка дошла по назначению. Двусторонняя операция прошла блестяще!
   В следующий раз через Орнеллу - Ренато передали записку, в которой Кертнеру рекомендовалось внимательно прочитать в посылаемом ему католическом журнале все страницы, оканчивающиеся цифрой шесть.
   На этот раз связным Скарбека не повезло. В комнате свидания дежурил хромоногий с подергивающейся щекой. Он сразу уселся на скамейку между молодыми людьми и с удовольствием играл роль решетки. Не позволил даже обняться! Им так хотелось сплести пальцы рук, а еще больше тосковали их губы.
   Как тут передать записку?
   Такое осложнение было, однако, предусмотрено. Орнелле удалось пересказать содержание записки благодаря тому, что бездушный офицер-решетка - южанин, уроженец Калабрии, а молодые люди - северяне и оба нарочно утрировали особенности пьемонтского диалекта.
   Орнелла содержание записки вызубрила, но Ренато не был к тому подготовлен. Он же все-таки пришел на свидание с любимой, а не на явку! Чтобы Ренато запомнил записку, пришлось ее содержание незаметно вплетать в ткань разговора и повторить несколько раз.
   Орнелла все время помнила о предупреждении Скарбека: в случае каких-либо осложнений записку проглотить.
   Записка на русском языке:
   "Приказываю подписать прошение о помиловании, это ускорит течение болезни. Превращать твою болезнь в политическое дело сейчас нецелесообразно. Продолжай отрицать связь с нами. Тюремную администрацию без надобности не дразнить и тем бесцельно не ухудшать своего положения, вызывая к себе репрессии. Извини за начальнический тон.
   С т а р и к".
   И эта записка нашла адресата, в чем Скарбек убедился через несколько дней, когда Орнелла зашла в фотоателье "Моменто".
   Но мог ли Скарбек знать, какую драгоценную обратную почту доставит невеста Ренато?
   63
   В одной камере с Ренато сидели совсем "свежие" заключенные - молодые парни с верфей Специи, с заводов Ансальдо под Генуей, Мирафьори в Турине, "Галилео" во Флоренции, с завода в Фиуме, где изготовлялись торпеды, с заводов "Капрони" и с других предприятий, работавших на Франко. На прогулках узники рассказывали много такого, чего Этьен не мог вызнать, находясь на свободе.
   Молодой коммунист, занимавший койку в углу камеры, рядом с Ренато, работал в цехе, где устанавливал новые прицелы для бомбометания, которые незадолго до того поступили под видом примусов: на коробки наклеены яркие картинки с изображением горящего примуса. Наклейки шведские, а "примусы" из Германии, с завода Цейса.
   Новые прицелы значительно точнее прицелов "галилео". Этьен установил, что "примус" - заимствованное изобретение американца Сперри, которым так интересовался, судя по секретной переписке, лорд Бивербрук. Министр авиационной промышленности Англии Бивербрук хотел снабдить этими прицелами для бомбометания английские самолеты. Он просил американцев сообщить техническую характеристику прицела, прислать чертежи. Американцы же тянули, не хотели расстаться со своим секретом. А секрет прицельного устройства, оказывается, уже у немцев! Да, кухарки с подобными "примусами" не возятся, не много на них настряпаешь...
   Помимо шифровки о прицелах Этьен переслал еще одно сообщение: авиазаводы "фиат", "Капрони" и "Бреда" получили большой и срочный заказ на самолеты из Японии.
   Японцы особенно интересуются тем, как самолеты будут вести себя при морозах. Какое масло не боится мороза в двадцать градусов? Как меняется смазка всего управления? Режим работы мотора при сильных морозах? Как предохранить от обледенения бомбовый прицел? Не нужно ли изменить состав горючего? Как утепляется кабина? Защитный костюм для пилота? Как ведет себя кислородная маска при низких температурах?
   В Центре сами сделают выводы о том, чем вызван заказ японцев на самолеты, не боящиеся мороза в двадцать градусов, и где японцы в ближайшем будущем собираются вести боевые действия.
   Какое счастье, что Этьен не забыл своего последнего шифра!
   Да, он обязан бороться в тюрьме за свое существование. Но он так истосковался по настоящей работе, ему так надоело тратить все силы души, всю изобретательность, смекалку только на борьбу за существование. И как хорошо, что у него появились профессиональные заботы и хлопоты, они наполнили его постылое тюремное прозябание новым сокровенным смыслом. И уже далеко-далеко, куда-то на задний план отступили мелкие тревоги по поводу продажи какого-то костюма, который секретарша ухитрилась включить в опись вещей.
   Важно, что сведения, которыми с ним поделился молодой оружейник, совсем свежие: три месяца назад этот парень оснащал самолеты "капрони-113" приборами и вооружением.
   Этьен надеялся отправить важное донесение в самое ближайшее время. У него сразу улучшились настроение и самочувствие.
   После прилежных упражнений Этьен составил шифрованное письмо и стал нетерпеливо ждать оказии.
   Не забыть той счастливой минуты, когда Ренато подошел к нему на прогулке и сообщил о своем завтрашнем свидании с Орнеллой. Еще неизвестно, кого Орнелла осчастливит своим свиданием больше - любящего жениха или незнакомого ей заключенного 2722.
   Ренато отправился на свидание, а Этьен не находил себе места. Он волновался больше, чем если бы сейчас сам передавал этот секретный комочек бумаги с чертежиком и схемой.
   В подтверждение того, что послание дошло по назначению, Кертнер получил открытку из Швейцарии. Странно, что тюремное начальство, вопреки правилам, вручило эту открытку адресату. Неизвестная корреспондентка мобилизовала весь запас немецких любезностей, чтобы сообщить: она уже купила очки с цейсовскими стеклами и надеется их вскоре выслать.
   Этьен никогда очков не носил и с подобной просьбой ни к кому не обращался. Он угадал руку Анки и понял, что его информация насчет оптических прицелов, техническая характеристика и микроскопический чертежик дошли по назначению.
   64
   Скарбек увеличил фотографию Орнеллы и выставил портрет в витрине "Моменто". На прохожих смотрела очаровательная синьорина в открытом платье, смело облегающем фигуру. Теперь в какой-то мере были обоснованы новые визиты Орнеллы в фотографию. А для Ренато хозяин "Моменто" приготовил полдюжины кабинетных фотографий, все разные, ни одна не похожа на другую.
   - Вы бы смогли зарабатывать деньги как манекенщица, - сказал Скарбек, откровенно любуясь Орнеллой, и таким тоном, будто только что сделал открытие. - У вас не меньше шансов, чем у моей Анки!
   - Я это знаю, - согласилась Орнелла просто и улыбнулась Анке, еще молодой приземистой женщине, страдающей ревматизмом со времен Варшавской цитадели.
   - Он часто смешивает капусту с горохом, - вздохнула Анка.
   Дома у Орнеллы над кроватью висела цветная фотография какой-то знаменитой кинозвезды - не то Греты Гарбо, не то Лиа де Путти. Актриса была снята в весьма откровенном купальном костюме, а фотография испещрена стрелками и цифрами, так что больше походила на какую-то таблицу из учебника анатомии. По мнению знатоков, у кинозвезды этой - идеальная фигура. Вся ее божественная красота и гармония переведена на язык сантиметров. При росте 166 см она обладала следующими достоинствами: бюст 90 см, талия - 58 см, бедра - 91 см, длина ноги - 92 см, длина голени - 40 см, икра - 33 см.
   Лишь по нескольким пунктам Орнелла уступала той девице с цветной фотографии, причем отклонения ерундовские - два-три сантиментра в ту или другую сторону. Она призналась Анке, что ей давно предлагали сниматься для рекламы, но Ренато воспротивился, а что касается предложения конфекциона рекламировать корсеты и бюстгальтеры, то Орнелла отказалась сама. И деньги можно было заработать сразу на четыре поездки к Ренато, но она постеснялась таких съемок - лучше в чем-нибудь откажет себе.
   Несмотря на трагедию с женихом, Орнелла продолжала тщательно следить за собой. Весь рабочий день на ногах, за прилавком мануфактурного магазина, да еще участвует в гребных гонках. Она и в тюрьму послала скакалку, заставила Ренато заниматься гимнастикой.
   Ренато сообщил в открытке, что фотографии Орнеллы висят на стене, возле его тюремной койки, ими любуются даже тюремщики, и сам капо гвардиа спрашивал - кто снят?..
   Но разве дело только в опасности, которой подвергали себя жених и невеста? Конспиратор Скарбек думал лишь об этой стороне дела, а ведь во всем поведении молодых людей была еще и другая, этическая сторона, о ней не переставала думать Анка: "Может, мы лишаем влюбленных непосредственности чувств? Ворвались в их интимную жизнь. Даже поцелуи их отныне отравлены конспиративными требованиями".
   Да, прежде Ренато ждал свидания с радостным и беззаботным возбуждением, а сейчас сильно нервничал, потому что каждый раз ему предстояло выполнить нелегкое и опасное поручение. Ведь перед тем как передать ответ Орнелле, нужно еще получить его из второй камеры через рыжеволосого мойщика окон, нужно надежно спрятать до того дня, когда Ренато поведут в комнату свиданий. А затем кто-то из двоих уносил со свидания записку за щекой.
   Позже Орнелла призналась Анке, что недолго были им в тягость новые тайные обязанности. Каждое свидание отныне больше волновало, лучше запоминалось, поцелуи окрасились новым, надежным чувством. К согласию любящих сердец и к нежной чувственности добавилась обоюдно переживаемая тревога, гордое сознание, что они стали точкой соприкосновения каких-то сил, борющихся на воле, с силами, которые продолжают борьбу в тюрьме.
   65
   Этьен еще раз перечитал записку, переданную через Ренато:
   "Приказываю подписать прошение о помиловании..."
   Отдавая приказ, Старик был знаком с донесением Гри-Гри:
   "...Этьен ведет себя в тюрьме геройски. Его побаивается дирекция, его уважают другие заключенные. По сообщению итальянских друзей, был случай, когда заключенные объявили голодовку, и за это вожаки получили пятнадцать суток карцера. Этьен в это время лежал в тюремном лазарете. Но он оттуда обратился к директору тюрьмы и потребовал, чтобы и ему дали карцер в знак солидарности с остальными".
   После очередного свидания Ренато с Орнеллой Этьен получил новую записку:
   "Прошу подтвердить получение приказа. Напомни мне, сколько месяцев тебе осталось сидеть. Пойму этот как знак, что приказ получен и принят к исполнению. Отказ подать прошение многое испортит. Шкурничества в подаче прошения никакого нет. Объясни это всем товарищам по камере.
   С т а р и к".
   Приказ Центра совпал с новым вызовом в дирекцию тюрьмы по поводу того же самого прошения о помиловании. После первого предложения, сделанного капо диретторе две недели назад, номер 2722 ответил:
   - Просьбу о помиловании может подать виновный, когда он просит милости. А я виновным себя не признаю.
   И снова Джордано был приторно учтив и любезен, снова угощал заключенного 2722 сигаретами, снова уговаривал:
   - Мы вас поддержим. Мы даже напишем, что вы себя примерно ведете. Хотя мы оба знаем, это далеко не так. Мы уже несколько раз с вами ссорились.
   - Значит, вы считаете, что мы несколько раз мирились? Нет, я с вами не мирился. Я с вами в вечной ссоре на все оставшиеся мне семь лет пребывания под вашей крышей.
   - Семь лет могут превратиться в несколько месяцев. Нужны лишь ваше раскаяние, правда о самом себе, и тогда вы можете рассчитывать на милосердие.
   - Чем более нелепы законы и чем более жестоки судьи, тем нужнее знаки королевской милости осужденным, - Кертнер насмешливо глянул на портрет Виктора-Эммануила, висящий на стене напротив дуче. - Это случается, когда король начинает тяготиться своей репутацией деспота и хочет прослыть милосердным...
   - Номер 2722, я запрещаю неуважительно говорить о короле! - У Джордано побагровела морщинистая лысина. - Еще одна фраза - и... - он указал пальцем на дверь.
   - Вы меня не поняли. Милосердие - это добродетель, которая прекрасно дополняет строгость короля. Но при чем здесь законодательство? Это только при беспорядочной судебной практике король или дуче даруют прощение тому, кого суд признал преступником. По-моему, у вашего Чезаре Беккариа тоже что-то говорится по этому поводу.
   - Мы, итальянские юристы, чтим мудрого Чезаре.
   - А я уверен в том, что дуче, - Кертнер небрежно кивнул на портрет Муссолини, висящий против портрета короля, - невнимательно читал миланского мудреца. Или вы полагаете, Беккариа не был участником фашистского похода на Рим только потому, что жил в восемнадцатом веке?.. Прощение, помилование - весьма желанные атрибуты верховной фашистской власти. Но хорошо, когда милосердие становится добродетелью законодателя, судьи, тюремщика, а не снисходит свыше по прихоти или по капризу властителя. Хотите убедить себя, меня и всех, что только двое в Италии способны делать добро - король и дуче. Вы не находите, что я прав?
   - Мне трудно с вами согласиться, хотя с юридической точки зрения...
   - А что значит - простить преступление? - перебил Кертнер, возбужденный спором. - Значит признаться, что мера наказания не являлась необходимой. Значит подлинным злодеям вселить надежду на безнаказанность. Если одних простили, то сурово наказывать тех, кого не простили, - не столько оберегать правосудие, сколько злоупотреблять своей силой... Вот вы уговариваете меня подать прошение королю и дуче о помиловании, хотя при этом, наверное, считаете, что мне вынесли такой жестокий приговор справедливо. Но как можно даровать прощение, оказать королевскую милость такому матерому преступнику?! Значит, вы согласны жертвовать общественной безопастностью в пользу отдельного лица. Такое помилование лишь создаст и укрепит общее представление о безнаказанности, о беспорядочном судебном терроре в Италии...
   Кертнер увлекся своей речью и не заметил, как капо диретторе нажал кнопку звонка, не заметил, что за спиной открылась дверь и стражник готов вывести заключенного 2722 из кабинета.
   Капо диретторе подал стражнику знак, тот схватил Кертнера за руку выше локтя.
   - Я и не подозревал, синьор Джордано, что вы такой опытный спорщик, успел сказать Кертнер, выходя. - Самый веский довод в нашем споре вы приберегли к концу.
   "Как только я признаюсь в своем гражданстве, - размышлял Этьен, подымаясь по лестнице к себе в камеру, - будет устроен новый процесс. Меня обвинят в сокрытии правды от правосудия во время первого процесса. Может, как раз этого и добивается двуличный Джордано..."
   Тюремщики внимательно следили за теми политическими, кто пал духом. Их изолировали, переводили в одиночки, и, если они подавали прошение о помиловании, - довольно быстро освобождали. Но коммунисты после этого не считали их товарищами по партии. Было строгое партийное указание: прошений на имя дуче и короля не подавать, это равносильно дезертирству, предательству, признанию фашистского режима. Каждое прошение о помиловании помогало ОВРА и чернорубашечникам отделять нестойких антифашистов, раскаивающихся, случайных бунтарей от убежденных революционеров, от тех, кто не собирается прекращать борьбу. Каждый акт раскаяния - торжество фашистов над своим противником.
   Человек без позвоночника смотрел на свою подпись под прошением так: "Почему я должен отказываться от освобождения из тюрьмы или сокращения срока заключения из-за такой пустячной формальности?"
   Однако заключенный 7047 Антонио Грамши не считал это формальностью! Политические в Кастельфранко знали, что он стойко отказывался от предложений Муссолини и не подписывал прошения о помиловании. Грамши назвал такое прошение политическим самоубийством, он говорил, что, если ему дано выбирать между той или другой формой самоубийства, он предпочитает, чтобы дуче не выступал и палачом и братом милосердия одновременно. А ведь Грамши отказался от помилования, стоя одной ногой в могиле, уже отмучившись за фашистской решеткой десять лет!
   И если бы Кертнер, хотя он и не член итальянской компартии, подписал сейчас прошение, он лишился бы внутреннего права считать себя соратником этого кристально чистого человека, как бы Этьен ни оправдывался перед самим собой, какие бы поправки он ни делал на свое особое положение.
   Попав в камеру, где сидели политические, Кертнер не выдавал себя за коммуниста. Но связь, которую он поддерживал с внешним миром через Ренато и его невесту, была обеспечена усилиями коммунистов! Разве в таких условиях Этьен мог притворяться аполитичным коммерсантом, попавшим в тюрьму по недоразумению и не имеющим ничего общего с антифашистами?
   И последний приказ Старика попал к Этьену только благодаря помощи коммунистов. Старшие партийные товарищи запретили Ренато скандалить с тюремщиками. Он должен вести себя смирно, быть послушным, чтобы его хвалил сам капо гвардиа, чтобы Ренато ни в коем случае не лишали права на свидание. Он не имеет права подводить австрийского товарища!
   А кто бы стал заботиться, кто бы стал рисковать ради какого-то нечистого дельца? Кто бы помогал австрийскому коммерсанту установить связь с внешним миром (может быть, с другим таким же дельцом), если бы Конрад Кертнер не вел себя как последовательный антифашист? Да никто!..
   Орнелла терпеливо выжидала, когда на их свидании дежурил сонливый, ленивый надзиратель, и незаметно сунула Ренато, достав из-за лифчика, маленький сверток. Там были флакончик с китайской тушью, перышко, несколько пластинок жевательной резинки и нарезанная кусочками вощеная калька; среди записок, переданных Этьеном до этого, некоторые размокли, и удалось разобрать не все слова.
   Этьен получил возможность послать Старику письмо более подробное.
   Бессонную ночь провел он в нескончаемых спорах с самим собою, он вел заочный диспут со Стариком. Этьен помнил, что Берзин вообще не любил докладов, а предпочитал диспуты. Он охотно устраивал диспуты у себя в управлении, и сам принимал в них деятельное участие.
   Ах, если бы Этьен мог лично высказать Старику все возражения, какие вынужден был втиснуть в жалкий клочок вощеной бумаги! Записка побывает у Ренато, затем во рту у его невесты, прежде чем попадет в чьи-то руки. Ах, если бы Этьен мог сейчас поговорить со Стариком, глядя в его глубокие серо-голубые глаза!
   Оказаться бы сейчас в России, в Москве, в старом-старом доме, окрашенном в грязно-шоколадный цвет, в знакомом кабинете... Этьен хорошо помнит кабинет Старика. В углу несгораемый шкаф. Голубая штора задернута, за ней стратегическая карта. Письменный стол, возле два кресла. Стол без единой бумажки, с громоздким чернильным прибором...
   Именно здесь, в кабинете, состоялось знакомство с Берзиным, когда тот вызвал Маневича на первую беседу. Берзин вел себя как учитель, который внимательно слушает ученика и улавливает малейшую неуверенность в его ответах.
   Но, по-видимому, Берзину нравились неуверенные ответы Маневича. Берзин понял, что эта неуверенность продиктована повышенной требовательностью к себе. И вот нерешительность, которая, как казалось самому Маневичу, портила тогда все, на самом деле, как только Берзин установил ее происхождение, уже питала не сомнение, а, наоборот, убеждение Берзина, что он говорит с человеком, на которого сможет положиться. От Берзина не укрылась искренность Маневича. В молодом человеке чувствовалась спокойная духовная сила, рожденная неугомонным темпераментом революционера, и непреклонная воля, смягченная тактом интеллигента. Такие люди обладают мягкой властью, а это уже много, очень много для будущего разведчика.
   Маневич сидел в кресле перед пустым просторным столом и наивно полагал, что еще ничего не решено, что главный разговор впереди, что не все пункты анкеты проштудированы, и не замечал в волнении, что тон и характер вопросов Берзина изменился, а главное, неуловимо потеплел его взгляд.
   Годы спустя Старик признался Этьену, что тот понравился ему именно тогда, когда весьма неуверенно отвечал при первой беседе. Вопрос о работе Маневича был решен Берзиным в ходе этой беседы, независимо от всех и всяческих анкетных подробностей и деталей биографии.
   Берзин считал, что без полного и безусловного доверия к разведчику тот не может вести подобную работу, и приучал Маневича, как и других, к самостоятельности. В условиях конспирации, где-то на чужбине, разведчику даже посоветоваться будет не с кем. В ответ на это доверие Маневич (теперь уже Этьен) и его товарищи по работе платили Берзину бесконечной преданностью. Самая строгая дисциплина прежде всего основана на доверии, а не на бездумном послушании, чинопочитании. Бывало всякое, приходилось в одиночку решать очень трудные задачи, и всегда Этьен мысленно спрашивал себя: "Как бы сейчас на моем месте поступил Старик?" Так ему легче бывало найти правильное решение.
   А сейчас он не согласен со Стариком, казнится тем, что не может выполнить приказ, подать прошение о помиловании.
   "В самом деле приказ неправильный или я просто не знаю причин, какими он вызван? А есть ли в этом приказе полное доверие ко мне? Почему мне самому не решить, как я должен вести себя в подобных обстоятельствах? И не ввел ли кто-нибудь Старика в заблуждение, сообщив ему не все обстоятельства дела?"
   Этьен представил себе Старика ругающим своего подчиненного, которым был сейчас он сам. Когда Старик ругал кого-то, вид у него был смущенный, он словно стыдился за того человека, которому приходится делать выговор. При этом Старик не повышал голоса, выговаривал подчиненному всегда стоя, и как бы подчеркивал этим серьезность разговора. В минуту волнения он перекладывал карандаш с места на место, переставлял на столе пресс-папье.
   Но как бы строго ни критиковал Старик, в резком тоне его не слышалось желания обидеть, унизить. Провинившийся не терял веры в себя, в свои силы. Старик оставался учителем, который убежден, что перед ним стоит способный ученик, который уверен в сообразительности и честности ученика и в том, что урок пойдет ему на пользу. А кроме того, Старик умел слушать, а это очень важно - уметь слушать подчиненного.
   Сумел ли Этьен этой бессонной ночью убедить Старика в своей правоте?..
   Назавтра Кертнер отказался от прогулки, чтобы остаться в камере одному, сочинить ответ Старику, начертать его маленькими буковками на клочке бумаги. Уверенный в своих связных, он писал по-русски.
   Этьен заснул только под утро. Приснился скверный сон - он уже подписал прошение о помиловании и сам решил его отнести королю Виктору-Эммануилу. Этьен прогуливался с королем по аллеям виллы Савойя, мимо причудливо подстриженных кипарисов. Король был в форме первого маршала империи. К сожалению, фуражка с высоким околышем, богато расшитая золотом, скрывала почти все лицо Щелкунчика (кличка дана королю потому, что у него вздрагивает непомерно большая челюсть). Этьен старался заглянуть Щелкунчику в его уклончивые глаза - помилует или нет? Но козырек скрывал лицо, и Этьен не видел ничего, кроме крючковатого носа и тяжелой челюсти. Этьен уже несколько раз порывался объяснить Виктору-Эммануилу мотивы своего прошения, но тот упорно молчал, устало улыбался и молчал. Говорят, что молчание - талант короля, рожденный его постоянным страхом, а боязливое молчание превратилось у Виктора-Эммануила в государственную мудрость. Подошла королева Елена и заговорила по-русски. Ну как же, дочь черногорского короля, воспитывалась в Петербурге, была фрейлиной при царице. Едва Этьен заговорил с ней по-русски, как король перебил просителя и начал увлеченно рассказывать о своей коллекции старинных монет. Виктор-Эммануил - известный нумизмат, автор книги о старинных монетах. Интересно, приняли бы эти монеты в тюремной лавке?.. Ну и блажь может присниться с голодухи!..
   "По поводу прошения о помиловании:
   1. Здесь находятся в заключении более 120 товарищей, с которыми я живу и работаю и которые видят во мне товарища по партии. Моя подпись под прошением на многих подействует разлагающе, будет всячески использована дирекцией тюрьмы в своих целях и получит отклик во всей итальянской компартии, так как тут сидят товарищи из всех провинций. Никакие мои объяснения не помогут.