Он проник к себе в камеру, изнутри закрыл замки и засовы, закрыл окошко в двери на щеколду, разобрал чучело, искрошил маску, разорвал в клочья парик, выбросил его в парашу и лег спать.
   Шли своим чередом ночные поверки. Стражник не раз удостоверился, что циркач и контрабандист спят.
   А утром циркач прислушивался к переполоху и молился за приятеля: хоть бы убежал!..
   Но и тогда, когда тюремщики вспомнили про пепельницу "дуче" и засадили циркача в строгий карцер, ему туда кто-то сообщал новости о поисках контрабандиста.
   Две недели Этьен жил этим побегом. И уже после того, как беглеца поймали и увезли в Триест, где должен был состояться новый суд, Этьен продолжал впитывать и переживать подробности происшествия. Покорила жизнестойкость контрабандиста и его исступленная борьба за свободу. А ведь при этом контрабандиста не воодушевляли никакие общественные идеалы!
   Но если конокрад и убийца так воевал за свою жизнь, какое право имеет он, Этьен, несущий ответственность перед товарищами по оружию, перед антифашистами, опустить руки и отказаться от борьбы за свою жизнь? У него есть обязательства, каких и в помине нет у контрабандиста! А тот преподал Этьену урок стойкости и жизнелюбия...
   В те дни помог Марьяни.
   - Когда тебе бывает очень плохо, вспоминай обо мне, твоем друге, которому еще хуже, - сказал Марьяни, опустив голову. - Самое страшное в моей судьбе - по мне никто не скучает. Никто не замечает моего отсутствия. Никто не ждет меня на свободе. Ты знаешь судьбу плачевнее? Я не знаю...
   Тут же Марьяни взялся за французскую книжку. Прежде Этьен давал ему уроки французского языка, и Марьяни упрекнул учителя: тот совсем забыл о своих обязанностях, куда это годится?! Этьен смутился и уже до конца дня говорил с Марьяни только по-французски, как у них было условлено прежде; чувство долга помогло Этьену преодолеть душевный кризис.
   У Этьена и прежде бывали такие приступы апатии. Еще во время следствия, а затем в одиночке Кастельфранко календарь терял для него вдруг всякое значение. Нет, тогда эти приступы апатии были не так сильны. Тем более он не имел права позволять себе такое душевное бессилие сейчас, когда льется кровь на родной земле и в родном небе, и он, даже в каторжном своем одеянии, обязан вести себя как солдат, захваченный в плен, солдат, для которого нет и не будет демобилизации...
   Только когда Этьен перестал получать письма, он понял, как они были ему необходимы, потому что связывали с жизнью. И пусть он больше сам не ждет писем - обязан помнить дни парохода, доставляющего почту.
   У "Санта-Лючии" по-стариковски немощный, хриплый гудок, но он потрясает метровые стены цитадели - с таким нетерпением ждут его в эргастоло. Пароход привозит радость в соседние камеры, и Этьен не смеет оставаться равнодушным к гудку, который звучит у острова дважды в неделю.
   Ему стало стыдно фразы, которую он недавно сказал Марьяни в припадке отчаяния:
   - Жизнь длинна, а смерть коротка, так нечего ее бояться.
   - Бывает и смерть длинной, - возразил Марьяни. - В последние дни мне не нравится твое поведение и твое настроение. Ты уверен, что живешь, а не медленно умираешь?
   Сегодня горькие слова Марьяни заново прозвучали у Этьена в ушах, он вызвал капо гвардиа и попросил, чтобы его определили на работу вместе с уголовниками. Капо гвардиа кивнул в знак согласия: он пошлет Чинкванто Чинкве на огород.
   Этьен нетерпеливо ждал возможности поработать на огороде, а пока с вновь обретенным удовольствием ходил на прогулку. Там, на тюремном дворе, между каменными плитами росла базилика - съедобная трава, предупреждающая цингу. Такая трава продавалась некогда в Баку на базаре как приправа к мясу, но там она называлась как-то по-иному. Почему же он теперь проходит мимо базилики? Зачем пренебрегать такой целебной травой, когда начинается цинга?
   В тот же день Марьяни, после большого перерыва, увидел Чинкванто Чинкве с книгой в руках - старый учебник испанского языка.
   Полному выздоровлению Этьена помогла "Санта-Лючия". Разве мог он предполагать, что такой знакомый гудок имеет сегодня непосредственное отношение к нему? Открытка из Милана, напечатанная на пишущей машинке и подписанная рукой Джаннины, осведомляла, что Конраду Кертнеру послан чек на контору эргастоло. Это - долг, причитавшийся ему по старому векселю, с опозданием и частично оплаченному фирмой "Братья Плазетти". Близнецы долго торговались с синьором Паганьоло, прежде чем выкупили за четверть номинала свои просроченные векселя, избежали гласного банкротства.
   Наибольшее внимание Этьена в открытке привлекла фраза: "Недавно у меня в гостях была ваша сестра Анна". Значит, он должен помнить, что у него появилась сестра. А закончила открытку Джаннина дружеским пожеланием:
   "Прошу вас пребывать в надежде на будущее, эта всеобщая надежда весьма основательна. Имейте мужество противостоять болезням, когда они огорчают Вас..."
   Позже пароход привез ему письмо из Турина. В конверт, на котором не указан адрес отправителя, вложена фотография: красивая молодая синьора с ребеночком на руках и счастливый молодой Ренато. Этьен сразу узнал Орнеллу! Она еще красивее, чем на старой фотографии, подаренной некогда Этьену ее женихом. Честное слово, у Кертнера в связных хлопотала сама Мадонна!
   Не меньше обрадовала оборотная сторона фотографии, хотя она оставалась чистой и на ней не было ничего, кроме штемпеля: "Фотоателье "Моменто".
   Этьен знал, что паралич очень трудно и редко поддается лечению, и радовался тому, что, кажется, излечился от паралича души.
   106
   Пароход каботажного плавания "Санта-Лючия" водоизмещением в 450 тонн ходил в этих водах чуть ли не с начала века. Пароход становился все медлительнее, он уже страдал старческой одышкой, но на покой не уходил. "Санта-Лючию" бессменно водил капитан Козимо Симеоне, и они старались вместе. Время успело посеребрить волосы Козимо Симеоне, всегда подстриженные бобриком, а сам он оставался по-молодому подвижным, звонкоголосым и неизменно приветливым.
   19 апреля 1943 года, когда пароход шел проторенным путем из Гаэты к Вентотене, на него обрушились американские бомбардировщики. В последние дни они часто кружились над островками, над побережьем, никто не предполагал, что они вдруг изберут своей мишенью "Санта-Лючию". Но то ли старческая медлительность парохода сбила с толку бомбометателей, то ли выручил туман, который низко стлался над штормовым морем, - "Санта-Лючия" избежала гибели.
   Анку в числе других пассажиров спровадили с палубы в трюм, но там было еще страшнее. В темноте казалось, что самолеты все время висят над головой, не видно, как самолет снова разминулся с целью, не виден огромный столб воды, взметнувшийся в море за кормой; в трюме каждый раз были убеждены, что бомба угодила прямо в пароход.
   Когда пассажиры оказались на пристани Вентотене и почувствовали под собой твердую землю, каждый счел себя воскресшим.
   Анка попросилась на ночлег к одинокой пожилой женщине, которая штопала рыбачьи сети.
   Перед тем как отправить Анку в это далекое путешествие, ее как следует проинструктировали. Разговаривать в пути только по-итальянски, не боясь при этом немецкого акцента: по паспорту она на время этой поездки Анна Кертнер, австриячка. Разрешение на свидание с братом Конрадом получено за большую взятку в министерстве юстиции.
   Анку обнадежили, что у начальника охраны Суппа будут все нужные бумаги. Однако утренний визит к Суппа оказался неудачным - разрешения нет. Может, произошло недоразумение и разрешение лежит у капо диретторе в эргастоло? Завтра к концу для все выяснится.
   Анка сослалась на крайний недостаток времени и попросила разрешения поехать на Санто-Стефано немедленно, тем более что море сегодня спокойное, неизвестно, какая погода будет завтра, послезавтра, а она страдает от морской болезни.
   Суппа заявил, что поездка на Санто-Стефано возможна при двух условиях: если она наймет лодку за свой счет и если она согласна отправиться в наручниках. Пока нет официального разрешения, она не может считаться прибывшей на свидание к каторжнику и на нее распространяется режим, введенный на Санто-Стефано для посторонних.
   Не раздумывая долго, Анка приняла условия Суппа и вскоре сидела на Санто-Стефано в тюремной канцелярии.
   Увы, и здесь разрешения из министерства юстиции не оказалось. Анка попросила разрешения подождать на Санто-Стефано следующего рейса "Санта-Лючии" и следующей почты. Но капо диретторе Станьо отказал - не имеет права держать на острове постороннего человека. На той же самой лодке ее со скованными руками отправили назад.
   После того как Анка вернулась на Вентотене ни с чем, Суппа стал придирчиво строг. Пребывание здесь разрешено ей только до отплытия первого парохода. Анна Кертнер будет находиться под домашним арестом, без права выходить на улицу. При нарушении установленного порядка охрана вынуждена будет надеть на нее наручники и взять под стражу.
   Предстояло прожить три дня, прежде чем "Санта-Лючия" вновь придет на Вентотене, потом уйдет на Понцо, вернется с Понцо и отправится обратно на материк.
   Единственное, что Суппа обещал сестре Чинкванто Чинкве, - сразу посмотреть почту, которую привезет "Санта-Лючия", чтобы просительница не разминулась с возможно опоздавшим разрешением.
   Рано утром 24 апреля "Санто-Лючия" пришла с материка и ушла на остров Понцо. В распоряжении Анки оставалось около пяти часов до обратного рейса. Увы, разрешение так и не получено. Она пыталась передать брату посылку и получила отказ. Она попросила начальника охраны Суппа принять деньги для перевода в тюремную лавку на счет брата - отказ. Суппа не имеет права принять деньги, так же как и посылку, потому что сестра Анна не была в свое время указана самим заключенным в числе его близких родственников.
   Анка распрощалась с приветливой хозяйкой, штопальницей сетей, и с посылкой в руках, которую у нее отказались принять в полиции, спустилась по крутой лестнице-улочке к пристани. "Санта-Лючия" вот-вот должна подойти к берегу.
   С большим трудом она купила обратный билет. Пришлось прибегнуть к помощи карабинера, дежурившего на пристани. Буйная толпа осаждала билетную кассу. Воздушные налеты вызвали среди островитян панику, и прибытия парохода из Понцо ждали на пристани несколько сот человек. Все спешили эвакуироваться на материк.
   Трезвые голоса предупреждали в те дни капитана Симеоне об опасности, но он говорил, что днем сугубо штатский силуэт и даже преклонный возраст пароходика очевидны для всех летчиков и штурманов, конечно, при условии, если экипажи американских бомбардировщиков состоят из зрячих, а не из слепых. А их налет несколько дней назад в какой-то мере простителен, потому что американцы бомбили в тумане. Они наверяка знают, что "Санта-Лючия" не предназначена для военных перевозок, знают, что Вентотене и Понцо - места ссылки для политических, врагов фашизма, а на Санто-Стефано - каторжная тюрьма.
   - А кроме того, я не имею права нарушать расписание, - добавлял Козимо Симеоне, будто самый серьезный довод он оставил под конец.
   И вот, когда "Санта-Лючия" уже подходила к Вентотене и до пристани оставалось с километр, не больше, налетели два торпедоносца.
   Пристань мгновенно опустела, ожидающих словно ветром сдуло, все забились в пещеры, в гроты, выдолбленные в прибрежной скале, Анка замешкалась на пристани со своей отвергнутой посылкой и видела все.
   Первая торпеда прошла мимо цели, взметнув к небу искрящийся столб воды, так что пароход сильно накренился. Вторая торпеда угодила прямо в пароход, и корпус его переломился пополам. Второй торпедоносец летел низко-низко, при желании штурман мог бы различить на палубе пассажиров.
   "Санта-Лючия" не успела даже подать своего по-стариковски хриплого гудка.
   На помощь утопающим вышел моторный катер, какой-то бот, несколько лодок. Но из девяноста пассажиров спаслись четверо. Они плыли, держась за обломки. Одним из четырех пловцов был капитан Козимо Симеоне, раненный в грудь. На пристань привезли бывшего ссыльного с оторванными ногами, матроса с лицом, залитым кровью, и еще кого-то.
   Если бы пароход подошел к Вентотене немного раньше и успел взять тамошних пассажиров, число жертв увеличилось бы в пять раз.
   После того как Анка попрощалась со штопальницей сетей, она прожила у нее еще несколько дней в ожидании оказии. И отплыла на паруснике.
   Накануне отъезда Анка рассудила, что разрешение на свидание с братом все-таки может когда-нибудь прийти. Вряд ли взяточники в министерстве юстиции оказались до такой степени бесчестными. Уважающий себя взяточник старается выполнить обязательство, чтобы не прослыть простым жуликом и не лишиться доверия у клиентуры. А в случае, если разрешение придет, Конрад Кертнер получит право и на посылку, и на деньги от сестры. Поэтому Анка отправилась на почту, сдала посылку и перевела деньги брату...
   В тот час на почте были опечалены только что пришедшей телеграммой. В Неаполе скончался от ран капитан Козимо Симеоне, за ним оттуда присылали на Вентотене гидросамолет.
   На следующий день после того, как парусник увез Анну Кертнер на материк, капо диретторе Станьо вызвал к себе Чинкванто Чинкве.
   - У вас есть сестра?
   - Вы имеете в виду Анну? - Этьен слегка запнулся, не сразу вспомнил про открытку Джаннины.
   - Да, Анна Кертнер.
   - Это моя старшая сестра.
   Капо диретторе просил принять его сожаление по поводу того, что не состоялось свидание с сестрой. Недавно она приезжала на Вентотене, была на Санто-Стефано, добивалась свидания. Но разрешение от министерства юстиции пришло лишь сегодня, когда сестра вернулась на материк.
   В утешение капо диретторе сообщил Чинкванто Чинкве, что на его имя поступила от сестры посылка весом в пять килограммов шестьсот граммов, а также денежный перевод на 1500 лир, которыми он может отныне распоряжаться согласно тюремному регламенту.
   107
   По давнишней привычке Этьен делал четыре шага, затем поворачивался, левое плечо вперед, чтобы сделать четыре шага до нового поворота. Так повелевали стены камеры в Кастельфранко и камеры No 36 на Санто-Стефано.
   А сейчас он мог сделать и пятый, и шестой, и седьмой, и восьмой, и, наконец, девятый шаг без поворота! Только человек, расставшийся с тесной кельей, может оценить простор общей камеры, где не уподобляешься белке в колесе.
   Началось с того, что на валу, у самой тюремной стены, зенитчики установили пулемет. Сколько лет на Санто-Стефано не раздавались выстрелы, никто не пугал диких уток, фазанов, гусей, вальдшнепов! Американский летчик быстро засек огневую точку, сбросил бомбу и вывел пулемет из строя.
   С того дня американские штурманы уже не обделяли тюрьму своим вниманием и своим бомбовым грузом, - видимо, они решили, что цитадель на скале превращена в мощный узел обороны.
   Вентотене и Санто-Стефано - отличные ориентиры для самолетов, летящих к материку из Сицилии или с африканского побережья; островки как раз посередке между большими островами Искья и Понцо. Не потому ли американские бомбардировщики так часто появлялись над Вентотене и Санто-Стефано? Не потому ли здесь обосновались теперь зенитные батареи гитлеровцев?
   Сильнее всех бомбежками были напуганы тюремщики. Капо диретторе Станьо распорядился перевести всех заключенных из одиночек в большие казематы на первом этаже. Стены и перекрытия метровой толщины превратили казематы в солидные бомбоубежища. Все выглядело как забота о заключенных, а на самом деле тюремщикам во время бомбежек было удобнее убегать с первого этажа в подвалы четвертой секции, в безопасную тишину.
   Больше всех обрадовался бомбежкам Лючетти. Наконец-то окончилась его строгая изоляция! Кертнер и Люччети стали соседями, их тюфяки рядом.
   Марьяни при поддержке Кертнера решил устроить в общей камере коммуну для политических. В камеру набилось столько людей, сколько тюфяков уместилось на каменном полу! К тому времени на Санто-Стефано томилось уже немало политических из Югославии, Албании, Греции, из других стран. То были партизаны, антифашисты, иных ложно осудили за шпионаж в пользу Франции или Англии.
   Просился в коммуну политических и бывший сицилийский священник; некогда ему вскружила голову молодая служанка, и он стал соучастником убийства. Лючетти готов был уступить просьбе отлученного от церкви, но Марьяни категорически воспротивился.
   Общая камера быстро превратилась в шумный политический клуб, где бурно обсуждались новости, и прежде всего - ход военных действий. Послушать эти разговоры - в камере, сидят только генералиссимусы, фельдмаршалы, главнокомандующие и начальники штабов, крупные стратеги. Кертнер тоже принимал участие в дискуссиях на военные темы, но при спорах не горячился.
   Еще в первые год-полтора войны в России, когда дела у Гитлера и Муссолини были хороши, когда немцы дошли до предгорий Кавказа и были рядом с Каспийским морем, когда итальянцы вот-вот должны были выйти к Волге, Этьена восхищала непреклонная уверенность Лючетти в конечной победе Советской России. Тогда все вокруг твердили, что поражение русских неминуемо. Этьен подумал: только человек с твердыми убеждениями не меняет своего отношения к друзьям в самые тяжелые для них дни...
   Из военных событий по-прежнему чаще всего обсуждали поражение немцев под Сталинградом. А когда Гитлер объявил в Германии трехдневный траур, Марьяни сказал: Италия также должна бы объявить день траура по своей Восьмой армии, разгромленной на Дону.
   В связи со Сталинградской битвой шла длительная дискуссия между Кертнером, двумя югославскими генералами и греческим полковником. Марьяни окончательно убедился, что Кертнер - военный. Не мог штатский человек, тем более коммерсант, с таким знанием дела анализировать ход сражения, вопросы тактики и стратегии.
   Кертнер считал: Гитлер сделал крупную ошибку, разрушив Сталинград перед тем, как начать штурм города. После массированной бомбардировки город превратился в груду развалин, в сплошную каменоломню. Гитлеровцам пришлось прокладывать себе дорогу от дома к дому, от руин к руинам. А чем больше разрушений, тем больше укрытий у тех, кто обороняется! Улицы стали непроезжими, а остовы домов превратились в маленькие крепостцы, узлы обороны. У русских сразу появился в избытке материал для сооружения оборонительного рубежа, в их распоряжении оказались бесчисленные подвалы, погреба, подземелья, а в разрушенных домах русские оборудовали огневые позиции, неуязвимые для бомб и снарядов; разрушенный город стал могучей цитаделью. Разрушение Сталинграда - только одна из ошибок Гитлера, за ней последовал ряд других...
   А как Кертнер ликовал, когда прочел кислую сводку германского командования о битве под Орлом и Курском и когда понял, что Гитлер потерпел новое крупное поражение!
   Отныне каждое поражение фашистов на советском фронте или на других фронтах мировой войны воспринималось Этьеном и как событие, которое несет ему спасение.
   Будь то Сталинградская битва или выигранное русскими сражение на Орловско-Курской дуге - это все новые и новые амнистии, которые распространяются непосредственно на него и сокращают срок заключения.
   Бессрочное его заключение на Санто-Стефано во время войны перестало быть бессрочным. А если бы он сейчас отсиживал тюремный срок, он бы не отсчитывал тщательно годы, месяцы и дни, которые ему осталось просидеть, как он это делал в Кастельфранко, ревниво следя за медлительным календарем. День, который принесет с собой крах фашизму, станет днем его освобождения.
   И бесконечно важно, совершенно обязательно дожить до этого освобождения, потому что еще страшнее самой смерти было бы сознание, что он уходит из жизни, настрадавшись от горьких фронтовых новостей первого года войны и не познав счастья Победы.
   Страдания, к которым его приучила каторга, притуплялись от одной мысли о страданиях миллионов людей - убитых, раненых, измученных или обездоленных войной.
   Кроме разногласий общего порядка, затрагивающих поголовно всех, в этой камере бушевали страстные дискуссии в национальных рамках. Ссорились между собой сербы и хорваты. Сторонники югославского короля Петра - их возглавлял министр Радованович (30 лет каторги) - ссорились с приверженцами республики, среди которых выделялся доктор Сердоч (пожизненная каторга). Албанцы спорили с югославами о формах будущего государственного устройства, будто их родина уже освобождена от фашистского ига.
   Чинкванто Чинкве отстаивал марксистские позиции, хотя коммунистом себя не называл.
   Теперь после разгрома Испанской республики, ему было удобно выдавать себя за антифашиста, пленного офицера Интернациональной бригады. Иные, как подполковник Тройли, считали его агентом Коминтерна, но мало кто верил обвинению в шпионаже. Особый трибунал по защите фашизма часто приклеивал подобный ярлык политическим противникам.
   Узник Рейчи, в Албании его трижды приговаривали к смертной казни, не скрывал недоверия к словам Чинкванто Чинкве, когда тот распространялся о своей коммерческой деятельности. А когда Чинкванто Чинкве открещивался от коммунистов, Рейчи иронически оттягивал себе нижнее веко - не обманывают ли его глаза, он хочет пристальнее взглянуть на собеседника.
   Марьяни в спорах бывал горяч, неуступчив, а споры на политические, общественные, экономические, военные темы возникали каждый день.
   - Какая формация наступит после коммунизма? - допытывался Марьяни у Кертнера.
   - Новой формации не будет, коммунизм - последняя формация.
   - Но вы же сами утверждаете, что все изменяется. Одна формация сменяет другую. Значит, и коммунизм будет временно...
   - Если что-нибудь и достойно стать вечным, то именно идеальное...
   Острый спор вызывала коллективизация в русской деревне и борьба с "состоятельными землевладельцами". Марьяни усматривал ошибку русских большевиков, а заодно его друга, в неправильной предпосылке к решению экономических проблем.
   Много споров разгоралось вокруг Ленина и его учения. Марьяни в оценке Ленина оставался на старых, анархистских позициях. И напомнил, что вождь итальянских анархистов Энрико Малатеста после смерти Ленина напечатал статью под названием "Радоваться или плакать?". Впрочем, Марьяни оговорился, что с этой статьей Малатесты он никогда не был согласен.
   Лючетти дал своему другу горячую отповедь, а старика Малатесту он за эту статью смешал с прахом. Лючетти с юности преклонялся перед гением Ленина.
   - Конечно, нашему Антонио Грамши трудно позавидовать, - вздохнул Лючетти. - Но завидую тому, что он познакомился с Лениным, беседовал с ним. Я слышал, Ленин уже был тяжело болен, к нему никого не пускали и для нашего Антонио сделали исключение... Еще юношей я мечтал увидеть Ленина! Вы его никогда не видели? - неожиданно спросил Лючетти, повернувшись к Кертнеру.
   - Нет, - ответил Этьен односложно, чтобы не произносить много неправдивых слов.
   Он вновь не имел права ответить чистосердечно, этому решительно воспротивился бы Конрад Кертнер.
   108
   Он попал в Народный дом случайно.
   Вернулся с занятий в политехническом коллеже и нашел дома незнакомого гостя. К брату приехал товарищ, тоже медицинского роду-племени, не то из Лугано, не то из Лозанны, Лева уже не помнит, откуда. Но помнит, что медик приехал в Цюрих всего на несколько часов и ему очень нужно было повидаться с Жаком.
   Лева знал, что брат присутствует на съезде швейцарской социал-демократии, где должен выступить с приветствием Ленин. Лева не раз встречал Ленина на улицах Цюриха, а еще чаще на почте; знал, где Ленин живет, но никогда прежде его не слышал.
   Лева повел приезжего в Народный дом.
   Ленин очень тепло приветствовал швейцарских товарищей, он говорил по-немецки.
   Лева хорошо понимал картавый говорок Ленина, понравилась ясность, с какой Ленин доказывал, почему партия не поддерживает террора и почему при этом стоит за применение насилия со стороны угнетенных классов против угнетателей, почему ведет пропаганду вооруженного восстания.
   Это было в один из дней поздней осени 1916 года. Разве мог юноша предполагать, что этот день внесет перелом в его сознание, определит направление всей его жизни?
   В годовщину Кровавого воскресенья (в России этот день по старому стилю отмечали 9 января), 22 января 1917 года, Лева слушал в Народном доме доклад Ленина о революции 1905 года на собрании молодежи.
   Лева хорошо помнит, что Ленин тогда начал доклад обращением: "Юные друзья и товарищи!" А в конце доклада причислил себя к старикам, которые, может быть, не доживут до решающих битв. Но молодежь будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции!
   Отныне Лева не пропускал ни одного номера газеты "Социал-демократ", внимательно прочитывал статьи Ленина. Особенно ему запомнилась статья "Поворот в мировой политике", в No 58, незадолго до того, как к ним в Цюрих донеслись первые вести о революции в России, о свержении царя.
   Он знал, что Ленин уехал в Берн, где находились все посольства, знал, что группа эмигрантов уже деятельно готовится к отъезду в Россию.
   Мартов внес предложение ехать не через Англию и Францию, которые чинили препятствия для возвращения на родину противников войны, пораженцев, а ехать через Германию. Ленин горячо поддержал смелый план Мартова и сказал: "Немцы будут архидураками, если не пропустят в Россию тех, кто выступает против войны. Я уверен, они охотно пойдут на это".