Страница:
Ирина тоже встала.
– Пойдем, дорогая, я тебя уложу.
– А ты посидишь со мной немного, пока я не усну?
– Конечно, посижу.
Ирина и Анечка отправились наверх. А Глеб остался наедине с Амвросием Отаровичем.
Лоркипанидзе убавил звук телевизора, наполнил рюмки своим отменным коньяком и чокнулся с Глебом.
– За тебя, дорогой!
– И за вас тоже!
– У тебя что-то случилось, Глеб? – спросил Амвросий Отарович, отставляя пустую рюмку.
– Пока еще ничего серьезного не произошло. Но я оказался замешан в одной очень неприятной истории, и абсолютно не по своей воле, а так сложились обстоятельства.
– Если хочешь, расскажи. Может быть, старый Лоркипанидзе сможет тебе чем-нибудь помочь?
– Навряд ли, навряд ли…
– Ну ничего, генацвале, утро вечера мудренее.
Глеб решил перевести разговор на другую тему.
– Амвросий Отарович, почему вы не спросите, как мне ваши «Записки»?
– И что скажешь? – мгновенно оживился отставной генерал.
– Хорошо вы пишите. А знаете, что самое любопытное?
– Что же?
– Ваша память.
– В каком смысле, Глеб?
– Вы так все хорошо помните, словно это произошло буквально на днях. А ведь события, которые вы описываете, пятидесятилетней давности!
– Знаешь ли, дорогой мой, когда ты доживешь до моих лет, дай Бог тебе, конечно, дожить до такого преклонного возраста, твоя память тоже изменится. И то, что было вчера, ты будешь помнить смутно и смазанно, а то, что произошло много лет назад, – выпукло и осязаемо, будто это случилось только что… Я вспоминаю огромное количество телефонных номеров, номера машин… Даже номера квитанций и те встают в памяти.
Это удивительная штука, человеческая память! Если бы я захотел, то смог бы написать, сколько и что стоило в тот или иной год в магазинах, из какой ткани был у меня костюм, какой фабрики я носил ботинки.
Глеб озадаченно покрутил головой.
– Да, память – поразительное устройство! Но еще поразительнее в ваших записях то, что остается за деталями, за словами. То, что существует между строк. А там существуют не сами события – их подоплека, глубинная суть…
– Я понял, о чем ты говоришь, Глеб. Но признайся, только честно, не кривя душой: тебе действительно было интересно читать все эти мои измышления-воспоминания?
– Да, действительно интересно. Но понимаете, Амвросий Отарович, я подхожу ко всему с другой точки зрения и воспринимаю все несколько по-иному.
– Я понимаю, понимаю… И в общем-то, по правде говоря, писал я эти записки скорее для себя, нежели для читателя. Мне хотелось разобраться в том, что произошло со мной, с народом, со страной. Но ты не подумай, что в этих мемуарах я хотел оправдать себя, твоего отца, многих наших товарищей. Я даже не считаю, что все случившееся несправедливо, нет, наоборот, всегда с нами случается то, чего мы заслужили. Записки написаны потому, что я не мог молчать. Я не мог больше все это держать в себе и жить с этим. А вот когда написал, то почувствовал, что мне стало легче, меня словно отпустило. Но вместе с тем, когда была поставлена точка, когда я перепечатал последнюю страницу, я понял, что подошел к определенному пределу – к черте, за которой уже ничего не существует, за которой нечего больше приплюсовать к своей жизни, кроме… Короче, Глеб, я понял, что это только в молодые годы слова имеют какой-то смысл и цену. А вот когда приходит старость, то смысл сохраняет одно-единственное слово…
Глеб прервал старика движением руки:
– Я догадываюсь, о каком слове вы говорите, Амвросий Отарович.
– Вот и хорошо, что догадываешься.
Глеб улыбнулся.
– Давайте поговорим о чем-нибудь более светлом.
Старик улыбнулся тоже.
– Кстати, хочу тебе сообщить: я свою московскую квартиру и все, что у меня есть, завещал тебе, Ирине и Анечке, а также ребенку, который у вас родится.
– Амвросий Отарович!..
– Так надо, дорогой. Я не хочу, чтобы все это растащили, пустили по ветру. Я хочу, чтобы в моей квартире жили вы, а не незнакомые случайные люди, чтобы к моим книгам прикасались твои руки, руки Ирины, Анечки, чтобы моими вещами пользовался ты.
– Амвросий Отарович! Вы… Я… У меня просто нет слов! – Глеб поднялся. – Понимаю одно: отказаться не имею права.
– Не надо никаких слов, дорогой. Давай лучше выпьем коньяка, а потом я сварю кофе. У меня есть отменный кофе, привезли его из Заира. Местный сорт.
Кофе очень крепкий и, думаю, тебе он понравится.
– Давайте выпьем за дружбу, Амвросий Отарович!
…Амвросий Отарович вернулся с кухни с ручной кофемолкой.
– Глеб, ты помоложе, вот тебе и работа.
– Будет сделано, Амвросий Отарович.
Глеб принялся вертеть ручку. Внутри мельницы захрустели кофейные зерна.
– Мели, мели, их надо размолоть в пыль. Затем долго варить. Если хочешь, я научу тебя одному хитроумному рецепту – кофе получается таким, что, выпив даже одну чашку, будешь бодрствовать две ночи. Мы с твоим отцом, бывало, так варили.
– Очень интересно, обязательно научите.
Не переставая крутить ручку мельнички, Глеб взглянул на телефонный аппарат – черный, эбонитовый, с массивным неуклюжим диском и тяжелой трубкой на высоких рычажках – старомодный, как и большая часть генеральской утвари.
Амвросий Отарович перехватил взгляд Сиверова.
– Что, позвонить хочешь?
– Нет, сам не хочу. Но меня удивляет и настораживает то, что телефон молчит. Вас никто не поздравил?
– А как он может звонить, – хитро подмигнув Глебу, пробурчал Лоркипанидзе, – я же его отключил.
И тут Глеб почувствовал, как холодная струйка пота побежала у него вдоль позвоночника.
– Отключили?!..
– А что, тебе должны позвонить? Кто-то знает, что ты здесь?
– Да, Амвросий Отарович, должны были позвонить.
– Сейчас включим, включим, дорогой ты мой. Что же ты сразу не сказал? Ты меня, старика, извини, я хотел как лучше.
– Ничего страшного, – бодрым голосом ответил Глеб, медленно вращая ручку мельницы. – Оно и вышло лучше, но уж если секрет открыт…
– Извини.
Амвросий Отарович опустился на колени и вставил штекер в розетку. Затем снял трубку, прижал к уху.
Улыбнулся, заслышав гудок.
– Ну вот, работает. Что же ты меня сразу не предупредил!
– Да ладно, – махнул рукой Глеб, – черт с ним, с этим телефоном. Лучше пойдем варить кофе по вашему рецепту.
– Нет, по тому рецепту, о котором я тебе говорил, варить не будем, иначе ни ты, ни я не уснем.
– Давайте тогда не будем изощряться, сварим обычный.
Они направились на кухню, где начали готовить в большой медной кофеварке густой ароматный кофе.
– Вот теперь, если вы не возражаете, я закурю.
– И я тоже.
Мужчины закурили – степенно, важно, чинно, словно совершали некий ритуал. Они выпускали струйки голубоватого дыма, смотрели на кофе, который вот-вот должен был закипеть на маленьком огне, и без слов понимали друг друга.
Вместе с кофейником, чашечками и пепельницей Сиверов и Лоркипанидзе из кухни вернулись в гостиную, уселись перед камином и, глядя в огонь, смакуя кофе и сигаретный дым, повели неспешную беседу о всяких пустяках – таких, как рецепты приготовления кофе и в чем преимущества египетского светлого табака перед темным бразильским.
Сиверов, сидя в кресле, спиной чувствовал телефонный аппарат и напряженно ожидал, что тот вот-вот подаст голос. Глеб даже представлял этот тревожный настойчивый звонок и представлял очень явственно свое нежелание поднимать тяжелую эбонитовую трубку, чтобы, прижав ее к уху, услышать знакомый голос – голос генерала Потапчука, который вначале поздравит с Новым годом, а потом произнесет несколько, на первый взгляд, незначащих слов, которые заставят Глеба броситься к машине и морозной праздничной ночью мчаться к сияющей миллионами огней Москве – туда, где он, агент Слепой, должен будет получить очередное задание и приступить к его выполнению, каким бы невыполнимым оно ни казалось.
Сиверов знал себя: хочет он того или нет, но, если этот телефонный звонок прозвучит, он непременно снимет трубку.
Глава 12
– Пойдем, дорогая, я тебя уложу.
– А ты посидишь со мной немного, пока я не усну?
– Конечно, посижу.
Ирина и Анечка отправились наверх. А Глеб остался наедине с Амвросием Отаровичем.
Лоркипанидзе убавил звук телевизора, наполнил рюмки своим отменным коньяком и чокнулся с Глебом.
– За тебя, дорогой!
– И за вас тоже!
– У тебя что-то случилось, Глеб? – спросил Амвросий Отарович, отставляя пустую рюмку.
– Пока еще ничего серьезного не произошло. Но я оказался замешан в одной очень неприятной истории, и абсолютно не по своей воле, а так сложились обстоятельства.
– Если хочешь, расскажи. Может быть, старый Лоркипанидзе сможет тебе чем-нибудь помочь?
– Навряд ли, навряд ли…
– Ну ничего, генацвале, утро вечера мудренее.
Глеб решил перевести разговор на другую тему.
– Амвросий Отарович, почему вы не спросите, как мне ваши «Записки»?
– И что скажешь? – мгновенно оживился отставной генерал.
– Хорошо вы пишите. А знаете, что самое любопытное?
– Что же?
– Ваша память.
– В каком смысле, Глеб?
– Вы так все хорошо помните, словно это произошло буквально на днях. А ведь события, которые вы описываете, пятидесятилетней давности!
– Знаешь ли, дорогой мой, когда ты доживешь до моих лет, дай Бог тебе, конечно, дожить до такого преклонного возраста, твоя память тоже изменится. И то, что было вчера, ты будешь помнить смутно и смазанно, а то, что произошло много лет назад, – выпукло и осязаемо, будто это случилось только что… Я вспоминаю огромное количество телефонных номеров, номера машин… Даже номера квитанций и те встают в памяти.
Это удивительная штука, человеческая память! Если бы я захотел, то смог бы написать, сколько и что стоило в тот или иной год в магазинах, из какой ткани был у меня костюм, какой фабрики я носил ботинки.
Глеб озадаченно покрутил головой.
– Да, память – поразительное устройство! Но еще поразительнее в ваших записях то, что остается за деталями, за словами. То, что существует между строк. А там существуют не сами события – их подоплека, глубинная суть…
– Я понял, о чем ты говоришь, Глеб. Но признайся, только честно, не кривя душой: тебе действительно было интересно читать все эти мои измышления-воспоминания?
– Да, действительно интересно. Но понимаете, Амвросий Отарович, я подхожу ко всему с другой точки зрения и воспринимаю все несколько по-иному.
– Я понимаю, понимаю… И в общем-то, по правде говоря, писал я эти записки скорее для себя, нежели для читателя. Мне хотелось разобраться в том, что произошло со мной, с народом, со страной. Но ты не подумай, что в этих мемуарах я хотел оправдать себя, твоего отца, многих наших товарищей. Я даже не считаю, что все случившееся несправедливо, нет, наоборот, всегда с нами случается то, чего мы заслужили. Записки написаны потому, что я не мог молчать. Я не мог больше все это держать в себе и жить с этим. А вот когда написал, то почувствовал, что мне стало легче, меня словно отпустило. Но вместе с тем, когда была поставлена точка, когда я перепечатал последнюю страницу, я понял, что подошел к определенному пределу – к черте, за которой уже ничего не существует, за которой нечего больше приплюсовать к своей жизни, кроме… Короче, Глеб, я понял, что это только в молодые годы слова имеют какой-то смысл и цену. А вот когда приходит старость, то смысл сохраняет одно-единственное слово…
Глеб прервал старика движением руки:
– Я догадываюсь, о каком слове вы говорите, Амвросий Отарович.
– Вот и хорошо, что догадываешься.
Глеб улыбнулся.
– Давайте поговорим о чем-нибудь более светлом.
Старик улыбнулся тоже.
– Кстати, хочу тебе сообщить: я свою московскую квартиру и все, что у меня есть, завещал тебе, Ирине и Анечке, а также ребенку, который у вас родится.
– Амвросий Отарович!..
– Так надо, дорогой. Я не хочу, чтобы все это растащили, пустили по ветру. Я хочу, чтобы в моей квартире жили вы, а не незнакомые случайные люди, чтобы к моим книгам прикасались твои руки, руки Ирины, Анечки, чтобы моими вещами пользовался ты.
– Амвросий Отарович! Вы… Я… У меня просто нет слов! – Глеб поднялся. – Понимаю одно: отказаться не имею права.
– Не надо никаких слов, дорогой. Давай лучше выпьем коньяка, а потом я сварю кофе. У меня есть отменный кофе, привезли его из Заира. Местный сорт.
Кофе очень крепкий и, думаю, тебе он понравится.
– Давайте выпьем за дружбу, Амвросий Отарович!
…Амвросий Отарович вернулся с кухни с ручной кофемолкой.
– Глеб, ты помоложе, вот тебе и работа.
– Будет сделано, Амвросий Отарович.
Глеб принялся вертеть ручку. Внутри мельницы захрустели кофейные зерна.
– Мели, мели, их надо размолоть в пыль. Затем долго варить. Если хочешь, я научу тебя одному хитроумному рецепту – кофе получается таким, что, выпив даже одну чашку, будешь бодрствовать две ночи. Мы с твоим отцом, бывало, так варили.
– Очень интересно, обязательно научите.
Не переставая крутить ручку мельнички, Глеб взглянул на телефонный аппарат – черный, эбонитовый, с массивным неуклюжим диском и тяжелой трубкой на высоких рычажках – старомодный, как и большая часть генеральской утвари.
Амвросий Отарович перехватил взгляд Сиверова.
– Что, позвонить хочешь?
– Нет, сам не хочу. Но меня удивляет и настораживает то, что телефон молчит. Вас никто не поздравил?
– А как он может звонить, – хитро подмигнув Глебу, пробурчал Лоркипанидзе, – я же его отключил.
И тут Глеб почувствовал, как холодная струйка пота побежала у него вдоль позвоночника.
– Отключили?!..
– А что, тебе должны позвонить? Кто-то знает, что ты здесь?
– Да, Амвросий Отарович, должны были позвонить.
– Сейчас включим, включим, дорогой ты мой. Что же ты сразу не сказал? Ты меня, старика, извини, я хотел как лучше.
– Ничего страшного, – бодрым голосом ответил Глеб, медленно вращая ручку мельницы. – Оно и вышло лучше, но уж если секрет открыт…
– Извини.
Амвросий Отарович опустился на колени и вставил штекер в розетку. Затем снял трубку, прижал к уху.
Улыбнулся, заслышав гудок.
– Ну вот, работает. Что же ты меня сразу не предупредил!
– Да ладно, – махнул рукой Глеб, – черт с ним, с этим телефоном. Лучше пойдем варить кофе по вашему рецепту.
– Нет, по тому рецепту, о котором я тебе говорил, варить не будем, иначе ни ты, ни я не уснем.
– Давайте тогда не будем изощряться, сварим обычный.
Они направились на кухню, где начали готовить в большой медной кофеварке густой ароматный кофе.
– Вот теперь, если вы не возражаете, я закурю.
– И я тоже.
Мужчины закурили – степенно, важно, чинно, словно совершали некий ритуал. Они выпускали струйки голубоватого дыма, смотрели на кофе, который вот-вот должен был закипеть на маленьком огне, и без слов понимали друг друга.
Вместе с кофейником, чашечками и пепельницей Сиверов и Лоркипанидзе из кухни вернулись в гостиную, уселись перед камином и, глядя в огонь, смакуя кофе и сигаретный дым, повели неспешную беседу о всяких пустяках – таких, как рецепты приготовления кофе и в чем преимущества египетского светлого табака перед темным бразильским.
Сиверов, сидя в кресле, спиной чувствовал телефонный аппарат и напряженно ожидал, что тот вот-вот подаст голос. Глеб даже представлял этот тревожный настойчивый звонок и представлял очень явственно свое нежелание поднимать тяжелую эбонитовую трубку, чтобы, прижав ее к уху, услышать знакомый голос – голос генерала Потапчука, который вначале поздравит с Новым годом, а потом произнесет несколько, на первый взгляд, незначащих слов, которые заставят Глеба броситься к машине и морозной праздничной ночью мчаться к сияющей миллионами огней Москве – туда, где он, агент Слепой, должен будет получить очередное задание и приступить к его выполнению, каким бы невыполнимым оно ни казалось.
Сиверов знал себя: хочет он того или нет, но, если этот телефонный звонок прозвучит, он непременно снимет трубку.
Глава 12
О чем говорили на палубе парома «Принц Датский»
Олег Мерцалов и человек, передававший ему заказы на убийства, не слышал никто. Да и они сами слышали друг друга с трудом, ведь разговор происходил па верхней палубе, где свирепый ветер уносил слова, едва они успевали прозвучать. Мерцалов кивал, при этом недовольно морщился, хотя на самом деле в душе ликовал.
Уже давно он мечтал о подобном заказе. До этого ему приходилось действовать на территории других государств, а не своей родины.
Вот уж воистину – он любил отчизну, но странною любовью… Такой же странною, как и прочие пристрастия Мерцалова.
Всю дорогу после того, как поезд пересек границу бывшего Советского Союза и оказался в Беларуси, Мерцалову невыносимо хотелось ступить на засыпанный снегом перрон любой, пусть даже самой маленькой станции. Но поезд мчался и мчался, оставляя позади пустынные платформы, освещенные сиротским светом фонарей. А затем вновь и вновь проваливались в темноту за окнами редкие огоньки деревушек вдоль железнодорожной магистрали.
После Бреста поезд остановился лишь в Минске.
Мерцалов лежал, прикрыв глаза, и вслушивался в звуки города.
«Интересно, а кем бы я был сейчас, если бы не попал тогда в афганский плен? Интересно, кем стали те, кто служил вместе со мной? Наверное, кто-то покинул армию, ударился в бизнес. Кто-то избрал такой же путь, как и я. Только здесь, в России. Дело одно – но плата наверняка разная. И вообще, есть ли разница между моей теперешней жизнью и прошлой? И прежде, и сейчас я убиваю тех, на кого мне укажут. Тогда мне сказали, что афганские крестьяне, взявшие в руки оружие, – враги, и я убивал их. Потом никто из пославших меня на эту войну не посчитал нужным объяснить мне, что это не так. И я уяснил себе другое: каждый человек, взявший в руки оружие ли, власть ли, большие ли деньги, уже одним этим заслужил смерть. И не важно, кто эти люди. Они как свиньи, которых человечество выращивает на убой, хорошо кормит, но за это требует раньше времени расплатиться жизнью. И не важно, кто отдает приказ на их уничтожение».
Поезд тронулся. За окном проплыли привокзальные башни, смолкли голоса людей, снующих по перрону.
И вновь потянулись заснеженные поля – такие пустые, что сердце начинало щемить.
Мерцалов приподнялся на локте и посмотрел в черноту за окном.
«Пейзаж кажется совсем унылым потому, наверное, что сейчас новогодние праздники».
Выйти из поезда Мерцалов решился только в Смоленске – городе, где когда-то жил некоторое время. Но теперь крупный областной центр показался ему убогим захолустьем. И хотя Олег прекрасно знал, что Смоленск больше того же Цюриха, все равно сравнение оказывалось не в пользу русского города. Но это в какой-то мере и успокаивало. Мерцалов боялся, что Россия за те годы, пока его не было здесь, изменилась слишком круто. А это оказалось вздором западной прессы.
Мерцалов увидел все те же бесхозяйственность и запущенность. Лишь только одеждой россияне почти не отличались теперь от жителей западных стран. Но и эта перемена была ему на руку. Значит, на родине он ничем не будет выделяться.
Первым, с кем заговорил Мерцалов, оказался молодой парень в дутой куртке, устроившийся под фонарным столбом и предлагавший пассажирам обменивать белорусские деньги на русские. В руках он держал пухлую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой, и заунывно вещал:
– Рубли, доллары, марочки… Марочки, доллары, рубли… Подходите… Быстрые, хорошие деньги.
– Почем продаешь? – поинтересовался Олег.
Валютчик встрепенулся.
– Баксы сдаете? – его лицо приобрело более осмысленное выражение. – Очень выгодный курс…
Мерцалов чуть напрягся. Если меняла сразу определил, что у него есть доллары для продажи, значит, чем-то он себя выдал.
«Может, виноват легкий акцент, который у меня появился, как следствие знания нескольких языков, очень далеких от русского? Или все-таки дело во внешности?»
Мерцалов вынул из кармана паспорт, в который было заложено несколько купюр, и сунул парню бумажку в десять долларов.
– На рубли менять?
– Конечно. Как-никак в Москву еду.
Даже при скупом освещении перрона бросалась в глаза смуглость Мерцалова, чрезмерная для середины зимы. Других клиентов не предвиделось, мало кому требуется менять деньги по грабительскому курсу среди ночи, и поэтому валютчик скуки ради завел разговор:
– В Африке отдыхали?
– Да, на Красном море, – спокойно ответил Мерцалов, принимая тонкую стопочку российских денег.
Прежде чем спрятать в карман, он пересчитал их. Валютчика это задело.
– Мне обманывать смысла нету! – радостно сообщил он. – Стою па одном и том же месте, если кого обману – самому дороже.
– Я же не сказал, что ты меня обманул, – с легким раздражением проговорил Мерцалов, поняв, что и привычки его немного изменились после жизни вдали от родины: рассейскую расточительность сменил трезвый расчет.
– Конечно, считать деньги – это ваше право. Как говорится, считайте деньги не отходя от кассы, но все-таки обидно.
– Не обижайся.
И тут Мерцалов чуть не рассмеялся.
«Раз замечаю за собой, что изменился, значит, дела не так плохи, значит, не все еще потеряно. Я русский и русским остался. Вот только дождаться, пока лоск, наведенный на меня за границей, потускнеет, оботрется, и тогда – хоть в пивную, хоть к бомжам. Никто ни за что не разглядит во мне чужака!»
Приободренный таким выводом, он вошел в купе, улегся на диванчик и уже спокойно продремал остаток пути до самой Москвы.
В родной столице никто ему не оставлял машины на привокзальной площади, да этого и не требовалось: в большом городе, чтобы затеряться, куда удобнее пользоваться общественным транспортом или своими двоими. На машине же оторваться от слежки практически невозможно. А вот задержаться у перекрестка и рвануть потом на желтый свет, перебегая проезжую часть перед готовыми сорваться с места автомобилями – лучшего способа и не придумаешь. Потом пара поворотов, подземный переход – и ищи ветра в поле.
Однако все остальные привычки Мерцалова заказчиками убийства были учтены. Мерцалов вместе с другими пассажирами и встречающими поезд Прага – Москва бодро прошагал перрон, но затем свернул не вправо, к выходу на площадь, а вошел в здание вокзала.
Немного постояв у газетного киоска, он отошел к автоматическим камерам хранения. Чтобы зря не блуждать, высмотрел номер на торце ряда ячеек и шагнул в нужный ему проход. То ли специально, то ли случайно оказалось, что номер его ячейки 666.
«Число Зверя! Дьявола из Апокалипсиса», – усмехнулся Мерцалов, по памяти набирая трехзначный код и букву "Р".
Потянул на себя черную пластмассовую ручку.
Ячейка открылась. В ней стояла все та же спортивная сумка, которую он последний раз держал в руках, опуская в багажник «вольво» неподалеку от отеля со звучным названием «Пещера горного короля».
Олег взвесил сумку в руке, как бы проверяя, все ли там на месте. Открывать ее, даже в одиночестве, без гарантии того, что за ним нет посторонних глаз, Мерцалов не стал.
«Ха, наверняка эта сумка плыла вместе со мной на пароме, только я об этом ничего не знал».
В боковом кармане сумки Мерцалов нащупал плотные книжечки документов. Вытащил паспорт, раскрыл и узнал, что сейчас он не Олег Мерцалов, а Прохоров Виталий Антонович, житель подмосковного Калининграда. Имелся и штамп с пропиской и даже штамп загса, зарегистрировавшего его брак с Прохоровой Анной Ивановной 1960 года рождения. С этими документами можно было чувствовать себя в Москве в полной безопасности.
Еще в том же кармашке обнаружился и конверт с тремя тысячами долларов: половина сотенными купюрами, половина – более мелкими.
«Командировочные», – хмыкнул он, возвращаясь к русской лексике.
Мерцалов уже давно не испытывал волнения, когда ему приходилось забирать сумки с оружием и спецснаряжением в камерах хранения вокзалов. Обычно перед этим производилась проверка с использованием «подсадной утки». Подсылался некий человек, который открывал ячейку, брал сумку и выходил с ней из вокзала.
В это время за ним велось наблюдение. Если же возникало хоть малейшее подозрение на слежку, тут же шел в ход запасной вариант и Мерцалова ставили об этом в известность. Чаще всего использовали какой-нибудь знак – допустим, сделанный мелом на ступеньках.
Действовали следующим образом. Человек останавливался, вроде бы завязать шнурки на ботинках, и мелом писал несколько цифр на вертикальной части ступеньки, чтобы отметки не затерлись сотнями ног. Например, на третьей ступеньке – цифры 2 и 3; это расшифровывалось так: третья ступенька – 300, плюс 23 – 323.
На следующей ступеньке могли стоять еще одна-две цифры, на следующей – еще, и таким образом складывался номер телефона, по которому надо было позвонить. И самое главное, служба слежения, даже засекшая, как делается надпись, не могла поймать человека, которому эти шпаргалки предназначались. Ведь иногда надписи делали на ступеньках, которые можно было рассмотреть из окна идущего трамвая, троллейбуса…
Существовала еще уйма хитроумных способов для передачи информации.
Но на этот раз Мерцаловым вроде бы никто не заинтересовался, и он посчитал, что его появления в России не ждут вовсе. Если, работая на Западе, он предпочитал останавливаться в отелях, то для России избрал совсем другую тактику. Хоть у него и были надежные документы, все равно, очень уж плотный паспортный контроль существовал в российской столице.
Выйдя с тяжелой сумкой на плече из здания вокзала, он огляделся. Возле ряда коммерческих киосков можно было заметить людей, в основном стариков и старушек, державших в руках картонки с надписями:
«Сдается квартира на день», «Сдается квартира на небольшой срок», «Квартира в Центре», «Квартира недалеко от Центра».
«Ни черта тут не поменялось!» – подумал Мерцалов, скользя равнодушным взглядом по лицам людей, промышлявших сдачей своего жилья внаем.
Он выбрал табличку «Сдается квартира совсем близко от Центра». Мерцалов предположил, что имеется в виду район, расположенный в двух-трех станциях от кольцевой линии метрополитена. Табличку держал в руках старичок с орденскими планками – вполне пристойного вида. Олег выделил его из тех многих, кто стоял на привокзальной площади, по одной простой причине: у старичка был немного смущенный вид, словно он чувствовал себя не в своей тарелке. Другие уже пообвыклись и не находили ничего зазорного в том, чтобы зарабатывать подобным образом. Поэтому Олег рассудил, что старик будет покладистым.
Мерцалов шагнул к старичку ветерану с табличкой, выполненной фломастером на гофрированном картоне, и представился:
– Здравствуйте, меня зовут Виталий Антонович.
Старик встревожился, пугливо заозирался, очевидно приняв Мерцалова за представителя охраны порядка.
– Да не пугайтесь, – улыбнулся Мерцалов. – Вы сдаете квартиру?
– Кажется, да…
– На сколько?
– Не дорого.
– Послушайте, вы хорошо себя чувствуете? – вполне серьезно поинтересовался Мерцалов.
– Извините, – забормотал старик, – как-то отвык, когда все по-человечески, – он поспешно стянул перчатку с правой руки. – Вы, как я понимаю, представились, только я прослушал ваше имя-отчество.
– Виталий Антонович, – Мерцалов пожал стариковскую руку. – А вас как звать-величать?
– Сергей Викторович.
– Так на какой срок вы сдаете квартиру?
– Ну вот, – виновато усмехнулся Сергей Викторович, – вы меня спрашивали про срок, а я вам – про цену. Не дорого… Опять чушь несу! Что это за ответ – «не дорого»? Все нынче дорого.
– Это точно, – сказал Мерцалов, хотя и имел представление о московских ценах весьма приблизительное, знал только соотношение рубля и доллара. Но он зато твердо усвоил для себя другое: старики в любой стране, чем бы они ни занимались, всегда не довольны и ценами, и молодежью, и, само собой разумеется, правительством. Вечные темы для того, чтобы завести доверительный разговор.
– Я обычно на день, на два приезжим… Но если вы надолго…
– На неделю, может, на две. Устроит?
– Конечно!
– Вот и отлично.
Старик понял, что клиент довольно выгодный, не нужно будет бегать каждый день на вокзал с дурацкой табличкой для того, чтобы заработать двадцатник – тридцатник.
– Я заплачу за десять дней – так будет лучше. Если придется уехать чуть раньше, думаю, вы на меня в обиде не будете.
– Что вы, я деньги вам верну.
– Потом и решим. Так где ваша квартира?
Сергей Викторович проникся к Мерцалову расположением и доверием почти с первого взгляда. Ну как же, он прямо-таки чувствовал, что этот человек военный, скорее всего, бывший военный. А потому – не бизнесмен-прощелыга и не бандит… Тут ветеран был недалек от истины. Свое занятие Мерцалов никогда не называл бизнесом или преступлением. Это была самая настоящая работа, за которую платили хорошие деньги.
А то, что платят их люди-мерзавцы, Мерцалов не любил вспоминать.
– Я на машине, – сказал Сергей Викторович, и сказал это не без гордости.
– Где ваша квартира?
– На шоссе Энтузиастов.
– Однокомнатная?
– Да.
– Поехали.
Машиной оказались добитые «жигули», которые держались на ходу лишь только благодаря своему владельцу, аккуратному и педантичному. Мерцалов, уже привыкший к хорошим автомобилям, ехал в «жигулях», и ему постоянно казалось, что машина вот-вот развалится.
Всю дорогу Сергей Викторович молчал, нервно поглядывая на приборную доску, на светофоры, на пешеходов, перебегающих улицу в неположенных местах, короче, переживал по полной программе. Но поездка прошла без приключений.
Наконец они остановились неподалеку от кинотеатра «Факел».
– Вон мои окна, – старик поднял руку, указывая на окна на седьмом этаже в старом, еще сталинской постройке доме, внизу которого располагался гастроном.
– Отличное место. Вы могли бы писать на табличке: «Квартира в центре города», – польстил старику Мерцалов, – Правда?
– Истинная правда.
Скрипучий лифт, улепленный изнутри этикетками от жвачек, поднял их на седьмой этаж, и ветеран открыл дверь, пропуская Мерцалова в квартиру, пропахшую застоявшимся табачным дымом.
– Сейчас я проветрю, – он бросился к форточке и рассыпался в извинениях:
– Понимаете, сам я не курю, но вот жильцы…
– Ничего страшного.
– А вы сами? Курите?
– Иногда покуриваю, но здоровье берегу.
Мерцалов остался доволен квартирой: вполне приличная, обставленная очень скромно, но чистенькая, с хорошим паркетом и кафелем на кухне и в ванной. Были телефон и телевизор.
– Мы сейчас у детей живем, а квартиру сдаем, потому что им нужно пай внести в кооператив. Ту квартиру они потом продадут…
Мерцалов кивал, отсчитывая хозяину деньги. Расплачивался он, естественно, долларами.
– Вот вам за десять дней.
А затем, как бы вспомнив, звонко хлопнул себя ладонью по лбу:
– А может, паспорт вам свой дать, чтобы надежнее?
В залог?
Старик замахал руками.
– Да нет, вдруг вас без паспорта милиция в городе остановит, неприятности будут. Сейчас ведь ищут чеченцев, террористов.
– А что, разве я похож на чеченца?
Старик, прищурившись, посмотрел на Мерцалова.
– Загар у вас сильный.
– Это я от природы такой – зимой и летом одним цветом, – Мерцалов достал-таки паспорт и протянул владельцу квартиры, – вы хоть посмотрите, а то мало ли кому сейчас может понадобиться квартира?
Сергей Викторович полистал паспорт. Его удивила прописка нового постояльца.
– В Калининграде в нашем живете?
– Получилась маленькая неприятность, понимаете ли… Поругался с женой, решил дней на десять уехать.
Пусть подумает.
– Что ж, бывает, – старик вернул документ, – Если раньше уехать придется, а меня по телефону не вызвоните, то ключи соседям из квартиры напротив оставьте.
Они люди порядочные.
– Это уж как положено.
– Не забудьте только.
– Я ничего не забываю.
За хозяином квартиры хлопнула дверь.
Теперь Олег Мерцалов мог быть спокоен. Даже если его и разыскивают, то найти будет чрезвычайно трудно.
«Старик ветеран сам не побежит закладывать, ведь я произвел на него неплохое впечатление. А все остальное… Что ж, никто не застрахован от случайностей».
Олег приступил к изучению содержимого спортивной сумки. Ко всему прочему снаряжению добавилась еще разобранная на части снайперская винтовка с несколько тяжеловатым немецким оптическим прицелом.
Имелся и прибор ночного видения. Но пользоваться им Мерцалов не собирался. Он тщательно, деталь за деталью, собирал винтовку. Движения его были неторопливыми, уверенными. Спустя две минуты перед Мерцаловым на столе лежало грозное оружие, с которым он умел управляться лучше многих. Его девизом было: один выстрел – один труп.
И только после этого он достал из сумки самое ценное, что в ней лежало. Ни полученные Мерцаловым «командировочные», ни дорогая винтовка не шли ни в какое сравнение с небольшим голубым конвертиком, в котором находилась распечатка с перечислением мероприятий – встреч, визитов, поездок, – которые предстояли хозяину «Нефтепрома» в ближайшие дни, и указанием даты, времени, места. Мерцалов мог себе представить, какие деньги пришлось выложить за эту ничего не значащую с виду бумажку. В отделе протоколов такие данные не выдаются никому, к ним имеет доступ чрезвычайно ограниченный круг лиц – личная охрана, секретари.
Олег Мерцалов и человек, передававший ему заказы на убийства, не слышал никто. Да и они сами слышали друг друга с трудом, ведь разговор происходил па верхней палубе, где свирепый ветер уносил слова, едва они успевали прозвучать. Мерцалов кивал, при этом недовольно морщился, хотя на самом деле в душе ликовал.
Уже давно он мечтал о подобном заказе. До этого ему приходилось действовать на территории других государств, а не своей родины.
Вот уж воистину – он любил отчизну, но странною любовью… Такой же странною, как и прочие пристрастия Мерцалова.
* * *
Первого января нового года Олег Мерцалов выходил из вагона СВ скорого поезда Прага – Москва на Белорусском вокзале.Всю дорогу после того, как поезд пересек границу бывшего Советского Союза и оказался в Беларуси, Мерцалову невыносимо хотелось ступить на засыпанный снегом перрон любой, пусть даже самой маленькой станции. Но поезд мчался и мчался, оставляя позади пустынные платформы, освещенные сиротским светом фонарей. А затем вновь и вновь проваливались в темноту за окнами редкие огоньки деревушек вдоль железнодорожной магистрали.
После Бреста поезд остановился лишь в Минске.
Мерцалов лежал, прикрыв глаза, и вслушивался в звуки города.
«Интересно, а кем бы я был сейчас, если бы не попал тогда в афганский плен? Интересно, кем стали те, кто служил вместе со мной? Наверное, кто-то покинул армию, ударился в бизнес. Кто-то избрал такой же путь, как и я. Только здесь, в России. Дело одно – но плата наверняка разная. И вообще, есть ли разница между моей теперешней жизнью и прошлой? И прежде, и сейчас я убиваю тех, на кого мне укажут. Тогда мне сказали, что афганские крестьяне, взявшие в руки оружие, – враги, и я убивал их. Потом никто из пославших меня на эту войну не посчитал нужным объяснить мне, что это не так. И я уяснил себе другое: каждый человек, взявший в руки оружие ли, власть ли, большие ли деньги, уже одним этим заслужил смерть. И не важно, кто эти люди. Они как свиньи, которых человечество выращивает на убой, хорошо кормит, но за это требует раньше времени расплатиться жизнью. И не важно, кто отдает приказ на их уничтожение».
Поезд тронулся. За окном проплыли привокзальные башни, смолкли голоса людей, снующих по перрону.
И вновь потянулись заснеженные поля – такие пустые, что сердце начинало щемить.
Мерцалов приподнялся на локте и посмотрел в черноту за окном.
«Пейзаж кажется совсем унылым потому, наверное, что сейчас новогодние праздники».
Выйти из поезда Мерцалов решился только в Смоленске – городе, где когда-то жил некоторое время. Но теперь крупный областной центр показался ему убогим захолустьем. И хотя Олег прекрасно знал, что Смоленск больше того же Цюриха, все равно сравнение оказывалось не в пользу русского города. Но это в какой-то мере и успокаивало. Мерцалов боялся, что Россия за те годы, пока его не было здесь, изменилась слишком круто. А это оказалось вздором западной прессы.
Мерцалов увидел все те же бесхозяйственность и запущенность. Лишь только одеждой россияне почти не отличались теперь от жителей западных стран. Но и эта перемена была ему на руку. Значит, на родине он ничем не будет выделяться.
Первым, с кем заговорил Мерцалов, оказался молодой парень в дутой куртке, устроившийся под фонарным столбом и предлагавший пассажирам обменивать белорусские деньги на русские. В руках он держал пухлую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой, и заунывно вещал:
– Рубли, доллары, марочки… Марочки, доллары, рубли… Подходите… Быстрые, хорошие деньги.
– Почем продаешь? – поинтересовался Олег.
Валютчик встрепенулся.
– Баксы сдаете? – его лицо приобрело более осмысленное выражение. – Очень выгодный курс…
Мерцалов чуть напрягся. Если меняла сразу определил, что у него есть доллары для продажи, значит, чем-то он себя выдал.
«Может, виноват легкий акцент, который у меня появился, как следствие знания нескольких языков, очень далеких от русского? Или все-таки дело во внешности?»
Мерцалов вынул из кармана паспорт, в который было заложено несколько купюр, и сунул парню бумажку в десять долларов.
– На рубли менять?
– Конечно. Как-никак в Москву еду.
Даже при скупом освещении перрона бросалась в глаза смуглость Мерцалова, чрезмерная для середины зимы. Других клиентов не предвиделось, мало кому требуется менять деньги по грабительскому курсу среди ночи, и поэтому валютчик скуки ради завел разговор:
– В Африке отдыхали?
– Да, на Красном море, – спокойно ответил Мерцалов, принимая тонкую стопочку российских денег.
Прежде чем спрятать в карман, он пересчитал их. Валютчика это задело.
– Мне обманывать смысла нету! – радостно сообщил он. – Стою па одном и том же месте, если кого обману – самому дороже.
– Я же не сказал, что ты меня обманул, – с легким раздражением проговорил Мерцалов, поняв, что и привычки его немного изменились после жизни вдали от родины: рассейскую расточительность сменил трезвый расчет.
– Конечно, считать деньги – это ваше право. Как говорится, считайте деньги не отходя от кассы, но все-таки обидно.
– Не обижайся.
И тут Мерцалов чуть не рассмеялся.
«Раз замечаю за собой, что изменился, значит, дела не так плохи, значит, не все еще потеряно. Я русский и русским остался. Вот только дождаться, пока лоск, наведенный на меня за границей, потускнеет, оботрется, и тогда – хоть в пивную, хоть к бомжам. Никто ни за что не разглядит во мне чужака!»
Приободренный таким выводом, он вошел в купе, улегся на диванчик и уже спокойно продремал остаток пути до самой Москвы.
* * *
Когда Олег Мерцалов ступил на перрон Белорусского вокзала, то ему показалось, будто он никогда и не покидал Москвы. Он тут же включился в бешеный ритм московской жизни.В родной столице никто ему не оставлял машины на привокзальной площади, да этого и не требовалось: в большом городе, чтобы затеряться, куда удобнее пользоваться общественным транспортом или своими двоими. На машине же оторваться от слежки практически невозможно. А вот задержаться у перекрестка и рвануть потом на желтый свет, перебегая проезжую часть перед готовыми сорваться с места автомобилями – лучшего способа и не придумаешь. Потом пара поворотов, подземный переход – и ищи ветра в поле.
Однако все остальные привычки Мерцалова заказчиками убийства были учтены. Мерцалов вместе с другими пассажирами и встречающими поезд Прага – Москва бодро прошагал перрон, но затем свернул не вправо, к выходу на площадь, а вошел в здание вокзала.
Немного постояв у газетного киоска, он отошел к автоматическим камерам хранения. Чтобы зря не блуждать, высмотрел номер на торце ряда ячеек и шагнул в нужный ему проход. То ли специально, то ли случайно оказалось, что номер его ячейки 666.
«Число Зверя! Дьявола из Апокалипсиса», – усмехнулся Мерцалов, по памяти набирая трехзначный код и букву "Р".
Потянул на себя черную пластмассовую ручку.
Ячейка открылась. В ней стояла все та же спортивная сумка, которую он последний раз держал в руках, опуская в багажник «вольво» неподалеку от отеля со звучным названием «Пещера горного короля».
Олег взвесил сумку в руке, как бы проверяя, все ли там на месте. Открывать ее, даже в одиночестве, без гарантии того, что за ним нет посторонних глаз, Мерцалов не стал.
«Ха, наверняка эта сумка плыла вместе со мной на пароме, только я об этом ничего не знал».
В боковом кармане сумки Мерцалов нащупал плотные книжечки документов. Вытащил паспорт, раскрыл и узнал, что сейчас он не Олег Мерцалов, а Прохоров Виталий Антонович, житель подмосковного Калининграда. Имелся и штамп с пропиской и даже штамп загса, зарегистрировавшего его брак с Прохоровой Анной Ивановной 1960 года рождения. С этими документами можно было чувствовать себя в Москве в полной безопасности.
Еще в том же кармашке обнаружился и конверт с тремя тысячами долларов: половина сотенными купюрами, половина – более мелкими.
«Командировочные», – хмыкнул он, возвращаясь к русской лексике.
Мерцалов уже давно не испытывал волнения, когда ему приходилось забирать сумки с оружием и спецснаряжением в камерах хранения вокзалов. Обычно перед этим производилась проверка с использованием «подсадной утки». Подсылался некий человек, который открывал ячейку, брал сумку и выходил с ней из вокзала.
В это время за ним велось наблюдение. Если же возникало хоть малейшее подозрение на слежку, тут же шел в ход запасной вариант и Мерцалова ставили об этом в известность. Чаще всего использовали какой-нибудь знак – допустим, сделанный мелом на ступеньках.
Действовали следующим образом. Человек останавливался, вроде бы завязать шнурки на ботинках, и мелом писал несколько цифр на вертикальной части ступеньки, чтобы отметки не затерлись сотнями ног. Например, на третьей ступеньке – цифры 2 и 3; это расшифровывалось так: третья ступенька – 300, плюс 23 – 323.
На следующей ступеньке могли стоять еще одна-две цифры, на следующей – еще, и таким образом складывался номер телефона, по которому надо было позвонить. И самое главное, служба слежения, даже засекшая, как делается надпись, не могла поймать человека, которому эти шпаргалки предназначались. Ведь иногда надписи делали на ступеньках, которые можно было рассмотреть из окна идущего трамвая, троллейбуса…
Существовала еще уйма хитроумных способов для передачи информации.
Но на этот раз Мерцаловым вроде бы никто не заинтересовался, и он посчитал, что его появления в России не ждут вовсе. Если, работая на Западе, он предпочитал останавливаться в отелях, то для России избрал совсем другую тактику. Хоть у него и были надежные документы, все равно, очень уж плотный паспортный контроль существовал в российской столице.
Выйдя с тяжелой сумкой на плече из здания вокзала, он огляделся. Возле ряда коммерческих киосков можно было заметить людей, в основном стариков и старушек, державших в руках картонки с надписями:
«Сдается квартира на день», «Сдается квартира на небольшой срок», «Квартира в Центре», «Квартира недалеко от Центра».
«Ни черта тут не поменялось!» – подумал Мерцалов, скользя равнодушным взглядом по лицам людей, промышлявших сдачей своего жилья внаем.
Он выбрал табличку «Сдается квартира совсем близко от Центра». Мерцалов предположил, что имеется в виду район, расположенный в двух-трех станциях от кольцевой линии метрополитена. Табличку держал в руках старичок с орденскими планками – вполне пристойного вида. Олег выделил его из тех многих, кто стоял на привокзальной площади, по одной простой причине: у старичка был немного смущенный вид, словно он чувствовал себя не в своей тарелке. Другие уже пообвыклись и не находили ничего зазорного в том, чтобы зарабатывать подобным образом. Поэтому Олег рассудил, что старик будет покладистым.
Мерцалов шагнул к старичку ветерану с табличкой, выполненной фломастером на гофрированном картоне, и представился:
– Здравствуйте, меня зовут Виталий Антонович.
Старик встревожился, пугливо заозирался, очевидно приняв Мерцалова за представителя охраны порядка.
– Да не пугайтесь, – улыбнулся Мерцалов. – Вы сдаете квартиру?
– Кажется, да…
– На сколько?
– Не дорого.
– Послушайте, вы хорошо себя чувствуете? – вполне серьезно поинтересовался Мерцалов.
– Извините, – забормотал старик, – как-то отвык, когда все по-человечески, – он поспешно стянул перчатку с правой руки. – Вы, как я понимаю, представились, только я прослушал ваше имя-отчество.
– Виталий Антонович, – Мерцалов пожал стариковскую руку. – А вас как звать-величать?
– Сергей Викторович.
– Так на какой срок вы сдаете квартиру?
– Ну вот, – виновато усмехнулся Сергей Викторович, – вы меня спрашивали про срок, а я вам – про цену. Не дорого… Опять чушь несу! Что это за ответ – «не дорого»? Все нынче дорого.
– Это точно, – сказал Мерцалов, хотя и имел представление о московских ценах весьма приблизительное, знал только соотношение рубля и доллара. Но он зато твердо усвоил для себя другое: старики в любой стране, чем бы они ни занимались, всегда не довольны и ценами, и молодежью, и, само собой разумеется, правительством. Вечные темы для того, чтобы завести доверительный разговор.
– Я обычно на день, на два приезжим… Но если вы надолго…
– На неделю, может, на две. Устроит?
– Конечно!
– Вот и отлично.
Старик понял, что клиент довольно выгодный, не нужно будет бегать каждый день на вокзал с дурацкой табличкой для того, чтобы заработать двадцатник – тридцатник.
– Я заплачу за десять дней – так будет лучше. Если придется уехать чуть раньше, думаю, вы на меня в обиде не будете.
– Что вы, я деньги вам верну.
– Потом и решим. Так где ваша квартира?
Сергей Викторович проникся к Мерцалову расположением и доверием почти с первого взгляда. Ну как же, он прямо-таки чувствовал, что этот человек военный, скорее всего, бывший военный. А потому – не бизнесмен-прощелыга и не бандит… Тут ветеран был недалек от истины. Свое занятие Мерцалов никогда не называл бизнесом или преступлением. Это была самая настоящая работа, за которую платили хорошие деньги.
А то, что платят их люди-мерзавцы, Мерцалов не любил вспоминать.
– Я на машине, – сказал Сергей Викторович, и сказал это не без гордости.
– Где ваша квартира?
– На шоссе Энтузиастов.
– Однокомнатная?
– Да.
– Поехали.
Машиной оказались добитые «жигули», которые держались на ходу лишь только благодаря своему владельцу, аккуратному и педантичному. Мерцалов, уже привыкший к хорошим автомобилям, ехал в «жигулях», и ему постоянно казалось, что машина вот-вот развалится.
Всю дорогу Сергей Викторович молчал, нервно поглядывая на приборную доску, на светофоры, на пешеходов, перебегающих улицу в неположенных местах, короче, переживал по полной программе. Но поездка прошла без приключений.
Наконец они остановились неподалеку от кинотеатра «Факел».
– Вон мои окна, – старик поднял руку, указывая на окна на седьмом этаже в старом, еще сталинской постройке доме, внизу которого располагался гастроном.
– Отличное место. Вы могли бы писать на табличке: «Квартира в центре города», – польстил старику Мерцалов, – Правда?
– Истинная правда.
Скрипучий лифт, улепленный изнутри этикетками от жвачек, поднял их на седьмой этаж, и ветеран открыл дверь, пропуская Мерцалова в квартиру, пропахшую застоявшимся табачным дымом.
– Сейчас я проветрю, – он бросился к форточке и рассыпался в извинениях:
– Понимаете, сам я не курю, но вот жильцы…
– Ничего страшного.
– А вы сами? Курите?
– Иногда покуриваю, но здоровье берегу.
Мерцалов остался доволен квартирой: вполне приличная, обставленная очень скромно, но чистенькая, с хорошим паркетом и кафелем на кухне и в ванной. Были телефон и телевизор.
– Мы сейчас у детей живем, а квартиру сдаем, потому что им нужно пай внести в кооператив. Ту квартиру они потом продадут…
Мерцалов кивал, отсчитывая хозяину деньги. Расплачивался он, естественно, долларами.
– Вот вам за десять дней.
А затем, как бы вспомнив, звонко хлопнул себя ладонью по лбу:
– А может, паспорт вам свой дать, чтобы надежнее?
В залог?
Старик замахал руками.
– Да нет, вдруг вас без паспорта милиция в городе остановит, неприятности будут. Сейчас ведь ищут чеченцев, террористов.
– А что, разве я похож на чеченца?
Старик, прищурившись, посмотрел на Мерцалова.
– Загар у вас сильный.
– Это я от природы такой – зимой и летом одним цветом, – Мерцалов достал-таки паспорт и протянул владельцу квартиры, – вы хоть посмотрите, а то мало ли кому сейчас может понадобиться квартира?
Сергей Викторович полистал паспорт. Его удивила прописка нового постояльца.
– В Калининграде в нашем живете?
– Получилась маленькая неприятность, понимаете ли… Поругался с женой, решил дней на десять уехать.
Пусть подумает.
– Что ж, бывает, – старик вернул документ, – Если раньше уехать придется, а меня по телефону не вызвоните, то ключи соседям из квартиры напротив оставьте.
Они люди порядочные.
– Это уж как положено.
– Не забудьте только.
– Я ничего не забываю.
За хозяином квартиры хлопнула дверь.
Теперь Олег Мерцалов мог быть спокоен. Даже если его и разыскивают, то найти будет чрезвычайно трудно.
«Старик ветеран сам не побежит закладывать, ведь я произвел на него неплохое впечатление. А все остальное… Что ж, никто не застрахован от случайностей».
Олег приступил к изучению содержимого спортивной сумки. Ко всему прочему снаряжению добавилась еще разобранная на части снайперская винтовка с несколько тяжеловатым немецким оптическим прицелом.
Имелся и прибор ночного видения. Но пользоваться им Мерцалов не собирался. Он тщательно, деталь за деталью, собирал винтовку. Движения его были неторопливыми, уверенными. Спустя две минуты перед Мерцаловым на столе лежало грозное оружие, с которым он умел управляться лучше многих. Его девизом было: один выстрел – один труп.
И только после этого он достал из сумки самое ценное, что в ней лежало. Ни полученные Мерцаловым «командировочные», ни дорогая винтовка не шли ни в какое сравнение с небольшим голубым конвертиком, в котором находилась распечатка с перечислением мероприятий – встреч, визитов, поездок, – которые предстояли хозяину «Нефтепрома» в ближайшие дни, и указанием даты, времени, места. Мерцалов мог себе представить, какие деньги пришлось выложить за эту ничего не значащую с виду бумажку. В отделе протоколов такие данные не выдаются никому, к ним имеет доступ чрезвычайно ограниченный круг лиц – личная охрана, секретари.