Страница:
Тот снял дорогие швейцарские часы, полюбовался на них.
— Небось, противоударные. Наши бы уже рассыпались, а этим хоть бы что! И в воду его окунали, и колотили, а они как новенькие, — Бородин повертел часы в руке, затем защелкнул на своем запястье.
— На хрена тебе вторые? — сказал Свиридов, причем, часы были одинаковые, почти одной и той же фирмы.
— А тебе зачем? — ответил Бородин.
— Дай поносить. Я такие хорошие давно не носил.
— Не могу, — сказал Бородин. — Чурбаков сказал все хвосты прятать. Ни галстуки, ни ремни, ни ботинки — ничего. Все в сейф.
— Ну вот я и положу, — сказал Свиридов.
— Положишь, положишь. Только потом не найдешь.
Так что лучше я сам положу.
— Ну, как знаешь.
Среди общего шума никто не услышал шагов. Лишь только послышался скрежет металлической двери, как все — и пленники и охрана — замолкли. Было слышно даже как капает с потолка вода. В рукотворную пещеру вошел Чурбаков. Он приторно улыбался, словно медицинское светило на обходе в больнице. Он шел вдоль клеток, время от времени останавливался и подзывал заключенных к себе пальцем. Те панически боялись его, но слушались, подходили, как кролики подползают к удаву, заискивающе смотрели ему в глаза.
— Ну как, жалоб нет? — интересовался Вадим Семенович, склонив голову к плечу. — Не обижают вас?
— Никак нет, товарищ начальник! — заученно отвечали узники, хотя по их глазам было понятно совсем обратное.
— Тогда сладеньким вас побалую.
Он доставал резинку «Stimorol» и выщелкивал из обертки подушечки на подставленные ладони.
— Наедку с них, конечно, никакого, но кислотно-щелочной баланс восстановите. А главное — кариеса не будет, потому что нет у меня здесь стоматолога, одни банкиры, да бизнесмены. Человеку плохо станет, так помочь некому будет.
Наконец обход был закончен. Единственный, к кому не подошел Чурбаков, так это Гетман. Его еще предстояло обломать по второму разу и сделать из него послушное животное, которое готово подписать какие угодно бумаги, вывести прописью любые суммы, лишь бы только ему дали кусок хлеба и глоток воды.
— Приятно видеть, когда в камерах порядок, — сказал Чурбаков и тут же увидел блевотину в углу одной из клеток.
Сидевший там мужчина старательно пытался прикрыть ее своим телом.
— А это что такое? Непорядок, нарушение дисциплины. А ну, отойди в сторону! Ну и наблевал ты! Значит, лишнее ешь? Надо тебе пайку укоротить. А то расслабились, как в доме отдыха, как на Канарах. А на работу их сегодня выводили? — обратился он к охраннику.
Тот стал по стойке смирно и отчеканил:
— Так точно, выводили!
— А что делали?
— Таскали каменные блоки из правого угла пещеры в левый.
— А вчера что делали?
— Таскали из левого угла в правый. И воду ведрами вычерпывали.
— Это хорошо, работа всегда на пользу. Отказники были?
— Да. Номер четвертый отказался.
— Так четвертый же неделю тому повесился!
— Мы его номер по второму разу присвоили, не разводить же двузначные цифры?
— Это правильно. А куда труп дели? — Чурбаков говорил, совершенно не обращая внимания на то, что его слышат заключенные.
— В яму положили и известью засыпали. Как наберется полная — зальем бетоном.
— Это правильно.
Чурбаков вышел на середину помещения и обращаясь ко всем, громко сказал:
— Вот видите, что происходит с теми, кто не хочет расставаться с деньгами? А между прочим, уже десятерых ваших товарищей мы отсюда выпустили. Если голова на плечах есть, они себе еще заработают.
Бородин со Свиридовым переглянулись и еле удержались, чтобы не расхохотаться. Они-то точно знали куда отправились те десять бизнесменов, которые под пытками и издевательствами подписали бумаги, которые подсунул им Чурбаков. Да — им на глазах у всех остальных узников выдавали новую одежду, возвращали документы, снабжали деньгами и билетами до Москвы. А затем они оказывались в яме вместе с теми, кто не пожелал подписывать бумаги, доверенности, дарственные. Отсюда из узников еще никто не вышел на свет живым.
— Ладно, ребята, — Чурбаков сладостно потянулся, наслаждаясь своим могуществом, — что-то кости у меня ломят от этой сырости. Я, в отличие от вас, шесть лет просидел в камере пока вы баб трахали, да дорогие коньяки пили.
Вот теперь и уравняемся. Дела нас ждут. Поедем за каким-нибудь новеньким. Расскажет вам, что в столице делается, узнаете почем бакс на межбанковской валютной бирже.
Про котировки вам расскажет. Интересного собеседника получите вместо телевизора. В общем, не грустите.
Уже стоя в металлических дверях, он обернулся и как бы вспомнив, сказал:
— А может, бабу вам привезу. Есть на примете одна, бухгалтер совместного предприятия. Денег наворовала — не мерено. Не подержитесь за нее, так хоть посмотрите.
Дверь со скрежетом закрылась, и Чурбаков вместе со Свиридовым и Бородиным покинули концлагерь для «новых русских», который они в шутку между собой называли не иначе, как Бухенвальдом.
Минут через пять они уже выбрались на тропинку в заброшенной каменоломне и вышли к сосновому лесочку.
— Как хорошо дышится! — Чурбаков погладил ладонью грудь и посмотрел на то самое место, где еще совсем недавно лежали мертвые охранники Гетмана и стояли две машины такси. — Учитесь, как надо чисто работать, — он показал на траву, где не виднелось и капли крови.
Затем достал радиотелефон и вызвал машину. Та показалась минут через десять. Чурбаков сел на заднее сиденье, рядом с ним устроился Свиридов. Бородин оказался рядом с шофером.
Всю дорогу до Калининграда они молчали.
Глава 9
Глава 10
— Небось, противоударные. Наши бы уже рассыпались, а этим хоть бы что! И в воду его окунали, и колотили, а они как новенькие, — Бородин повертел часы в руке, затем защелкнул на своем запястье.
— На хрена тебе вторые? — сказал Свиридов, причем, часы были одинаковые, почти одной и той же фирмы.
— А тебе зачем? — ответил Бородин.
— Дай поносить. Я такие хорошие давно не носил.
— Не могу, — сказал Бородин. — Чурбаков сказал все хвосты прятать. Ни галстуки, ни ремни, ни ботинки — ничего. Все в сейф.
— Ну вот я и положу, — сказал Свиридов.
— Положишь, положишь. Только потом не найдешь.
Так что лучше я сам положу.
— Ну, как знаешь.
Среди общего шума никто не услышал шагов. Лишь только послышался скрежет металлической двери, как все — и пленники и охрана — замолкли. Было слышно даже как капает с потолка вода. В рукотворную пещеру вошел Чурбаков. Он приторно улыбался, словно медицинское светило на обходе в больнице. Он шел вдоль клеток, время от времени останавливался и подзывал заключенных к себе пальцем. Те панически боялись его, но слушались, подходили, как кролики подползают к удаву, заискивающе смотрели ему в глаза.
— Ну как, жалоб нет? — интересовался Вадим Семенович, склонив голову к плечу. — Не обижают вас?
— Никак нет, товарищ начальник! — заученно отвечали узники, хотя по их глазам было понятно совсем обратное.
— Тогда сладеньким вас побалую.
Он доставал резинку «Stimorol» и выщелкивал из обертки подушечки на подставленные ладони.
— Наедку с них, конечно, никакого, но кислотно-щелочной баланс восстановите. А главное — кариеса не будет, потому что нет у меня здесь стоматолога, одни банкиры, да бизнесмены. Человеку плохо станет, так помочь некому будет.
Наконец обход был закончен. Единственный, к кому не подошел Чурбаков, так это Гетман. Его еще предстояло обломать по второму разу и сделать из него послушное животное, которое готово подписать какие угодно бумаги, вывести прописью любые суммы, лишь бы только ему дали кусок хлеба и глоток воды.
— Приятно видеть, когда в камерах порядок, — сказал Чурбаков и тут же увидел блевотину в углу одной из клеток.
Сидевший там мужчина старательно пытался прикрыть ее своим телом.
— А это что такое? Непорядок, нарушение дисциплины. А ну, отойди в сторону! Ну и наблевал ты! Значит, лишнее ешь? Надо тебе пайку укоротить. А то расслабились, как в доме отдыха, как на Канарах. А на работу их сегодня выводили? — обратился он к охраннику.
Тот стал по стойке смирно и отчеканил:
— Так точно, выводили!
— А что делали?
— Таскали каменные блоки из правого угла пещеры в левый.
— А вчера что делали?
— Таскали из левого угла в правый. И воду ведрами вычерпывали.
— Это хорошо, работа всегда на пользу. Отказники были?
— Да. Номер четвертый отказался.
— Так четвертый же неделю тому повесился!
— Мы его номер по второму разу присвоили, не разводить же двузначные цифры?
— Это правильно. А куда труп дели? — Чурбаков говорил, совершенно не обращая внимания на то, что его слышат заключенные.
— В яму положили и известью засыпали. Как наберется полная — зальем бетоном.
— Это правильно.
Чурбаков вышел на середину помещения и обращаясь ко всем, громко сказал:
— Вот видите, что происходит с теми, кто не хочет расставаться с деньгами? А между прочим, уже десятерых ваших товарищей мы отсюда выпустили. Если голова на плечах есть, они себе еще заработают.
Бородин со Свиридовым переглянулись и еле удержались, чтобы не расхохотаться. Они-то точно знали куда отправились те десять бизнесменов, которые под пытками и издевательствами подписали бумаги, которые подсунул им Чурбаков. Да — им на глазах у всех остальных узников выдавали новую одежду, возвращали документы, снабжали деньгами и билетами до Москвы. А затем они оказывались в яме вместе с теми, кто не пожелал подписывать бумаги, доверенности, дарственные. Отсюда из узников еще никто не вышел на свет живым.
— Ладно, ребята, — Чурбаков сладостно потянулся, наслаждаясь своим могуществом, — что-то кости у меня ломят от этой сырости. Я, в отличие от вас, шесть лет просидел в камере пока вы баб трахали, да дорогие коньяки пили.
Вот теперь и уравняемся. Дела нас ждут. Поедем за каким-нибудь новеньким. Расскажет вам, что в столице делается, узнаете почем бакс на межбанковской валютной бирже.
Про котировки вам расскажет. Интересного собеседника получите вместо телевизора. В общем, не грустите.
Уже стоя в металлических дверях, он обернулся и как бы вспомнив, сказал:
— А может, бабу вам привезу. Есть на примете одна, бухгалтер совместного предприятия. Денег наворовала — не мерено. Не подержитесь за нее, так хоть посмотрите.
Дверь со скрежетом закрылась, и Чурбаков вместе со Свиридовым и Бородиным покинули концлагерь для «новых русских», который они в шутку между собой называли не иначе, как Бухенвальдом.
Минут через пять они уже выбрались на тропинку в заброшенной каменоломне и вышли к сосновому лесочку.
— Как хорошо дышится! — Чурбаков погладил ладонью грудь и посмотрел на то самое место, где еще совсем недавно лежали мертвые охранники Гетмана и стояли две машины такси. — Учитесь, как надо чисто работать, — он показал на траву, где не виднелось и капли крови.
Затем достал радиотелефон и вызвал машину. Та показалась минут через десять. Чурбаков сел на заднее сиденье, рядом с ним устроился Свиридов. Бородин оказался рядом с шофером.
Всю дорогу до Калининграда они молчали.
Глава 9
В восемь вечера в дом на Котельнической набережной подъехал роскошный джип с тремя мужчинами в салоне. Первым из машины выскочил Бородин, выскочил легко, пружинисто.
Тут же открыл дверь.
— Вадим Семенович, вот мы и прибыли, — обратился он к широкоплечему, с землистым одутловатым лицом мужчине.
Тот поправил серую фетровую шляпу и степенно ступил на асфальт. Во всем его облике чувствовались уверенность и надежность. Глядя на таких людей начинаешь верить, что ничего неожиданного в этом мире произойти не может. Но эти же люди потом своим поведением умеют переубедить вас в обратном.
На землистом лице Вадима Семеновича Чурбакова поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Он держал руки в карманах серого мягкого плаща и недовольно морщился — так, словно бы у него прямо перед носом держали кусочек зловонного разлагающегося мяса. Он сплюнул под ноги довольно ловко, даже не попав на блестящие дорогие башмаки.
Свиридов открыл перед ним дверь подъезда, придерживая полу куртки, под которой находилась кобура с пистолетом. Ему уже не единожды приходилось выезжать со своим патроном на подобные дела и все действия были отработаны до мелочей. Никто никому ничего не подсказывал, каждый знал свои обязанности. Они не стали пользоваться лифтом, поднялись на второй этаж, и Свиридов зло вдавил кнопку дверного замка.
Вадим Семенович не любил лифты. Он страшно боялся случайно застрять в маленькой тесной кабинке.
Вообще, после долгих лет, проведенных в камере, он ненавидел тесные помещения. Ему постоянно казалось, что не хватает воздуха и света. Поэтому в недавно построенном загородном доме Чурбакова были огромные окна с зеркальными стеклами, сквозь которые он мог любоваться панорамой озера, холмами, старыми соснами и фруктовыми деревьями прямо под окнами. Деревья к загородному дому привезли из специального питомника уже взрослыми, плодоносящими.
За дверью послышалась возня и негромкий голос:
— Кто там?
— Это я, — бросил Вадим Семенович, стоя прямо перед дверным глазком.
— О, какие гости! — послышался взволнованный голос. Затрещали замки, зазвенели цепочки и дверь открылась.
Хозяин квартиры Станислав Борисович Шеришевский сделал шаг в сторону и даже немного поклонился — ровно настолько, чтобы не уронить собственное достоинство. Первым в квартиру вошел Свиридов — так было заведено. А вот следом за ним шагнул его хозяин Вадим Семенович.
Шеришевский подал руку, Чурбаков протянул свою бледную ладонь и позволил пожать ее.
— Раздевайтесь, Вадим Семенович.
Серый плащ оказался на руке Бородина.
— Когда ты говоришь таким тоном, мне хочется дать тебе на чай.
— Что ж, я привык, можете дать, — ухмыльнулся Станислав Борисович. — Проходите, проходите., Чурбаков прошел в кабинет и ему сразу же показалось, что он начинает задыхаться от обилия книг и спертого воздуха. Он подошел к окну и открыл форточку.
— Ой, не надо, Вадим Семенович, я ужасно боюсь сквозняков! И экспонаты мои не любят — доски покоробить может.
— А я люблю свежий воздух и вам советую. Иначе астма, бронхит, туберкулез и всякая прочая ерунда.
— По вам не скажешь, выглядите вы отлично, — польстил гостю Станислав Борисович.
— Именно поэтому, — уточнил Чурбаков. Он сел в кресло, забросил ногу за ногу и осмотрелся по сторонам. — И что, ты прочел все эти книги?
— Не все, — сказал Шеришевский, — но многие прочел. Эти я так, для продажи. Коллекция, понимаете ли, я этим занимаюсь, с этого живу.
— Ты нашел покупателя? — глядя прямо в глаза Шеришевскому, произнес Чурбаков.
— Конечно! Был он у меня сегодня.
— А деньги у него есть?
— Сказал, что да.
— Кто это?
— Вы его не знаете.
— Иностранец, что ли?
— Да, иностранец.
В обществе Чурбакова Станислав Борисович Шеришевский чувствовал себя ужасно неуютно. То ли от цепкого липкого взгляда, которым тот буквально прожигал насквозь, то ли от неторопливой уверенной речи, но в Шеришевского в присутствии Чурбакова вселялся страх. И он всегда с облегчением вздыхал, когда они расставались.
— А сам ты что, беден? Не можешь себе позволить такое приобретение?
— Что вы, что вы, Вадим Семенович, откуда у меня, у старого человека такие деньги?
— Не прибедняйся, Шеришевский, проценты ты имеешь неплохие. Думаю, ты и иностранцу зарядил проценты.
— А как же, — признался Шеришевский, — ведь я с этого живу.
— Ну ладно, это твой бизнес. Когда он прибудет?
— Он был сегодня, договорились встретиться завтра.
— Завтра я с ним встречаться не буду.
— Как это!? — воскликнул Станислав Борисович. — Он же специально ради этого прилетел из Франции, — Значит, француз?
— Да, француз, Жак Бабек. Очень известный коллекционер, почти на каждом большом аукционе что-то выставляет и денег у него не мерено. Он даже Пуссена купил.
— Что купил?
— Не что, а кого, — немного обиделся Станислав Борисович. — Картину Пуссена купил.
— Где купил?
— У нас, в России. Я нашел, а он купил. А икон он скупил здесь, так вообще из досок можно целый дом построить!
— Плевать мне на это! Ты ему показал?
— Конечно, Вадим Семенович, о чем речь! Показал, он тут на нее дышал, чуть ли не молился.
— Давай ее сюда.
Шеришевский засеменил, подошел к шкафу, повернул ключ и вытащил панель «Янтарной комнаты», завернутую в мягкую ткань.
— Разверни, — приказал Чурбаков.
Шеришевский дрожащими пальцами развернул ткань.
— Не подменил?
— Как можно!
— Я ее забираю. Полюбовались и хватит, — А если она завтра понадобится? И как вообще…
— Я сам с ним встречусь, — вдруг сказал Чурбаков. — Если ты говоришь, у него есть деньги. — Да-да, конечно, у него есть деньги, иначе бы он не приехал.
— А что ему еще надо?
— Он хочет убедиться, что она в целости и сохранности.
— Ну что ж, убедится, это не сложно. Правда, придется отправиться в небольшое путешествие.
— В какое путешествие? Как в путешествие? А разве она не в Москве?
— Ты что, Шеришевский, сумасшедший или меня за такого держишь? Я, по-твоему, с ума сошел, чтобы держать такую ценность в городе?
— Нет, я понимаю".
— Тогда о чем речь?
— А как же мои проценты?
— Ты получишь свои проценты, не волнуйся. Я ведь тебя никогда не обманывал.
Хотя убедиться в том, может ли обмануть Вадим Чурбаков или нет, у Шеришевского не имелось возможности.
Ведь это была первая крупная сделка, которую Чурбаков хотел провернуть через Шеришевского, и, возможно, последняя для Шеришевского, как понимал Чурбаков.
«Его придется убрать, это ясно, как божий день, — без всякого сожаления подумал Вадим Семенович. — Отработанный материал, пустая порода».
— Так во сколько завтра?
— Он обещал у меня быть ровно в восемь вечера.
— В восемь вечера? Хорошо, я подъеду. И чтобы больше никого!
— Что вы, что вы, Вадим Семенович, я-то понимаю какое дело разворачивается.
— Дело большое.
— А можно нескромный вопрос? — Шеришевский подался вперед и его лицо сделалось каким-то лисьим, нос буквально коснулся нижней влажной губы.
— Ну, задавай свой вопрос. Правда, ты не следователь, а я не подсудимый…
— Что вы, что вы, я о другом.
— Говори, не тяни резину.
— Скажите честно, Вадим Семенович, она в самом деле у вас есть?
— А ты как думаешь?
— Думаю, нет, — сказал и сам испугался произнесенных слов Семен Борисович.
— Ну и дурак, если так думаешь. А откуда же у меня фрагмент?
— Вот это для меня загадка.
— Фрагмент я взял из ящика. И она у меня есть, иначе бы не стал предлагать.
— Хорошо. А как вы ее нашли?
— А вот это не твое дело. Ты же знаешь, Станислав Борисович, кем я раньше был?
— Увы, знаю, — тяжело вздохнул Шеришевский.
— Вот тогда ее и нашли. Но я все это дело прикрыл, законсервировал, так сказать. А когда получил свободу, решил с ней расстаться. Зачем она мне? Я в искусстве не большой дока, музей имени Чурбакова делать не собираюсь. И подарки столице, как придурки всякие: Мамонтовы, Третьяковы, от своего имени преподносить не стану. Так что хочу продать и выгодно продать — за полтора миллиона.
— Хорошо, хорошо, я сказал господину Бабеку, он вроде бы согласен.
— Еще бы он не согласился! Как я понимаю, стоит она раза в два-три больше.
— Ну, не в два, но больше… — замялся Шеришевский. — Это если бы ее с аукциона продавать, то тогда…
А так, кто же? Рискованное дело, все же святыня, Интерпол ищет, все о ней знают.
— А мне плевать. Я хочу продать, избавиться. Руки жжет. Знаешь, деньги, бывает, карман жгут, а тут эта штука… Да и места она занимает много. Согласись, Шеришевский, деньги занимают куда меньше места, чем ящики с янтарем?
— Да, да, конечно, — закивал головой Семен Борисович. — Так значит, завтра в восемь вы будете?
— Конечно буду, — Чурбаков поднялся, давая понять, что разговор закончен.
Когда гости покинули квартиру и уже сидели в машине, Чурбаков негромко сказал, закуривая сигарету:
— Свиридов, от этого придурка придется избавиться немного погодя. Но сделать все надо очень аккуратно, чтобы ни сучка, ни задоринки, чтобы ни одна сволочь не догадалась куда исчез этот еврей. Лучше всего несчастный случай.
— Низковато он живет, Вадим Семенович. Можно было бы в окно выбросить.
— У него на кухне есть газовая плита, — подсказал Бородин.
— Это подходит, — кивнул Свиридов, — газовая плита — это хорошо.
— Да, газовая камера — это прекрасно, — расхохотался Чурбаков.
— Memento mori, — вставил Бородин.
— Вот-вот, memento mori, — повторил Чурбаков. — Поехали, ребята, за город, завтра предстоит большая работа. Надо будет убедить француза, что она у нас действительно есть. И самое главное, не дать ему опомниться. Пусть быстренько собирает денежки, поверив, что иначе она уплывет из его рук.
— А может, его просто кидануть, Вадим Семенович? — предложил Бородин. — Ну его к черту с иностранцами связываться, лучше сделаем, как всегда. Раньше срабатывало и теперь сработает.
— Наверняка у него еще есть деньги. Мы все из него выжмем, как из половой тряпки воду — до последней капли. А потом…
То, что произойдет потом, понимали все присутствующие, ведь с этого они жили. Это Вадим Семенович Чурбаков, когда-то давным-давно генерал-лейтенант МВД, придумал страшный конвейер, сидя в Тверском лагере. Оттуда же он и набрал себе помощников. Все люди были верные, много раз проверенные, и Чурбаков мог на них положиться. Тем более, все они были заляпаны кровью по горло и отмыться никто из них уже не сможет. Эти люди знали все ухищрения следователей, знали как уничтожать улики, как убирать свидетелей, как подбрасывать ложный след и как заметать следы.
И самое главное, в отличие от уголовников, никто из них не хотел оказаться вновь на жестких нарах. А деньги их незатейливый, на первый взгляд, промысел приносил немалые.
Долго бессонными ночами бывший генерал-лейтенант придумывал то, чем он займется, когда в конце концов загремят за его спиной железные ворота тюрьмы и он окажется на свободе. Он все продумал, все предусмотрел, набрал людей, договорился. Информация по богатым и их прошлому у него имелась, и теперь уже второй год он реализовывал свои планы. Он мстил «новым русским», успевшим сколотить капиталы, пока он лежал на жестких нарах, голодный и злой, лишенный всего, что имел раньше. Они-то думали, что обставили остальных, вырвались вперед и никто их не остановит, никто не догонит. Но Чурбаков решил по-другому. Он вышел им наперерез и постановил, что станет играть на их же алчности. И почти всегда капканы, расставленные им, срабатывали.
Правда, попадалась в них не самая крупная дичь, но тем не менее. «Мелкий скот тоже дает навоз», — любил приговаривать Вадим Семенович, считая деньги.
А вот сейчас в капкан обещал угодить зверь покрупнее. И Чурбаков знал, что шкуру с этого иностранца он сдерет всю до последней шерстинки, будет безжалостен, как настоящий палач.
Джип мчался по московским улицам. Вадим Семенович смотрел на преобразившийся город.
«Не Москва, а какой-то Париж, — размышлял он. — Казино пооткрывали, ночные клубы, рестораны. Все что хочешь. Не Россия, а заграница. Одно плохо — нет у меня былой власти. А ведь когда-то… Но лучше об этом не думать. К черту! К черту! Лучше не вспоминать о том, что было. Не вспоминать о жене, о всемогущем тесте, о ведомстве, которое подчинялось ему. К черту эти мысли! Жаль, нет былого здоровья, оставил его в тюрьме, А здоровье не купишь. Это, пожалуй, единственное, за что плати — не плати огромные деньги, все равно они не помогут».
Вадим Семенович закашлялся.
— Чертовы сигареты! — пробурчал он. — Вечно от них кашель!
— Бросили бы вы курить, — сказал Бородин.
— Это единственное из удовольствий, которое мне осталось, — резко ответил хозяин подчиненному. — И больше чтобы мне таких замечаний не делал!
Тут же открыл дверь.
— Вадим Семенович, вот мы и прибыли, — обратился он к широкоплечему, с землистым одутловатым лицом мужчине.
Тот поправил серую фетровую шляпу и степенно ступил на асфальт. Во всем его облике чувствовались уверенность и надежность. Глядя на таких людей начинаешь верить, что ничего неожиданного в этом мире произойти не может. Но эти же люди потом своим поведением умеют переубедить вас в обратном.
На землистом лице Вадима Семеновича Чурбакова поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Он держал руки в карманах серого мягкого плаща и недовольно морщился — так, словно бы у него прямо перед носом держали кусочек зловонного разлагающегося мяса. Он сплюнул под ноги довольно ловко, даже не попав на блестящие дорогие башмаки.
Свиридов открыл перед ним дверь подъезда, придерживая полу куртки, под которой находилась кобура с пистолетом. Ему уже не единожды приходилось выезжать со своим патроном на подобные дела и все действия были отработаны до мелочей. Никто никому ничего не подсказывал, каждый знал свои обязанности. Они не стали пользоваться лифтом, поднялись на второй этаж, и Свиридов зло вдавил кнопку дверного замка.
Вадим Семенович не любил лифты. Он страшно боялся случайно застрять в маленькой тесной кабинке.
Вообще, после долгих лет, проведенных в камере, он ненавидел тесные помещения. Ему постоянно казалось, что не хватает воздуха и света. Поэтому в недавно построенном загородном доме Чурбакова были огромные окна с зеркальными стеклами, сквозь которые он мог любоваться панорамой озера, холмами, старыми соснами и фруктовыми деревьями прямо под окнами. Деревья к загородному дому привезли из специального питомника уже взрослыми, плодоносящими.
За дверью послышалась возня и негромкий голос:
— Кто там?
— Это я, — бросил Вадим Семенович, стоя прямо перед дверным глазком.
— О, какие гости! — послышался взволнованный голос. Затрещали замки, зазвенели цепочки и дверь открылась.
Хозяин квартиры Станислав Борисович Шеришевский сделал шаг в сторону и даже немного поклонился — ровно настолько, чтобы не уронить собственное достоинство. Первым в квартиру вошел Свиридов — так было заведено. А вот следом за ним шагнул его хозяин Вадим Семенович.
Шеришевский подал руку, Чурбаков протянул свою бледную ладонь и позволил пожать ее.
— Раздевайтесь, Вадим Семенович.
Серый плащ оказался на руке Бородина.
— Когда ты говоришь таким тоном, мне хочется дать тебе на чай.
— Что ж, я привык, можете дать, — ухмыльнулся Станислав Борисович. — Проходите, проходите., Чурбаков прошел в кабинет и ему сразу же показалось, что он начинает задыхаться от обилия книг и спертого воздуха. Он подошел к окну и открыл форточку.
— Ой, не надо, Вадим Семенович, я ужасно боюсь сквозняков! И экспонаты мои не любят — доски покоробить может.
— А я люблю свежий воздух и вам советую. Иначе астма, бронхит, туберкулез и всякая прочая ерунда.
— По вам не скажешь, выглядите вы отлично, — польстил гостю Станислав Борисович.
— Именно поэтому, — уточнил Чурбаков. Он сел в кресло, забросил ногу за ногу и осмотрелся по сторонам. — И что, ты прочел все эти книги?
— Не все, — сказал Шеришевский, — но многие прочел. Эти я так, для продажи. Коллекция, понимаете ли, я этим занимаюсь, с этого живу.
— Ты нашел покупателя? — глядя прямо в глаза Шеришевскому, произнес Чурбаков.
— Конечно! Был он у меня сегодня.
— А деньги у него есть?
— Сказал, что да.
— Кто это?
— Вы его не знаете.
— Иностранец, что ли?
— Да, иностранец.
В обществе Чурбакова Станислав Борисович Шеришевский чувствовал себя ужасно неуютно. То ли от цепкого липкого взгляда, которым тот буквально прожигал насквозь, то ли от неторопливой уверенной речи, но в Шеришевского в присутствии Чурбакова вселялся страх. И он всегда с облегчением вздыхал, когда они расставались.
— А сам ты что, беден? Не можешь себе позволить такое приобретение?
— Что вы, что вы, Вадим Семенович, откуда у меня, у старого человека такие деньги?
— Не прибедняйся, Шеришевский, проценты ты имеешь неплохие. Думаю, ты и иностранцу зарядил проценты.
— А как же, — признался Шеришевский, — ведь я с этого живу.
— Ну ладно, это твой бизнес. Когда он прибудет?
— Он был сегодня, договорились встретиться завтра.
— Завтра я с ним встречаться не буду.
— Как это!? — воскликнул Станислав Борисович. — Он же специально ради этого прилетел из Франции, — Значит, француз?
— Да, француз, Жак Бабек. Очень известный коллекционер, почти на каждом большом аукционе что-то выставляет и денег у него не мерено. Он даже Пуссена купил.
— Что купил?
— Не что, а кого, — немного обиделся Станислав Борисович. — Картину Пуссена купил.
— Где купил?
— У нас, в России. Я нашел, а он купил. А икон он скупил здесь, так вообще из досок можно целый дом построить!
— Плевать мне на это! Ты ему показал?
— Конечно, Вадим Семенович, о чем речь! Показал, он тут на нее дышал, чуть ли не молился.
— Давай ее сюда.
Шеришевский засеменил, подошел к шкафу, повернул ключ и вытащил панель «Янтарной комнаты», завернутую в мягкую ткань.
— Разверни, — приказал Чурбаков.
Шеришевский дрожащими пальцами развернул ткань.
— Не подменил?
— Как можно!
— Я ее забираю. Полюбовались и хватит, — А если она завтра понадобится? И как вообще…
— Я сам с ним встречусь, — вдруг сказал Чурбаков. — Если ты говоришь, у него есть деньги. — Да-да, конечно, у него есть деньги, иначе бы он не приехал.
— А что ему еще надо?
— Он хочет убедиться, что она в целости и сохранности.
— Ну что ж, убедится, это не сложно. Правда, придется отправиться в небольшое путешествие.
— В какое путешествие? Как в путешествие? А разве она не в Москве?
— Ты что, Шеришевский, сумасшедший или меня за такого держишь? Я, по-твоему, с ума сошел, чтобы держать такую ценность в городе?
— Нет, я понимаю".
— Тогда о чем речь?
— А как же мои проценты?
— Ты получишь свои проценты, не волнуйся. Я ведь тебя никогда не обманывал.
Хотя убедиться в том, может ли обмануть Вадим Чурбаков или нет, у Шеришевского не имелось возможности.
Ведь это была первая крупная сделка, которую Чурбаков хотел провернуть через Шеришевского, и, возможно, последняя для Шеришевского, как понимал Чурбаков.
«Его придется убрать, это ясно, как божий день, — без всякого сожаления подумал Вадим Семенович. — Отработанный материал, пустая порода».
— Так во сколько завтра?
— Он обещал у меня быть ровно в восемь вечера.
— В восемь вечера? Хорошо, я подъеду. И чтобы больше никого!
— Что вы, что вы, Вадим Семенович, я-то понимаю какое дело разворачивается.
— Дело большое.
— А можно нескромный вопрос? — Шеришевский подался вперед и его лицо сделалось каким-то лисьим, нос буквально коснулся нижней влажной губы.
— Ну, задавай свой вопрос. Правда, ты не следователь, а я не подсудимый…
— Что вы, что вы, я о другом.
— Говори, не тяни резину.
— Скажите честно, Вадим Семенович, она в самом деле у вас есть?
— А ты как думаешь?
— Думаю, нет, — сказал и сам испугался произнесенных слов Семен Борисович.
— Ну и дурак, если так думаешь. А откуда же у меня фрагмент?
— Вот это для меня загадка.
— Фрагмент я взял из ящика. И она у меня есть, иначе бы не стал предлагать.
— Хорошо. А как вы ее нашли?
— А вот это не твое дело. Ты же знаешь, Станислав Борисович, кем я раньше был?
— Увы, знаю, — тяжело вздохнул Шеришевский.
— Вот тогда ее и нашли. Но я все это дело прикрыл, законсервировал, так сказать. А когда получил свободу, решил с ней расстаться. Зачем она мне? Я в искусстве не большой дока, музей имени Чурбакова делать не собираюсь. И подарки столице, как придурки всякие: Мамонтовы, Третьяковы, от своего имени преподносить не стану. Так что хочу продать и выгодно продать — за полтора миллиона.
— Хорошо, хорошо, я сказал господину Бабеку, он вроде бы согласен.
— Еще бы он не согласился! Как я понимаю, стоит она раза в два-три больше.
— Ну, не в два, но больше… — замялся Шеришевский. — Это если бы ее с аукциона продавать, то тогда…
А так, кто же? Рискованное дело, все же святыня, Интерпол ищет, все о ней знают.
— А мне плевать. Я хочу продать, избавиться. Руки жжет. Знаешь, деньги, бывает, карман жгут, а тут эта штука… Да и места она занимает много. Согласись, Шеришевский, деньги занимают куда меньше места, чем ящики с янтарем?
— Да, да, конечно, — закивал головой Семен Борисович. — Так значит, завтра в восемь вы будете?
— Конечно буду, — Чурбаков поднялся, давая понять, что разговор закончен.
Когда гости покинули квартиру и уже сидели в машине, Чурбаков негромко сказал, закуривая сигарету:
— Свиридов, от этого придурка придется избавиться немного погодя. Но сделать все надо очень аккуратно, чтобы ни сучка, ни задоринки, чтобы ни одна сволочь не догадалась куда исчез этот еврей. Лучше всего несчастный случай.
— Низковато он живет, Вадим Семенович. Можно было бы в окно выбросить.
— У него на кухне есть газовая плита, — подсказал Бородин.
— Это подходит, — кивнул Свиридов, — газовая плита — это хорошо.
— Да, газовая камера — это прекрасно, — расхохотался Чурбаков.
— Memento mori, — вставил Бородин.
— Вот-вот, memento mori, — повторил Чурбаков. — Поехали, ребята, за город, завтра предстоит большая работа. Надо будет убедить француза, что она у нас действительно есть. И самое главное, не дать ему опомниться. Пусть быстренько собирает денежки, поверив, что иначе она уплывет из его рук.
— А может, его просто кидануть, Вадим Семенович? — предложил Бородин. — Ну его к черту с иностранцами связываться, лучше сделаем, как всегда. Раньше срабатывало и теперь сработает.
— Наверняка у него еще есть деньги. Мы все из него выжмем, как из половой тряпки воду — до последней капли. А потом…
То, что произойдет потом, понимали все присутствующие, ведь с этого они жили. Это Вадим Семенович Чурбаков, когда-то давным-давно генерал-лейтенант МВД, придумал страшный конвейер, сидя в Тверском лагере. Оттуда же он и набрал себе помощников. Все люди были верные, много раз проверенные, и Чурбаков мог на них положиться. Тем более, все они были заляпаны кровью по горло и отмыться никто из них уже не сможет. Эти люди знали все ухищрения следователей, знали как уничтожать улики, как убирать свидетелей, как подбрасывать ложный след и как заметать следы.
И самое главное, в отличие от уголовников, никто из них не хотел оказаться вновь на жестких нарах. А деньги их незатейливый, на первый взгляд, промысел приносил немалые.
Долго бессонными ночами бывший генерал-лейтенант придумывал то, чем он займется, когда в конце концов загремят за его спиной железные ворота тюрьмы и он окажется на свободе. Он все продумал, все предусмотрел, набрал людей, договорился. Информация по богатым и их прошлому у него имелась, и теперь уже второй год он реализовывал свои планы. Он мстил «новым русским», успевшим сколотить капиталы, пока он лежал на жестких нарах, голодный и злой, лишенный всего, что имел раньше. Они-то думали, что обставили остальных, вырвались вперед и никто их не остановит, никто не догонит. Но Чурбаков решил по-другому. Он вышел им наперерез и постановил, что станет играть на их же алчности. И почти всегда капканы, расставленные им, срабатывали.
Правда, попадалась в них не самая крупная дичь, но тем не менее. «Мелкий скот тоже дает навоз», — любил приговаривать Вадим Семенович, считая деньги.
А вот сейчас в капкан обещал угодить зверь покрупнее. И Чурбаков знал, что шкуру с этого иностранца он сдерет всю до последней шерстинки, будет безжалостен, как настоящий палач.
Джип мчался по московским улицам. Вадим Семенович смотрел на преобразившийся город.
«Не Москва, а какой-то Париж, — размышлял он. — Казино пооткрывали, ночные клубы, рестораны. Все что хочешь. Не Россия, а заграница. Одно плохо — нет у меня былой власти. А ведь когда-то… Но лучше об этом не думать. К черту! К черту! Лучше не вспоминать о том, что было. Не вспоминать о жене, о всемогущем тесте, о ведомстве, которое подчинялось ему. К черту эти мысли! Жаль, нет былого здоровья, оставил его в тюрьме, А здоровье не купишь. Это, пожалуй, единственное, за что плати — не плати огромные деньги, все равно они не помогут».
Вадим Семенович закашлялся.
— Чертовы сигареты! — пробурчал он. — Вечно от них кашель!
— Бросили бы вы курить, — сказал Бородин.
— Это единственное из удовольствий, которое мне осталось, — резко ответил хозяин подчиненному. — И больше чтобы мне таких замечаний не делал!
Глава 10
Как всегда по ночам, если не случалось ничего чрезвычайного, охранники играли в карты и играли, как правило, на деньги. То же самое происходило и этой ночью.
Бригада охраны сидела в маленькой комнатке, отгороженной от выработки, где располагались клетки, деревянной дверью. Это помещение, единственное во всем подземелье, было теплым. Во всю работал большой импортный калорифер, который, что было силы, гнал сухой воздух.
Охранники сняли фуфайки и сгрудились вокруг стола, на котором расположились банки с пивом и соленая рыба. Правда, весь этот натюрморт был отодвинут на край, а посередине лежали карты и лист с тупо заточенным огрызком карандаша. Этим карандашом мужчины вели запись — кто и сколько кому должен. Счет уже шел на сотни долларов. Сегодня везло Сэму, краснолицему, с маленькими глазками, рыжему великану. Все его звали Сэм, хотя настоящее имя, полученное от родителей, было Семен. Этой ночью ему чертовски везло. Он выиграл пятьсот долларов у бородатого Валеры и еще триста у Бориса.
— Может, хватит? — сказал Валера, ему не хотелось больше проигрывать.
— Нет, не хватит, — сказал Сэм, тасуя колоду карт в своих огромных, накачанных парафином ладонях. — В прошлый раз, когда я проигрывал, ты не захотел остановить игру, Валера! Так что давай, снимай, — он подсунул колоду прямо к носу соперника.
Тот поморщился, сплюнул под ноги, растер плевок и указательным пальцем сдвинул карты.
— Теперь бери. На кону двести баксов.
Валера посмотрел свои карты.
— Еще.
— Ясно дело, что еще. С одной картой никогда ничего не получится.
— Еще.
— А вот теперь перебор будет.
— Не боись, не будет.
К Валере пришел валет и на руках у него набралось пятнадцать. Он посмотрел на потолок, словно там была подсказка — брать ему карту или нет.
— Что, пятнадцать? — буркнул Сэм.
— Ты уверен, что пятнадцать?
— Уверен, — сказал Сэм. — Если бы было семнадцать, ты бы остановился.
— Ну, тогда я останавливаюсь. Себе.
Сэм раскрыл свою карту. Ей оказался бубновый туз.
Валера недовольно поморщился, понимая, что сейчас придет либо девятка, либо десятка.
— Ну, что ты тянешь? — зло прошипел он, глядя на толстые пальцы Сэма.
— Думаю какую выкинуть — девятку или десятку.
— Да выкидывай какую хочешь, мать твою…
— Ладно, не ругайся, — Сэм взял карту и перевернул.
Ей оказался валет пик.
— Вот так-то, — ухмыльнулся Валера.
— Чего ты радуешься, дурак? Сейчас семерка будет или восьмерка.
— Ну, ну, семерка или восьмерка! Размечтался! Туз у тебя сейчас будет.
— Туза быть не может.
Сэм бросил карту. Оказалось — дама. Всего у него набиралось шестнадцать, но он был уверен, что у соперника никак не меньше семнадцати.
— Ладно, черт тебя побери! — и он перевернул следующую карту.
Восьмерка, которую он ждал раньше, легла перед ним.
— Черт подери, перебор!
— Перебор — это хорошо.
— А у тебя перебора случайно нет?
— Случайно нет, — заржал Валера, выбрасывая свои пятнадцать.
— Вот блин, мать твою! А мог бы тебя сделать.
— Думать надо. Итак, запиши минус двести. Итого я тебе должен триста.
— Ну, а ты, Боря?
— Давай сниму.
Сэм стасовал карты и подсунул колоду Борису. Тот щелчком, словно бы играл в «битки», сбросил четыре верхних карты.
— Поаккуратнее, — буркнул Сэм.
— Давай вначале мне, потом себе.
Две карты легли на гладкую отполированную локтями и ладонями крышку стола. Боря приподнял уголок своей карты и хихикнул.
— Что, туз? — сказал Сэм.
— Туз, туз, давай десятку. В банке двести. А может пятьсот поставишь?
— Я уже поставил двести, — громко сказал Сэм.
— Тогда на все.
— На все, так на все, — Сэм бросил вторую карту.
— Вот и еще я отыграл двести. У Бориса оказалось на руках два туза.
— Черт подери! — Сэм перевернул свою карту и посмотрел. — Блин горелый! — у него тоже был туз. — И надо же как легли — все три рядышком.
— А посмотри на всякий случай, может, и четвертый лежит сверху?
— Сам смотри, я суеверный.
Борис снял верхнюю карту. Ею оказался пиковый туз.
— Бывает же такое!
— Вычеркни минус двести, что-то игра пошла.
Борис и Валера оживились. А Сэм был явно удручен.
Такой был хороший выигрыш, а тут все бездарно уходит.
— Надо, мужики, перерывчик сделать. Пойду-ка отолью, — сказал Сэм, выбираясь из-за стола и набрасывая на плечи подсохшую до соленых разводов под мышками фуфайку.
— Заодно глянь, как они там, мазурики наши. Может, сдох кто?
— Да не дохнут они. Живучие, эти бизнесмены, как коты помойные.
— Живучие-то живучие, но всякое случается. Вадим Семенович не простит, если кто своей смертью отойдет.
Особенно новенького глянь, ткни его багром, если спит и попроси, чтобы голос подал. А то мало ли чего."
— Ладно, проверю.
Сэм вышел, а Борис и Валера перемигнулись.
— Игра, вроде, пошла. Если так и дальше, то мы из него все вытрясем.
— Не зарекайся, Боря. Этому придурку карта сегодня валит. Уже было так: вроде бы все отыграли, а затем пять минут — и глянь на бумагу.
— А что туда глядеть? Полштуки ему еще торчим.
— Ночь длинная, успеем.
Сэм светил фонариком, идя вдоль клеток, и время от времени спрашивал:
— Эй, ты, Попович-Попка-Дурак, жив?
— Жив, жив, — кричал узник.
— Ну ладно, тогда спи. Утром на работу, не забудь.
— Знаю, знаю, товарищ начальник.
— Вот так-то лучше.
Гетман сидел в углу и дрожал.
— Что, дрожишь, толстобрюхий?
Гетман молчал.
— Голос! — как к собаке обратился к бизнесмену Сэм.
Гетман оторопел.
— Когда тебе говорят «голос», ты должен лаять.
Гетман молчал и качал головой.
— Ах, так! — сказал Сэм.
И тут он услышал какой-то странный звук из правого узкого тоннеля.
— А это что такое? — он вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя.
«Что бы это могло быть? — и тут же подумал. — Штукатурка отвалилась, что ли? А может, трубу какую прорвало?»
Звук был таким, будто кто-то шлепал босыми ногами по неглубокой луже.
— Эй, мужики, — крикнул он, обращаясь к своим партнерам по картам. Но те ему не ответили. — Ладно, гляну сам и помочусь заодно в тоннеле.
Он, обойдя угол, пригнулся, уходя в узкий, где-то метр шестьдесят до потолка тоннель, по полу которого были проложены давным-давно заржавевшие рельсы для вагонеток. Сэм светил перед собой фонариком.
Звук, который он слышал, больше не повторялся.
Пройдя шагов десять-двенадцать, он стал, широко расставил ноги, расстегнул штаны и зажав фонарь под мышкой, принялся мочиться. Пистолет спрятал в карман фуфайки.
«Наверное, показалось. Где-то далеко вода плещется, а эхо летит по чертовым тоннелям и кажется, что это происходит совсем рядом. А может кот в шахту свалился, такое бывало».
Бригада охраны сидела в маленькой комнатке, отгороженной от выработки, где располагались клетки, деревянной дверью. Это помещение, единственное во всем подземелье, было теплым. Во всю работал большой импортный калорифер, который, что было силы, гнал сухой воздух.
Охранники сняли фуфайки и сгрудились вокруг стола, на котором расположились банки с пивом и соленая рыба. Правда, весь этот натюрморт был отодвинут на край, а посередине лежали карты и лист с тупо заточенным огрызком карандаша. Этим карандашом мужчины вели запись — кто и сколько кому должен. Счет уже шел на сотни долларов. Сегодня везло Сэму, краснолицему, с маленькими глазками, рыжему великану. Все его звали Сэм, хотя настоящее имя, полученное от родителей, было Семен. Этой ночью ему чертовски везло. Он выиграл пятьсот долларов у бородатого Валеры и еще триста у Бориса.
— Может, хватит? — сказал Валера, ему не хотелось больше проигрывать.
— Нет, не хватит, — сказал Сэм, тасуя колоду карт в своих огромных, накачанных парафином ладонях. — В прошлый раз, когда я проигрывал, ты не захотел остановить игру, Валера! Так что давай, снимай, — он подсунул колоду прямо к носу соперника.
Тот поморщился, сплюнул под ноги, растер плевок и указательным пальцем сдвинул карты.
— Теперь бери. На кону двести баксов.
Валера посмотрел свои карты.
— Еще.
— Ясно дело, что еще. С одной картой никогда ничего не получится.
— Еще.
— А вот теперь перебор будет.
— Не боись, не будет.
К Валере пришел валет и на руках у него набралось пятнадцать. Он посмотрел на потолок, словно там была подсказка — брать ему карту или нет.
— Что, пятнадцать? — буркнул Сэм.
— Ты уверен, что пятнадцать?
— Уверен, — сказал Сэм. — Если бы было семнадцать, ты бы остановился.
— Ну, тогда я останавливаюсь. Себе.
Сэм раскрыл свою карту. Ей оказался бубновый туз.
Валера недовольно поморщился, понимая, что сейчас придет либо девятка, либо десятка.
— Ну, что ты тянешь? — зло прошипел он, глядя на толстые пальцы Сэма.
— Думаю какую выкинуть — девятку или десятку.
— Да выкидывай какую хочешь, мать твою…
— Ладно, не ругайся, — Сэм взял карту и перевернул.
Ей оказался валет пик.
— Вот так-то, — ухмыльнулся Валера.
— Чего ты радуешься, дурак? Сейчас семерка будет или восьмерка.
— Ну, ну, семерка или восьмерка! Размечтался! Туз у тебя сейчас будет.
— Туза быть не может.
Сэм бросил карту. Оказалось — дама. Всего у него набиралось шестнадцать, но он был уверен, что у соперника никак не меньше семнадцати.
— Ладно, черт тебя побери! — и он перевернул следующую карту.
Восьмерка, которую он ждал раньше, легла перед ним.
— Черт подери, перебор!
— Перебор — это хорошо.
— А у тебя перебора случайно нет?
— Случайно нет, — заржал Валера, выбрасывая свои пятнадцать.
— Вот блин, мать твою! А мог бы тебя сделать.
— Думать надо. Итак, запиши минус двести. Итого я тебе должен триста.
— Ну, а ты, Боря?
— Давай сниму.
Сэм стасовал карты и подсунул колоду Борису. Тот щелчком, словно бы играл в «битки», сбросил четыре верхних карты.
— Поаккуратнее, — буркнул Сэм.
— Давай вначале мне, потом себе.
Две карты легли на гладкую отполированную локтями и ладонями крышку стола. Боря приподнял уголок своей карты и хихикнул.
— Что, туз? — сказал Сэм.
— Туз, туз, давай десятку. В банке двести. А может пятьсот поставишь?
— Я уже поставил двести, — громко сказал Сэм.
— Тогда на все.
— На все, так на все, — Сэм бросил вторую карту.
— Вот и еще я отыграл двести. У Бориса оказалось на руках два туза.
— Черт подери! — Сэм перевернул свою карту и посмотрел. — Блин горелый! — у него тоже был туз. — И надо же как легли — все три рядышком.
— А посмотри на всякий случай, может, и четвертый лежит сверху?
— Сам смотри, я суеверный.
Борис снял верхнюю карту. Ею оказался пиковый туз.
— Бывает же такое!
— Вычеркни минус двести, что-то игра пошла.
Борис и Валера оживились. А Сэм был явно удручен.
Такой был хороший выигрыш, а тут все бездарно уходит.
— Надо, мужики, перерывчик сделать. Пойду-ка отолью, — сказал Сэм, выбираясь из-за стола и набрасывая на плечи подсохшую до соленых разводов под мышками фуфайку.
— Заодно глянь, как они там, мазурики наши. Может, сдох кто?
— Да не дохнут они. Живучие, эти бизнесмены, как коты помойные.
— Живучие-то живучие, но всякое случается. Вадим Семенович не простит, если кто своей смертью отойдет.
Особенно новенького глянь, ткни его багром, если спит и попроси, чтобы голос подал. А то мало ли чего."
— Ладно, проверю.
Сэм вышел, а Борис и Валера перемигнулись.
— Игра, вроде, пошла. Если так и дальше, то мы из него все вытрясем.
— Не зарекайся, Боря. Этому придурку карта сегодня валит. Уже было так: вроде бы все отыграли, а затем пять минут — и глянь на бумагу.
— А что туда глядеть? Полштуки ему еще торчим.
— Ночь длинная, успеем.
Сэм светил фонариком, идя вдоль клеток, и время от времени спрашивал:
— Эй, ты, Попович-Попка-Дурак, жив?
— Жив, жив, — кричал узник.
— Ну ладно, тогда спи. Утром на работу, не забудь.
— Знаю, знаю, товарищ начальник.
— Вот так-то лучше.
Гетман сидел в углу и дрожал.
— Что, дрожишь, толстобрюхий?
Гетман молчал.
— Голос! — как к собаке обратился к бизнесмену Сэм.
Гетман оторопел.
— Когда тебе говорят «голос», ты должен лаять.
Гетман молчал и качал головой.
— Ах, так! — сказал Сэм.
И тут он услышал какой-то странный звук из правого узкого тоннеля.
— А это что такое? — он вытащил из кобуры пистолет, снял его с предохранителя.
«Что бы это могло быть? — и тут же подумал. — Штукатурка отвалилась, что ли? А может, трубу какую прорвало?»
Звук был таким, будто кто-то шлепал босыми ногами по неглубокой луже.
— Эй, мужики, — крикнул он, обращаясь к своим партнерам по картам. Но те ему не ответили. — Ладно, гляну сам и помочусь заодно в тоннеле.
Он, обойдя угол, пригнулся, уходя в узкий, где-то метр шестьдесят до потолка тоннель, по полу которого были проложены давным-давно заржавевшие рельсы для вагонеток. Сэм светил перед собой фонариком.
Звук, который он слышал, больше не повторялся.
Пройдя шагов десять-двенадцать, он стал, широко расставил ноги, расстегнул штаны и зажав фонарь под мышкой, принялся мочиться. Пистолет спрятал в карман фуфайки.
«Наверное, показалось. Где-то далеко вода плещется, а эхо летит по чертовым тоннелям и кажется, что это происходит совсем рядом. А может кот в шахту свалился, такое бывало».