Страница:
— Что например?
— Ну, «Робинзон Крузо» Дефо.
— Так я его читал уже два раза.
— Ну, тогда Стивенсона.
— И Стивенсона я читал.
Илья Андреевич задумался.
— Что, у вас все в школе комиксы смотрят?
— Да, дед, угадал, все на комиксах завернуты. Особенно мальчишки.
— А девчонки?
— А, девчонки… — мальчишка махнул рукой, — у них свои проблемы.
— Понятно, понятно. Ну ладно, давай я тебя отпущу, — сказал Илья Андреевич, обращаясь к псу.
Тот замер, как вкопанный.
Хозяин отщелкнул карабин, сложил поводок и хлопнул дога по спине.
— Ну, иди вперед. Пойдем к берегу.
— К берегу? — переспросил Витя, понимая, что это довольно-таки далекая прогулка. Но тем не менее, если дед решил, лучше с ним не спорить, все равно сделает по-своему. Придется идти.
Пес не побежал вперед, а неторопливо шел рядом с хозяином. Остановился у столба, сделал свое собачье дело.
Витя скривился:
— Фу, какой невоспитанный!
Когда Томас услышал «Фу», сказанное Витей, он побежал вперед, словно бы давая понять, что к столбу не имеет никакого отношения.
Уже когда Илья Андреевич, Витя и огромный Томас выходили за поселок, им встретилась старуха, в прошлом учительница немецкого языка. Она ходила в очках с толстыми стеклами, в теплом платке и несколько странном пальто. Странном, потому что оно одновременно было похоже на шинель и на плащ, и цвета оно было неопределенного — какое-то серо-буро-малиновое как считал мальчик.
— Добрый вечер, Илья Андреевич! — сказала старая женщина первой.
— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемая Розалина Григорьевна.
— Добрый вечер, — бросил Витя.
— И куда это вы собрались?
— Да вот, решили прогуляться, Розалина Григорьевна.
Старуха вела двух коз, белую и черную. Она, как помнил Илья Андреевич, уже лет двадцать или больше разводила коз. Вязала из их шерсти свитера, шарфы, шапки, а из молока делала сыри. Старухе было где-то за восемьдесят. По мужу ее фамилия была Шифер. Ее муж был русским немцем. После войны, году в пятидесятом, его схватили, посадили в тюрьму, отправили в лагеря, откуда он и не вернулся. Детей у Розалины Григорьевны не было.
Козы, увидев огромного дога, тут же прижались друг к дружке и наставили на пса-гиганта рога. А пес даже не обратил на них внимания.
— И куда вы — далеко собрались, Илья Андреевич? — спросила Розалина Григорьевна.
— Пойдем сходим к карьеру.
— Не ходили бы вы лучше туда.
— А что такое?
— Да уж не знаю, не знаю… Что-то там неладно.
— Неужели?
— Я слышала какое-то рычание и даже мои козочки не хотят там пастись, убегают. Вот вчера — вырвали кол, к которому были привязаны, и только я ушла, как они за мной следом побежали.
Илья Андреевич абсолютно не придал значения словам старой школьной учительницы, как он считал давным-давно выжившей из ума.
А старуха пожала плечами, сухенькими и острыми, дернула за веревочку, и козы, стуча копытами по брусчатке, неспешно двинулись за ней, дергая хозяйку из стороны в сторону, причем так сильно, что старая учительница чуть удерживалась на уставших ногах.
— Ах что б вы… Волка на вас нет! Он бы вас задрал, непослушных таких. А ну, не прыгайте, идите смирно!
А то я сейчас вам покажу! — слышался в сумерках певучий, немного гортанный голос Розалины Григорьевны Шифер.
— Дед, а сколько ей лет? — спросил Витя, заходя вперед и бросая взгляд на Илью Андреевича.
— Кому, Шифер?
— Ну да, ей.
— Наверное, лет девяносто будет.
— А ты у нее учился, дед?
— Да. Я тебе рассказывал. Все в нашем поселке учились у нее.
— А кем был ее муж немец?
— Ее муж был аптекарем, причем очень хорошим.
Всех лечил в поселке. К нему даже приезжали из Кенига.
— А, аптекарь… Не интересно.
— Почему не интересно? Тоже хорошая профессия.
— А где аптека стояла, дед?
— Аптека была у них дома.
— Дома? — словно бы не поверил Витя.
— Ну да, дома. У них был самый большой дом в Янтарном.
— А-а, — махнул рукой Витя, — конечно, в таком доме не только аптеку, а целую больницу или школу можно устроить.
Действительно, дом Розалины Григорьевны был двухэтажный, крытый красной черепицей, с металлическим забором. Правда, сейчас большую часть этого дома выкупили у нее новые люди, не из поселка, а приехавшие из Черняховска.
— Слушай, дед, — спросил Витя, — а как ты думаешь, наш Томас волка мог бы задрать?
— Волка? Конечно смог бы. Ведь он огромный, весит, наверное, килограммов восемьдесят.
— А тигра?
— На счет тигра не знаю. Но я читал, что с догами охотились на медведей, тигров и даже, наверное, на львов.
— Да, классный пес.
— Ничего, — подытожил Илья Андреевич рассуждения своего внука.
А Томас уже убежал далеко вперед и исчез из виду.
Он прыгал в высокой траве.
— Позови-ка его, — сказал Илья Андреевич, выдыхая голубовато-белесое облачко дыма.
— Томас, Томас, сюда! — звонко прокричал Витя, а затем трижды свистнул, сунув пальцы в рот.
Пес появился абсолютно неожиданно. Он сделал три гигантских прыжка и застыл прямо перед Витей.
— Ух ты, какой огромный! — воскликнул мальчик. — И уже успел вымазаться. Дед, гляди, лапы в грязи.
— Так что же ты хотел, у него же сапог нет. Иди, иди, гуляй, хороший.
Пес, услышав разрешение хозяина, бросился вначале вправо, а затем влево.
— Рано темнеет, — заметил Илья Андреевич, оглядываясь на поселок, в окнах уже зажглись огни.
— Мама, наверное, скоро с отцом приедут, — заметил Виктор.
— Конечно приедут.
Илья Андреевич Самсонов был зубным врачом. Два раза в неделю он выезжал в Калининград, где занимался частной практикой. А в остальные дни недели желающие вылечить зубы приезжали к нему в Янтарный-2.
У Ильи Андреевича имелся небольшой кабинет с креслом, которое он купил в поликлинике. В общем семья Ильи Андреевича жила по нынешним временам неплохо, хотя могла бы жить и лучше, если бы Илья Андреевич, как считали зять с дочкой, продолжал работать по-настоящему, то есть, каждый день с утра до вечера.
Илья Андреевич вытащил из кармана часы на длинной блестящей цепочке и близоруко щурясь, принялся смотреть на неподвижные с виду стрелки.
— Еще полчаса погуляем и пойдем к поселку.
— Почему полчаса? — переспросил Витя.
— Пусть набегается, напрыгается.
Постепенно старик с внуком уходили все дальше и дальше от дороги к берегу моря — туда, где еще со времен войны остались полуразрушенные фортификационные сооружения и карьеры, из которых после войны для отстраивающегося полуразрушенного Калининграда брали песок и камень. Поговаривали, что там, под фортификационными сооружениями, полно шахт, складов с оружием. И местные жители даже говорили, что где-то там в глубине под холмами находится затопленный заминированный военный завод, на котором при Гитлере работали узники концлагерей. Затопленный он или заминированный никто толком не знал. Но даже теперь, через столько лет после войны, туда боялись ходить. Ведь вся территория была огорожена проволокой и время от времени на покосившихся бетонных столбиках подновлялись таблички «Проход запрещен!». Что именно подразумевают эти таблички все знали. Ведь у военных людей так и не дошли руки до того, чтобы разминировать всю территорию. Правда, последние лет восемь-десять никто на минах не взрывался. Но тем не менее, ходить туда, особенно в сумерках или ночью было небезопасно. Мало ли на что можно наступить? Тронешь какой-нибудь камень, а мина давным-давно проржавевшая, может взорваться.
Уже не одна корова подорвалась там на минах.
Илья Андреевич прекрасно помнил, как кое-кто из его сверстников погиб, взорвавшись на минах, а кое-кто остался инвалидом. Это были одноклассники, хорошо знакомые ребята и девчонки, ужасно любопытные, как все подростки, уверенные в том, что уж с ними-то ничего не случится. А оно случалось. Смерть подстерегала в бетонных бункерах дотов, в шахтах с ржавыми прутьями ступенек. В общем, везде и повсюду на берегу залива. Пушки немцы взорвали сами и их оттуда забрали на металлолом сразу же после войны, что-то тогда и разминировали. А большинство мин, снарядов, бомб так и осталось лежать в земле. Словом, по пустырю можно было гулять. Но за покосившиеся бетонные столбики лучше было не соваться. Хотя всех подростков тянуло за проволоку словно магнитом. Ведь там было множество лазов, ходов в запутанные подземные лабиринты, в полузатопленные и полуразрушенные выработки.
Витя Самсонов туда лазал, но не далеко, а здесь, сразу за столбами. И еще мальчишки любили заплыть на лодках со стороны залива, высадиться на берег, как десантники, и шнырять по бункерам. Снарядов и патронов они, в отличие от своих отцов и дедов, уже не находили. Металл давным-давно съела ржавчина, соленая вода. Но иногда счастливцам попадались довольно интересные вещички — больше всего ценились черепа и человеческие кости.
— Томас! Томас! — вновь звонко крикнул Витя. — Где ты? Иди сюда! — и свистнул.
Пес не появился.
— Дед, что это с ним? На голос не отзывается. Ну-ка, позови ты.
Илья Андреевич вытряс пепел из своей старой трубки, посмотрел на темнеющее небо, на горизонт. Илья Андреевич прекрасно знал, что стоит взобраться на холмы, как сразу же откроется бесконечная панорама, будет видно темно-свинцовое осеннее море, уходящие под утлом к берегу свайные волноломы. Он приложил руки ко рту и своим надтреснутым, уже несильным голосом прокричал:
— Томас, ко мне! Томас, ко мне!
Послышалось какое-то рычание, затем далекий глухой лай.
— Бежит, — сказал Илья Андреевич и принялся набивать трубку душистым табаком.
Вите дым не нравился, а вот как пахнет свежий табак он любил.
— Дед, дай понюхать, — обратился внук.
— Подойди, понюхай, — старик развернул кисет.
Мальчик сунул в него нос, а затем принялся чихать.
— Да постучи же по спине, дед. От этого твоего табака…
— Ты же сам просил, — рассмеялся Илья Андреевич. — Ладно, пойдем искать пса.
Он взял Витю за плечо и они двинулись по сухой траве, то спускаясь в низины, то выбираясь — туда, к холмам, где начиналась территория когда-то аккуратно огороженная проволокой, а сейчас лишь обозначенная покосившимися бетонными столбиками с табличками.
Вновь послышался лай.
— Томас! — крикнул Илья Андреевич, а Витя, сунув пальцы в рот, звонко свистнул.
— Сюда, сюда, скорее!
Когда мужчина и мальчик добрались до густых зарослей колючего кустарника, Илья Андреевич остановился и тяжело перевел дух.
— Ну и забрели мы с тобой, Витя, сегодня черт знает куда. Уже и поселка не видно.
— Как это не видно, дед! Вон огоньки, видишь?
— Где?
— Вон, вон, — мальчик показал рукой на едва заметную цепочку мерцающих огоньков.
— А, вижу.
Шагах в пятидесяти от них послышалось рычание, тявканье, какая-то возня, затем Томас протяжно заскулил, завыл и вновь зло зарычал.
— Что это там? — спросил мальчик, прикладывая ладонь к уху.
— Да черт его знает! Может кота какого ловит, они здесь бегают, на мышей охотятся.
— Нет, дед, ты что! Разве на котов он так рычит? Он же их не боится.
— Томас никого не боится.
— Но рычит по-странному.
— Может залез куда под камень, кот чертов, а Томас достать его не может.
— Жалко кота, — сказал мальчик.
И вдруг послышался жуткий громкий вой, затем тявканье, рычание, треск ломаемых кустов.
— Пошли за мной! — закричал Илья Андреевич, хватая Витю за плечо и таща вперед. — Скорее, скорее, что-то там неладное! Бегом!
Они стали продираться сквозь колючие кусты, которые царапались, цеплялись за одежду. Витя прикрывал лицо как мог и едва поспевал за дедом.
— Томас, сюда, ко мне! Назад! Фу! Фу! — кричал Илья Андреевич надсадным треснутым голосом, он боялся, что Томас напал на какого-нибудь бомжа. — Иди сюда!
А в кустах продолжалась возня, страшное рычание, тявканье и раздавались непонятные клокочущие жуткие звуки. Для того, чтобы подобраться к тому месту, где рычал и тявкал Томас, надо было перелезть через глубокий овраг. И Илья Андреевич с внуком растерялись.
Они испуганно озирались по сторонам, не зная куда направиться, чтобы скорее попасть на ту сторону.
А пес продолжал рычать. Затем вдруг жалобно трижды тявкнул и завизжал тонко, надсадно и жутко. И тут же послышался хрип, густой, басовитый, ни на что человеческое не похожий.
— Пойдем вниз, — бросил Илья Андреевич и спрыгнул на дно оврага.
Мальчик помедлил, метнулся в сторону, словно бы собираясь с силами, затем прыгнул вниз, заскользил, зацепился за кусты, несколько раз перевернулся, покатился по сухой колючей траве и тут же вскочил на ноги.
Дед стоял рядом, прислушиваясь к тому, что творится в зарослях кустарника. А оттуда раздавалось глухое придавленное рычание и очень странные звуки, словно бы кто-то ломал толстые сырые палки. Противно-скрежещущий хруст раздавался из зарослей.
— Давай, давай, Витя, скорее, скорее! — старик с мальчиком принялись выбираться из оврага.
Наконец, перепачкавшись с ног до головы, они сумели это сделать. Илья Андреевич за руку втащил Витю на край оврага.
— Пошли быстрее!
Витя на всякий случай прихватил большой камень, как ему казалось очень большой. На самом же деле камень оказался чуть больше яблока. Илья Андреевич держал перед собой крепкую суковатую палку, с которой он всегда ходил на прогулки. Палка кое-где была погрызена Томасом, ведь Илья Андреевич бросал ее в высокую траву, а пес приносил ее назад.
— Томас! Томас! — уже не на шутку испугавшись выкрикивал Илья Андреевич.
— Томас! — вторил ему Витя и несколько раз попытался свистнуть. Но то ли пальцы были перепачканы землей, то ли рот полон слюны, свистнуть ему не удавалось.
Наконец они добрались до того места, откуда совсем недавно слышались страшные звуки. Огромный дог лежал на небольшой песчаной поляне. Илья Андреевич опустился на колени и приподнял голову пса. Та повернулась легко — так, словно не было позвоночника, — пасть оскалена, глаза пса вырваны. Так же был разорван и его живот. Ошметки внутренностей лежали на песке. Томас был мертв.
Что-то грузное и большое зашуршало, зашелестело в кустах.
Воцарилась жуткая тишина.
— Что с ним, деда? Что? — воскликнул мальчик, затем увидел сизоватые внутренности, кровь, огромную зияющую рану на шее пса и как-то странно, словно бы мышь, запищал. А затем поднялся с колен и испуганно огляделся по сторонам, завертелся на одной ноге.
— Сволочи! Сволочи! — закричал мальчик и бросил камень в кусты, в ту сторону, где слышались треск и шелест ветвей кустарника. — Что это, дед? Что это?
Глаза Ильи Андреевича Самсонова были широко открыты и полны ужаса. Его рот кривился, руки дрожали.
Он морщился. А затем отвернулся, прополз несколько шагов на коленях и его начало тошнить. Витя смотрел на своего деда, на его спину и плечи, судорожно вздрагивающие.
А Илью Андреевича рвало. Время от времени Витя слышал голос:
— Господи, господи, да что это? Да что это такое?
Будь ты неладен, фашист чертов!
К кому относились эти слова Витя прекрасно понимал. Но кто здесь, на пустыре мог растерзать их огромного восьмидесятикилограммового Томаса мальчику было абсолютно непонятно. Медведи и тигры здесь не во" дались, это Витя знал наверняка. Значит, человек.
Но какой же это должен быть человек, чтобы справиться с огромным злым псом? Тем более, посторонних Томас к себе не подпускал никогда. Чужим он даже не позволял погладить себя и дать кусочек сахара. Томас в таких случаях всегда рычал, и слюна начинала капать с его огромных клыков. А теперь тот самый грозный Томас, искромсанный и разодранный, с вырванными внутренностями, с развороченным животом и разодранным горлом лежал на песке.
— Пойдем, Витя, пойдем… — Илья Андреевич рукавом вытирал рот. — Идем, скорее…
— Подожди!
Но страх уже передался и мальчику. И они вдвоем быстро-быстро бросились прочь от страшного места, от своего мертвого растерзанного пса. Они бежали по пустырю, спотыкались, падали, словно бы какая-то жуткая сила, нечеловеческий страх гнал их с пустыря к поселку.
«Скорее туда», скорее к дому, где крепкая дверь с замками, которую сразу же надо закрыть, повернуть ключи, задвинуть засовы. И только тогда, только там, за толстыми каменными стенами можно перевести дух.
Тем более, в доме есть ружье. Оно хранится в цинковом узком ящике, привинченном к стене. Ружье надо будет вытащить, зарядить сразу же два ствола и сесть, держа оружие готовым к бою. А потом, когда в дверь начнут ломиться, надо стрелять", — все эти мысли проносились в голове Ильи Андреевича Самсонова.
А Витя вообще ни о чем не думал. Он хотел как можно скорее добежать до дома, где отец и мать и только там он почувствует себя в безопасности. Только там, с отцом, ему станет относительно спокойно. Мальчику казалось, что он слышит сопение, шелест, треск кустов за спиной всего лишь в нескольких шагах, на расстоянии одного прыжка. Его сердце билось в груди, как маленькое животное бьется в клетке, стучит о прутья в надежде вырваться, обрести свободу.
Илья Андреевич только сейчас во время бешеного бега, вернее побега, понял, что он действительно уже не тот, что он действительно стар, что ему не хватает воздуха, что ноги сделались ватными, цепляются и он не может быстро бежать, даже обуреваемый страхом.
Но они все-таки добрались до поселка, взбежали по откосу на брусчатку и уже стоя у ограды первого дома тяжело засопели, переводя дыхание.
— Пойдем, пойдем, — зашептал Илья Андреевич, хватая за руку Витю. — Скорее!
Свою суковатую палку с отметинами зубов Томаса Илья Андреевич где-то потерял. Он и сам не помнил где выронил ее из рук. А без палки чувствовал себя совершенно безоружным.
— Пошли, пошли, — ответил ему мальчик. — Дед, не стой. Скорее к дому!
Загремела калитка. В доме уже горел свет, за окном мелькнул силуэт отца. Мальчик первым вбежал в дом, а за ним ввалился Илья Андреевич.
— Папа! Мама! — закричал Витя и только здесь дал волю слезам.
Они ручьями хлынули из глаз. Мальчишка забился в судорогах, не в силах произнести хотя бы одно слово.
Лишь звуки срывались с его мокрых губ.
— Ма… Па… Ма… Па…
— Что с ним? — воскликнула дочь Ильи Андреевича. — Папа, что с ним?
— Там такое… Такое… — старик, даже не сбросив грязных сапог, весь перепачканный землей, рухнул в кресло, принялся расстегивать, рвать пуговицы на плаще и растягивать горловину толстого свитера, словно она его душила и он вот-вот задохнется.
— Черт подери, что случилось? — топнул ногой зять.
А женщина не знала к кому броситься — то ли к отцу, то ли к сыну.
Наконец она обхватила за плечи Витю, прижала к себе.
— Дверь… Дверь закрой, скорее! — выдавил из себя Илья Андреевич.
Зять, ничего не понимая, бросился к двери и задвинул засов.
— А где Томас? — спросил зять у тестя.
— Томас? — словно бы не понимая о чем говорит зять, выдохнул Илья Андреевич. — Он там, на пустыре.
— На пустыре, где?
Услышав о собаке, Витя закричал пронзительно и тонко:
— Убили! Убили! Убили!
— Кого убили? Что убили, сынок? — прижимая к груди голову Вити, выкрикнула мать.
— Томаса убили!
— Кто убил? — спросил зять, подходя к Илье Андреевичу.
— Не знаю, — тот потряс головой. Седые волосы прилипли ко лбу, по щекам Ильи Андреевича, смывая грязь, катились слезы.
Наконец через полчаса, когда мать сделала Вите успокаивающий укол, Илья Андреевич пришел в себя и смог рассказать то, что он видел и слышал.
— Так что это могло быть? — пытливо заглянув в глаза тестю, спросил зять.
— Черт его знает! — Илья Андреевич уже открыл ящик, вытащил ружье и сунул в стволы два патрона с картечью. — Не знаю, не знаю… Что-то невероятное.
— Так пойдем посмотрим, а? — молодецким тоном сказал зять.
— Никуда ты не пойдешь! Завтра утром пойдем все вместе, соседей позовем. Никуда я вас не пущу! — птицей сорвавшись с места и встав в двери, закричала мать Вити. — И мальчик к тому же." У него истерика. Вы что, с ума сошли?
— Нет, мы пойдем, — сказал Илья Андреевич, сжимая двумя руками ружье.
— Нет, только через мой труп! Ты никуда не пойдешь, папа, никуда!
— Ладно, успокойся. Дождемся рассвета, потом сходим, — зять понял, что все-таки лучше прислушаться к здравому рассудку и никуда сейчас не идти. Черт его знает, что там произошло. То, что кто-то здесь в поселке или в окрестностях может растерзать огромного дога, в это мужчина поверить не мог. Но он так же прекрасно понимал, что услышанное от Ильи Андреевича — правда. Может быть, с долей какого-то вымысла, обусловленного испугом, но скорее всего, правда. Об этом же свидетельствовала и истерика, случившаяся с сыном.
Всю ночь в доме Самсоновых горел свет. Мать сидела у постели Вити, который спал, время от времени вскидывался, натягивал на голову одеяло или сбрасывал его на пол. Женщина терпеливо укрывала сына, а Илья Андреевич с зятем сидели со стаканами коньяка в руках — ничего другого в доме не нашлось, глядя друг на друга, и рассуждали о том, что же там могло случиться и кто мог расправиться с огромным псом, расправиться жестоко, не по-людски.
А ночью начался сильный дождь с порывистым ветром, который хлопал ставнями и трещал ветвями деревьев, сбивал еще висевшие в садах яблоки.
Глава 4
— Ну, «Робинзон Крузо» Дефо.
— Так я его читал уже два раза.
— Ну, тогда Стивенсона.
— И Стивенсона я читал.
Илья Андреевич задумался.
— Что, у вас все в школе комиксы смотрят?
— Да, дед, угадал, все на комиксах завернуты. Особенно мальчишки.
— А девчонки?
— А, девчонки… — мальчишка махнул рукой, — у них свои проблемы.
— Понятно, понятно. Ну ладно, давай я тебя отпущу, — сказал Илья Андреевич, обращаясь к псу.
Тот замер, как вкопанный.
Хозяин отщелкнул карабин, сложил поводок и хлопнул дога по спине.
— Ну, иди вперед. Пойдем к берегу.
— К берегу? — переспросил Витя, понимая, что это довольно-таки далекая прогулка. Но тем не менее, если дед решил, лучше с ним не спорить, все равно сделает по-своему. Придется идти.
Пес не побежал вперед, а неторопливо шел рядом с хозяином. Остановился у столба, сделал свое собачье дело.
Витя скривился:
— Фу, какой невоспитанный!
Когда Томас услышал «Фу», сказанное Витей, он побежал вперед, словно бы давая понять, что к столбу не имеет никакого отношения.
Уже когда Илья Андреевич, Витя и огромный Томас выходили за поселок, им встретилась старуха, в прошлом учительница немецкого языка. Она ходила в очках с толстыми стеклами, в теплом платке и несколько странном пальто. Странном, потому что оно одновременно было похоже на шинель и на плащ, и цвета оно было неопределенного — какое-то серо-буро-малиновое как считал мальчик.
— Добрый вечер, Илья Андреевич! — сказала старая женщина первой.
— Здравствуйте, здравствуйте, уважаемая Розалина Григорьевна.
— Добрый вечер, — бросил Витя.
— И куда это вы собрались?
— Да вот, решили прогуляться, Розалина Григорьевна.
Старуха вела двух коз, белую и черную. Она, как помнил Илья Андреевич, уже лет двадцать или больше разводила коз. Вязала из их шерсти свитера, шарфы, шапки, а из молока делала сыри. Старухе было где-то за восемьдесят. По мужу ее фамилия была Шифер. Ее муж был русским немцем. После войны, году в пятидесятом, его схватили, посадили в тюрьму, отправили в лагеря, откуда он и не вернулся. Детей у Розалины Григорьевны не было.
Козы, увидев огромного дога, тут же прижались друг к дружке и наставили на пса-гиганта рога. А пес даже не обратил на них внимания.
— И куда вы — далеко собрались, Илья Андреевич? — спросила Розалина Григорьевна.
— Пойдем сходим к карьеру.
— Не ходили бы вы лучше туда.
— А что такое?
— Да уж не знаю, не знаю… Что-то там неладно.
— Неужели?
— Я слышала какое-то рычание и даже мои козочки не хотят там пастись, убегают. Вот вчера — вырвали кол, к которому были привязаны, и только я ушла, как они за мной следом побежали.
Илья Андреевич абсолютно не придал значения словам старой школьной учительницы, как он считал давным-давно выжившей из ума.
А старуха пожала плечами, сухенькими и острыми, дернула за веревочку, и козы, стуча копытами по брусчатке, неспешно двинулись за ней, дергая хозяйку из стороны в сторону, причем так сильно, что старая учительница чуть удерживалась на уставших ногах.
— Ах что б вы… Волка на вас нет! Он бы вас задрал, непослушных таких. А ну, не прыгайте, идите смирно!
А то я сейчас вам покажу! — слышался в сумерках певучий, немного гортанный голос Розалины Григорьевны Шифер.
— Дед, а сколько ей лет? — спросил Витя, заходя вперед и бросая взгляд на Илью Андреевича.
— Кому, Шифер?
— Ну да, ей.
— Наверное, лет девяносто будет.
— А ты у нее учился, дед?
— Да. Я тебе рассказывал. Все в нашем поселке учились у нее.
— А кем был ее муж немец?
— Ее муж был аптекарем, причем очень хорошим.
Всех лечил в поселке. К нему даже приезжали из Кенига.
— А, аптекарь… Не интересно.
— Почему не интересно? Тоже хорошая профессия.
— А где аптека стояла, дед?
— Аптека была у них дома.
— Дома? — словно бы не поверил Витя.
— Ну да, дома. У них был самый большой дом в Янтарном.
— А-а, — махнул рукой Витя, — конечно, в таком доме не только аптеку, а целую больницу или школу можно устроить.
Действительно, дом Розалины Григорьевны был двухэтажный, крытый красной черепицей, с металлическим забором. Правда, сейчас большую часть этого дома выкупили у нее новые люди, не из поселка, а приехавшие из Черняховска.
— Слушай, дед, — спросил Витя, — а как ты думаешь, наш Томас волка мог бы задрать?
— Волка? Конечно смог бы. Ведь он огромный, весит, наверное, килограммов восемьдесят.
— А тигра?
— На счет тигра не знаю. Но я читал, что с догами охотились на медведей, тигров и даже, наверное, на львов.
— Да, классный пес.
— Ничего, — подытожил Илья Андреевич рассуждения своего внука.
А Томас уже убежал далеко вперед и исчез из виду.
Он прыгал в высокой траве.
— Позови-ка его, — сказал Илья Андреевич, выдыхая голубовато-белесое облачко дыма.
— Томас, Томас, сюда! — звонко прокричал Витя, а затем трижды свистнул, сунув пальцы в рот.
Пес появился абсолютно неожиданно. Он сделал три гигантских прыжка и застыл прямо перед Витей.
— Ух ты, какой огромный! — воскликнул мальчик. — И уже успел вымазаться. Дед, гляди, лапы в грязи.
— Так что же ты хотел, у него же сапог нет. Иди, иди, гуляй, хороший.
Пес, услышав разрешение хозяина, бросился вначале вправо, а затем влево.
— Рано темнеет, — заметил Илья Андреевич, оглядываясь на поселок, в окнах уже зажглись огни.
— Мама, наверное, скоро с отцом приедут, — заметил Виктор.
— Конечно приедут.
Илья Андреевич Самсонов был зубным врачом. Два раза в неделю он выезжал в Калининград, где занимался частной практикой. А в остальные дни недели желающие вылечить зубы приезжали к нему в Янтарный-2.
У Ильи Андреевича имелся небольшой кабинет с креслом, которое он купил в поликлинике. В общем семья Ильи Андреевича жила по нынешним временам неплохо, хотя могла бы жить и лучше, если бы Илья Андреевич, как считали зять с дочкой, продолжал работать по-настоящему, то есть, каждый день с утра до вечера.
Илья Андреевич вытащил из кармана часы на длинной блестящей цепочке и близоруко щурясь, принялся смотреть на неподвижные с виду стрелки.
— Еще полчаса погуляем и пойдем к поселку.
— Почему полчаса? — переспросил Витя.
— Пусть набегается, напрыгается.
Постепенно старик с внуком уходили все дальше и дальше от дороги к берегу моря — туда, где еще со времен войны остались полуразрушенные фортификационные сооружения и карьеры, из которых после войны для отстраивающегося полуразрушенного Калининграда брали песок и камень. Поговаривали, что там, под фортификационными сооружениями, полно шахт, складов с оружием. И местные жители даже говорили, что где-то там в глубине под холмами находится затопленный заминированный военный завод, на котором при Гитлере работали узники концлагерей. Затопленный он или заминированный никто толком не знал. Но даже теперь, через столько лет после войны, туда боялись ходить. Ведь вся территория была огорожена проволокой и время от времени на покосившихся бетонных столбиках подновлялись таблички «Проход запрещен!». Что именно подразумевают эти таблички все знали. Ведь у военных людей так и не дошли руки до того, чтобы разминировать всю территорию. Правда, последние лет восемь-десять никто на минах не взрывался. Но тем не менее, ходить туда, особенно в сумерках или ночью было небезопасно. Мало ли на что можно наступить? Тронешь какой-нибудь камень, а мина давным-давно проржавевшая, может взорваться.
Уже не одна корова подорвалась там на минах.
Илья Андреевич прекрасно помнил, как кое-кто из его сверстников погиб, взорвавшись на минах, а кое-кто остался инвалидом. Это были одноклассники, хорошо знакомые ребята и девчонки, ужасно любопытные, как все подростки, уверенные в том, что уж с ними-то ничего не случится. А оно случалось. Смерть подстерегала в бетонных бункерах дотов, в шахтах с ржавыми прутьями ступенек. В общем, везде и повсюду на берегу залива. Пушки немцы взорвали сами и их оттуда забрали на металлолом сразу же после войны, что-то тогда и разминировали. А большинство мин, снарядов, бомб так и осталось лежать в земле. Словом, по пустырю можно было гулять. Но за покосившиеся бетонные столбики лучше было не соваться. Хотя всех подростков тянуло за проволоку словно магнитом. Ведь там было множество лазов, ходов в запутанные подземные лабиринты, в полузатопленные и полуразрушенные выработки.
Витя Самсонов туда лазал, но не далеко, а здесь, сразу за столбами. И еще мальчишки любили заплыть на лодках со стороны залива, высадиться на берег, как десантники, и шнырять по бункерам. Снарядов и патронов они, в отличие от своих отцов и дедов, уже не находили. Металл давным-давно съела ржавчина, соленая вода. Но иногда счастливцам попадались довольно интересные вещички — больше всего ценились черепа и человеческие кости.
— Томас! Томас! — вновь звонко крикнул Витя. — Где ты? Иди сюда! — и свистнул.
Пес не появился.
— Дед, что это с ним? На голос не отзывается. Ну-ка, позови ты.
Илья Андреевич вытряс пепел из своей старой трубки, посмотрел на темнеющее небо, на горизонт. Илья Андреевич прекрасно знал, что стоит взобраться на холмы, как сразу же откроется бесконечная панорама, будет видно темно-свинцовое осеннее море, уходящие под утлом к берегу свайные волноломы. Он приложил руки ко рту и своим надтреснутым, уже несильным голосом прокричал:
— Томас, ко мне! Томас, ко мне!
Послышалось какое-то рычание, затем далекий глухой лай.
— Бежит, — сказал Илья Андреевич и принялся набивать трубку душистым табаком.
Вите дым не нравился, а вот как пахнет свежий табак он любил.
— Дед, дай понюхать, — обратился внук.
— Подойди, понюхай, — старик развернул кисет.
Мальчик сунул в него нос, а затем принялся чихать.
— Да постучи же по спине, дед. От этого твоего табака…
— Ты же сам просил, — рассмеялся Илья Андреевич. — Ладно, пойдем искать пса.
Он взял Витю за плечо и они двинулись по сухой траве, то спускаясь в низины, то выбираясь — туда, к холмам, где начиналась территория когда-то аккуратно огороженная проволокой, а сейчас лишь обозначенная покосившимися бетонными столбиками с табличками.
Вновь послышался лай.
— Томас! — крикнул Илья Андреевич, а Витя, сунув пальцы в рот, звонко свистнул.
— Сюда, сюда, скорее!
Когда мужчина и мальчик добрались до густых зарослей колючего кустарника, Илья Андреевич остановился и тяжело перевел дух.
— Ну и забрели мы с тобой, Витя, сегодня черт знает куда. Уже и поселка не видно.
— Как это не видно, дед! Вон огоньки, видишь?
— Где?
— Вон, вон, — мальчик показал рукой на едва заметную цепочку мерцающих огоньков.
— А, вижу.
Шагах в пятидесяти от них послышалось рычание, тявканье, какая-то возня, затем Томас протяжно заскулил, завыл и вновь зло зарычал.
— Что это там? — спросил мальчик, прикладывая ладонь к уху.
— Да черт его знает! Может кота какого ловит, они здесь бегают, на мышей охотятся.
— Нет, дед, ты что! Разве на котов он так рычит? Он же их не боится.
— Томас никого не боится.
— Но рычит по-странному.
— Может залез куда под камень, кот чертов, а Томас достать его не может.
— Жалко кота, — сказал мальчик.
И вдруг послышался жуткий громкий вой, затем тявканье, рычание, треск ломаемых кустов.
— Пошли за мной! — закричал Илья Андреевич, хватая Витю за плечо и таща вперед. — Скорее, скорее, что-то там неладное! Бегом!
Они стали продираться сквозь колючие кусты, которые царапались, цеплялись за одежду. Витя прикрывал лицо как мог и едва поспевал за дедом.
— Томас, сюда, ко мне! Назад! Фу! Фу! — кричал Илья Андреевич надсадным треснутым голосом, он боялся, что Томас напал на какого-нибудь бомжа. — Иди сюда!
А в кустах продолжалась возня, страшное рычание, тявканье и раздавались непонятные клокочущие жуткие звуки. Для того, чтобы подобраться к тому месту, где рычал и тявкал Томас, надо было перелезть через глубокий овраг. И Илья Андреевич с внуком растерялись.
Они испуганно озирались по сторонам, не зная куда направиться, чтобы скорее попасть на ту сторону.
А пес продолжал рычать. Затем вдруг жалобно трижды тявкнул и завизжал тонко, надсадно и жутко. И тут же послышался хрип, густой, басовитый, ни на что человеческое не похожий.
— Пойдем вниз, — бросил Илья Андреевич и спрыгнул на дно оврага.
Мальчик помедлил, метнулся в сторону, словно бы собираясь с силами, затем прыгнул вниз, заскользил, зацепился за кусты, несколько раз перевернулся, покатился по сухой колючей траве и тут же вскочил на ноги.
Дед стоял рядом, прислушиваясь к тому, что творится в зарослях кустарника. А оттуда раздавалось глухое придавленное рычание и очень странные звуки, словно бы кто-то ломал толстые сырые палки. Противно-скрежещущий хруст раздавался из зарослей.
— Давай, давай, Витя, скорее, скорее! — старик с мальчиком принялись выбираться из оврага.
Наконец, перепачкавшись с ног до головы, они сумели это сделать. Илья Андреевич за руку втащил Витю на край оврага.
— Пошли быстрее!
Витя на всякий случай прихватил большой камень, как ему казалось очень большой. На самом же деле камень оказался чуть больше яблока. Илья Андреевич держал перед собой крепкую суковатую палку, с которой он всегда ходил на прогулки. Палка кое-где была погрызена Томасом, ведь Илья Андреевич бросал ее в высокую траву, а пес приносил ее назад.
— Томас! Томас! — уже не на шутку испугавшись выкрикивал Илья Андреевич.
— Томас! — вторил ему Витя и несколько раз попытался свистнуть. Но то ли пальцы были перепачканы землей, то ли рот полон слюны, свистнуть ему не удавалось.
Наконец они добрались до того места, откуда совсем недавно слышались страшные звуки. Огромный дог лежал на небольшой песчаной поляне. Илья Андреевич опустился на колени и приподнял голову пса. Та повернулась легко — так, словно не было позвоночника, — пасть оскалена, глаза пса вырваны. Так же был разорван и его живот. Ошметки внутренностей лежали на песке. Томас был мертв.
Что-то грузное и большое зашуршало, зашелестело в кустах.
Воцарилась жуткая тишина.
— Что с ним, деда? Что? — воскликнул мальчик, затем увидел сизоватые внутренности, кровь, огромную зияющую рану на шее пса и как-то странно, словно бы мышь, запищал. А затем поднялся с колен и испуганно огляделся по сторонам, завертелся на одной ноге.
— Сволочи! Сволочи! — закричал мальчик и бросил камень в кусты, в ту сторону, где слышались треск и шелест ветвей кустарника. — Что это, дед? Что это?
Глаза Ильи Андреевича Самсонова были широко открыты и полны ужаса. Его рот кривился, руки дрожали.
Он морщился. А затем отвернулся, прополз несколько шагов на коленях и его начало тошнить. Витя смотрел на своего деда, на его спину и плечи, судорожно вздрагивающие.
А Илью Андреевича рвало. Время от времени Витя слышал голос:
— Господи, господи, да что это? Да что это такое?
Будь ты неладен, фашист чертов!
К кому относились эти слова Витя прекрасно понимал. Но кто здесь, на пустыре мог растерзать их огромного восьмидесятикилограммового Томаса мальчику было абсолютно непонятно. Медведи и тигры здесь не во" дались, это Витя знал наверняка. Значит, человек.
Но какой же это должен быть человек, чтобы справиться с огромным злым псом? Тем более, посторонних Томас к себе не подпускал никогда. Чужим он даже не позволял погладить себя и дать кусочек сахара. Томас в таких случаях всегда рычал, и слюна начинала капать с его огромных клыков. А теперь тот самый грозный Томас, искромсанный и разодранный, с вырванными внутренностями, с развороченным животом и разодранным горлом лежал на песке.
— Пойдем, Витя, пойдем… — Илья Андреевич рукавом вытирал рот. — Идем, скорее…
— Подожди!
Но страх уже передался и мальчику. И они вдвоем быстро-быстро бросились прочь от страшного места, от своего мертвого растерзанного пса. Они бежали по пустырю, спотыкались, падали, словно бы какая-то жуткая сила, нечеловеческий страх гнал их с пустыря к поселку.
«Скорее туда», скорее к дому, где крепкая дверь с замками, которую сразу же надо закрыть, повернуть ключи, задвинуть засовы. И только тогда, только там, за толстыми каменными стенами можно перевести дух.
Тем более, в доме есть ружье. Оно хранится в цинковом узком ящике, привинченном к стене. Ружье надо будет вытащить, зарядить сразу же два ствола и сесть, держа оружие готовым к бою. А потом, когда в дверь начнут ломиться, надо стрелять", — все эти мысли проносились в голове Ильи Андреевича Самсонова.
А Витя вообще ни о чем не думал. Он хотел как можно скорее добежать до дома, где отец и мать и только там он почувствует себя в безопасности. Только там, с отцом, ему станет относительно спокойно. Мальчику казалось, что он слышит сопение, шелест, треск кустов за спиной всего лишь в нескольких шагах, на расстоянии одного прыжка. Его сердце билось в груди, как маленькое животное бьется в клетке, стучит о прутья в надежде вырваться, обрести свободу.
Илья Андреевич только сейчас во время бешеного бега, вернее побега, понял, что он действительно уже не тот, что он действительно стар, что ему не хватает воздуха, что ноги сделались ватными, цепляются и он не может быстро бежать, даже обуреваемый страхом.
Но они все-таки добрались до поселка, взбежали по откосу на брусчатку и уже стоя у ограды первого дома тяжело засопели, переводя дыхание.
— Пойдем, пойдем, — зашептал Илья Андреевич, хватая за руку Витю. — Скорее!
Свою суковатую палку с отметинами зубов Томаса Илья Андреевич где-то потерял. Он и сам не помнил где выронил ее из рук. А без палки чувствовал себя совершенно безоружным.
— Пошли, пошли, — ответил ему мальчик. — Дед, не стой. Скорее к дому!
Загремела калитка. В доме уже горел свет, за окном мелькнул силуэт отца. Мальчик первым вбежал в дом, а за ним ввалился Илья Андреевич.
— Папа! Мама! — закричал Витя и только здесь дал волю слезам.
Они ручьями хлынули из глаз. Мальчишка забился в судорогах, не в силах произнести хотя бы одно слово.
Лишь звуки срывались с его мокрых губ.
— Ма… Па… Ма… Па…
— Что с ним? — воскликнула дочь Ильи Андреевича. — Папа, что с ним?
— Там такое… Такое… — старик, даже не сбросив грязных сапог, весь перепачканный землей, рухнул в кресло, принялся расстегивать, рвать пуговицы на плаще и растягивать горловину толстого свитера, словно она его душила и он вот-вот задохнется.
— Черт подери, что случилось? — топнул ногой зять.
А женщина не знала к кому броситься — то ли к отцу, то ли к сыну.
Наконец она обхватила за плечи Витю, прижала к себе.
— Дверь… Дверь закрой, скорее! — выдавил из себя Илья Андреевич.
Зять, ничего не понимая, бросился к двери и задвинул засов.
— А где Томас? — спросил зять у тестя.
— Томас? — словно бы не понимая о чем говорит зять, выдохнул Илья Андреевич. — Он там, на пустыре.
— На пустыре, где?
Услышав о собаке, Витя закричал пронзительно и тонко:
— Убили! Убили! Убили!
— Кого убили? Что убили, сынок? — прижимая к груди голову Вити, выкрикнула мать.
— Томаса убили!
— Кто убил? — спросил зять, подходя к Илье Андреевичу.
— Не знаю, — тот потряс головой. Седые волосы прилипли ко лбу, по щекам Ильи Андреевича, смывая грязь, катились слезы.
Наконец через полчаса, когда мать сделала Вите успокаивающий укол, Илья Андреевич пришел в себя и смог рассказать то, что он видел и слышал.
— Так что это могло быть? — пытливо заглянув в глаза тестю, спросил зять.
— Черт его знает! — Илья Андреевич уже открыл ящик, вытащил ружье и сунул в стволы два патрона с картечью. — Не знаю, не знаю… Что-то невероятное.
— Так пойдем посмотрим, а? — молодецким тоном сказал зять.
— Никуда ты не пойдешь! Завтра утром пойдем все вместе, соседей позовем. Никуда я вас не пущу! — птицей сорвавшись с места и встав в двери, закричала мать Вити. — И мальчик к тому же." У него истерика. Вы что, с ума сошли?
— Нет, мы пойдем, — сказал Илья Андреевич, сжимая двумя руками ружье.
— Нет, только через мой труп! Ты никуда не пойдешь, папа, никуда!
— Ладно, успокойся. Дождемся рассвета, потом сходим, — зять понял, что все-таки лучше прислушаться к здравому рассудку и никуда сейчас не идти. Черт его знает, что там произошло. То, что кто-то здесь в поселке или в окрестностях может растерзать огромного дога, в это мужчина поверить не мог. Но он так же прекрасно понимал, что услышанное от Ильи Андреевича — правда. Может быть, с долей какого-то вымысла, обусловленного испугом, но скорее всего, правда. Об этом же свидетельствовала и истерика, случившаяся с сыном.
Всю ночь в доме Самсоновых горел свет. Мать сидела у постели Вити, который спал, время от времени вскидывался, натягивал на голову одеяло или сбрасывал его на пол. Женщина терпеливо укрывала сына, а Илья Андреевич с зятем сидели со стаканами коньяка в руках — ничего другого в доме не нашлось, глядя друг на друга, и рассуждали о том, что же там могло случиться и кто мог расправиться с огромным псом, расправиться жестоко, не по-людски.
А ночью начался сильный дождь с порывистым ветром, который хлопал ставнями и трещал ветвями деревьев, сбивал еще висевшие в садах яблоки.
Глава 4
Андрею Рублеву снился довольно-таки странный сон. К нему и раньше, после выпивки, ночью приходили видения будто бы он летает, но в прежние времена это происходило совсем не так, как теперь. Он, продолжая пребывать во сне, мягко отрывался от земли и взлетал.
При этом он мог управлять полетом. А сегодня даже холодный пот выступил у него на спине, когда ему приснилось следующее.
Он вместе со своим старшим братом Борисом Рублевым сидит в квартире, в которой жили с родителями детьми. Старая, знакомая с детства мебель во сне казалась Андрею Ивановичу почти игрушечной. Огромный стол, под который он забирался, чтобы спрятаться от родителей, доходил ему сейчас только до середины бедра. Сон был реальный, яркий, со звуками и запахами. Он даже ощущал, как становятся мокрыми лакированные подлокотники кресла, в котором он сидел, рассуждая о житии-бытии со своим старшим братом. И тут дверь в комнату открылась, и он увидел в проеме неясный силуэт высокого, немного полного мужчины. Лица Андрей не разглядел, яркий свет бил из коридора, ярко очерчивая вошедшего в комнату. И вот тогда Андрей понял, что за ним пришли чтобы увести навсегда.
«Это смерть!», — пронеслась в его голове мысль и тело сковал смертельный ужас.
А Борис вроде бы и не замечал вошедшего, продолжал улыбаться, сидя к тому спиной. И тут Андрей ощутил, что его тело теряет вес. Мокрые подлокотники выскользнули из пальцев, и он стал медленно подниматься к самому потолку комнаты, словно бы повинуясь беззвучному жесту вошедшего мужчины. Тот неторопливо возносил руку и манил Андрея к себе пальцем. Андрей Рублев уже поднялся до потолка и как отчаянно не греб воздух руками, его несло к двери.
— Борис, помоги! — закричал он. — Помоги! — протягивая к брату левую руку.
Он чувствовал, как до боли растягиваются сухожилия. Борис привстал и попытался поймать его кисть.
— Помоги! — еще раз крикнул Андрей, чувствуя, как его медленно возносит к потолку.
Борис Рублев подпрыгнул, схватил его за руку и резко потащил вниз. Мужчина, стоявший в дверях, недовольно покачал головой и вышел, громко щелкнув замком.
— Да проснись же, ты, Андрей! — услышал Рублев-младший то ли во сне, то ли эти звуки приходили к нему уже из настоящего мира.
Он сперва проснулся, а лишь затем открыл глаза и увидел стоящего рядом с его постелью Бориса. Увидеть того целиком было бы очень сложно, уж очень огромным и сильным был старший брат Андрея. Сперва Рублеву-младшему показалось, что полумрак в комнате — из-за сдвинутых штор, но переведя взгляд на окно, он сообразил, еще очень рано, что-то между семью и восемью, да вдобавок на улице моросит дождь.
— А ну-ка, поднимайся! Всю жизнь проспишь, — приказал ему Борис.
Болела голова, сердце натужно сокращалось, разгоняя отравленную алкоголем кровь по жилам.
— Какого черта! — Андрей тряхнул головой и сделав над собой усилие, сел на кровати. Потянулся к тумбочке, взял с нее часы и какое-то время смотрел на циферблат ничего не понимая. Он никак не мог отличить большую стрелку от маленькой.
— Половина восьмого, — наконец со злостью произнес он и посмотрел на брата. — Ты хоть помнишь когда мы вчера легли спать?
— Ты лег в три часа ночи, — ответил ему Борис, даже не задумываясь. — А я…
— Я помню, вы с ребятами еще оставались сидеть, — Андрей привстал, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.
Он опасался, что двое бывших сослуживцев Бориса, которых он отыскал в Питере, до сих пор сидят у него в квартире. Андрею сделалось стыдно за вчерашний вечер. Он вспомнил, как учил гостей застольной песне:
Налей полней стаканы!
Кто врет, что мы, брат, пьяны?
И это при том, что сам не помнил слов до конца, а о музыке имел отдаленное представление.
«Сколько же я вчера выкурил? — подумал Андрей почему-то именно о сигаретах, а не о водке, наверное, потому, что ему с трудом дышалось. — Лечь и забыться», — решил он, откидываясь на подушку.
При этом он мог управлять полетом. А сегодня даже холодный пот выступил у него на спине, когда ему приснилось следующее.
Он вместе со своим старшим братом Борисом Рублевым сидит в квартире, в которой жили с родителями детьми. Старая, знакомая с детства мебель во сне казалась Андрею Ивановичу почти игрушечной. Огромный стол, под который он забирался, чтобы спрятаться от родителей, доходил ему сейчас только до середины бедра. Сон был реальный, яркий, со звуками и запахами. Он даже ощущал, как становятся мокрыми лакированные подлокотники кресла, в котором он сидел, рассуждая о житии-бытии со своим старшим братом. И тут дверь в комнату открылась, и он увидел в проеме неясный силуэт высокого, немного полного мужчины. Лица Андрей не разглядел, яркий свет бил из коридора, ярко очерчивая вошедшего в комнату. И вот тогда Андрей понял, что за ним пришли чтобы увести навсегда.
«Это смерть!», — пронеслась в его голове мысль и тело сковал смертельный ужас.
А Борис вроде бы и не замечал вошедшего, продолжал улыбаться, сидя к тому спиной. И тут Андрей ощутил, что его тело теряет вес. Мокрые подлокотники выскользнули из пальцев, и он стал медленно подниматься к самому потолку комнаты, словно бы повинуясь беззвучному жесту вошедшего мужчины. Тот неторопливо возносил руку и манил Андрея к себе пальцем. Андрей Рублев уже поднялся до потолка и как отчаянно не греб воздух руками, его несло к двери.
— Борис, помоги! — закричал он. — Помоги! — протягивая к брату левую руку.
Он чувствовал, как до боли растягиваются сухожилия. Борис привстал и попытался поймать его кисть.
— Помоги! — еще раз крикнул Андрей, чувствуя, как его медленно возносит к потолку.
Борис Рублев подпрыгнул, схватил его за руку и резко потащил вниз. Мужчина, стоявший в дверях, недовольно покачал головой и вышел, громко щелкнув замком.
— Да проснись же, ты, Андрей! — услышал Рублев-младший то ли во сне, то ли эти звуки приходили к нему уже из настоящего мира.
Он сперва проснулся, а лишь затем открыл глаза и увидел стоящего рядом с его постелью Бориса. Увидеть того целиком было бы очень сложно, уж очень огромным и сильным был старший брат Андрея. Сперва Рублеву-младшему показалось, что полумрак в комнате — из-за сдвинутых штор, но переведя взгляд на окно, он сообразил, еще очень рано, что-то между семью и восемью, да вдобавок на улице моросит дождь.
— А ну-ка, поднимайся! Всю жизнь проспишь, — приказал ему Борис.
Болела голова, сердце натужно сокращалось, разгоняя отравленную алкоголем кровь по жилам.
— Какого черта! — Андрей тряхнул головой и сделав над собой усилие, сел на кровати. Потянулся к тумбочке, взял с нее часы и какое-то время смотрел на циферблат ничего не понимая. Он никак не мог отличить большую стрелку от маленькой.
— Половина восьмого, — наконец со злостью произнес он и посмотрел на брата. — Ты хоть помнишь когда мы вчера легли спать?
— Ты лег в три часа ночи, — ответил ему Борис, даже не задумываясь. — А я…
— Я помню, вы с ребятами еще оставались сидеть, — Андрей привстал, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.
Он опасался, что двое бывших сослуживцев Бориса, которых он отыскал в Питере, до сих пор сидят у него в квартире. Андрею сделалось стыдно за вчерашний вечер. Он вспомнил, как учил гостей застольной песне:
Налей полней стаканы!
Кто врет, что мы, брат, пьяны?
И это при том, что сам не помнил слов до конца, а о музыке имел отдаленное представление.
«Сколько же я вчера выкурил? — подумал Андрей почему-то именно о сигаретах, а не о водке, наверное, потому, что ему с трудом дышалось. — Лечь и забыться», — решил он, откидываясь на подушку.