Воронин Андрей Николаевич. Комбат в западне

   Жак Бабек тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение:
   — Мне по гороскопу, когда я был еще в Париже, выпадало в ближайшее время крупное приобретение.
   И вот видишь, звезды не врут. А вот дальше астролог советовал быть предельно осторожным, чтобы не попасть впросак.
   — Так в чем же дело? Будь осторожен, — сказала Жаклин.
   — Вот я и думаю как бы мне все это получше устроить.
   — Но ты же умный, — сказала Жаклин.
   — Умный-то я умный, но слишком уж о большом деле идет речь.
   — Но тебе же не впервой.
   — Впервой. Ты знаешь, дорогая, впервой. Я еще никогда не совершал подобных сделок.
   — Так что же тебе предложили?
   Бабек огляделся по сторонам, словно бы кто-то за его спиной стоял и прислушивался к разговору.
   — Чего ты боишься?
   — Боюсь даже сказать тебе.
   — Мне-то можешь говорить смело, я тебя никогда не подведу.
   — Мне предложили реликвию, всемирно известную реликвию, о ней знают все.
   — И что же тебе предложили? Шапку Мономаха?
   Золото скифов?
   — Нет, дорогая, лучше.
   — А что бывает лучше — Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело?
   — Нет, нет, совсем иного порядка вещь.
   — Так ты скажешь или нет? — быстро проговорила Жаклин. — Я уже начинаю терять терпение. И кто тебе предложил?
   — Ты этого человека не знаешь. Я тоже его не знаю.
   — А кто посредник? Кто вывел на продавца — Станислав Шеришевский?
   Бабек замялся:
   — Ну ладно, Жаклин, завтра будет день, завтра все и выяснится. Боюсь сглазить, боюсь сказать лишнее.
   — Скажи, не бойся.
   — Нет-нет, иди, — уже начиная злиться на самого себя, прикрикнул Бабек. — Иди, иди, до завтра.
   Жаклин недовольно поднялась, быстро оделась, но в дверях остановилась.
   — Так может ты все-таки скажешь, чтобы и я была в курсе?
   — А зачем?
   — Ну как… Мало ли что может случиться!
   — А что может случиться?
   — Всякое бывает. Насколько я понимаю, ты покупаешь что-то очень дорогое.
   — Я еще пока не покупаю, лишь собираюсь. Я ее еще не видел.
   — Так все же, что это?
   — Ладно, потом скажу.
   Когда Жаклин покинула апартаменты, Бабек еще минут двадцать сидел в оцепенении, постукивая толстыми пальцами по коленям.
   Возможно, если бы не таблетки, Жак Бабек так и не уснул бы этой ночью. Но лекарство сделало свое дело.
   Голова отяжелела, веки сомкнулись и Бабек провалился в тяжелое забытье.
   Во сне ему виделись многочисленные ящики, в которые были запакованы панели «Янтарной комнаты». Камень переливался, сверкал, таинственно мерцал. Интересно, что во сне Бабек видел эти ящики явственно — так, словно бы когда-то к ним прикасался, так, словно бы они хранились у него в галерее.
   Утром его разбудила секретарша. Бабек второпях позавтракал, надел свой лучший костюм и в присутствии Жаклин сделал телефонный звонок.
   — Да, да, приезжайте.
   — …
   — Конечно же ждут! — ответил Шеришевский.
   Именно это Жак Бабек и хотел услышать. Машина уже ждала у входа и минут через двадцать Жак Бабек, оставив машину внизу, поднялся на второй этаж — к коллекционеру.
   Станислав Борисович сам открыл дверь:
   — Приятная встреча, — сказал он, протягивая руку.
   Мужчины обменялись рукопожатием. Жак Бабек вошел в квартиру, огляделся. Никого из посторонних в доме не было.
   «А где же»? — глазами спросил он у хозяина.
   — Скоро будут, не волнуйтесь.
   — Как здесь не волноваться, такое приобретение, такая крупная сделка?!
   — Думаю, все будет хорошо.
   В другом конце двора стоял темно-синий микроавтобус «Форд-транзит». В кабине рядом с водителем сидел Чурбаков.
   — Ну, что скажешь? — спросил он Бородина.
   — Вроде все нормально, хозяин. Он приехал один.
   — Ну что ж, тогда пойдем.
   — Как будем действовать? — спросил Бородин.
   — Как договорились, — сказал Чурбаков. — Я ему запудрю мозги, скажу что ехать нужно немедленно, что «Янтарная комната» здесь, в Москве, и если он хочет, сможет ее посмотреть, сможет пощупать и даже лизнуть, — сказав это, Чурбаков ехидно усмехнулся, поморщился и поправил шляпу. — Ну, пойдем.
   Вместе со Свиридовым и Бородиным он выбрался из машины и направился к подъезду. Чурбаков сам подошел к двери и нажал кнопку звонка.
   — Ну вот, — сказал Станислав Борисович Шеришевский, — и хозяин явился. Я думаю, вы переговорите с ним с глазу на глаз, я в этом деле лишь посредник.
   Свел вас и все, на этом из игры выхожу.
   — Да-да, — кивнул Жак Бабек, — он говорил по-русски, с невероятным акцентом.
   Вадим Семенович Чурбаков "тел в квартиру. Он сразу же направился к Бабеку.
   — Разрешите представиться, — сказал он, — Вадим Семенович Чурбаков. Думаю, моя фамилия вам кое-что говорит?
   — Да, месье Чурбаков, говорит, — ответил Бабек.
   — Ну и прекрасно.
   — Так это действительно правда, месье Чурбаков, что «Янтарная комната» у вас?
   — Конечно же правда. Ведь вы же видели маленькую часть ее, может быть, тысячную часть?
   — А где она находится? — задал вопрос Жак Бабек.
   — Ну, вы все сразу хотите знать, месье Бабек! Находится она здесь, в Москве.
   — В Москве? — словно бы не веря услышанному, улыбнулся Жак Бабек.
   — Да-да, в Москве.
   — И вы не боитесь?
   — Нет, я не боюсь, — сказал Вадим Семенович. — И вам советую не бояться.
   — Но это же раритет, все-таки национальное достояние!
   — Я прекрасно понимаю, что это национальное достояние.
   — И сколько вы за нее хотите?
   — Два миллиона меня устроит, — сказал Чурбаков.
   — А почему так мало? — задал вопрос Жак Бабек.
   — Можете заплатить пять, я не против. Но меня устроит и два.
   — Я согласен. Но для начала, месье Чурбаков, я хотел бы убедиться, что она действительно существует.
   — Что ж, это несложно сделать. Я вам ее покажу.
   Шеришевский при разговоре Чурбакова с Бабеком не присутствовал. Он сидел в гостиной вместе со Свиридовым и Бородиным.
   — А как быть с расчетом?
   — Как вас устроит? — спросил Жак Бабек.
   — Я бы хотел получить деньги здесь, в России.
   — Я понимаю. Хотя мне было бы проще заплатить вам в Париже или в любой другой европейской стране.
   — Я не хочу выезжать за границу, — бросил Чурбаков, — я бы хотел получить деньги здесь. Вы уж меня извините, месье Бабек, так будет лучше.
   — Ну что ж, как вам угодно. У меня хорошие отношения с московскими банками и такую сумму я смогу получить.
   — Вот и прекрасно, — сказал спокойно Вадим Семенович, — это даже очень хорошо. — Вы сейчас свободны? — спросил он, глядя на Жака Бабека, чувствуя, что тот нервничает.
   — Да, можете мной располагать.
   — Тогда, может быть, не будем откладывать это дело в долгий ящик и отправимся прямо сейчас?
   — Да. Моя машина стоит внизу, — сказал Жак Бабек.
   — Знаете, месье Бабек, мне не хотелось бы, чтобы ваш шофер знал куда мы поедем. Лучше отправимся на моей машине, а свою вы отпустите. В гостиницу, можете быть спокойны, мы вас привезем.
   — Я понимаю, — кивнул Жак Бабек, — вы тоже осторожные люди.
   — Приходится быть осторожными, — уверенно сказал Вадим Семенович, — иначе обязательно сгоришь, сгоришь, как спичка.
   — Как, как сгоришь? — переспросил Жак Бабек.
   — Сгоришь, как спичка, — повторил Чурбаков. — Сейчас мы выйдем, — сказал он, — вы отправите своего водителя и сядем в наш микроавтобус. Часа через три вы уже окажетесь в своем отеле. А завтра мы оговорим все вопросы по финансам и по передаче ящиков с панелями в ваши руки.
   — Да-да, я хочу скорее убедиться, что она на месте, что она существует.
   — Тогда едем.
   Чурбаков даже не снимал плащ. В плаще был и Жак Бабек. Мужчины поднялись и покинули кабинет вполне довольные друг другом. Выходя, Вадим Семенович подмигнул Бородину.
   Станислав Борисович Шеришевский раскланялся со своими гостями. А после того, как закрыл за ними дверь, самодовольно потер руки:
   "Ну вот, кажись, все сделано. Кажись, денежки в кармане. Мне повезло, что я когда-то давно знал Чурбакова, когда-то давно продал его семье пару алмазов, парочку очень дорогих алмазов и несколько картин.
   В общем, все прекрасно".
   Жак Бабек подошел к своему водителю и быстро ему объяснил, что не нуждается в машине.
   А затем, когда его автомобиль уехал, Вадим Семенович поторопил;
   — Ну что ж, месье Бабек, вот в том темно-синем автобусе мы и поедем.
   Когда французский коллекционер подошел к автобусу, он заметил, что в микроавтобусе нет окон.
   — Это специально, — сказал Вадим Семенович. — Мне не хотелось бы, чтобы вы прежде времени знали где я храню «Янтарную комнату».
   — Да-да, я понимаю.
   Бородин открыл дверь, Свиридов залез вовнутрь. Внутри микроавтобуса «Форд-транзит» стоял большой ящик.
   — Часть «Янтарной комнаты» здесь, — сказал Чурбаков. — Хотите взглянуть?
   Бабек кивнул, давая понять, что не против.
   Чурбаков зажег свет. В автобусе был Бородин. Свиридов снаружи закрыл дверь.
   — Покажи месье Бабеку панели, открой ящик, — приказал Чурбаков Бородину.
   Тот поднял тяжелую крышку с дырками.
   — Можете взглянуть, — проговорил он.
   Жак Бабек приблизился к ящику. И в этот момент Бородин обхватил француза сзади и прижал к его рту белую тряпку. Бабек несколько раз дернулся, но секунд через восемь плавно завалился на бок.
   — Ну вот видите, порядок, Вадим Семенович! А вы волновались.
   — Есть из-за чего волноваться. Бросай его в ящик.
   Бородин с трудом сунул грузное тело французского коллекционера в большой ящик. Затем в его руках появился шприц и он быстро сделал укол в руку.
   — Сколько он останется в отключке? — спросил Вадим Семенович.
   — Часа четыре. В общем, мы успеваем.
   — Вот и прекрасно. Я пойду сяду в кабину и гоним на аэродром. А ты присмотри здесь. Крышку закрой.
   — Я все понял, хозяин, — Бородин опустил крышку большого темно-зеленого ящика и защелкнул замки. — Спи спокойно, дорогой товарищ. Дорога дальняя, нелегкая, но ты ничего не почувствуешь. Пусть тебе приснится что-нибудь очень хорошее, например, твоя любовница или Париж.
   Вадим Семенович забрался в кабину.
   — Поехали на аэродром и побыстрее, — он одернул рукав плаща. — Через час самолет вылетает в Калининград.
   — Все понял, хозяин. Через пятьдесят минут будем на летном поле.
   Темно-синий микроавтобус взвизгнул тормозами перед аркой и легко выехав со двора, помчался по московским улицам в направлении Жуковского.
   — Ну вот, дело сделано, хотя еще и не до конца.

* * *

   Темно-синий микроавтобус мчался по шоссе на предельной скорости. Время от времени Свиридов бросал взгляд на панель приборного щитка, где судорожно дергалась стрелка спидометра.
   — Да не гони ты так! Мне это не нравится, — сказал Чурбаков.
   Свиридов немного сбавил скорость и только сейчас заметил машину ГАИ.
   — Черт побери, — пробормотал он, — опять эти долбанные гаишники!
   — Ничего, ничего, не волнуйся, — сказал Чурбаков.
   Гаишник взмахнул полосатым жезлом, приказывая остановиться.
   — Вот незадача!
   Притормозив прямо возле машины, Свиридов выскочил из машины.
   — Командир, слушай, мы очень спешим. Вот документы.
   В права была положена пятидесятидолларовая купюра. Гаишник взял документы, зло посмотрел на Свиридова.
   — Все спешат, все куда-то летят. А правила нарушать все равно не положено. Понятно?
   — Так точно, командир, понятно.
   Гаишник раскрыл документы и увидев пятидесятидолларовую купюру, улыбнулся:
   — Новые у вас права.
   — По-моему, в порядке документы, командир? — нагловато спросил Свиридов.
   — Документы в порядке. Ну ладно, поезжайте.
   Только правила не нарушайте, километров через пять еще один пост ГАИ.
   — Спасибо, командир, понял.
   Свиридов забрался в кабину и микроавтобус рванул с места.
   Лейтенант ГАИ довольно посмотрел на сержанта:
   — Ну, теперь твоя очередь. Может, тебе, сержант, тоже повезет?
   — А сколько?
   — Не твое дело, — сказал лейтенант.
   — Понял, — пожав плечами, ответил сержант, становясь на дорогу.
   «Наверное, баксов двадцать оторвал», — подумал он про своего командира.
   А лейтенант, сев в машину, поскреб пальцем пятидесятидолларовую банкноту. Если бы она оказалась фальшивой, он тут же связался бы по рации с соседним постом и приказал бы остановить темно-синий «Форд».
   Но купюра оказалась настоящей. Не очень новой, но настоящей. В общем, день прошел не зря.
   — Сколько ты ему дал? — спросил Вадим Семенович у Свиридова.
   — Полтинник, хозяин, — сказал Свиридов.
   — Ну и правильно. Что их жалеть? Зато без проблем ехать будем.
   — Да, он меня еще предупредил, что впереди пост ГАИ.
   — Вот видишь, как хорошо быть не жадным!
   — А если бы мы ему дали стольник, как думаете, могли бы с мигалкой мчаться?
   — Могли бы, но не стоит, — Чурбаков закурил — отъездил я свое с мигалкой.
   Микроавтобус как по графику прибыл на территорию военного аэродрома. Военный самолет уже стоял, готовый к вылету. Командир корабля со звездами майора поздоровался с Чурбаковым.
   — Тут, майор, у нас кое-какие изменения, — сказал Вадим Семенович.
   — Какие изменения?
   — Ящик с собой повезем.
   — Большой? — спросил майор.
   — Да нет, не очень. Но это, естественно, за отдельную плату.
   — Понятно, — сказал пилот.
   — Свиридов, рассчитайся.
   Свиридов дал пятьсот долларов, летчик довольно улыбнулся.
   — За такие деньги я готов пять ящиков доставить в Калининград. Хороший вы пассажир, Вадим Семенович.
   — Сам знаю, что неплохой.
   — Сейчас ребята загрузят ящик, отгонят микроавтобус, потом за ним приедет человек.
   Чурбаков и его люди действовали слаженно, все у них было предусмотрено, все находилось на мази.
   Ящик загрузили в самолет, Свиридов быстро отогнал темно-синий «Форд» к КПП и позвонив по телефону, приказал, чтобы за ним приехал один из людей Чурбакова.
   — Все в порядке? — спросил Бородин," когда Свиридов подошел к самолету.
   — Конечно! А как же может быть иначе? Все чики-чики.
   — Ну и прекрасно. С богом! — Бородин со Свиридовым хлопнули по рукам.
   Чурбаков, увидев этот жест своих людей, улыбнулся. Ему нравилось, когда у них такое хорошее настроение, когда все клеится, все совпадает, как хорошо пригнанные детали.
   Самолет взревел моторами, разбежался по взлетной полосе, легко оторвался от бетона и взял направление на северо-запад. Кроме пилотов в этом военном самолете, выполняющем грузовые коммерческие рейсы, находилось еще четверо. Троих летчики видели, а о существовании четвертого даже не догадывались. А французский коллекционер Жак Бабек находился в глубокой отключке под деревянной крышкой зеленого ящика.
   — Послушай, Павел, обратился к Свиридову Вадим Семенович, — иди глянь, может, наш клиент уже концы откинул?
   — Да что вы, Вадим Семенович! — сказал Свиридов, поднимаясь. — Жив-здоров, я в этом уверен.
   — Хорошо что уверен, но тем не менее, посмотри.
   Дорого ведь стоит французишко.
   — Сейчас гляну.
   Покачиваясь и придерживаясь за переборки, Павел Свиридов направился в грузовой отсек, заполненный холодильниками и стиральными машинами. Среди всей этой бытовой техники стоял длинный темно-зеленый ящик размерами два с половиной на метр с плотно пригнанной крышкой, закрытой на два замка. Свиридов пробрался по узкому проходу, опустился на колени, отщелкнул замки, поднял крышку.
   Он был абсолютно уверен, что Жак Бабек жив-здоров и спит. Но тем не менее, несколько секунд посмотрев на безмятежное лицо француза, Свиридов взял руку Жака Бабека, нащупал пульс и хмыкнул. Затем взглянул на свои часы, посчитал количество ударов и ухмыльнулся.
   «Ну и боров! Спит, как ребенок и пульс как у десантника».
   Крышка была закрыта, замки защелкнуты. Павел Свиридов с улыбкой на губах вернулся в тот отсек, где сидели Бородин и Чурбаков.
   — Ну что скажешь, Паша? — спросил Бородин.
   — Что я могу сказать — спит наш француз.
   — Это хорошо, — сказал Бородин, — небось, целую ночь волновался, не спал. Прилетим на место, он выдрыхнется, будет свеженький, как огурчик.
   — Сразу, как прилетим, попытаемся договориться, — бросил короткую фразу Чурбаков.
   — Да, Вадим Семенович, как скажете. Думаю, мы его обломаем в первые дни, — хохотнул Свиридов, вытряхивая из пачки сигарету.
   — Не курил бы ты, — одернул своего подчиненного Чурбаков, — и так тошно от этих перелетов. Вообще мне кажется, что моя жизнь проходит в самолете, а не на земле. Болтаемся чуть ли не по два раза в неделю в дурацких грузовых самолетах. Я скоро подхвачу какую-нибудь воздушную болезнь.
   Бородин со Свиридовым расхохотались.
   — Чего ржете, — прикрикнул на них Чурбаков, — не видите, мне худо!
   — Вы бы, Вадим Семенович, коньяка глотнули, — в руках Павла Свиридова появилась плоская блестящая фляга с золоченым двуглавым орлом.
   — Ну давай свой коньяк. Небось, паршивый?
   — Да нет, вы же знаете, Вадим Семенович, паршивых не употребляем.
   — Знаю. Пьете всякую мерзость.
   Тем не менее, толстыми пальцами, которые не хотели слушаться, он открутил плотно пригнанную пробку и сделал два глотка. Прополоскал коньяком рот и откинулся на спинку кресла, прикрыв шляпой глаза.
   — Через сколько будем? — спросил Чурбаков, морщась и отдавая флягу, вернее, он не отдавал, а просто протянул руку.
   И Бородин тут же принял флягу и абсолютно не брезгуя, не обтирая горлышка, сделал несколько глотков.
   — Думаю, как всегда, через час двадцать, если с погодой все будет в порядке.
   — Вроде бы ничего идем, — сказал Свиридов.
   — Не идем, а летим, — уточнил Чурбаков. — Если я усну, то минут через тридцать-сорок сходи глянь как там Жак Бабек. Слышишь, Свиридов, или нет?
   Отвечай!
   — Слышу, слышу, Вадим Семенович, схожу обязательно, гляну, — но затем Свиридов толкнул в плечо Бородина. — Слышишь, Серега, твоя очередь, так что ты пойдешь.
   — Ладно, схожу я, — согласился Бородин и мужчины подмигнули друг другу, бросив взгляд на своего шефа. — Так что, допьем коньяк? — предложил Бородин.
   — Можно, конечно. Давай.
   Они, передавая друг другу плоскую флягу, принялись пить коньяк. Когда он был выпит, им захотелось закурить.
   — Нет, не будем, — сказал Бородин и кивнул в сторону Чурбакова, проснется, шуметь начнет.
   — Скоро прилетим, тогда и покурим.
   — Ладно, хорошо, — ответил приятель.
   Самолет подрагивал, наверное, вошел в тучу. Вздрогнул и Чурбаков, но глаз не открыл, лишь его одутловатые щеки затряслись, как холодец.
   — Противно летать на этих турбовинтовых самолетах, — сказал Свиридов.
   — Противно, Паша, зато безопасно. А самое главное, никто не контролирует. Летим себе и летим. И никто не знает, что мы загрузились, никто не знает куда самолет держит курс и самое главное, никто не спрашивает что мы там везем. Кстати, посмотри как там толстяк.
   — Сейчас схожу.
   Бородин и сам хотел встать и пройтись, ноги затекли. Он несколько раз присел, держась за подлокотник кресла, хрустнул суставами.
   — Иди, иди, а то разбудишь, — прошептал Свиридов.
   — Да не шуми ты, а то от твоего шума проснется.
   Бородин сходил в грузовой отсек, с шумом откинул крышку. Веки француза дернулись, но не открылись.
   — А что с ним сделается? — пробормотал Бородин. — Что его щупать, как женщину? Пошел он к черту!
   Крышку, тем не менее, он захлопнул тщательно — так тщательно, словно бы от этого движения зависела его жизнь и безопасность Чурбакова.
   Все у Вадима Семеновича Чурбакова было отлажено, продумано и схвачено. Счета в зарубежных банках ежемесячно пополнялись крупными суммами, состоящими из денег его узников подземной тюрьмы. Получал он и наличные. И суммы были значительные. С каждым новым заключенным Вадим Семенович Чурбаков лишь входил во вкус, лишь еще больше раззадоривался. Время от времени Бородин со Свиридовым, глядя на шефа, инициатора всех операций с «новыми русскими», покачивали головами.
   — Добром это, Паша, не кончится. Слишком уж много крови, слишком уж много жертв.
   — Да, доберутся, доберутся до нас.
   — Не ссы в муку, не делай пыли, — отвечал Свиридов. — Пока до нас доберутся, думаю, мы с Чурбаковым будем где-нибудь очень далеко в теплых странах на берегу синего-синего моря.
   — А как ты думаешь, много у него денег?
   — Думаю, много. Но тем не менее, денег на ветер он не бросает.
   Но такие разговоры случались не часто. В общем-то ни у Бородина, ни у Свиридова на них почти не оставалось времени.
   А Вадим Семенович вел четкий учет каждому заключенному, каждой жертве. Он записывал в специальный блокнотик суммы, числа, фамилии — в общем, как заправский бухгалтер вел свое страшное, жестокое, бесчеловечное дело. Но занятие, которому он посвятил последние годы, приносило ему удовольствие, держа его в возбуждении, давая вкус к жизни. Опасность подстерегала на каждом шагу, несмотря на то, что еще в тюрьме Вадим Семенович, казалось, все продумал. Быть может, кое-какие детали не совпадали, но кто обращает внимание на мелочи, кто в этом мире может предугадать все до мельчайших поворотов? Никто! Человеку такое не подвластно. И Вадим Семенович прекрасно это понимал.
   — Все течет, все изменяется, — любил он повторять сам себе, — неизменна лишь жажда власти.
   "А власть дает деньги. И если высшим силам будет угодно, то я вновь доберусь и до власти. Они будут от меня зависеть, они будут мне подчинены. Сам я никогда не пойду ни в депутаты, ни в министры. Слава богу, ими я уже был. Лучше оставаться в тени и дергать за невидимые ниточки, убирать людей и ставить, возносить на престол и сталкивать, обрекать на бедность, на жуткое существование ".
   И, возможно, если бы Вадим Семенович не вспомнил камеру-одиночку и жесткие нары, серый потолок, похожий на крышку гроба изнутри, он спал бы до самого приземления.
   — Ну, где мы?
   — Уже подлетаем, Вадим Семенович, заходим на посадку, — ответил Бородин.
   — Это хорошо. Коньяк есть?
   — Нет, Вадим Семенович, мы все выпили, — ответил Бородин.
   — Выпили так выпили. Черт с вами. Мне даже не оставили.
   — Извините, Вадим Семенович, мы думали…
   — Ладно, то что вы думали меня не интересует. Как наш лягушатник?
   — Жив-здоров, — ответил Бородка, — минут тридцать назад я проверял.
   — Сходи еще проверь, может коньки откинул, может быть, мы труп везем, тогда его лучше в полете выкинуть.
   — Да нет, что вы! — Бородин поднялся, направился в грузовой отсек, через пару минут вернулся.
   — Спит, как сурок. Холера его не возьмет.
   — Это хорошо, — кивнул Чурбаков. — Когда приземлимся все сделаем быстро. С машиной договорено?
   — Так точно, — ответил Свиридов, — будет ждать нас на аэродроме.
   — Тот же автобус?
   — Да, тот же, который всегда.
   — Ну и ладненько.
   — Заходим на посадку! — послышался резкий, искаженный динамиком голос пилота. — Пристегните ремни!
   — Да пошел ты со своими ремнями… — пробурчал Бородин.
   Свиридов улыбнулся. А вот Чурбаков пристегнул ремень.
   Самолет остановился и буквально через минуту к нему подкатил микроавтобус.
   — Ну что, пошли, Серега, — сказал Бородин, — вынесем нашего друга, перегрузим и отправим к последнему месту.
   — Пошли.
   Вдвоем они выволокли тяжеленный ящик из самолета.
   — Ну и весит! Килограммов двести, наверное, — вытирая вспотевший лоб, сказал Бородин.
   — Да, как мешок с дерьмом. Не люблю я толстяков, возни с ними и тяжеленные, как гири! И удары они не так ощущают, как худые, кости сломать им тяжело.
   — Зато богатые, — уточнил Свиридов.
   — Посмотрим, что из него вытрясем. Может, у него и гроша за душой нет.
   — Тоже, скажешь! Денег у него, думаю, куры не клюют, иначе бы не жил в «Метрополе» и не раскатывал бы на шикарном лимузине по Москве.
   — Да это я так, к слову. Конечно же деньги у него есть, иначе Чурбаков не связывался бы с ним. И какие же они, все-таки, придурки — эти богачи! Падкие на обещания, верят.
   — А ты бы не поверил Чурбакову?
   — Я бы вначале проверил, — сказал Свиридов.
   — Ну и как бы ты проверил? Панель показали, панель настоящая, все чики-чики. Ты видел как у него горели глаза и руки тряслись?
   — Видел, — сказал Свиридов, — как у голодного кота, который увидел мышь.
   — Это точно.
   Тяжеленный ящик затолкали в микроавтобус, Чурбаков сел рядом с водителем. А Бородин со Свиридовым забрались внутрь. Бородин хотел усесться на зеленый ящик, но Свиридов сказал:
   — Серега, не наглей. Еще задохнется чего доброго!
   — Чего же здесь доброго? — засмеялся Бородин, но тем не менее пересел на сиденье.
   Автобус не спеша выехал за ворота аэродрома, помчался по бетонке, затем выехал на шоссе и уж там развил скорость. Бородин тронул за плечо Свиридова.
   — Вадим Семенович не любит когда так носятся.
   — Не любит, не любит… А что делать? Наверное, ему уже остохренели эти перелеты, дорога и все такое прочее, хочет скорее добраться до лагеря.
   — Это ты верно сказал.
   — Насчет чего?
   — Насчет лагеря. Самый настоящий концентрационный лагерь для «новых русских».
   — Но сейчас мы везем не русского.
   — А какая разница — русский, китаец, немец? Главное, чтобы из него можно было деньги выжать — Выжмем, выжмем. Там ребята веселые, они света мало видят, издеваться начнут, голодом морить, жаждой мучить и всякими такими штучками. В тюрьмах поднаторели, мастера своего дела.
   — А мне спать хочется, — сказал Бородин, — я бы тоже не отказался вздремнуть пару-тройку часов.