Страница:
Он быстро вытер кровь о рясу и с перекошенным лицом вышел из-за алтаря.
– Спокойствие, люди добрые, спокойствие.
Бог всемогущ и милостив. Он нас защитит, не даст в обиду, не позволит силам тьмы одержать над собой верх, – голос священника тонул в раскатах грома. По лицу пробегали голубоватые сполохи молний.
Все это действо выглядело фантастическим, непохожим на привычную реальность.
Гроза кончилась так же неожиданно, как и началась. Порыв ветра согнал за лес темные тучи, и воцарилась тишина. Снова засветило яркое солнце, переливались тысячами искорок капли на траве, сверкали лужи.
Народ был ошеломлен произошедшим. Если бы не крест, обожженный молнией, слетевший на землю с церковного купола, да не гвоздь от иконы, старый, ржавый, с большой шляпкой, торчащий из деревянной колонны, то поверить в случившееся было бы невозможно.
Из храма народ уходил тихо, переговариваясь и обсуждая пережитое. Все выглядели угнетенными. Лишь малые дети беззаботно бегали по лужам на проселочной дороге, рвали цветы и радовались жизни. А вот старые люди, уже пожившие на свете, были удручены. Словно они возвращались с похорон, на которых предали земле тело кого-то из близких.
– Веревка там, наверное, гнилая была. Вот когда гром ударил, церковь вздрогнула, веревочка и порвалась. Икона и упала на пол.
– Но раньше же не падала! А крест?
– Бывает и такое. Говорят, после революции церковь горела и тоже ее вроде молния зажгла.
Правда, никто не видел, ночью церковь загорелась. Но вся не сгорела, дождь погасил пожар.
Потом ее отремонтировали, а большевики закрыть хотели.
– Но не закрыли ведь!
– Но хотели же!
– А откуда в церкви эта икона?
– Говорят, она по реке приплыла и к берегу ее прибило.
– Так то другая икона, нет ее больше, в войну пропала! А Казанской Божьей матери откуда взялась?
– Может, и она. Никто уже не помнит, книги-то церковные сгорели.
Младшенький Илья сидел свесив с кровати ноги и горько плакал, закрыв лицо ладонями.
– Ты чего, сынок? Что-нибудь плохое привиделось?
– Не знаю, мама, страшно мне.
– Чего тебе страшно? Ложись, я с тобой посижу.
– Темно, страшно… – сквозь слезы бормотал девятилетний Илья.
Он был в семье любимцем, самым веселым и разговорчивым. Как водится во многих семьях, младший ребенок всегда самый любимый, самый желанный. Илью и старшие браться баловали, и родители в нем души не чаяли.
Матушка Зинаида забеспокоилась.
– Ну расскажи, – обняв сына, попросила она, – что ты видел?
– Огонь, – наконец осмелев, сказал ребенок. – Большой костер горел.
– Ну и что из того? Мало ли костров жгут?
– Он был жаркий-жаркий, даже смотреть на него больно. Я хотел убежать, а ноги к земле приклеились, словно привязали меня, мама.
– Бывает, – поглаживая сына по голове, прошептала попадья. – Не бойся, Илюшка, ложись. Я тебе сейчас воды принесу.
Она потрогала лоб, немного успокоилась.
Температуры у ребенка не было. Долго сидела мать с сыном, поглаживая его руку.
Наконец младший уснул. И женщина отправилась в спальню.
– Ну что там? – спросил муж.
– Да Илья что-то во сне увидел. Огонь какой-то, костер.., вот и вскочил среди ночи.
Священник перекрестился.
Матушка зажгла тонкую свечу перед иконами, опустилась на колени и принялась молиться, прося у Богородицы заступничества. Но сердце сжалось в комок, и боль то и дело пронизывала его, словно кто-то невидимый прокалывал его острой иглой.
В конце концов попадья взяла таблетку валидола. Сердце успокоилось, может, от таблетки, а может, от молитв. Она легла на постель и постепенно уснула.
На следующий день ближе к полудню на телеге, запряженной черной кобылой, приехали к церкви трое местных мужчин. На возе лежали доски, бруски, веревки, молотки, гвозди, проволока – в общем, все то, что могло понадобиться для ремонта сбитого молнией креста. Батюшка, волнуясь, стоял у ворот.
– Ничего, отец Павел, не беспокойтесь. Мы это дело мигом наладим, – после приветствия уверил один из мужчин, сбрасывая пиджак и закатывая рукава рубашки.
Длинная лестница висела на стене церкви.
Мужчины довольно долго обсуждали, как лучше укрепить крест и кто полезет наверх. Вызвался Василий Марков, самый легкий и самый молодой из работников. Черную кобылу выпрягли из телеги, и лошадь пошла щипать сочную траву у церковной ограды. Мужчины принялись спорить, чертить прутиками на земле способы, какими можно справиться с задачей.
В конце концов пришли к единому решению.
Василий Марков, повесив на шею веревку, стал карабкаться по лестнице на крышу. Затем, сбросив конец веревки, поднял маленькую лестницу, принесенную из деревни, приложил ее к куполу, перевязал проволокой, укрепил. Стали поднимать крест. Снизу кричали, давая советы. Даже ругательства постоянно слетали с губ, несмотря на то что крест ставили. Время от времени бранные слова срывались то у Василия, стоявшего на коньке крыши с молотком в руке, то у его помощников, размахивающих внизу руками.
Василий поставил кованый металлический крест и уже приготовился прихватить его веревкой, как тот вдруг качнулся и начал заваливаться.
– Да держи ты его, мать твою! – послышалось с земли.
Проволока, которой крест был прихвачен, медленно раскручивалась. Василий едва успел отскочить. Если бы не его проворство, то крест упал бы прямо на парня. Наверняка Василий, свалясь с крыши на землю, разбился бы насмерть. Но Бог миловал.
Работник удачно уцепился за конек крыши, взобрался, сел на него. Вытащил из кармана рубашки мятую ярко-красную пачку «Примы».
Закурил и лишь после того, как выкурил сигарету и немного успокоился, вновь взялся ставить крест.
На этот раз Марков действовал расторопнее, крест прихватил в двух местах. И единственное, что упало на землю, так это его серая кепка, которая мешала закручивать болты на металлических полосах-стяжках. Кепка, как колесо, покатилась по крыше и упала к ногам отца Павла. Священник бережно поднял головной убор и положил на табурет у крыльца.
Работа была закончена, крест укреплен.
– Посмотри, что там, Вася, – закричал мужчина постарше. – Все ли ладно? Не упадет ли следующим разом?
– Закрутил на совесть, аж четыре болта.
Намертво сделал, еще сто лет стоять будет.
Только красить надо, чтобы ржавчина металл не съела.
Василий спустился с крыши. Мужчины сложили веревки, инструмент, отошли к церковной ограде полюбоваться на крест.
Тут подошла матушка Зинаида с женщинами.
Одна из подошедших, мать Василия Маркова, подозвала к себе сына, посмотрела на крест.
– Что такое? Что-то не так? – молодцевато спросил парень, поправляя кепку.
– Почему сразу не покрасили крест?
Только тут все поняли ошибку. И даже отец Павел обреченно, словно птица с перебитым крылом, махнул рукой и отошел в сторону.
– Да бес попутал, – сказал вместо отца Павла Василий. – И надо же было до такого простого дела не додуматься!
– Краска же в притворе стоит, целая банка, – произнесла мать Зинаида. – И кисточка есть.
– Давай, мужики, по новой!
Василий, не возражая, приставил к церковной стене лестницу и уже с банкой краски, с кистью в зубах полез наверх. На кресте сидела ворона. Когда молодой человек, осторожно ступая по гулкой жести, подошел к куполу, птица, громко каркнув, взмахнула крыльями, но с креста не улетела.
– Кыш! – закричал ей Василий. – Пошла вон!
Птица встрепенулась, взлетела, и вместе с ней со всех старых лип поднялась в небо целая туча ворон. Птицы громко кричали и носились над церковью. От огромного количества галдящих птиц даже небо почернело.
Василий же, не обращая на них внимания, принялся красить крест. Банка была привязана к поясу, работник макал кисть и аккуратно водил ею. Затем перебрался на вторую сторону, покрасил и там.
– Ну как? – закричал он, обращаясь к стоящим на земле людям.
Вороны яростно завопили, а затем облепили свежевыкрашенный крест.
Глава 4
– Спокойствие, люди добрые, спокойствие.
Бог всемогущ и милостив. Он нас защитит, не даст в обиду, не позволит силам тьмы одержать над собой верх, – голос священника тонул в раскатах грома. По лицу пробегали голубоватые сполохи молний.
Все это действо выглядело фантастическим, непохожим на привычную реальность.
Гроза кончилась так же неожиданно, как и началась. Порыв ветра согнал за лес темные тучи, и воцарилась тишина. Снова засветило яркое солнце, переливались тысячами искорок капли на траве, сверкали лужи.
Народ был ошеломлен произошедшим. Если бы не крест, обожженный молнией, слетевший на землю с церковного купола, да не гвоздь от иконы, старый, ржавый, с большой шляпкой, торчащий из деревянной колонны, то поверить в случившееся было бы невозможно.
Из храма народ уходил тихо, переговариваясь и обсуждая пережитое. Все выглядели угнетенными. Лишь малые дети беззаботно бегали по лужам на проселочной дороге, рвали цветы и радовались жизни. А вот старые люди, уже пожившие на свете, были удручены. Словно они возвращались с похорон, на которых предали земле тело кого-то из близких.
– Веревка там, наверное, гнилая была. Вот когда гром ударил, церковь вздрогнула, веревочка и порвалась. Икона и упала на пол.
– Но раньше же не падала! А крест?
– Бывает и такое. Говорят, после революции церковь горела и тоже ее вроде молния зажгла.
Правда, никто не видел, ночью церковь загорелась. Но вся не сгорела, дождь погасил пожар.
Потом ее отремонтировали, а большевики закрыть хотели.
– Но не закрыли ведь!
– Но хотели же!
– А откуда в церкви эта икона?
– Говорят, она по реке приплыла и к берегу ее прибило.
– Так то другая икона, нет ее больше, в войну пропала! А Казанской Божьей матери откуда взялась?
– Может, и она. Никто уже не помнит, книги-то церковные сгорели.
* * *
Вечером матушка Зинаида вместе с детьми молилась дома. А затем, уложив детей спать, долго сидела с мужем, разговаривая о том, что произошло днем. Посреди ночи женщина вскочила с кровати. В соседней комнате плакал ребенок. Она в ночной рубашке поспешила к детям.Младшенький Илья сидел свесив с кровати ноги и горько плакал, закрыв лицо ладонями.
– Ты чего, сынок? Что-нибудь плохое привиделось?
– Не знаю, мама, страшно мне.
– Чего тебе страшно? Ложись, я с тобой посижу.
– Темно, страшно… – сквозь слезы бормотал девятилетний Илья.
Он был в семье любимцем, самым веселым и разговорчивым. Как водится во многих семьях, младший ребенок всегда самый любимый, самый желанный. Илью и старшие браться баловали, и родители в нем души не чаяли.
Матушка Зинаида забеспокоилась.
– Ну расскажи, – обняв сына, попросила она, – что ты видел?
– Огонь, – наконец осмелев, сказал ребенок. – Большой костер горел.
– Ну и что из того? Мало ли костров жгут?
– Он был жаркий-жаркий, даже смотреть на него больно. Я хотел убежать, а ноги к земле приклеились, словно привязали меня, мама.
– Бывает, – поглаживая сына по голове, прошептала попадья. – Не бойся, Илюшка, ложись. Я тебе сейчас воды принесу.
Она потрогала лоб, немного успокоилась.
Температуры у ребенка не было. Долго сидела мать с сыном, поглаживая его руку.
Наконец младший уснул. И женщина отправилась в спальню.
– Ну что там? – спросил муж.
– Да Илья что-то во сне увидел. Огонь какой-то, костер.., вот и вскочил среди ночи.
Священник перекрестился.
Матушка зажгла тонкую свечу перед иконами, опустилась на колени и принялась молиться, прося у Богородицы заступничества. Но сердце сжалось в комок, и боль то и дело пронизывала его, словно кто-то невидимый прокалывал его острой иглой.
В конце концов попадья взяла таблетку валидола. Сердце успокоилось, может, от таблетки, а может, от молитв. Она легла на постель и постепенно уснула.
На следующий день ближе к полудню на телеге, запряженной черной кобылой, приехали к церкви трое местных мужчин. На возе лежали доски, бруски, веревки, молотки, гвозди, проволока – в общем, все то, что могло понадобиться для ремонта сбитого молнией креста. Батюшка, волнуясь, стоял у ворот.
– Ничего, отец Павел, не беспокойтесь. Мы это дело мигом наладим, – после приветствия уверил один из мужчин, сбрасывая пиджак и закатывая рукава рубашки.
Длинная лестница висела на стене церкви.
Мужчины довольно долго обсуждали, как лучше укрепить крест и кто полезет наверх. Вызвался Василий Марков, самый легкий и самый молодой из работников. Черную кобылу выпрягли из телеги, и лошадь пошла щипать сочную траву у церковной ограды. Мужчины принялись спорить, чертить прутиками на земле способы, какими можно справиться с задачей.
В конце концов пришли к единому решению.
Василий Марков, повесив на шею веревку, стал карабкаться по лестнице на крышу. Затем, сбросив конец веревки, поднял маленькую лестницу, принесенную из деревни, приложил ее к куполу, перевязал проволокой, укрепил. Стали поднимать крест. Снизу кричали, давая советы. Даже ругательства постоянно слетали с губ, несмотря на то что крест ставили. Время от времени бранные слова срывались то у Василия, стоявшего на коньке крыши с молотком в руке, то у его помощников, размахивающих внизу руками.
Василий поставил кованый металлический крест и уже приготовился прихватить его веревкой, как тот вдруг качнулся и начал заваливаться.
– Да держи ты его, мать твою! – послышалось с земли.
Проволока, которой крест был прихвачен, медленно раскручивалась. Василий едва успел отскочить. Если бы не его проворство, то крест упал бы прямо на парня. Наверняка Василий, свалясь с крыши на землю, разбился бы насмерть. Но Бог миловал.
Работник удачно уцепился за конек крыши, взобрался, сел на него. Вытащил из кармана рубашки мятую ярко-красную пачку «Примы».
Закурил и лишь после того, как выкурил сигарету и немного успокоился, вновь взялся ставить крест.
На этот раз Марков действовал расторопнее, крест прихватил в двух местах. И единственное, что упало на землю, так это его серая кепка, которая мешала закручивать болты на металлических полосах-стяжках. Кепка, как колесо, покатилась по крыше и упала к ногам отца Павла. Священник бережно поднял головной убор и положил на табурет у крыльца.
Работа была закончена, крест укреплен.
– Посмотри, что там, Вася, – закричал мужчина постарше. – Все ли ладно? Не упадет ли следующим разом?
– Закрутил на совесть, аж четыре болта.
Намертво сделал, еще сто лет стоять будет.
Только красить надо, чтобы ржавчина металл не съела.
Василий спустился с крыши. Мужчины сложили веревки, инструмент, отошли к церковной ограде полюбоваться на крест.
Тут подошла матушка Зинаида с женщинами.
Одна из подошедших, мать Василия Маркова, подозвала к себе сына, посмотрела на крест.
– Что такое? Что-то не так? – молодцевато спросил парень, поправляя кепку.
– Почему сразу не покрасили крест?
Только тут все поняли ошибку. И даже отец Павел обреченно, словно птица с перебитым крылом, махнул рукой и отошел в сторону.
– Да бес попутал, – сказал вместо отца Павла Василий. – И надо же было до такого простого дела не додуматься!
– Краска же в притворе стоит, целая банка, – произнесла мать Зинаида. – И кисточка есть.
– Давай, мужики, по новой!
Василий, не возражая, приставил к церковной стене лестницу и уже с банкой краски, с кистью в зубах полез наверх. На кресте сидела ворона. Когда молодой человек, осторожно ступая по гулкой жести, подошел к куполу, птица, громко каркнув, взмахнула крыльями, но с креста не улетела.
– Кыш! – закричал ей Василий. – Пошла вон!
Птица встрепенулась, взлетела, и вместе с ней со всех старых лип поднялась в небо целая туча ворон. Птицы громко кричали и носились над церковью. От огромного количества галдящих птиц даже небо почернело.
Василий же, не обращая на них внимания, принялся красить крест. Банка была привязана к поясу, работник макал кисть и аккуратно водил ею. Затем перебрался на вторую сторону, покрасил и там.
– Ну как? – закричал он, обращаясь к стоящим на земле людям.
Вороны яростно завопили, а затем облепили свежевыкрашенный крест.
Глава 4
Секретарь Патриарха назначил встречу Андрею Холмогорову в Загорске. Андрей прибыл к десяти утра, и секретарь Святейшего обрадованно улыбнулся, когда увидел Холмогорова, входящего в кабинет. Они поприветствовали друг друга рукопожатием. Знакомы они были уже не первый год, и отношения между ними были теплыми, почти приятельскими.
– Андрей Алексеевич, – спросил секретарь Патриарха, – а может, мы пойдем прогуляемся и заодно все обсудим? Кабинет не располагает к беседе.
Холмогоров кивнул. Уже через пять минут они прогуливались у монастырской стены, где еще вовсю цвела сирень, распространяя свежий аромат. После ночного дождя все вокруг дышало спокойствием. По небу плыли легкие белые облака, гонимые теплым южным ветром.
– Благодать-то какая! – взглянув на купола соборов, сверкающие кресты, вымытые ночным дождем, произнес секретарь.
Он снял очки, и его лицо с маленькой аккуратной бородкой сразу же стало детским, наивным, а глаза почему-то увеличились в размере. Холмогоров усмехнулся и спрятал в усах улыбку.
– Святейший ознакомился с вашим заключением, Андрей Алексеевич, – секретарь Патриарха тихо ступал по песку, которым была высыпана дорожка. – Очень доволен. Он сожалеет, что не сможет с вами встретиться лично. Занемог Святейший.
– Что-нибудь серьезное? – озабоченно осведомился Холмогоров.
– Все в руце Божьей, – ответил секретарь. – Я даже не ожидал, что он так быстро прочтет заключение, – секретарь наклонился, сорвал травинку, поднес ее к глазам, любуясь. – Экая красивая!
Холмогоров не ответил, он наблюдал за голубями, воркующими у маленькой лужи, отражающей голубое небо с белыми облаками.
– Чем вы сейчас заняты, Андрей Алексеевич?
– Работаю в архиве, – коротко ответил Холмогоров.
– Продолжаете свой труд?
– Продолжаю, – сказал Холмогоров, – но так медленно все движется. Столько всего уничтожено, безвозвратно исчезло.
– Вы имеете в виду…
Холмогоров не дал договорить секретарю, кивнул. Они понимали друг друга с полуслова. Холмогоров был на пару лет старше секретаря, в свое время они вместе учились в академии.
– Католики зашевелились, – вдруг сказал секретарь, – активизировались, словно весна на них подействовала.
– Знаю, – ответил Андрей Алексеевич.
– Папа предлагает Святейшему встретиться, но Святейший не желает встречаться.
– Оно и понятно, – мягким певучим голосом произнес Холмогоров. – Я бы на его месте тоже повременил со встречей. Хотя это тянется уже не одно столетие. Когда-нибудь нужно посмотреть друг другу в глаза.
– Слишком много вопросов, – сказал секретарь.
– Я в курсе.
– Святейший просил передать благодарность за проделанную работу. Он остался очень доволен, я давно не слыхал от него столь высоких похвал.
– Я всего лишь делаю свое дело.
– Не скромничайте, Андрей Алексеевич.
То, чем вы занимаетесь, не под силу… – секретарь хотел сказать «никому», но замешкался, остановился у лужи. Голуби вспорхнули из-под ног и полетели к куполам. – То, что удается вам, Андрей Алексеевич, не знаю, кто бы еще смог сделать.
– Спасибо за похвалу. Я работаю потому, что мне нравится моя работа.
– Служба, – напомнил секретарь.
– Я не рукоположен в сан, поэтому предпочитаю считать себя наемным работником.
– Это смирение или гордыня? – усмехнулся секретарь и, не дождавшись ответа, продолжил:
– Вам, наверное, придется поехать в Ватикан в середине лета. Святейший вас наверняка благословит на эту поездку.
– Зачем? – сразу же задал вопрос Холмогоров.
– Я не знаю, – пожал плечами секретарь. – Он не стал уточнять, а я…
– Понимаю, не спросили.
– Вот именно. Так что можете готовиться.
– А что мне готовиться? – произнес Холмогоров. – Я свободен, дел у меня особых нет, только вот осталось закончить…
– Наверное, вам придется отложить работу в архиве, Андрей Алексеевич.
В руках секретаря появился аккуратный белый конверт. На нем виднелась скромная надпись от руки без подписи «Холмогорову Андрею Алексеевичу». Секретарь повертел в руках узкий конверт и отдал Холмогорову.
– Это от него. Что внутри – я не знаю.
Холмогоров опустил узкий конверт в карман серого плаща.
– Так что вот такие дела, дорогой вы мой Андрей Алексеевич.
– Хорошо.
Секретарь развернулся:
– Пойдемте. Я отдам ваше заключение с пометкой…
– Двумя пометками, если мне не изменяет память. Там требуется уточнение, – Холмогоров улыбнулся, словно наперед знал, в каких местах стоят вопросительные знаки, поставленные рукой Патриарха.
Через четверть часа Холмогоров с тонкой пластиковой папкой в руках подошел к машине, Секретарь Патриарха стоял у окна, провожая взглядом выезжающий со двора автомобиль.
"Хорошая погодка будет, – подумал мальчик. Открыл холодильник, вытащил трехлитровую банку с молоком. Налил себе полную чашку, быстро выпил молоко, заел хлебом. Отрезал почти полбуханки, положил в пластиковое ведерко.
Мать услышала возню в кухне. Она появилась в двери и, придерживая рукой цветастую штору, посмотрела на младшего сына.
– Доброе утро, мамочка, – сказал Илья.
– Какое же утро, сынок, еще ночь.
– Нет, уже не ночь, – тихо прошептал Илья. – Вот и петухи прокукарекали, что утро наступило. Я на рыбалку.
– Один? – поинтересовалась Зинаида.
– Нет, с Васькой Грушиным пойдем, он меня за огородом ждет.
– А куда пойдете? – уточнила попадья.
– На реку, – ответил Илья.
– Ясно, что на реку. В какое место? Где тебя искать?
– Мы еще не решили. Может, к мельнице пойдем, а может, к мосту.
– Лучше к мосту, – посоветовала попадья.
Мельничный омут пользовался дурной славой. Да и место было мрачноватое – низина, старые деревья, подмытые корни, черные сгнившие сваи, торчащие прямо из воды, похожие на источенные зубы во рту старика.
– К мосту идите.
– Хорошо, мамочка.
Женщина подошла к столу, убрала в холодильник банку с молоком, чашку поставила в умывальник и, перекрестив сына, пошла в спальню досыпать.
Илья вышел из дому, достал из-под крыльца консервную банку с червями, вынес из сарая ореховую удочку. Коробочка с крючками и грузилами лежала в нагрудном кармане куртки.
Илья зашагал босиком по огороду среди цветущего картофеля. Земля после ночи была прохладной, и мальчик иногда вздрагивал. Минут десять он смотрел в сторону дома Васьки Грушина, но тот так и не появился.
«Ладно, – подумал Илья, – пойду. Он меня на реке найдет».
Васька никогда не подводил. Илья был довольно самостоятельным мальчишкой, как и большинство его сверстников. Окрестности знал прекрасно, без взрослых ходил в лес за грибами или ягодами и уже года два один ходил на рыбалку. До моста было километра два, а до мельничного омута – километр с небольшим.
Илья постоял немного на развилке двух тропинок, переминаясь с ноги на ногу, затем положил удилище на плечо и зашагал через рожь к мельничному омуту. Во-первых, и Ваське Грушину в случае чего найти его будет проще, да и шансов поймать большую рыбу в омуте больше, чем у моста. Вихрастая голова мальчика с ореховым удилищем на плече плыла над полем.
В низине стоял туман. И чем ближе к реке, тем туман становился гуще, плотнее. Но Илью это не пугало. Вскоре он уже подошел к реке, ощутив ее влажное дыхание, услышал шум воды, и его сердце радостно забилось в предвкушении рыбалки. Мальчишка остановился перед выбором: пойти направо или налево. Он подумал и решил: пойду направо.
Вскоре из тумана возникли очертания высокого дощатого забора и силуэт крытой шифером крыши большого дома, который недавно купил приезжий незнакомец;, в считанные месяцы отремонтировал, огородил неприступным забором.
Илья прошел рядом с забором по высокой, мокрой от росы траве, услыхал, как там, за забором, закричал петух. Но крик птицы показался ему не радостным, а, наоборот, тревожным и даже злым, словно петух сердился на солнце, которое никак не хочет появляться на небе, никак не выползет из-за горизонта. Однако тревожные мысли мгновенно исчезли, едва мальчик увидел воду и услышал плеск крупной рыбы.
«Окунь, наверное, – решил он. – Подберусь тихонько и сразу же попробую на червя».
Он на ходу заглянул в ведро, где в большой консервной банке, прикрытые мхом, ждали своего часа черви. На старом глубоком мельничном омуте часто попадалась крупная рыба, а вот у моста бралась только плотва, уклея, красноперка и подлещики. А на омуте можно было вытащить килограммового окуня, крупного голавля и, если повезет, огромного судака.
Илья осторожно подобрался к берегу. Не доходя до воды несколько шагов, присел, размотал удочку. Насадил на крючок двух жирных червей, поднял поплавок повыше. Почти крадучись по высокой мокрой траве, он приблизился к срезу воды. Он осторожно забросил наживку, положил удилище на траву – так, что только кончик торчал над водой, – и замер, глядя на застывший в темно-коричневой воде белый поплавок из гусиного пера. Поплавок не долго оставался неподвижным. Он едва заметно вздрогнул. Илья положил руку на удилище. Поплавок вздрогнул еще раз, а затем вынырнул из воды и завалился на бок.
– Ну же, ну, тяни! – шептал мальчик.
И гусиное перо, а вернее, рыба, невидимая в темной воде, словно услышала слова Ильи и потащила наживку. Поплавок нырнул, скрылся под водой, кончик удилища изогнулся. Илья подсек, почувствовал рыбу и медленно начал выводить. Рыба билась, леска звенела, с нее сыпались капельки воды.
И наконец мальчик смог поднять крупную серебристую рыбину к поверхности.
«Язь!» – подумал он, медленно подводя рыбу к берегу, а затем резко выбрасывая ее в высокую мокрую траву.
Рыба сорвалась с крючка уже на берегу.
Мальчик бросился на нее, прижал руками к траве. Это был неплохой язь граммов на восемьсот. Илья сжимал его упругое тело, красноватый хвост затрепетал, рыба все время открывала рот.
«Вот так, – подумал Илья. – Только пришел, первый заброс и на тебе, язь взялся! На рассвете всегда так».
Он аккуратно зачерпнул воды, опустил рыбу в ведро и дрожащими пальцами принялся наживлять скользкого червя на крючок.
Минут пятнадцать поплавок стоял неподвижно, даже стрекоза с капельками росы на крыльях уселась на него, как на веточку, торчащую из воды. Мальчишку поведение насекомого начало раздражать, и он, тронув удилище, пошевелил поплавком. Стрекоза сорвалась и унеслась к вершинам старых ив, под кронами которых и сидел юный рыболов.
Поплавок дрогнул, качнулся и медленно стал тонуть. Мальчик подсек, почувствовал биение рыбы в глубине темной воды и принялся медленно выводить ее на поверхность. На крючке оказался окунь средних размеров. Он успел глубоко заглотить крючок, и Илья пару минут возился с бьющейся в руках рыбиной, выдирая крючок из пасти. Когда ему это удалось, он по старой рыбацкой привычке насадил нового червя, плюнул на него и аккуратно забросил в то же место, где случилась предыдущая поклевка.
Но на этот раз то ли рыба ушла, то ли погода начала меняться, но четверть часа поплавок оставался неподвижным.
«Может, стоит место поменять?» – подумал мальчишка.
Илья осмотрелся. Что-то странное произошло в окружающем его мире. Вода словно застыла, сделалась стеклянной, даже водомерки перестали сновать по поверхности. Ветви деревьев, листва застыли, а синева неба сделалась глубокой, как бывает поздним вечером. Мальчишка прислушался: ни кузнечика в траве не услышишь, ни пчела не жужжит. И птицы смолкли. Ему показалось, что он остался один на всем белом свете.
Холодная дрожь прошла по телу. Илья дернул удилище и смотал леску. Хотелось бежать, но ноги словно налились свинцом. Попов сын пошевелил пальцами и зябко поежился. Чтобы придать себе уверенности, крикнул:
– Эй!
Его крик словно потонул в загустевшем воздухе. И тут эту плотную тишину разорвал, разрезал, разломал надрывный крик петуха. Крик прозвучал как вопль утопающего в открытом море и остался без ответа.
Илья схватил ведро, удилище, банку с червями и стал выбираться подальше от омута.
«Где же солнце?» – подумал мальчик, запрокинул голову и посмотрел в небо.
Высоко черным крестом висел в воздухе ястреб. Птица казалась приклеенной к синеве неба.
"Кого он высматривает? – подумал мальчишка и вдруг понял:
– Меня! – Холодный пот побежал по позвоночнику, зубы застучали. – И зачем я пошел один на омут? Лучше бы ловил у моста, там хоть люди ходят".
Вновь закричал петух. На этот раз крик птицы прозвучал еще короче, еще резче, словно петуху перерубили горло топором. Пальцы разжались, удилище упало в траву. Илья пригнулся, прячась за кустом малины. Он вел себя так, словно за ним кто-то следил, словно он был зверек, за которым охотятся.
– К дому.., к дому, мама… – прошептал он.
Он стал взбираться на откос, поскользнулся.
Ведро перевернулось, и еще живая рыба запрыгала по траве. Илья дрожащими пальцами хватал выскальзывающую рыбу, бросал в ведро.
За водой возвращаться к омуту побоялся.
И тут в третий раз вскрикнул петух. Крик был совсем короткий, как вспышка, потом стремительно оборвался, и после этого до слуха ребенка донеслись странные звуки, будто заколачивали в большую пустую бочку гвозди.
Звук доносился из-за забора, огораживавшего мельницу.
Мальчишке стало и страшно, и любопытно.
Он почувствовал, что не сможет уйти отсюда, пока не узнает, что происходит за забором.
Илья оставил ведро с рыбой, банку с червями и удочку на траве под малиновым кустом и, крадучись, двинулся к дому мельника. Из-за забора виднелась крыша, серебристая тарелка антенны и вился голубоватый дымок. Пахло чем-то странным, незнакомым, пугающим, но приятным.
Илья втянул воздух, закашлялся, запершило в горле. Тут же закрыл ладонью рот. Подобрался к дощатому забору близко-близко, уперся в него ладонями.
«Ни одной щели, ни одного вывалившегося сучка!»
Удары молотка, забивавшего гвозди, как думал мальчик, становились все чаще и чаще. Ребенку казалось, что даже забор вибрирует от этих ударов, как живой.
"Должна же быть хоть одна дырка! Должен же я видеть, что там происходит!
Ладони прилипали к доскам, к сладковатому запаху дыма примешался запах свежевыступившей смолы. Этот запах был знаком с детства и не пугал ребенка. Илья шел вдоль забора по мокрой траве и успокаивал сам себя: «Посмотрю и уйду. Взгляну один разик, кто это там так барабанит».
Он нашел щель, припал к ней и не сразу сообразил, что происходит, словно по ту сторону забора существовал совсем иной мир, доселе ему неведомый и незнакомый. Горел костер в кольце серых валунов. Огонь жгли часто, валуны потрескались и осыпались кое-где. Пламя ровно гудело. У костра в блестящей фиолетовой накидке стоял высокий мужчина и стучал ладонями в барабан, узкий и длинный, как бревно.
Между домом и костром распростерлась площадка, ровно засыпанная желтым речным песком, идеально выровненная. И на этом песке был высыпан замысловатый узор.
Илья даже не сразу распознал рисунок. Завитки, цветные пятна были нереально яркими, таких цветов в природе не бывает. Мальчишка забыл об омуте, забыл, где находится. Он смотрел как зачарованный на действие, разворачивающееся перед его глазами. Пульсировал барабан, гудело пламя. Мужчина тихо напевал в такт ударам. Мальчишка не понимал слов, но ощущал в них злую силу, как в ругательствах, слышанных им от деревенских мальчишек.
Мужчина, пританцовывая мелкими шагами, двинулся вокруг костра. Илья чуть не вскрикнул, когда его взору открылся треснувший каменный жернов, на котором лежал черный петух с перерезанным горлом. Крылья птицы еще вздрагивали, словно она пыталась взлететь.
Мужчина тем временем повернулся к Илье лицом. На его щеках, лбу горели яркие полосы, нанесенные краской, на губах алела свежая кровь.
И тут взгляды мальчика и хозяина дома встретились. Илья оцепенел, боясь пошевелиться. Он уже не сомневался, что мужчина видит его сквозь доски забора, чувствует его присутствие.
Удары барабана стали чуть реже, петух с отрубленной головой резко дернулся и затих.
– Колдун… – прошептал Илья, не находя в себе силы отойти от забора.
На окровавленных губах колдуна мелькнуло подобие улыбки, ярко блеснули розовые окровавленные зубы.
– Не бойся, – прозвучал вкрадчивый, заползающий в душу голос.
И от этого стало еще страшнее.
Мужчина простер над костром руки, и пламя рванулось ввысь, взметая снопы искр. Мальчишка зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то колдуна уже не было.
– Я же говорил, не бойся, – услышал он вкрадчивый голос у себя за спиной. На его плечо легла горячая рука. Мужчина с разрисованным смуглым лицом нагнулся и прошептал на ухо мальчишке:
– Андрей Алексеевич, – спросил секретарь Патриарха, – а может, мы пойдем прогуляемся и заодно все обсудим? Кабинет не располагает к беседе.
Холмогоров кивнул. Уже через пять минут они прогуливались у монастырской стены, где еще вовсю цвела сирень, распространяя свежий аромат. После ночного дождя все вокруг дышало спокойствием. По небу плыли легкие белые облака, гонимые теплым южным ветром.
– Благодать-то какая! – взглянув на купола соборов, сверкающие кресты, вымытые ночным дождем, произнес секретарь.
Он снял очки, и его лицо с маленькой аккуратной бородкой сразу же стало детским, наивным, а глаза почему-то увеличились в размере. Холмогоров усмехнулся и спрятал в усах улыбку.
– Святейший ознакомился с вашим заключением, Андрей Алексеевич, – секретарь Патриарха тихо ступал по песку, которым была высыпана дорожка. – Очень доволен. Он сожалеет, что не сможет с вами встретиться лично. Занемог Святейший.
– Что-нибудь серьезное? – озабоченно осведомился Холмогоров.
– Все в руце Божьей, – ответил секретарь. – Я даже не ожидал, что он так быстро прочтет заключение, – секретарь наклонился, сорвал травинку, поднес ее к глазам, любуясь. – Экая красивая!
Холмогоров не ответил, он наблюдал за голубями, воркующими у маленькой лужи, отражающей голубое небо с белыми облаками.
– Чем вы сейчас заняты, Андрей Алексеевич?
– Работаю в архиве, – коротко ответил Холмогоров.
– Продолжаете свой труд?
– Продолжаю, – сказал Холмогоров, – но так медленно все движется. Столько всего уничтожено, безвозвратно исчезло.
– Вы имеете в виду…
Холмогоров не дал договорить секретарю, кивнул. Они понимали друг друга с полуслова. Холмогоров был на пару лет старше секретаря, в свое время они вместе учились в академии.
– Католики зашевелились, – вдруг сказал секретарь, – активизировались, словно весна на них подействовала.
– Знаю, – ответил Андрей Алексеевич.
– Папа предлагает Святейшему встретиться, но Святейший не желает встречаться.
– Оно и понятно, – мягким певучим голосом произнес Холмогоров. – Я бы на его месте тоже повременил со встречей. Хотя это тянется уже не одно столетие. Когда-нибудь нужно посмотреть друг другу в глаза.
– Слишком много вопросов, – сказал секретарь.
– Я в курсе.
– Святейший просил передать благодарность за проделанную работу. Он остался очень доволен, я давно не слыхал от него столь высоких похвал.
– Я всего лишь делаю свое дело.
– Не скромничайте, Андрей Алексеевич.
То, чем вы занимаетесь, не под силу… – секретарь хотел сказать «никому», но замешкался, остановился у лужи. Голуби вспорхнули из-под ног и полетели к куполам. – То, что удается вам, Андрей Алексеевич, не знаю, кто бы еще смог сделать.
– Спасибо за похвалу. Я работаю потому, что мне нравится моя работа.
– Служба, – напомнил секретарь.
– Я не рукоположен в сан, поэтому предпочитаю считать себя наемным работником.
– Это смирение или гордыня? – усмехнулся секретарь и, не дождавшись ответа, продолжил:
– Вам, наверное, придется поехать в Ватикан в середине лета. Святейший вас наверняка благословит на эту поездку.
– Зачем? – сразу же задал вопрос Холмогоров.
– Я не знаю, – пожал плечами секретарь. – Он не стал уточнять, а я…
– Понимаю, не спросили.
– Вот именно. Так что можете готовиться.
– А что мне готовиться? – произнес Холмогоров. – Я свободен, дел у меня особых нет, только вот осталось закончить…
– Наверное, вам придется отложить работу в архиве, Андрей Алексеевич.
В руках секретаря появился аккуратный белый конверт. На нем виднелась скромная надпись от руки без подписи «Холмогорову Андрею Алексеевичу». Секретарь повертел в руках узкий конверт и отдал Холмогорову.
– Это от него. Что внутри – я не знаю.
Холмогоров опустил узкий конверт в карман серого плаща.
– Так что вот такие дела, дорогой вы мой Андрей Алексеевич.
– Хорошо.
Секретарь развернулся:
– Пойдемте. Я отдам ваше заключение с пометкой…
– Двумя пометками, если мне не изменяет память. Там требуется уточнение, – Холмогоров улыбнулся, словно наперед знал, в каких местах стоят вопросительные знаки, поставленные рукой Патриарха.
Через четверть часа Холмогоров с тонкой пластиковой папкой в руках подошел к машине, Секретарь Патриарха стоял у окна, провожая взглядом выезжающий со двора автомобиль.
* * *
Младший сын священника Павла Посохова проснулся за полчаса до рассвета. Его разбудил не будильник, не свист приятеля, не удар камешка в окошко, а истошный крик петуха. Девятилетний Илья оторвал голову от подушки, Братья сладко спали. Илья протер глаза, сбросил с кровати ноги и решительно поднялся. Он быстро, даже не зажигая свет, оделся и, подойдя к окошку, выглянул во двор. Небо на востоке едва заметно розовело."Хорошая погодка будет, – подумал мальчик. Открыл холодильник, вытащил трехлитровую банку с молоком. Налил себе полную чашку, быстро выпил молоко, заел хлебом. Отрезал почти полбуханки, положил в пластиковое ведерко.
Мать услышала возню в кухне. Она появилась в двери и, придерживая рукой цветастую штору, посмотрела на младшего сына.
– Доброе утро, мамочка, – сказал Илья.
– Какое же утро, сынок, еще ночь.
– Нет, уже не ночь, – тихо прошептал Илья. – Вот и петухи прокукарекали, что утро наступило. Я на рыбалку.
– Один? – поинтересовалась Зинаида.
– Нет, с Васькой Грушиным пойдем, он меня за огородом ждет.
– А куда пойдете? – уточнила попадья.
– На реку, – ответил Илья.
– Ясно, что на реку. В какое место? Где тебя искать?
– Мы еще не решили. Может, к мельнице пойдем, а может, к мосту.
– Лучше к мосту, – посоветовала попадья.
Мельничный омут пользовался дурной славой. Да и место было мрачноватое – низина, старые деревья, подмытые корни, черные сгнившие сваи, торчащие прямо из воды, похожие на источенные зубы во рту старика.
– К мосту идите.
– Хорошо, мамочка.
Женщина подошла к столу, убрала в холодильник банку с молоком, чашку поставила в умывальник и, перекрестив сына, пошла в спальню досыпать.
Илья вышел из дому, достал из-под крыльца консервную банку с червями, вынес из сарая ореховую удочку. Коробочка с крючками и грузилами лежала в нагрудном кармане куртки.
Илья зашагал босиком по огороду среди цветущего картофеля. Земля после ночи была прохладной, и мальчик иногда вздрагивал. Минут десять он смотрел в сторону дома Васьки Грушина, но тот так и не появился.
«Ладно, – подумал Илья, – пойду. Он меня на реке найдет».
Васька никогда не подводил. Илья был довольно самостоятельным мальчишкой, как и большинство его сверстников. Окрестности знал прекрасно, без взрослых ходил в лес за грибами или ягодами и уже года два один ходил на рыбалку. До моста было километра два, а до мельничного омута – километр с небольшим.
Илья постоял немного на развилке двух тропинок, переминаясь с ноги на ногу, затем положил удилище на плечо и зашагал через рожь к мельничному омуту. Во-первых, и Ваське Грушину в случае чего найти его будет проще, да и шансов поймать большую рыбу в омуте больше, чем у моста. Вихрастая голова мальчика с ореховым удилищем на плече плыла над полем.
В низине стоял туман. И чем ближе к реке, тем туман становился гуще, плотнее. Но Илью это не пугало. Вскоре он уже подошел к реке, ощутив ее влажное дыхание, услышал шум воды, и его сердце радостно забилось в предвкушении рыбалки. Мальчишка остановился перед выбором: пойти направо или налево. Он подумал и решил: пойду направо.
Вскоре из тумана возникли очертания высокого дощатого забора и силуэт крытой шифером крыши большого дома, который недавно купил приезжий незнакомец;, в считанные месяцы отремонтировал, огородил неприступным забором.
Илья прошел рядом с забором по высокой, мокрой от росы траве, услыхал, как там, за забором, закричал петух. Но крик птицы показался ему не радостным, а, наоборот, тревожным и даже злым, словно петух сердился на солнце, которое никак не хочет появляться на небе, никак не выползет из-за горизонта. Однако тревожные мысли мгновенно исчезли, едва мальчик увидел воду и услышал плеск крупной рыбы.
«Окунь, наверное, – решил он. – Подберусь тихонько и сразу же попробую на червя».
Он на ходу заглянул в ведро, где в большой консервной банке, прикрытые мхом, ждали своего часа черви. На старом глубоком мельничном омуте часто попадалась крупная рыба, а вот у моста бралась только плотва, уклея, красноперка и подлещики. А на омуте можно было вытащить килограммового окуня, крупного голавля и, если повезет, огромного судака.
Илья осторожно подобрался к берегу. Не доходя до воды несколько шагов, присел, размотал удочку. Насадил на крючок двух жирных червей, поднял поплавок повыше. Почти крадучись по высокой мокрой траве, он приблизился к срезу воды. Он осторожно забросил наживку, положил удилище на траву – так, что только кончик торчал над водой, – и замер, глядя на застывший в темно-коричневой воде белый поплавок из гусиного пера. Поплавок не долго оставался неподвижным. Он едва заметно вздрогнул. Илья положил руку на удилище. Поплавок вздрогнул еще раз, а затем вынырнул из воды и завалился на бок.
– Ну же, ну, тяни! – шептал мальчик.
И гусиное перо, а вернее, рыба, невидимая в темной воде, словно услышала слова Ильи и потащила наживку. Поплавок нырнул, скрылся под водой, кончик удилища изогнулся. Илья подсек, почувствовал рыбу и медленно начал выводить. Рыба билась, леска звенела, с нее сыпались капельки воды.
И наконец мальчик смог поднять крупную серебристую рыбину к поверхности.
«Язь!» – подумал он, медленно подводя рыбу к берегу, а затем резко выбрасывая ее в высокую мокрую траву.
Рыба сорвалась с крючка уже на берегу.
Мальчик бросился на нее, прижал руками к траве. Это был неплохой язь граммов на восемьсот. Илья сжимал его упругое тело, красноватый хвост затрепетал, рыба все время открывала рот.
«Вот так, – подумал Илья. – Только пришел, первый заброс и на тебе, язь взялся! На рассвете всегда так».
Он аккуратно зачерпнул воды, опустил рыбу в ведро и дрожащими пальцами принялся наживлять скользкого червя на крючок.
Минут пятнадцать поплавок стоял неподвижно, даже стрекоза с капельками росы на крыльях уселась на него, как на веточку, торчащую из воды. Мальчишку поведение насекомого начало раздражать, и он, тронув удилище, пошевелил поплавком. Стрекоза сорвалась и унеслась к вершинам старых ив, под кронами которых и сидел юный рыболов.
Поплавок дрогнул, качнулся и медленно стал тонуть. Мальчик подсек, почувствовал биение рыбы в глубине темной воды и принялся медленно выводить ее на поверхность. На крючке оказался окунь средних размеров. Он успел глубоко заглотить крючок, и Илья пару минут возился с бьющейся в руках рыбиной, выдирая крючок из пасти. Когда ему это удалось, он по старой рыбацкой привычке насадил нового червя, плюнул на него и аккуратно забросил в то же место, где случилась предыдущая поклевка.
Но на этот раз то ли рыба ушла, то ли погода начала меняться, но четверть часа поплавок оставался неподвижным.
«Может, стоит место поменять?» – подумал мальчишка.
Илья осмотрелся. Что-то странное произошло в окружающем его мире. Вода словно застыла, сделалась стеклянной, даже водомерки перестали сновать по поверхности. Ветви деревьев, листва застыли, а синева неба сделалась глубокой, как бывает поздним вечером. Мальчишка прислушался: ни кузнечика в траве не услышишь, ни пчела не жужжит. И птицы смолкли. Ему показалось, что он остался один на всем белом свете.
Холодная дрожь прошла по телу. Илья дернул удилище и смотал леску. Хотелось бежать, но ноги словно налились свинцом. Попов сын пошевелил пальцами и зябко поежился. Чтобы придать себе уверенности, крикнул:
– Эй!
Его крик словно потонул в загустевшем воздухе. И тут эту плотную тишину разорвал, разрезал, разломал надрывный крик петуха. Крик прозвучал как вопль утопающего в открытом море и остался без ответа.
Илья схватил ведро, удилище, банку с червями и стал выбираться подальше от омута.
«Где же солнце?» – подумал мальчик, запрокинул голову и посмотрел в небо.
Высоко черным крестом висел в воздухе ястреб. Птица казалась приклеенной к синеве неба.
"Кого он высматривает? – подумал мальчишка и вдруг понял:
– Меня! – Холодный пот побежал по позвоночнику, зубы застучали. – И зачем я пошел один на омут? Лучше бы ловил у моста, там хоть люди ходят".
Вновь закричал петух. На этот раз крик птицы прозвучал еще короче, еще резче, словно петуху перерубили горло топором. Пальцы разжались, удилище упало в траву. Илья пригнулся, прячась за кустом малины. Он вел себя так, словно за ним кто-то следил, словно он был зверек, за которым охотятся.
– К дому.., к дому, мама… – прошептал он.
Он стал взбираться на откос, поскользнулся.
Ведро перевернулось, и еще живая рыба запрыгала по траве. Илья дрожащими пальцами хватал выскальзывающую рыбу, бросал в ведро.
За водой возвращаться к омуту побоялся.
И тут в третий раз вскрикнул петух. Крик был совсем короткий, как вспышка, потом стремительно оборвался, и после этого до слуха ребенка донеслись странные звуки, будто заколачивали в большую пустую бочку гвозди.
Звук доносился из-за забора, огораживавшего мельницу.
Мальчишке стало и страшно, и любопытно.
Он почувствовал, что не сможет уйти отсюда, пока не узнает, что происходит за забором.
Илья оставил ведро с рыбой, банку с червями и удочку на траве под малиновым кустом и, крадучись, двинулся к дому мельника. Из-за забора виднелась крыша, серебристая тарелка антенны и вился голубоватый дымок. Пахло чем-то странным, незнакомым, пугающим, но приятным.
Илья втянул воздух, закашлялся, запершило в горле. Тут же закрыл ладонью рот. Подобрался к дощатому забору близко-близко, уперся в него ладонями.
«Ни одной щели, ни одного вывалившегося сучка!»
Удары молотка, забивавшего гвозди, как думал мальчик, становились все чаще и чаще. Ребенку казалось, что даже забор вибрирует от этих ударов, как живой.
"Должна же быть хоть одна дырка! Должен же я видеть, что там происходит!
Ладони прилипали к доскам, к сладковатому запаху дыма примешался запах свежевыступившей смолы. Этот запах был знаком с детства и не пугал ребенка. Илья шел вдоль забора по мокрой траве и успокаивал сам себя: «Посмотрю и уйду. Взгляну один разик, кто это там так барабанит».
Он нашел щель, припал к ней и не сразу сообразил, что происходит, словно по ту сторону забора существовал совсем иной мир, доселе ему неведомый и незнакомый. Горел костер в кольце серых валунов. Огонь жгли часто, валуны потрескались и осыпались кое-где. Пламя ровно гудело. У костра в блестящей фиолетовой накидке стоял высокий мужчина и стучал ладонями в барабан, узкий и длинный, как бревно.
Между домом и костром распростерлась площадка, ровно засыпанная желтым речным песком, идеально выровненная. И на этом песке был высыпан замысловатый узор.
Илья даже не сразу распознал рисунок. Завитки, цветные пятна были нереально яркими, таких цветов в природе не бывает. Мальчишка забыл об омуте, забыл, где находится. Он смотрел как зачарованный на действие, разворачивающееся перед его глазами. Пульсировал барабан, гудело пламя. Мужчина тихо напевал в такт ударам. Мальчишка не понимал слов, но ощущал в них злую силу, как в ругательствах, слышанных им от деревенских мальчишек.
Мужчина, пританцовывая мелкими шагами, двинулся вокруг костра. Илья чуть не вскрикнул, когда его взору открылся треснувший каменный жернов, на котором лежал черный петух с перерезанным горлом. Крылья птицы еще вздрагивали, словно она пыталась взлететь.
Мужчина тем временем повернулся к Илье лицом. На его щеках, лбу горели яркие полосы, нанесенные краской, на губах алела свежая кровь.
И тут взгляды мальчика и хозяина дома встретились. Илья оцепенел, боясь пошевелиться. Он уже не сомневался, что мужчина видит его сквозь доски забора, чувствует его присутствие.
Удары барабана стали чуть реже, петух с отрубленной головой резко дернулся и затих.
– Колдун… – прошептал Илья, не находя в себе силы отойти от забора.
На окровавленных губах колдуна мелькнуло подобие улыбки, ярко блеснули розовые окровавленные зубы.
– Не бойся, – прозвучал вкрадчивый, заползающий в душу голос.
И от этого стало еще страшнее.
Мужчина простер над костром руки, и пламя рванулось ввысь, взметая снопы искр. Мальчишка зажмурился. А когда вновь открыл глаза, то колдуна уже не было.
– Я же говорил, не бойся, – услышал он вкрадчивый голос у себя за спиной. На его плечо легла горячая рука. Мужчина с разрисованным смуглым лицом нагнулся и прошептал на ухо мальчишке: