Страница:
«Ну вот, снова начинается», – подумал Аркадий Карпович.
Но он знал, болезненный момент придется пережить, принять его, как данность.
– У меня есть разрешение на то, чтобы предложить вам сотрудничество. Документ в этой папке, в двух экземплярах, один мне, другой вам.
Петраков разложил на столе бумаги и тут же взглядом выхватил две, абсолютно одинаковые.
– Ученого вашего класса, – словно сквозь туман доносилось до Петракова, – трудно найти в мире. Глубокое знание проблемы.
Буквы расплывались, голова кружилась.
– Что?
– Вы согласны немного поработать над прежней тематикой?
– Но документы, результаты исследований…
– Мы не покушаемся на то, что сделано вами раньше. Нам нужны ваши знания, умения. Вы согласны сотрудничать?
– Все это так неожиданно…
Японец поправил на коленях портфель.
– Так много советских ученых осталось без лабораторий, без возможности работать. Наш университет готов предоставить работу многим талантливым ученым.
– Но у меня даже нет нужной литературы…
– Мы доставим все, что вам потребуется для работы. Я думаю, люди, основавшие российско-японский университет, сумеют договориться с вашим руководством, чтобы после окончания исследований вы вернулись к преподавательской работе.
И тут Петраков понял, даже не сказав «да», он дал согласие, ведь теперь он обсуждал с японцем уже последствия сотрудничества. И понял, допустил ошибку. Сперва следует договориться о деньгах, об условиях работы, нельзя продавать себя дешево.
– Где конкретно вы предлагаете мне поработать?
– Здесь, в России, хотя и не в Москве, – уклончиво ответил японец.
– Где именно?
– Если бы под руками нашлась карта, я показал бы вам. Это Прибайкалье. В распоряжение университета передана биологическая станция, законсервированная пять лет тому назад. Оборудование мы поставим из Японии, реактивы, расходные материалы – тоже. Вам придется покинуть столицу на полгода, зато потом… – и японец замолчал, хитро улыбаясь, похлопывая ладошкой по портфелю.
А у Петракова язык не поворачивался спросить о деньгах, хотя именно они, их количество, интересовали его больше всего.
– Как вы понимаете, оплата будет зависеть от того, насколько успешно сложится ваша деятельность, но кое-что я мог бы предложить вам лишь за одно слово «да», – японец запустил руку в портфель и ловко, одним движением вынул из нее две пачки стодолларовых купюр. – Двадцать тысяч.
Пачки легли на край стола, ровно посередине между гостем и хозяином. И хоть Петраков понимал, что если бы все было чисто, то с ним бы ни в коем случае не расплачивались наличными, подвинул деньги к себе.
– Столько же вам передадут перед отъездом.
И если мы получим необходимые результаты, шестьдесят тысяч составят окончательный расчет. Сто тысяч – это не так и много, но большими финансами мы не располагаем. Решайте.
«Даже если кроме сорока тысяч я не получу ни копейки, – подумал Петраков, – этого мне хватит».
– Двести тысяч, – сказал он.
Японец пожал плечами:
– К сожалению, финансовые вопросы обсуждать со мной бесполезно. Мне довели сумму в сто тысяч долларов и эта сумма окончательная, – он качнул носками ботинок, коснулся ими пола, будто бы собирался подняться и уйти. С его лица исчезла улыбка. – К тому же, у меня было предписание начинать с пятидесяти тысяч.
– Сто пятьдесят, – дрогнувшим голосом произнес Петраков и подумал, можно ли назвать сто пятьдесят тысяч суммой с пятью нулями, ведь нулей то четыре.
И внезапно услышал в ответ:
– Хорошо. Сто пятьдесят. Утрясти повышение гонорара я беру на себя. Вы согласны, Аркадий Карпович?
– Когда мы подпишем договор? Когда нужно приступать к работе? От кого я получу точное задание? – начал засыпать вопросами доктора Фудзимото Петраков.
– В самое ближайшее время. Вы же никуда не собираетесь уезжать из города?
– Нет.
– Ну, вот и отлично. Вы обещаете нам сотрудничество, я обещаю вам вознаграждение. Я обязательно отыщу вас в ближайшие дни, – японец поднялся и протянул руку. – Всего хорошего, Аркадий Карпович, рад был с вами познакомиться лично, – и, не дожидаясь ответных любезностей, японец вышел в гостиную.
В доме стояла непривычная тишина. Дети сидели в углу дивана, настороженно поглядывая на гостя, в кухне не звенела посуда, из комнаты дочери не доносилось звуков музыки.
– Хорошие ребята, – усмехнулся японец, глядя на внуков Петракова.
– Я проведу вас.
Доктор Фудзимото взглядом указал на пачки долларов, лежавшие на столе в кабинете, как бы намекая Петракову, мол, пока их никто не видел, лучше убрать.
Когда Аркадий Карпович бросил деньги в ящик письменного стола и закрыл его на ключ, щелкнул замок входной двери. Гость ушел.
А жена и дочь бросились с расспросами к Аркадию Карповичу:
– Кто это? Что предлагал?
– Пока еще ничего определенного, – отнекивался Петраков, – но, возможно, мне предложат работу в новом российско-японском университете.
– И платить, наверное, хорошо будут? – дочь с уважением смотрела на отца. Такое в последние годы случалось не часто.
Петракову хотелось достать из ящика деньги и небрежно бросить их на стол, мол, посмотрите, меня ценят, я кое-что могу. И это только начало.
Но вместо этого он пожал плечами:
– Не знаю, видно будет.
И тут взгляд жены упал на дверь гардероба, чуть приоткрытую. Она конечно же не могла рассмотреть что там в темноте, но, наверное, чувствовала по волнению мужа. Сделала шаг.
Аркадий Карпович, заступил ей дорогу, чуть приподнял руку, останавливая. Женщины обычно ревниво относятся к тому, если мужья начинают сами покупать себе одежду, будто делают это не столько для своих жен, сколько для других женщин. Не являлась исключением и жена Петракова.
– Аркаша…
– Сколько раз я просил тебя не называть меня Аркашей! У меня есть имя.
– Аркадий, – тут же исправилась женщина, но это не изменило ситуацию.
Петраков, как вкопанный, стоял на ее дороге, не подпуская к гардеробу, будто от этого зависели его жизнь или смерть. И жена отступила, зная наперед, что стань она настаивать, все кончится скандалом.
– Это так необычно, – понизила она голос, – раньше к тебе такие гости не ходили.
– Я ученый с… – он хотел добавить «с мировым именем», но благоразумие взяло верх, – с определенными дарованиями и нет ничего странного в том, что за рубежом интересуются моими разработками.
– Папа…
– Отец знает, что делает.
Дочь покосилась на отца. Она старалась припомнить, когда в последний раз он ходил в лабораторию, проводил исследования. Кое-что смутное она припоминала со времен детства. Его исследовательская работа закончилась, когда ей было лет тринадцать-четырнадцать.
Петракову буквально пришлось выталкивать из кабинета родственников, потому что в приоткрытую дверь просовывали головы внуки.
– Все. Просто человек зашел поинтересоваться как я живу и предложил мне работу. Возможно, я соглашусь. Оставьте меня одного, – он навалился плечом на дверь и тут же задвинул ригель защелки. – Уф! – выдохнул и осмотрелся.
Теперь собственный кабинет казался ему несколько чужим. Не всегда хватало средств оборудовать его в соответствии с собственным вкусом.
В мыслях Петраков уже находился далеко от своего дома.
"Как же давно это было? – думал он. – Прибайкалье, опытная станция, лаборатории, полигоны… А теперь все вернется? Конечно, кроме молодости. Боже мой, какие у меня были лаборантки!
Я менял их, как хотел. Надоедала одна, брал другую. И хоть начальство понимало зачем я это делаю, всегда шло навстречу, кроме, конечно, академика Богуславского. Но он, хоть и голова, но должен был подчиняться людям в погонах.
А с ними я находил общий язык куда быстрее, чем академик. Чемодан…" – лихорадочно подумал Петраков, будто бы ехать ему нужно было с самого утра завтра.
Он пододвинул единственный стул к гардеробу и с антресолей достал добротный кожаный чемодан, купленный им пятнадцать лет тому назад. Он не любил новомодных вещей, а этот чемодан был выполнен в классическом стиле.
Он мог быть изготовлен и пятьдесят лет тому назад и через десять лет, в будущем. Металлическая окантовка, хорошо выделанная кожа.
С трепетом Аркадий Карпович приподнял крышку и взял в руки те немногочисленные рабочие записи, которые ему удалось прибрать к рукам, вынести из лаборатории. Кое-какие записи он делал дома поздно вечером, приезжая из Черноголовки на служебной машине, словно бы знал наперед – записи, которые не в силах удержать даже самая цепкая память, еще пригодятся, сослужат ему хорошую службу. Многого, конечно, недоставало.
"Какого черта, все-таки, им от меня надо? Может, поговорят, да и откажутся от бредовой идеи?
Ну, нет, деньги просто так не дают, им подавай реальный результат", – решил Петраков.
Он пытался убедить себя, что двадцать тысяч долларов – это куда больше, чем подписанные, скрепленные печатями договора. Он обманывал себя, понимая, что от него тщедушному японцу может потребоваться только одно – вирус, выведенный в конце шестидесятых годов, способный поражать лишь белых людей и не наносить вреда представителям желтой расы. Это было очевидно, стоило только взглянуть на него и на японца со стороны. Но Аркадий Карпович боялся думать об этом. Да и чего, собственно, думать, если российско-японский университет создан под патронажем Совета безопасности, в число его учредителей входят государственные чиновники.
«Что, они хуже меня понимают ради чего все это затевается? Не я, а они поставлены блюсти государственные тайны. К тому же, я наверняка не первая фигура в этой игре. Они станут грести деньги, а я останусь в стороне?»
Перед глазами Аркадия Карповича стояла типичная для ученого проблема. И не он первый должен был дать ответ на сложный вопрос: имеет ли право ученый передавать плоды своих разработок в руки людей ненадежных, возможно, даже врагов? Но Петраков изменил формулировку вопроса, как делали до этого его предшественники: если не я, то кто-то другой.
– Кто? – тут же спросил он себя.
Он знал лишь двух людей в мире, способных в короткое время воспроизвести результаты давних исследований – он и академик Богуславский. И тут ему сделалось не по себе. Петраков сообразил:
«Да, именно двое, а не кто-то один из двоих»
Сам он являлся хорошим исполнителем, мог продуктивно развивать чужие идеи. А Богуславский со своей несобранностью, со склонностью к философствованию и морализаторству мог лишь генерировать идеи, и был абсолютно не приспособлен к администрированию.
«Даже лаборанток не мог запретить мне менять!» – мстительно подумал Аркадий Карпович и усмехнулся, вынув из чемодана последнюю пачку исписанных мелким почерком дневников.
Бумага местами пожелтела, края страниц выкрошились. Теперь Петракову было немного смешно смотреть на записи, сделанные от руки.
В последние годы он почти не пользовался ручкой, записи вел на компьютере в университете, и когда приходилось подписывать документы долго хлопал себя по карманам, а потом, извиняясь, просил у человека, принесшего документы на подпись:
– Ручки у вас не найдется?
Сколько раз он обещал себе, что купит дешевую шариковую ручку именно для подписей и всегда будет носить ее с собой, потому что чернила в его вечном пере быстрее высыхали, чем кончались. А каждый раз промывать ручку теплой водой не хватало терпения. Да и жена потом ругалась.
– Бо-гу-слав-ский, – по слогам проговорил Петраков.
"Наверняка они наведаются и к нему. Но это бесполезно, человек, так рьяно ударившийся в религию на закате жизни, уже не свернет с выбранного пути. У него в голове не таблицы и не константы, а псалмы и стихи из святого писания.
Предупредить его, что ли?"
Но он даже не мог себе представить как наберет сейчас телефонный номер, что скажет Богуславскому, ведь они не общались столько лет.
«Предупредить, чтобы не соглашался? Но сам-то я уже согласился. Попытаться уговорить сотрудничать? Но Богуславский упрям. Эх, небось, у него тоже сохранились записи. Он-то имел больше возможностей работать с материалами, ему даже позволяли кое-что брать домой… Лишь бы он не надумал сжечь записи в печке! Хотя какая к черту печка в московской квартире?»
Петраков ощущал себя так, словно собрался в отпуск. Сидел на полу возле вороха одежды, перебирал, что может ему понадобиться в Прибайкалье. Отбор производил тщательно. Первыми в чемодан попали такие необходимые вещи, как катушка ниток с иголками, ножнички, электробритва, авторучка, которой давно не пользовался, завернутая в пару полиэтиленовых пакетов бутылочка с чернилами, закрученные в бумагу и перевязанные липкой лентой дневники с рабочими записями, аптечка с набором таблеток на все случаи жизни. Все это аккуратно перекладывалось свитерами, рубашками.
К позднему вечеру Петраков не мог бы вспомнить ни одной вещи, которую он забыл. Чемодан наполнился точно до краев, крышка закрылась.
Аркадий Карпович стянул ремни и попытался поднять его на антресоль, но сил не хватало. Тогда он поставил чемодан под письменный стол – так, чтобы его не было видно из двери, и радостный, спокойный вышел в гостиную, не забыв запереть за собой дверь на ключ.
Дочь, сидевшая в кресле, занервничала, не зная куда деть газету, в которой она просматривала объявления о продаже и купле квартир.
Она занималась этим чуть ли не каждый вечер в тайне от отца. Сперва просматривала колонки, в которых значились квартиры, расположенные в центре, в домах сталинской застройки, трехкомнатные. Цифры поражали ее. Их квартира наверняка стоила не меньше. Продав ее, можно было бы купить две приличные квартиры такой же площади в уже обжитых районах возле станций метро. Какая, в сущности, разница что у тебя видно из окна – Кремлевские звезды или полоска леса на горизонте, если подземка может доставить тебя к центру города минут за двадцать-двадцать пять? Всего лишь минут по пятнадцать терять каждый день, но зато чувствовать себя независимо.
Она хотела вместе с газетой уйти в комнату, но отец попросил:
– Дай-ка я посмотрю.
– Я вот думала велосипеды ребятам купить, – соврала женщина, зная нелюбовь отца к разговорам о размене.
– У них же есть.
– Растут, нужно купить взрослые – раскладные, такие, чтобы на вырост сгодились. У них все: и руль и сиденье регулируются.
По взгляду Петракова дочь поняла, тот ей не верит, прекрасно знает зачем она просматривала газету. Он взял рекламное издание в руки и даже не стал скрывать что именно он ищет. Теперь казавшаяся ранее недосягаемой покупка квартиры для дочери представлялась ему доступной.
– Аркадий, ужин готов, – позвала из кухни жена.
– Давай накроем сегодня в гостиной, – торжественно произнес Аркадий Карпович.
– С чего это вдруг?
– Раньше мы всегда ужинали в гостиной, а потом как-то незаметно перебрались на кухню, – рассмеялся Петраков.
– Как хочешь…
К ужину Аркадий Карпович вышел в новом костюме, при галстуке, в белоснежной рубашке.
В руке он держал припрятанную на торжественный случай бутылку коньяка. И сколько от него не добивались – по какому поводу праздник, он упорно отмалчивался, многозначительно хмыкал, боясь лишь одного – чтобы так хорошо начавшееся дело не провалилось.
– Как идут дела на постройке храма? – Учитель покосился на забранное жалюзи окно, сквозь планки виднелся бетоносмеситель – тяжелый КамАЗ, примостившийся у здания.
– По графику, – поднялся главный инженер стройуправления-подрядчика и принялся докладывать детали.
Все просьбы, кроме одной – прислать еще десять человек сектантов на стройку, Учитель отклонил. Затем обсуждали и другие хозяйственные вопросы, среди которых был и такой – кто достанет дохлого кота из колодца, который упал туда на прошлой неделе. Самое странное, именно этот вопрос отнял больше всего времени. Учитель уже утомился, когда поднялся один из проповедников, облаченный в лиловую ризу:
– Скоро прибудет партия новообращенных из Москвы, необходимо провести инициацию части уже живущих здесь.
Учитель приободрился, процесс посвящения «избранных» в «спасенных» был его любимым обрядом, а пропорция между первыми и вторыми поддерживалась неукоснительно.
– Скольких человек, брат Василий, вы планируете к посвящению?
– Десять мужчин и пять женщин.
– Отлично, я проведу обряд в полдень на Святой горе.
Учитель махнул рукой, давая понять, что совещание окончено, и принялся сосредоточенно перебирать четки.
Ровно в полдень джип с Учителем подъехал к горе, которую в сектантской деревне называли Святой, хотя местные жители окрестили ее Говноедкой. О делах секты местные знали не по наслышке, некоторые из них работали в деревне.
Машина проследовала перед коленопреклоненными сектантами, ожидавшими посвящения, и, натужно ревя мотором, принялась взбираться по крутому склону.
На лишенной растительности вершине горы уже горел костер и стоял помост, выстеленный тугими подушками. Учитель подобрал полы одеяния и присел на самый край.
– Приведите первую пару, – распорядился он.
Его приказание продублировал по рации начальник охраны. Пока первая пара сектантов поднималась в гору, один из проповедников давал Учителю краткую информацию о посвящаемых:
– Они супруги. Алина и Борис Пономаревы.
Из Москвы. Передали нашей общине пятьдесят тысяч – деньгами и имуществом. В числе «избранных» пребывают уже семь месяцев. Алине тридцать пять, Борису сорок лет.
Учитель кивнул, показывая, что больше информации ему не надо. На поляне появились двое сектантов: мужчина с жидкой бородкой и в очках с одним треснутым стеклом и женщина – миловидная, но с абсолютно фанатичным лицом. Они опустились на колени, подползли к Учителю, тот позволил им поцеловать край своего одеяния.
– Вы долго ожидали посвящения, – громогласно объявил Учитель, поднимаясь, – и вот этот день настал. Сегодня вы станете не только избранными, но и спасенными. Вы окончательно отречетесь от мира, погрязшего во грехе, из которого пришли ко мне, обретете жизнь вечную.
Станьте, как Адам и Ева в дни сотворения мира!
Сбросьте одежды прежней жизни!
Мужчина и женщина разделись, их одежду собрал один из охранников и бросил в огонь. Теперь муж и жена стояли перед учителем голые, их кожа на морозе покрылась пупырышками, местами приобрела синеватый оттенок.
– Готовы-ли вы, Борис и Алина, к посвящению? Порвали-ли вы, выполняя заветы учения, с прежней своей жизнью? Не жалеете-ли вы о чем-нибудь в прошлом?
– Нет… – трижды ответили мужчина и женщина.
– Сильны-ли в вере?
– Да…
– Испытай их! – бросил Учитель охраннику.
Тот подошел к женщине и принялся двумя руками ощупывать ее тело так, как если бы собирался прямо сейчас заняться с нею любовью. Ее лицо оставалось непроницаемым, мужчина на время перестал стучать зубами от холода, и не отрываясь смотрел в глаза охраннику.
– Что ты чувствуешь, Борис? – вопросил Учитель.
– Спокойствие, Учитель. То, что принадлежит Богу, не может принадлежать человеку, – заучено ответил посвящаемый.
– А ты, Алина?
Прозвучал тот же ответ.
– Грех не только в мыслях людских, в делах людских, но и в теле человеческом. Готовы ли вы вобрать в себя грехи братьев и сестер ваших, не осквернившись?
Мужчина и женщина кивнули.
– Принесите им причастие!
Охранник, задержав дыхание открыл алюминиевый бачок и черпаком налил до половины две миски, бросил в них две ложки и подал сектантам.
– Вот, в руках ваших все земные искушения: похоть, желания, зависть, деньги, имущество. Вот то, во что это все превратилось – в мисках ваших испражнения братьев и сестер ваших. Все земное, предметы зависти и коварства, престижа и богатства – суть испражнения. Вот конец концов всего земного. Почувствуйте истинный вкус земных благ, доступный лишь посвященным, способным увидеть в земном суть его, и возжелайте истинных благ – духовных и небесных, вечных, не подвластных гниению и времени. Примите скверну, укротите алчную плоть, но душ ваших чистых она не коснется, если сильна ваша вера, и вы способны не только смотреть, но и видеть.
И мужчина и женщина принялись ложками торопливо черпать из мисок, давясь и захлебываясь.
Учитель же благоговейно сложил руки и закатил глаза. Он думал:
"Я сумел сломать их, они с радостью хлебают экскременты из выгребной ямы поселка. У них больше нет воли. Это не люди, а зомби. Они уже никогда не смогут сопротивляться моему желанию, моим приказам. Именно такие потом, не спрашивая, не размышляя, разнесут изготовленную в «святой деревне» заразу по всему миру.
Выльют ее в водозаборы, окропят ею хлеб, подмешают в лекарства.., она войдет в каждый дом.
И сперва вся Россия, за ней все человечество, будет жрать дерьмо…"
Начальник охраны старался не смотреть на «причащающихся», но даже это его не спасло. Заслышав скрежет ложки по дну пустой миски, он рванулся к деревьям, уперся руками в ствол старой ели. Здоровенного мужчину выворачивало наизнанку, он блевал до рези в горле и никак не мог остановиться.
– Благословляю вас, – спокойно проговорил Учитель, – с этого момента вы обрели спасение.
Пусть приведут следующую пару.
Глава 13
Но он знал, болезненный момент придется пережить, принять его, как данность.
– У меня есть разрешение на то, чтобы предложить вам сотрудничество. Документ в этой папке, в двух экземплярах, один мне, другой вам.
Петраков разложил на столе бумаги и тут же взглядом выхватил две, абсолютно одинаковые.
– Ученого вашего класса, – словно сквозь туман доносилось до Петракова, – трудно найти в мире. Глубокое знание проблемы.
Буквы расплывались, голова кружилась.
– Что?
– Вы согласны немного поработать над прежней тематикой?
– Но документы, результаты исследований…
– Мы не покушаемся на то, что сделано вами раньше. Нам нужны ваши знания, умения. Вы согласны сотрудничать?
– Все это так неожиданно…
Японец поправил на коленях портфель.
– Так много советских ученых осталось без лабораторий, без возможности работать. Наш университет готов предоставить работу многим талантливым ученым.
– Но у меня даже нет нужной литературы…
– Мы доставим все, что вам потребуется для работы. Я думаю, люди, основавшие российско-японский университет, сумеют договориться с вашим руководством, чтобы после окончания исследований вы вернулись к преподавательской работе.
И тут Петраков понял, даже не сказав «да», он дал согласие, ведь теперь он обсуждал с японцем уже последствия сотрудничества. И понял, допустил ошибку. Сперва следует договориться о деньгах, об условиях работы, нельзя продавать себя дешево.
– Где конкретно вы предлагаете мне поработать?
– Здесь, в России, хотя и не в Москве, – уклончиво ответил японец.
– Где именно?
– Если бы под руками нашлась карта, я показал бы вам. Это Прибайкалье. В распоряжение университета передана биологическая станция, законсервированная пять лет тому назад. Оборудование мы поставим из Японии, реактивы, расходные материалы – тоже. Вам придется покинуть столицу на полгода, зато потом… – и японец замолчал, хитро улыбаясь, похлопывая ладошкой по портфелю.
А у Петракова язык не поворачивался спросить о деньгах, хотя именно они, их количество, интересовали его больше всего.
– Как вы понимаете, оплата будет зависеть от того, насколько успешно сложится ваша деятельность, но кое-что я мог бы предложить вам лишь за одно слово «да», – японец запустил руку в портфель и ловко, одним движением вынул из нее две пачки стодолларовых купюр. – Двадцать тысяч.
Пачки легли на край стола, ровно посередине между гостем и хозяином. И хоть Петраков понимал, что если бы все было чисто, то с ним бы ни в коем случае не расплачивались наличными, подвинул деньги к себе.
– Столько же вам передадут перед отъездом.
И если мы получим необходимые результаты, шестьдесят тысяч составят окончательный расчет. Сто тысяч – это не так и много, но большими финансами мы не располагаем. Решайте.
«Даже если кроме сорока тысяч я не получу ни копейки, – подумал Петраков, – этого мне хватит».
– Двести тысяч, – сказал он.
Японец пожал плечами:
– К сожалению, финансовые вопросы обсуждать со мной бесполезно. Мне довели сумму в сто тысяч долларов и эта сумма окончательная, – он качнул носками ботинок, коснулся ими пола, будто бы собирался подняться и уйти. С его лица исчезла улыбка. – К тому же, у меня было предписание начинать с пятидесяти тысяч.
– Сто пятьдесят, – дрогнувшим голосом произнес Петраков и подумал, можно ли назвать сто пятьдесят тысяч суммой с пятью нулями, ведь нулей то четыре.
И внезапно услышал в ответ:
– Хорошо. Сто пятьдесят. Утрясти повышение гонорара я беру на себя. Вы согласны, Аркадий Карпович?
– Когда мы подпишем договор? Когда нужно приступать к работе? От кого я получу точное задание? – начал засыпать вопросами доктора Фудзимото Петраков.
– В самое ближайшее время. Вы же никуда не собираетесь уезжать из города?
– Нет.
– Ну, вот и отлично. Вы обещаете нам сотрудничество, я обещаю вам вознаграждение. Я обязательно отыщу вас в ближайшие дни, – японец поднялся и протянул руку. – Всего хорошего, Аркадий Карпович, рад был с вами познакомиться лично, – и, не дожидаясь ответных любезностей, японец вышел в гостиную.
В доме стояла непривычная тишина. Дети сидели в углу дивана, настороженно поглядывая на гостя, в кухне не звенела посуда, из комнаты дочери не доносилось звуков музыки.
– Хорошие ребята, – усмехнулся японец, глядя на внуков Петракова.
– Я проведу вас.
Доктор Фудзимото взглядом указал на пачки долларов, лежавшие на столе в кабинете, как бы намекая Петракову, мол, пока их никто не видел, лучше убрать.
Когда Аркадий Карпович бросил деньги в ящик письменного стола и закрыл его на ключ, щелкнул замок входной двери. Гость ушел.
А жена и дочь бросились с расспросами к Аркадию Карповичу:
– Кто это? Что предлагал?
– Пока еще ничего определенного, – отнекивался Петраков, – но, возможно, мне предложат работу в новом российско-японском университете.
– И платить, наверное, хорошо будут? – дочь с уважением смотрела на отца. Такое в последние годы случалось не часто.
Петракову хотелось достать из ящика деньги и небрежно бросить их на стол, мол, посмотрите, меня ценят, я кое-что могу. И это только начало.
Но вместо этого он пожал плечами:
– Не знаю, видно будет.
И тут взгляд жены упал на дверь гардероба, чуть приоткрытую. Она конечно же не могла рассмотреть что там в темноте, но, наверное, чувствовала по волнению мужа. Сделала шаг.
Аркадий Карпович, заступил ей дорогу, чуть приподнял руку, останавливая. Женщины обычно ревниво относятся к тому, если мужья начинают сами покупать себе одежду, будто делают это не столько для своих жен, сколько для других женщин. Не являлась исключением и жена Петракова.
– Аркаша…
– Сколько раз я просил тебя не называть меня Аркашей! У меня есть имя.
– Аркадий, – тут же исправилась женщина, но это не изменило ситуацию.
Петраков, как вкопанный, стоял на ее дороге, не подпуская к гардеробу, будто от этого зависели его жизнь или смерть. И жена отступила, зная наперед, что стань она настаивать, все кончится скандалом.
– Это так необычно, – понизила она голос, – раньше к тебе такие гости не ходили.
– Я ученый с… – он хотел добавить «с мировым именем», но благоразумие взяло верх, – с определенными дарованиями и нет ничего странного в том, что за рубежом интересуются моими разработками.
– Папа…
– Отец знает, что делает.
Дочь покосилась на отца. Она старалась припомнить, когда в последний раз он ходил в лабораторию, проводил исследования. Кое-что смутное она припоминала со времен детства. Его исследовательская работа закончилась, когда ей было лет тринадцать-четырнадцать.
Петракову буквально пришлось выталкивать из кабинета родственников, потому что в приоткрытую дверь просовывали головы внуки.
– Все. Просто человек зашел поинтересоваться как я живу и предложил мне работу. Возможно, я соглашусь. Оставьте меня одного, – он навалился плечом на дверь и тут же задвинул ригель защелки. – Уф! – выдохнул и осмотрелся.
Теперь собственный кабинет казался ему несколько чужим. Не всегда хватало средств оборудовать его в соответствии с собственным вкусом.
В мыслях Петраков уже находился далеко от своего дома.
"Как же давно это было? – думал он. – Прибайкалье, опытная станция, лаборатории, полигоны… А теперь все вернется? Конечно, кроме молодости. Боже мой, какие у меня были лаборантки!
Я менял их, как хотел. Надоедала одна, брал другую. И хоть начальство понимало зачем я это делаю, всегда шло навстречу, кроме, конечно, академика Богуславского. Но он, хоть и голова, но должен был подчиняться людям в погонах.
А с ними я находил общий язык куда быстрее, чем академик. Чемодан…" – лихорадочно подумал Петраков, будто бы ехать ему нужно было с самого утра завтра.
Он пододвинул единственный стул к гардеробу и с антресолей достал добротный кожаный чемодан, купленный им пятнадцать лет тому назад. Он не любил новомодных вещей, а этот чемодан был выполнен в классическом стиле.
Он мог быть изготовлен и пятьдесят лет тому назад и через десять лет, в будущем. Металлическая окантовка, хорошо выделанная кожа.
С трепетом Аркадий Карпович приподнял крышку и взял в руки те немногочисленные рабочие записи, которые ему удалось прибрать к рукам, вынести из лаборатории. Кое-какие записи он делал дома поздно вечером, приезжая из Черноголовки на служебной машине, словно бы знал наперед – записи, которые не в силах удержать даже самая цепкая память, еще пригодятся, сослужат ему хорошую службу. Многого, конечно, недоставало.
"Какого черта, все-таки, им от меня надо? Может, поговорят, да и откажутся от бредовой идеи?
Ну, нет, деньги просто так не дают, им подавай реальный результат", – решил Петраков.
Он пытался убедить себя, что двадцать тысяч долларов – это куда больше, чем подписанные, скрепленные печатями договора. Он обманывал себя, понимая, что от него тщедушному японцу может потребоваться только одно – вирус, выведенный в конце шестидесятых годов, способный поражать лишь белых людей и не наносить вреда представителям желтой расы. Это было очевидно, стоило только взглянуть на него и на японца со стороны. Но Аркадий Карпович боялся думать об этом. Да и чего, собственно, думать, если российско-японский университет создан под патронажем Совета безопасности, в число его учредителей входят государственные чиновники.
«Что, они хуже меня понимают ради чего все это затевается? Не я, а они поставлены блюсти государственные тайны. К тому же, я наверняка не первая фигура в этой игре. Они станут грести деньги, а я останусь в стороне?»
Перед глазами Аркадия Карповича стояла типичная для ученого проблема. И не он первый должен был дать ответ на сложный вопрос: имеет ли право ученый передавать плоды своих разработок в руки людей ненадежных, возможно, даже врагов? Но Петраков изменил формулировку вопроса, как делали до этого его предшественники: если не я, то кто-то другой.
– Кто? – тут же спросил он себя.
Он знал лишь двух людей в мире, способных в короткое время воспроизвести результаты давних исследований – он и академик Богуславский. И тут ему сделалось не по себе. Петраков сообразил:
«Да, именно двое, а не кто-то один из двоих»
Сам он являлся хорошим исполнителем, мог продуктивно развивать чужие идеи. А Богуславский со своей несобранностью, со склонностью к философствованию и морализаторству мог лишь генерировать идеи, и был абсолютно не приспособлен к администрированию.
«Даже лаборанток не мог запретить мне менять!» – мстительно подумал Аркадий Карпович и усмехнулся, вынув из чемодана последнюю пачку исписанных мелким почерком дневников.
Бумага местами пожелтела, края страниц выкрошились. Теперь Петракову было немного смешно смотреть на записи, сделанные от руки.
В последние годы он почти не пользовался ручкой, записи вел на компьютере в университете, и когда приходилось подписывать документы долго хлопал себя по карманам, а потом, извиняясь, просил у человека, принесшего документы на подпись:
– Ручки у вас не найдется?
Сколько раз он обещал себе, что купит дешевую шариковую ручку именно для подписей и всегда будет носить ее с собой, потому что чернила в его вечном пере быстрее высыхали, чем кончались. А каждый раз промывать ручку теплой водой не хватало терпения. Да и жена потом ругалась.
– Бо-гу-слав-ский, – по слогам проговорил Петраков.
"Наверняка они наведаются и к нему. Но это бесполезно, человек, так рьяно ударившийся в религию на закате жизни, уже не свернет с выбранного пути. У него в голове не таблицы и не константы, а псалмы и стихи из святого писания.
Предупредить его, что ли?"
Но он даже не мог себе представить как наберет сейчас телефонный номер, что скажет Богуславскому, ведь они не общались столько лет.
«Предупредить, чтобы не соглашался? Но сам-то я уже согласился. Попытаться уговорить сотрудничать? Но Богуславский упрям. Эх, небось, у него тоже сохранились записи. Он-то имел больше возможностей работать с материалами, ему даже позволяли кое-что брать домой… Лишь бы он не надумал сжечь записи в печке! Хотя какая к черту печка в московской квартире?»
Петраков ощущал себя так, словно собрался в отпуск. Сидел на полу возле вороха одежды, перебирал, что может ему понадобиться в Прибайкалье. Отбор производил тщательно. Первыми в чемодан попали такие необходимые вещи, как катушка ниток с иголками, ножнички, электробритва, авторучка, которой давно не пользовался, завернутая в пару полиэтиленовых пакетов бутылочка с чернилами, закрученные в бумагу и перевязанные липкой лентой дневники с рабочими записями, аптечка с набором таблеток на все случаи жизни. Все это аккуратно перекладывалось свитерами, рубашками.
К позднему вечеру Петраков не мог бы вспомнить ни одной вещи, которую он забыл. Чемодан наполнился точно до краев, крышка закрылась.
Аркадий Карпович стянул ремни и попытался поднять его на антресоль, но сил не хватало. Тогда он поставил чемодан под письменный стол – так, чтобы его не было видно из двери, и радостный, спокойный вышел в гостиную, не забыв запереть за собой дверь на ключ.
Дочь, сидевшая в кресле, занервничала, не зная куда деть газету, в которой она просматривала объявления о продаже и купле квартир.
Она занималась этим чуть ли не каждый вечер в тайне от отца. Сперва просматривала колонки, в которых значились квартиры, расположенные в центре, в домах сталинской застройки, трехкомнатные. Цифры поражали ее. Их квартира наверняка стоила не меньше. Продав ее, можно было бы купить две приличные квартиры такой же площади в уже обжитых районах возле станций метро. Какая, в сущности, разница что у тебя видно из окна – Кремлевские звезды или полоска леса на горизонте, если подземка может доставить тебя к центру города минут за двадцать-двадцать пять? Всего лишь минут по пятнадцать терять каждый день, но зато чувствовать себя независимо.
Она хотела вместе с газетой уйти в комнату, но отец попросил:
– Дай-ка я посмотрю.
– Я вот думала велосипеды ребятам купить, – соврала женщина, зная нелюбовь отца к разговорам о размене.
– У них же есть.
– Растут, нужно купить взрослые – раскладные, такие, чтобы на вырост сгодились. У них все: и руль и сиденье регулируются.
По взгляду Петракова дочь поняла, тот ей не верит, прекрасно знает зачем она просматривала газету. Он взял рекламное издание в руки и даже не стал скрывать что именно он ищет. Теперь казавшаяся ранее недосягаемой покупка квартиры для дочери представлялась ему доступной.
– Аркадий, ужин готов, – позвала из кухни жена.
– Давай накроем сегодня в гостиной, – торжественно произнес Аркадий Карпович.
– С чего это вдруг?
– Раньше мы всегда ужинали в гостиной, а потом как-то незаметно перебрались на кухню, – рассмеялся Петраков.
– Как хочешь…
К ужину Аркадий Карпович вышел в новом костюме, при галстуке, в белоснежной рубашке.
В руке он держал припрятанную на торжественный случай бутылку коньяка. И сколько от него не добивались – по какому поводу праздник, он упорно отмалчивался, многозначительно хмыкал, боясь лишь одного – чтобы так хорошо начавшееся дело не провалилось.
* * *
А тем временем в «святой земле» Прибайкалья, в деревне для избранных, дела шли своим чередом. Учитель после утренней молитвы собрал совещание. Поскольку посторонних не было, он мог позволить себе говорить не витиевато, а простым, понятным языком:– Как идут дела на постройке храма? – Учитель покосился на забранное жалюзи окно, сквозь планки виднелся бетоносмеситель – тяжелый КамАЗ, примостившийся у здания.
– По графику, – поднялся главный инженер стройуправления-подрядчика и принялся докладывать детали.
Все просьбы, кроме одной – прислать еще десять человек сектантов на стройку, Учитель отклонил. Затем обсуждали и другие хозяйственные вопросы, среди которых был и такой – кто достанет дохлого кота из колодца, который упал туда на прошлой неделе. Самое странное, именно этот вопрос отнял больше всего времени. Учитель уже утомился, когда поднялся один из проповедников, облаченный в лиловую ризу:
– Скоро прибудет партия новообращенных из Москвы, необходимо провести инициацию части уже живущих здесь.
Учитель приободрился, процесс посвящения «избранных» в «спасенных» был его любимым обрядом, а пропорция между первыми и вторыми поддерживалась неукоснительно.
– Скольких человек, брат Василий, вы планируете к посвящению?
– Десять мужчин и пять женщин.
– Отлично, я проведу обряд в полдень на Святой горе.
Учитель махнул рукой, давая понять, что совещание окончено, и принялся сосредоточенно перебирать четки.
Ровно в полдень джип с Учителем подъехал к горе, которую в сектантской деревне называли Святой, хотя местные жители окрестили ее Говноедкой. О делах секты местные знали не по наслышке, некоторые из них работали в деревне.
Машина проследовала перед коленопреклоненными сектантами, ожидавшими посвящения, и, натужно ревя мотором, принялась взбираться по крутому склону.
На лишенной растительности вершине горы уже горел костер и стоял помост, выстеленный тугими подушками. Учитель подобрал полы одеяния и присел на самый край.
– Приведите первую пару, – распорядился он.
Его приказание продублировал по рации начальник охраны. Пока первая пара сектантов поднималась в гору, один из проповедников давал Учителю краткую информацию о посвящаемых:
– Они супруги. Алина и Борис Пономаревы.
Из Москвы. Передали нашей общине пятьдесят тысяч – деньгами и имуществом. В числе «избранных» пребывают уже семь месяцев. Алине тридцать пять, Борису сорок лет.
Учитель кивнул, показывая, что больше информации ему не надо. На поляне появились двое сектантов: мужчина с жидкой бородкой и в очках с одним треснутым стеклом и женщина – миловидная, но с абсолютно фанатичным лицом. Они опустились на колени, подползли к Учителю, тот позволил им поцеловать край своего одеяния.
– Вы долго ожидали посвящения, – громогласно объявил Учитель, поднимаясь, – и вот этот день настал. Сегодня вы станете не только избранными, но и спасенными. Вы окончательно отречетесь от мира, погрязшего во грехе, из которого пришли ко мне, обретете жизнь вечную.
Станьте, как Адам и Ева в дни сотворения мира!
Сбросьте одежды прежней жизни!
Мужчина и женщина разделись, их одежду собрал один из охранников и бросил в огонь. Теперь муж и жена стояли перед учителем голые, их кожа на морозе покрылась пупырышками, местами приобрела синеватый оттенок.
– Готовы-ли вы, Борис и Алина, к посвящению? Порвали-ли вы, выполняя заветы учения, с прежней своей жизнью? Не жалеете-ли вы о чем-нибудь в прошлом?
– Нет… – трижды ответили мужчина и женщина.
– Сильны-ли в вере?
– Да…
– Испытай их! – бросил Учитель охраннику.
Тот подошел к женщине и принялся двумя руками ощупывать ее тело так, как если бы собирался прямо сейчас заняться с нею любовью. Ее лицо оставалось непроницаемым, мужчина на время перестал стучать зубами от холода, и не отрываясь смотрел в глаза охраннику.
– Что ты чувствуешь, Борис? – вопросил Учитель.
– Спокойствие, Учитель. То, что принадлежит Богу, не может принадлежать человеку, – заучено ответил посвящаемый.
– А ты, Алина?
Прозвучал тот же ответ.
– Грех не только в мыслях людских, в делах людских, но и в теле человеческом. Готовы ли вы вобрать в себя грехи братьев и сестер ваших, не осквернившись?
Мужчина и женщина кивнули.
– Принесите им причастие!
Охранник, задержав дыхание открыл алюминиевый бачок и черпаком налил до половины две миски, бросил в них две ложки и подал сектантам.
– Вот, в руках ваших все земные искушения: похоть, желания, зависть, деньги, имущество. Вот то, во что это все превратилось – в мисках ваших испражнения братьев и сестер ваших. Все земное, предметы зависти и коварства, престижа и богатства – суть испражнения. Вот конец концов всего земного. Почувствуйте истинный вкус земных благ, доступный лишь посвященным, способным увидеть в земном суть его, и возжелайте истинных благ – духовных и небесных, вечных, не подвластных гниению и времени. Примите скверну, укротите алчную плоть, но душ ваших чистых она не коснется, если сильна ваша вера, и вы способны не только смотреть, но и видеть.
И мужчина и женщина принялись ложками торопливо черпать из мисок, давясь и захлебываясь.
Учитель же благоговейно сложил руки и закатил глаза. Он думал:
"Я сумел сломать их, они с радостью хлебают экскременты из выгребной ямы поселка. У них больше нет воли. Это не люди, а зомби. Они уже никогда не смогут сопротивляться моему желанию, моим приказам. Именно такие потом, не спрашивая, не размышляя, разнесут изготовленную в «святой деревне» заразу по всему миру.
Выльют ее в водозаборы, окропят ею хлеб, подмешают в лекарства.., она войдет в каждый дом.
И сперва вся Россия, за ней все человечество, будет жрать дерьмо…"
Начальник охраны старался не смотреть на «причащающихся», но даже это его не спасло. Заслышав скрежет ложки по дну пустой миски, он рванулся к деревьям, уперся руками в ствол старой ели. Здоровенного мужчину выворачивало наизнанку, он блевал до рези в горле и никак не мог остановиться.
– Благословляю вас, – спокойно проговорил Учитель, – с этого момента вы обрели спасение.
Пусть приведут следующую пару.
Глава 13
Об академике Богуславском помнил не только Петраков. Аркадий Карпович представить себе не мог, как много известно доктору Фудзимото о секретных разработках. Несколько публикаций по микробиологической борьбе с сельскохозяйственными вредителями в научных журналах были лишь поводом для разговоров.
В распоряжении сектантов, входивших в число организаторов российско-японского университета, имелась обширная документация. Не вся, конечно, основную часть уничтожили сразу после свертывания исследований. Как-никак, смертоносный вирус представлял огромную опасность. И прежде, чем подступиться к Аркадию Карповичу, были детально изучены многие эпизоды его жизни.
Разговор с ним доктор Фудзимото строил не просто так. Он знал, что волнует Петракова, чего ему не хватает, о чем мечтает этот человек.
И стоило лишь намекнуть о деньгах, потянуть за чувствительную ниточку, как тотчас же мысли Петракова заработали в нужном направлении.
Одну часть дела доктор Фудзимото блестяще завершил – микробиолог оказался в его руках.
А вот с академиком Богуславским дела обстояли сложнее. Единственный ключ, который подходил к душе старого академика – это Бог. Но не в примитивном понимании обывателя, а в понимании образованного, интеллигентного человека, пришедшего к религии не в силу традиции, а в силу понимания, сделавшего свой выбор сознательно.
Но если не получается подобрать ключ к душе, можно попробовать вломиться туда силой. Всегда найдутся слабые стороны, каждого человека можно попытаться поддеть на крючок.
Бывают такие моменты в жизни, когда душа человека открыта к переменам. Такое случается или в годины несчастья, или же в моменты величайшего счастья. Богуславский глубоко переживал смерть близкого человека – жены.
В церкви находились близкие родственники, да и то не все решились прийти, нарушив негласный коммунистический запрет на посещение храмов. Мерцали свечи, слышался спокойный, торжественный голос священника, читавшего старославянские тексты. И вот тогда академик Богуславский впервые после детских лет перекрестился. Рука сама поднялась, три пальца коснулись лба и Андрей Петрович понял, если он не задумывается к какому плечу сперва приложить щепоть, сложенную для крестного знамения – к левому или правому – значит, это знание было с ним всю жизнь. Оно не забылось, как не забывается самое главное, существенное – то, из чего, собственно, состоит смысл жизни. Слезы в его глазах высохли.
С кладбища он уезжал уже просветленный, а по весне поставил на могиле жены розовый гранитный полированный крест, угрохав на него половину своих сбережений.
В исследовательском центре в Черноголовке он уже не числился среди первых номеров, его держали, как живую реликвию, за старые заслуги и особо не лезли в душу, хоть прекрасно знали, что пожилой академик помешался на религии.
А Андрей Петрович и не рвался работать, занимался исследованиями, скорее, по инерции, лишь потому, что привык. Лаборатория постепенно сворачивалась и к его уходу на пенсию занимала всего лишь небольшую комнатку, в которой разместились и стол руководителя, и клетки с крысами, отгороженные от основного помещения толстым стеклом.
В распоряжении сектантов, входивших в число организаторов российско-японского университета, имелась обширная документация. Не вся, конечно, основную часть уничтожили сразу после свертывания исследований. Как-никак, смертоносный вирус представлял огромную опасность. И прежде, чем подступиться к Аркадию Карповичу, были детально изучены многие эпизоды его жизни.
Разговор с ним доктор Фудзимото строил не просто так. Он знал, что волнует Петракова, чего ему не хватает, о чем мечтает этот человек.
И стоило лишь намекнуть о деньгах, потянуть за чувствительную ниточку, как тотчас же мысли Петракова заработали в нужном направлении.
Одну часть дела доктор Фудзимото блестяще завершил – микробиолог оказался в его руках.
А вот с академиком Богуславским дела обстояли сложнее. Единственный ключ, который подходил к душе старого академика – это Бог. Но не в примитивном понимании обывателя, а в понимании образованного, интеллигентного человека, пришедшего к религии не в силу традиции, а в силу понимания, сделавшего свой выбор сознательно.
Но если не получается подобрать ключ к душе, можно попробовать вломиться туда силой. Всегда найдутся слабые стороны, каждого человека можно попытаться поддеть на крючок.
* * *
Андрея Петровича Богуславского все соседи считали человеком несчастным. Раньше у него была семья – небольшая, состоявшая из жены и дочери, зятя и внука. Жену он похоронил десять лет тому назад, через семь лет после того, как родился внук, которого назвали Романом. Возможно, именно смерть жены подтолкнула Андрея Петровича к принятию религии душой. Она завещала провести отпевание и похороны по христианскому обряду, и Богуславский не мог позволить себе нарушить ее последнюю волю, хоть это и грозило ему крупными неприятностями.Бывают такие моменты в жизни, когда душа человека открыта к переменам. Такое случается или в годины несчастья, или же в моменты величайшего счастья. Богуславский глубоко переживал смерть близкого человека – жены.
В церкви находились близкие родственники, да и то не все решились прийти, нарушив негласный коммунистический запрет на посещение храмов. Мерцали свечи, слышался спокойный, торжественный голос священника, читавшего старославянские тексты. И вот тогда академик Богуславский впервые после детских лет перекрестился. Рука сама поднялась, три пальца коснулись лба и Андрей Петрович понял, если он не задумывается к какому плечу сперва приложить щепоть, сложенную для крестного знамения – к левому или правому – значит, это знание было с ним всю жизнь. Оно не забылось, как не забывается самое главное, существенное – то, из чего, собственно, состоит смысл жизни. Слезы в его глазах высохли.
С кладбища он уезжал уже просветленный, а по весне поставил на могиле жены розовый гранитный полированный крест, угрохав на него половину своих сбережений.
В исследовательском центре в Черноголовке он уже не числился среди первых номеров, его держали, как живую реликвию, за старые заслуги и особо не лезли в душу, хоть прекрасно знали, что пожилой академик помешался на религии.
А Андрей Петрович и не рвался работать, занимался исследованиями, скорее, по инерции, лишь потому, что привык. Лаборатория постепенно сворачивалась и к его уходу на пенсию занимала всего лишь небольшую комнатку, в которой разместились и стол руководителя, и клетки с крысами, отгороженные от основного помещения толстым стеклом.