Страница:
– А я еще согласия не давал.
– Это ты брось! Такого парня, как ты, я не упущу. Если надо, Бахрушина подключу.
– Кто-то собирался послать его подальше.
– Едем! – Брагин отложил автомат и сел в машину.
– Куда?
– Время позавтракать. Небось, тоже с утра чаем или кофе обошелся?
– Да. Не люблю с утра плотно есть, – Комбат почувствовал голод.
Командирский «уазик» вновь помчался по ленте асфальта с бешеной скоростью. У Рублева сложилось такое впечатление, что на полигоне разрешено ездить одной единственной машине, принадлежащей начальнику, остальные ходят пешком.
Они заехали на самый край территории, где между двух холмов расположилось небольшое озерцо, закрытое со стороны шоссе стеной леса.
– Райское место, – потянулся Брагин, лишь только ступил на землю. – Здесь отдыхать – лучше, чем на Канарах. Рыбку половить можно и никто к тебе не сунется.
Комбат потянул носом. В воздухе явно чувствовался запах свежезапеченного мяса. Неподалеку от воды стояла большая выгоревшая брезентовая палатка, полог которой был поднят. Раскладной металлический столик на двоих, два сверкающих полированным алюминием походных стула, еда разложена в фаянсовую посуду, которую обычно в солдатских столовых днем с огнем не сыскать.
В углу палатки стояла докрасна натопленная печка-буржуйка. А самое главное, никого рядом не было видно. Обслуга отлично знала свою работу: сделать все, что надо, но не попасться на глаза начальству, будто бы на секретном полигоне имелась скатерть-самобранка.
– Давай перекусим, а уж потом выпьем.
– Может, не будем пить? – предположил Комбат.
– Нет, после холода да отличной стрельбы нужно граммов по двести-двести пятьдесят принять, – и тут глаза Брагина вновь хитро сверкнули. – Привезли мне недавно одну штучку для тренировок по стрельбе, не хочешь попробовать?
– Что именно?
– Приспособление для метания тарелок. Видел, небось, в кино?
И, не дожидаясь, согласия Рублева, Брагин пошел по узкой, утоптанной до черного глянцевого блеска тропинке за высокий кустарник.
За ним открывался живописный пейзаж – холмы, низина, будто находишься на дне огромной зеленой чаши, прикрытой сверху голубой крышкой неба.
И тут все оказалось приготовлено. На деревянном некрашеном столе лежали два карабина.
И стоило полковнику Брагину взять в руки один из них, как тут же из небольшой дощатой будочки, которую Комбат не сразу и заметил, вылетела белоснежная тарелка. Она летела ровно, вращаясь, по дуге, уходя вверх. Лишь только тарелка достигла наивысшей точки, как полковник вскинул карабин и выстрелил. Та разлетелась на осколки.
– Так тоже умеешь?
– Это забава для охотников, – вздохнул Комбат и замер, опустив карабин.
Вновь в голубизне неба появилась белая тарелка. Рублев вскинул карабин и нажал на спуск.
– Не пропустил, – похвалил его Брагин.
– А по две сразу она выкидывать умеет?
– Машина, что ли? Конечно. Вот по три только сразу не получится.
Полковник поднял руку с выброшенными двумя пальцами и тут же две тарелки взлетели к небу. Один за другим, слившись звуком, громыхнули два выстрела, и обе тарелки разлетелись вдребезги. Брагин сосредоточился и попытался повторить то, что проделал Комбат. Но если Рублев расстрелял обе тарелки в наивысшей точке полета, то Брагин настиг вторую только с третьего выстрела на излете и тут же, казалось, потерял интерес к стрельбе.
– Пошли, выпить пора.
Они уселись за стол. Брагин достал из накрытого брезентом ящика бутылку белой водки с винтовой пробкой, налил граммов по пятьдесят в стограммовые стаканчики и, прищурившись, спросил:
– Ну как, почувствовал себя на своем месте?
– Еще не знаю, – Комбат взял стаканчик в свою огромную ладонь, резко чокнулся с полковником, выпил одним махом. – Честно говоря, понравилось мне здесь, полковник.
– И ты мне понравился. О лучшем инструкторе я и не мечтал.
– Ты же меня в деле не видел.
– Человек, который умеет делать хоть что-то одно классно, вряд ли профан в остальном.
– Не знаю, хвалить себя не стану.
– Не соврал Бахрушин. Вот теперь, поскольку я понял, что ты тот человек, который нам нужен, придется подсунуть тебе самую гнусную работу.
Комбат насторожился.
– Это еще что?
– Плохому инструктору ее не поручишь, завалит дело.
– Да объясни же, полковник, в чем дело?
– Давай еще выпьем, – Брагин ловко разлил водку, на этот раз уже граммов по семьдесят пять, и первым выпил, не чокаясь. – Странные дела творятся в наше время.
– Согласен.
– Сказал бы мне кто-нибудь лет десять тому назад, что на нашем полигоне будут тренировать иностранцев, к тому же не из дружественных стран, никогда бы не поверил.
– Честно говоря, и мне приходилось готовить афганцев, а дружественными их не назовешь.
– Только ты, майор, не смейся, но нас обязали подготовить группу японцев.
– Японцев? – не поверил Комбат.
– Все очень просто. Они платят деньги, и немалые, а мы их готовим. Показываем вооружение, приемы подготовки.
– И это на секретном полигоне?
– Секретном? – передразнил Комбата Брагин. – Все секреты нашим Министерством обороны уже давно проданы.
– Не буду я их готовить, – заупрямился Комбат. – Языка не знаю.
– Насчет языка проблем не будет. Во-первых, они немного по-русски кумекают, а во-вторых, вам переводчика приставят. Согласись, майор, не нужно словами объяснять как стреляют, как танк водят, как с парашютом прыгают.
– Так что, мы за деньги их готовим?
– Нам самим от этого почти ничего не обломится, если, конечно, ты, майор, чаевые не берешь. А наверху деньги будут и немалые. Ну как, согласен? Если бы что другое тебе предлагал, сказал бы, приказ родины, а так… – и полковник Брагин махнул рукой.
– А открутиться от этого никак нельзя? – уже войдя в положение начальника полигона, спросил Рублев.
– Никак. Пробовали.
– Почему?
– Отменить распоряжение могут только те люди, которые его и дали. Так что ни влево, ни вправо, только назад и вперед.
– Когда приступать надо?
– Послезавтра.
– Времени на раздумья совсем не осталось.
– Я у тебя, майор, уже и не спрашиваю. Знаю, согласишься, потому что выхода у нас с тобой нет.
– А Бахрушин об этом знает?
– Специально я ему не говорил, но, думаю, в курсе.
Комбат прикусил язык. Ссылаться на Бахрушина, как на авторитет, ему не хотелось. Вновь возникала порочная цепочка блата.
– Ты не смотри на меня, майор, так, как солдат на вошь. Мне и самому тошно. И нужен мне человек, который не за деньги работать станет, а за совесть.
– Вот так да! – Комбат захрустел поджаренным хлебом, остро пахнущим чесноком. – Раньше шпионы с фотоаппаратами возле заборов крались, а теперь их с сопровождением на сам полигон привезут.
– Не знаю… По-моему, никакие они не шпионы, а представители какого-то русско-японского университета хрен его знает каких исследований.
Развелось их в последнее время…
По тому, как говорил Брагин, и слепому было бы понятно, что подготовка японцев на полигоне ему претит. Но что сделаешь, если начальство приказывает? Военные должны исполнять.
– Ладно, идет, – недовольно пробурчал Комбат и полез в карман куртки за документами.
– Значит, договорились. Послезавтра встретишься со своими воспитанниками. Смотри только, не покалечь никого, они все небось на две головы тебя ниже.
Окончив еду, полковник с Комбатом сели в командирский «уазик» и понеслись на КПП.
– Документы при себе оставь. Завтра Бахрушин тебе позвонит, заедешь к нему, там все и оформим. От меня только устное согласие требуется. У меня же здесь не контора, отдела кадров не держу.
Брагин чем-то понравился Комбату. Открытый, общается бесцеремонно, а главное, не стремится обмануть собеседника, заманить обещаниями. Сказал, что не будет больших денег, так Рублев это и без него знает. Не стал прикрываться высокими фразами, сразу рассказал о будущей службе – все, как оно есть на самом деле. В общем, Борис Рублев понял, в случае чего ему есть на кого рассчитывать.
Группу японцев, которых он еще в глаза не видел, Рублев невзлюбил сразу же. Ясное дело, в чужую страну просто полюбопытствовать на военный полигон, да еще используемый ГРУ, не поедешь. И чтобы добиться разрешения тренироваться здесь, нужно иметь поддержку в Министерстве обороны или, еще того покруче, в Совете безопасности. Кто сейчас является министром обороны Рублев знал, а вот кто возглавляет Совет безопасности понятия не имел. Новые люди, новые фамилии.
Он не спеша ехал к Москве, думая, что поступает, скорее всего, не правильно, соглашаясь с предложением Брагина. Но, с другой стороны, он чувствовал и иное. Если тут какой-то подвох, то он сам, скорее, чем кто-то другой, почувствует его.
«А может, это шутка – насчет японцев? – подумал Рублев и от неожиданности чуть даже не затормозил. – Может, так меня испытывали?»
Ему вспомнились подколки Бахрушина. Но он тут же отбросил эту мысль:
«Так не шутят. Сегодняшняя Россия полна чудес, о которых в прежние времена и не помышляли».
– Эх, зря я не поехал в Тамбов, – подумал Комбат, вспоминая лейтенанта Пятакова. – Вот там уж точно не встретишь никаких японцев, или с Бурлаковым в тайгу на охоту.
"Столица и есть столица. Вечно гнилое место, где нормальная жизнь держится на тех нескольких процентах людей, которые не меняются вслед за изменением в экономике. Странные…
Живут, делают свое дело, каждый как умеет.
Кто-то торгует, кто-то учится, кто-то занимается политикой. Чем бы ты не занимался, лишь бы всегда оставался самим собой, – утешил себя Рублев. – Интересно, что на все это скажет Андрюша Подберезский? Небось, хохотать будет.
А мне не до смеха".
Дорога назад показалась куда короче, чем дорога на полигон. И вот Комбат уже сидит в холодной квартире. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул и различил чуть уловимый запах духов, которыми пользовалась Иваницкая. Ни пепельница, наполненная окурками, ни не вымытые после коньяка рюмки не могли его уничтожить.
– Попробую начать новую жизнь. Вряд ли из этого что-нибудь получится, – усмехнулся Комбат и только тут сообразил, что с подачи полковника Брагина нарушив одну из основных своих жизненных установок: никогда не садиться за руль, выпив спиртное.
«Прямо умопомрачение какое-то! Хорошо еще никто не остановил. Неплохо же я начинаю новую жизнь!»
Рублеву показалось, что его собираются втянуть в странную аферу. Если он не будет держаться настороже, то не исключено, его знаниями и умениями воспользуются не в лучших целях.
Ему вспомнилось, как совсем недавно, вчера, он сидел за этим самым журнальным столиком со Светланой, Андреем Подберезским, полковником Бахрушиным и подозревал их всех в желании женить его.
«А оказалось, все куда хуже, – добавил про себя Рублев, собирая грязную посуду. – Прежде, чем начинать новую жизнь, наведи порядок в старой»
И Рублев занялся уборкой. Вымыл посуду, пепельницу, до скрипа и блеска протер влажной тряпкой подоконники, стены, пол, зная, что потом, когда он каждый день будет ездить на полигон, времени на это не найдется. Приехал, поужинал и упал спать, чтобы завтра с рассветом снова сесть за руль.
– Отдохнул и хватит, – сказал себе Рублев. – Сколько может тянуться отпуск? Или мне захотелось называться военным пенсионером – стать одним из тех, кто уходит в охранные агентства, работают швейцарами в гостиницах и ресторанах, а то и пропадают целыми днями в пивнушках? Не понравится – всегда смогу уйти. Ушел же я из армии, когда стало невмоготу".
Глава 7
– Это ты брось! Такого парня, как ты, я не упущу. Если надо, Бахрушина подключу.
– Кто-то собирался послать его подальше.
– Едем! – Брагин отложил автомат и сел в машину.
– Куда?
– Время позавтракать. Небось, тоже с утра чаем или кофе обошелся?
– Да. Не люблю с утра плотно есть, – Комбат почувствовал голод.
Командирский «уазик» вновь помчался по ленте асфальта с бешеной скоростью. У Рублева сложилось такое впечатление, что на полигоне разрешено ездить одной единственной машине, принадлежащей начальнику, остальные ходят пешком.
Они заехали на самый край территории, где между двух холмов расположилось небольшое озерцо, закрытое со стороны шоссе стеной леса.
– Райское место, – потянулся Брагин, лишь только ступил на землю. – Здесь отдыхать – лучше, чем на Канарах. Рыбку половить можно и никто к тебе не сунется.
Комбат потянул носом. В воздухе явно чувствовался запах свежезапеченного мяса. Неподалеку от воды стояла большая выгоревшая брезентовая палатка, полог которой был поднят. Раскладной металлический столик на двоих, два сверкающих полированным алюминием походных стула, еда разложена в фаянсовую посуду, которую обычно в солдатских столовых днем с огнем не сыскать.
В углу палатки стояла докрасна натопленная печка-буржуйка. А самое главное, никого рядом не было видно. Обслуга отлично знала свою работу: сделать все, что надо, но не попасться на глаза начальству, будто бы на секретном полигоне имелась скатерть-самобранка.
– Давай перекусим, а уж потом выпьем.
– Может, не будем пить? – предположил Комбат.
– Нет, после холода да отличной стрельбы нужно граммов по двести-двести пятьдесят принять, – и тут глаза Брагина вновь хитро сверкнули. – Привезли мне недавно одну штучку для тренировок по стрельбе, не хочешь попробовать?
– Что именно?
– Приспособление для метания тарелок. Видел, небось, в кино?
И, не дожидаясь, согласия Рублева, Брагин пошел по узкой, утоптанной до черного глянцевого блеска тропинке за высокий кустарник.
За ним открывался живописный пейзаж – холмы, низина, будто находишься на дне огромной зеленой чаши, прикрытой сверху голубой крышкой неба.
И тут все оказалось приготовлено. На деревянном некрашеном столе лежали два карабина.
И стоило полковнику Брагину взять в руки один из них, как тут же из небольшой дощатой будочки, которую Комбат не сразу и заметил, вылетела белоснежная тарелка. Она летела ровно, вращаясь, по дуге, уходя вверх. Лишь только тарелка достигла наивысшей точки, как полковник вскинул карабин и выстрелил. Та разлетелась на осколки.
– Так тоже умеешь?
– Это забава для охотников, – вздохнул Комбат и замер, опустив карабин.
Вновь в голубизне неба появилась белая тарелка. Рублев вскинул карабин и нажал на спуск.
– Не пропустил, – похвалил его Брагин.
– А по две сразу она выкидывать умеет?
– Машина, что ли? Конечно. Вот по три только сразу не получится.
Полковник поднял руку с выброшенными двумя пальцами и тут же две тарелки взлетели к небу. Один за другим, слившись звуком, громыхнули два выстрела, и обе тарелки разлетелись вдребезги. Брагин сосредоточился и попытался повторить то, что проделал Комбат. Но если Рублев расстрелял обе тарелки в наивысшей точке полета, то Брагин настиг вторую только с третьего выстрела на излете и тут же, казалось, потерял интерес к стрельбе.
– Пошли, выпить пора.
Они уселись за стол. Брагин достал из накрытого брезентом ящика бутылку белой водки с винтовой пробкой, налил граммов по пятьдесят в стограммовые стаканчики и, прищурившись, спросил:
– Ну как, почувствовал себя на своем месте?
– Еще не знаю, – Комбат взял стаканчик в свою огромную ладонь, резко чокнулся с полковником, выпил одним махом. – Честно говоря, понравилось мне здесь, полковник.
– И ты мне понравился. О лучшем инструкторе я и не мечтал.
– Ты же меня в деле не видел.
– Человек, который умеет делать хоть что-то одно классно, вряд ли профан в остальном.
– Не знаю, хвалить себя не стану.
– Не соврал Бахрушин. Вот теперь, поскольку я понял, что ты тот человек, который нам нужен, придется подсунуть тебе самую гнусную работу.
Комбат насторожился.
– Это еще что?
– Плохому инструктору ее не поручишь, завалит дело.
– Да объясни же, полковник, в чем дело?
– Давай еще выпьем, – Брагин ловко разлил водку, на этот раз уже граммов по семьдесят пять, и первым выпил, не чокаясь. – Странные дела творятся в наше время.
– Согласен.
– Сказал бы мне кто-нибудь лет десять тому назад, что на нашем полигоне будут тренировать иностранцев, к тому же не из дружественных стран, никогда бы не поверил.
– Честно говоря, и мне приходилось готовить афганцев, а дружественными их не назовешь.
– Только ты, майор, не смейся, но нас обязали подготовить группу японцев.
– Японцев? – не поверил Комбат.
– Все очень просто. Они платят деньги, и немалые, а мы их готовим. Показываем вооружение, приемы подготовки.
– И это на секретном полигоне?
– Секретном? – передразнил Комбата Брагин. – Все секреты нашим Министерством обороны уже давно проданы.
– Не буду я их готовить, – заупрямился Комбат. – Языка не знаю.
– Насчет языка проблем не будет. Во-первых, они немного по-русски кумекают, а во-вторых, вам переводчика приставят. Согласись, майор, не нужно словами объяснять как стреляют, как танк водят, как с парашютом прыгают.
– Так что, мы за деньги их готовим?
– Нам самим от этого почти ничего не обломится, если, конечно, ты, майор, чаевые не берешь. А наверху деньги будут и немалые. Ну как, согласен? Если бы что другое тебе предлагал, сказал бы, приказ родины, а так… – и полковник Брагин махнул рукой.
– А открутиться от этого никак нельзя? – уже войдя в положение начальника полигона, спросил Рублев.
– Никак. Пробовали.
– Почему?
– Отменить распоряжение могут только те люди, которые его и дали. Так что ни влево, ни вправо, только назад и вперед.
– Когда приступать надо?
– Послезавтра.
– Времени на раздумья совсем не осталось.
– Я у тебя, майор, уже и не спрашиваю. Знаю, согласишься, потому что выхода у нас с тобой нет.
– А Бахрушин об этом знает?
– Специально я ему не говорил, но, думаю, в курсе.
Комбат прикусил язык. Ссылаться на Бахрушина, как на авторитет, ему не хотелось. Вновь возникала порочная цепочка блата.
– Ты не смотри на меня, майор, так, как солдат на вошь. Мне и самому тошно. И нужен мне человек, который не за деньги работать станет, а за совесть.
– Вот так да! – Комбат захрустел поджаренным хлебом, остро пахнущим чесноком. – Раньше шпионы с фотоаппаратами возле заборов крались, а теперь их с сопровождением на сам полигон привезут.
– Не знаю… По-моему, никакие они не шпионы, а представители какого-то русско-японского университета хрен его знает каких исследований.
Развелось их в последнее время…
По тому, как говорил Брагин, и слепому было бы понятно, что подготовка японцев на полигоне ему претит. Но что сделаешь, если начальство приказывает? Военные должны исполнять.
– Ладно, идет, – недовольно пробурчал Комбат и полез в карман куртки за документами.
– Значит, договорились. Послезавтра встретишься со своими воспитанниками. Смотри только, не покалечь никого, они все небось на две головы тебя ниже.
Окончив еду, полковник с Комбатом сели в командирский «уазик» и понеслись на КПП.
– Документы при себе оставь. Завтра Бахрушин тебе позвонит, заедешь к нему, там все и оформим. От меня только устное согласие требуется. У меня же здесь не контора, отдела кадров не держу.
Брагин чем-то понравился Комбату. Открытый, общается бесцеремонно, а главное, не стремится обмануть собеседника, заманить обещаниями. Сказал, что не будет больших денег, так Рублев это и без него знает. Не стал прикрываться высокими фразами, сразу рассказал о будущей службе – все, как оно есть на самом деле. В общем, Борис Рублев понял, в случае чего ему есть на кого рассчитывать.
Группу японцев, которых он еще в глаза не видел, Рублев невзлюбил сразу же. Ясное дело, в чужую страну просто полюбопытствовать на военный полигон, да еще используемый ГРУ, не поедешь. И чтобы добиться разрешения тренироваться здесь, нужно иметь поддержку в Министерстве обороны или, еще того покруче, в Совете безопасности. Кто сейчас является министром обороны Рублев знал, а вот кто возглавляет Совет безопасности понятия не имел. Новые люди, новые фамилии.
Он не спеша ехал к Москве, думая, что поступает, скорее всего, не правильно, соглашаясь с предложением Брагина. Но, с другой стороны, он чувствовал и иное. Если тут какой-то подвох, то он сам, скорее, чем кто-то другой, почувствует его.
«А может, это шутка – насчет японцев? – подумал Рублев и от неожиданности чуть даже не затормозил. – Может, так меня испытывали?»
Ему вспомнились подколки Бахрушина. Но он тут же отбросил эту мысль:
«Так не шутят. Сегодняшняя Россия полна чудес, о которых в прежние времена и не помышляли».
– Эх, зря я не поехал в Тамбов, – подумал Комбат, вспоминая лейтенанта Пятакова. – Вот там уж точно не встретишь никаких японцев, или с Бурлаковым в тайгу на охоту.
"Столица и есть столица. Вечно гнилое место, где нормальная жизнь держится на тех нескольких процентах людей, которые не меняются вслед за изменением в экономике. Странные…
Живут, делают свое дело, каждый как умеет.
Кто-то торгует, кто-то учится, кто-то занимается политикой. Чем бы ты не занимался, лишь бы всегда оставался самим собой, – утешил себя Рублев. – Интересно, что на все это скажет Андрюша Подберезский? Небось, хохотать будет.
А мне не до смеха".
Дорога назад показалась куда короче, чем дорога на полигон. И вот Комбат уже сидит в холодной квартире. Прикрыл глаза, глубоко вздохнул и различил чуть уловимый запах духов, которыми пользовалась Иваницкая. Ни пепельница, наполненная окурками, ни не вымытые после коньяка рюмки не могли его уничтожить.
– Попробую начать новую жизнь. Вряд ли из этого что-нибудь получится, – усмехнулся Комбат и только тут сообразил, что с подачи полковника Брагина нарушив одну из основных своих жизненных установок: никогда не садиться за руль, выпив спиртное.
«Прямо умопомрачение какое-то! Хорошо еще никто не остановил. Неплохо же я начинаю новую жизнь!»
Рублеву показалось, что его собираются втянуть в странную аферу. Если он не будет держаться настороже, то не исключено, его знаниями и умениями воспользуются не в лучших целях.
Ему вспомнилось, как совсем недавно, вчера, он сидел за этим самым журнальным столиком со Светланой, Андреем Подберезским, полковником Бахрушиным и подозревал их всех в желании женить его.
«А оказалось, все куда хуже, – добавил про себя Рублев, собирая грязную посуду. – Прежде, чем начинать новую жизнь, наведи порядок в старой»
И Рублев занялся уборкой. Вымыл посуду, пепельницу, до скрипа и блеска протер влажной тряпкой подоконники, стены, пол, зная, что потом, когда он каждый день будет ездить на полигон, времени на это не найдется. Приехал, поужинал и упал спать, чтобы завтра с рассветом снова сесть за руль.
– Отдохнул и хватит, – сказал себе Рублев. – Сколько может тянуться отпуск? Или мне захотелось называться военным пенсионером – стать одним из тех, кто уходит в охранные агентства, работают швейцарами в гостиницах и ресторанах, а то и пропадают целыми днями в пивнушках? Не понравится – всегда смогу уйти. Ушел же я из армии, когда стало невмоготу".
Глава 7
Аркадий Карпович Петраков последние две недели был нервным, раздражительным и злым. Все домашние удивлялись, потому что к этому не имелось никаких видимых причин. Аркадий Карпович каждое утро брал свой кожаный портфель и пешочком добирался до метро, благо, идти было недалеко.
Он жил на Комсомольском проспекте в четырехкомнатной квартире. На метро доезжал до университета и, немного сутулясь от ветра, поднимался по высоким ступеням, входил в парадную дверь и минут через десять-пятнадцать оказывался в аудитории, занятой студентами. Он читал две или три лекции монотонным бесцветным голосом, ни от чего не загораясь и не удивляясь никаким вопросам. Затем так же спокойно покидал здание университета и направлялся домой, где еще час или два работал с книгами, готовясь к завтрашней лекции, хотя все лекции он знал на память и конспекты были готовы давным-давно.
Особых новинок по микробиологии в его лекциях не содержалось.
Подобную жизнь профессор, доктор наук, специализирующийся в микробиологии, вел на протяжении последних пяти лет после того, как ушел на пенсию, покинув стены научно-исследовательского института, наполовину расформированного и почти снятого с госфинансирования.
Новинками науки он почти не интересовался, а ведь когда-то давно, лет пятнадцать-двадцать назад, Аркадий Карпович Петраков являлся ведущим специалистом в области вирусологии, хотя имя его было известно лишь в очень узком кругу специалистов и людей из военного ведомства.
В свое время Аркадий Карпович под руководством академика Богуславского занимался биологическим оружием. И занимался очень успешно, даже смог в свои неполные сорок лет получить госпремию и орден Ленина, который теперь лежал, завернутый в кусочек мягкого бархата, в верхнем ящике его письменного стола, задвинутый далеко-далеко за карандашами, ручками, часами и прочей дребеденью, которая, как правило, сама по себе накапливается, заполняя ящики письменных столов. И выкинуть жалко, и пользы от всех этих многочисленных предметов – сломанных ножниц, пилочек, браслетов, ремешков, точилок, помятых вырезок из газетных статей и всего прочего – никакой.
Аркадий Карпович жил в четырехкомнатной квартире с женой, старшей дочерью, зятем и двумя пронырливыми внуками, досужими и надоедливыми. Они без конца лезли в кабинет Аркадия Карповича, любили покопаться в его письменном столе, переложить на столе книги и бумаги, испортить лучшую ручку, загнув перо. В общем, от них были одни хлопоты, и Аркадий Карпович радовался, когда на лето дочь, зять и внуки, а также его супруга уезжали на дачу и сидели там с весны до осени.
Он с ужасом думал о том времени, когда внуки пойдут в школу. А внуки были погодки:, старшему шесть лет, младшему – пять.
Дочь с зятем, как ни старались, не смогли решить квартирный вопрос. А разменять квартиру на Комсомольском проспекте Петраков отказался наотрез, понимая, что уйти из центра легко, вернуться ему туда уже никогда не удастся.
А потому сказал, что будет доживать в ней и никуда не поедет, даже в самые распрекрасные квартиры.
Но не эта застаревшая проблема приводила Петракова в уныние, с бесперспективностью своего дальнейшего существования он уже смирился. Раздражительным и нервным Аркадий Карпович стал всего лишь из-за одной встречи.
И эта встреча могла изменить его жизнь кардинально, могла решить все его материальные проблемы, которых накопилось немало. А самое главное, Аркадий Карпович смог бы избавиться от дочки, зятя и внуков, видеть их лишь по праздникам и на даче, когда соскучится, по своему желанию.
Встреча произошла абсолютно неожиданно.
Один старый знакомый, Василий Васильевич Кобзев – тоже микробиолог, когда-то давным-давно работавший в лаборатории академика Богуславского, позвонил Аркадию Карповичу.
Тот долго не мог вспомнить, но в конце концов узнал звонившего и даже немного обрадовался.
Уже мало кто интересовался Петраковым как ученым, а все больше как преподавателем, иногда принимавшим вступительные экзамены и почитывающим лекции, чтобы не умереть с голода.
И как всегда Аркадий Карпович подумал:
«Вот, опять этот старый знакомый, в общем, никакой не друг и не приятель начнет просить за какого-нибудь троечника, чтобы я замолвил за него словечко на вступительных экзаменах или занялся репетиторством, готовя к вступительным экзаменам».
Однако разговор принял неожиданный оборот, в чем-то даже интересный. Аркадий Карпович подобрался, внимательно слушая собеседника, а затем оборвал его:
– Так-так, Василий Васильевич, об этом, наверное, лучше не по телефону.
– Да, лучше не по телефону, – сказал Василий Васильевич. – Где и когда мы можем встретиться?
Через пару минут Аркадий Карпович и Василий Васильевич договорились о встрече завтра, после лекции, в университетском городке.
Встреча состоялась. Василий Васильевич Кобзев пригласил Петракова в свою машину. В машине они и разговорились. Вспоминали старых знакомых, добрые старые времена, когда государство на науку денег не жалело, когда звания и награды сыпались, как с неба, когда квартиры в престижных районах давались ученым по первой их просьбе.
– Да, славные были денечки! – поглаживая седые виски, говорил Петраков.
А Кобзев медлил, словно чего-то опасаясь. Наконец перешел к делу. Достал из кейса два пожелтевших журнала с закладками и показал их Петракову.
– Вот, я нашел, Аркадий Карпович, две любопытные статейки какого-то кандидата биологических наук по фамилии Иванов. Я, естественно, долго думал, кто бы это мог написать, посоветовался со знакомыми и по всему выходит, что эти статьи, Аркадий Карпович, написаны вами.
Петраков кивнул:
– Дело давнее, – самодовольно улыбнулся он. – Мои, верно. В этом деле, кроме меня, никто толком ничего не понимает… А сейчас, возможно, я единственный. Все старики умерли, разработка давным-давно закрыта… Да, это мои работы, правда, тут только выдержки, конспект, так сказать, без самого главного.
– Так вот, Аркадий Карпович, чтобы кота не тянуть за хвост и долго вас не интриговать, скажу следующее, – заговорил Кобзев, – есть люди, которые очень интересуются этой темой.
И они готовы заплатить большие деньги именно за это, за самое главное, которое, скорее всего, осталось у вас в голове, не перекочевав на страницы журнала.
– О, да! – воскликнул Петраков. – Кое-что я еще помню. Слава богу, водку не пью и курить не курю, голова у меня еще кое-что соображает. Так вы говорите, Василий Васильевич, что в этом есть даже какой-то меркантильный интерес?
– Есть, есть и немалый, – лицо Кобзева расплылось в маслянистой улыбке, глаза заблестели, а брови двинулись к переносице.
– И кто же эти люди, и сколько они готовы заплатить за мои знания?
– Японцы, – спокойно сказал Кобзев.
– Японцы? – и Аркадий Карпович подумал, что, наверное, Кобзев хочет пригласить его за границу и примазаться к его разработкам.
Он горько усмехнулся:
– Василий Васильевич, я думаю, вам известно, что сколько бы лет ни прошло, какие бы люди не пришли к власти, ни меня, ни вас, ни академика Богуславского за границу не выпустят, разве что в гробу.
– Да я это понимаю, хотя, в общем, и это не проблема. Но за границу в данном случае ехать не нужно, вам предлагают работу здесь.
– Где здесь? – удивленно вскинул брови Петраков, в свое время он перепробовал все варианты.
– Далековато, конечно, от Москвы, но в прекрасной лаборатории с хорошим, самым новым оборудованием, с толковыми помощниками и с почти неограниченными финансовыми возможностями как для дела, так и для вас лично.
– И каков же мой гонорар? – немного надменно, словно стесняясь говорить о деньгах, делая вид, что они ему будто бы безразличны, промолвил Аркадий Карпович.
– Я думаю, сумма будет значительная, с пятью нулями.
– Это что, в российских рублях за месяц?
– Нет, Аркадий Карпович, вам будут платить в твердой валюте, в долларах. А если хотите…
– Нет, не хочу, – буркнул Петраков, – голова мне еще дорога.
– Никто не спохватится.
– Сомневаюсь.
– Вам заплатят очень много лишь для того, чтобы вы завершили свои опыты.
– В свое время я их завершил.
– Это понятно, – сказал Кобзев, – но я помню, что вам пришлось уничтожить все результаты разработок. Это, конечно, был удар и для вас, Я для Богуславского, да и для всей нашей лаборатории. Пять лет работы, и за один день все пошло прахом.
– Что ж поделаешь, – промолвил Петраков, – есть заказчик, ему и позволено решать.
Хотя, конечно, обидно. Но премию, звание, квартиру и орден я все-таки получил.
– Да, Богуславский стал академиком, молодым академиком, – сказал Кобзев. Я тогда получил звание кандидата наук, хотя диссертации не писал. Все тогда получили, – И куда надо ехать?
– Сперва мне нужно услышать ваше принципиальное согласие.
– Мне надо подумать. Я уже не молод и бросаться во всякие авантюры не имею права. Если предложение будет исходить из Министерства обороны, то я подумаю. А если так, от каких-то шарлатанов, желающих сделать себе имя, присвоив мои наработки, то я откажусь наотрез.
– А собственно говоря, Аркадий Карпович, что вас интересует в этом мире? Слава? Деньги?
Престиж? – спросил Кобзев, лукаво улыбаясь и подмигивая своими бесцветными, глубоко посаженными глазами.
– Если честно, то меня уже, собственно говоря, во всем этом мире ничто не интересует. И вызывает ваше предложение у меня единственно отвращение, хотя с чисто научной точки зрения то, чем мы занимались, любопытно. А если взглянуть с позиций гуманизма, то возможно, даже хорошо, что нашу разработку закрыли.
– Вы все-таки подумайте, Аркадий Карпович, – запуская двигатель «вольво» последней модели, пробормотал Кобзев и двинулся с места. – Вас куда подвезти?
– К дому, если не сложно.
– Да нет, что вы, с удовольствием. Я вам позвоню через недельку.
– Через две, – сказал Аркадий Карпович и подумал: «Откуда у него деньги на такую машину? Да и часы у него дорогие, и костюм хороший, и пальто не из дешевого магазина. А ведь раньше был этот Кобзев дурак-дураком и работал на побегушках, переливая раствор из одной колбы в другую. И самое большое, что можно было ему доверить, так это приготовить мясной бульон – питательную среду для бактерий, – да и то приходилось следить, чтобы чего-нибудь не перепутал. А теперь он богатый, а я, специалист, человек с именем, профессор, доктор наук, хожу пешком, езжу на метро, меня толкают и даже не извиняются. В общем, жизнь несправедлива».
– Так вы говорите, хорошо заплатят?
– Думаю, очень хорошо, если вы с ними упорно поторгуетесь.
– Так вы говорите, Василий Васильевич, они могут заплатить тысяч сто?
– Думаю, больше, если, конечно, вы будете настойчивы и согласитесь.
– А декларации, контракты, договора, налоги?
С такой суммы, небось, половину уплатить в бюджет придется?
– Все это будет сделано не вами. И пусть это вас не тревожит. Если позволите, я этим займусь сам. Ведь мне заниматься подобными делами не впервой, я имею кое-какой опыт. Не челночным же бизнесом я заработал на машину. Чистая наука, – и Кобзев похлопал по переднему кожаному сиденью так, как похлопывают по крупу холеной любимой лошади. – И квартира у меня хорошая, и дом, и дети устроены. Сын за границей учится, дочь замужем за дипломатом. Я добился всего, чего хотел. Годы только не вернешь, к сожалению.
«Ну и сволочь же ты! Ну и проходимец!» – злорадно подумал Петраков, уже прекрасно понимая, что скорее всего, он согласится.
А согласится лишь потому, что надо раз и навсегда избавиться от материальных проблем. Чтобы отселить дочь с внуками и зятя, отремонтировать дачу, купить новую машину, съездить куда-нибудь отдохнуть. Короче, почувствовать себя человеком, который не думает со страхом о завтрашнем дне, который может позволить себе хороший костюм, дорогие ботинки, а не ходить в тех костюмах и пальто, которые купил когда-то давным-давно и которых уже стесняешься, которые словно бы приросли к телу.
Возле дома Кобзев остановил машину:
– Я вас потревожу. Вы говорите, недельки через две позвонить?
– Ас Богуславским вы говорили? – спросил Аркадий Карпович.
– Знаете, с ним тяжело говорить. Кстати, вы его давно видели?
– Года полтора назад. Он приходил на торжества в университет. Он совсем дряхлый, а сейчас еще ударился в религию, вдруг стал православным, да таким истым, что дальше некуда. Сплошные посты: большой пост, малый пост… Ходит на службы в церковь… Словом, совсем другим человеком стал академик Богуславский, хотя голова светлая.
– Что есть, то есть.
– Да, – согласился Петраков, понимая в душе, что случилось с академиком Богуславским на старости лет, понимая, но боясь себе в этом признаться, даже опасаясь об этом серьезно размышлять.
Его и самого не раз тянуло зайти в церковь, но пока еще чаша не была переполнена, и последняя капля не упала, и церковь он обходил стороной. Но на кладбище уже поглядывал.
Поднимаясь в лифте на шестой этаж и нащупывая в кармане связку ключей, Аркадий Карпович покачивался из стороны в сторону и вспоминал, как истово перекрестился академик Богуславский после того, как в их разговоре были случайно затронуты и всплыли кое-какие имена уже покойных сотрудников. Академик Богуславский как-то весь подобрался, его глаза сделались влажными, а щеки, сморщенные, как кожура печеного яблока, стали подрагивать. Академик отвернулся к стене, истово перекрестился, бормоча «Отче наш», а затем быстро-быстро даже для своих лет, засеменил, опираясь на тонкую тросточку, оборвав незаконченный разговор на полуслове.
«Да, старик, – подумал тогда Петраков в конференц-зале университета, – вот твои грехи и не дают тебе жить, точат, как черви, твою душу, проедают насквозь, как мышь проедает сыр, как наш вирус прогрызал стенки кровеносных сосудов. Вот ты и мучишься ночами, скорее всего, не спишь. А ведь это ты все закрутил, подхватил мою идею и все заслуги, в принципе, достались тебе. Вот и мучишься ты больше меня, ведь твоя инициатива – эксперименты. Ведь это ты добился, чтобы разрешили испытать „Амур-5“ на живых людях. И неважно, что они были уголовниками, неважно, что многие из них так и не дожили бы до выхода на свободу».
Он жил на Комсомольском проспекте в четырехкомнатной квартире. На метро доезжал до университета и, немного сутулясь от ветра, поднимался по высоким ступеням, входил в парадную дверь и минут через десять-пятнадцать оказывался в аудитории, занятой студентами. Он читал две или три лекции монотонным бесцветным голосом, ни от чего не загораясь и не удивляясь никаким вопросам. Затем так же спокойно покидал здание университета и направлялся домой, где еще час или два работал с книгами, готовясь к завтрашней лекции, хотя все лекции он знал на память и конспекты были готовы давным-давно.
Особых новинок по микробиологии в его лекциях не содержалось.
Подобную жизнь профессор, доктор наук, специализирующийся в микробиологии, вел на протяжении последних пяти лет после того, как ушел на пенсию, покинув стены научно-исследовательского института, наполовину расформированного и почти снятого с госфинансирования.
Новинками науки он почти не интересовался, а ведь когда-то давно, лет пятнадцать-двадцать назад, Аркадий Карпович Петраков являлся ведущим специалистом в области вирусологии, хотя имя его было известно лишь в очень узком кругу специалистов и людей из военного ведомства.
В свое время Аркадий Карпович под руководством академика Богуславского занимался биологическим оружием. И занимался очень успешно, даже смог в свои неполные сорок лет получить госпремию и орден Ленина, который теперь лежал, завернутый в кусочек мягкого бархата, в верхнем ящике его письменного стола, задвинутый далеко-далеко за карандашами, ручками, часами и прочей дребеденью, которая, как правило, сама по себе накапливается, заполняя ящики письменных столов. И выкинуть жалко, и пользы от всех этих многочисленных предметов – сломанных ножниц, пилочек, браслетов, ремешков, точилок, помятых вырезок из газетных статей и всего прочего – никакой.
Аркадий Карпович жил в четырехкомнатной квартире с женой, старшей дочерью, зятем и двумя пронырливыми внуками, досужими и надоедливыми. Они без конца лезли в кабинет Аркадия Карповича, любили покопаться в его письменном столе, переложить на столе книги и бумаги, испортить лучшую ручку, загнув перо. В общем, от них были одни хлопоты, и Аркадий Карпович радовался, когда на лето дочь, зять и внуки, а также его супруга уезжали на дачу и сидели там с весны до осени.
Он с ужасом думал о том времени, когда внуки пойдут в школу. А внуки были погодки:, старшему шесть лет, младшему – пять.
Дочь с зятем, как ни старались, не смогли решить квартирный вопрос. А разменять квартиру на Комсомольском проспекте Петраков отказался наотрез, понимая, что уйти из центра легко, вернуться ему туда уже никогда не удастся.
А потому сказал, что будет доживать в ней и никуда не поедет, даже в самые распрекрасные квартиры.
Но не эта застаревшая проблема приводила Петракова в уныние, с бесперспективностью своего дальнейшего существования он уже смирился. Раздражительным и нервным Аркадий Карпович стал всего лишь из-за одной встречи.
И эта встреча могла изменить его жизнь кардинально, могла решить все его материальные проблемы, которых накопилось немало. А самое главное, Аркадий Карпович смог бы избавиться от дочки, зятя и внуков, видеть их лишь по праздникам и на даче, когда соскучится, по своему желанию.
Встреча произошла абсолютно неожиданно.
Один старый знакомый, Василий Васильевич Кобзев – тоже микробиолог, когда-то давным-давно работавший в лаборатории академика Богуславского, позвонил Аркадию Карповичу.
Тот долго не мог вспомнить, но в конце концов узнал звонившего и даже немного обрадовался.
Уже мало кто интересовался Петраковым как ученым, а все больше как преподавателем, иногда принимавшим вступительные экзамены и почитывающим лекции, чтобы не умереть с голода.
И как всегда Аркадий Карпович подумал:
«Вот, опять этот старый знакомый, в общем, никакой не друг и не приятель начнет просить за какого-нибудь троечника, чтобы я замолвил за него словечко на вступительных экзаменах или занялся репетиторством, готовя к вступительным экзаменам».
Однако разговор принял неожиданный оборот, в чем-то даже интересный. Аркадий Карпович подобрался, внимательно слушая собеседника, а затем оборвал его:
– Так-так, Василий Васильевич, об этом, наверное, лучше не по телефону.
– Да, лучше не по телефону, – сказал Василий Васильевич. – Где и когда мы можем встретиться?
Через пару минут Аркадий Карпович и Василий Васильевич договорились о встрече завтра, после лекции, в университетском городке.
Встреча состоялась. Василий Васильевич Кобзев пригласил Петракова в свою машину. В машине они и разговорились. Вспоминали старых знакомых, добрые старые времена, когда государство на науку денег не жалело, когда звания и награды сыпались, как с неба, когда квартиры в престижных районах давались ученым по первой их просьбе.
– Да, славные были денечки! – поглаживая седые виски, говорил Петраков.
А Кобзев медлил, словно чего-то опасаясь. Наконец перешел к делу. Достал из кейса два пожелтевших журнала с закладками и показал их Петракову.
– Вот, я нашел, Аркадий Карпович, две любопытные статейки какого-то кандидата биологических наук по фамилии Иванов. Я, естественно, долго думал, кто бы это мог написать, посоветовался со знакомыми и по всему выходит, что эти статьи, Аркадий Карпович, написаны вами.
Петраков кивнул:
– Дело давнее, – самодовольно улыбнулся он. – Мои, верно. В этом деле, кроме меня, никто толком ничего не понимает… А сейчас, возможно, я единственный. Все старики умерли, разработка давным-давно закрыта… Да, это мои работы, правда, тут только выдержки, конспект, так сказать, без самого главного.
– Так вот, Аркадий Карпович, чтобы кота не тянуть за хвост и долго вас не интриговать, скажу следующее, – заговорил Кобзев, – есть люди, которые очень интересуются этой темой.
И они готовы заплатить большие деньги именно за это, за самое главное, которое, скорее всего, осталось у вас в голове, не перекочевав на страницы журнала.
– О, да! – воскликнул Петраков. – Кое-что я еще помню. Слава богу, водку не пью и курить не курю, голова у меня еще кое-что соображает. Так вы говорите, Василий Васильевич, что в этом есть даже какой-то меркантильный интерес?
– Есть, есть и немалый, – лицо Кобзева расплылось в маслянистой улыбке, глаза заблестели, а брови двинулись к переносице.
– И кто же эти люди, и сколько они готовы заплатить за мои знания?
– Японцы, – спокойно сказал Кобзев.
– Японцы? – и Аркадий Карпович подумал, что, наверное, Кобзев хочет пригласить его за границу и примазаться к его разработкам.
Он горько усмехнулся:
– Василий Васильевич, я думаю, вам известно, что сколько бы лет ни прошло, какие бы люди не пришли к власти, ни меня, ни вас, ни академика Богуславского за границу не выпустят, разве что в гробу.
– Да я это понимаю, хотя, в общем, и это не проблема. Но за границу в данном случае ехать не нужно, вам предлагают работу здесь.
– Где здесь? – удивленно вскинул брови Петраков, в свое время он перепробовал все варианты.
– Далековато, конечно, от Москвы, но в прекрасной лаборатории с хорошим, самым новым оборудованием, с толковыми помощниками и с почти неограниченными финансовыми возможностями как для дела, так и для вас лично.
– И каков же мой гонорар? – немного надменно, словно стесняясь говорить о деньгах, делая вид, что они ему будто бы безразличны, промолвил Аркадий Карпович.
– Я думаю, сумма будет значительная, с пятью нулями.
– Это что, в российских рублях за месяц?
– Нет, Аркадий Карпович, вам будут платить в твердой валюте, в долларах. А если хотите…
– Нет, не хочу, – буркнул Петраков, – голова мне еще дорога.
– Никто не спохватится.
– Сомневаюсь.
– Вам заплатят очень много лишь для того, чтобы вы завершили свои опыты.
– В свое время я их завершил.
– Это понятно, – сказал Кобзев, – но я помню, что вам пришлось уничтожить все результаты разработок. Это, конечно, был удар и для вас, Я для Богуславского, да и для всей нашей лаборатории. Пять лет работы, и за один день все пошло прахом.
– Что ж поделаешь, – промолвил Петраков, – есть заказчик, ему и позволено решать.
Хотя, конечно, обидно. Но премию, звание, квартиру и орден я все-таки получил.
– Да, Богуславский стал академиком, молодым академиком, – сказал Кобзев. Я тогда получил звание кандидата наук, хотя диссертации не писал. Все тогда получили, – И куда надо ехать?
– Сперва мне нужно услышать ваше принципиальное согласие.
– Мне надо подумать. Я уже не молод и бросаться во всякие авантюры не имею права. Если предложение будет исходить из Министерства обороны, то я подумаю. А если так, от каких-то шарлатанов, желающих сделать себе имя, присвоив мои наработки, то я откажусь наотрез.
– А собственно говоря, Аркадий Карпович, что вас интересует в этом мире? Слава? Деньги?
Престиж? – спросил Кобзев, лукаво улыбаясь и подмигивая своими бесцветными, глубоко посаженными глазами.
– Если честно, то меня уже, собственно говоря, во всем этом мире ничто не интересует. И вызывает ваше предложение у меня единственно отвращение, хотя с чисто научной точки зрения то, чем мы занимались, любопытно. А если взглянуть с позиций гуманизма, то возможно, даже хорошо, что нашу разработку закрыли.
– Вы все-таки подумайте, Аркадий Карпович, – запуская двигатель «вольво» последней модели, пробормотал Кобзев и двинулся с места. – Вас куда подвезти?
– К дому, если не сложно.
– Да нет, что вы, с удовольствием. Я вам позвоню через недельку.
– Через две, – сказал Аркадий Карпович и подумал: «Откуда у него деньги на такую машину? Да и часы у него дорогие, и костюм хороший, и пальто не из дешевого магазина. А ведь раньше был этот Кобзев дурак-дураком и работал на побегушках, переливая раствор из одной колбы в другую. И самое большое, что можно было ему доверить, так это приготовить мясной бульон – питательную среду для бактерий, – да и то приходилось следить, чтобы чего-нибудь не перепутал. А теперь он богатый, а я, специалист, человек с именем, профессор, доктор наук, хожу пешком, езжу на метро, меня толкают и даже не извиняются. В общем, жизнь несправедлива».
– Так вы говорите, хорошо заплатят?
– Думаю, очень хорошо, если вы с ними упорно поторгуетесь.
– Так вы говорите, Василий Васильевич, они могут заплатить тысяч сто?
– Думаю, больше, если, конечно, вы будете настойчивы и согласитесь.
– А декларации, контракты, договора, налоги?
С такой суммы, небось, половину уплатить в бюджет придется?
– Все это будет сделано не вами. И пусть это вас не тревожит. Если позволите, я этим займусь сам. Ведь мне заниматься подобными делами не впервой, я имею кое-какой опыт. Не челночным же бизнесом я заработал на машину. Чистая наука, – и Кобзев похлопал по переднему кожаному сиденью так, как похлопывают по крупу холеной любимой лошади. – И квартира у меня хорошая, и дом, и дети устроены. Сын за границей учится, дочь замужем за дипломатом. Я добился всего, чего хотел. Годы только не вернешь, к сожалению.
«Ну и сволочь же ты! Ну и проходимец!» – злорадно подумал Петраков, уже прекрасно понимая, что скорее всего, он согласится.
А согласится лишь потому, что надо раз и навсегда избавиться от материальных проблем. Чтобы отселить дочь с внуками и зятя, отремонтировать дачу, купить новую машину, съездить куда-нибудь отдохнуть. Короче, почувствовать себя человеком, который не думает со страхом о завтрашнем дне, который может позволить себе хороший костюм, дорогие ботинки, а не ходить в тех костюмах и пальто, которые купил когда-то давным-давно и которых уже стесняешься, которые словно бы приросли к телу.
Возле дома Кобзев остановил машину:
– Я вас потревожу. Вы говорите, недельки через две позвонить?
– Ас Богуславским вы говорили? – спросил Аркадий Карпович.
– Знаете, с ним тяжело говорить. Кстати, вы его давно видели?
– Года полтора назад. Он приходил на торжества в университет. Он совсем дряхлый, а сейчас еще ударился в религию, вдруг стал православным, да таким истым, что дальше некуда. Сплошные посты: большой пост, малый пост… Ходит на службы в церковь… Словом, совсем другим человеком стал академик Богуславский, хотя голова светлая.
– Что есть, то есть.
– Да, – согласился Петраков, понимая в душе, что случилось с академиком Богуславским на старости лет, понимая, но боясь себе в этом признаться, даже опасаясь об этом серьезно размышлять.
Его и самого не раз тянуло зайти в церковь, но пока еще чаша не была переполнена, и последняя капля не упала, и церковь он обходил стороной. Но на кладбище уже поглядывал.
Поднимаясь в лифте на шестой этаж и нащупывая в кармане связку ключей, Аркадий Карпович покачивался из стороны в сторону и вспоминал, как истово перекрестился академик Богуславский после того, как в их разговоре были случайно затронуты и всплыли кое-какие имена уже покойных сотрудников. Академик Богуславский как-то весь подобрался, его глаза сделались влажными, а щеки, сморщенные, как кожура печеного яблока, стали подрагивать. Академик отвернулся к стене, истово перекрестился, бормоча «Отче наш», а затем быстро-быстро даже для своих лет, засеменил, опираясь на тонкую тросточку, оборвав незаконченный разговор на полуслове.
«Да, старик, – подумал тогда Петраков в конференц-зале университета, – вот твои грехи и не дают тебе жить, точат, как черви, твою душу, проедают насквозь, как мышь проедает сыр, как наш вирус прогрызал стенки кровеносных сосудов. Вот ты и мучишься ночами, скорее всего, не спишь. А ведь это ты все закрутил, подхватил мою идею и все заслуги, в принципе, достались тебе. Вот и мучишься ты больше меня, ведь твоя инициатива – эксперименты. Ведь это ты добился, чтобы разрешили испытать „Амур-5“ на живых людях. И неважно, что они были уголовниками, неважно, что многие из них так и не дожили бы до выхода на свободу».