Страница:
– Три подписи под этим актом, и двое из тех, кто подписался, мертвы. А ты, Петр Павлович, жив.
– Тебя это расстраивает? – с какой-то бесцветной интонацией спросил Разумовский, и взгляд его стал отстраненным.
– Нет, меня это пугает. Я просто все, что знаю, сложил в одну цепочку, и мне показалось, что будет нелишним тебя предупредить.
– Спасибо, я об этом и сам думал.
– Меры предосторожности принял?
– Не вижу необходимости. Мало ли какие бумаги мы в своей жизни подписывали? Тебе попалась бумага, на которой стоят три подписи, а есть бумаги, на которых стоят две – только их двоих, Башманова и Самсонова.
И у меня нет уверенности, что их гибель связана с подписанием бумаги на уничтожение фальшивых баксов.
Куда большее отношение один из них имел к изготовлению фальшивых иностранных паспортов, а другой – к деньгам партии. Не забывай, – несколько изменившимся голосом произнес генерал Разумовский, – деньги партии так и не нашли, и где они сейчас, никто не знает.
– А ты думаешь, их искали как следует?
– Думаю, искали, – уверенно ответил Разумовский.
– Если пропажу ищет тот, кто сам спрятал, то он никогда и ничего не найдет, – сказал Потапчук и тоже посмотрел на темные воды Москвы-реки.
– Спасибо тебе за предупреждение, конечно. Приятно, когда кто-то о тебе беспокоится.
– Забеспокоишься, да еще как… Убито два человека, мои люди занимаются расследованием, и мне не хотелось бы, чтобы к ним приплюсовался третий. Знаешь, хлопот прибавится.
– Вот ты как! – улыбнулся Разумовский. – О себе печешься, а не обо мне.
– О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.
– Спасибо, еще раз, генерал, за разговор, спасибо за заботу. Но больше всего я тебе благодарен за то, что ты вытащил меня на свежий воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.
– Поехали.
– Кстати, если тебе не сложно, держи меня в курсе расследования. Я уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.
– Три? – переспросил генерал Потапчук.
– Ты не на допросе. Думаешь, я не в курсе, что убили и гравера Домбровского?
Потапчука насторожила подобная осведомленность Разумовского. Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.
– Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.
– Вполне возможно. Если это та рука, о которой я думаю, вы ее не схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.
– Посмотрим, посмотрим, – вздохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен и больше ему сказать нечего.
Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать конверт, в котором лежит фальшивая стодолларовая банкнота, изготовленная Иосифом Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому, но почему-то именно этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец разговора, ему вдруг не захотелось показывать. Что-то удержало его. Может быть, интуиция, а может быть, врожденная осторожность. Уж слишком убежденно Разумовский сказал, что сам был свидетелем, как все фальшивые деньги были уничтожены.
– Собака… Собака… – бормотал Петр Павлович. – Всюду ты всунешь свой любопытный нос! Надо же, выкопал этот поросший мхом акт на уничтожение фальшивок. Я-то надеялся, что эти бумаги действительно секретные и уже не всплывут никогда.
Он обманывал сам себя: если бумага существует, до нес кто-нибудь обязательно докопается. Вопрос только в том, раньше это случится или позже. Но коль уже случилось и коль Потапчук полез со своей заботой… Впрочем, забота ли это? Вполне вероятно, им руководит не желание помочь Разумовскому, уберечь его от смерти. Наверняка Потапчук что-то заподозрил и, естественно, это дело так не оставит, примется рыть глубже и дальше.
Правда, неизвестно, сможет ли он чего-нибудь нарыть.
А если и нароет, сможет ли доказать причастность Разумовского к заварухе вокруг фальшивых денег? К тому же, как прекрасно понимал Разумовский, времени на поиски правды у его соперника из параллельной службы не так уж и много. Потом-то пусть всплывает все, что угодно, пусть Потапчук окажется крайним, мол, не просигнализировал вовремя, не обратил внимания, а обратив внимание, не предпринял никаких мер по задержанию Разумовского.
"А вдруг он успеет? – мелькнула мысль. – И кто тогда окажется крайним?!.. А что если ликвидировать Потапчука? Вряд ли кто-нибудь знает о нашем разговоре.
А если даже и знает, что из того? Мало ли о чем могут разговаривать два генерала, прогуливаясь по набережной? Знакомы мы много лет, вместе начинали, вместе служили, хотя и в разных отделах… Нет, береженого Бог бережет, с Потапчуком нужно разобраться. Это хитрый лис. Недаром его все еще держат в органах, хотя он уже давным-давно должен сидеть на пенсии. За что его ценят? За нюх и проницательность. Вот за это самое его и придется убрать!"
Разумовский почувствовал, что разволновался. И не просто разволновался, а испугался. Испугался за свою шкуру, за то, что может рухнуть задуманная им афера, и вместо берега теплого моря он окажется в следственном изоляторе, а там из него постараются вытянуть признание. А если даже все и обойдется, то второго такого шанса, какой у него есть сейчас, судьба больше не подбросит.
«Да, с Потапчуком надо кончать. Слишком уж он опасный соперник И угадать его следующие шаги слишком тяжело. Да и времени заниматься гаданием на кофейной гуще у меня сейчас нет. Надо думать о том, как убежать отсюда, замести все следы, не дать схватить меня за хвост. Убрав Потапчука, я выиграю те несколько дней, которые мне так необходимы для успешного завершения операции».
И Разумовский, взяв трубку мобильного телефона, набрал номер, известный лишь ему.
– Слушаю, – послышался немного сдавленный голос майора Коптева.
– Это я, Разумовский. Ты где сейчас? Хотя постой, не говори, просто скажи, через сколько ты будешь на перекрестке – там, где обычно, Я подъеду, и мы обо всем переговорим. И кстати, как там двое наших общих друзей?
– Пока еще ничего не предпринимал.
– И не предпринимай. Вначале переговорим, а потом решим, что делать дальше.
– Минут через двадцать пять буду.
– Тогда давай.
Разумовский сам вел машину. На условленном перекрестке в районе «Аэропорта» он притормозил, увидев Коптева, подобрал его, и «волга» с тонированными стеклами понеслась по проспекту дальше. Коптев сидел молча рядом с Разумовским, ожидая, пока тот заговорит.
Покружив немного по городу, Разумовский заехал в переулок, свернул в пустынный двор и заглушил двигатель.
– Ты знаешь генерала Потапчука? – спросил Разумовский, не глядя на собеседника.
– Знаю.
– Дела пошли серьезные. Я с ним только что встречался. По-моему, эта сволочь вышла на твой след и может добраться до тебя… И до меня тоже.
– Что я должен сделать?
– То, что делаешь всегда. Но сделать это надо предельно аккуратно.
– Нет-нет, погодите, Петр Павлович, одно дело пенсионеры, совсем другое дело – генерал Потапчук. Поднимется большой переполох. К нему так просто не подобраться.
– Подобраться к нему как раз просто – его пока никто специально не охраняет. Пока не охраняет, ясно?
Адреса, по которым его можно найти, я знаю…
– Не согласен.
– Ну что ж, тогда выходи из машины.
И тут майор понял: выбора у него нет. После такого разговора или он уберет Потапчука, или Разумовский уберет его.
– Ладно, я согласен. Но план операции за мной. Какие сроки?
– Чем быстрее, тем лучше. Еще раз повторяю, майор, сделать это надо предельно аккуратно.
– Понял, не дурак.
Глава 12
– Тебя это расстраивает? – с какой-то бесцветной интонацией спросил Разумовский, и взгляд его стал отстраненным.
– Нет, меня это пугает. Я просто все, что знаю, сложил в одну цепочку, и мне показалось, что будет нелишним тебя предупредить.
– Спасибо, я об этом и сам думал.
– Меры предосторожности принял?
– Не вижу необходимости. Мало ли какие бумаги мы в своей жизни подписывали? Тебе попалась бумага, на которой стоят три подписи, а есть бумаги, на которых стоят две – только их двоих, Башманова и Самсонова.
И у меня нет уверенности, что их гибель связана с подписанием бумаги на уничтожение фальшивых баксов.
Куда большее отношение один из них имел к изготовлению фальшивых иностранных паспортов, а другой – к деньгам партии. Не забывай, – несколько изменившимся голосом произнес генерал Разумовский, – деньги партии так и не нашли, и где они сейчас, никто не знает.
– А ты думаешь, их искали как следует?
– Думаю, искали, – уверенно ответил Разумовский.
– Если пропажу ищет тот, кто сам спрятал, то он никогда и ничего не найдет, – сказал Потапчук и тоже посмотрел на темные воды Москвы-реки.
– Спасибо тебе за предупреждение, конечно. Приятно, когда кто-то о тебе беспокоится.
– Забеспокоишься, да еще как… Убито два человека, мои люди занимаются расследованием, и мне не хотелось бы, чтобы к ним приплюсовался третий. Знаешь, хлопот прибавится.
– Вот ты как! – улыбнулся Разумовский. – О себе печешься, а не обо мне.
– О тебе, о тебе. Иначе не стал бы разговаривать.
– Спасибо, еще раз, генерал, за разговор, спасибо за заботу. Но больше всего я тебе благодарен за то, что ты вытащил меня на свежий воздух, Может, это немного и продлит мне жизнь.
– Поехали.
– Кстати, если тебе не сложно, держи меня в курсе расследования. Я уже знаю, что вы свели эти три дела в одно.
– Три? – переспросил генерал Потапчук.
– Ты не на допросе. Думаешь, я не в курсе, что убили и гравера Домбровского?
Потапчука насторожила подобная осведомленность Разумовского. Информация по расследованию являлась закрытой. Но вполне могло быть, что Разумовский сделал чисто логическое рассуждение.
– Да, свели. Показалось, здесь действует одна рука.
– Вполне возможно. Если это та рука, о которой я думаю, вы ее не схватите. Ее еще никто на моей памяти не мог схватить.
– Посмотрим, посмотрим, – вздохнул Потапчук, понимая, что разговор закончен и больше ему сказать нечего.
Он мог бы, конечно, из внутреннего кармана плаща достать конверт, в котором лежит фальшивая стодолларовая банкнота, изготовленная Иосифом Домбровским, и показать ее генералу Разумовскому, но почему-то именно этот козырь, который Потапчук приберегал на самый конец разговора, ему вдруг не захотелось показывать. Что-то удержало его. Может быть, интуиция, а может быть, врожденная осторожность. Уж слишком убежденно Разумовский сказал, что сам был свидетелем, как все фальшивые деньги были уничтожены.
* * *
В свой рабочий кабинет генерал Разумовский вернулся в еще более гнусном настроении, чем было у него до встречи с Потапчуком.– Собака… Собака… – бормотал Петр Павлович. – Всюду ты всунешь свой любопытный нос! Надо же, выкопал этот поросший мхом акт на уничтожение фальшивок. Я-то надеялся, что эти бумаги действительно секретные и уже не всплывут никогда.
Он обманывал сам себя: если бумага существует, до нес кто-нибудь обязательно докопается. Вопрос только в том, раньше это случится или позже. Но коль уже случилось и коль Потапчук полез со своей заботой… Впрочем, забота ли это? Вполне вероятно, им руководит не желание помочь Разумовскому, уберечь его от смерти. Наверняка Потапчук что-то заподозрил и, естественно, это дело так не оставит, примется рыть глубже и дальше.
Правда, неизвестно, сможет ли он чего-нибудь нарыть.
А если и нароет, сможет ли доказать причастность Разумовского к заварухе вокруг фальшивых денег? К тому же, как прекрасно понимал Разумовский, времени на поиски правды у его соперника из параллельной службы не так уж и много. Потом-то пусть всплывает все, что угодно, пусть Потапчук окажется крайним, мол, не просигнализировал вовремя, не обратил внимания, а обратив внимание, не предпринял никаких мер по задержанию Разумовского.
"А вдруг он успеет? – мелькнула мысль. – И кто тогда окажется крайним?!.. А что если ликвидировать Потапчука? Вряд ли кто-нибудь знает о нашем разговоре.
А если даже и знает, что из того? Мало ли о чем могут разговаривать два генерала, прогуливаясь по набережной? Знакомы мы много лет, вместе начинали, вместе служили, хотя и в разных отделах… Нет, береженого Бог бережет, с Потапчуком нужно разобраться. Это хитрый лис. Недаром его все еще держат в органах, хотя он уже давным-давно должен сидеть на пенсии. За что его ценят? За нюх и проницательность. Вот за это самое его и придется убрать!"
Разумовский почувствовал, что разволновался. И не просто разволновался, а испугался. Испугался за свою шкуру, за то, что может рухнуть задуманная им афера, и вместо берега теплого моря он окажется в следственном изоляторе, а там из него постараются вытянуть признание. А если даже все и обойдется, то второго такого шанса, какой у него есть сейчас, судьба больше не подбросит.
«Да, с Потапчуком надо кончать. Слишком уж он опасный соперник И угадать его следующие шаги слишком тяжело. Да и времени заниматься гаданием на кофейной гуще у меня сейчас нет. Надо думать о том, как убежать отсюда, замести все следы, не дать схватить меня за хвост. Убрав Потапчука, я выиграю те несколько дней, которые мне так необходимы для успешного завершения операции».
И Разумовский, взяв трубку мобильного телефона, набрал номер, известный лишь ему.
– Слушаю, – послышался немного сдавленный голос майора Коптева.
– Это я, Разумовский. Ты где сейчас? Хотя постой, не говори, просто скажи, через сколько ты будешь на перекрестке – там, где обычно, Я подъеду, и мы обо всем переговорим. И кстати, как там двое наших общих друзей?
– Пока еще ничего не предпринимал.
– И не предпринимай. Вначале переговорим, а потом решим, что делать дальше.
– Минут через двадцать пять буду.
– Тогда давай.
Разумовский сам вел машину. На условленном перекрестке в районе «Аэропорта» он притормозил, увидев Коптева, подобрал его, и «волга» с тонированными стеклами понеслась по проспекту дальше. Коптев сидел молча рядом с Разумовским, ожидая, пока тот заговорит.
Покружив немного по городу, Разумовский заехал в переулок, свернул в пустынный двор и заглушил двигатель.
– Ты знаешь генерала Потапчука? – спросил Разумовский, не глядя на собеседника.
– Знаю.
– Дела пошли серьезные. Я с ним только что встречался. По-моему, эта сволочь вышла на твой след и может добраться до тебя… И до меня тоже.
– Что я должен сделать?
– То, что делаешь всегда. Но сделать это надо предельно аккуратно.
– Нет-нет, погодите, Петр Павлович, одно дело пенсионеры, совсем другое дело – генерал Потапчук. Поднимется большой переполох. К нему так просто не подобраться.
– Подобраться к нему как раз просто – его пока никто специально не охраняет. Пока не охраняет, ясно?
Адреса, по которым его можно найти, я знаю…
– Не согласен.
– Ну что ж, тогда выходи из машины.
И тут майор понял: выбора у него нет. После такого разговора или он уберет Потапчука, или Разумовский уберет его.
– Ладно, я согласен. Но план операции за мной. Какие сроки?
– Чем быстрее, тем лучше. Еще раз повторяю, майор, сделать это надо предельно аккуратно.
– Понял, не дурак.
Глава 12
Случается так, что настроение портится ни с того ни с сего. Все как будто нормально, а настроение отвратное… Именно в таком состоянии духа и пребывал Глеб Сиверов. Он уныло сидел на диване в своей мансарде, даже не стал заваривать кофе, понимая, что его любимый напиток не придаст ему сейчас бодрости и жизнерадостности.
Глеб пытался разобраться в своих чувствах: «А что, собственно, произошло? Тебя же никто не обидел, да и обидеть тебя не так-то просто. У тебя ничего не украли, тебя не обманули, двигатель машины не заглох, тормоза не отказали. Твою одежду, когда ты выходил из машины, не обгадили пролетающие птицы. Лифт не застрял, замки мансарды открылись, кофе у тебя есть, деньги тоже. В общем, никаких видимых причин для дурного настроения вроде бы нет, тогда чего же так погано на душе?»
Глеб сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, слушая, как поскрипывают пружины дивана.
"А может быть, это все из-за моей работы? Из-за всех этих дурацких погонь, перестрелок, рискованных приключений? И вообще я, наверное, живу как-то не так…
Почему же не так? – спросил себя Глеб. – Кто-то же должен заниматься тем, чем занимаешься ты. И жизнь твоя интересна, хоть и полна опасности".
И вдруг Глеб вскочил на ноги.
«Нет, нет, нет! К черту дурное настроение! Надо заняться делом. Я уже давно собирался навести порядок в своем арсенале, но все руки не доходили, все было лень».
И тут же предательски появилась очередная гнусная мысль: обычно наведением порядка человек начинает заниматься перед смертью.
"Какая, к черту, смерть! Оружие надо содержать в идеальной чистоте, ведь это мой рабочий инструмент…
Не только оружие твой инструмент, твой инструмент – голова, – поправил себя Сиверов, расхаживая по мансарде. – А все эти оптические прицелы, глушители, гранаты, подслушивающие устройства – лишь дополнение, как ручка в пальцах писателя. Ведь дай графоману «паркер», все равно он никогда не напишет, как Лев Толстой. И самое лучшее оружие в руках какого-нибудь болвана – тупая железяка, не более того… Ладно, хватит лирики, пора за дело!"
Глеб открыл потайную дверь в маленькую комнатку, опустился на колени, вскрыл тайник в полу и принялся обихаживать свой арсенал.
Он умело и бережно разбирал оружие, смазывал, чистил, любовался матовым блеском металла, и его настроение улучшалось. Когда часа через два он все сложил, аккуратно упаковал, от хандры не осталось и следа.
«Ну что ж, теперь я заслужил чашечку крепчайшего кофе и даже сигарету».
Глеб приступил к приготовлению кофе. Он варил его не в кофеварке, а в красноватой медной джезве. Поднялась густая пена, Глеб с блаженством втянул ноздрями горький аромат.
Когда кофе отстоялся, Сиверов вылил его в большую чашку и с ней в руках уселся на диван, на то же самое место, где сидел раньше. Но теперь уже скрип старых пружин его не раздражал, а веселил. Правая рука потянулась к пульту дистанционного управления музыкальным центром. Мастерскую заполнили звуки музыки.
"Все прекрасно. Вот такая жизнь мне нравится, – Глеб сделал первый глоток кофе. И тут же подумал:
– Первый глоток похож на первый поцелуй. Он так же волнует, возбуждает и дарит волшебные иллюзии…"
Играл симфонический оркестр. Дирижировал Герберт фон Кароян. Это была очень хорошая запись, сделанная в Сан-Франциско. Оркестр звучал превосходно, повинуясь великому дирижеру. И Глеб наслаждался.
Наслаждался музыкой, покоем, крепким кофе, легкой сигаретой и своим одиночеством, добровольным и потому приятным. Вернее, это не было одиночество. Слушая музыку, особенно такую прекрасную, Глеб никогда не чувствовал себя одиноким.
И возможно, он дослушал бы диск до конца, все так же сидя на диване с пустой чашкой в руках, если бы не зазвонил телефон. Глеб убавил немного звук, поднялся и взял трубку. Его лицо оставалось спокойным, и за весь разговор он сказал лишь три слова:
– Да.., знаю.., буду.
Затем отключил телефон и вернулся на диван. До встречи с генералом Потапчуком оставалось еще два часа. Времени дослушать диск до конца хватало. Глеб включил центр почти на всю громкость, и даже воздух в мансарде начал мягко вибрировать, накатываясь на Глеба теплыми волнами чудесных звуков. Эти звуки будили воображение Сиверова, унося его с бренной земли в космические дали. Музыка на Глеба всегда действовала успокаивающе, приводя его мысли к гармонии. И Глеб тогда начинал ощущать себя маленькой частичкой бесконечного мироздания.
Дверь открыл Потапчук и крепко пожал Глебу руку.
– Извини, если потревожил, – качая седой головой, сказал генерал.
– Да что вы, Федор Филиппович!
– Проходи, проходи. Я уже сварил кофе. Не знаю только, кстати или нет.
– Кофе всегда кстати.
– Тогда садись. Не думаю, что мой кофе лучше, чем твой, но, как говорят, дареному коню…
– Знаю, знаю, куда ему смотрят, – улыбнулся Глеб.
Ему нравился Потапчук, нравилась его тактичность, предупредительность, а самое главное. Сиверов ценил генерала Потапчука за честность, откровенность и за то, что он относился к Глебу по-отечески.
Покуда генерал расставлял чашки на столе, Глеб осматривался.
«Квартира как квартира, – подумал он. – Наверное, у спецслужб по Москве таких квартир сотни три, не меньше. А ведь в них могли бы жить люди, любить друг друга, могли смеяться дети, возиться на полу с игрушками».
– Что смотришь? О чем думаешь, Глеб?
– Да так, Федор Филиппович, сентиментальные мысли.
– Не иначе, подумал., что хорошо бы было, если бы здесь кто-то жил?
Глеб хлопнул в ладоши.
– Вы как всегда проницательны! Именно об этом и подумал.
– А мы сдали десятка три квартир, – сказал генерал, – я сам подписывал бумаги. И наверное, сейчас в них уже заселились обычные жильцы.
– Дай-то Бог…
– Но ты же понимаешь, где-то мы должны с тобой встречаться, без явочных квартир не обойтись.
– Понимаю, Федор Филиппович.
– Пей кофе, а я буду говорить.
Глеб взял чашку, сделал глоток. Потапчук между тем не спешил начинать разговор.
Глеб скользнул взглядом по окну с задернутыми портьерами. Он прекрасно ориентировался и сейчас решил проверить себя: «Если отдернуть шторы и выглянуть в окно, то что окажется перед глазами?»
Сиверов попытался представить план города. Потапчук по-прежнему молчал.
Глеб поднялся.
– Извините, Федор Филиппович.
Он подошел к окну, встал так, чтобы его не было видно, и отодвинул тяжелую темно-зеленую штору из плотной материи – такой обычно обтягивают карточные столы.
За окном лежало Ваганьковское кладбище. В остатках осенней листвы, сверху оно было похоже на сосновые стружки, смешанные с пеплом.
– Я так и знал, – произнес Глеб, радуясь тому, что не ошибся.
– Невеселый пейзаж, кладбище, – сказал генерал.
– Я решил себя проверить.
– Угадал?
– А как же.
Когда Глеб повернулся, генерал Потапчук держал в руках конверт. Сиверов подумал: «Сейчас опять положит передо мною фотографию и скажет: этого человека нужно ликвидировать и желательно выполнить это задание как можно скорее, потому что оно очень важное».
Но генерал Потапчук вытащил из конверта сложенный вдвое лист бумаги, а из него вытряхнул на стол две стодолларовые банкноты. Глеб стоял, держа в руках чашку с недопитым кофе.
– Что ты видишь, Глеб Петрович? – спросил генерал.
– Двести долларов. Вы, Федор Филиппович, решили протестировать меня на сообразительность?
– Да нет, я спросил это просто так, для затравки.
Посмотри внимательно.
Глеб взял в руки банкноты, посмотрел на номера, па серию, на водяные знаки, провел пальцем по портретам Франклина и подытожил:
– Доллары как доллары.
– В том-то и дело, Глеб, что доллары как доллары.
Но одна из этих банкнот – искусно выполненная фальшивка. Сможешь ли ты определить, какая именно?
– Нет, – уверенно сказал Глеб.
– А что ты так сразу сдался? Попробуй, может, получится.
– Я же посмотрел, Федор Филиппович, они абсолютно одинаковые. Даже год выпуска один и тот же.
Номера только разные.
Потапчук ткнул пальцем в верхнюю банкноту:
– Этот стольник фальшивый… Тьфу, извини, Глеб, не этот, а нижний фальшивый. Запутался я с ними…
Глеб рассмеялся, пока еще не понимая, куда клонит генерал.
– Вы что, Федор Филиппович, валютчиком решили заделаться?
– Знаешь, Глеб, работа у нас такая. И валютчиком иногда приходится быть, и фальшивомонетчиком, и банкиром. Короче, един в ста лицах. Но давай-ка ближе к делу. За последние дни погибло несколько человек.
Сейчас мои ребята занимаются этими делами. Один из погибших… – и генерал Потапчук стал в мельчайших подробностях рассказывать Сиверову обо всем, что знал в связи с фальшивками.
Время от времени Глеб задавал уточняющие вопросы, а генерал Потапчук исчерпывающе на них отвечал.
То, что Глеб услышал, поразило его. Ведь ему и в голову не могло прийти, что в далекие семидесятые годы советская империя занималась подобными делами. Вернее, Глеба поразило не то, что государство занималось изготовлением фальшивых денег и документов, а размах, с которым все это производилось.
– Так вот, посмотри, Глеб Петрович, это копия акта. На ней, как ты видишь, стоят три подписи. Двоих из подписавшихся нет в живых – последний погиб неделю назад. А один еще жив. Это генерал Петр Павлович Разумовский. Думаю, эту фамилию ты слышал.
– Да, слышал. Она даже есть у меня в картотеке.
– В картотеке? – генерал в изумлении посмотрел на Глеба.
– Не работаю же я на голом месте. Кстати, половина информации из ваших рук получена.
– Там у тебя, наверное, и моя фамилия есть?
Глеб утвердительно кивнул.
– Опасная, должно быть, у тебя картотека. Ты что, решил написать мемуары? – генерал Потапчук был довольно-таки озадачен.
Глеб пожал плечами:
– Да нет, для работы собираю информацию.
– Представляю этот твой архивчик, – генерал Потапчук ухмыльнулся и потер виски. – Наверное, Глеб, если бы ты решил написать мемуары, это наверняка был бы бестселлер. Ведь даже того, что я знаю про тебя, хватило бы на десять книг.
Глеб опять пожал плечами, сцепил пальцы так, что хрустнули суставы.
– Федор Филиппович, тяжелое это дело – писать.
Надо сидеть на одном месте, думать, вспоминать… Я этого не люблю. Мне нравится перемещаться в пространстве наяву, а не в мыслях.
Сиверов покривил душой. Писать он действительно не любил. Но он постеснялся признаться генералу, что наговорил на диктофон шесть книг и седьмую собирался закончить в ближайшее время.
– Вот сейчас, Глеб Петрович, тебе и придется перемещаться в пространстве наяву.
– В чем суть задания?
– Ты, надеюсь, сделал выводы из моего рассказа?
– Кое-какие сделал. Вы полагаете, что генерала Разумовского попытаются убрать?
– Не хотелось бы в это верить, но это вполне возможно.
– А при чем тут эти деньги? – Глеб посмотрел на стодолларовые купюры.
– Стыдно сказать, но я сам не знаю, при чем тут фальшивые деньги. Но мне кажется, все это связано между собой.
– Кстати, Федор Филиппович, а у вас откуда эта банкнота?
– Это давняя история. Я косвенно был причастен к изготовлению фальшивых долларов.
– Вот даже как! – негромко воскликнул Глеб.
– Да, именно так. Мне позвонил один великолепный мастер-гравер. Он пошел поменять российские деньги на доллары – ему надо было расплатиться за могильную плиту – и обнаружил, что ему всучили им же изготовленную фальшивку.
– Любопытно. Правду говорят, неисповедимы пути Господни И хлеб, пущенный по воде, возвращается.
– Да, неисповедимы… С этой фальшивкой он пришел ко мне. Поговорили, выпили водки. А потом его убили. Вот, собственно, и все.
– Об этом вы не рассказывали.
– Ну вот, теперь рассказал…
Генерал Потапчук под внимательным взглядом Глеба, ничего не утаивая и стараясь ничего не упустить, поведал ему о старом гравере.
Закончив рассказ, он выложил из портфеля на стол пластиковую папку.
– И вот самое главное.
– Это фотографии генерала Разумовского, насколько я понимаю?
– Правильно понимаешь.
Глеб допил уже холодный кофе и принялся рассматривать снимки.
– Хорошо сохранился для своих лет.
– Да, неплохо. Ты, Глеб, должен будешь за ним следить. Если его попытаются ликвидировать, постарайся этого не допустить. Попробуй собрать о нем информацию. Для меня в этом деле слишком много неясного Они еще полчаса сидели, пили кофе, курили, выстраивали схему операции. Разумовский вылетал в Калининград, о цели полета Потапчуку ничего узнать не удалось Он предлагал Сиверову воспользоваться рейсовым самолетом, опередить Разумовского и поджидать его прилета в Калининграде. Но Глеб выбрал другой путь.
– Подготовьте мне машину – командирский УАЗ, пошарпанный с виду, но надежный, с форсированным двигателем, запасные документы. Я поеду по шоссе, оружие и техническое оснащение переправите самолетом. У вас же найдется свой человек в городе, у которого я смогу их получить?
Потапчук возражал, спорил, но потом принял все предложения Сиверова.
Ни Глеб, ни генерал ФСБ даже представить не могли, куда их выведет кривая. Пока в руках генерала и Сиверова была лишь тонкая нить. Но они, еще сами того не ведая, начали распутывать огромный клубок.
Глеб собрал фотографии, сунул их в свою спортивную сумку.
– Как я с вами могу связаться?
– Как всегда.
– Потом встретимся здесь, на этой квартире?
– Можно будет на этой, можно на другой. Но с соблюдением всех мер предосторожности.
Глеб пожал руку Потапчуку, взглянул в глаза.
– Я сделаю, генерал, все, что от меня зависит.
– Надеюсь, Глеб Петрович.
– До встречи, – бросил напоследок Сиверов, подходя к двери и прислушиваясь к тому, что делается на лестничной площадке.
Там царила тишина, лишь слышался лай какого-то пса, явно запертого в квартире или на балконе. Глеб открыл дверь и покинул квартиру. Кроме четырех снимков, в сумке Глеба лежала визитка, на которой значилось название калининградской фирмы, занимающейся растаможкой грузов, ее адрес и фамилия президента – Петрович С. Ф., и лист бумаги с адресами генерала Разумовского, а также номера его служебного и личного автомобилей.
Из кресла перед телевизором ему ответил Илья Железовский:
– Так Коптев же приказал сидеть несколько дней и нигде не появляться.
– Коптев, Коптев, – буркнул Барташов, – заколебал он меня своими приказами. Все, что он говорил, мы сделали. Теперь можно и расслабиться.
– Без разрешения начальства – нельзя.
У старшего лейтенанта Железовского и капитана Барташова поверх белых рубашек тянулись тонкие ремни, под мышками висели пистолеты. Но по повадкам парни больше были похожи на бандитов, нежели на сотрудников спецслужб.
Илья продолжал нажимать то на одну, то на другую кнопку пульта, переключая каналы телевизора. Новости сменялись мексиканским сериалом, сериал – научно-популярным фильмом.
Наконец Илья расплылся в улыбке. Ему повезло: на экране в короткой юбке и в черных чулках отплясывала с микрофоном в руках его любимая певица Анжелика Варум.
– Вот ее я бы трахнул! – объявил Илья.
Барташов расхохотался, скосил глаза на экран телевизора.
– И я бы ее трахнул. Только знаешь, в чем проблема, Илья? Ни тебе, ни мне она не даст.
– Тоже мне скажешь… Показал бы ей пачку баксов – сразу бы ноги раздвинула.
– Ты что думаешь, ей башлей не хватает?
– Хватает, но какая баба откажется от бабок, если еще при этом получит удовольствие?
– Правильно… Но какого хрена мы здесь сидим?
Могли бы давным-давно быть дома, – вновь заныл Барташов.
Железовский, не отводя вожделеющего взгляда от экрана телевизора, отозвался:
– Ничего не поделаешь, надо ждать майора. Вообще он какой-то странный последнее время.
– Ни хрена не странный. Он свое дело делает, наверное, хочет получить еще одну звезду.
– Он хочет заработать много денег, – уточнил Железовский.
– Да у него денег столько… Правда, интересно, откуда он их берет, если вот так запросто нам отстегивает по пять штук.
– Да, денег у него хватает. Но пять, десять тысяч – это не деньги. А вот миллион «зеленых» – уже деньги.
Если бы тебе, Олег, выпало счастье урвать миллион, что бы ты делал?
Олег Барташов привстал на диване, надул щеки, даже немного покраснел.
– Здорово было бы, просто классно! Я бы придумал, как их использовать.
– А я уже придумал, – сказал Илья. – Слушай, давай баб позовем, а? Все равно Коптев сегодня не приедет, а времени у нас пруд пруди. Давай оттянемся по полной программе. У тебя же есть телефоны проституток?
– Конечно, есть, – сказал Барташов и посмотрел на свой висевший на спинке стула пиджак, во внутреннем кармане которого лежал блокнот. – И что мы с ними станем-ляжем делать?
Глеб пытался разобраться в своих чувствах: «А что, собственно, произошло? Тебя же никто не обидел, да и обидеть тебя не так-то просто. У тебя ничего не украли, тебя не обманули, двигатель машины не заглох, тормоза не отказали. Твою одежду, когда ты выходил из машины, не обгадили пролетающие птицы. Лифт не застрял, замки мансарды открылись, кофе у тебя есть, деньги тоже. В общем, никаких видимых причин для дурного настроения вроде бы нет, тогда чего же так погано на душе?»
Глеб сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, слушая, как поскрипывают пружины дивана.
"А может быть, это все из-за моей работы? Из-за всех этих дурацких погонь, перестрелок, рискованных приключений? И вообще я, наверное, живу как-то не так…
Почему же не так? – спросил себя Глеб. – Кто-то же должен заниматься тем, чем занимаешься ты. И жизнь твоя интересна, хоть и полна опасности".
И вдруг Глеб вскочил на ноги.
«Нет, нет, нет! К черту дурное настроение! Надо заняться делом. Я уже давно собирался навести порядок в своем арсенале, но все руки не доходили, все было лень».
И тут же предательски появилась очередная гнусная мысль: обычно наведением порядка человек начинает заниматься перед смертью.
"Какая, к черту, смерть! Оружие надо содержать в идеальной чистоте, ведь это мой рабочий инструмент…
Не только оружие твой инструмент, твой инструмент – голова, – поправил себя Сиверов, расхаживая по мансарде. – А все эти оптические прицелы, глушители, гранаты, подслушивающие устройства – лишь дополнение, как ручка в пальцах писателя. Ведь дай графоману «паркер», все равно он никогда не напишет, как Лев Толстой. И самое лучшее оружие в руках какого-нибудь болвана – тупая железяка, не более того… Ладно, хватит лирики, пора за дело!"
Глеб открыл потайную дверь в маленькую комнатку, опустился на колени, вскрыл тайник в полу и принялся обихаживать свой арсенал.
Он умело и бережно разбирал оружие, смазывал, чистил, любовался матовым блеском металла, и его настроение улучшалось. Когда часа через два он все сложил, аккуратно упаковал, от хандры не осталось и следа.
«Ну что ж, теперь я заслужил чашечку крепчайшего кофе и даже сигарету».
Глеб приступил к приготовлению кофе. Он варил его не в кофеварке, а в красноватой медной джезве. Поднялась густая пена, Глеб с блаженством втянул ноздрями горький аромат.
Когда кофе отстоялся, Сиверов вылил его в большую чашку и с ней в руках уселся на диван, на то же самое место, где сидел раньше. Но теперь уже скрип старых пружин его не раздражал, а веселил. Правая рука потянулась к пульту дистанционного управления музыкальным центром. Мастерскую заполнили звуки музыки.
"Все прекрасно. Вот такая жизнь мне нравится, – Глеб сделал первый глоток кофе. И тут же подумал:
– Первый глоток похож на первый поцелуй. Он так же волнует, возбуждает и дарит волшебные иллюзии…"
Играл симфонический оркестр. Дирижировал Герберт фон Кароян. Это была очень хорошая запись, сделанная в Сан-Франциско. Оркестр звучал превосходно, повинуясь великому дирижеру. И Глеб наслаждался.
Наслаждался музыкой, покоем, крепким кофе, легкой сигаретой и своим одиночеством, добровольным и потому приятным. Вернее, это не было одиночество. Слушая музыку, особенно такую прекрасную, Глеб никогда не чувствовал себя одиноким.
И возможно, он дослушал бы диск до конца, все так же сидя на диване с пустой чашкой в руках, если бы не зазвонил телефон. Глеб убавил немного звук, поднялся и взял трубку. Его лицо оставалось спокойным, и за весь разговор он сказал лишь три слова:
– Да.., знаю.., буду.
Затем отключил телефон и вернулся на диван. До встречи с генералом Потапчуком оставалось еще два часа. Времени дослушать диск до конца хватало. Глеб включил центр почти на всю громкость, и даже воздух в мансарде начал мягко вибрировать, накатываясь на Глеба теплыми волнами чудесных звуков. Эти звуки будили воображение Сиверова, унося его с бренной земли в космические дали. Музыка на Глеба всегда действовала успокаивающе, приводя его мысли к гармонии. И Глеб тогда начинал ощущать себя маленькой частичкой бесконечного мироздания.
* * *
Встреча была назначена на одной из конспиративных квартир ФСБ. Глеб знал адрес, хотя никогда прежде там не бывал. Сиверов, как всегда, рассчитал свое время безошибочно. Ровно за три минуты до установленного часа он, оставив свой серебристый БМВ в соседнем дворе, поднимался в лифте на самый последний этаж жилого дома неподалеку от улицы 1905 года.Дверь открыл Потапчук и крепко пожал Глебу руку.
– Извини, если потревожил, – качая седой головой, сказал генерал.
– Да что вы, Федор Филиппович!
– Проходи, проходи. Я уже сварил кофе. Не знаю только, кстати или нет.
– Кофе всегда кстати.
– Тогда садись. Не думаю, что мой кофе лучше, чем твой, но, как говорят, дареному коню…
– Знаю, знаю, куда ему смотрят, – улыбнулся Глеб.
Ему нравился Потапчук, нравилась его тактичность, предупредительность, а самое главное. Сиверов ценил генерала Потапчука за честность, откровенность и за то, что он относился к Глебу по-отечески.
Покуда генерал расставлял чашки на столе, Глеб осматривался.
«Квартира как квартира, – подумал он. – Наверное, у спецслужб по Москве таких квартир сотни три, не меньше. А ведь в них могли бы жить люди, любить друг друга, могли смеяться дети, возиться на полу с игрушками».
– Что смотришь? О чем думаешь, Глеб?
– Да так, Федор Филиппович, сентиментальные мысли.
– Не иначе, подумал., что хорошо бы было, если бы здесь кто-то жил?
Глеб хлопнул в ладоши.
– Вы как всегда проницательны! Именно об этом и подумал.
– А мы сдали десятка три квартир, – сказал генерал, – я сам подписывал бумаги. И наверное, сейчас в них уже заселились обычные жильцы.
– Дай-то Бог…
– Но ты же понимаешь, где-то мы должны с тобой встречаться, без явочных квартир не обойтись.
– Понимаю, Федор Филиппович.
– Пей кофе, а я буду говорить.
Глеб взял чашку, сделал глоток. Потапчук между тем не спешил начинать разговор.
Глеб скользнул взглядом по окну с задернутыми портьерами. Он прекрасно ориентировался и сейчас решил проверить себя: «Если отдернуть шторы и выглянуть в окно, то что окажется перед глазами?»
Сиверов попытался представить план города. Потапчук по-прежнему молчал.
Глеб поднялся.
– Извините, Федор Филиппович.
Он подошел к окну, встал так, чтобы его не было видно, и отодвинул тяжелую темно-зеленую штору из плотной материи – такой обычно обтягивают карточные столы.
За окном лежало Ваганьковское кладбище. В остатках осенней листвы, сверху оно было похоже на сосновые стружки, смешанные с пеплом.
– Я так и знал, – произнес Глеб, радуясь тому, что не ошибся.
– Невеселый пейзаж, кладбище, – сказал генерал.
– Я решил себя проверить.
– Угадал?
– А как же.
Когда Глеб повернулся, генерал Потапчук держал в руках конверт. Сиверов подумал: «Сейчас опять положит передо мною фотографию и скажет: этого человека нужно ликвидировать и желательно выполнить это задание как можно скорее, потому что оно очень важное».
Но генерал Потапчук вытащил из конверта сложенный вдвое лист бумаги, а из него вытряхнул на стол две стодолларовые банкноты. Глеб стоял, держа в руках чашку с недопитым кофе.
– Что ты видишь, Глеб Петрович? – спросил генерал.
– Двести долларов. Вы, Федор Филиппович, решили протестировать меня на сообразительность?
– Да нет, я спросил это просто так, для затравки.
Посмотри внимательно.
Глеб взял в руки банкноты, посмотрел на номера, па серию, на водяные знаки, провел пальцем по портретам Франклина и подытожил:
– Доллары как доллары.
– В том-то и дело, Глеб, что доллары как доллары.
Но одна из этих банкнот – искусно выполненная фальшивка. Сможешь ли ты определить, какая именно?
– Нет, – уверенно сказал Глеб.
– А что ты так сразу сдался? Попробуй, может, получится.
– Я же посмотрел, Федор Филиппович, они абсолютно одинаковые. Даже год выпуска один и тот же.
Номера только разные.
Потапчук ткнул пальцем в верхнюю банкноту:
– Этот стольник фальшивый… Тьфу, извини, Глеб, не этот, а нижний фальшивый. Запутался я с ними…
Глеб рассмеялся, пока еще не понимая, куда клонит генерал.
– Вы что, Федор Филиппович, валютчиком решили заделаться?
– Знаешь, Глеб, работа у нас такая. И валютчиком иногда приходится быть, и фальшивомонетчиком, и банкиром. Короче, един в ста лицах. Но давай-ка ближе к делу. За последние дни погибло несколько человек.
Сейчас мои ребята занимаются этими делами. Один из погибших… – и генерал Потапчук стал в мельчайших подробностях рассказывать Сиверову обо всем, что знал в связи с фальшивками.
Время от времени Глеб задавал уточняющие вопросы, а генерал Потапчук исчерпывающе на них отвечал.
То, что Глеб услышал, поразило его. Ведь ему и в голову не могло прийти, что в далекие семидесятые годы советская империя занималась подобными делами. Вернее, Глеба поразило не то, что государство занималось изготовлением фальшивых денег и документов, а размах, с которым все это производилось.
– Так вот, посмотри, Глеб Петрович, это копия акта. На ней, как ты видишь, стоят три подписи. Двоих из подписавшихся нет в живых – последний погиб неделю назад. А один еще жив. Это генерал Петр Павлович Разумовский. Думаю, эту фамилию ты слышал.
– Да, слышал. Она даже есть у меня в картотеке.
– В картотеке? – генерал в изумлении посмотрел на Глеба.
– Не работаю же я на голом месте. Кстати, половина информации из ваших рук получена.
– Там у тебя, наверное, и моя фамилия есть?
Глеб утвердительно кивнул.
– Опасная, должно быть, у тебя картотека. Ты что, решил написать мемуары? – генерал Потапчук был довольно-таки озадачен.
Глеб пожал плечами:
– Да нет, для работы собираю информацию.
– Представляю этот твой архивчик, – генерал Потапчук ухмыльнулся и потер виски. – Наверное, Глеб, если бы ты решил написать мемуары, это наверняка был бы бестселлер. Ведь даже того, что я знаю про тебя, хватило бы на десять книг.
Глеб опять пожал плечами, сцепил пальцы так, что хрустнули суставы.
– Федор Филиппович, тяжелое это дело – писать.
Надо сидеть на одном месте, думать, вспоминать… Я этого не люблю. Мне нравится перемещаться в пространстве наяву, а не в мыслях.
Сиверов покривил душой. Писать он действительно не любил. Но он постеснялся признаться генералу, что наговорил на диктофон шесть книг и седьмую собирался закончить в ближайшее время.
– Вот сейчас, Глеб Петрович, тебе и придется перемещаться в пространстве наяву.
– В чем суть задания?
– Ты, надеюсь, сделал выводы из моего рассказа?
– Кое-какие сделал. Вы полагаете, что генерала Разумовского попытаются убрать?
– Не хотелось бы в это верить, но это вполне возможно.
– А при чем тут эти деньги? – Глеб посмотрел на стодолларовые купюры.
– Стыдно сказать, но я сам не знаю, при чем тут фальшивые деньги. Но мне кажется, все это связано между собой.
– Кстати, Федор Филиппович, а у вас откуда эта банкнота?
– Это давняя история. Я косвенно был причастен к изготовлению фальшивых долларов.
– Вот даже как! – негромко воскликнул Глеб.
– Да, именно так. Мне позвонил один великолепный мастер-гравер. Он пошел поменять российские деньги на доллары – ему надо было расплатиться за могильную плиту – и обнаружил, что ему всучили им же изготовленную фальшивку.
– Любопытно. Правду говорят, неисповедимы пути Господни И хлеб, пущенный по воде, возвращается.
– Да, неисповедимы… С этой фальшивкой он пришел ко мне. Поговорили, выпили водки. А потом его убили. Вот, собственно, и все.
– Об этом вы не рассказывали.
– Ну вот, теперь рассказал…
Генерал Потапчук под внимательным взглядом Глеба, ничего не утаивая и стараясь ничего не упустить, поведал ему о старом гравере.
Закончив рассказ, он выложил из портфеля на стол пластиковую папку.
– И вот самое главное.
– Это фотографии генерала Разумовского, насколько я понимаю?
– Правильно понимаешь.
Глеб допил уже холодный кофе и принялся рассматривать снимки.
– Хорошо сохранился для своих лет.
– Да, неплохо. Ты, Глеб, должен будешь за ним следить. Если его попытаются ликвидировать, постарайся этого не допустить. Попробуй собрать о нем информацию. Для меня в этом деле слишком много неясного Они еще полчаса сидели, пили кофе, курили, выстраивали схему операции. Разумовский вылетал в Калининград, о цели полета Потапчуку ничего узнать не удалось Он предлагал Сиверову воспользоваться рейсовым самолетом, опередить Разумовского и поджидать его прилета в Калининграде. Но Глеб выбрал другой путь.
– Подготовьте мне машину – командирский УАЗ, пошарпанный с виду, но надежный, с форсированным двигателем, запасные документы. Я поеду по шоссе, оружие и техническое оснащение переправите самолетом. У вас же найдется свой человек в городе, у которого я смогу их получить?
Потапчук возражал, спорил, но потом принял все предложения Сиверова.
Ни Глеб, ни генерал ФСБ даже представить не могли, куда их выведет кривая. Пока в руках генерала и Сиверова была лишь тонкая нить. Но они, еще сами того не ведая, начали распутывать огромный клубок.
Глеб собрал фотографии, сунул их в свою спортивную сумку.
– Как я с вами могу связаться?
– Как всегда.
– Потом встретимся здесь, на этой квартире?
– Можно будет на этой, можно на другой. Но с соблюдением всех мер предосторожности.
Глеб пожал руку Потапчуку, взглянул в глаза.
– Я сделаю, генерал, все, что от меня зависит.
– Надеюсь, Глеб Петрович.
– До встречи, – бросил напоследок Сиверов, подходя к двери и прислушиваясь к тому, что делается на лестничной площадке.
Там царила тишина, лишь слышался лай какого-то пса, явно запертого в квартире или на балконе. Глеб открыл дверь и покинул квартиру. Кроме четырех снимков, в сумке Глеба лежала визитка, на которой значилось название калининградской фирмы, занимающейся растаможкой грузов, ее адрес и фамилия президента – Петрович С. Ф., и лист бумаги с адресами генерала Разумовского, а также номера его служебного и личного автомобилей.
* * *
– Слушай, Илюха, – развалясь на диване, сказал Олег Барташов и потянулся. – Меня заколебало уже торчать здесь и неизвестно чего ждать. Денег полные карманы, а мы сидим и боимся устроить себе красивую жизнь.Из кресла перед телевизором ему ответил Илья Железовский:
– Так Коптев же приказал сидеть несколько дней и нигде не появляться.
– Коптев, Коптев, – буркнул Барташов, – заколебал он меня своими приказами. Все, что он говорил, мы сделали. Теперь можно и расслабиться.
– Без разрешения начальства – нельзя.
У старшего лейтенанта Железовского и капитана Барташова поверх белых рубашек тянулись тонкие ремни, под мышками висели пистолеты. Но по повадкам парни больше были похожи на бандитов, нежели на сотрудников спецслужб.
Илья продолжал нажимать то на одну, то на другую кнопку пульта, переключая каналы телевизора. Новости сменялись мексиканским сериалом, сериал – научно-популярным фильмом.
Наконец Илья расплылся в улыбке. Ему повезло: на экране в короткой юбке и в черных чулках отплясывала с микрофоном в руках его любимая певица Анжелика Варум.
– Вот ее я бы трахнул! – объявил Илья.
Барташов расхохотался, скосил глаза на экран телевизора.
– И я бы ее трахнул. Только знаешь, в чем проблема, Илья? Ни тебе, ни мне она не даст.
– Тоже мне скажешь… Показал бы ей пачку баксов – сразу бы ноги раздвинула.
– Ты что думаешь, ей башлей не хватает?
– Хватает, но какая баба откажется от бабок, если еще при этом получит удовольствие?
– Правильно… Но какого хрена мы здесь сидим?
Могли бы давным-давно быть дома, – вновь заныл Барташов.
Железовский, не отводя вожделеющего взгляда от экрана телевизора, отозвался:
– Ничего не поделаешь, надо ждать майора. Вообще он какой-то странный последнее время.
– Ни хрена не странный. Он свое дело делает, наверное, хочет получить еще одну звезду.
– Он хочет заработать много денег, – уточнил Железовский.
– Да у него денег столько… Правда, интересно, откуда он их берет, если вот так запросто нам отстегивает по пять штук.
– Да, денег у него хватает. Но пять, десять тысяч – это не деньги. А вот миллион «зеленых» – уже деньги.
Если бы тебе, Олег, выпало счастье урвать миллион, что бы ты делал?
Олег Барташов привстал на диване, надул щеки, даже немного покраснел.
– Здорово было бы, просто классно! Я бы придумал, как их использовать.
– А я уже придумал, – сказал Илья. – Слушай, давай баб позовем, а? Все равно Коптев сегодня не приедет, а времени у нас пруд пруди. Давай оттянемся по полной программе. У тебя же есть телефоны проституток?
– Конечно, есть, – сказал Барташов и посмотрел на свой висевший на спинке стула пиджак, во внутреннем кармане которого лежал блокнот. – И что мы с ними станем-ляжем делать?